Проклятая Цагария Кристина

Anna Maria Scarf, con Cristina Zagaria

Malanova

Опубликовано по соглашению с Grandy & Associati, Milano.

Опубликовано по соглашению с международным литературным агентством Елены Костюкович

Фотография на обложке: Caryn Drex / Arcange / Images

© Sperling & Kupfer Editori S. p. A., 2010

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2011

* * *

Но когда же он, наконец, настанет, предел терпению? Когда же я, наконец, дойду до точки? Но я все время отодвигал его, этот предел, все дальше и дальше, как финишную черту состязания, которое моя решимость затеяла со страданием.

Леонардо Шаша, «Рыцарь и смерть»[1]

Вместо предисловия

Небо молчит. А вот земля обвиняет. Здесь, в городке, низенькие домики стоят так близко, прямо-таки наседая друг на друга, что в этой тесноте стен и черепичных крыш эхо повторяет все слухи, каждое их слово. Слухи набирают силу, множатся эхом… А потом, вдруг, они словно раскалываются на отдельные словечки, пролезают под дверью, в щель, и шипят. Шипят и грозят, то по одному, то все вместе:

– Убирайся отсюда! Убирайся!

И эти угрозы обозначили для нее ту границу, которую ей теперь уже не перейти. Они уже заполонили все улицы, становятся ветром. И некуда ей деваться, некуда бежать. Они тут повсюду.

– Потаскуха! – кричат они.

И Анна, чтобы не слышать, зажимает ладонями уши.

– Неправда! – кричит она в ответ.

– Потаскуха! – И ветер завывает еще сильнее.

Вон там, за ставнями, за нею следят чьи-то глаза. А вон там, на площади, под козырьком крыши, стоят как вкопанные трое мужчин. А вон там, на ступеньках церкви, замерла женщина. А около маленькой статуи Девы Марии остановился шофер грузовика. А там, около фонтана, – какая-то девчонка. А вон там – священник. А вон там соседи. И еще пассажиры, ждущие на полустанке свой поезд железнодорожной компании «Калабро-Лукана»[2]. И даже Христос неотступно следит за ней с распятия, стоящего при въезде в городок.

– Потаскуха! – безмолвно кричат они все.

Ночью раздался телефонный звонок. Под окнами затормозила машина. С треском захлопнулись чьи-то двери.

Матери, жены, сестры – все они ее осуждают. А мужчины только ухмыляются.

Такие вот здесь люди.

– Это ты сама во всем виновата.

Такой вот они вынесли ей приговор.

– Это ты сама во всем виновата… ну и убирайся отсюда.

– Но я же ничего такого не сделала! Ну дайте же и мне сказать… Вы должны меня выслушать!

– Убирайся отсюда, потаскуха!

Время действия: весна 2010 года. Место действия: Калабрия, городок Сан-Мартино-ди-Таурианова[3]. Здесь-то и началась история Анны Марии Скарфо. Теперь ей уже двадцать четыре года, и она живет под охраной полиции.

Вот так вот я и жила

В моей комнате две кровати – моя и моей сестренки. Кроме кроватей в ней поместился один только шкаф. А портативный телевизор и стереосистему пришлось поставить на полку, потому что в нашей комнатенке так тесно, что никакой другой мебели туда уже не втиснуть. На стенах висят наши фотографии.

Это очень маленькая комнатка. А еще у нас есть кухня да спальня моей мамы и моего папы – вот и всё.

Мою маму зовут Аурора. Она ходит убираться в чужие дома, и ей платят по пять евро в час. А мой папа батрачит: он собирает апельсины в Розарно[4]. Ну а когда апельсины не собирают, он подрабатывает автослесарем, то есть получает деньги за работу из рук в руки, прямо от клиента, потому что своей мастерской у него нет.

Папа, когда работает сборщиком апельсинов, встает в пять утра. Заодно с ним встаем и мы, все остальные, даже я и мама, – из уважения.

Мы живем в социальном доме[5].

На полу в нашей душевой сделан желоб, по которому вода стекает в канаву. А канава идет вдоль стены через дорогу, напротив нашей двери. Пол в душевой у нас покатый, для водостока, так что, умываясь, поневоле весь вымокнешь с головы до ног, потому что тут у нас нет ни водоотталкивающих занавесок, ни перегородок. Так что, уже умывшись и надушившись, приходится вытирать за собой пол. Ну а пока его вытрешь, снова вспотеешь. Моя мама прямо помешалась на чистоте. А если на плитке остаются капельки, которые потом засыхают и становятся известковыми разводами, то она ругается.

Вот такой вот у меня дом. Такая вот у нас квартира: кухня, две комнатки, душевая и одно окно, окно моей спальни. Но теперь я его уже не открываю.

Ну а если бы мне захотелось пройтись по комнате, чтобы немного успокоиться, собраться с мыслями и хоть как-то справиться с моими страхами, то у меня бы этого не получилась: здесь просто нет места и никак не развернуться. Потому-то мои мысли и остаются здесь, вместе с моими страхами: теперь, когда выходить из дому я уже не могу, мне их просто некуда вынести.

Сначала я еще молилась. А вот теперь у меня уже не получается молиться.

В воскресенье у нас будут выборы, но я на них не пойду. Не пойду я и в церковь, на чин освящения пальмовых ветвей[6]. Я теперь даже и в магазин не хожу. И на море уже не езжу. Мне теперь уже ничего не надо, и я знаю только одно: не хочу, ну не хочу я отсюда никуда уезжать! Я же ни в чем не виновата. Да мне и просто некуда уезжать, так что я даже и поневоле останусь здесь.

Теперь я почти все время сижу дома. И некуда мне теперь спешить, и нет у меня никакой цели. У меня теперь вообще ничего нет. У меня осталось только одно – мое прошлое.

Вы, может быть, спросите, почему я не могу выйти из дому?

Но если бы я попыталась вам это объяснить, то вы бы ничего не поняли. Такую, как у меня, историю невозможно рассказать с конца. Зато я могу рассказать, с чего все началось и почему я оказалась б таком положении, как сейчас. Ну что ж, пожалуйста, я расскажу: теперь-то у меня есть время. Много времени.

Можно начать с самого начала – с тех самых пор, когда я была еще девчонкой и меня называли куколкой. Так меня звали все – и мама, и родственники, и даже в церкви. У меня было милое, улыбчивое лицо кокетливой куколки, веселые глаза и веснушчатый носик. А на левой щеке, прямо посреди, у меня была родинка. Волосы у меня черные, длинные, блестящие. А роста я была совсем маленького – метра… метра полтора, не больше, как раз как кукла.

– Аннарелла[7], ты у нас хорошенькая, как куколка, – говорили мне. И я им всем верила.

Ну а теперь я вам расскажу про свою жизнь. Расскажу историю жизни потаскухи, которой было всего тринадцать лет, то есть мою собственную историю. Трудно будет ее описать. Да и выслушать ее тоже нелегко. А вы уж сами теперь решайте, хочется ли вам узнать, что было дальше. Правда, если вы готовы меня слушать, то уж имейте мужество выслушать все до самого конца, ведь у меня же хватило мужества вынести все, о чем я вам тут расскажу.

А начну я с самого начала – с того времени, когда все называли меня куколкой.

Городок

– Потаскуха! Потаскуха! Шлюха поганая!

Послышался визг машины, резко рванувшей с места. И еще – крик сыпавшей этими ругательствами женщины. Машина затормозила, сдала назад, припарковалась под окнами социального дома. А женщина крикнула снова, еще громче, с раскатистым «р»:

– Грррязная шлюха!

Анна была дома. Услышав этот крик, она с треском захлопнула ставни.

– Поганая шлюха!Машина, рванув с места, понеслась по пустынной улице. Сейчас три часа дня. Ветер стал холоднее. Значит, скоро наступит вечер. Анна сидела дома и слышала, как ругается женщина, но ничего ей не ответила. Дом молчал, но был полон шепотов и вздохов.

– Поганая шлюха! – не унимаясь, надрывается женщина, и эхо ей отвечает: «Шлюхой ты была, шлюхой и останешься».

Облачка с фиолетовым отливом нависают над ветками, сгибающимися под тяжестью мандаринов. Мандариновые деревья растут в саду за ее домом, окно которого наглухо заперто.

Звук уезжающей машины теряется вдали. В воздухе стоит запах горящих дров оливкового дерева, и этот запах мешается с ароматом зреющих мандаринов.

Значит, зима уже давно кончилась.

Праздничный торт

Какой же он вкусный – торт со взбитыми сливками! Со взбитыми сливками и ванилью. И еще – с клубникой, красной клубникой. И чтобы ее было много-много! И еще мне нравится, когда его пекут в форме сердца.

Все началось с этого самого торта – с праздничного торта в честь моего дня рождения. В тот день мне исполнилось тринадцать лет.

Меня зовут Анна Мария Скарфо. Я живу в городке Сан-Мартино-ди-Таурианова. Я и родилась, и выросла, и всегда жила в Калабрии.

Я даже представить себе не могу, чтобы можно было жить где-нибудь еще. Я могу жить только здесь, в этом месте, – только здесь я бы и прожила всю жизнь, и умерла.

Говорят, что Сан-Мартино – скверный городишко. Противный, как постоянно твердит моя сестренка. А вот мне он, наоборот, очень нравится. Домики здесь низенькие, а вокруг города – оливковые и мандариновые сады. В этом городе мне все родное. И я могу часами, не уставая, кружить по нему на велосипеде.

Для счастья мне нужно совсем немного. Да мне и всегда было нужно совсем немного, чтобы чувствовать себя счастливой. Может быть, именно в этом я и виновата.

Тогда был конец марта. А сейчас на дворе уже 2010 год. Все началось именно в марте, 11 марта, одиннадцать лет тому назад.

И все началось с праздничного торта, который мне собирались испечь ко дню рождения.

* * *

В тот день, после обеда, мама разрешила мне выйти из дому, чтобы купить все необходимое для торта. Мама сказала, что хочет испечь для меня высокий, трехъярусный торт, с клубникой и взбитыми сливками. Она мне дала деньги, но в магазин я пошла не сразу. Сначала я побежала на площадь. Ведь у меня же сегодня день рождения, и так хочется, чтобы люди на меня посмотрели! И правда: все, кого я встречала, меня поздравляли. Мне же сегодня исполняется целых тринадцать лет! Через несколько месяцев я закончу третий класс и сдам экзамены. Я уже большая, я уже девушка.

Вот так я ходила и красовалась. И лишь уже устав от поздравлений – лишь тогда я отправилась в магазин за мукой, яйцами и сухими дрожжами с ванильным вкусом. Ну, теми, производства фирмы Бертолини.

А когда я вышла из магазина с полным пакетом продуктов, меня нагнала какая-то машина. Нагнала и просигналила.

– Эй, Аннарелла, ты куда?

Это был Доменико, Доменико Кучинотта. Я его знаю, хотя он гораздо старше меня. Ему двадцать лет.

– Привет! Я ходила в магазин, за продуктами. Сегодня у меня день рождения. А сейчас я иду домой.

Как же все-таки приятно, когда на тебя обращают внимание! Я даже заважничала. Взглянув на него, я не стала останавливаться и пошла дальше. Я шла вперед, а Доменико ехал на машине со мной рядом. С ним в салоне сидел его друг. И его тоже зовут Доменико, Доменико Яннелло. Но вот он-то мне ничего не говорил. Тут у нас почти деревня, и машин на улицах совсем мало: можно ехать спокойно, как угодно. Я неторопливо шла, а Доменико на своей машине ехал рядом.

– Эй, Аннаре, ну постой же! Знаешь, а ведь ты красивая! Правда, красивая.

Я улыбнулась.

– Ну остановись же, куколка! Мне хочется поздравить тебя с днем рождения как следует, по всем правилам.

Ну и как мне было устоять перед такими приятными словами?

И вот я остановилась на тротуаре, не выпуская из рук пакета с продуктами. А они вдвоем так и остались сидеть в машине. Доменико высунул руку из окошка и оглядел меня с головы до ног, буквально ощупав меня взглядом своих глаз, блестевших за стеклами очков.

Меня бросило в дрожь.

Так вот, оказывается, что это значит – стать тринадцатилетней девушкой! Неужели же именно так начинаешь чувствовать себя женщиной? До сих пор я как-то не замечала, чтобы на меня так смотрели. Я еще никогда не чувствовала на себе чужих взглядов. Но Доменико на меня не только посмотрел – он еще и заговорил:

– Знаешь, Анна, а ведь я давно к тебе приглядываюсь! У меня к тебе дело.

– У тебя? Ко мне?

Я осмелела и стала себя держать с ним панибратски.

– Я с тобой хочу встречаться. Хочу стать твоим кавалером, женихом.

– Ты? Моим?

– Ну да.

– Знаешь, у меня сегодня нет времени. Мне нужно идти домой. Я обещала маме помочь ей печь торт. Давай поговорим лучше завтра. Завтра днем, в три, я пойду в церковь, на спевку. Так что мы увидимся с тобой потом за церковью. Часов в пять вечера. Ладно?

Я подняла с тротуара мой пакет, который поставила на землю в начале разговора, и повернула к дому.

– Мои поздравления, куколка! Значит, до завтра? Всех благ! – крикнул Доменико. А потом нажал на газ и уехал, не сказав больше ни слова. Но мне хватило и этого.

Вот, мне уже тринадцать. А завтра у меня, может, будет еще и жених.

Тот разговор с обоими Доменико, Кучиноттой и Яннелло, я помню слово в слово. Помню, как он на меня смотрел. Помню аромат торта, который в тот вечер испекла моя мама. Я помню все.

Городок

Посреди ночи зазвенел телефон. Квартирка такая маленькая, что он разбудил всех. Но поднялась одна только Анна: она-то знает, что это звонят ей. На часах – половина третьего. Анна подняла трубку:

– Слушаю вас.

– Я брошу тебя в серную кислоту, и ты подохнешь. Рано или поздно, но все кончится для тебя именно так. Скоро тебе придет конец.

Анна выдергивает телефонный провод из розетки и идет в душевую. Моет руки и снова ложится в постель.

– Анна, а кто это был? – спрашивает во сне сестренка.

– Никто. Пустяки. Давай спи.

– А что тебе сказали?

– Давай лучше спать.

– Ты что, выключила телефон?

– Да, выключила.

– Ну, тогда спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Две пары широко распахнутых глаз всматриваются в ночную тьму, дожидаясь рассвета.

На ступеньке

Мое тринадцатилетие отпраздновали на славу. Пришли все мои дядья и тетки. Даже и моя любимая тетя Тициана – и та пришла. И двоюродные братья и сестры тоже пришли. Мама испекла потрясающий торт – настоящий, трехъярусный, и мне подарили мягкую игрушку и новое платье, которое я надену в первый день экзаменов.

А на следующий день, как и договорились, мы встретились с Доменико.

Наш церковный хор разучивал Песнь Пресвятой Богородицы – «Аве Мария». Мы исполним ее на Пасху. У меня в ней даже есть своя сольная партия. Я хожу на спевки, и поэтому у меня остается немного свободного времени, когда я предоставлена самой себе. Так что я могу выходить из дома даже в полдень.

После спевки я вышла из церкви и ее обогнула. Там, за церковью, меня уже ждал Доменико. Он был один, и мы сели на ступеньку перед дверью заднего входа. Мы сидели совсем рядышком, и вдруг он взял меня за руки. Я их у него не отняла. Мне было так приятно.

– Я хочу с тобой встречаться, честно. Это серьезно. Я переговорю с твоим отцом. Ты прямо куколка. И ты должна быть моей куколкой.

Он наговорил мне столько приятных слов! Столько комплиментов! Я тогда вся покраснела и почти ничего не могла сказать. Ведь у меня до сих пор еще никогда не было парня. Кавалера. Жениха.

Доменико вместе с отцом работает в горячем цеху, на заводе у Рендо. У него есть своя машина, зеленый «Фиат Y-10». Да и вообще он отличный парень. Он зарабатывает себе на жизнь честным трудом.

А потом, после того дня, мы с ним встречались еще несколько раз. Но мы никогда не назначали свиданий. Он поджидал меня около школы, когда я выходила оттуда после уроков. Или перед спевками. Мы встречались в городе, а потом шли к нашей ступеньке за церковью. Там, за церковью, перед закрытой дверью ее заднего входа, всего одна-единственная ступенька. Но вот для меня она лучше самой шикарной скамейки на берегу моря.

На запертой железной двери намалеваны все автографы любителей рисовать цветным маркером. Мы прислонялись спинами к этой разрисованной двери и болтали обо всем и ни о чем. Вот только жаль, что времени у нас было совсем немного.

Наши встречи были очень короткими, потому что мне всегда приходилось спешить домой. Ну не разрешают мне отлучаться надолго! Но с Доменико все равно было хорошо, и он наговорил мне столько приятных слов!

Я никому не рассказывала о моих встречах с Доменико – ни родителям, ни моим школьным подружкам. Ведь почти ни у кого из них еще нет своего парня.

После каждой встречи с Доменико, возвращаясь домой, я включала радио. Ловила станции, на которых передавали песни про любовь, и им подпевала. Мама говорила, что я веду себя как дурочка, но я все равно пела. Пела и воображала себе, каким оно будет, мое свадебное платье.

Оно будет у меня все шелковое и длинное-предлинное. А сзади на нем будут вышиты три розочки. И еще у моего платья обязательно будет белый шлейф – длинный-предлинный и мягкий, подколотый фермуаром[8]. А вот никакой фаты у меня не будет. Зачем она мне? Ведь я и так маленькая. Вместо фаты у меня будет венок из шелковых розочек. А волосы я завивать не стану.

Я пою под музыку, мечтаю и думаю о том, что мне говорил Доменико. Как же это хорошо – быть тринадцатилетней!

Городок

– Ты просто шлюха, грязная шлюха. Но ты мне очень нравишься. Так почему бы тебе со мной не встретиться? Говорят, ты неплохо сосешь. И наплевать мне на то, что ты стуканула в суд, ты же шлюха. Так вот: если ты не придешь ко мне в одно местечко, я и сам заявлюсь к тебе прямо домой.

Первый раз сегодня ей позвонили днем, без пяти четыре. А потом звонки посыпались один за другим: без трех минут четыре, в шесть минут пятого, в одиннадцать минут пятого, в четырнадцать минут пятого, в шестнадцать минут пятого…

И это все они, всегда они.

Анна выключила телефон, захлопнула ставни, заперла дверь.

Но голоса все равно не утихали. Злобные слова обвинения проникали через трещины стен, пролезали под дверью, сыпались с черепичных крыш и капали вместе с водой из протекающего крана.

Это они, всегда они! И они все не устают, все никак не угомонятся. Они ее хотят. Они ее все равно хотят.

Больше я не хочу с ним встречаться

Сегодня я встретилась с Доменико, но больше я с ним гулять не хочу. Не хочу его больше видеть. Он меня поджидал около школы после уроков. Мы встретились, и он попросил меня съездить вместе с ним за город. Я была так счастлива! Скоро настанет настоящая весна. А когда светит солнце – это же так здорово!

– Ладно, но только на полчаса, не больше, а то меня дома ждет мама. Я обещала ей помочь готовить ужин, – сразу же ответила я.

– Полчаса так полчаса: нам хватит, – сказал он, и ничего плохого я не заподозрила.

И села к нему в машину.

Но я-то знаю, зачем он хочет отвезти меня за город – чтобы там меня поцеловать. Ведь жених и невеста всегда целуются. Да мне и самой тоже хочется.

Но вот когда Доменико остановил машину, я увидела, что здесь мы не одни. Там был и его друг Доменико Яннелло – тот самый, которого я видела в день, когда ходила за продуктами для торта. И еще другие парни.

Едва меня увидев, они принялись хохотать. Хохотать – и корчить страшные рожи. Они только смеялись, но ничего не говорили. И спускали с себя штаны.

А вокруг никого больше не было – одни только оливковые деревья и земля. Земля и оливы. А наверху – небо. И ничего больше. Они расстегивали штаны и вытаскивали оттуда свои штуки. Свои члены. Свои хреновины. До этого я никогда их еще так не называла. Я испугалась и закричала. Как я ни пыталась отвести взгляд, но они были повсюду.

Машина Доменико, его зеленый «Фиат Y-10», стояла в чистом поле, под оливой. Парни выстроились передо мной в ряд. Я жалась около машины и не могла ступить ни шага. А сердце бешено колотилось.

Они хотели, чтобы я у них пососала. Намекали на это жестами. Подманивали меня к себе пальцами.

И все время хохотали.

И тогда я снова села в машину. Села – и не могла пошевелиться. Не могла сказать ни слова. Мне стало страшно. Как же страшно мне тогда стало! Где я сейчас, в каком месте? И куда мне теперь деваться?

– Помогите! – крикнула я. И еще раз. И еще. – Помогите! Помогите мне!

Вот тогда-то они перепугались и перестали ржать. Натянули свои штаны. Но подойти ко мне они все-таки не решались. Пока они разговаривали между собой, я смотрела на них во все глаза и сидела в машине как приклеенная.

А потом вдруг подошел Доменико. Он сел в машину и нажал на газ, но машина долго буксовала, завязнув колесами в земле. А парни так и остались стоять под оливой. Наконец машина поехала, и Доменико довез меня до церкви. По пути он не сказал ни слова и только смотрел на дорогу. Я тоже молчала.

Не хочу я его больше видеть, этого Доменико Кучинотту. А ведь он говорил, что хочет стать моим женихом, что собирается поговорить с моим папой! Ну и что, интересно, он скажет моему папе насчет того, что произошло сегодня днем?

Чего они вообще хотят, эти мужчины? Не понимаю. Не знаю, что и подумать. Я и в своих-то чувствах не могу разобраться. Так откуда же мне знать, чего они от меня хотели и почему? Неужели же взрослые парни делают эти вещи со своими невестами?

Я начинаю вспоминать, что произошло тогда, за городом, но потом гоню от себя прочь эти воспоминания: мне от них страшно. Меня начинает тошнить и выворачивать.

Я бы спросила об этом у мамы, но она у меня такая наивная. С мамой можно поговорить о готовке, о стирке. Но вот о таких вещах я ей не рассказываю. Даже о своих школьных делах я ей ничего не говорю. Вы только представьте себе, что будет, если я заговорю с ней о том, что произошло сегодня за городом! А моей сестренке всего десять лет. Она еще очень маленькая. Как бы мне хотелось, чтобы у меня была старшая сестра!

Раньше я еще никогда не видела голых мужчин. Нет, голые – они такие противные! А я ведь даже еще ни разу ни с кем не целовалась.

Городок

Сегодня Анна вышла из дома. Больше у нее уже не было сил оставаться взаперти. Там, у себя дома, она просто задыхалась. Ночью ей приснился кошмар. Ей снилось, что, когда она лежала в постели, начался дождь. Над домом уже не было ни потолка, ни крыши, и на нее прямо с неба лил сильный дождь. Он все лил и лил, как из ведра, заливая ей рот. Анна стала захлебываться; ей уже было трудно дышать. А дождь все лил и лил. А потом ей приснилось, будто она оказалась на берегу моря. Волны набегали на нее изо всех сил и валили ее с ног.

Вода, вода.

Еле отдышалась.

И снова – вода.

Ужасное состояние!

И вот сегодня она вышла из дома. Но стоило ей только завернуть за угол, как одна из них бросила на нее зажженную сигарету. Она бросила ее со своего балкона на втором этаже, и сигарета попала ей прямо в лицо.

– Мы сожжем тебя заживо. Можешь жаловаться на нас в суд сколько угодно, но нам все равно ничего не сделают.

И Анна сразу же вернулась домой.

И вот теперь ей опять не хватает воздуха.

«Аве Мария»

Ave, о Maria, piena di grazia. Il Signore con te[9].

Скоро начнется пасхальная вечерня. В церкви будет служба, и мне разрешат выйти из дому вечером, потому что ядолжна петь в хоре. Это будет для меня такое событие! Я не нахожу себе места с самого утра; я встала спозаранку и жду не дождусь вечера, когда буду петь. Как же мне этого хочется!

Я неторопливо одеваюсь. Надеваю черную юбочку и зеленый свитерок, обуваю полуботинки на босу ногу. Я надушилась и разгладила волосы утюжком[10]. Потом стала краситься. Наложила под глазами тени. Пока я прихорашивалась в ванной, быстро размазывая тени пальцами, сестренка смотрела на меня как зачарованная. А вот моя мама совсем не красится. Я никогда не видела ее накрашенной и даже не знаю, умеет ли она пользоваться карандашом для век, тенями и губной помадой. Но зато я видела, как красятся взрослые девушки. Видела – и запомнила. А тени мне подарила одна моя подруга, которой уже семнадцать лет. Но теней в коробочке совсем немного, так что приходится ими пользоваться лишь по особым случаям.

Ти sei benedetta fra le donne e benedetto il frutto del tuo seno, Ges[11].

Я крашусь в душевой и потихоньку напеваю: сначала все эти слова я пою сердцем и только потом произношу их вслух. Не хочу я о нем ничего думать, об этом Доменико. Ни о нем, ни о том, что произошло за городом. Этим вечером я хочу думать только о Христе и Богородице. Думать о Них и о Них петь.

Sancta Maria, Madre di Dio[12].

После третьего класса я бы пошла на парикмахерские курсы. Я ведь уже научилась неплохо делать разные прически. Ну вот, а черным карандашом я сейчас обведу себе глаза.

– Давай, Анна, поторопись, уже поздно. – Мама вошла ко мне в душевую.

– Все, я закончила. Уже иду. – Я прячу коробку с тенями в ящик шкафчика, засунув ее в стопку чистых трусиков, а потом расставляю и раскладываю все по местам – и щетку для волос, и шампунь, и полотенце. Надо торопиться.

В доме чувствуется приближение праздника.

– Все, мама, уже иду, уже иду. – Сестренка начинает хныкать и цепляться за мою юбку.

Мама ее отгоняет:

– Ты еще слишком маленькая. Анна собирается в церковь: она там будет петь.

Я чувствую себя совсем взрослой, когда прощаюсь с мамой и сестренкой, которая все жмется к ее ногам, хнычет и хлюпает носом.

А потом я целую их обеих и прощаюсь с папой. Он сидит за столом, подпирая голову руками и не отрывая глаз от светящегося экрана телевизора.

И я быстро иду, просто лечу в церковь. По дороге я молюсь Деве Марии и тихо напеваю слова молитвы «Аве Мария».

Городок

Вот опять кто-то свистнул. Кто-то все прохаживается по тротуару под окном Анны и свистит.

И ничего не говорит.

А только все ходит и ходит, то вперед, то назад.

Ходит и свистит.

И этот свист – он как колючая проволока, как граница ее тюрьмы.

Анна потихоньку ходит по комнате. То туда, то сюда. А свист перемещается куда-то дальше, уходит в противоположном направлении, чтобы заполнить еще не занятое им пространство.

Вот так: они – по одну сторону.

А Анна – по другую.

Пасхальная ночь

– Эй, Анна, выйди на минутку: мне нужно с тобой поговорить.

– Нет, Доменико, не выйду. Не хочу я с тобой разговаривать.

– Но это важно, Анна, очень важно. Выйди на минуточку. Я буду тебя ждать на нашей ступеньке.

– Сегодня вечером я буду здесь петь, Доменико. У меня нет времени.

Я пытаюсь сопротивляться. Сначала только взглядом, а потом – и физически, и словами. Но он продолжает настаивать. Доменико прячется за колонной главного нефа церкви. Он стоит всего в нескольких метрах и от меня, и от хора. Грозит зайти в алтарь и увести меня оттуда. И тогда я потихоньку выскальзываю из церкви: ухожу из хора и иду к задней двери церкви, чтобы узнать, что он мне хочет сказать.

А тем временем начинается служба.

Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae…[13]

Это начинает петь хор. А вот я потихоньку ухожу из церкви, и сердце у меня бьется так, словно вот-вот выскочит из груди.

…mortis nostrae…

Доменико уже сидит на ступеньке.

– Ну, чего тебе надо? – спрашиваю я, не присаживаясь.

– А тебе чего? – передразнивает он. – Чего-нибудь эдакого?

Доменико хватает меня за руку, но, хотя мне и больно, я ее все равно дергаю, вырываюсь и собираюсь уйти.

– Да ладно тебе, Аннарелла! Давай садись рядышком. Мы ведь друг друга любим, правда же?

– Послушай, Доменико…

Он улыбается. Ведет себя деликатно. И больше ничего не говорит. Вот просто протягивает мне руку, но даже и не пытается ко мне притронуться. Держится на расстоянии и выжидает. И вот я, уже не вспоминая ни о том, что было за городом, ни о его друзьях, ни о том, как я злилась, села с ним рядом.

– Ну вот и умница.

И вот я уже не слышу, как поет хор. На улице – ни души: все в церкви. Здесь только мы двое – я и он.

– Ну что, покатаемся?

– На машине? – Нет, на машине я не хочу.

– Ну да, но только давай отъедем немного подальше, чтобы побыть наедине – только ты да я, как настоящие жених и невеста.

– На машине? – повторяю я.

Страницы: 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

В Москву тайно приехал чеченский полевой командир Руслан Салдуев, чтобы осуществить необычный теракт...
С армейского склада похищены две мощнейшие авиабомбы. По оперативной информации к преступлению прича...
Схватка была стремительной и беспощадной. Несколько чеченских террористов остались мертвыми на асфал...
Отставной сержант спецназа ГРУ Роман Вершинин обнаружил, что за ним следят. Он уже приготовился было...
Жизнь уже сталкивала их на узкой тропе. Оба служили в Иностранном легионе плечом к плечу. Бербер по ...
Спецслужбы ГРУ разработали уникальный проект. С помощью гипноза и особых психотропных препаратов в с...