Шпион в костюме Евы Хмельницкая Ольга

– Привет, – широко улыбнулся ей Коровкин, – мой автомобиль уехал на эвакуаторе, а я жду на финише, как и полагается главному спонсору соревнований. А как вы добрались? Наверное, очень устали! Надеюсь еще поговорить с вами о соревнованиях за вечерним ужином в ресторане «Лимпопо», – добавил он.

Он наклонился и дружески чмокнул Грицак в щечку. Та мгновенно покрылась от удовольствия красными пятнами. Рита Гнучкина позеленела.

– Милый, – проворковала она, закатывая глаза и отводя Коровкина в сторону, цепко схватившись за рукав его куртки, – что-то меня тошнит. Может, это из-за переживаний о маменьке?

Миллионер Коровкин тут же всполошился.

– Конечно, конечно, – заволновался он, – я представляю, как ты страдаешь из-за мамы. И еще… Дорогая, ты случайно не беременна? – с надеждой прошептал он.

– Возможно, – выдохнула Марго.

– Сильно тошнит? – продолжал Коровкин, провожая Маргариту, которая притворно морщилась, в машину организаторов. О Диане он мгновенно и думать забыл.

– Ты слышала, – между тем радовалась Грицак, – он еще раз подтвердил, что мы пойдем в ресторан!

Хитрых телодвижений Маргариты простодушная и доверчивая Диана совершенно не заметила.

Мобильный Рязанцева зазвонил в тот момент, когда он собирался выйти из холодного неуютного барака, в котором, как он чуял сердцем, недавно была Ева.

– Да, Николай, – негромко сказал он в трубку младшему лейтенанту Яровенко. – Что-то срочное?

– Срочное, Владимир Евгеньевич, – подтвердил агент, – мы с Олегом знаем теперь, что нужно Чену на нашей кафедре! Это калифорний, искусственный элемент, очень дорогой, и у нас его много, весь Нью-Йорк хватит взорвать, одна воронка останется! Поэтому факт его наличия у нас и не афишировался.

В этот момент Рязанцев услышал, как на улице заработал двигатель автомобиля.

– Что это?! – прорычал полковник, сунул телефон в карман и ринулся из барака, на ходу доставая пистолет.

Он выбежал на улицу, но увидел только, как автомобиль, явно на полном приводе, быстро скрылся за деревьями. На снегу в луже крови лежал человек. Охнув, Рязанцев бросился к нему.

Скрючившись и подтянув под себя одну ногу, в сугробе лежал Денис Леонидович Чабрецов. Он был без сознания. Из большой раны на затылке у него вытекло много крови.

– Денис! – позвал Владимир Евгеньевич, аккуратно переворачивая Чабрецова.

Тот не отозвался. Холодея от ужаса, полковник набрал номер.

– Санитарный вертолет. Срочно! – закричал он, приблизительно назвав координаты района.

А потом снял куртку, свитер, порвал свою футболку на лоскуты и принялся перевязывать Денису рану на голове.

Селедкин дрожал так, что «Форрестер» вибрировал.

– Ну вот, мы еще и мента замочили! – говорил режиссер, кусая губы и задыхаясь от паники.

Ли Минь сидел на переднем сиденье спокойно, словно лев на отдыхе в саванне.

– Ничего, – пожал плечами Чен, – я тебе отдам за услуги сто тысяч, а ты потом откупишься. Никто твою машину, кроме того полицая, которого я завалил, не видел. А он уже ничего никогда никому не расскажет.

– Не полицая, а милиционера, – поправил Леонид Иванович Ли Миня, но тот посмотрел на него с таким откровенным глумлением, что режиссер покраснел и отвернулся.

– Куда мне ехать? – продолжал нервничать Селедкин.

– Заправь машину и поедем к тебе домой, – холодно сказал Чен, – если кто и видел твой автомобиль, ты всегда сможешь сказать, что искал по окрестностям любимую будущую тещу, которая сейчас покоится с миром в трех метрах под землей.

Селедкин кивнул.

– Кстати, я пока поживу у тебя, – сказал Ли Минь, – никто и никогда не будет искать меня там. А ты, модный режиссер, фильмы которого посмотрели, если я не ошибаюсь, аж два миллиона триста тысяч человек, пойдешь в понедельник на кафедру и кое-что там возьмешь для меня. Такую небольшую серую коробочку, очень тяжелую.

– На какую кафедру? – спросил Леонид Иванович, хмурясь.

Чен назвал. Селедкин охнул.

– Так это же кафедра моего отца! Он ее возглавляет! Час от часу не легче! – простонал режиссер, хватаясь за сердце.

– Это прекрасно, – спокойно отозвался Чен. – Возьмешь у папеньки коробочку и айда ко мне. Главное, не уронить ее по пути. А я отдам тебе деньги. Идет?

– Нет! – закричал Леня. – Как я объясню отцу свое появление? К тому же в коробочке наверняка будет лежать какая-нибудь плохо пахнущая радиоактивная гадость! На этой кафедре вообще одни только гадости или вонючести, другого они не держат!

– Трус не играет в хоккей, – прикрикнул на него Ли Минь, – а насчет папеньки придумаешь что-нибудь. Ты у нас натура творческая, человек с богатым воображением, вот и думай, что будешь говорить. Понял?

Селедкин судорожно кивнул.

– И еще, – добавил Чен, гнусно улыбаясь, – я люблю морепродукты, бутерброды с паштетом из печени и блондинок. За блондинками ты будешь ездить, о’кей? Хотя нет, – добавил он после паузы, – не хочу я больше блондинку. Хочу смуглянку с короткой стрижкой! Понял?!

Селедкин кивнул. Он действительно все понял.

Чем ближе было утро понедельника, тем сильнее нервничала доцент Вероника Гавриловна Кондрашкина. Жадность боролась в ней со страхом и осторожностью. С одной стороны, она не сомневалась, что корейский аспирант заплатит ей в случае успеха, и немало. С другой стороны, рыльце у Кондрашкиной и так уже было в пуху, и рисковать еще раз ей совсем не улыбалось.

– Но мне постоянно не хватает денег, постоянно! – поморщилась Вероника Гавриловна, с досадой отбрасывая в сторону пульт от телевизора. – Я не могу себе купить духи от Диора, не говоря уже о костюме от Гуччи! Недавно я видела в магазине чудесное жемчужное платье, на бретельках, бархатное, восхитительное! Но мне же надо работать полгода, чтобы его купить! И при этом ничего не есть, никуда не ездить и не платить за квартиру.

Платье и правда лишило Кондрашкину сна и аппетита. Оно являлось ей в горячечных снах, Вероника Гавриловна чувствовала прохладную мягкость бархата и наблюдала, как оно, струясь, выставляет ее фигуру в самом выгодном свете.

– Но почему, почему педагогам так мало платят? – возмущалась Кондрашкина. – Так мало, что мы, работники народного образования, вместо того чтобы сеять разумное, доброе и вечное, вынуждены идти на преступление!

Она фыркнула и завернулась в плед. Веронику Гавриловну трясло.

– Конечно, лучше всего было бы выйти замуж за миллионера, – вздохнула доцент, – но что-то никто не попадается…

Она закрыла глаза, и жемчужное платье снова явилось перед ее внутренним взором во всей своей дразнящей красе.

Газ в зажигалке закончился в тот момент, когда мадам Гнучкина смогла перерезать тонким языком пламени только половину звена. Актриса печально засопела. Ева, лежавшая на полу, заплакала от отчаяния.

– Сейчас что-нибудь еще придумаю, – сказала мадам, ощупывая звено. – Я думаю, что от постоянного нагревания металл стал хрупким, и его можно будет легко сломать.

Она наступила на цепочку каблуком сапога, стараясь не задеть при этом руки Ершовой, и подпрыгнула. Раздался тихий треск, и закопченное звено распалось на две половинки.

– Ура! Победа! – закричали женщины во весь голос.

Ева встала и принялась разминать руки, размахивая ими во все строны.

– Как хорошо, – сказала она, – обычно не ценишь свободу движений, воспринимаешь ее как должное.

– Мудрая мысль, – похвалила ее Гнучкина. – Правда, тебе пока придется побыть в браслетах.

– Нет проблем, – отозвалась Ева.

Мадам наклонилась и на ощупь нашла пустую зажигалку.

– Мало ли что, а вдруг пригодится, – пробормотала она. – Надо отсюда выбираться, – добавила актриса после паузы. – Тут нас никто и никогда не найдет. Сначала разведаем обстановку.

И она решительно затопала в темный угол, где совсем недавно женщины видели блеск красных глаз и слышали топот крысиных ног.

Диана крутилась перед зеркалом уже целый час. Уставшая Люда лежала на продавленном диване в холодной квартире подруги и смотрела в потолок. Шевелиться ей не хотелось. Думать – тоже.

– Ну как? – возбужденно спросила ее Грицак. – Так сойдет?

Чайникова с усилием скосила глаза. Подруга стояла перед зеркалом в узком бордовом платье, подчеркивающем каждую складочку жира.

– Ты как шарик, – улыбнулась Люда. – Что-нибудь другое надень. Хотя, возможно, именно в такой одежде ты ему особенно понравишься. Мужская душа – потемки. Вернее, не душа, а либидо.

– Какое либидо?! – возмутилась Грицак. – Это же мой принц. Тут не либидо должно быть, а любовь!

– У мужчин это одно и то же.

– Фигня!

– А вот и не фигня!

– Я лучше знаю!

– Ну тогда иди в этом! Ты самой себе в нем нравишься?

Диана заулыбалась и соблазнительно повела полным голым плечиком.

– Очень, – выдохнула она.

– Это самое главное, – сказала Чайникова, повернулась к стене и заснула, а Грицак пошла в ресторан, купаясь в море романтических надежд.

Через несколько часов, ближе к полуночи, Люда была разбужена отчаянными рыданиями подруги. Хозяин «Хладожарпромторга» миллионер Коровкин в ресторане так и не появился. Сердце Дианы было разбито.

– Ну, лезь! Ты более худая, – сказала Гнучкина, и Ева поползла в узкий проход, стараясь не дышать и втягивая живот, в котором и так уже давно урчало от голода.

– Что там? – нетерпеливо спросила мадам.

– Не знаю. Ничего не вижу. Темно. Мокро. Холодно! – засопела Ершова, чувствуя, как ледяная вода капает прямо за шиворот. Она повернула голову и начала ловить капли пересохшим ртом. Девушке показалось, что плотная масса земли стала давить на нее еще больше, еще сильнее, и стало тяжело дышать.

«А вдруг меня сейчас завалит? – с ужасом подумала Ева, представив свою лютую смерть в таких суровых и некомфортных условиях. – И никто никогда нас не найдет, правильно Гнучкина сказала».

– Ну что там? – прокричала актриса. – Какие новости?

– Пока никаких, – прохрипела Ева.

По ее ноге пробежало что-то маленькое, с цепкими острыми коготками.

– Крыса! – взвизгнула Ершова.

– Ну и что? – закричала издалека актриса. – Крыса – это же не скорпионы! Это еда! Их можно ловить и есть, если больше ничего нет!

Девушка прислушалась к своему урчащему желудку и поняла, что мысль о том, чтобы поймать и съесть крысу, уже не кажется ей такой уж неприятной.

Где-то впереди послышался тихий шелест.

– Там что-то шуршит! Как будто ползает кто-то! – закричала Ева.

Наступила тишина. Актриса думала. Шелест сместился куда-то в сторону и стал почти неслышным.

– Будь осторожна! – закричала наконец Гнучкина. – Это может быть гадюка!

Ева похолодела. Она попыталась было поползти назад, но поняла, что ничего не получится. В узком проходе не было никакой возможности развернуться.

Чабрецов лежал на белой больничной кровати. Рядом с ним на скрипящем стуле сидела рыжеволосая женщина – его жена, Валентина Вениаминовна. Она плакала. Рязанцев ходил по палате, скрестив руки на груди. Его лицо было бледным. Электрический свет падал на смуглую четырехпалую руку Чабрецова, в вене торчала игла. Валентина сжимала пальцы мужа руками, стараясь согреть их своим теплом. Уродливые стальные конструкции капельницы нависали над раненым Денисом Леонидовичем, как будто собирались упасть на него.

– Удар был очень сильным, – вполголоса сказал врач, обращаясь к Вале и Рязанцеву, – у пострадавшего сотрясение мозга, пробит череп. Нападавший явно рассчитывал его убить. Но, во-первых, Денис Леонидович обладает богатырским здоровьем, а во-вторых, я думаю, что он успел в последний момент увидеть нападавшего и попытался увернуться. Из-за этого удар пришелся не точно по затылку, а слегка сбоку. И у нас есть надежда его спасти.

– Пожалуйста, сделайте все, что можно, – попросил его Владимир Евгеньевич.

– Конечно, – ответил врач, пожимая полковнику руку.

– К сожалению, мне надо ехать, – сказал Рязанцев плачущей Валентине, – наша сотрудница все еще в беде, и после произошедшего с Денисом Леонидовичем я окончательно потерял надежду на то, что ее могли оставить в живых.

Алевтина Вениаминовна смотрела на полковника, по ее лицу струились слезы.

– Но надо бороться до последнего. Чудеса иногда случаются, хотя я в них и не верю, – добавил Владимир Евгеньевич, поцеловал жене Чабрецова тонкую дрожащую руку и вышел на улицу в глухую зимнюю ночь. Он должен был найти Еву – живую или мертвую.

Риточка лежала на кровати, притворно постанывая. Коровкин носился вокруг нее с мокрым полотенцем, стаканом воды, успокоительным и пузырьком но-шпы.

– Ну как? – спрашивал он поминутно. – Как ты себя чувствуешь? Это стресс? Или это беременность?

Маргарита ничего не отвечала.

– Может, все-таки в больницу съездим? – спросил Юрий Борисович.

– Не надо, – ответила Риточка слабым голосом.

– Тогда я вызову врача домой, – предложил Коровкин.

Рита задумалась. Только врача ей не хватало!

– Мне уже лучше, – сказала она наконец, решив, что потрепала жениху нервы вполне достаточно для того, чтобы он и думать забыл о толстухе из «УАЗа». – Может, прогуляемся? Съездим в «Атриум» или «Наутилус»? Может, это меня отвлечет?

«Прогуливаться» в понимании Маргариты можно было только по магазинам.

Чен сел в любимое кресло режиссера Селедкина и вытянул ноги. Леонид Иванович варил кофе, поминутно вздрагивая. Присутствие этого подозрительного типа, знавшего слишком много, его нервировало.

«Может, его тоже убить? Отравить кофе? – с надеждой подумал Селедкин. – Так я не знаю, что сыпать, чтобы наверняка. Все же такой способ убийства – больше по женской части».

Он вздохнул и решил как-нибудь снять кровавый триллер по реальным событиям. Это его воодушевило, и Леонид Иванович повеселел.

– Кофе подан! – сказал он, ставя перед Чен Ли Минем подносик с чашкой, сахарницей и сливочником. – Извини, булочек нет.

Чен взял в руки чашечку с кофе, отхлебнул и задумался.

Кондрашкина недвусмысленно сказала ему, что принесет то, что ему нужно, но в понедельник утром. Он посмотрел на часы. Вечер воскресенья. В принципе, если калифорний уже у Вероники Гавриловны, его можно забрать прямо сейчас, и тогда завтра утром он, Чен Ли Минь, будет уже очень далеко отсюда. Другое дело, что вряд ли кто-то решится хранить радиоактивный металл дома. Хотя кто знает?

Ли Минь подвинул к себе телефон, стоявший на деревянном столе с резными ножками.

– Вероника Гавриловна, – сказал он в трубку. – Это Чен. То, что вы мне обещали, у вас дома?

Повисла пауза.

– Да, – ответила наконец доцент Кондрашкина. Ее голос звучал сдавленно.

– Вы бы могли подвезти это мне прямо сейчас? – спросил Ли Минь. На его лице заиграла злобная усмешка.

– Хорошо, – обреченно вздохнула Вероника Гавриловна после некоторой заминки.

Чен положил трубку.

– Скоро женщина принесет свинцовую коробку с калифорнием, – повернулся он к Селедкину, который до сих пор не понимал, что происходит, – приготовь что-нибудь металлическое, например чугунную кастрюлю.

Режиссер стоял посреди комнаты и тупо хлопал глазами. До него наконец начало доходить, как он вляпался.

– Бегом! За кастрюлей! – приказал Чен.

Леонид Иванович очнулся.

– Ты что наделал?! – заорал он. – Ты же меня попалишь!!! Передача калифорния у меня дома, охренеть!!! Я вообще не понимаю, на что вы все рассчитываете! Он же ужасно радиоактивный! Следы его перемещения можно будет элементарно проследить даже полгода спустя! Ты никакой не аспирант, ты шпи…

Режиссер осекся и замолчал. Прямо ему в живот смотрело черное дуло пистолета.

– Хватит плакать! – сказала Чайникова.

Диана пила на холодной кухне коньяк и беспрерывно всхлипывала.

– Не плачь, встретишь другого, – добавила Люда. – Еще лучше, еще краше.

Грицак тихонько завыла.

– На свете три миллиарда мужчин! – назидательно сказала Чайникова.

Девушка налила себе еще коньяка.

– Многие любят кругленьких и аппетитных!

По лицу Дианы текли слезы. Она плакала так горько, что у Чайниковой разрывалось сердце.

– Завтра опять на базар, – сказала Грицак. – И никакой надежды.

Люда молчала. Она не знала, что сказать.

– На морозе. Каждый день. Никто на меня и не смотрит. Я толстая. Нос красный. Зубы кривые. В платке и в тулупе выгляжу на десять лет старше. Никуда не хожу. Ни с кем не знакомлюсь. А так хочется сказки! Чуда! Чтобы в один момент все изменилось!

Диана глотнула еще конька и опьянела окончательно.

– Скажи, Люська, чудеса бывают?

– Да каждый день, – с готовностью подтвердила Чайникова.

– И сегодня были? – прищурилась Грицак.

– Сегодня – нет, но, может, завтра случится сразу два? – растерялась Люда.

Диана на секунду замолчала, сделала еще один глубокий глоток, а потом опять горько заплакала.

– Как он мог так жестоко со мной поступить? – спросила она. – Он же пообещал. Он же дал мне надежду!

Чайникова молчала.

– Там точно гадюка! – закричала Ева. От страха ее короткие темные волосы встали дыбом. – Она шелестит!

– Ползи назад! – воскликнула Гнучкина. – На всякий случай!

Ершова задумалась. Шуршание то отдалялось, то приближалось.

«Вряд ли это змея, – подумала Ева, – гадюки зимой спят».

И она опять поползла вперед.

Проход был узкий, дышать становилось все тяжелее. Мокрые холодные стены, глиняные, склизкие, нависали над головой девушки.

– Эй, как ты там? – послышался сзади голос мадам.

– Ползу! – отозвалась Ершова.

Внезапно ее руки уперлись во что-то твердое, отличающееся от липкой грязи. В кромешной тьме девушка ощупала то, на что наткнулись ее ладони.

Ступеньки.

– С ума сойти! Тут ступеньки! – закричала Ева.

Мадам молчала, обдумывая поступившую информацию.

– Я в шоке! Не может быть! Это что, немецкий бункер? – наконец закричала она в ответ. Голос звучал глухо и был сильно искажен эхом.

– Почему немецкий? – удивилась Ершова. – Да и на бункер совсем непохоже.

– Значит, фашистские казематы! – не унималась Гнучкина. – Или тайник дореволюционный!

Она встала на колени и поползла вслед за Евой. Любопытство гнало ее вперед.

Рязанцев шел пешком по глубокому снегу. Ферма виднелась на холме, только на этот раз, в слабом свете луны, она выглядела еще более зловещей. У полковника сжалось сердце.

«Неужели я больше никогда ее не увижу? – подумал он, чувствуя, как его сердце наполняется отчаянием. – Я не понимал, как она мне дорога, пока не потерял ее».

Изо рта Рязанцева вырывался пар. Впереди, в сугробе, показалась его «десятка». Автомобиль стоял там, где его оставили Владимир Евгеньевич и Денис Чабрецов, тогда еще живой и здоровый.

Полковник скрипнул зубами, потом открыл багажник и взял мощный фонарь с галогенной лампой. Закрыв машину, он пошел дальше, к зданию. Рязанцев не знал, что именно будет искать там, один и в темноте, но его влекло к этому месту, словно магнитом. Владимир Евгеньевич совершенно ясно понимал, что Ева, скорее всего, мертва, но хотел быть как можно ближе к ней, живой или мертвой.

– Господи! – сказал он, поднимая голову к небу. – Мне нужно чудо! Одно маленькое, небольшое чудо. Пусть она останется жива. Пусть я смогу ее найти!

Полковник опустил голову, закурил и решительно пошел к ферме.

Кондрашкина тяжело дышала, пытаясь успокоиться. Она нервничала, женщину бил озноб. Вопреки обыкновению, Вероника Гавриловна не стала накладывать макияж и надевать ничего яркого, кричащего или сильно пахнущего, ограничившись простым коричневым пальто. Одевшись, доцент Кондрашкина поставила на пуфик в прихожей большую тяжелую сумку и посмотрела на себя в зеркало. Там отразилось усталое лицо, серое, землистое, с морщинками вокруг глаз.

Женщина ужаснулась. Она присмотрелась внимательнее. Между бровей залегла глубокая складка, щеки были дряблыми, овал лица потерял форму. Она так часто скрывала свое лицо под слоем косметики, что уже забыла, как на самом деле выглядит.

«Срочно! Отнести Чену то, что он хочет, потом пойти к косметологу, вколоть ботокс, заполнить морщины рестилайном и оплатить курс омолаживающих масок с водорослями», – в панике подумала она.

Вероника Гавриловна, не спуская глаз со своего отражения, тяжело опустилась на стул рядом с пуфиком.

– А смысл? – спросила она вслух себя. – Смысла-то нет. Ну омолаживающие маски, ну сброшу я пару лет. И что? Чего я этим добьюсь? Для чего цепляюсь за уходящую молодость? Жду принца?

Она засмеялась. Вероника Гавриловна Кондрашкина не была дурой и ясно понимала, что принца у нее никогда не было, нет и не будет.

«Разве что Слава? – спросила она саму себя, вспоминая о молодом человеке, который когда-то ухаживал за ней в институте. – Может, Слава и был моим принцем?»

Он любил ее, юную Веронику, так, как больше не любил ее никто и никогда. Тогда, много лет назад, Кондрашкина отказалась выходить за него замуж – ей грезились толпы поклонников, лимузины под окнами, моря алых роз и горы разбитых сердец. Слава был для нее слишком прост.

Теперь, после многих лет бесполезного ожидания, она поняла, что лучше него в ее жизни никого не было, нет и не будет.

Она сидела на стуле, смотрела на свое постаревшее лицо и представляла себе, как все было бы, стань Слава ее мужем, как бы он приходил домой, садился бы ужинать, какие бы у них были дети…

А в реальности она, уже зрелая женщина, без семьи, без детей, без перспектив, собиралась совершить должностное преступление ради платья жемчужного цвета. У нее таких платьев был целый шкаф – и синих, и красных, и золотых, и серебряных.

Сидя в прихожей рядом с тяжелой сумкой, Кондрашкина со всей очевидностью осознала глубокую ничтожность и бессмысленность своего существования. Ни семьи. Ни детей. Ни собаки. Ни кошки. Ни одной родной души кругом. Только гора платьев в шкафу.

Она заплакала, горько и отчаянно, впервые в жизни не боясь размазать макияж.

Маргарита же, напротив, пребывала в отличном настроении. Испуганный Коровкин купил ей чудесный костюмчик цвета сливочного мороженого, сережки с бриллиантами и пару розовых босоножек. Мать Риты так и не объявилась, и девушка изображала по этому поводу глубокое страдание. Они с Коровкиным улеглись в широкую постель, покрытую белоснежной шелковой простыней, и миллионер нежно обнял убитую горем подругу, но тут счастливое уединение нарушил звонок Маргаритиного мобильника.

– А вдруг это мама? – всполошилась красавица, изображая волнение.

Но это была не мама. Это был режиссер Селедкин. Увидев его номер, Марго быстро бросила жениху: «Это просто подруга» – и пулей помчалась в ванную.

– Чего тебе? – сурово спросила она запасного претендента на ее руку и сердце. – Че надо?

– Рита, – быстро и сдавленно прошептал Леонид Иванович, – спаси меня!

– Ого, – удивилась Марго, включая воду, чтобы ее беседа не достигла ушей Юрия Борисовича.

– У меня дома террорист!

– А-ха-ха-ха! – засмеялась Марго. – Ты еще скажи, что сам бен Ла… ну, самый главный мировой террорист, сидит у тебя на кухне и мастерит ядерную бомбу.

– Рита, это не смешно! Он меня убьет! Как только получит свой калифорний!

– Какую травку куришь? – заинтересовалась девушка. Стенания Селедкина ее ужасно смешили.

– Это не смешно! Это страшно! – зашипел режиссер. – Спаси меня! Я женюсь на тебе хоть завтра!

Маргарита подумала.

– Нет, завтра не надо, – ответила она после паузы. – Попозже, завтра я буду занята.

– Рита, будь человеком!

Девушка устроилась поудобнее и переложила телефон из левой руки в правую.

– А почему ты в милицию не позвонишь? – спросила она.

Леонид Иванович представил, как Чен рассказывает стражам порядка о его, Селедкине, охоте на будущую тещу с лопатой наперевес, и его передернуло от ужаса. Бомбы он боялся определенно меньше.

– В общем, звони в милицию, они тебя спасут, – с легким сердцем сказала Рита, отключила мобильный телефон и пошла обратно, на шелковые простыни, к верному Коровкину.

Подозрительный шелест Ева перестала слышать очень быстро – все звуки заглушила мадам Гнучкина, пробирающаяся по подземному ходу с грацией бегемота среднего размера. Она ухала, хлюпала, сопела, ругалась, застревала, а потом вновь продвигалась вперед.

– Где ступеньки, где? Далеко еще? – с любопытством спрашивала актриса.

Ершова подумала, что мадам, наверное, жалеет, что не стала в свое время археологом.

– Я на них лежу, – ответила Ева, – и чувствую их ладонями. Но тут ничего не видно!

– А впереди – что? – спросила Гнучкина.

– Ну откуда я знаю! – простонала Ершова. – Говорю же, не видно ничего. Сейчас я туда проползу и пощупаю.

Ева двинулась вперед, но вдруг рванулась назад, отчаянно завизжав.

– Там что-то мягкое! Прямо ковер целый! Шевелится!