Жаркий сезон Лайвли Пенелопа

16

В половине седьмого Полина подходит к магазину «Редкие книги Фоллета» и обнаруживает, что дверь заперта. Прежде чем позвонить, она заглядывает в витрину — там лежат первые издания детских книг с иллюстрациями Артура Рэкхема и географические атласы начала девятнадцатого века — и видит внутри Марджери. Та, заметив Полину, сразу идет открывать.

— Здравствуйте, миссис Картер. Я решила дождаться вас, чтобы впустить. У него клиент, который засел в кабинете и не уходит.

— Может, спасем его, притворившись, что я тоже клиент?

Марджери смотрит неуверенно. Нет, думает Полина. У меня не тот типаж — ни плаща, ни потертого портфеля.

— Мне спешить некуда, подожду. Как все вчера прошло?

— Очень тихо и традиционно, — отвечает Марджери.

Полина слышит сдержанный ответ и отчетливо представляет маленькую часовню при крематории, кучку родственников, цветы. Слышит умиротворяющие слова обряда.

Марджери вздыхает:

— Так или иначе, теперь все позади. Ему будет легче.

Не совсем понятно, говорит она о похоронах или о чем-то более общем. Марджери лет пятьдесят с небольшим, она маленького роста, подтянутая, носит строгие костюмы и платья. Полина даже не знает, вдова она, разведенная или просто одинокая. Марджери безусловно привязана к Хью. Все эти годы она была его тенью, идеальным личным секретарем: вела дела, когда он был в отъезде, деликатно напоминала, если он что-нибудь забывал. Хью привык полагаться на нее во всем. А что чувствовала к нему сама Марджери? Сейчас Полина впервые об этом задумалась.

— Он хорошо держался. — Марджери понижает голос и косится на дверь кабинета. — Боюсь, в следующую неделю-две он по-настоящему ощутит всю тяжесть удара. Ему нужны будут забота и помощь.

— Да, — отвечает Полина. — Я рада, что у него есть вы, Марджери. Вы очень много для него делаете.

Марджери легонько пожимает плечами, словно говоря: «Мне за это платят».

— Он заслужил передышку. Мне хочется думать, что у него еще все может быть хорошо.

— Мне тоже.

Марджери садится за свой стол и придвигает Полине стул. Взгляд у нее осторожный и даже чуточку строгий. «Не лезьте в мои дела», — словно говорит она. Полина с новой остротой понимает, как же мало знает о Марджери.

— Вы один из самых близких его друзей, миссис Картер, так что, уверена, мы обе хотим для него одного и того же.

Тут дверь кабинета открывается, и Марджери умолкает.

Выходит Хью с японцем и, виновато кивнув Полине, провожает гостя на улицу.

— Ладно, я пойду. — Марджери берет сумку и плащ. — Оставляю его на ваше попечение, миссис Картер.

В дверях она что-то тихо говорит Хью — тот наконец-то сумел отделаться от японца — и, цокая каблуками, выходит на улицу. Марджери из тех женщин, что всегда ходят на каблуках.

— Извини, — говорит Хью. — С японцами очень приятно иметь дело, только из-за этой дурацкой вежливости все занимает в два раза больше времени. Марджери сказала, что дождется тебя.

— Да, спасибо ей. Он что-нибудь купил?

— Кое-что по мелочи, — неопределенно отвечает Хью. — Они сейчас увлеклись ботаникой, а я к этому не готов. Ну что, пойдем? Ужасно хочется выпить. Если ты не против, предлагаю сегодня итальянский ресторан.

В ресторане он в два глотка осушает бокал кампари.

— Знаешь, а я все-таки закажу второй. Вообще-то за мной раньше такого не водилось, да? Как ты думаешь, я сопьюсь?

— Вряд ли. Просто у тебя была трудная неделя.

— Твоя правда. — Он устало проводит рукой по лицу и, чуть помолчав, добавляет: — Ну что ж, теперь все позади… Спасибо тебе огромное, что приехала. Я так рад.

— Скажи мне вот что: Марджери была когда-нибудь замужем?

— Да ну, ты что. Она живет в Ричмонде с другой женщиной.

Конечно, думает Полина. Какая же я непонятливая!

— Я вообразила, что Марджери все эти годы была тайно в тебя влюблена.

— Скажешь тоже! Ее подруга — швейцарка по имени Иветта. Потрясающе печет кексы. Марджери меня иногда угощает.

Подходит официантка, они делают заказ.

— Это будет моя первая настоящая еда с тех пор… с тех пор, как все произошло, — говорит Хью. — Есть совсем не хотелось. И дома я почти не был. Спал в магазине, но вряд ли смогу долго так продолжать.

— Продай его.

— Магазин? — изумленно спрашивает Хью.

— Нет, нет. Дом. Ты совершенно не обязан и дальше там жить. Купи квартиру в городе. Тебе всегда этого хотелось.

— Да. Да. А ведь правда, почему бы и нет? — Хью обдумывает эту мысль, явно ошарашенный предоставившейся ему новой свободой действий. — Да… а ведь, наверное, я так и поступлю.

— Когда будешь готов. Спешить незачем.

— Твоя правда. — Хью смотрит на кусок хлеба, который крошит в руках. — Знаешь… я прожил в браке двадцать семь лет. Как-то не сознавал, а тут принялся разбирать бумаги и увидел. Я всегда дарил ей цветы на годовщину свадьбы, но не считал, какая это по порядку. Что, в общем, не удивительно.

— Хью… А когда это началось? Болезнь Элейн?

Он смотрит на Полину поверх бокала. Она вступила на запретную территорию, и мгновение кажется, что Хью сейчас резко сменит тему: заговорит о еде или о поездке за книгами. Однако он сдается:

— Почти сразу. Я все пытался понять, что я такого сделал. Все было замечательно, и вдруг она за год сделалась совсем другой. Перестала разговаривать с людьми. Выходить из дому. Она и прежде не была особо компанейской, но тут явно что-то пошло не так. Разумеется, я водил ее к специалистам.

— И что они говорили?

— Да все подряд. Агорафобия. Родительская жестокость. Какой-то нехороший эпизод, когда ей было шесть. Сексуальная дисфункция.

— А это правда было?

— Насчет секса? Ну, скажем так, он не слишком ее интересовал. Но ведь и мне не то чтобы очень много надо. — Хью не смотрит Полине в глаза. — Я особенно много и не просил. И все равно поначалу я думал, что это из-за меня.

— Нет, — говорит Полина. — Я уверена, это все равно бы произошло само.

— Да, я тоже теперь так думаю. И даже понимаю, отчего все случилось. Просто… она ни во что себя не ставила. Считала, что она скучная, глупая, некрасивая. Другие люди превратились для нее в угрозу. Оставалось одно — прятаться. Заниженная самооценка, так вроде это называется?

— Вроде да.

— И в итоге это довело ее до… в общем, она перестала быть нормальной во всех смыслах слова. Меня больше всего убивало то, что человек может полностью уничтожить себя собственным презрением.

Полина кивает:

— Бывает и наоборот. Люди сами себя создают.

Она думает о самоуверенности, которой бывает довольно для головокружительной карьеры. Об умении внушить окружающим нужное впечатление.

Приносят еду. Хью начинает рассказывать про похороны:

— Ты была права насчет органа. Гимн звучал бы уж слишком душераздирающе. А вообще ощущение было тягостное. Когда гроб начал опускаться, я подумал… хотя на самом деле Элейн практически умерла уже давно. Она ведь много лет почти со мной не разговаривала.

— Все позади, — мягко говорит Полина. — Теперь будет иначе.

— Да. Я пытался об этом думать.

— Попробуй свою салимбокку. Это ведь она?

Хью берет нож и вилку:

— Мм… Очень неплохо. А теперь расскажи мне про себя. Чем ты последнее время занимаешься.

— Ничем, — отвечает Полина. — Работаю. Смотрю на пшеничное поле.

— Возвращайся в Лондон.

— Нет. Пока, во всяком случае.

Хью уловил что-то необычное в ее тоне:

— Я не понимаю, что тебя там держит.

— Погода. Говорят, лучшее лето за последние пятьдесят лет.

— Чепуха. — Хью пристально смотрит на Полину. — Есть еще что-то. — Он перестает есть. — О, господи… Надо было раньше догадаться. У тебя… у тебя мужчина?

Полина смеется:

— Вот счастье-то было бы! Да нет у меня никого, Хью.

Он вздыхает.

— Боюсь, я рад это слышать. Я бы чувствовал себя еще более потерянным.

Много позже, у себя в квартире, Полина долго не может уснуть. Лежит, слушает городские шумы: завывания автомобильной сигнализации, рев полицейской сирены. Голоса, шаги, хлопанье двери. Все чужое, несущественное.

Она думает о «Далях» в безмолвной тьме. Пытается вызвать их в памяти — запах, ощущение. Только там все существенно. Дом полон лиц и голосов. И главное — там Тереза, сегодня утром на кухне целиком погруженная в свое несчастье.

— Привет! Как Хью?

Тереза вышла встречать машину и смотрит через туман страданий, притворяясь, будто просто рада увидеть мать.

— Как он? — снова говорит она, не замечая, что повторяется.

— Вроде бы оживает. Мы чудесно посидели.

У Мориса в кабинете открыто окно, оттуда доносится скрежетание принтера. Вжж, вжж — снова и снова.

Знаешь, думает Полина, что тебе надо сделать? Сожги его книгу. Замечательно прочищает мозги. Но Тереза не станет этого делать. Она даже страницу-другую не сожжет. Она будет гореть сама, а книгу не тронет.

Полина заходит в дом — разобрать почту, послушать автоответчик. Подруга, которая зовет осенью в Венецию, прислала открытку. Автор книги о нефтедобыче в Северном море оставил сообщение с вопросами.

Время ленча, так что Полина режет себе салат и, прежде чем подняться в кабинет, некоторое время читает газету. Потом садится отвечать на вопросы автора, но лишь тупо смотрит на рукопись, не в силах сосредоточиться.

Я могла бы уехать, думает она. Ничего не видеть, раз уж ничем помочь не могу. Работать в Лондоне, встречаться с подругами, ходить на выставки и поддерживать Хью. В сентябре, кажется, я уже так и так еду в Венецию.

Однако она знает, что не уедет из «Далей». Это лето надо пережить, что бы ни произошло дальше.

Июль плавно перетек в август. Все вокруг выжжено. Вдоль дороги колышутся бесцветные метелки травы и торчат бурые канделябры борщевика. Озерца льна пересохли. Теперь вместо них маки — алые мазки среди полей пшеницы или легкие брызги на обочине. А пшеница почти вся скошена — на стерне, уходящей вдаль, лежит спрессованная в цилиндры солома.

В «Далях» дни ползут своей чередой. Морис приезжает и уезжает. Ему все время что-нибудь нужно: газеты, пиво, вино, канцелярские скрепки… Машина исчезает на дороге в облаке пыли и возвращается через полчаса или через час из поселка, из Хэдбери или где там он был. Отчетливо видно, что ему трудно сидеть на месте. Вечерами он бродит по саду, прихлебывая красное вино. Иногда пропадает часа на два или больше — осматривает достопримечательности, объясняет Тереза, но сама она с ним не ездит.

— Люк зажарится в машине и будет плакать, — говорит она, упреждая слова матери. — Да и вообще я все их видела.

Сейчас в «Далях» по большей части тихо, и только голос Люка звучит постоянно. Он долетает до Полины в открытое окно. Она слышит, как Тереза разговаривает с Люком, но не слышит, чтобы Тереза обращалась к Морису или Морис — к Терезе. До поздней ночи работает телевизор или классическая музыка льется в теплую черноту.

Полине не хочется думать о том, что говорится или не говорится за стеной. Особенно о том, что не говорится, поскольку она вынуждена читать это по лицу Терезы всякий раз, как видит дочь — когда она гуляет по саду с Люком или не дает ему взбираться на ограду.

Лицо Терезы мрачнеет с каждым днем. Исчезла его подвижность. Оно не озаряется внезапно — солнце не проглядывает сквозь тучи на Терезином лице. И она уже не вспыхивает радостью при виде Мориса — когда тот входит, когда поворачивается к ней.

— Извините, это снова я, — говорит Крис Роджерс.

— А… Надеюсь, все хорошо? Ваша жена…

— Да, вернулась. Слава богу. Тут все более или менее в порядке. Дело в том… я по-прежнему так и не смог сесть за главу.

— Ой-ой.

— Том заболел. Наш трехлетний сын. Внезапно, ни с того ни с сего — бац! Бегал по дому как заводной, мешался у всех под ногами, как всегда… а через двадцать четыре часа телефонные звонки, «скорая», врачи мечутся по коридорам, а он без сознания под капельницей. Господи! Не хотел бы я еще раз это пережить.

— Как он сейчас?

— Хорошо. Говорят, все обойдется. Сью сейчас с ним в больнице, но на следующей неделе их выпишут. Какая-то особенная форма воспаления легких. Ладно, теперь это позади. Господи! Я не знал, что так бывает. Как будто провалился в черную яму.

Полина долго не может ничего сказать.

— Да, — говорит она наконец. — Могу представить. Мне такого пережить не пришлось, но представить могу.

— Я никогда не спрашивал. У вас есть дети?

— Один ребенок.

— Тогда вы представляете. Я хочу сказать, до сих пор я думал, что быть родителем — это поначалу изумление и счастье, а потом оказываешься накрепко прикован к малолетним чудовищам, которые поминутно норовят себя изувечить. Ни сна, ни отдыха, то обмираешь от страха за них, то хочется всех убить. И при этом готов за них любому перегрызть глотку. Я хочу сказать, перестаешь быть человеком. Смотришь передачи про животных и думаешь: да это я. Машина для производства и сохранения потомства — и больше ничего. Да?

— Да, — говорит Полина. — В точности мои чувства.

— А потом случается такое, что понимаешь: до сих пор ты был дурак дураком. Вообще ничего не представлял. Но мне сказали, это кончается.

— Что кончается?

— Они вырастают. Ваш, наверное, уже вырос. Сын, дочь?

— Дочь. Кончается, говорите?

— Ну, не совсем, наверное. Я хочу сказать, у них вырабатывается чувство самосохранения, и вы можете спокойно спать по ночам.

— Вот как?

Пауза.

— Я ошибаюсь? — осторожно спрашивает Крис.

— Немного ошибаетесь. Просто вы уже не хватаете ребенка, когда он собирается выпасть из окна или опрокинуть на себя чайник, а стоите и смотрите, как это происходит. Или ждете, когда это произойдет. Или гадаете, произойдет ли.

— Ой! Я собирался сказать им: ну все, теперь вы самостоятельные. Я больше за вас не переживаю.

— Сказать вы можете. А вот не переживать — увы! Впрочем, вам пока об этом лучше не думать.

— Я понял. Это пожизненный приговор. В таком случае мне стоит засесть за книгу, пока выдалась передышка. Я просто думал, надо вам объяснить, почему я до сих пор не прислал главу.

— Пришлете, как сможете, — отвечает Полина. — И я очень рада, что Том идет на поправку.

Морис снова в Лондоне. Полина догадалась об этом только во второй половине дня, когда сообразила, что он уехал утром и до сих пор еще не вернулся. Она находит Терезу и Люка в саду. Люк бросает кубики на клумбу, Тереза терпеливо их собирает.

— Морис уехал? — напрямик спрашивает Полина.

— Он хочет посетить лекцию в Лондоне и посмотреть какие-то статьи. — Тереза говорит без всякого выражения и смотрит Полине прямо в глаза. — По крайней мере, так он сказал. Вернется завтра.

У Полины холодеет под ложечкой, и она знает, что Тереза чувствует то же самое. Сказать нечего, поэтому она садится на траву и начинает строить для Люка башню из кубиков. Люк рушит башню, Полина снова ее строит, Люк снова рушит. Тереза сидит на скамейке и смотрит. Люк в полном восторге.

Полина спит, и ей снится Гарри. Он входит в «Дали» через кухонную дверь и говорит: «Привет. А как ты?» Точно такой же, как много лет назад, ни днем старше. Просто Гарри.

— Уходи, — раздраженно говорит Полина. — Я не хочу тебя здесь видеть.

Гарри укоризненно качает головой: