Бизнес в стиле romantic. Отдавай все, не считаясь ни с чем, чтобы создать нечто более великое, чем ты сам Леберехт Тим

Негативное пространство

Мы с дочерью недавно посетили магазин игрушек в моем квартале, потому что владельцы устроили специальную акцию: встречу с Карлом Джонсоном, одним из крупнейших в Америке мастером силуэтов, создающим контурные портреты. Спрос был велик, и стояла большая очередь. Пока моя дочь дожидалась момента, когда можно будет сесть на место «натурщицы», я наблюдал за работой художника.

Джонсон сидел в магазине на небольшом стульчике с 9 утра до 6 вечера без единой паузы и создал около шестидесяти портретов. Он просил детей сидеть спокойно, ведя с ними непринужденную беседу, чтобы они чувствовали себя более комфортно. Весь день он одновременно говорил и вырезал силуэты. Его ножницы уверенно двигались по бумаге, а глаза ни на секунду не сходили с модели. Он сканировал контуры ребенка, сидящего перед ним. Меня поразила сложность его задачи и в то же время ее простота. «Силуэтные портреты ухватывают сущность человека, показывают, какой он есть, простейшим из всех возможных способов», – писал Джонсон в одном из постов{201}.

Позднее я прочитал, что он связал свой уникальный талант с врожденным монокулярным зрением. Он видит только одним глазом, правым. Он говорит, что это вынуждает его оценивать расстояние до объекта и форму, используя тень предмета. Таким образом, он видит мир как череду силуэтов. В каком-то смысле он вырезает методом «ex negativo», исключения, буквально отрезая лишнюю информацию. Он создает ощущение трехмерного изображения несколькими будто случайными линиями, способными подчеркнуть уникальность данного человека в мгновение ока.

Работа Джонсона напомнила мне о способе, которым пользуются некоторые бренды. Они развили искусство создания негативного пространства, вырезая для себя так много места, чтобы становиться заметными, когда их нет. Подобно остаточному изображению, они сохраняются видимыми в нашем мозгу с момента своего исчезновения. Остается только силуэт от них. Как научить бренд искусно исчезать?

Некоторые подсказки нам может дать история культового бренда одежды «Дом Мартина Маргиелы». Историю этого дома 20 лет окутывала анонимность, а дизайнер, давший ему свое имя, зачастую отсутствовал на показах, выставляя вместо себя пустое кресло. Мир моды постепенно привык к такому поведению неуловимого мастера, а он торговал своей невидимостью, сделав из нее неожиданный актив. Маргиела, выпускник Бельгийской академии изящных искусств, в начале 1980х годов работал ассистентом у Жан-Поля Готье. В то время модный дизайн в Антверпене находился под влиянием самых радикальных из дизайнеров-деконструктивистов, таких как Рей Кавакубо из дома Comme des Garons. Соединив усилия с группой дизайнеров-единомышленников, получившей название «Антверпен 6», Маргиела начал продвигать подрывные идеи деконструктивизма в Европе, разрывая наряды и выставляя швы напоказ. Многие стилевые приемы, воспринимаемые сегодня как само собой разумеющееся (рваные джинсы или использование вторичных промышленных материалов), напрямую связаны с его влиянием. Сутью бренда стал безличностный фасад. И действительно, ведь на подиум зачастую выходят «обезличенные» модели в массивных париках, закрывающих голову целиком.

До сего дня культ имперсональности[20] пронизывает всю эстетику бренда. На магазинах никогда не бывает логотипа. Персонал в магазинах и в штаб-квартире дома одет в стандартные белые лабораторные халаты. Белый на сленге дома – это основной цвет всех бутиков и материалов, покрывающих мебель и дисплеи, находящиеся внутри. Упаковка всегда одноцветна и лишена логотипа. А рассадка осуществляется по принципу, кто первый пришел, того и обслужили. Даже для людей из сферы высокой моды было невозможно лично встретиться с Мартином Маргиелой. Все запросы в компанию могли приходить только по факсу, направленному в «Дом Мартина Маргиелы». Весь этот творческий процесс демонстрирует нам великую силу отсутствия. В результате роль спикеров взяли на себя помощники и рьяные фанаты бренда. Они делятся «инсайдерскими новостями», которые сам бренд отказывается даже признавать. Отсутствие в данном случае служит неявным приглашением к участию.

В 2009 году держатель контрольного пакета акций дома Ренцо Россо публично признал, что Маргиелу уже очень давно не видели в офисе: «Он здесь, но здесь его нет»{202}. Несколько месяцев спустя вышел пресс-релиз, гласивший, что Маргиела оставил дело, но вместо него не был назначен креативный директор{203}.

Тому же принципу отсутствия следует и японская ретейлерская компания Muji, она свято блюдет идеалы пустоты. Арт-директор Muji Кенья Хара, сын синтоистского священника, помещает пустоту в широкий контекст японской религии синто и необычных святилищ синтоизма. На одной конференции он обратился к слушателям с такой речью:

«Нет никакого способа устроить встречу с богами. Единственное, что мы можем сделать, – это пригласить богов в гости к себе. В Японии это называется “сиро”. Она делается из четырех столбов, поставленных квадратом, а их вершины связаны соломенной веревкой. Внутри ничего нет. Это и есть пустота на самом деле. Если мы создаем настоящую пустоту, то боги, являющиеся природными силами, приходят и заполняют ее. Потому что пустота – это возможность быть заполненным. Боги, которые видят все, не могут не заметить пустое пространство. Они могут войти. Она может выдержать большой вес. А люди молятся именно о возможностях{204}».

Пустота – это не послание. Предложить пустой сосуд означает задать единственный вопрос и быть постоянно готовым принять широкое разнообразие ответов.

Это напомнило мне слова фотографа Платона, известного снимками мировых лидеров, о своей работе: «Я стараюсь быть пустым настолько, насколько это возможно, когда подхожу к своему объекту. Я словно вижу его в первый раз, и мое пустое сознание позволяет мне истинно оценить то, чем они являются в данный момент».

Такие бренды, как «Дом Мартина Маргиелы» Muji, и такие художники, как Платон, приглашают нас наслаждаться миром бизнеса, в котором брендбуки и «лифтовые презентации» оказываются неуместны. Их эстетика сочетает опасения с условиями для творчества, словно они – химики, которые должны сложить вместе все нужные вещества в лабораторную пробирку, прежде чем нагреть ее горелкой Бунзена. Они пробуждают чувство воспринимающего, не пассивного ожидания.

«Воспринимающее ожидание» может быть определено в терминах романтизма как ожидание появления музы. Итальянский производитель блокнотов Moleskine выстроил целую бизнес-модель на романтическом представлении о современной музе. Легендарный бумажный блокнот прославился и благодаря таким мастерам, как Ван Гог, Хемингуэй и Пикассо, но к 1997 году они почти исчезли, когда за восстановление бренда и бизнеса взялось небольшое миланское издательство Modo & Modo. Компания стала очень разумно продвигать блокнот как материальное хранилище всего искусного, игривого, ностальгический дневник идей и эмоций современного человека.

История возрождения бренда романтична сама по себе. Мария Себрегонди, вице-президент компании по бренд-капиталу и коммуникациям, рассказывала мне, что идея пришла в голову, когда она вместе с двумя друзьями плавала на яхте вдоль берегов Туниса в середине 1990х годов. Они придумали перенести старомодный блокнот для черновиков художников и писателей в эпоху цифровых странствий, ориентируясь на постоянно занятых работников интеллектуального труда. Они стремились создать ностальгический материальный артефакт, который бы дополнял цифровые девайсы, имеющиеся у человека. Мария признает, что скорее реализовывала свою давнишнюю страсть, а не пыталась с кем-то конкурировать, не говоря уж о детальной проработке коммерческих аспектов.

Блокноты Moleskine функционируют как «аналоговые облака». Так же как и у Muji основной ценностью служит пустота. Пустота – это роскошь в эпоху, когда прозрачность и связи ценятся превыше всего остального. И при этом Moleskine не позиционирует себя как люксовый бренд. Себрегонди говорит:

«В отличие от роскоши, которая эксклюзивна, культура – инклюзивна, а Moleskine – это часть массовой культуры, доступная всем».

Блокноты Moleskine – это демократичные пстые сосуды для самовыражения, равно как и изготовленные вручную предметы, которые служат простым вместилищем нашей сложной жизни. Записные книжки дают современному кочевнику эмоциональный якорь, дом вдали от дома, и в то же время служат средством для удовлетворения любопытства, жажды приключений и открытий. Пустые листы блокнота ощущаются как возможность перерисовать свою жизнь. Каждая новая записная книжка – это не написанная история, она содержит романтическое обещание начать все с чистого листа.

Недавно Moleskine заключил партнерское соглашение с поставщиком программных продуктов Evernote для создания коллекции «умных блокнотов», и две компании сегодня продумывают запуск других цифровых продуктов. Я спросил Себрегонди, может ли этот переход в цифровой мир подвергнуть опасности чистоту эксперимента и цельность той пустоты, за которую выступает Moleskine. Ее это не беспокоит, она говорит, что цифровой мир предлагает бесконечный объем пустого пространства.

Негативное пространство, которым торгуют такие бренды, как «Дом Мартина Маргиела», Muji или Moleskine, хорошо служит и другим компаниям, особенно тем, у кого есть ярко выраженный образ и уверенность, позволяющая оставить пространство для неизвестного. Сайт голливудского Креативного агентства артистов (CAA) предлагает только информацию о контактах фирмы. Как посетитель вы получаете послание: CAA – главная компания в городе, совершенно эксклюзивная, и конфиденциальность наряду с высоким уровнем служат ей верительными грамотами. Сайт – вуаль, которую могут приподнять только те, кто в курсе. Подобно тайному обществу, малоинтересная и невпечатляющая внешняя оболочка делает содержимое еще более загадочным и притягательным.

А есть еще такой бренд, как Evian: используя только ауру, он превратил самый обычный ресурс на планете (воду) в предмет роскоши. Этот продукт – чистая фантазия: гладкая поверхность Женевского озера; стакан на обеденном столе в Париже; холодная бутылочка во время марафона. Evian – это сжатое изложение принципа je ne sais quoi[21]. Как и все великие романтические бренды, у него есть приглашение в мир воображаемого. Таково кредо романтиков: доказательство в обещании, а не на столе.

Прозрачность и открытость стали в последние годы модными словечками. Открытое правительство; открытый код; открытые инновации; открытое лидерство – этот список можно продолжать. Компании стали копировать друг друга, чтобы завоевать доверие акционеров{205}. Многими разделяется вера в то, что открытость повышает легитимность, ответственность, доступ к идеям, и в конечном итоге улучшает результат. Но при этом надо отдавать себе отчет о цене. Художественный критик и куратор выставок Деян Суджич пишет об этом так:

«Символ прозрачности – это меч, заточенный с двух сторон. Через прозрачность мы демонстрируем демократизм и ясность, направляя свет на темные места. Но если посмотреть на прозрачную стеклянную стену при дневном свете, вы увидите отражение себя. Если мы живем в мире, поощряющем инновации и развитие, надо добавить жизненной “матовости” в это стекло»{206}.

Мне нравится этот оборот – «добавить жизненной матовости». Для меня он знак качества великого творчества. В самых невинных формах секреты повышают нашу эмпатию, любопытство и заставляют задуматься над тем, что нам больше всего дорого. Избыточная увлеченность открытостью угрожает не только личному пространству, но и спрятанной в нем романтике.

В качестве ответа на радикальную открытость бизнес-романтики используют загадки для создания романтических пространств, позволяющих наслаждаться недоступным глазу: магазины, появляющиеся без объявления; рестораны в потайных местах, которые можно найти только благодаря сарафанному радио, или «ужин в темноте». Все эти новые сервисы специально ограничивают наш потребительский опыт, словно отпиливая одну из ножек стула. Приложение для изображений Snapchat борется с воспоминаниями, отказывая в постоянном онлайн-доступе к картинкам; Secret скрывает саму личность пользователя; Pop-Up Magazine закрывает возможность круглосуточного доступа; «Секретное кино» скрывает сам контент, не рассказывая заранее о том, что вы увидите на просмотре. Эти эфемерные, полускрытые форматы представляют новую ветвь СМИ и сервисов в экономике постзнания, в которой ошеломляющее изобилие фактов и образов, доступное онлайн, только повышает наше стремление к затуманиванию. Добро пожаловать в «экономику дезинформации».

Наши романтические бизнес-модели, бренды, потребительский опыт и харизматичные лидеры процветают на полях неизведанного, в роскоши не-обладания. Бизнес-романтики предпочитают недооценку, тишину, пустоту и даже отсутствие догматической прозрачности постоянному все-присутствию. Мы отказываемся объяснять или раскрывать некоторые вещи не потому, что они священны, но потому, что мы хотим, чтобы они стали таковыми. Все не-вечное живет долго. Если хотите что-то подсветить – спрячьте это! Пригласите тайных агентов, замаскируйте проекты и добавьте секретов в вашу организацию. Попробуйте хотя бы раз прикрыть некоторые двери. Вещи, которые мы запираем, истории, оставляемые для себя, отбрасываемые тени, вырезанные пространства – все это заставляет нас желать большего.

Глава 9

Расставание

Я не сентиментален. Я романтичен, как и вы. Сентиментальный человек думает, что все будет длиться вечно, а романтичный обладает отчаянной уверенностью, что не будет.

Ф. С. Фицджеральд

Художники, авторы перформансов Марина Абрамович и Улай, познакомились во второй половине 70х годов, жили и работали вместе в фургоне. Когда они почувствовали, что отношения исчерпались, то решили пройти всю Великую Китайскую стену с противоположных концов навстречу друг другу и сойтись посередине для прощального поцелуя. Абрамович стартовала из Шаньхайгуаня на берегу Желтого моря, а Улай шел из Цзяйгуаня, в пустыне Гоби. Пройдя две с половиной тысячи километров, они встретились, поцеловались, повернулись друг к другу спиной и не виделись после этого почти 30 лет. Этот хорошо срежиссированный последний поцелуй стал концом длительного совместного путешествия{207}.

Великие симфонии никогда не сходят на нет постепенно и медленно, в ожидании, когда аудитория начнет расходиться. Всегда есть взрыв, триумфальный взмах дирижера, крохотный, но кажущийся бесконечным момент тишины, а затем – финальная пауза и приглашение к аплодисментам. Мощное окончание требует смелости и уверенности, позволяющих сказать: «Я отдал всего себя. Больше ничего нет. Прощайте». Подобная «полная остановка» не означает, что не осталось больше вопросов. Она показывает – занавес закрывается.

Когда речь идет о бизнесе, то люди зачастую недооценивают силу финала. Мы понимаем начальные аккорды, которые могут обозначить большие проблемы, но они всегда обещают приятное волнение в ожидании нового: да, да, мы живы! А вот после окончания мы зачастую чувствуем себя смущенными или даже несчастными. Это касается любого опыта – лидерского, трудового или потребительского. Бизнес-развод остается разводом, включая все неприятные ощущения, связанные с обоюдным ущербом. Завершение работы в какой-то должности или проекта может привести к «послеродовой депрессии» разной степени тяжести.

Как же нам правильно отметить момент завершения трудового или потребительского опыта? Или завершение важных моментов в карьере? Нам нужно больше сценариев несчастливого конца, больше ритуалов для того, что Сьюзен Зонтаг описала как «вечный акт разделения и возвращения»{208}.

Романтические лидеры умеют находить нестандартные способы организации переходных периодов. В 1995 году глава Samsung Ли Гонхи попытался трансформировать производителя дешевой электроники в инновационного лидера на рынке мобильных телефонов. Вместо того чтобы писать меморадумы о дистрибуции или собирать совещания менеджеров для обсуждения ценностей бренда и компании, он приказал рабочим завода Samsung насыпать гору из 150 тысяч бракованных телефонов в поле, рядом с фабрикой. Тысячи работников получили приказ встать вокруг этой кучи и внимательно смотреть, как она будет гореть. Когда пламя погасло, остатки смели бульдозерами. Смысл послания очевиден – только идеальные с точки зрения технологии мобильные телефоны могут завоевать рынок. Все, не соответствующее этому уровню, отправится в костер.

Сегодня Samsung стал мировым лидером по продаже смартфонов. В четвертом квартале 2013 года телефоны Galaxy обогнали по продажам даже айфоны от компании Apple{209}. «Великий телефонный пожар 1995 года стал основополагающим мифом компании. Это важная точка в истории Samsung и его руководителя», – пишет Сэм Гробарт, журналист Bloomberg Businessweek. И сегодня новым работникам Samsung рассказывают о том событии, и это служит одновременно источником страха и вдохновения. «Сила мифа, окружающего Samsung, поддерживается постоянно», – замечает Гробарт.

Финальный аккорд Samsung является реминисценцией легендарного массового захоронения некачественного товара, выполненного производителем игр Atari{210}. В 1982 году компания, переживавшая в то время период бурного роста, выпустила видеоигру «E.T. Инопланетянин» по мотивам блокбастера. Предполагалось, что она станет ураганным хитом. Не произошло. Первые результаты продаж были достойными, но затем пользователи стали жаловаться на недостатки, и наконец E.T. сняли с продажи. И сегодня ее зачастую называют «худшей видеоигрой в истории», и этот эпизод, приведший к тому, что индустрия видеоигр вошла в глубокий штопор, получил в Японии название «Шок Atari».

Как же поступила компания? Вместе с коробками других непроданных в том году игр они выкупили несколько миллионов картриджей, загрузили самосвалы, под покровом ночи отвезли все это в штат Нью-Мексико и там, в пустыне, около места испытания первой атомной бомбы, захоронили их в бетонном саркофаге, словно они были радиоактивны. Как и Великий телефонный пожар Samsung, массовое захоронение Atari соединило практический и символический смыслы. Необычный поступок позволил Atari списать ненужную продукцию и снизить налоговые выплаты. Но для романтика самым замечательным аспектом этой операции стало ритуальное проявление корпоративного стыда – попытка спрятать масштабную неудачу при помощи тайных похорон.

Моменты закрытия или перехода в иной статус случаются в потребительской практике каждый день, но лишь в редких случаях они сопровождаются кострами или тайными захоронениями. Возьмем авиационную промышленность. Многие перевозчики не справляются с тем, чтобы ваш полет начался удачно (откладывания, длинные очереди, изменения номера выхода в последнюю минуту – лишь немногие из возможных неудобств), но при этом некоторым удается правильный финальный аккорд. Стюардессы не только объявляют об окончании полета с помощью шаблонного: «Спасибо, что выбрали нашу авиакомпанию. Удачного дня или дальнейшего перелета», – но и выстраиваются у выхода из самолета и лично прощаются с каждым пассажиром. Уже не редкость, когда в дверях кабины появляется пилот и также прощается с пассажирами. Это – момент облегчения для всех участников процесса: «Мы безопасно долетели. Для нас многое значит, что вы доверились нашей компании, и нам нравится вас обслуживать. До свидания». Голландская компания KLM даже вручает специальные подарки пассажирам бизнес-класса – миниатюрные керамические домики, которые оказываются бутылочками шнапса.

Прощание с клиентами, которые, возможно, еще вернутся, – это ключевой момент не только потому, что последнее впечатление определяет восприятие качества обслуживания не меньше, а то и больше, чем первое. Любое внимание, проявленное после заключения сделки, – это получаемый бесплатно бонус. Как выстроить стратегию «выхода» для своего бизнеса, чтобы клиент уходил от вас с легким сердцем?

Вероятно, это легче сделать, когда знаешь, что потребитель действительно вернется. Но если они покидают вас навсегда, избыточная доброта становится еще более ценной. Вместо попыток заполучить своего клиента обратно, расспрашивая о причинах ухода или агрессивно соблазняя, попробуйте принять конец отношений и его отметить. Выразите «бывшему» признательность и благодарность.

Тщательно спланировать момент расставания не менее важно и для ситуации окончания своей работы в компании, будь то увольнение по собственному желанию или по инициативе нанимателя.

Роуэн Гормли, основатель и генеральный директор Naked Wines, ушел из компании Virgin в 2010 году. Он работал в фирме более десяти лет, тесно сотрудничал с основателем и главой сэром Ричардом Брэнсоном, создавая подразделение Virgin Wines. Гормли уволили после того, как подразделение было продано третьей стороне, которую Гормли лично даже не видел. В знак солидарности и протеста 12 сотрудников Гормли одновременно отправили заявления об уходе по электронной почте, спустились вместе с ним в ближайший паб и там решили открыть свой собственный бизнес. Первое время их тревожила и манила неизвестность, но им было комфортно оттого, что они по-прежнему вместе, сохранили нетронутыми свои принципы и ценности. Гормли описывал мне эту ситуацию как один из самых значимых моментов в своей жизни. Naked Wines – компания, которую Гормли основал вместе со своими бывшими коллегами по Virgin, – стала прибыльной в Британии через четыре года, а в 2012 году Гормли перебрался в долину Напа в Калифорнии, чтобы запустить бизнес в Соединенных Штатах.

Гормли решил уйти в манере смелого шоумена. Другие люди предпочитают более тихий финальный аккорд, подчеркивая уважение и признательность к организации. Здесь мы снова можем привести хороший пример из мира спорта. Франк Райкаард, бывший тренер испанского клуба «Барселона», в начале своего пятилетнего контракта выиграл два титула чемпиона страны, а также престижную Лигу чемпионов, но в последующие два года ему не удавалось добыть ни одного трофея для клуба. Нижней точкой бурного сезона 2007/08 стало унизительное поражение 1:4 от главного соперника, мадридского «Реала», в мае 2008 года. Оно не оставило тогдашнему президенту «Барселоны» Жоану Лапорте другого варианта, кроме как отправить Райкаарда в отставку. Все знали, что дни Райкаарда в «Барсе» сочтены. Однако ему удалось сохранить оптимизм и принципы перед лицом крупной неудачи. Он последовательно защищал игроков и никогда не критиковал их публично. Вместо этого он принял на себя весь гнев и недовольство фанатов, а сам в рабочем режиме готовил команду к следующему матчу.

В последнем матче Райкаарда во главе «Барселоны» состоялась дежурная победа над командой второго ряда, а молодой форвард Джованни Дос Сантос сделал хет-трик. Каждый следующий гол по красоте и мастерству превосходил предыдущий, и каждый раз молодой игрок поворачивался к Райкаарду. Тренер, известный своим сдержанным поведением в ходе матчей, вставал, улыбался во весь рот, поднимал вверх обе руки и радовался так, словно его команда выиграла финал Лиги чемпионов. Это был замечательный момент – бурное проявление радости на фоне расставания с работой. Райкаард слишком хорошо понимал, что личное достоинство значит гораздо больше, чем трофеи, особенно для клуба, который гордится тем, что он «больше чем клуб», как гласит его девиз. На последней пресс-конференции Райкаард просто сказал: «Для меня было честью работать в этом клубе».

Нам нужно больше таких достойных уходов и завершений карьеры, которые помогают проявить лучшие черты своего характера. Возьмем, к примеру, уход из компании основателя и генерального директора Groupon Эндрю Мэйсона в 2013 году. Когда с него сняли корону владельца сайта «сделка дня», Мэйсон написал письмо всем «людям Groupon», начинавшееся так: «После четырех с половиной интенсивных и прекрасных лет на посту генерального директора Groupon я решил, что хочу проводить больше времени с семьей. Шучу – меня сегодня уволили»{211}. Он объяснил своим более чем 11 тысячам сотрудников, что утратил понимание того, как развиваться компании, и что новый глава даст им «немного воздуха». Это был замечательно элегантный уход, потому что он поощрял Groupon на движение вперед с уверенностью и ясными перспективами. Он просил своих бывших коллег принять нового генерального директора и приложить все усилия, упорно двигаясь к совершенству.

Письмо Мэйсона стоит особняком в корпоративной культуре. Гораздо чаще уходы обставляются банальными эвфемизмами, смешанными эмоциями и страхами со стороны всех причастных сторон. Выгода увольнения состоит в том, что оно обозначает четкий конец, и в данном случае безжалостность корпоративного протокола может оказаться благословением. Полная остановка видима и ощутима всеми благодаря унизительным и обезоруживающим ритуалам: убрать все в кабинете, выбросить мусор из корзины для бумаг. Но в ту минуту, когда уволенный сотрудник выходит через вращающуюся дверь, может начаться процесс истинного осмысления. По крайней мере – для уходящего человека. От увольняющего менеджера часто ожидают резких движений, потому что это диктует бизнес-логика. Один мой бывший начальник, уволив десяток сотрудников, повторял: «Я должен двигать бизнес дальше», – словно искал оправдания.

Уход в отставку – это более хитрая вещь, чем вы, возможно, думаете. Даже если вы уходите по мирному соглашению, позитивное расставание, при котором все оставшиеся чувствуют себя хорошо, является, скорее, исключением из правил.

В своей карьере я трижды подавал заявление об уходе с занимаемой должности, и все три раза я недооценивал эмоциональный аспект расставания. Наиболее болезненным опытом стал уход из компании Aricent. В 2010 году, когда я работал директором по маркетингу в Frog Design, меня позвали также возглавить маркетинг компании Aricent, родственной Frog Design, но занимающейся IT-аутсорсингом. Инвестор Aricent, частная акционерная компания, решала стратегическую задачу по соединению талантов разработчиков Aricent (организации со штатом десять тысяч человек, почти целиком базирующихся в Индии) с талантами Frog в области творчества и инноваций. Топ-менеджмент компании и совет директоров полагали, что мое понимание брендинга и знакомство с причудливой корпоративной культурой Frog поможет продвинуть организацию на рынке, гармонизировав архитектуру бренда.

Даже на бумаге это выглядело как «миссия невыполнима», но вызов был слишком увлекательный, чтобы его не принять. На своей новой позиции я должен был найти общую почву между двумя радикально различающимися организациями – программистской культурой Aricent и дизайнерской культурой Frog. Зануды-технари против хипстеров. Надежность против креативности. Масштаб против точечного успеха. Моя работа состояла в том, чтобы преодолеть обе эти культуры. Прорубить «третий путь», третий смысл, который бы послужил объединяющей историей для продвижения на рынке.

В качестве директора по маркетингу Aricent я объезжал офисы компании в Гургаоне, Бангалоре и Ченнае по нескольку раз в год. Эти путешествия напоминали мне эстафету олимпийского огня: я приезжал, снова и снова, жал еще пару рук, выслушивал еще одного сотрудника в местной ратуше. После года такой деятельности мы под громкие фанфары запустили новый бренд Aricent Group в Индии и еще 20 точках по всему миру. Я начал получать фотографии от людей изо всех углов земного шара. И на каждой сотрудники держали оранжевые шары с надписью «Aricent» и чокались. Мы сделали невозможное возможным.

Энтузиазм, однако, быстро прошел и постепенно сменился конфликтами, когда программы разработчиков начали сталкиваться со складом ума дизайнеров. Компания боролась за поддержание сотрудничества нескольких тысяч сотрудников по всему миру. Постепенно продажи начали падать, а институциональная поддержка ослабела. Совет директоров пересмотрел курс развития, наша миссия была окончена.

Я помню, как в свою последнюю поездку в Индию мы сидели в зоне отдыха делийского аэропорта вместе с директором по продажам, которого так же, как и меня, подписали на интеграцию двух компаний. «За конец мечты», – сказал он. Я приехал другом, а уехал туристом.

Я провалился и не видел причин держаться за место. Я решил уволиться с должности и позвонил начальнику, генеральному директору Aricent, чтобы сказать ему, что хочу вернуться к своей прежней роли в Frog Design. Ветер перестал дуть в мои паруса, и мне не терпелось покинуть судно. Но я также ощущал ответственность за передачу дел и уходил в течение трех месяцев. Вместо символического финального аккорда, поцелуя на Великой Китайской стене или Великого пожара, мое прощание с организацией оказалось длинным и тягостным. Я переживал смерть через тысячу прощаний, и это оказалось более болезненным, чем все те неприятные моменты, что случались со мной во время отягощенной конфликтами работы. Я сворачивал деятельность, власть моя сокращалась, вложения и связи постепенно ослабевали, и затем я окончательно исчез. Как показывает моя собственная история, важно понимать, что романтическое окончание зависит от того, «когда завершится ваша история», перефразируя режиссера Орсона Уэллса.

Когда дело доходит до программирования расставания, мы можем черпать вдохновение в технике ткачества индейцев навахо. Во всех изделиях навахо есть тонкая горизонтальная линия, обычно идущая из центра рисунка к внешней границе, контрастирующая с внешним участком, но совпадающая обычно по цвету с центральным полем. В языке навахо есть два термина для этой линии («чьихонити» или «атиин»), которые переводятся как «путь на выход» или «дорога». Эта линия предназначена для вывода энергии и вшита в материю таким образом, чтобы ткачи сохраняли энергию, необходимую для вышивания других изделий{212}. Нарушение рисунка позволяет ткачам эмоционально отделиться от вышитого изделия, и тогда его можно продавать. Явный изъян предохраняет мастеров от ощущения полного совершенства и сохраняет живым воображение и вдохновение. Рисунок нарушен, и дух остается нетронутым. Ткачи, отдавшие изделию все, что у них есть, могут продолжить работу. Результат никогда не идеален, поэтому они могут начать работу заново.

В своей работе мы зачастую планируем первые сто дней, но никогда не планируем последний. Часто забываем продумать путь к выходу. А затем события настигают нас быстрее, чем мы могли бы справиться с ними.

Самые искусные расставания создают пространство как для размышления, так и для печали, а также обещают нечто новое. Они могут взывать к мистике, как в случае с Великим телефонным пожаром Samsung, или напоминать о лучших сторонах нашего характера, как это было в случае ухода Эндрю Мэйсона из Groupon или Франка Райкаарда из «Барселоны». Романтик знает, как сыграть все необходимые финальные аккорды.

Звякните бутылками Kingfisher и расскажите миру, что мечта умерла. Прошейте «линию духа» в вашем потребительском опыте, отношениях, карьере. Накачивайте ваши мускулы расставания, поддерживайте их в боевой форме. Минимум раз в год расставайтесь с коллегой, клиентом, партнером или брендом. Воспринимайте разрыв как упреждающий удар перед разочарованием, лишением иллюзий. Уходите! Расставание подводит нас к тому, чего мы действительно хотим. Это – последний акт романтического сопротивления. Как романтики, мы отдаем все или ничего.

Глава 10

Под парусами в открытом море

Если я выхожу замуж, то хочу быть совсем замужем.

Одри Хепбёрн

Однажды я обедал с приятельницей, работающей инвестиционным консультантом в крупной медицинской компании. Когда я спросил ее о новой должности в компании, которую она заняла годом ранее, она только посмотрела на меня, вздохнула и сказала:

«Увлекательным это быть перестало. Я живу в аэропортах, всегда в пути, отвечаю сваливающимся на голову клиентам. А при этом мозги цепенеют от рутины: регистрация, мини-бар в отеле, встречи в тех же ресторанах одних и тех же городов. Из-за этой работы я чувствую себя старой…»

Другая моя знакомая, мать троих детей, фантазировала, какая работа дала бы ей ощущение вдохновения или хотя бы придала дополнительной энергии. «Когда я была моложе, меня вдохновил список для поездки, описанный в сборнике эссе Джоан Диден «Белый альбом»{213} – признавалась она. – Он произвел на меня действительно сильное впечатление».

Список Диден, включающий предметы, необходимые для командировки репортера в опасную зону, был составлен с холодной точностью и свойственной ее стилю иронией. Моя знакомая хранила копию этого списка в течение первых лет работы консультантом.

Собрать и надеть:

• 2 юбки;

• 2 футболки или майки;

• 1 пуловер;

• 2 пары обуви;

• чулки;

• бюстгальтер;

• ночная рубашка, халат, тапочки;

• сигареты;

• бутылка бурбона.

В сумку с собой: шампунь, зубная щетка и паста, мыло Basis, бритва, дезодорант, аспирин, рецепты, тампоны, крем для лица, пудра, масло для младенцев.

Носить:

мохеровый плед;

печатная машинка;

2 стандартных блокнота и ручки;

папки;

ключи от дома.

«Я знала, что это звучит смешно, потому что мои поездки и работа не имели ничего общего с журналистской работой Джоан Диден, но каким-то образом, отождествляя себя с известным человеком, мне было легче представить эти командировки как нечто увлекательное. Только вчитайтесь в список. Бурбон – боже мой, виски! Сигареты! Только представьте, как теперь с этим проходить личный досмотр! Но так я смогла вплести себя в большой нарратив, какую-то увлекательную линию в культуре. Все это еще и оттого, что я была работающей мамой, а Диден всегда вдохновляла меня, как икона феминизма».

Я сказал знакомой, что она была бизнес-романтиком, хотя и скрытым, чем рассмешил ее.

Разве это не замечательно, что такой кажущийся бессмысленным предмет, как список вещей, может поднимать наше настроение, если прикрепить его в правильном месте в качестве источника вдохновения? Это наделяет человеческий опыт бизнес-путешествий более широким смыслом, проникает в «дух эпохи» и позволяет нам делиться своим опытом с миром в целом. Для моей подруги каждый раз, когда служба досмотра в аэропорту допрашивала ее по поводу пластикового тюбика с кремом для лица, это был легкий кивок восхищения в адрес Диден.

Но почему, если романтика требует таких небольших символических жестов, ее так трудно вернуть, когда она ушла? Я спросил свою знакомую, что могло бы вернуть прежнее чувство радостного возбуждения в ее нынешней рабочей ситуации.

«Не знаю, – ответила она. – Тогда я считала романтичными таких персонажей, как Джоан Диден, потому что была моложе и жаждала приключений. Теперь у меня больше ответственности, и я чувствую, что меня тянут в несколько разных сторон. Когда я путешествую, мне скучно, и кажется, что мозг отмирает. Работа превратилась в рутину». Что же происходит между возбуждением первых моментов нового опыта и последним днем расставания, нашим финальным аккордом? Для многих из нас, находящихся где-то посредине этого пути, – это момент размышления. Кто-то становится нервным, циничным или резким. Кто-то думает, что приближается к совершенству в своей работе и чувствует глубокое удовлетворение оттого, что достигает «высшего уровня в игре». Этот момент является для романтиков поворотным. Мы можем обернуться, посмотреть на прежних себя и удивиться своим упрощенным или неверным представлениям, или обратим свой взгляд вперед, планируя возможное окончание или переход. В обоих случаях бизнес-романтики должны сделать выбор: в чем наше предназначение?

Возраст и опыт, разумеется, играют свою роль. Социальный психолог Хайди Грант Хальворсон формулирует это так:

«Чем старше мы становимся, тем больше хотим держаться за уже имеющееся, за то, что наработали, чего достигли. У нас накапливается опыт неприятностей и потерь, мы уже побиты жизнью с разных сторон и выучили некоторые уроки, иногда довольно жесткие»{214}.

В середине пути бизнес-романтики держат курс на новые и более плодотворные источники получения удовольствия. Экстаз первых лет прошел (продвижение, самая первая презентация или предложение), но ему на смену приходит ощущение легкости от ритма и рабочих ритуалов. В этот момент мы уже знаем, как наслаждаться редкими моментами расслабления. Как пишет Хальворсон:

«Счастье становится менее энергозатратным, кайф от тинейджерских вечеринок, когда родители уехали за город, сменяется более мирным, расслабленным опытом уставшей мамаши, мечтающей просто целый день пролежать в теплой ванне».

И не случайно, что большинство романтических героев, в частности герои швейцарского лета любви, Байрон и Шелли, умерли молодыми. Одно дело – порхать по жизни, пока у тебя крепкое здоровье и богатый потенциал, и совсем другое – когда тебе нужно думать о здоровье, откладывать на пенсию и вносить деньги за учебу в колледже. Недавнее исследование, результаты которого опубликованы в Journal of Organizational Behavior, указывает на различия в источниках удовлетворения от работы у сотрудников младше 30 лет и людей старшего возраста{215}. Данные опроса более чем трех тысяч профессионалов показали, что молодые работники больше интересуются возможностями приобретения новых навыков, тогда как более возрастные мечтают об оптимальном балансе между работой и жизнью. Но пожилые рабочие по-прежнему склонны радоваться продвижению по службе и новым техническим навыкам. При этом им требуется четкая определенность взаимоотношений с работодателем.

Мэттью Стинчкомб, когда-то первый работник, нанятый через сайт прямой электронной торговли Etsy, а сегодня – вице-президент по ценностям и влиянию, – поделился со мной своим видением привязанности к месту работы: «Я всегда ищу возможности для сотрудников ближе познакомиться с нашим видением преобразования торговли». Однако он с готовностью согласился, что некоторые виды работ, связанные с интеллектуальным трудом, более романтичны:

«Если вы работаете в клиентском отделе, отвечаете на сотню электронных писем в день от разгневанных людей, то вам гораздо труднее приобщиться к базовым ценностям Etsy. Именно поэтому нам необходимо создать такую культуру, которая позволяла бы сотрудникам переживать моменты творчества и сопричастности».

Он приводит в пример один из главных проектов компании, Школу Etsy, где работники получают время и пространство, чтобы поделиться своими способностями и увлечениями с коллегами. Компания предоставляет школе ресурсы и место, многие уроки проходят в рабочие часы. Вплетая жизненные увлечения в повседневный рабочий ритм, Etsy дарит возможности для самовыражения прямо на рабочем месте.

Стинчкомб подчеркивает, что наша вовлеченность в работу переживает приливы и отливы. «Разумеется, по ходу дня бывают моменты, когда я разгневан или мне скучно. Мне кажется, это свойственно природе человека. Я смотрю на это как на должное. В такие моменты я стараюсь пойти погулять. Не хочу болтаться по интернету, демонстрируя, будто я очень занят».

Стинчкомб сформулировал итоговую ценность Etsy так: «Держитесь реальности всегда». Для романтиков это означает принятие того факта, что мы не всегда способны пробуждать в сознании романтизм. В какие-то моменты возникают опасения в некомпетентности и отсутствии вовлеченности в работу. Вместо того чтобы прятать это за показной занятостью, мы смотрим нашим страхам в лицо и называем их по имени. Как и во многих других случаях, мы признаем, что время от времени залегаем на дно. Даже бизнес-романтики проводят какую-то часть времени посредине, в паузах между подъемами и спусками. Если мы придерживаемся реальности и всегда честны перед собой в том, где находимся и куда собираемся идти, то эти долины между пиками обогащают нас.

Изучение темы вовлеченности неизбежно приводит нас к дилемме современных отношений, лучше всего отображенной в кинотрилогии Ричарда Линклейтера, где показан роман обычной ветреной пары любовников, Джесси (Итан Хоук) и Селин (Жюли Дельпи). В первом фильме, «Перед рассветом», пара влюбляется во время безумной ночи, проведенной вместе в Вене. Затем они теряют друг друга только для того, чтобы через десять лет романтически встретиться в фильме «Перед закатом». Третий фильм, «Перед полуночью», вышедший в 2013 году, показывает нам Джесси и Селин «посредине». Им теперь уже глубоко за 40, у них двое детей, ипотека и настоящее минное поле проблем. Трое авторов фильма (Линклейтер, Хоук и Дельпи), рассказывая в интервью New York Times{216} о работе над фильмом, говорили, что хотели, чтобы в третьем фильме вновь ощущались те романтические возможности, которые есть у людей среднего возраста. Как сказал Хоук: «Первую любовь невозможно сохранить навсегда».

Чему мы можем научиться в отношениях, которые давно утратили свежесть и новизну и уже навязли в зубах? Джесси и Селин не могут больше проецировать образы друг на друга, рассчитывая, что другой восполнит их собственные недостатки. Становится все труднее рассказывать о ком-то историю после того, как вы уже познакомились, перестали быть незнакомцами. Близкие отношения разрывают нарратив.

И все-таки у меня есть аргументы для повторного разжигания романтического огня в отношениях с человеком, компанией, карьерой, застрявшими посредине. Как мы можем примирить в нашей профессиональной жизни это провисание с вовлеченностью? Вместо того чтобы просто хлопнуть дверью, как найти способ влюбиться по второму разу? Количество времени, которое средний работник проводит у одного работодателя, сокращается. Мысль о том, чтобы всю жизнь работать в одной компании, кажется пережитком прошлого{217}. В нашей профессиональной жизни мы как ловеласы – всегда на рынке, в поиске какой-то следующей крупной рыбы. Разумеется, поступление на работу – это не вступление в брак, но не будем забывать: мы проводим на работе больше времени, чем с нашими супругами или партнерами. Что означает прекращение поисков счастья по ту сторону вращающейся двери и попытка обрести удовлетворение там, где мы есть?

Кто-то из нас является предпринимателем по своей природе, и мы находим романтику в каждой новой создаваемой компании. У предпринимательства, однако, также бывают периоды застоя, и не у каждого из нас хватает профессионального таланта им противостоять. Сет Мэтлинз, помогавший запустить и вырастить подразделение маркетингового консалтинга в CAA в Голливуде, кроме того работал директором по маркетингу в компании Live Nation, занимающейся организацией концертов. На какое-то время он оставил маркетинговую карьеру в крупных корпорациях и занялся социальными предпринимательскими инициативами. Как настоящий романтик, он пережил все истинные моменты начала собственного бизнеса: раннее утро проводил за улучшением истории бренда, а поздними вечерами паковал футболки в коробки. Теперь он больше не топ-менеджер, а предприниматель. Он говорил мне:

«У меня картина перед глазами: я буду как Джобс. Но романтика угасает очень быстро. Есть только сколько-то маек, которые ты можешь подготовить для счастливого, полного осмысленности плавания. Я обнаружил, что моя способность сопротивляться раздражению оказалась гораздо ниже во время занятия собственным бизнесом, чем когда я работал на кого-то другого. Это было гораздо тяжелее».

В конце концов Мэтлинз нашел пользу и в своей новой профессиональной идентичности, но ему стало ясно, что путь предпринимателя столь же уязвим для рутины, как и большая часть корпоративных карьер.

Несмотря на многие высказывания, служба в одной корпорации требует изрядной доли мужества. Ключевой оборот в данном случае – «служба». Он означает, что ты отдаешь работе всего себя, включая собственную автономность. В отличие от резкого ухода в предприниматели или от полного посвящения себя политической карьере или корпоративным догмам автономия в сочетании с преданностью офисной работе требует спокойной силы. Джаньперо Петрильери, доцент, специалист по организационному поведению в бизнес-школе INSEAD, а также опытный психиатр, полагает, что такому навыку следует учиться. Он указывает, что зачастую нужно быть смелым, чтобы сохранять независимость, оставаясь в рамках бизнес-культуры.

«Огромная смелость нужна, чтобы принять потерю части контроля при сохранении ощущения собственной индивидуальности. Над этим следует работать каждый день».

Я проработал в Frog Design семь лет, и первые три из них были посвящены тому, как научиться управлять такой сложной организацией. Только в последние годы я завоевал достаточно политического капитала, чтобы начать на что-то влиять. Возможно, вы упустите какую-то соблазнительную новую работу, оставшись у одного нанимателя на несколько лет, но подумайте о том, что вы приобретаете взамен: институциональное знание и, самое главное, ощущение принадлежности и владения – богатые, нюансированные отношения с организацией, которая будет раскрываться перед вами во всей своей полноте с каждым днем.

Разговор с архитектором Кей Комптон научил меня более глубокому пониманию привязанности такого рода. Комптон и ее супруг являются заядлыми яхтсменами. Они договорились пройти под парусами через Тихий океан по знаменитому «Млечному Пути», через все изумительные пляжи южной части океана. В 2007 году они продали дом в Сиэтле, избавились от всех обязательств, проложили маршрут и отправились в путешествие, которое выдернуло их из жизни по меньшей мере на два года. Большую часть этого времени они имели дело со спокойной водой, прекрасными солнечными днями и теплыми вечерами.

Плавая вдвоем, они разделили обязанности: пока один работал капитаном на вахте, второй оставался внизу.

«Проводить вместе 24 часа в сутки было нелегкой задачей. Надо обладать предельным уровнем доверия к другому человеку. Ваша жизнь находится у него в руках, и ты должен верить, что он проведет тебя безопасным путем», – говорила Кей.

Доверие и вера – это не отвлеченные понятия посреди бесконечного и пустого океана. Первый шторм на пути произошел, когда они шли на юг вдоль калифорнийского побережья. Ветер скоростью 25 метров в секунду и восьмиметровые волны.

«Я поняла, что теперь все зависит от нашей подготовки, – вспоминает Комптон. – Когда ты ушел так далеко, то уже не можешь позвать кого-то на помощь. У береговой охраны уйдет несколько дней на то, чтобы нас отыскать. Можно полагаться только на себя и на напарника. И ты понимаешь, что соскочить не можешь, и примиряешься с этой ситуацией».

Это чувство привязанности в противостоянии внешним обстоятельствам и поиски совместной стратегии выживания в конце концов вывели Комптон и ее мужа к безопасным берегам. Но она до сих пор вспоминает эти минуты экзистенциального страха.

«На моем ежедневном маршруте есть один светофор, когда я оказываюсь перед водой. И я всегда там вспоминаю о нашем путешествии. Я вспоминаю себя, как я чувствовала себя там, окруженная океаном, на нашей яхте. Это напоминание позволяет мне держаться над суетой и помогает верить в будущее».

Когда я спросил Комптон, изменил ли этот опыт ее отношение к работе, она не колебалась ни секунды:

«Когда мы с мужем были на яхте, там мог быть только один капитан. Мы постоянно менялись, но в каждый конкретный момент управлял лодкой кто-то один. И это отразилось на моей работе архитектора. Ты должен работать в команде и понимать свое место и роль каждого участника. Они могут меняться, но, если кто-то становится капитаном, с этим не надо спорить. Нельзя начинать споры посреди океана».

Не многим из нас доводилось работать в столь экстремальных условиях, но ее слова меня глубоко тронули. Сколько раз я начинал споры посреди метафорического океана, во время стратегической сессии или рекламной кампании? Разумеется, в бизнесе должно оставаться место для критики или дискуссии, но также необходимо полное доверие лидеру.

«Я хотела бы, чтобы все испытали те ощущения, которые я пережила во время этого путешествия, – сказала Комптон. – Тогда мир стал бы совсем другим, я гарантирую».

Разумеется, подобная самоотверженность требует рискованных ситуаций. Слишком многие из нас проводят всю свою карьеру в безопасности, хеджируя ставки, оставаясь на обочине, наблюдая за тем, кто в итоге выиграет схватку. Если мы действительно хотим посвятить себя работе, надо как-то рисковать в этой игре.

Романтики знают, что это нелегкий труд. По ходу карьеры я всячески избегал показывать свою уязвимость. Если я хотел превзойти кого-то в какой-то презентации или инициативе, моя цель состояла в том, чтобы предоставить пуленепробиваемые аргументы. Я приходил на встречи гиперподготовленным, обложенный текстами, вооруженный всеми данными и деталями, готовый возразить на любые малейшие опасения.

Со многих совещаний я выходил триумфатором, полагая, что добыл себе мощную поддержку. У меня ушло несколько лет на понимание своей ошибки. Есть огромная разница между «поднятым большим пальцем» и утверждением «мы в деле». Я получал кучу больших пальцев, но мне зачастую не удавалось получить настоящую, долгосрочную вовлеченность. Мои коллеги поддерживали мои идеи, но не вкладывались в них по-настоящему. Они становились последователями моих идей, вместо того чтобы проводить их как «наши».

Наконец у меня случилось прозрение: идеальной презентацией является «неидеальная презентация». Никто не хочет выполнять чей-то идеальный план. Никто не хочет добавлять чего-то своего к тому, что уже и так совершенно. Мы все ищем приглашения к со-творчеству, со-действию, со-владению; возможности сделать что-то новое, вне зависимости от того, насколько мелким и незначительным будет наш вклад в общий ход вещей. Мы не хотим отвечать на риторические вопросы или просто заполнять пустоты в идеальном рисунке, а стремимся интерпретировать, копаться или даже взламывать идею. Мы ищем возможность отклоняться от сценария и вовлекаемся только тогда, когда являемся соучастниками представления.

Сегодня я больше внимания уделяю тому, как оставить зазор между моей идеей и тем, как я ее представляю. Когда я делаю презентацию, то редко довожу ее до той стадии, в которой она проработана у меня в голове. Останавливаюсь несколькими шагами ранее. Редактирую, стираю, намеренно что-то упускаю. Я проектирую лакуны, которые могли бы заполнить другие. Удерживаю себя от искоренения всех недостатков. Представляемые мной планы неполны по содержанию и уязвимы. В них видны лазейки, шрамы, трещины, и другие видят возможность защитить их, усилить, сделать своими. В этот момент и начинается настоящая вовлеченность.

Возможно, это является императивом для бизнес-романтиков: мы не играем с нулевой суммой. В нашем уравнении всегда чего-то не хватает. Однажды композитор и музыкальный продюсер Брайан Ино сказал:

«Совершенство – это безликость»{218}. В несовершенстве мы формируем свой характер и находим романтику.

Мы, бизнес-романтики, не только развиваем себя, чтобы стать более уязвимыми, но и постоянно ищем слабые точки у тех, с кем мы работаем. Мы не заинтересованы в их «лайках», мы хотим знать, что они любят по-настоящему. Мы убеждены, что вкусы, эстетика, совместный «культурный капитал» в терминологии социолога Пьера Бурдье{219} – это важное требование при найме людей на работу. Именно поэтому с недавних пор я прошу соискателей заполнить опросник Пруста только для того, чтобы больше узнать о личности человека, выходящей за рамки выверенной биографии и отполированного резюме. Опросник Пруста получил свое название благодаря французскому писателю Марселю Прусту, который в молодости заполнил такую анкету в альбоме своего друга. В нее входят такие вопросы, как «ваши любимые литературные героини», «ваши любимые качества в мужчине / в женщине», «добродетели», «поэты», «ваше представление о счастье/несчастье» и другие личные вопросы, касающиеся эстетических предпочтений. В 1993 году журнал Vanity Fair стал публиковать этот опросник на последней странице.

Меня удивило, как много я узнавал о потенциальных коллегах после использования опросника Пруста. Некоторые соискатели пытались обмануть опросник, показаться слишком умными или хитрыми, но в большинстве случаев ты легко отличаешь фальшивый тон от настоящей страсти. Какова ваша личная версия опросника Пруста? Какова ваша библия хорошего вкуса? Что любят ваши коллеги? Сделайте это обязательным знанием и покажите им свои результаты.

Не бывает любви без уязвимости. Начиная свою речь в Кеньон-колледже, писатель Джонатан Франзен указал, что современная жизнь приспособлена в первую очередь для «лайкабельности», что он считает «масскультурной подменой любви»{220}. Ставить «лайки» гораздо легче, чем любить. Для «лайка» надо нажать всего лишь одну кнопку в фейсбуке. Осталось только добежать до торгового центра, купить там что-нибудь красивое, и мы получим очередную порцию «лайков». Если «лайк» – это система контроля, то любовь – это полная потеря контроля. Мы подвергаем себя риску, страдаем, открываем наши самые глубокие раны и мечты окружающему миру и стремимся сделать из этого нечто прекрасное.

Роберт Керби, литературный агент, живущий в Лондоне, рассказал мне, что хотя он легко пользуется словом «любовь» у себя в офисе, но ощущает, что оно является запретным на деловых встречах.

«Для того чтобы меня воспринимали в бизнесе, я должен структурировать свои мысли таким образом, чтобы они звучали серьезно. Это подразумевает статистику и точность. Меньше вдохновения, больше двухмерности».

Как могут подтвердить многие из нас, попробуйте показать или задеть чувства на совещании, и ваши коллеги поймут это как слабость, которой можно воспользоваться. Признайтесь в неведении или ошибке, представьте дурацкую идею, рожденную под воздействием минутного импульса, и вы рискуете быть высмеянным за то, что «не думаете головой». В углу кабинета, у кулера с водой, на совете директоров, в общем зале собраний: смущение ждет тех, кто попробует романтически решать проблемы бизнеса. Но почему мы все так запуганы этим смущением? «Смущение иногда хороший признак», – заметил автор-исполнитель Эндрю Берд, говоря о сочинении песен о любви. «Оно может означать, что вы раскрыли нечто подлинное»{221}. Бизнес-романтики покрываются мурашками, краснеют.

«Мы должны уйти от образа бизнесмена или главы компании, который накаляет атмосферу, вносит в нее соревновательный элемент и от него исходит постоянная психологическая угроза, основанная на страхе», – утверждает Керби.

Иногда в самые тупые моменты глупых совещаний, когда кто-то из участников выпаливает список проблем или начинает серию нападений, в голове у романтика могут крутиться клипы из миллиона разных фильмов: «А что, если я вдруг заплачу? Разрыдаюсь в голос? Расскажу им о своей тайной любви? Это разрушит меня? Или обезоружит их?» В такие моменты у нас есть два варианта: мы можем отключиться или, наоборот, включиться со всей душой. Если мы отключаемся, то запираем все свои личные желания и медленно убиваем надежду на возникновение радости от работы. Каждый раз, когда мы отключаемся, небольшая часть нашей любви умирает. А если мы делаем себя уязвимыми, то мы, конечно, рискуем всем. Мы привносим всю палитру своих эмоций и выплескиваем их прямо здесь и сейчас.

Когда в следующий раз кто-то отпустит неподобающую реплику на совещании, покажите, как затронуты ваши чувства (да, используйте именно такие слова). Когда вы узнаете, что кто-то сказал о вас что-то неприятное у вас за спиной, задайте вопрос. Признайте вашу собственную уязвимость, вместо того чтобы ворчать.

Будучи романтиками, мы должны следить за нашей вовлеченностью в работу на середине пути. Мы можем представить себя матросами, пересекающими океан, или членами команды, рискующими своей шкурой. Романтики знают, что прелести жизни доступны только тогда, когда мы творим историю вместе с кем-то, кто крупнее нас. Это легко, если работа или карьера приносят нам полное удовлетворение. Но это может быть чертовски сложно, когда середина пути превращается в засасывающее болото. Романтик встречает эту проблему с избытком внимания, уязвимости, вовлеченности. Авангардный композитор Джон Кейдж когда-то сказал:

«Если что-то скучно в течение двух минут, попробуй делать это четыре. Если по-прежнему скучно – попробуй восемь. Затем шестнадцать. Затем тридцать две. Постепенно ты обнаружишь, что это совсем не скучно»{222}.

Вовлеченность в скучное дело, в службу, в обживание пространства между автономностью и преданностью и, прежде всего, вовлеченность в работу. На две минуты, на четыре, на восемь, шестнадцать, тридцать две… На всю жизнь.

Глава 11

Не всегда прямая дорога самая близкая

Это нечто в наших сердцах, намного сильнее, чем просто память. Это не космический корабль, а машина времени. Она может доставить нас и в прошлое, и в будущее… В те места, где мы хотим побывать еще раз. Это не колесо, а карусель. Она позволяет нам путешествовать так, как это делают дети – по кругу, еще раз по кругу и обратно домой, туда, где нас любят.

Дон Дрейпер. Безумцы

С каждым новым сезоном телесериала «Безумцы» на американские телеэкраны возвращается чувство ностальгии по шестидесятым годам. Безумство «Безумцев» доставляет нам особое удовольствие. Такие персонажи, как Дон Дрейпер, придают сфере рекламы определенную сакральность. В то же время обитатели Мэдисон-авеню никогда нам не наскучивают и не становятся ханжами, ведь их жизнь столь же хаотична, как и вся та эпоха.

Конфликт между моралью и аморальностью, стабильностью и неуверенностью, поверхностностью и глубиной – это и есть основа романтики. Если романтиков можно описать одним словом, то это слово «конфликт». Мы скучаем по тем временам, когда работа могла стать защитой от безумия остального мира, но в то же время мы счастливы, когда эта защита рушится и открывает разломы классового, гендерного и расового неравенства, показывая нам «шарм безумной жизни»{223}. Сам Дон Дрейпер, описывая эти противоречия, цитирует стихи Фрэнка О’Хары: «Разве мы все не спокойно ждем, пока катастрофа нашей личности снова покажется прекрасной?»{224}

Ностальгия постоянно проявляется и в кино. Возможно, наиболее ярко она показана в «Касабланке» – Хамфри Богарт и Ингрид Бергман убеждают друг друга в том, что у них всегда будет Париж. Ностальгия – это не только тоска по прошедшему времени, а нечто более абстрактное, экзистенциальное. Этот термин придумал швейцарский врач XVII века Йоханнес Хоффер. Он объяснял физические и психические страдания солдат их желанием вернуться домой. Слово «ностальгия» составлено из греческих корней nostos (дом) и algos (боль). Ностальгия – это страдание от глубокой раны, которая соединяет нас с глубокими истинами. Как работники умственного труда мы обмениваемся информацией, чтобы получить радость и постепенно извлекать пользу. С помощью технологий мы повышаем свою эффективность и продуктивность. Но как романтики мы ностальгируем по тому периоду, когда будущее казалось не таким предсказуемым и мир был медленнее.

Лучше всех это чувство передает «Амиш-футуристка» – альтер эго Алексы Клэй, о которой мы говорили во второй главе. Через социальные технологии «Амиш-футуристка» распространяет «пророчество об отказе от техники» и проповедует «аналого-кочевой образ жизни». В разговоре о новых технологиях Алекса задается вопросом: зачем нам все это? Что это добавит в нашу жизнь? Она называет свою позицию сократической: обсуждая технологию с моральной точки зрения, она может задавать программистам экзистенциальные вопросы. Но она появляется на конференциях в своем костюме амиша и говорит мягким голосом (на недавней встрече в Берлине она привела 500 руководителей IT-компаний в замешательство, представив речь о «силе пахты»{225}, поэтому никогда не выглядит агрессивной или неприятной. «Все меня любят, – сказала она мне. – Им очень интересно поговорить с “настоящим” амишем». «Амиш-футуристка» завела даже аккаунт в твиттере, хотя и с большой неохотой. «Мы отправляем наши твиты телеграфом в Индию, а оттуда их уже выкладывают в Сеть. Социальные медиа – это мерзость».

Писатель Чарльз Ю жалуется, что больше не может влюбиться в технологию. Он признается: «Чем сексуальнее становятся технологии, тем меньше у меня к ним чувств»{226}. Он вспоминает, как он любил открывать папку «входящие» электронной почты.

«Открылась целая сеть каналов, которая соединяет то, что находится внутри моей головы, с тем, что осталось снаружи. И эта сеть стала частью внутренней картины мира. У физического мира появилось еще одно измерение – неощутимое, но все же реальное».

Ю кажется, что проблема в том, что технологии стали слишком хороши для нашего мира. Он с сожалением вспоминает о «пространстве возможностей, когда казалось, что на этом экране теоретически могло произойти все, что угодно».

Обычному человеку технологии нужны, чтобы сделать мир более предсказуемым, нанести информацию на карту и расширить свою зону комфорта. Романтику же нравится открытость и двусмысленность, он хочет расширить свою зону дискомфорта и найти в ней себя самого. Он не считает технологию чем-то утилитарным; хочет найти причудливые красоты мира, ностальгировать и удивляться. Именно этим чувствам обучают в Нью-йоркской школе поэтического программирования. Это арт-проект, который учит студентов использовать компьютерные технологии, чтобы создавать не имеющие применения, но красивые работы{227}. Большинство взрослых студентов уже имеют опыт программирования или дизайна, но некоторые из них приходят из совсем других сфер: в числе учеников школы есть битбоксер и доктор юридических наук. Основатели школы говорят, что хотят поддержать все странное, непрактичное и волшебное. Их девиз таков: «больше поэзии, меньше презентаций», ведь «презентация следует конечной цели», а ценность стихов – в их «эстетическом и эмоциональном влиянии». В числе первых проектов – программа Eyewriter, которая позволяет рисовать граффити глазами, и Sonic Wire Sculptor, использующая среду 3Dмоделирования для создания музыки.

Такие инновации ценны уже тем, что они напоминают о минутах из прошлого, когда мы жили чистой радостью творчества. Мы любим, когда нам напоминают: мы и те, кем мы хотим быть, – это одно целое. Левое и правое полушария мозга, наука и искусство, разум и сердце – это одно целое. Мы добавляем старых школьных знакомых в друзья на Facebook, мы ищем на Google Earth те места, где когда-то уже были; слушаем на Spotify песни, которые любили подростками; смотрим на iTunes фильмы, любимые с детства. Прустовское «воспоминание» в виртуальном мире становится сильнее и мощнее. Наконец-то эху нашей жизни есть где прозвучать. Первая дружба, поцелуй, любовь, машина – мы пытаемся вернуть невинность «первого», когда все казалось таким свежим и многообещающим и жизнь была одной большой возможностью.

Представьте, как изменилась бы наша жизнь, если бы мы пошли вслед за незнакомцем, с которым обменялись взглядами в метро.

В молодости мы не всегда это осознаем, но когда становимся старше, то понимаем, что непрожитые жизни лежат на наших плечах намного более тяжелой ношей, чем жизнь прожитая. «Я был ранен во всех тех битвах, которых избежал», – пишет в своей «Книге беспокойства» («Livro do Desassossego») португальский писатель Фернандо Пессоа.

Эта «старая рана» (ностальгия по новым и старым союзам) находит выражение в рыночных трендах. Снова поднимаются маленькие, частные производители. Они возрождают традиционне искусства и ремесла, инженерию в стиле «сделай сам», потому что они ищут настоящего ощущения работы, без отчуждения, возникающего между работником и его продуктом. Изобретательство, штучное производство, ремесло вошли в моду, появляются все новые и новые ярмарки; в зданиях университетов и корпораций возникают хакерспейсы – места, где собираются люди со схожими интересами.

Например, сеть «пространств для ремесленников» TechShop дает своим членам возможность «что-то делать». Чуть больше чем за 100 долларов в месяц они получают доступ к цехам, промышленному оборудованию и программам, на которых могут разрабатывать собственные прототипы. Джим Ньютон, основатель и глава этой компании, радуется тому, что традиционная, «длинная до абсурда» дорога от идеи до продукта резко сократилась{228}. У него есть примеры историй успеха: например, устройство для кредитных карт Square было разработано в одном из его цехов. Но главная ценность его компании, считает Ньютон, в том, что она позволяет людям работать над своими идеями. С TechShop сотрудничают многие крупные компании, в частности General Electric и Ford. Они пытаются вернуть в свою работу инновации и сделать собственные производства более похожими на цеха. Для ремесленников новое – это хорошо забытое старое.

Хотя ностальгия – это старая, незаживающая рана, исследования показали, что она может помочь нам в переходные периоды, спасти от скуки и одиночества, сделать более щедрыми к незнакомцам{229}. Возможно, поэтому ностальгия находит все большее выражение на широком рынке. Кажется, что инновации воплощают будущее, но самые главные из них напоминают нам о первобытных человеческих желаниях. Планшеты удовлетворяют наше желание потрогать все самим, а социальные сети – нашу потребность делиться новостями. Эти новые продукты и сервисы ведут нас в будущее, и в то же время они воссоединяют нас с прошлым, возрождая его романтику.

Нет ничего более ностальгического, чем увидеть в интернете что-нибудь написанное от руки. Например, интернет-сервис Bond позволяет отправлять друзьям написанные от руки записки{230}, а на сайте Think Clearly («думай ясно») выложено несколько примеров написанных от руки записок, каждая из которых помогает справиться с «экзистенциальным» бизнес-кризисом. Среди написанных от руки списков дел есть такие: «Попробуйте представить, что ваша работа закончена. Вы здесь больше не нужны». «Напишите заявление об увольнении. Вы можете написать его в любом формате»{231}.

Сайт The Rumpus («Суматоха») ввел новую услугу и отправляет за пять долларов старомодные бумажные письма от авторов статей. Это называется «печатной подпиской»{232}. Традиционный опыт преломляется через призму интернет-мира.

Джонатан Харрис, хакерспейс-художник, занимающийся интерактивными нарративами, в своей работе играет с разными представлениями о ностальгии. На его сайте Cowbird каждый может поделиться личными историями. В историях можно использовать фотографии, видео, карты, хронологии и списки действующих лиц{233}. Цель проекта хакерспейса – создавать длинные повествования в мире фрагментированных и мусорных социальных медиа. Харрис говорит об этом так: «Твиттер и фейсбук постоянно уничтожаются своей собственной новизной. Новый пост уничтожает старые посты, и это не кончается никогда, продолжаясь 24 часа в сутки. Не создается ощущения, что ты что-то собираешь или создаешь. Когда-то я собирал книги своих эскизов. Я знал, что смогу по ним восстановить историю своей жизни, – это чувство я и хотел воссоздать. Ощущение, что ты что-то строишь, а не просто тонешь в сиюминутном»{234}. Пользователи могут общаться, отправляя друг другу истории в подарок. Харрис говорит: «Этот сайт делает наше интернет-существование немного менее одиноким. С ним тебе не кажется, что ты просто кричишь в пустоту».

Проект FutureMe.org чем-то похож на The Rumpus: он позволяет пользователям написать самим себе в будущее{235}. Этот сервис может отправить электронное письмо на указанный адрес через годы и даже десятилетия после написания (можно выбрать точную дату отправки). Получить письмо из прошлого – это всегда очень приятно. Несколько таких анонимных писем были собраны и изданы в книге «Дорогой, я из будущего».

Ностальгия также очень хорошо работает в маркетинге. Например, общественная организация CARE выставила вдоль шоссе на всей территории США рекламные щиты с увеличенными версиями посылок гуманитарной помощи{236}. Эти посылки напоминают о названии компании (по-английски care packages) и о ее роли в помощи европейцам, выжившим после Второй мировой войны. Из каждого такого щита торчит непропорционально большая кукуруза или морковка. Этим компания хочет сказать, что CARE – не просто гуманитарная помощь, а это – экономические возможности, справедливость, самодостаточность. Реклама вызывает воспоминания, связанные с этими посылками; но также добавляет новые ассоциации. CARE предлагает нам представить, как первые посылки прибыли в мае 1946 года во французский порт Гавр, воссоединяя привычную нам вещь с ее историческими корнями.

Все эти продукты – примеры того, что я называю «ретроинновациями». Они либо имитируют продукты из прошлого, чтобы помочь вам как бы вернуться в далекие времена, либо используют новый формат для удовлетворения «старых», сентиментальных потребностей.

Ностальгия также может объяснить расцвет кураторства. Один особо успешный пример – проект Марии Поповой Brain Pickings («Выбор мозга»), «работающий на человеческом ресурсе двигатель интересного»{237}. Попова любит субъективность. Она рассылает своим подписчикам подборки статей, которые понравились ей самой, – больше их ничто не объединяет. Нам не хватает людей, которые давали бы нам возможность выйти за пределы автоматических рекомендаций и поисковых фильтров.

Субъективность можно использовать и в исследованиях рынка. Например, в сфере дизайна люди воспринимаются как сложные существа, которых можно понять только через разговоры и тесное, вовлеченное наблюдение. Дизайнер Улисса Долу даже создала «музеи» людей, которых она изучала. Каждому из них она посвятила маленький алтарь, на котором стоял портрет человека и все, что она смогла в ходе своей работы собрать: дневники, рисунки, картинки, распечатанные электронные письма и СМС, записи разговоров, жетоны на метро, билеты на самолеты и выставки, журнальные статьи, сувениры и все остальное, что имело какое-то отношение к сущности этих людей.

Похожий музей описывается в романе турецкого писателя Орхана Памука «Музей невинности». Романтические отношения главного героя через девять лет приходят к трагическому концу; тогда он начинает собирать абсолютно все, что как-то касалось его любви, с начала и до самого конца{238}. Позже он выставляет коллекцию в доме своей возлюбленной, называя ее «Музеем невинности» (кстати, после выхода книги в Стамбуле открыли настоящий Музей невинности). Как пишет Памук, в музеях время превращается в пространство, они хранят ностальгию, защищают наши главные мечты, желания и надежды. Они подтверждают и проповедуют нашу отчаянную, радикальную идею: жизнь может быть другой.

Музей всех музеев – это золотая пластинка космического аппарата «Вояджер», на которой представлены все главные звуки и изображения человечества{239}. Они были отобраны с целью объяснить инопланетянам, что это такое – быть человеком. В числе прочего там записаны музыкальные произведения Бетховена, Гуань Пин Ху, Моцарта, Стравинского, Блайнд Вилли Джонсона, Чака Берри и Кесарбая Керкара. Даже если эти записи никогда не достигнут инопланетян, они всегда будут напоминать людям о наших самых необъяснимых чувствах, навечно привяжут нас к дому и к родной земле.

Бизнес-романтики дорожат своей старой раной – желанием вернуться домой: это важный источник романтики. Мы строим бизнес и создаем товары и услуги, которые не заглушают боль, а помогают нам построить на ее основе свой характер. Такие сайты, как FutureMe.org и Think Clearly, помогают нам справиться со своими страхами о будущем. Культура новых ремесленников и хакеров подтверждает, что нам все еще нужен самый главный опыт: мы хотим работать руками, чувствовать окружающий мир.

Спросите себя: как ваш бизнес может выполнить какую-нибудь важную потребность, которая в современном мире остается не исполненной? Можете ли вы воплотить в современном цифровом мире какую-нибудь идею из прошлого? Где находится ваш музей? И что лежит в основании вашей романтической истории? Где ваш «Париж»? Где ваш дом?

Глава 12

Прими одиночество и жди

Она сказала мне, что у нее с людьми было много общих дел, но не было ничего общего.

Питер Бах. День, когда я начал обманывать Рут

20 сентября 2013 года зрители вечерней телепередачи Конана О’Брайена стали свидетелями момента неожиданной искренности. Комик Луис Си Кей во время своего выступления отошел от сценария и выдал экзистенциальный монолог об одиночестве и отчуждении.

«Вы должны научиться просто быть собой и ничего не делать. Телефоны отняли у нас это – способность сидеть и ничего не делать. А это и есть наша человеческая сущность. Ведь по большому счету в жизни ничего больше и нет. Только эта вечная пустота. Глубоко внутри мы понимаем, что вся жизнь бессмысленна и что все мы одиноки{240}.

Этот монолог Луиса Си Кея был не только очень смешным, но и очень глубоким. Комик говорил о том, как состояние «всегда на связи», социальные сети и интернет изолируют нас и даже приводят к депрессии. Недавние работы по социальной генетике выдвигают гипотезу, что из-за этой цифровой перегрузки страдают даже наши эволюционные способности. Культуролог Дуглас Рашкофф называет современную ситуацию «шоком настоящего»{241}, перефразируя название книги Элвина Тоффлера «Шок будущего» («Future Shock»), вышедшей в 1970 году{242}. Он пишет, что «все, кроме текущего момента, объявляется неважным, а текущий момент убивается»{243}. Из-за этой обратной связи нам становится все сложнее выйти из порочного круга постов и твитов и вернуться к своим глубинным чувствам, радостям и печалям.

Исследователь и консультант Линда Стоун описывает наше состояние как «постоянное частичное внимание»: это «постоянное, не выключающееся нигде и никогда чувство непрекращающегося кризиса»{244}. Но она предлагает выход из этого состояния. Нужно перестать оплакивать наш симбиоз с цифровыми устройствами и пытаться героически от них отказаться.

«Мы в постоянном стрессе, потому что все время отвлекаемся, никак не можем собраться и отсоединиться. Но что, если вместо этого мы научимся расслабляться и наслаждаться жизнью и в любой момент времени будем вместе друг с другом?»

Линда не считает принципиальным выбор средства контактов – по скайпу, посредством СМС или лицом к лицу за столиком в кафе. Она говорит о том, что мы должны действительно вкладываться в это общение.

Ее идея напоминает об эксперименте, который проводят Прийя Паркер и ее муж Ананд. Он называется «День „Я здесь”». Раз в месяц, по воскресеньям, восемь друзей куда-нибудь выбираются вместе. Каждый раз один из них служит «куратором» и выбирает маршрут. Их цель – посетить разные части Нью-Йорка, при этом наслаждаясь общением и хорошей компанией. Однажды, например, друзья отправились в Гарлем, где целый день гуляли по историческим бульварам и забытым переулкам. В другой раз они отправились в Ред-Хук, чтобы исследовать набережные Бруклина.

Главная идея состоит в том, что лучше провести восемь часов с восемью друзьями один раз в месяц, чем по одному часу с каждым из них один на один. Участники Дня обязаны присутствовать на встрече полностью, не отвлекаясь ни на секунду. Поэтому им запрещено брать с собой мобильные телефоны, компьютеры и планшеты. Можно вспомнить термин антрополога Клиффорда Гирца «насыщенное описание»: лучше полностью, «насыщенно» присутствовать в одном месте, чем быть понемногу везде{245}. Ананд вспоминает об этих днях так: «Весь день мы разговариваем, гуляем, болтаем, едим, болтаем, слоняемся, болтаем. В сегодняшнем мире может показаться, что это что-то незаконное»{246}. Когда разговоры естественным образом подходят к концу, то друзья просто смотрят на небо.

Еще один способ почувствовать насыщенное присутствие – наблюдать за облаками. Гэвин Претор-Пинни, основатель Общества ценителей облаков (в нем насчитывается уже более 30 тысяч членов), наблюдает за облаками и очень любит, когда получается увидеть форму. Греческий драматург Аристофан называл облака «богами-покровителями бездельников». Претор-Пинни ценит «бесцельную деятельность», которая не приводит ни к малейшим результатам{247}. Наблюдать за облаками – бесполезное занятие, оно не поможет решить проблемы мироздания, но в этом и состоит его прелесть. Облака помогают найти прекрасное в повседневности. «Чтобы удивиться, не нужно убегать на другой край мира, – говорит Претор-Пинни. – Достаточно выйти на улицу».