Шпион в костюме Евы Хмельницкая Ольга

– Он там! – воскликнул Николай. – Вызывай группу захвата, а я пойду туда.

Он выскочил из машины и бросился к черному ходу в университет. Дверь закрывалась всего на один замок.

– Будь осторожен! – закричал другу вслед Олег.

Николай бежал к университету, держась под деревьями, которые скрывали его от глаз, наблюдающих, возможно, из темных окон кафедры.

Селедкин вылетел на балкон, упал и снова вскочил, мелко дрожа.

– Быстрее! – закричала Люда. – Сюда!

Она перепрыгнула через перила и повисла на тонких, дрожащих ветках винограда.

– Ты что? – испуганно взвизгнул Селедкин, – я же разобьюсь!

Стеклопакет за его спиной взорвался со звоном и грохотом. Чен стрелял режиссеру в спину.

– А-а-а-а, – громко, по-заячьи завизжал Леонид Иванович, быстро перелез через перила и вцепился пальцами в ветви.

Виноградные лозы затрещали.

– Леня, спускайся! – сказала Чайникова, голова которой кружилась от счастья. Он позвонил ей! Она ему нужна, она спасает его! И уж теперь точно, точно он, обязанный ей жизнью, будет с ней всегда.

Селедкин, в душе которого бушевали чувства, бесконечно далекие от какого-либо пафоса, принялся спускаться. Несколько веток под его ногами сломались. Режиссер замер, но хрупкие, скованные морозом палочки продолжали трескаться и оседать под его тяжестью.

– Люся, – громко сказал режиссер, ежась от мороза, – виноград не выдержит двоих. Кому-то надо спрыгнуть.

И он покосился на бывшую жену.

Чайникова посмотрела вниз. Земля была где-то очень далеко внизу.

– Люсенька, – проворковал Леонид Иванович, – там большие сугробы, они мягкие, как пух.

Люда молчала.

– Милая моя, – проникновенно продолжал Селедкин, – я очень, очень люблю тебя. Всегда любил, обожал, страдал и ни на секунду не забывал. Я исправлюсь, буду носить тебя на руках, мы снова поженимся, у нас родятся чудесные детишки. Только спрыгни, Люся. Спрыгни!

Вокруг стояла чудесная зимняя ночь. Падали большие пушистые снежинки. Фонари бросали на белоснежный снег круги уютного желтого цвета. Деревья были покрыты белоснежными шапками. Приближался Новый год, кое-где вспыхивали гирлянды, в некоторых окнах были видны украшенные лампочками елки. Запах тихого, семейного праздника уже разливался в воздухе.

Люда закрыла глаза.

– Хорошо. Я люблю тебя, Леня, – сказала она.

И отпустила руки.

Задыхаясь, Ева плыла вперед. Продвигаться было трудно, туннель был скользким, зацепиться – не за что. Желание открыть рот и вдохнуть становилось все нестерпимее. В груди появилась острая боль, разум практически перестал подчиняться девушке. Она действовала только согласно инстинкту самосохранения, который не давал ей расцепить зубы. Внезапно Ершова ударилась головой о какое-то препятствие впереди. Стена? Рефлекторно, уже ничего не соображая, она рванулась вверх.

И вынырнула на поверхность. Воздух был чистым и прохладным, откуда-то дул ветерок. Не сдерживаясь, девушка заплакала, и ее слезы смыли с глаз жидкую грязь. Она дышала, дышала и никак не могла надышаться.

– А ведь Гнучкина, – громко сказала Ева в темноту, – гораздо толще меня. Точно застрянет. Да и возраст уже не тот.

Набрав в грудь как можно больше чистого, прозрачного, как слеза, воздуха, девушка снова нырнула в липкую жижу.

– Дай мне поесть, – попросил Диану Коровкин, – я сегодня ничего не ел. Ты знаешь, я сначала участвовал в ралли, потом завез машину на СТО, затем ухаживал за Маргаритой, после этого забрал машину из ремонта, потом бегал с Ритой по магазинам, а после этого лег спать, но заснуть не смог.

– Это от голода, – кивнула Грицак, роясь в холодильнике, – голодный мужчина – зрелище одновременно жалкое и страшное. Он способен на любые выкрутасы.

Диана, чисто умытая, переодевшаяся в хорошенькое домашнее платьице на бретельках, вытащила из холодильника большую кастрюлю.

– Что это? – прошептал Юрий Борисович, надеясь на чудо.

– Борщ.

Чудо свершилось! Коровкин глупо заулыбался и привалился к стене.

Через минуту девушка поставила перед мужчиной дымящуюся тарелку с большим куском говядины.

– Ты, наверное, дипломированный повар, – сказал Юрий Борисович несколько минут спустя, отодвигая тарелку, уже совершенно пустую.

– Нет, я дипломированный филолог, – отозвалась Диана. – Но применение моей специальности трудно найти. Моя мама – учительница русского языка и литературы, но в Москве я не могу устроиться, потому что я – гражданка Украины, уроженка Севастополя, и у меня нет прописки.

– Ты даже не представляешь, какие это мелочи, – пробормотал Юрий Борисович. Он был сыт и доволен, как кот. Впервые за много месяцев Коровкин почувствовал, как его отпускает внутреннее напряжение, в душе воцаряются тишина и покой, и недостижимая мечта о крупной, веселой, решительной женщине в окружении ватаги кругленьких ухоженных ребятишек и собаки перестает мучить его своей недостижимостью, потому что она – уже почти реальность.

– Извини, но я хочу спать, – пробормотал он, – ты живешь одна?

– Нет, – всполошилась Грицак, – то есть ты оставайся и живи, сколько хочешь, но у меня есть подруга Люда. Правда, она куда-то ушла. Я проснулась, а ее уже нет!

– Она – пилот «УАЗа»? – спросил Коровкин, с трудом приоткрывая один глаз.

– Да, – кивнула Диана.

Юрий Борисович встал и пошел в спальню вслед за Дианой.

– А для твоей подруги борщ остался? – уточнил миллионер, падая на продавленный диван, застеленный по случаю его визита белоснежным батистовым постельным бельем, – а то, может, я съел ее ужин?

– Там еще много, – успокоила его девушка и легла на диван рядом с Коровкиным.

Но как только Диана оказалась на горизонтальной поверхности рядом с Юрием Борисовичем, сон с молодого человека мгновенно сдуло без следа.

Люда пролетела всего пару сантиметров, когда ее поймала за шиворот чья-то крепкая рука. Через мгновение трепыхающаяся и протестующая Чайникова оказалась на балконе.

– С ума сойти, – сказал Чен, – какими преданными бывают русские женщины!

Он перегнулся через перила.

– Эй ты, слизняк! – рявкнул Ли Минь висящему на ветвях Селедкину. – Вылезай!

Вместо этого режиссер стал быстро спускаться. Чен перегнулся через перила и подергал за виноградные лозы. Селедкин, успевший было добраться до уровня второго этажа, испуганно заметался.

– Я же сказал тебе, вылезай! – повторил Чен. – А то я просто пристрелю тебя, и все.

И он прицелился в режиссера из своего большого черного пистолета. Снизу раздался испуганный визг.

– Вот видишь, – сказал Ли Минь, – твой кавалер мало того, что подлец, он еще и трус.

Люда тяжело дышала. Воспоминание о том, как она разжала руки и летела в воздухе, было острым и страшным. Смерть казалась слишком близкой.

– Спасибо, – сказала она, тяжело дыша, – это был с твоей стороны благородный поступок, хоть ты и террорист.

Чен заулыбался.

– Это у тебя Стокгольмский синдром начинается? – спросил он.

Чайникова, ничего не ответив, села в кресло, стоящее в углу балкона. Когда-то, будучи замужем за Селедкиным, она очень любила в нем дремать.

– Я прежде всего мужчина, – продолжил Чен, – и я ценю преданность и благородство. И уверяю тебя, что творческая личность, готовая в любой момент предать, ничуть не лучше меня. Чтобы спасти свою шкуру, некоторые беспринципные личности вроде твоего кавалера могут делать любые пакости.

Он замолчал и пристально посмотрел на Люду.

– Ты и правда была готова умереть за него? – спросил Чен.

– Ага, – кивнула Чайникова.

Ли Минь перегнулся через перила и стрельнул вниз. Режиссер опять испуганно заскулил.

– Вылезай немедленно! – крикнул он вниз. – Не бойся, я не кусаюсь!

Ветви задрожали. Селедкин, подвывая от ужаса, лез наверх. Он добрался до перил и тяжело перевалился на пол. На Люду, сидящую в кресле, ее бывший муж смотреть избегал.

– Молодец, – сказал Чен. – А теперь пойдем звонить. Время идет, а я все еще без калифорния!

Он повернулся и ткнул в Люду пальцем.

– А потом, когда я получу наконец то, что надо, ты поедешь со мной в Хабаровск, – сказал он. – Машину водить умеешь?

Чайникова кивнула.

– Помни, что я спас тебе жизнь, – добавил он. – И ты передо мной в долгу.

– Я помню, – сказала Люда.

– Поедешь со мной?

– Нет.

– Не «нет», а «да», – рявкнул Чен с угрозой, – поспорь еще со мной!

Он взял телефон и набрал номер. Он хотел получить калифорний и уехать в Италию, в дом с бассейном, к гаражу на четыре машины. Местный российский цирк Ли Миню уже начал надоедать.

Вероника Гавриловна Кондрашкина заперлась в ванне и забаррикадировалась там, используя все доступную мебель.

– Ужас! – шепотом причитала она. – Я-то думала, что он защититься хочет, что ему ученая степень нужна, а парень-то, оказывается, совсем за другим охотится!

Кондрашкина, крупно дрожа, присела на коврик перед дверью, к которой чуть раньше придвинула шкаф. Впрочем, пока в ванную никто не рвался, но Вероника Гавриловна не сомневалась, что это – вопрос времени. Она сидела и прислушивалась так старательно, что у нее начало шуметь в ушах.

– Ему нужен калифорний! – шептала Кондрашкина, держась рукой за сердце. – А я ему принесла готовую диссертацию. Теперь он меня убьет, это точно!

Находясь в полном отчаянии, женщина распахнула дверцы шкафчика, набитого мужской косметикой: туалетной водой, средствами по уходу за кожей, гелями, муссами, пенкой для волос и всевозможными дезодорантами. Режиссер Селедкин знал толк в том, как должен выглядеть современный метросексуал творческой профессии. Чуть повыше на полке шкафчика стояла большая стеклянная ваза, в которой лежал набор для педикюра.

– Лучшая защита – нападение, – пробормотала Вероника Гавриловна и сжала в руках тяжелый стеклянный сосуд, предварительно вытряхнув из него все педикюрные аксессуары.

Потом она принялась тихонько отодвигать шкафчик и освобождать выход из ванной комнаты.

Почти бесшумно Олег выдавил замок и проник в темный спортзал. Кафедра располагалась на шестом этаже, туда вела широкая пустая лестница. В университете было совершенно темно, на улице – пасмурно, луна не светила, и Олег с трудом находил дорогу. В кармане у него лежал пистолет. Молодой человек шел вверх быстро, но бесшумно – в университете было тихо, как в склепе, и его легкие шаги все же отзывались эхом.

– Он там, там, – прошептал сам себе Скляров, – сейчас я узнаю, кто он – тот, кто готов продать террористам сырье для производства ядерной бомбы.

Внутри у него все закипело.

«К сожалению, некоторые люди готовы на все ради денег, – подумал он, поднимаясь все выше и выше, – даже на преступление. А потом из этого калифорния сделают бомбу, которая посеет смерть, страдания и принесет огромное горе. Но этому человеку все равно – он получит свои деньги, а дальше – хоть потоп. А ведь ему, этому человеку, доверяли – и руководство университета, и в министерстве, где знают, что за сокровище хранится у нас на кафедре».

Внезапно Олег остановился.

– И вообще, – в ужасе прошептал он, – никто не знает, сколько он – преступник – уже продал калифорния из того полукилограмма, что хранится у нас в сейфе в лаборатории! Может, это уже не первый случай?

Он крепко сжал в ладони пистолет и побежал вверх еще быстрее.

Ева ушла под воду, изо всех сил работая руками. Она доплыла до места, где проход сужался, пошарила там и, никого не обнаружив, вынырнула обратно. Несколько раз хрипло вдохнув, девушка снова ушла под воду. Но и в этот раз проход оказался пустым.

– У нее закончился воздух, – прошептала Ева, – у Гнучкиной закончился воздух. Она так и не поплыла! Только не это!

По щекам Ершовой покатились слезы.

– Она мой друг, – негромко сказала Ева вслух, вспоминая, как актриса делала подкоп под столб, к которому она была прикована Чен Ли Минем, как они бежали по снегу, как мадам отдала ей свой свитер и носки, хотя сама дрожала от холода, и как Гнучкина расплавила струей пламени цепочку наручников Евы, освободив ее руки.

Захлебываясь рыданиями, Ершова снова нырнула. На этот раз девушка проплыла дальше. Она изо всех сил отталкивалась руками и ногами, ощущая боками скользкие стенки туннеля и ударяясь коленями об остатки ступенек на его дне.

Ни на что уже не рассчитывая и находясь в полном отчаянии, Ева протянула руки вперед. Ее пальцы нащупали ладони мадам Гнучкиной. Женщины изо всех сил сцепили руки, Ершова подалась назад, но актриса не сдвинулась с места. Она застряла.

Коровкин покосился на лежащую рядом Диану. Девушка встретилась с ним глазами, и ее щеки покрыл легкий румянец. Юрий Борисович приподнялся на одном локте и с удовольствием посмотрел на Грицак. Она была такой круглой, такой аппетитной и такой натуральной, что у него перехватило дух.

– Иди сюда, – шепотом сказал он Диане, хотя та и так была совсем рядом с ним.

Он сдавил ее руку. Ее ладошка оказалась удивительно крепкой.

– Филолог, – засмеялся Коровкин.

Он приподнял девушку, стянул ее платье через голову, и она обвила руками его шею.

– Ты похожа на восточную одалиску, – пробормотал Юрий Борисович, – почему мне раньше попадались только худые и нехозяйственные!

– И не филологи.

– Да, – подтвердил хозяин «Хладожарпромторга», – ни одного филолога. Даже удивительно.

Он расстегнул рубашку, снял ее, бросил на пол и перевернулся на спину.

– Иди сюда, наверх, – сказал он Диане, – я хочу тебя видеть.

Девушка поменяла позицию, слегка стесняясь своего слишком – по ее мнению – пышного бюста.

– Мне нравится твоя грудь, – промурлыкал Коровкин, чувствуя себя котом, который добрался до цистерны с валерьянкой.

И он слегка ущипнул Диану за сосок. Девушка вспыхнула, как от удара током, а потом наклонилась и впилась в губы Коровкина страстным поцелуем.

Рязанцев шел по туннелю. Сквозило. Где-то впереди послышался плеск. Владимир Евгеньевич напрягся, прислушался, но все было тихо.

«Показалось, – подумал полковник, – или, может, крысы?»

Он посветил на стены. Луч света упал на старинные замшелые кирпичи. На полу лежали какие-то коробки с полуистлевшей бумагой.

– Архивы? Библиотека? Потом разберемся, – сказал он, перешагивая через ящики.

Ему снова послышался плеск, как будто в воду упало что-то тяжелое. Рязанцев замер, прислушался, а потом побежал, пригибаясь в узком проходе и стараясь не цепляться плечами за выступающие кирпичи. Луч света плясал в коридоре, выхватывая пятна плесени и свисающую паутину. Раз или два полковник поскальзывался, наступив на какую-то липкую грязь, и с трудом удерживался на ногах. Сквозняк становился все сильнее и сильнее.

Внезапно Владимир Евгеньевич выбежал на открытое пространство. Он оказался в высоком пустом помещении. Плеск послышался громче и явственнее. Луч света от его фонаря высветил основание ступенек, уходящих под воду, на поверхности которых никого не было – только небольшие волны. Отбросив фонарь, полковник рухнул животом на неровный кирпичный пол и запустил обе руки в воду.

Кондрашкина пробиралась по коридору, сжимая в руке тяжелую вазу. Она слышала голоса – Ли Минь разговаривал с кем-то на балконе.

«Это он с сообщниками общается, обсуждает свои преступные планы», – поняла Вероника Гавриловна, прижимаясь к стене.

Она взвесила на ладони вазу и крадучись двинулась вперед. Добравшись до комнаты, Кондрашкина юркнула за кресло и там притаилась. Потом она осторожно выглянула. Чен стоял на балконе и разговаривал с кем-то по телефону. Рядом с ним стояла рыжая девушка. По полу были рассыпаны осколки стеклопакета. Селедкина видно не было.

«Предатель, – подумала Вероника Гавриловна, – сын великого ученого, знаменитый режиссер, а туда же! Спрятал в своей квартире террориста и помогает ему добыть сырье для производства ядерной бомбы! Позор!»

Кондрашкина заскрежетала зубами. Она терпеть не могла терроризм и террористов.

– Мне нужен калифорний, – тем временем громко сказал Ли Минь в трубку. – А Кондрашкина принесла мне какую-то поганую диссертацию! За кого она вообще меня держит!

Вероника Гавриловна густо покраснела. Голос в трубке что-то ответил, но ни слов, ни голоса разобрать было нельзя.

– Возле университета? У черного входа? Через полчаса? – переспросил Ли Минь. – О’кей, я буду! Пошли, – махнул он рукой Люде.

В эту секунду из-за перил показалась голова режиссера.

– Я здесь, – сказал Леонид Иванович, перелезая на балкон, – боюсь спускаться, уж больно ветки тонкие.

Ли Минь захохотал, а потом поднял пистолет и выстрелил в сторону Селедкина. Режиссер испуганно взвизгнул и отпрыгнул. Чен снова поднял пистолет и прицелился.

– Помогите! Убивают! – закричал Леонид Иванович, в ужасе глядя на оружие.

– Ага, – согласился Ли Минь и выстрелил еще раз.

На этот раз пуля прошла совсем рядом с головой Леонида Ивановича. Режиссер, которого сложившаяся ситуация страшно нервировала, подбежал к перилам и начал быстро перелезать, хватаясь за виноградные ветки, уже порядком потрепанные, но зацепился брюками. Ли Минь выстрелил в воздух. Ткань затрещала. Потерявший равновесие Селедкин повис вниз головой. Одна его нога в ботинке торчала над краем балкона, другой он дрыгал в воздухе.

– Люся, держи меня! – закричал режиссер.

Но Чайникова не успела даже пошевелиться. Чен выстрелил еще один раз, Селедкин дернулся, раздался треск разрываемых брюк, и нога исчезла.

– А-а-а-а-а!!!

Крик оборвался, послышался глухой удар о землю.

– Вот и проверим, – сказал Ли Минь, засовывая пистолет в карман, – такие ли там мягкие сугробы внизу, как тебе вешал на уши твой кавалер.

Люда кинулась к перилам и посмотрела вниз. Леонид Иванович лежал на снегу без движения. Через секунду, впрочем, он зашевелился и принялся отползать в сторону. В этот момент Вероника Гавриловна бросилась вперед и изо всех сил огрела Чена, с неподдельным интересом наблюдающего за ползущим режиссером, вазой по голове. Она думала, что Ли Минь рухнет, как подкошенный, но вместо этого мужчина удержался на ногах и медленно к ней повернулся. Его лицо было искажено яростью.

– Я убью тебя, Кондрашкина! – закричал он и вновь выхватил из кармана пистолет.

С диким криком Люда бросилась вперед и вцепилась террористу в руку. Грянул выстрел. Пуля попала в телевизор, взорвавшийся со страшным звоном и грохотом. В наступившей после этого тишине стали слышны крики всполошившихся соседей. Ли Минь взмахнул рукой, пытаясь стряхнуть повисшую на нем Людмилу.

Кондрашкина, чья отвага уже совершенно иссякла, кинулась бежать по коридору обратно в ванную, отступая на заранее подготовленные позиции.

– Спасите! Милиция! Караул! – истошно кричала она.

В этот момент Ли Минь стряхнул Чайникову, бросил ее на пол, придавил ногой и направил пистолет ей прямо в лоб.

– Уходим, – негромко сказал Чен Люде, – будешь моей заложницей. Если вякнешь или дернешься, пристрелю!

Он схватил Люду за шиворот и поволок ее по коридору.

Олег, тяжело дыша, остановился перед входом в лабораторию. За дверью послышались шаги – человек, который собирался продать ценный радиоактивный металл террористам, был там. Что-то звякнуло. Яровенко осторожно спустил пистолет с предохранителя. В здании стояла полная тишина и была темно, и только под дверью лаборатории иногда мелькал лучик света.

– Кто там? – спросил сам у себя Олег, – кто же преступник?!

Он подошел к двери и тихонько потянул ее на себя. Створка бесшумно поддалась. Яровенко зашел, стараясь не шуметь. Возле стола, на котором лежал маленький зажженный фонарик, стоял человек в костюме химзащиты и респираторе. Он складывал в большой металлический ящик небольшие свинцовые контейнеры.

– Руки вверх! – воскликнул Олег, направляя на человека пистолет.

Тот быстро повернулся и снял респиратор. Яровенко изумленно опустил пистолет. Он узнал своего шефа, профессора Ивана Ивановича Селедкина.

Ершова задыхалась, но не отпускала пальцы Гнучкиной, которые с каждой секундой слабели.

«Сейчас мы умрем вместе, – подумала Ева, из последних сил стараясь вытащить мадам, – я не могу ее отпустить, просто не могу».

Вдохнуть хотелось все нестерпимее. Девушка с ужасом почувствовала, как пальцы Гнучкиной потеряли силу и отпустили руки Ершовой. Последним усилием Ева вцепилась женщине в рукав и вдруг почувствовала, как чьи-то руки крепко схватили ее за ноги. Инстинктивно девушка поджала ноги, но руки не отпустили ее, а настойчиво потащили наверх. При этом девушка изо всех сил держалась за одежду актрисы. Через секунду кашляющая и задыхающаяся Ева показалась на поверхности и рывком вытащила подругу.

– Быстрее, быстрее, – бормотала девушка.

Чьи-то сильные руки одним движением подняли ее из воды и поставили на пол. Потом человек взял на руки мадам, перебросил ее через колено и сильно нажал на спину.

– Кхе-кхе! – закашлялась Гнучкина, отплевываясь.

Ева сидела на полу и беззвучно плакала. Сил встать у нее не было.

Кто-то провел ладонью по ее волосам. Девушка почувствовала знакомый запах – табак, туалетная вода «Данхилл», капелька мужского пота и чуть-чуть бензина – и ее сердце застучало часто-часто.

– Привет, – сказал прямо у нее над ухом голос Владимира Евгеньевича Рязанцева.

От этого простого слова у Ершовой навернулись на глаза слезы. Девушка повернула лицо и посмотрела на полковника. Он осунулся и посерел от усталости, но глаза светились счастьем.

– Привет, – сказала девушка и, вопреки всякой субординации, обняла Рязанцева за шею.

Он прижал ее к себе – отчасти по-отечески, отчасти по-мужски, чувствуя, как она похудела и как под тонким свитером выпирают кости.

– Я люблю тебя, Володя, – сказала Ершова, – я влюбилась в тебя много лет назад. С первого взгляда. И я рада, что ты мой начальник и нашел меня сегодня.

Рязанцев ничего не сказал. Он улыбнулся, потом отпустил Еву и поднял с пола фонарь.

– Идти сможете? – спросил он женщин. – Тут недалеко. Надо только выбраться на поверхность, а потом я отвезу вас домой.

Ершова и Гнучкина вцепились в правую и левую руки полковника, и он потащил их, усталых и шатающихся, к выходу из лабиринта.

Рязанцев и Ева приехали прямо на работу. Гнучкина отправилась в больницу.

– Не хочу я домой, – грустно вздыхала актриса, – мои дети – эгоисты, они, наверное, и не заметили моего отсутствия и даже не ищут маму. А все потому, что в детстве я работала на трех работах, чтобы купить все, что они хотят, и разбаловала их. Так они и выросли жуткими материалистами.

Когда Рязанцев и Ева, все перепачканные грязью, прибыли в кабинет полковника, туда уже доставили профессора Селедкина, который держался уверенно и с достоинством.

– Ну что вы? – изумленно развел руками Иван Иванович. – Я просто хотел проверить, на месте ли калифорний! Периодически необходимо проводить инвентаризацию. Я забочусь о сохранности этого элемента денно и нощно! Кстати, у меня на пропуске написано: «Доступ в учебные помещения – круглосуточный». Так что я просто делал свою работу!

Рязанцев переглянулся с Сергеевым и Яковенко. Ева, глаза которой ярко выделялись на измученном лице, покачала головой – она понимала, что доказать, скорее всего, ничего не удастся.

Чайникова горько рыдала.

– А вдруг он сломал ноги? – говорила она, давясь слезами. – Или руки? Или, например, голову? То есть шею!

Чен вел «Форрестер» Селедкина по улицам Москвы, направляясь к университету.

– Нет, – просто ответил Ли Минь, – голову он не проломил, он же полз, видела? Люди без головы не ползают, уж я-то знаю. Только курицы.

– Как ты мог так жестоко с ним поступить? – продолжала рыдать Люда, заламывая руки.

– Я вообще ужасный человек, террорист и убийца, – с удовольствием пояснил Чен, – но твой кавалер был не лучше – помнишь, как он уговаривал тебя прыгнуть вниз?

– Это не кавалер, – всхлипнула Чайникова, – это бывший муж.

– Ну да, полная беспринципность – весь в своего папеньку, – сказал Чен. – Яблоко от яблони недалеко падает.

– Ничего подобного, – взвилась Людмила. – Иван Иванович – золотой человек, просто немного рассеянный.

– Ха-ха, – окончательно развеселился Ли Минь, – насчет «золотого» ты несколько погорячилась. Особенно если учесть, что именно профессор Селедкин долго предлагал руководству нашей террористической организации купить у него калифорний. Мы сначала думали, что это ЦРУ выманивает членов нашей группы – на живца, так сказать. А потом оказалось, что все правда – профессор предлагает казенный радиоактивный металл по своей собственной инициативе. Вот я и приехал. Мы, вообще-то, не предполагали никаких осложнений, но мне тут, в России, все принялись активно мешать – и ФСБ, и рядовые граждане вроде тебя и Кондрашкиной, из-за которой я чуть не схлопотал сотрясение мозга. Гады! Правда, некоторые помогали, типа слизняка Селедкина, но содействие его зиждилось на страхе и желании спасти свою поганую шкурку. Ты знаешь, что он чуть не убил свою будущую тещу? Вернее, пытался убить, но не получилось?

Люда слушала Чена ни жива ни мертва.

– Почему ты мне все это говоришь? – спросила она наконец. – Думаешь, я никому не скажу?

– Конечно, не скажешь.

– Потому что убьешь меня? – уточнила Люда.

– Обязательно, – кивнул Ли Минь.

Он свернул к университету и подъехал к черному входу. Там в тени деревьев стояла высокая человеческая фигура.

– Вот он, наш профессор, – сказал Чен.

В этот момент Людмила рывком выхватила пистолет из кармана террориста и нажала на курок. Грянул выстрел, лобовое стекло «Форрестера» разлетелось вдребезги. Высокая фигура, которая принадлежала вовсе не профессору Селедкину, а Олегу Склярову, лейтенанту ФСБ, бросилась вперед. Ли Минь дрался, как лев, пачками раскидывая в сторону бойцов группы захвата, которые появились на месте действия буквально из-под земли, поднявшись из высоких сугробов, но в конце концов Чена удалось скрутить. В последний момент Олег сумел вытащить изо рта Ли Миня капсулу с ядом, которую террорист намеревался проглотить.

– Нет, так не пойдет, – сказал Скляров, разжимая зубы Чена ножом и вытаскивая капсулу, – ты пойдешь под суд, сволочь террористическая!

Потом Олег подошел к Люде и взял пистолет из ее дрожащих пальцев.

– Молодец, – сказал он девушке, – не растерялась! Такая красивая девушка – и такая смелая.

Люда несколько секунд молчала, пытаясь осмыслить произошедшее и понять, что все уже закончилось.

– Как вы себя чувствуете? – продолжал интересоваться Олег, и в его голосе засквозил не только профессиональный интерес к этой стройной рыжей красавице.

– Я хочу домой, торта и спать, – заплакала Чайникова. – Отвезите меня, пожалуйста! Только сначала надо подобрать Селедкина, это мой бывший муж, который хотел убить свою будущую тещу. К сожалению, он выпал с третьего этажа.

– Конечно, – заулыбался Олег, обрадовавшись информации о том, что в настоящее время мужа у девушки нет. Бывший муж, да еще и выпавший с третьего этажа, не считался. – Сейчас сдам рапорт полковнику и поедем домой.

Через полчаса Скляров с удовольствием приступил к выполнению обещания. Селедкину, сломавшему правую руку, левую ногу, два ребра и получившему сильное сотрясение мозга, было предъявлено обвинение за покушение на убийство мадам Гнучкиной, а Люду Олег, купив большой торт с черной смородиной, повез к себе домой. Проводить антишоковую терапию.

– Вот и все, – сказал Рязанцев Еве. Только что они передали Чен Ли Миня генералу Томпсону, специально прилетевшему за террористом из Англии, а после этого навестили Чабрецова, который быстро шел на поправку.

– Он много знает? – спросила Ершова шефа.

– Чен-то? Очень, – кивнул полковник.

Сильно похудевшая Ева сидела в его кабинете на высоком стуле, и он не мог отвести взгляд от ее коленей.

– Может, еще кофе? – спросил Владимир Евгеньевич, вставая из своего кресла и обходя стол кругом.

– Давайте я сделаю, Владимир Евгеньевич, – сказала Ершова. – А вы пока посидите, отдохните.

Она встала – высокая, худая и очень стройная, и подошла к кофеварке, повернувшись к нему спиной. Рязанцев смотрел не только на ее затылок и чувствовал, что от его сердца словно летят искры. Он вытащил из ящика стола две чашки, достал две ложечки и поставил все это рядом с кофеваркой, слегка коснувшись плечом Евы.