Шпион в костюме Евы Хмельницкая Ольга

В голосе Евы появились панические нотки.

– Наверное, это крысы, – пропыхтела мадам, – у них мягкие шерстяные шкурки.

В этот момент Ершова опять завопила.

– Меня кто-то укусил, – кричала она, – зубами! Они нас сейчас съедят!

– Мы так просто не сдадимся, – рявкнула актриса, надежно отгороженная от крыс Евой.

– Дайте мне что-нибудь тяжелое! – попросила девушка. – Мне надо от них чем-то отбиваться. Они голодные, и их много. Эти гады нас просто количеством возьмут.

Пыхтя, Гнучкина сняла с ноги сапог.

– На, сражайся, – сказала она. – Ты же вроде как бы человек военный. Лейтенант!

Размахивая сапогом, девушка поползла вперед. Актриса двинулась за ней.

Люда уложила в постель полубесчувственную подругу, которая была невероятно тяжелой, и со стоном опустилась на старенький продавленный диван. В этот момент ей позвонил бывший муж. Чайникова долго смотрела на экран телефона, не в силах поверить в то, что видит.

– Он, наверное, ошибся номером, – пробормотала Люда.

Сердце у нее опять заболело, засаднило и сжалось в комок. Она очень любила его, своего бывшего мужа. Ее любовь не ослабевала со временем, а казалось, становилась все острее, все болезненнее.

– За что ты любишь его? За что? Что он тебе хорошего сделал? Ну кроме того, что женился, конечно, – спрашивала Людмилу Диана.

Чайникова не могла ответить на этот вопрос. Когда-то она увидела Леню впервые, посмотрела ему в глаза – и все. Влюбилась. Мгновенно, глубоко, остро. Первое время он тоже относился к ней хорошо, а потом как-то мгновенно потерял интерес. Она, Люда, стала пустым местом. Больно при этом ей было невероятно. Она ждала, что все вернется, надеялась на это, пыталась угодить мужу, растормошить, заинтересовать его, но все без толку.

И вот теперь он звонил. Понял, что любит только ее? Раскаивается? Хочет помириться?

– Але, – сказала Люда в трубку. Голос прозвучал жалко и хрипло.

– Люся, – прошептал Селедкин в трубку. – Люся, привет. У меня неприятности. Поможешь?

От звука его голоса у Чайниковой закружилась голова. Она была готова мчаться на край света.

– Что случилось? – спросила она у бывшего мужа.

– Я в беде! У меня дома сидит террорист с пистолетом и ждет, когда ему принесут чемодан с калифорнием. После этого он всех убьет, чтобы следы замести. И меня, и ту женщину, что принесет чемодан!

– Калифорний, калифорний… Что-то знакомое, – пробормотала Люда.

– Это жутко радиоактивная дрянь, – пояснил Селедкин, – достаточно двадцати граммов, чтобы сделать ядерную бомбу, которая сможет снести с лица Земли половину Нью-Йорка.

– И что, какая-то женщина принесет эту гадость к тебе домой в чемодане? – не поверила Чайникова.

– Дорогая! За деньги люди готовы на все, что угодно. А ей посулили большие деньги!

– Хорошо, – сказала девушка, – говори, что надо делать.

На последние деньги она вызвала такси и поехала к дому бывшего мужа.

«Ничего, – думала Людмила, – завтра продадим на металлолом „УАЗ“, и деньги появятся».

До завтра дожить она очень надеялась.

Селедкин, пугливо озираясь, жарил картошку. В дверном проеме, сияя белоснежной улыбкой, маячил Чен. Его темные миндалевидные глаза смотрели при этом с угрозой. Он был похож на оскалившегося тигра – такой же дикий и опасный.

– Сальца положи побольше, – сказал Ли Минь.

– Разве ты не мусульманин? – удивился режиссер.

– Ха! – ответил Чен. – Я верю в победу мирового терроризма. И все!

Леонид Иванович принялся строгать сало.

– А у тебя в предках нету украинцев? – спросил режиссер после паузы. – Они тоже сальце любят. На Украине это чуть ли не национальная еда.

Он тянул время и не хотел злить террориста, изображая дружелюбие, хотя внутри у него все сжималось от леденящего ужаса. Наоборот, Леонид Иванович пытался задобрить Чена, умаслить его, настроить на благодушный лад. Селедкин ждал, когда приедет его бывшая жена, и надеялся, что Люде удастся освободить его. В том, что он будет убит после получения калифорния, режиссер не сомневался и надеялся только на то, что бывшая супруга появится скорее, чем доцент Кондрашкина. Как хрупкая и женственная Люда будет спасать его из лап злодея, Селедкин не знал, но надеялся, что Люда что-нибудь придумает, коня остановит, в избу горящую войдет и спасет его, творческую личность, от ужасного конца.

– Вообще-то я люблю жаренных скорпионов в соусе из вермута больше, чем картошку, – сказал Ли Минь, – но ты вряд ли сможешь приготовить их правильно.

Картофель тихонько шипел, поджариваясь.

– Ты нашел кастрюлю для калифорния? – спросил Чен.

– У меня есть сковородка, – отозвался Леонид Иванович. – Чугунная.

– С крышкой?

– Нет.

– Тогда не годится.

Картошка продолжала шипеть.

– Может, я в магазин сбегаю? – предложил с надеждой Селедкин. – Куплю там даже две кастрюли, мы их поставим одна в одну, при этом свинцовую коробочку с калифорнием положим во внутреннюю.

– Щас! – скептически поднял одну бровь Чен. – Так я тебя и выпустил в магазин. Ты ищи лучше кастрюлю, потом поможешь положить мне туда калифорний и перенести его в свою машину.

– В смысле? – не понял режиссер. – Ты что, хочешь испачкать этой радиоактивной гадостью не только мою квартиру, но и машину?!

– Ты, толстый наивный человек, – сказал Ли Минь, и его темные глаза с угрозой засверкали. – Я заберу у тебя машину, паспорт и кастрюлю. Понял?!

– А паспорт зачем? – искренне удивился Леонид Иванович. – Мы же совсем не похожи.

– Ничего, я переклею фотографию, – махнул рукой Чен. – Мне нужен билет на самолет до Хабаровска.

– Хе-хе, – злобно захихикал Селедкин, совсем забыв о своем плане, согласно которому он должен был веселить террориста и втираться к нему в доверие, – я же известный режиссер, с моим паспортом ты далеко не уедешь! Тем более что я сразу после твоего отъезда заявлю в милицию!

– Да? – искренне удивился Ли Минь. – Серьезно? В милицию заявишь?

Сердце режиссера ухнуло и упало вниз. Он понял, что его догадка была верна и Чен действительно не собирался оставлять свидетеля в живых.

Кондрашкина, потея, несмотря на мороз, тащила тяжелую сумку к стоянке такси.

– Славик, – бормотала она, – Славик, ну почему же я не понимала, что именно ты был мне нужен!

Скромный, невысокий парень по фамилии Третьяков, надежный, как танк, любивший ее, Веронику, готовый жениться на ней и заботиться до конца дней.

– А если бы не получилось, я бы всегда могла развестись, – говорила Вероника Григорьевна, уворачиваясь, чтобы сумка не била ее по ногам. – Но я думаю, что все было бы хорошо.

Осознание упущенного шанса стучало в ее сердце, словно пепел Клааса.

– Я позвоню ему, – решила Кондрашкина. – Прямо утром. А вдруг он еще не женат? А вдруг уже развелся или овдовел? Может быть, он помнит меня…

В этот момент что-то затрещало, ручка сумки оторвалась, и поклажа упала Веронике Гавриловне под ноги, прямо в снег. Вздохнув, она подняла ее, отряхнула, неловко прижала к груди и продолжила свой путь.

Рязанцев тщательно исследовал каждый сугроб, каждую кучу веток, заглянул в каждую яму, приподнял тяжелые ветки заснеженных елей, присмотрелся к каждому темному пятнышку на снегу. Потом он так же методично изучил внутренние помещения фермы. Никаких следов Ершовой. Полковник вышел из покосившегося барака, немного прошел вперед и опять попал ногой в люк.

– Дежавю! – выругался Рязанцев, едва не застряв во второй раз. Он сменил обувь, но тот потерянный ботинок все еще, похоже, был на месте, зажатый между кирпичами.

Полковник разгреб снег. Перед ним было круглое отверстие, наполовину засыпанное снегом и старыми битыми кирпичами.

«Интересно, зачем здесь люк? – подумал Владимир Евгеньевич. – Тут же вряд ли проведены центральные коммуникации, ферма-то на отшибе».

Он встал на одно колено перед люком и принялся нашаривать свой забытый ботинок. Тот действительно все еще торчал в узкой щели. Поднапрягшись, Рязанцев ухватил рукой за шнурки и принялся тянуть. Ботинок не поддавался. Тогда полковник лег на снег и принялся тянуть двумя руками. Он повернул ботинок на бок, и тогда наконец его обувь выскользнула из щели. Продолжая лежать на животе, Владимир Евгеньевич свесился вниз и принюхался. На него пахнуло сыростью.

«Погреб? – задумался Рязанцев. – А что, если Ева там?»

– Эй! Есть там кто-нибудь? – закричал он.

Тишина.

Полковник встал, нашел какую-то старую доску и принялся разгребать снег. Вскоре он наткнулся на остатки фундамента, выступавшего из земли в стороне от дороги неподалеку от люка.

– Здесь когда-то стоял дом, – сообразил Рязанцев. – Возможно, люк ведет в сохранившиеся подвальные помещения.

Он развернулся и быстро пошел назад к машине. В багажнике у него была саперная лопатка.

Крысы совсем не боялись сапога. Напротив, они лезли на Еву и перепрыгивали через нее, царапая своими острыми коготками шею и лицо девушки.

– Куда они бегут? – удивилась Гнучкина. – Как на пожар!

Грызуны перепрыгивали через женщин и бежали наверх. Ева закрыла лицо руками.

– Ползи дальше! – скомандовала сзади актриса. – Ничего, пусть прыгают!

Ева продвинулась еще на пару сантиметров, продолжая орудовать сапогом, хаотические движения которого крыс слегка отпугивали, вынуждая их изменить направление.

Через несколько минут Ершова остановилась.

– Ой, да тут вода! – воскликнула она.

В этот момент сзади раздался тяжелый шлепок, перешедший в грохот. Ева завизжала. Через несколько секунд наступила тишина.

– Все, – сказала Гнучкина, – нас завалило. По этому туннелю уже лет сто никто не лазил, мы там что-то нарушили, и его крыша упала. Крысы почувствовали, что дела плохи, и пытались спастись, убегая вверх по туннелю.

– Что же нам теперь делать? – прошептала Ершова. – Тут же мало места, а еще меньше – воздуха. Мы скоро задохнемся!

– Ползи вперед, – сказала мадам. – Это наш единственный шанс.

– Тут вода, – в ужасе выдохнула Ева.

– В воду, – приказала Гнучкина. – Пока еще есть чем дышать.

– Это безумие! – покачала головой Ершова. – У нас нет шансов.

– Без паники! – загрохотал голос актрисы. От этого звука сзади послышалось еще пару шлепков упавшей глины. – Вперед!

Гнучкина набрала в грудь побольше воздуха, зажала нос и рухнула животом в липкую холодную жижу, в которой кое-где еще копошились не успевшие убежать крысы.

Коровкин не спал. Он лежал на шелковой простыне рядом с довольно сопящей Риточкой и думал. К тридцати пяти годам он сколотил большое состояние и вовсе не был дураком. Да, он любил Маргариту глубокой, трепетной любовью, которая проснулась в сердце и затопила его целиком, но разумом он все понимал.

Он видел, что девушку вовсе не волнует ее мать.

Понимал, что она не любит детей, а родить ему готова для того, чтобы удержать его, Юрия Борисовича. Одного ребенка. Заботу о нем она тут же переложит на няню, которую ему, Коровкину, тоже придется оплачивать.

Он все это понимал, но все равно любил ее и все ей прощал – и дешевые манипуляции, и эгоизм, и зацикленность на своей персоне.

«Любят не за достоинства, любят за недостатки», – прочитал как-то Коровкин в каком-то журнале.

Маргариту он любил не за хорошее, не за плохое: просто любил – и все тут. И готов был жениться на ней и прожить рядом всю жизнь просто потому, что был счастлив видеть ее и радовался, когда удавалось ей угодить. Хотя и понимал, что им пользуются.

Но иногда Юрия Борисовича брала тоска. И тогда он лежал без сна, смотрел в потолок и видел другое: женщину – крупную, веселую, решительную – в окружении ватаги кругленьких ухоженных ребятишек, которые бегут к нему, виснут на шее, кричат «папа», а она говорит, что папа устал, папа хочет борща, и мяса, и отдыха, а вот когда он поест и отдохнет, они все вместе пойдут гулять с собакой, играть в мяч, смеяться, дурачиться и читать «Веселые картинки».

Юрий Борисович покосился на Риту и понял, что она никогда не будет читать ребенку «Веселые картинки», как делала его мама, которую он обожал. И что у них никогда не будет собаки. И борща она ему не сварит. Он вспомнил о ресторане «Лимпопо», о крупной, веселой и решительной девушке, встал и принялся быстро одеваться. Выяснить у организаторов ралли адрес экипажа «УАЗа» с красными звездами на борту ничего не стоило. Он ехал к Диане домой.

– Доктор, как он? – спросила жена Чабрецова, сжимая рукой ладонь мужа – ту, на которой не хватало одного пальца.

– Держится, – ответил хирург, – мы постоянно контролируем давление и сердечный ритм. Главное, чтобы не началось заражение крови и не наступил отек мозга, ваш супруг получил тяжелую травму черепа.

Валя заплакала. Денис лежал на кровати, бледный, только его широкая грудная клетка поднималась и опускалась в такт дыханию. За окном в свете фонаря тихо падали снежинки.

– Не надо плакать, – продолжил врач, – ваш муж – сильный человек, мы капаем через капельницу антибиотики, рентген показывает сложное положение, но не угрожающее.

Женщина кивнула.

– Вы давно женаты? – спросил врач, чтобы как-то ее отвлечь.

– Шесть лет, – ответила Валентина.

– А дети есть?

– Две девочки. Обе похожи на папу.

– Ну, – сказал хирург, улыбнувшись, – тогда он точно не умрет. Не может же такой мужчина оставить трех своих любимых женщин!

Он повернулся и вышел из палаты. Валя наклонилась и поцеловала мужа в бледную, будто восковую, щеку.

Селедкин чуть не умер от инфаркта, когда в дверь позвонили.

«Люда! Это Люда! – подумал он про себя. – Сейчас Чен откроет дверь, она огреет его кирпичом по голове и спасет меня».

Он продолжал жарить картошку, стараясь сдержать дрожь в руках. Ли Минь вытащил пистолет.

– Иди, открывай, – рявкнул он режиссеру, – но если дернешься и попытаешься убежать, я тебя пристрелю.

Похолодев, Селедкин вытер мокрые руки о кухонное полотенце и поплелся в прихожую.

– Иди, трус, иди, – подгонял его Чен.

Леонид Иванович споткнулся, ушиб большой палец ноги и снова пошел вперед. Он отчаянно боялся, от страха у него перехватывало дыхание.

Чен толкнул его дулом пистолета в спину.

– Не веди себя, как тряпка. Ты же мужчина, – насмешливо сказал он, – вспомни, как ты гонялся за своей будущей тещей. Как отважный лев!

Селедкин покраснел. Дрожащей рукой он взялся за замок.

«Если там Люда, я рвану вперед, и будь что будет. Она умная девушка, догадается, сразу захлопнет дверь, а может быть – и прикроет меня своим телом от пуль. Моя бывшая жена способна на самопожертвование и обожает меня!»

Селедкин слегка приободрился, глубоко вздохнул и распахнул дверь, готовый к самому решительному бегству.

На лестничной площадке стояла незнакомая женщина средних лет, прижимающая к груди большую сумку. Сердце режиссера ухнуло вниз и застучало, как сумасшедшее. Это была не Люда. Селедкин приготовился умереть.

Полковник копал саперной лопаткой, отбрасывая в сторону кирпичи. Он старался по возможности расширить проход вниз. Из темной глубины тянуло промозглой сыростью. В этот момент у Рязанцева зазвонил мобильный.

– Владимир Евгеньевич, это капитан Сергеев, – доложил Григорий, – у меня тут Николай и Олег. Я думаю, что они правы и все дело в калифорнии!

– Да, они мне говорили, – сказал полковник, вспомнив, что ребята звонили ему за секунду до того, как он увидел на снегу распростертое тело Чабрецова с пробитой головой. – Где он хранится?

– В лаборатории на кафедре, в специальном сейфе.

– Надо проверить, там ли еще калифорний, и организовать постоянное наблюдение. Кстати, известно, где Чен?

– Нет. Как сквозь землю провалился! – ответил Сергеев.

Рязанцев задумался.

– Подожди-ка, – сказал он капитану, – проверка наличия калифорния наверняка спугнет сообщника Ли Миня на кафедре. Надо сделать это очень осторожно. Пусть этим завтра утром займутся Олег и Николай. Ночью просто наблюдайте, утро уже скоро.

– А сообщник у Ли Миня точно есть?

– Убежден, что да. Поэтому Чен так поступил с Евой. Он думает, что решит свою проблему с калифорнием очень быстро. К тому же возникает вопрос, как он вообще узнал о его наличии на этой кафедре? В общем, почти наверняка сообщник есть, а возможно – и не один.

– Олег и Николай сказали мне, что информация об искусственном элементе нигде не светилась. Именно для того, чтобы не привлекать лишнего внимания, которое может вызвать проблемы. Из того количества, что хранится на кафедре, можно сделать полсотни ядерных бомб, каждая из которых поместится в свинцовую спичечную коробку, но взорвется с невероятной силой. Этот калифорний – результат промышленной мощи Советского Союза, сейчас такое количество искусственного элемента изготовить невозможно ни технически, ни финансово.

– Наблюдайте, – сказал Рязанцев, – будем надеяться, что калифорний еще изъять не успели.

– Есть, – сказал Сергеев и отключил связь.

Рязанцев вновь принялся копать, расширяя проход.

Люда остановилась перед подъездом. На третьем этаже, в доме, где она раньше жила в статусе жены Селедкина, горел свет.

– Да, он там, – негромко сказала Чайникова.

Девушка подошла вплотную к дому, увязая в глубоком снегу, и посмотрела наверх. Стену дома плотно увивал виноград. Люда сняла перчатки, засучила рукава, а потом быстро, как обезьяна, полезла вверх.

Она легко преодолела первый и второй этажи, но дальше у нее возникли проблемы: виноградные лозы стали слишком тонкими, качались под ее весом и грозили оборваться. Люда продвигалась вверх осторожно, сантиметр за сантиметром, пытаясь как можно плотнее прижиматься к холодной стене.

– Ну еще чуть-чуть! Еще капельку! – прошептала девушка.

Она была уже в полуметре от края балкона третьего этажа, когда шаткая опора под ее ногами затрещала. Ноги Чайниковой потеряли опору, и она повисла в воздухе, удерживаясь только руками. Девушка изо всех сил пыталась зацепиться за что-нибудь ногами, морозный воздух обжигал ее легкие, пальцы резали тонкие ветки. Наконец Люде удалось отыскать опору, и она снова двинулась вверх, с трудом пытаясь отдышаться. Еще через минуту Чайникова добралась до края балкона и тихонько перелезла на него. В большой светлой комнате, гостиной, вся обстановка которой была ей до боли знакома, стояли трое – невысокий худощавый мужчина восточной наружности, женщина лет сорока в пальто неброского цвета и ее бывший муж Леня Селедкин.

При виде любимого мужчины сердце Люды заколотилось, как сумасшедшее. Женщина в комнате тем временем поставила сумку на ковер. Темноглазый мужчина, который, как поняла Чайникова, и был тем самым опасным террористом, о котором говорил ее бывший муж, подался вперед. Его глаза алчно блестели. Селедкин же, напротив, подался назад, испуганно закрывая руками причинные места.

«Боится радиации», – поняла Люда.

Селедкин двигался боком прямо к балкону. Открытой была только форточка. Не теряя ни секунды, Чайникова подошла к ней, просунула руку, полускрытую от наблюдателей в комнате шторой, свисающей с карниза, и повернула ручку стеклопакета. Она знала, что ленивый Селедкин никогда не закрывает оба замка – только верхний. Так и оказалось. Окно бесшумно приоткрылось. Леонид Иванович заметил это краем глаза и аккуратно засеменил в сторону своей спасительницы, полный самых радужных надежд.

– Что это?!! – вдруг загремел Чен, поднимая голову от чемодана. – Что вы мне принесли? Где калифорний?!

Селедкин вздрогнул и остановился. Люда отпрянула от окна и присела. Кондрашкина вытаращила глаза. В чемодане лежала большая пачка бумаги.

– Это диссертация новозеландского ученого, – пролепетала Вероника Гавриловна, – если вы хотите защититься, вам нужно только перевести ее, и все! Вы же на это намекали?

Чен тряхнул головой. Это был неожиданный провал. Он был уверен, что калифорний уже почти у него в руках, а тут вдруг оказалось, что цель по-прежнему далека. Его маленькие темные глазки, еще недавно полные алчности, теперь налились страшной бычьей яростью.

– Дура! Убью! – закричал Ли Минь, выхватывая пистолет.

Вероника Гавриловна взвизгнула и бросилась удирать по коридору, а Селедкин в два прыжка достиг подоконника и щучкой выпрыгнул в окно, приоткрытое верной бывшей женой.

Ева, корчась от омерзения и ужаса, нырнула в липкую холодную жижу и попыталась нащупать руками проход. Туннель действительно продолжался и под водой, но оценить его длину, а также предположить, чем он заканчивается, было совершенно невозможно. С трудом пятясь, девушка вынырнула.

– Туннель идет вниз, – сказала она, – нырять туда бессмысленно. Это самоубийство.

Гнучкина молчала.

– Мы попали в неприятную ситуацию, – глубокомысленно сказала она наконец, – даже в очень неприятную. Это уже становится опасным. Мы закупорены с двух сторон, причем с одной стороны у нас завал, а с другой – вода. И что нам делать?

Ева молчала. Она тоже не знала, что предпринять.

– Может, попытаться поползти обратно? – предложила она. – Назад, в уютный подвальчик, где было много места и много воздуха! И зачем мы полезли в эту дыру?

– А кто бы нас нашел там, в том «уютном подвальчике»? – грустно отозвалась мадам. – Никто. Надо было выбираться.

Атмосфера в туннеле ощутимо сгустилась. Дышать стало тяжело.

– Воздух заканчивается, – прошептала Ершова, – скоро наступит конец.

– Делать нечего. Надо нырять и надеяться, что туннель в какой-то момент повернет вверх.

– В какой? – жестко спросила Ева. – Это равнозначно тому, чтобы просто утопиться.

Она тяжело дышала. Воздуха становилось все меньше и меньше.

– Это наш единственный шанс, – сказала актриса.

– Вероятность того, что туннель быстро выведет меня на поверхность – один из миллиона. Нет, один из ста миллионов!

– Но не ноль.

Повисла тяжелая пауза.

– А как вы узнаете, что я добралась благополучно? – спросила Ева.

– Никак, – ответила актриса. – Я в любом случае через несколько минут поплыву за тобой.

Ершова тяжело перевела дух.

– Крысы же откуда-то бежали, – добавила Гнучкина. – Они проплывали под водой и выныривали. Значит, недалеко. Лишь бы не застрять!

Дышать становилось все тяжелее. Перед глазами у Евы задрожали мелкие яркие пятна – очевидный признак кислородного голодания.

– Давай! – крикнула мадам, и девушка ринулась вперед.

Она нырнула в липкую жижу, изо всех сил работая руками, и поползла по туннелю под водой.

Диана смотрела в окно. Она уже слегка протрезвела, и в душе у нее бушевала смертная тоска. Люда куда-то исчезла, ее мобильный не отвечал. Грицак, как была – в бордовом парадном платье, сидела у окна и смотрела вниз. Ей хотелось туда прыгнуть, не давал этого сделать только врожденный оптимизм. Да еще ответственность перед родителями, бабушками и дедушками.

– Хоть бы я совсем его не встречала, этого Коровкина, – вздохнула Диана.

Внизу, под окнами, раздался шум двигателя. У подъезда припарковался зеленый «Ленд-Крузер». Грицак икнула и с сомнением посмотрела на почти пустую бутылку коньяка на столе.

– Так, Дианочка, ты доигралась, – вслух сказала она, – сейчас из зеленой машины появятся зеленые человечки.

Она привалилась к подоконнику и с любопытством уставилась на «Крузер». Дверца автомобиля отворилась, и оттуда появился мужчина, совсем не похожий на инопланетянина, а наоборот – очень смахивающий на Юрия Борисовича.

Сердце Дианы ухнуло куда-то вниз. Горло перехватило.

– Не может быть, – пробормотала она, глотая слезы, которые полились у нее из глаз бурным потоком. – Не может быть!

Коровкин скрылся в подъезде. Грицак вскочила, бросилась к двери, но на полпути остановилась.

«А вдруг он не ко мне? Это просто совпадение, – мелькнуло у нее в голове. – Еще одного разочарования я не переживу».

В дверь позвонили. Зареванная Диана с потекшим макияжем подошла к двери, распахнула ее, посмотрела Коровкину в глаза и рухнула без чувств на пороге своей квартиры.

Рязанцев копал. Проход все расширялся. Вскоре он стал таким широким, что туда можно было пролезть. Владимир Евгеньевич лег на живот и посмотрел вниз, в темноту. Потом нашел небольшой камешек и бросил. Неглубоко. Полковник привязал к поясу фонарь и саперную лопатку, опустил в дыру ноги, потом повис на руках, всматриваясь в кромешную тьму и принюхиваясь к запаху болотной сырости. Кирпич под его руками поддался, и Рязанцев полетел вниз. Помещение действительно оказалось невысоким, всего около трех метров. Оказавшись на полу, Владимир Евгеньевич вытащил фонарь и осветил все вокруг.

– Винный погреб, – сказал полковник, разглядывая большие круги на полу. – По всей видимости, очень старый. Вот здесь стояли бочки.

Владимир Евгеньевич обошел помещение. Никаких следов Евы в подвале не было, но в западном направлении шел невысокий сводчатый коридор. Он постепенно опускался вниз, повторяя рельеф холма. Рязанцев взял в руки ярко светящийся фонарь и пошел по коридору.

Олег и Николай наблюдали за входом в университет и окнами кафедры.

– Ты думаешь, он – преступник – придет сегодня за калифорнием? – спросил Олег.

– Не знаю, – вздохнул Николай, – но с сейфа нельзя спускать глаз.

Они сидели в машине с тонированными стеклами, выключенными габаритами и служебными номерами, специально запорошенными снегом, чтобы не бросались в глаза. Следить за входом в университет на улице было невозможно – стоял сильный мороз.

– А как он вообще может попасть ночью в университет? – спросил Олег. – Вход же закрыт, а охрана спит. Разве что он знает про черный ход через спортзал или через подвал. Надеяться на то, что он пойдет через главный вход – абсолютно наивно.

– А может, – отозвался Николай, – наш герой пойдет через главный вход и придумает для охраны какую-нибудь байку типа срочной работы?

– В три часа ночи? – засмеялся Николай.

Олег кивнул.

– Значит, он уже там, – сказал Олег.

– Или придет рано утром, – добавил Николай.

– Тогда мы его никак не узнаем, многие приходят на работу рано утром. Но в любом случае ты прав – надо наблюдать не за главным входом, а за входами в спортзал и в подвал. Так что разделяемся и…

В этот момент в окне лаборатории, принадлежащей их кафедре, мелькнул слабый лучик фонаря.

– Смотри! – воскликнул Коля. – Там кто-то есть!

– Где? – спросил Олег, присматриваясь.

Некоторое время молодые люди сидели, пристально вглядываясь в темные окна.

– Может, тебе показалось? – спросил Олег.

В этот момент свет мелькнул во второй раз.