Мальчик, который плавал с пираньями Алмонд Дэвид
– Тётя Анни, я пойду погуляю, – произнёс он.
– Погуляешь?
– Да, погуляю.
Эрни улыбнулся.
– Хорошая идея, парень! – сказал он. – Разомни ноги. Прочисть мозги. Глотни свежего воздуха. – Дядя подмигнул жене. – Видишь? Он переживёт. И не такое переживали, верно, сынок?
Стен шагнул к двери. Эрни протянул руку, чтобы по обыкновению взъерошить ему волосы. Мальчик обернулся./p>
– Не надо больше так делать, – тихо сказал он. И открыл дверь.
– Стен! – растерянно окликнула его Анни. – Куда же ты? Куда?
– Всё со мной будет хорошо, тётя, – ответил он.
– Видишь? – сказал Эрни. – Хватит над ним квохтать. Парню нужна самостоятельность. – И тут его осенило. – Эй, Стен! Сходи-ка на ярмарку. Раздобудь для меня побольше этих красавиц. Пару-тройку тонн, а? Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Консервы с золотыми рыбками! Всем рыбам рыба! Они вытеснят с прилавков сардины! Они свергнут тунца! Они уничтожат анчоусы! Вот это изобретение! Я – гений! Я – гений рыбного производства! До славы и богатства рукой подать… Ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Стен бросил один последний взгляд на дядю с тётей, развернулся и вышел на улицу.
Глава двенадцатая
Анни выскочила следом – и остановилась на пороге, только повторяла «Стен… Стен…», а он уходил всё дальше и дальше. Он так удручён! Может, надо бежать за ним? Или надо вернуться домой и попытаться успокоить мужа? Тётушка Анни не знала, что делать. Но за Стеном наблюдал ещё один глаз – глаз Кларенса П. Клаппа, эсквайра. Его белый ДУРЕН-фургон был припаркован меж кустов в конце улицы. Кларенс П. вперил глаз в телескоп. Сначала он навёл телескоп на Стена, а затем – на распахнутую дверь дома 69.
– Гаг небриздойно, – пробормотал он. – Гаг низгобробно.
Он оторвался от окуляра.
– Эдо абзолюдно одврадидельно, барни.
Дело в том, что на этот раз Кларенс П. приехал не один. С ним была целая ДУРЕН-команда: в фургоне сидели четверо одетых в чёрное наголо обритых амбалов с массивными шеями и лапищами. Звали их Дуг, Альф, Фред и Тед.
– Змодриде в друбу, барни, – сказал Кларенс, и вся ДУРЕН-команда полезла к телескопу. – Что думаеде? – спросил их начальник.
Дуг согласился, что это непристойно.
Альф подтвердил, что это отвратительно.
Фред засвидетельствовал, что это низкопробно и ужасно.
Тед покачал головой и, глубоко вздохнув, произнёс:
– Босс, я врубился. Вы, типа… не врали. Мир слетел с катушек. Ща мы этим злодеям покажем! Выдворим их из помещения. И личности расквасим.
– Горожо згазано, Дед, – сказал Кларенс П. – Велигий ДУРЕН-лидер, вождь нажего Дебардаменда, будед вами вземи гордидца. Ждо ж, барни, пора размядца.
И амбалы начали разминаться: наклоны, приседания, махи руками-ногами, бег на месте. Фургон дрожал, дёргался и скрипел. Стен как раз поравнялся с фургоном и даже притормозил, увидев, что наглухо задраенная машина ходит ходуном.
Кларенс П. навёл телескоп прямо на его лицо.
– Гляньде, огламоны, – сказал он. – Эдо один из них. Изчадье ада.
Охламоны по очереди глянули в окуляр – и застонали от омерзения.
Фреда вообще чуть не стошнило.
– Гнусный тип, босс, – промолвил он. – Хуже не бывает.
– В точку, Фред, – отозвался Тед.
– Да я ж его одной левой! – сказал Альф. – Можно зубы ему повыбивать? А, босс?
– Нед, Альф, – ответил Кларенс П. – Он мелгая рыбёжга. Наз ждёд добыча бозущездвенней. Эдод пуздь идёд звоей дорогой.
Стен заглянул в своё ведёрко и пошёл дальше.
Кларенс П. открыл портфель и достал листок, озаглавленный:
Он потирал руки.
– Вберёд, барни, – сказал он. – Выже ноз, грудь колезом, збины брямо. На бриздуб.
И все ДУРЕН-амбалы выскочили из фургона на тротуар.
Стен шёл куда глаза глядят через залитый утренним светом город. Мимо «Таверны корабелов», мимо приюта Армии спасения, мимо магазинчика Комитета помощи голодающим. Внизу поблёскивала река, вдали синело море. Дойдя до пустыря, Стен увидел, что ярмарка почти разобрана. Детали огромного колеса обозрения были погружены на длиннющий трейлер. Карусельные лошадки лежали вповалку в кузове грузовика. Киосков с хот-догами и сахарной ватой не было и в помине. Исчез и древний автоприцеп цыганки Розы. Стен как потерянный бродил среди этого разора, а вокруг сновали мужчины с кувалдами и верёвками – разбирали конструкции, складывали брезент. Одни покрикивали, другие ругались, и всё перекрывал гул моторов.
– Поберегись, малец! – заорал ему кто-то. – А ну давай в сторону!
Стен пригнулся, отскочил. И пошёл дальше. Он не знал, зачем он здесь, что надеется сделать или найти. Оцепенение ещё не прошло. Земля дрожала и уходила из-под ног.
– А-а, так ты вернулся!
Чей это голос? Ну, разумеется, это Достоевски. Вот он, идёт рядом со Стеном.
– Не удержался, да? Вернулся к нам?
Стен ничего не сказал. Достоевски заглянул в ведёрко, где осталась одна рыбка.
И придержал Стена за локоть.
– Где остальные-то, а?
Стен не смог ответить. В глазах у него вскипели слёзы. Какой-то голос внутри него твердил: Уходи отсюда. Иди домой. А другой голос говорил: Иди дальше. Иди на край света, Стен.
– Ты пришёл ещё поработать? – спросил Достоевски.
– Но вы ведь уезжаете? – сказал Стен.
– Верно. Прилавок я снял, уток упаковал, прицеп на ходу уже, под парами.
– Куда поедете?
– Сначала туда, потом сюда. Мир-то большой… – Он замолчал и улыбнулся. – Малой, да ты никак пришёл, чтобы уехать с нами?
– Нет, – быстро сказал Стен, но тут же задумался: может, он как раз хочет уехать?
– А у меня хорошенькие новые рыбки, – сказал Достоевски. – Так и сияют, так и переливаются!
Он наклонился ближе.
– Ниташа будет тебе рада. Она, конечно, молчит, но я по глазам вижу. По-моему, она к тебе неровно дышит, малец.
Стен промолчал. Они как раз дошли до «лендровера» с прицепом. В окошке прицепа виднелись сваленные в кучу утки. А в окошке «лендровера» виднелось лицо Ниташи. И Стену вдруг представилось, как он залезает на заднее сиденье, как уезжает от дядиных станков, от консервных банок. Как мчит на край света – вольный и свободный.
– Знаешь, что я думаю? – произнёс Достоевски. – Я думаю, что ты слишком долго сидел взаперти. Ты, малой, созрел. Готов к приключениям. Я прав или не прав?
Стен пожал плечами.
– Тут для тебя уйма дел, – сказал Достоевски. – О новых рыбках будешь заботиться. Уток драить. Решай, конечно, сам, но мне сдаётся, ты рождён для ярмарки, для аттракциона «Утиная охота».
Стен вздохнул. Возможно, Достоевски прав. Для чего он точно не рождён, так это для безрадостной работы на консервном заводе в доме 69 по Рыбацкому переулку. На кой ему сдалась такая жизнь? Да ещё бок о бок с таким человеком, как дядя Эрни. Как он мог? Как он мог совершить это ужасное, ужасное преступление? Стен глубоко вздохнул.
– И платить я тебе буду, – добавил Достоевски. – Само собой. Моё слово крепкое.
Стен снова вздохнул. «Ну, смелее», – подбодрил он себя.
– Ладно, – сказал он. – Я с вами…
– Молодец! – Достоевски открыл дверцу «лендровера». – Смотри, Ниташа! Стен с нами поедет!
Ниташа повернулась к Стену. Она всматривалась в него, совсем как раньше – через глазок в пыльном окошке. На заднем сиденье стоял садок, а в нём резвилась целая стайка чудесных золотых рыбок. Стен влез в машину.
– Молодец, малой, – повторил Достоевски. – Ты присмотри там за рыбками. Чтоб их на повороте не выплеснуло, ага?
Он забрался на водительское место, включил двигатель и медленно двинулся вперёд, через ухабистый пустырь. А уж потом, отъехав подальше от реки, набрал скорость. Стен вертел головой во все стороны. Вот они проезжают родной переулок. Он увидел тётю с дядей возле дома, среди кучи труб и кабелей. А на пороге, скрестив руки на груди, стоял могучий дядька, одетый во всё чёрное. Он преграждал им путь в их собственный дом.
– Малой, ты запусти свою рыбёшку к остальным, если хочешь, – сказал Достоевски Стену, кивнув на садок с золотыми рыбками.
Стен опустил руку в своё ведёрко, выловил рыбку и переместил её в садок. O, мои собратья! – услышал он голос рыбки.
Ниташа заёрзала, а потом показала Стену язык.
– Добро пожаловать в нашу семейку, Стен, – сказал Достоевски и, выжав педаль до отказа, понёсся прочь от города, от всего, что Стенли Эрунд знал в этой жизни.
2. Ярмарка
Глава тринадцатая
Вот и наступило время для Панчо Пирелли. Он появится здесь совсем скоро. Кто такой? – спросите вы. О, это настоящий профи, артист, работающий с рыбами. Легендарный артист. Он творит такие чудеса, что некоторые вообще не верят, что он обычный человек, а не рыба. Как у него это получается? Каким чудом он раз за разом избегает смерти? Наверно, у него есть жабры? И чешуя? Наверно, у него рыбья кровь? Наверно, он этим водным тварям ближайший родственник? Панчо – человек-рыба и человек-легенда. И как только он появится на этих страницах, он вывернет мир нашего Стена наизнанку, перевернёт его вверх тормашками. Конечно, сейчас, на этом этапе нашей истории, Панчо даже не подозревает о существовании мальчика по имени Стенли Эрунд. И Стенли ничего не знает о Панчо Пирелли. Но их пути пересекутся. Неизбежно. Хотят они этого или нет – они обязательно встретятся. Так решила судьба. И мы – совсем скоро – будем свидетелями этой встречи.
Тем временем Стен катит вперёд и вперёд в «лендровере» с Достоевски и Ниташей. Сзади грохочет и раскачивается автоприцеп. Едут они по дороге вдоль моря. Вдоль дюн, пляжей и бесконечной воды, мимо деревянных лачуг и пары-тройки деревень. Солнце сияет в синем-синем небе, море поблёскивает, от него веет прохладой, в прибое танцуют лодки. Достоевски, похоже, совершенно счастлив.
– Вот это жизнь, Стен! – восклицает он. – Дорога стелется под колёса! Весь мир на ладони, нараспашку, как устрица! Мы свободны точно ветер! Куда хотим – туда летим!
Достоевски чуть поворачивает руль, объезжает колдобину на дороге. И широко улыбается Стену, поймав его взгляд в автомобильном зеркале.
– Ну, как тебе такая жизнь, малой? Как дышится на свободе?
Стен отводит взгляд. Опускает пальцы в садок. Смотрит на плывущие за окошком дюны. И уже не знает, правильно ли он поступил. Почему он так легко расстался со всем, что любил? Что, интересно, на него нашло?
Ниташа оборачивается к нему, усмехается.
– Он сейчас заплачет! – говорит она.
– Вовсе нет! – возражает Стен.
Достоевски снова смотрит на мальчика через зеркало над рулём.
– А чего ж ему не поплакать? – произносит он. – Ты бы, Ниташа, на его месте в три ручья ревела. Ты хоть понимаешь, что сделал наш Стен? Ведь я прав, сынок? Ты об этом грустишь?
– Нет, – отвечает Стен, стараясь не встретиться взглядом с Ниташей. И стараясь, чтобы голос не дрогнул. Но получается сдавленный шёпот.
– Скучаешь по своим? – продолжает Достоевски.
Стен поднимает глаза.
– Совсем чуть-чуть, мистер Достоевски, – говорит он наконец. Ниташа фыркает.
Достоевски подмигивает Стену в зеркале.
– Знаю, скучаешь, – говорит он. – А как иначе? Но ничего, скоро к нам привыкнешь, мы тоже станем своими. И к вольной воле привыкнешь. Верно, Ниташа?
– А то! – Ниташа радостно хихикает.
Стен смотрит в пол. Не дрейфь, говорит он себе.
– Ты скоро забудешь о тех, кто остался в прошлом, – говорит Достоевски. – Верно, Ниташа?
– Да! Он всё забудет! – выпаливает Ниташа.
– Вот и славно, – подхватывает Достоевски. – Так что не грусти, сынок. Мы теперь – твоя семья. Мы о тебе позаботимся.
Он жмёт на газ. Мотор ревёт. «Лендровер» и автоприцеп с «Утиной охотой», грохоча, несутся вдаль.
Стен откидывается на спинку. Он твердит себе, что поступил правильно, совершенно правильно. Он твердит себе, что всё будет хорошо. Что главное – не дрейфить. Только почему-то приходится всё время загонять слёзы обратно в глаза.
Глава четырнадцатая
Они всё катят – вперёд и вперёд. Достоевски и Ниташа едят купленные в пути пирожки с мясом и то и дело запускают пальцы в пакетик с конфетами. Ниташа щедро делится со Стеном: кидает конфеты назад, через плечо, и вот уже всё вокруг него усыпано арахисом в шоколаде, леденцами-изумрудами и леденцами-рубинами, американской жвачкой, конфетками-монетками, мини-бутылочками колы, желейными змейками и червяками. Конфеты лежат у него на коленях, на сиденье, на полу. А он всё пялится в окно, на мир, и чем дальше они едут, тем более огромным, просто необъятным этот мир кажется.
– Тебе бы поесть надо, сынок, – говорит Достоевски. – Силёнок поднабраться. Жизнь-то предстоит нелёгкая! Шутка ли – аттракцион «Утиная охота»!
И Стен покорно лижет сладкие сердечки с надписями ЧМОКИ и ОБОЖАЮ. Потом медленно жуёт синюю мармеладину. Болтает сладкими пальцами в садке с рыбками, а они разевают крошечные ротики и гладят его плавничками и хвостами. Кроме «лендровера» на дороге есть другие машины с ярмарки. Вот мимо громыхает грузовик, а в кузове у него «Стена смерти». Вот они нагоняют кибитку с бородатой женщиной и леди-татушкой – обе радостно машут из окон. Достоевски машет в ответ и приветственно гудит.
День блёкнет, солнце уже совсем низко над потемневшим морем. Подступают сумерки. Вдали виден город: шпили, башенки, высокие дома. Достоевски счастлив.
– Добрались! – восклицает он. – И как они тут жили без нашей «Утиной охоты»?!
Они въезжают в предместье и останавливаются на светофоре – красный свет. На дорогу выходит полицейский и, уперев руки в боки, встаёт перед «лендровером».
– Стен! Изобрази идеального ребёнка, – шипит Достоевски.
Полицейский подходит к водительской дверце.
– Вы тоже ярмарочные? – спрашивает он.
– Так точно, начальник, – говорит Достоевски.
– Зовут как?
– Уилфред Достоевски, начальник. А это детки, Стенли и Ниташа.
Полицейский всматривается в лицо Стена через стекло. Потом открывает дверцу и светит фонариком прямо ему в лицо. И Стену ужасно хочется крикнуть: Да-да! Верно! Это я! Заберите меня! Арестуйте! Я – Стенли Эрунд, тот самый мальчик, что сбежал из дома в Рыбацком переулке!
– Значит, ты Стенли? Так? – прищурившись, шепчет полицейский.
– Да, начальник.
– А скажи-ка мне, Стенли, – говорит он вкрадчиво, – ты не баламут?
– Да что вы, начальник, – говорит Достоевски. – Он у нас тихоня!
Полицейский оборачивается.
– Разве я вас спрашиваю, мистер Достоевски?
– Нет, начальник.
– Вот и помолчите! – Он скалит зубы. Вроде как улыбается. – Так что, юноша Стенли? Нарушаем закончики-то?
– Нет, сэр, – шепчет Стен.
– Это хорошо! Потому что баламутам тут не место. Мы с баламутами знаешь, что делаем?
– Нет, сэр, – шепчет Стен.
– Это хорошо! Лучше не знать! Потому что знаешь, что бы было, если бы ты знал?
– Нет, начальник, – говорит Стен.
– Ты бы испужался! – полицейский хохотнул. – В штаны бы наложил! – Он всё не убирал луч фонарика с лица Стена. – А зато знаешь, что я знаю? – спрашивает он.
– Нет, сэр.
– Я знаю таких, как ты. Как облупленных. И времена наши знаю. Тёмные, неспокойные. В общем, так. Все вы – ярмарочные оборванцы. Таскаетесь по миру, законы нарушаете, народ баламутите. Будь моя воля… – Он наконец отвёл фонарик от лица Стена. – Но моих советов никто не спрашивает…
За «лендровером» за это время выстраивается цепочка автомобилей. Водитель следующей машины нетерпеливо гудит. Полицейский выпрямляется. Направляет на машину фонарик.
– Простите, начальник! – испуганно кричит водитель. – Ошибочка вышла! Не разглядел вас впотьмах!
Полицейский помечает что-то в блокноте. И, впившись взглядом в Достоевски, указывает фонариком на боковую просёлочную дорогу.
– Вам туда, – говорит он. – На свалку. Там для вас, для шантрапы ярмарочной, самое место. И оттуда ни шагу! Слышите? И как только это мракобесие закончится…
– Мы свернём удочки, – говорит Достоевски. – И поминай как звали.
– Вот-вот! А если учините какое безобразие…
– Заплатим штраф.
– Вижу, вы человек опытный, мистер Достоевски.
– Да я с пелёнок на ярмарке, – откликается Достоевски.
Полицейский кривится, качает головой.
– Как же бездарно вы проводите жизнь. Но – дело ваше. Вперёд, на свалку. И чтоб я больше ни вас, ни ваших деток не видел! Нечего мне тут народ баламутить!
Достоевски едет дальше по мрачной, изгрызенной рытвинами просёлочной дороге.
– Это вечная история, Стен, – говорит он. – Мы несём людям радость, а нас встречают как проклятье, как несчастье. Ладно, не обращай внимания.
По обе стороны над дорогой нависают ветви деревьев, темнеют кусты. Колёса то и дело буксуют на мокрой глине. Наконец они выезжают на открытое пространство. Там и сям горят костры и дым уходит кольцами в небо. Ярмарочный народ разворачивает прицепы, ставит шатры и балаганы, везде носятся дети, шныряют собаки. Играет музыка.
– Ну, вот мы и дома, – говорит Достоевски. – Мы позаботимся о тебе, Стен. Я и моя Ниташа. Верно, доча?
Глава пятнадцатая
Проясним одну важную вещь о Стенли Эрунде. Жизнь-то его не баловала, сами видите. Не устилала его путь розами. Разве что одуванчиками. В общем, хватил парень лиха. Но самое важное, что он не озлобился и сохранил доброе сердце – с детьми так бывает, это не секрет. А если у тебя доброе сердце, ты непременно выживешь.
Так вот Стен и оказался на мокром кочковатом пустыре, в каком-то далёком городе, со своей странноватой новой семьёй, в окружении людей, которых многие назовут бродягами или сбродом. Достоевски паркуется. Дальше они идут в темноте через пустырь, но от костров и из автоприцепов их то и дело окликают:
– Это же Достоевски с Ниташей! Как дела, Уилфред? Как живётся, Ниташа? Утки не улетели ещё?
И Достоевски машет им в ответ, и тоже окликает товарищей, и пару раз, приобняв Стена за плечи, представляет его балаганщикам:
– Это наш новый друг, Стен! Прекрасный парень!
И голоса радуются на все лады:
– Приветик, Стен! Добро пожаловать на ярмарку, сынок!
Вот они идут мимо скрипачей, мимо заклинателя змей, мимо пирамиды из трёх парней, стоящих на плечах друг у друга. Вот они присаживаются к едва тлеющему костру. Тут много людей, и на их лицах – отсветы пламени. Какой-то дядька склоняется над костром, ворошит щипцами тлеющие угли. Потом он протягивает Стену что-то чёрное, круглое, дымящееся.
– Бери-ка, – хрипло говорит он. – Это тебе. Держи, парень.
Стен смотрит на непонятный, явно горячий подарок, но не двигается. Дядька смеётся:
– Хватай скорей.
– Ну же, Стен! – подначивает Достоевски.
Стен опасливо берёт нечто чёрное, твёрдое – и тут же роняет. Слишком горячо!!! Он подбирает шершавый чёрный шар – и снова роняет. Все вокруг смеются.
– Подкинь её пару раз, чтоб остыла быстрее, – советует Достоевски.
Ага, значит, это «она». Стен подбрасывает «её» несколько раз, перекидывает с руки на руку.
– Теперь ломай, – велит дядька.
Стен нажимает большим пальцем. «Она» всё ещё ужасно горячая, не очень-то разломишь. Но он нажимает снова, кусок чёрной корки отваливается, и Стен видит внутри что-то прекрасное, желтовато-белое; оттуда идёт пар, пахнущий дымом и ещё чем-то совершенно восхитительным.
– Картошка! – шепчет он.
– Ну наконец-то сообразил, – говорит дядька.
Стен подносит картошку ко рту и откусывает – мягкую, с дымком. Он смотрит на лица людей вокруг костра, а они на него. И все улыбаются. А он ест картошку. И ничего вкуснее он в жизни не ел. Достоевски смеётся, обнимает его. Стен вздыхает, откусывает ещё… И его понемногу отпускает. Он вдруг понимает, что тоже улыбается. И смотрит на Ниташу, и она сейчас кажется повеселее и посимпатичнее, чем прежде.
Они всё сидят вокруг костра. Едят печёную картошку.
Кто-то даёт Стену жестяную кружку с чаем.
– Ты, сынок, из каких краёв родом-то? – спрашивает дядька, который сидит за костром.
– Из Рыбацкого переулка, он в Рыбный причал упирается, – отвечает Стен.
– Это в том городе, где мы вчера были, – поясняет Достоевски. – У них там тяжёлые времена. Верфи закрываются, куча безработных… всё в таком духе.
– Значит, новую жизнь решил начать? – уточнил дядька.
– Ага, – ответил Достоевски за Стена.
– Ну, раз так, ты правильный выбор сделал, малец, – сказала женщина, вся увешенная бусами и ожерельями – они переливались и поблёскивали в отсветах пламени. – Мы тут все друзья. Своих в обиду не дадим.
Где-то в другой части пустыря женский голос выводит прекрасную песню на неведомом языке. Достоевски болтает с приятелями у костра. Они вспоминают ярмарки, которые видели сами, и ярмарки, о которых только слышали, – потому что люди всегда слагают легенды о прекрасном. Кто-то приносит к огню ящик пива, беседа перекидывается на двуглавых коз, а потом на всякие фокусы и трюки с освобождением от цепей. Поминают и медиумов – тех, которые умеют с покойниками разговаривать. Все здешние люди говорят с акцентом, они родом из самых разных земель, порой очень далёких. Стен слушает, как их голоса вспыхивают и рассыпаются, как искры костра, слушает – и забывает обо всём. Эти рассказы, точно причудливые неуловимые тени, берут его за руку и уводят, уносят вдаль. А потом на небо выкатывается огромная круглая луна и заливает пустырь странным серебряным светом.
– Говорят, Панчо Пирелли уже в пути, – произносит кто-то.
– Пирелли? Разве он не на Мадагаскаре? Не в Занзибаре? Не за тридевять земель?
– Я вообще считал, что он умер.
– Его видели на дороге, к северу отсюда.
– Панчо? Едет к нам? Не может быть! Пустые слухи.
– Он сам – слух. Не более чем слух. Тьфу!
– Вот увидишь своими глазами, тогда поверишь.
– Да тут и верить нечему. Он – шоумен, обманщик.
– Ошибаешься. Он – один из великих.
– Был, – включается новый голос. – Был великим. Был необыкновенным. Но старость не радость. Она настигает даже Панчо Пирелли… он уже не тот… был да сплыл…
Человек умолкает. Остальные вступают наперебой, через слово произносят «Панчо, Панчо» и удивлённо качают головами.
– Кто такой Панчо Пирелли? – осмелев, спрашивает Стен.
– Скоро увидишь, – отвечает Достоевски. – Если он и вправду появится. И клянусь, ты такого никогда не видывал.
Все согласно кивают, и беседа плавно перетекает на что-то другое.
Глава шестнадцатая
Они так и сидят у костра. Уже глубокой ночью Стен шепчет:
– Мистер Достоевски! По-моему, мне нужно в туалет.
– По-твоему? – переспрашивает Достоевски. – А на самом деле?
– Ну… в смысле… Да, нужно…
– Где у нас туалет? – громко спрашивает Достоевски.
– Туалет?! – весело удивляется кто-то.
– Сортир! Уборная! Ватерклозет!
Стен чувствует, что щёки у него пылают.
– Где тут туалет? – шёпотом спрашивает он.
– Там, в чистом поле, – Достоевски кивает куда-то во тьму. – Если тебе по-большому, отойди подальше и вырой ямку. Потом засыплешь. – Он похлопывает Стена по плечу. – Не волнуйся, завтра всё оборудуем поприличнее. А пока – сходи в поле. Мы тебе аукнем, чтоб на обратном пути не потерялся.
Стен встаёт, уходит в темноту, его провожают смехом. Спотыкаясь о кочки и ямы, он пробирается как можно дальше, на край пустыря. Вокруг пахнет картошкой, пивом, пирогами, лошадиными лепёшками, костровым и табачным дымом. К нему подбегает собачонка, обнюхивает ботинки. Худенькие полуголые дети кричат ему:
– Ты кто такой? Как тебя зовут?
Читать бесплатно другие книги:
