Темное прошлое прекрасного принца Хмельницкая Ольга

– Он тебя бросил, – подсказал рокер.

– Нет.

– Тогда ты его бросила.

– Тоже нет.

– Обстоятельства вас разлучили.

– Опять не угадал.

– Ты встретила другого, была потрясена его талантом и влюбилась.

– Идиот!

– Ну ладно, шучу, – грустно сказал Валера, – ну куда мне, лаптю. Позорить только тебя.

– Извини, – вздохнула Ксения, – на самом деле он оставил меня в трудную минуту. Это серьезный поступок?

– О да, – согласился рокер, – хуже не бывает!

– Он меня оставил, а сам убежал и спрятался. Закрылся на шпингалет.

– Нет ему оправдания! Оставить такую красивую девушку, с изумительными глазами цвета меда, с шелковыми волосами, струящимися по стройным плечам аки водопады, с ноготками как драгоценные жемчужины, с ногами, похожими на ростральные колонны в Петербур…

– Ладно, хватит, – оборвала его Ксения, глядя на приготовившийся оркестр и Диму Шелковина, замершего с дирижерской палочкой в позе издыхающей мышки-полевки, – как мы будем петь, если музыканты не знают нот песни про отважного контрабандиста и всех остальных песен, которые ты насочинял?

– Значит, будем петь без сопровождения, – нашелся Валера, – а потом музыку допишут на пленку. Звукорежиссеры, они еще и не такое умеют.

Попросив оркестр замолчать, Ксения и Валера дружно затянули песню. В студии мгновенно стало тихо, как в студенческой аудитории во время летних каникул. Гаврилов закашлялся. Рем открыл рот и забыл закрыть. Васька заткнула уши и на всякий случай зажмурила еще и глаза. Толстая литавристка прикрылась литаврами, как древнеримский воин щитами. Дима удивленно листал ноты, резко выйдя из образа умирающего грызуна. Звукорежиссеры в недоумении переглядывались, а парочка у микрофона изо всех сил наяривала:

– Это что? – прошептал Рем, хватаясь за печень. – О чем это они?

– Неплохо! – воскликнул пианист Гаврилов. – Произведение посвящено работнику контрабандной промышленности. Может, и станет популярным в определенных кругах.

– Кошмар, – сказала Василиса, – что мы будем делать с Михалковым? Первые две строчки – это из его стихотворения!

– Не страшно, – вяло махнул рукой дирижер Шелковин, – это же пародия, а не плагиат! Как Таня Гроттер и Гарри Поттер, например. Тем более мелодия совсем другая.

– А почему они поют без оркестра? – продолжал страдать продюсер. – Где сопровождение?

– Ну мы же не знаем нот! Как мы можем играть? – удивился Шелковин. – Вот послушаем сейчас их песни и сымпровизируем что-нибудь.

– Это катастрофа, – заламывал руки Рем, – дичь полная! Недаром этот урод приехал с веревкой на шее! Поймать бы его за нее и пове…

– Спокойно! – скомандовала Василиса. – Мы должны быть благодарны этому человеку. В конце концов, именно из-за него Ксения прибыла сюда и поет.

– А смысл? – страдальчески изогнулся продюсер и, запустив руки в благородную шевелюру, вырвал несколько клочков. – Мы все равно эти тупые частушки не продадим.

– Да ладно вам! – с энтузиазмом откликнулся Гаврилов. – Конечно, продадите. Пусть поют дальше. Я лично слушаю с большим интересом.

– И я, – добавил Дима Шелковин слабым голосом.

– Главное – грамотная маркетинговая политика, – добавила толстая литавристка.

Ксения и рокер допели песню и теперь шептались у микрофона.

– Ну пойте, пойте! Чего ж вы замолчали? – подбодрил их Рем. – У вас еще два часа десять минут. Все, что вы споете, мы смикшируем, сведем, дополним спецэффектами, запишем на диск и присовокупим туда же видеоролик с места событий. А потом попытаемся продать. И будем, глядя в небо, надеяться, что у нас купят хотя бы три экземпляра.

Дюк и Валера переглянулись. Рокер попытался снять с шеи веревку.

– Нет-нет, – попросила Василиса Николаевна, – веревочку не снимайте. Так колоритнее!

В этот момент у Рема зазвонил телефон.

– Але! – сказал он в трубку. – Василиса, это тебя, – повернулся он к Сусаниной. – Милиция.

Василиса Николаевна взяла трубку и быстро вышла из студии. Сердце почему-то заколотилось быстро-быстро, а дыхание перехватило. Никогда ей еще не звонили из правоохранительных органов, а уж если ее разыскивали через начальство, то это значило, что случилось что-то из ряда вон.

…Петр Петрович налил себе водки и залпом выпил. Напротив, завернувшись в плед, сидела его жена. Ее тонкое нервное лицо осунулось и потемнело.

– Майя ее убила, – сказал Сусанин. – Или Алена. Больше некому.

– Кто ее нашел? – спросила Василиса Николаевна.

– Полинку? Сантехник. Кран в ванной был открыт, залило соседей внизу. Они вызвали сантехника, тот – МЧС, а МЧС – милицию.

Сусанина опять заплакала.

– За что? – спросила она сквозь слезы.

Петр Петрович молчал.

– А может, это Роман ее убил. Из-за денег, – сказал он, – формально-то они еще не разведены. Он вдовец, деньги и имущество на троих – тебе, мне и ему. А теперь считай: у нашей дочери было три машины – две ее личные, и еще одну она подарила Роману, а он потом ей вернул. Плюс квартиры в Москве и Ялте и дача в Подмосковье. И еще счет в банке. Все это разделят.

– Они могли убить ее вместе. Роман и Майя, – сказала Василиса.

Ее звонкий, хорошо поставленный голос охрип от горя.

– Возможно, – кивнул Петр Петрович, – а сережку у Алены они просто стащили, чтобы подставить сестру. Чего вообще можно ожидать от людей без стыда и без совести? Интересно, у них есть алиби?

Сусанин встал и открыл форточку. В кухню ворвалась струя прохладного осеннего воздуха.

– Ну какое у них может быть алиби? – пожала поникшими плечами Василиса. – Они живут одни, куда хотят, туда и идут. Ночью у них вообще не может быть никакого алиби. А ключи у бывшей лучшей подруги и бывшего любимого мужа точно есть. И не верю я, чтобы милиция не пришла к тем же выводам.

– Это Чабрецов-то? – сказал Сусанин. – Я согласен с тобой, Вася. Он, конечно, ужасная дрянь, обезьяна-гамадрил, но он не дурак. Алена-то от смерти Полины не получит ничего, а эти соколики – получат, и много. Так что это они, скорее всего. Я верю, что большинство преступлений совершается из-за денег, – добавил он.

Василиса встала, подошла к холодильнику, достала пакет яблочного сока и налила себе в чашку.

– А может, – предположила она, глотая ледяную жидкость и совершенно не чувствуя вкуса, – они предложили Алене поделиться имуществом? И она убила нашу дочь по просьбе Майи и Романа?

В дверь постучали.

– Это еще кто? – недоуменно спросила Василиса.

Сусанин поднялся и пошел в прихожую.

– Сейчас посмотрю.

Он вышел в коридор. Щелкнул замок. Дверь распахнулась, и в прихожую ворвалась Лиза Гондураскина.

– Майя, как это могло произойти? Кто ее убил? – спросила Алена сестру. Они сидели в кафе и смотрели на проезжающие машины.

Майя, одетая в пиджак цвета темного шоколада, пожала плечами и опустила вниз свои серые глаза.

– Ну подумай, – продолжала Алена, – кроме вас, тебя и Романа, никто не мог вытащить сережку у меня из кармана. Куртка висела в прихожей, и вы мимо нее проходили. Так что подозреваемых всего трое – я, ты и Роман.

О том, что это может быть еще и Олег, Алена старалась не думать.

– Ты же сама говоришь, – парировала сестра, – что всю ночь ездила то туда, то сюда, общалась с разными людьми. Сережку мог вытащить кто-то из них. Не обязательно это произошло вечером.

– Да, это еще пятеро, – согласилась Алена, – один из них – мой сосед, с которым я познакомилась вчера вечером, еще трое – продюсер Рем Фильчиков, певица Ксения Дюк и футболист Игорь Пуканцев, которым нет до Полины никакого дела, да еще Василиса Николаевна Сусанина, мать погибшей.

– А ты уверена, что никто из четверых, исключая Василису, никак не связан с Полиной? Ни Рем, ни Пуканцев, ни Ксения, ни твой сосед?

– Уверена, – ответила Алена после паузы, коря себя за малодушие.

– Может, Рем был ее любовником? Все-таки он начальник Сусаниной, мог быть и с Полиной знаком. Хотя вряд ли, она бы мне, как лучшей подруге, рассказала.

– Вот-вот.

– Может, Пуканцев или Ксения – внебрачные дети Петра Петровича?

Сердце Алены екнуло:

– Чушь. Ксения из Выборга, о родителях Игоря все известно. К тому же у них в десять раз больше денег, чем было у Полины.

Сестры откинулись на стульях и посмотрели друг на друга.

– Кстати, почему ты призналась, что это моя сережка? – грустно спросила Алена, меняя тему. – К нам бы вообще не было бы никаких вопросов.

Майя в смятении принялась поправлять свой шоколадный пиджак.

Они уже все спели и теперь сидели в углу на диванчике.

– Я передам тебе твою одежду с оказией. Если ты, конечно, передумал вешаться, – церемонно сказала Ксения.

– А как же гастроли? – спросил Валера. – Мы же будем ездить с тобой по городам и весям! Там и отдашь. Если, конечно, ты убеждена, что мои ботинки тебе больше не понадобятся.

Дюк опустила глаза и посмотрела на огромные стоптанные штиблеты.

– Не понадобятся, – вздохнула она. – Точно.

– Уверена?

– Да.

– Ты все-таки хочешь вернуться к Пуканцеву и выйти за него замуж, несмотря на то что он оставил тебя в одиночестве перед лицом опасности и закрылся на шпингалет?

– Нет, я уезжаю в Выборг. Домой. К маме.

– Все опротивело?

– Да.

– Депрессия?

– Угу.

– Растоптанная любовь и поруганные чувства?

– Именно.

Дюк встала и, с трудом переставляя ноги в гигантских ботинках, поплелась к выходу из студии. Сквозь стекло она видела Рема, который о чем-то разговаривал со звукооператорами. Рядом стоял дирижер. Василисы нигде видно не было.

– Ну пока! – сказала она Валере.

– Пока, – откликнулся рокер. – Тебе, может, денег на троллейбус одолжить?

– Давай, – кивнула Дюк. – Ты чего такой грустный? – спросила она, засовывая деньги в карман подвязанных веревочкой брюк и еще на секунду задержавшись. – Ты же осуществил свою мечту. Даже если окажется, что твои песни никуда не годятся – даже в моем исполнении, – ты будешь знать, что сделал все, что мог. В любом случае, это победа.

Валера наконец снял с шеи веревку и прислушался к себе. Никакой радости он не чувствовал.

– Врать было нельзя, – сказала наконец Майя. – Василиса, мать Полины, могла сказать, что у ее дочери таких серег не было.

Сестры замолчали, с сочувствием глядя друг на друга.

– Ладно, дорогая, что ж теперь об этом говорить, – махнула рукой Алена, – сказала – и сказала…

– Я познакомилась с новым мужчиной, – призналась Майя.

– Красивым?

– Да.

– Умным?

– До некоторой степени.

– С деньгами?

– А как же!

– Все ясно, бедный Рома, – широко улыбнулась Алена, – ты увела его от жены, а теперь он тебе не нужен, потому что ты нашла себе нового поклонника. Да еще и с деньгами. Куда ж против него устоять бедному поэту! И это правильно, очень и очень правильно, дорогая моя. Ты заслуживаешь лучшего. Я рада, что у тебя новый мужчина. Он прямо-таки назрел.

Майя покраснела от смущения, кивнула и заказала себе еще мороженого.

– Ксения, – сказал Валера, чуть не плача, – я ничего не чувствую. Я так долго мечтал об этом моменте, я не верил в его реальность, бывшая супруга упрекала меня в пристрастии к пустым мечтам и обзывала идиотом. А теперь я сижу в студии с Ксенией Дюк, смотрю на живого Фильчикова, и… ничего. Пусто. Никакого ощущения триумфа. Это у всех так?

Дюк смотрела на него с сочувствием.

– Нет, – сказала она. – Не у всех. Я знаю одну девушку, которая спела всего одну песенку и после этого так загордилась, что до сих пор пузырится, несмотря на то что с момента ее творческого успеха прошло минимум пять лет.

– Везет, – вздохнул рокер, – я дорого бы дал, чтобы сейчас почувствовать то, что твоя знакомая ощущает уже полдесятка лет.

– Бывает и другая ситуация, – сказала Ксения, – человек роет и роет носом землю, ставит цель, достигает – в рабочем, так сказать, порядке – и тут же ставит следующую. И снова достигает. И еще одну ставит. Никакой звездной болезни при этом не возникает, индивидуум, как крот, ничего не замечает. Может, ты такой? Цель достиг, из списочка вычеркнул, поставил перед собой следующую. И так далее.

– Что-то у меня никаких других целей не появилось, – пробормотал Валера. – Спасибо, я подумаю над твоими словами.

Ксения встала и пошла к выходу, волоча ноги в огромных ботинках.

– Пока, – помахала она Валере. – Спасибо за деньги.

– Всех благ, – отозвался он. – Не за что.

Ксения вышла из здания студии и поплелась к остановке. На общественном транспорте она не ездила уже давно, и путешествие ее пугало. Но что делать – она ведь собралась уезжать в Выборг, залечивать раны разбитого вдребезги сердца… Дюк в последний раз повернулась посмотреть на здание студии, а затем отправилась штурмовать подъехавший троллейбус.

– Лиза? Тебе чего надо? – угрожающе наклонила голову Василиса. – У меня сегодня погибла дочь, а тут еще и ты пришла. Зачем? Сочувствовать будешь? Я же знаю, что ты бывшая любовница моего мужа!

Ее большие темные глаза наполнились слезами.

– Да ладно тебе бушевать, Васька, – махнула рукой Гондураскина. – Во-первых, я не бывшая любовница, а действующая, а во-вторых, у нас с Петечкой есть ребенок. Причем постарше твоей Полины. Так что я первой была!

Василиса оторопела. Она попятилась, путаясь в своих длинных стройных ногах, и тяжело села на стул.

– Петр, о чем это она? – спросила Сусанина у мужа.

Петр Петрович молчал, с тоской глядя в стену. Его широкие челюсти нервно ходили из стороны в сторону: Сусанин жевал.

– Лиза, зачем ты пришла? – спросил он Гондураскину, проглотив в волнении мятную жвачку. – Мы можем обсудить с тобой все вопросы в частном, так сказать, порядке.

– А затем, – не уступала Лиза, – что мой ребенок находится в прямом родстве с погибшей Полиной. А по закону братья и сестры тоже имеют право на долю наследства!

– Ах ты, стервятница, – возмутилась Василиса, – так ты за деньгами пришла? Грабить еще не остывший труп? И ты, Петр, тоже хорош! Оказывается, у тебя уже почти тридцать лет есть вторая семья!

– И хорошо, что их только две, этих семей, – подняла вверх палец Гондураскина. – Неизвестно, сколько у него там любовниц перебывало. Много, во всяком случае.

– Ну и что же это за ребенок? – спросила Василиса. – И какую фамилию он носит?

– Мою, – ответила Лиза, – нашего с Петечкой ребеночка зовут Олег Петрович Гондураскин. Кстати, в свидетельстве о рождении он записан как сын Петра Петровича Сусанина.

– Лизанька, – сказал Сусанин, – как же ты хочешь получить часть денег и имущества Полины, если Олег уже шесть лет ни с тобой, ни со мной не общается? Обиделся!

– На что? – спросила Василиса. – На что он обиделся, ваш ребенок?

– Да так, – махнула рукой Лиза, – он идеалист, летает в облаках и считает, что мы поступали недостойно, ничего тебе, Васька, не говоря о его существовании. Ну и что, что сынок наш ушел и живет один? Долю наследства можно мне отдать. Я возьму.

– Ах ты, алчная ехидна! – закричала Василиса, ошалев от такой наглости. – Свинья капиталистическая! Тебя только деньги интересуют, как моего мужа – колбаса!

– А почему капиталистическая? – растерялась Гондураскина.

– Они тоже за деньги готовы на все, что угодно, как и ты, – пояснила Сусанина.

– Так ты коммунистка? – подозрительно прищурилась Лиза. – Я всегда это подозревала! Еще в институте, когда ты по политэкономии пятерку получила, единственная в группе. Петенька, ты помнишь?

– А? Что? – промычал Петр Петрович, доедая колбасу.

– Не мешай ему, он жует, – сказала Василиса, с отвращением глядя на мужа, – рыба ищет, где глубже, а Петенька наш – где посытнее.

– Он случайно не хохол? – спросила Лиза. – Говорят, они очень любят сало. А где сало, там и до колбасы недалеко.

– Ерунда, – отрезала Сусанина, – во-первых, не хохлы, а украинцы. Они, между прочим, наши братья. А во-вторых, Петр любит колбасу докторскую, она без сала.

В этот момент в дверь позвонили.

– А это еще кто? – спросил Петр Петрович с набитым ртом.

– Да, кто это? – спросила Василиса у Лизы Гондураскиной.

– Не знаю, – честно ответила та. – Я лично никого не жду.

Петр Петрович, с трудом проглотив полупережеванный кусок, распахнул дверь. Там, привалившись к косяку, стоял Рем Яковлевич Фильчиков.

– Так что там убийство? – спросил Сергей. Он был широкоплеч, бритоголов и весел. Совершенно голая Майя лежала у него на груди, удобно устроившись. – Имей в виду, убийца будет сидеть долго. И неприятно. А потом – на всю жизнь клеймо. Этот человек окончательно не отмоется уже никогда.

– Я понимаю, – ответила девушка. – А ты случайно не сидел?

– Нет, – покачал головой Сергей, – пронесло. Хотя пару раз, признаюсь, мне это грозило.

Мысль об убийстве ее безмерно расстраивала. Ее все теперь расстраивало – и Роман, скромный, тощий неудачник в мятых брюках, капризный поэт, живущий за счет любящих его женщин. И то, как легко она ему изменила с этим широкоплечим, наглым, довольным собой хозяином жизни, фонтанирующим энергией, пахнущим дорогим одеколоном, ездящим в хорошей машине и давно выведшим из тени свой некогда полукриминальный бизнес. Вся эта история с подругой, у которой девушка увела мужа, теперь в глазах Ватрушкиной не стоила и выеденного яйца. Ну зачем ей были лишние проблемы, зачем ей унылый поэт, если она познакомилась с потрясающим мужчиной и готова начать жизнь сначала?

– Имей в виду, – сказал Сергей, – что твои показания тоже кое-что значат. Понимаешь, о чем я?

– Да, – кивнула Майя. – Понимаю.

Она погладила волосы у него на руке. Рука – ладная, с широкой костью, с плотным бицепсом, перекатывающимся под кожей – переходила в обширное плечо, такое восхитительно плотное. Сергей слегка прижал Майю к себе. У нее перехватило дыхание.

– Отпусти, ребра хрустят! – выдохнула она.

Мужчина отпустил ее и засмеялся. Было совершенно ясно, что, захоти он переломать девушке кости, ему пришлось бы просто чуть сильнее напрячь руки.

– Цыпленок, – сказал он. – Что ж ты такая хилая?

– Я не хилая. Я химик, – ответила Майя.

– Понятно, – сказал Сергей, – пробирки всякие там вонючие, задраенные окна, вытяжка, которую двадцать лет не чистили, и аллергия на все подряд?

– Аллергии у меня нет, – сказала Ватрушкина, – но я во всем институте чуть ли не одна такая.

– Много аллергиков?

– Много.

– А платят сколько?

Майя ответила.

– Смешно, – сказал Сергей и потянулся, – за что только люди травятся?

– Многим интересно, – парировала девушка, – двигать науку вперед.

– Верю. А тебе – интересно? Только не надо врать, со мной этот номер все равно не пройдет.

– Нет, – покачала головой Майя, – неинтересно. Я вообще не знаю теперь, что мне интересно, а что – нет. У меня глобальный кризис и переоценка целей и ценностей.

– Понятно, – сказал Сергей, – одевайся, пора ехать.

Он накинул на голые плечи рубашку и завел машину.

…Чабрецов ходил из угла в угол с чашкой чая в руках. Он думал, но картинка никак не складывалась. В кабинете было уютно и тихо – так, как он и любил. Денис чувствовал, что разгадка где-то рядом и нужно только сложить факты в правильном порядке, один за другим.

«Во-первых, их всего четверо – тех, кто мог совершить убийство, – думал Чабрецов, – Майя, Алена, Роман и Олег. Из них троих железный мотив есть только у Романа, потому что он наследует часть денег, да еще и у Олега, который тоже что-нибудь бы получил. Правда, он и сам неплохо зарабатывает, но вдруг у него есть долги?»

Майор записал на листе бумаги: «Проверить финансовое состояние Олега Гондураскина и его родни». Потом он вновь принялся ходить по кабинету и думать.

– Алена и Майя, – сказал Чабрецов вслух. – Я думаю, что их надо вообще отбросить. Ну зачем Алене, успешной девушке, владелице своего турагентства, убивать Полину? Из-за младшей сестры? А Майе зачем убивать бывшую жену своего любовника? Вообще незачем абсолютно, разве что она надеется получить часть денег из наследства Полины через Романа. Ну, или еще вариант – один из этой троицы ненавидит Полину. И ее убили просто из ненависти.

Но Чабрецов больше верил в убийства из меркантильности, чем из недобрых чувств.

Ксения влезла в троллейбус. Ее топтали, пихали, рвали на части и ругали последними словами.

«Ужас, – думала Дюк, – прямо-таки сюжет из серии „принцы и нищие“. Еще вчера я носила платья ценой в десять тысяч долларов, туфли от Прада и ездила в „Тойоте Ленд Крузере“. А сегодня я в чужих ботинках на три размера больше, в жуткой одежде, пригодной только для того, чтобы пугать ворон в огороде, и еду в троллейбусе».

– Ой, мама, тетя бомж! Смотри! – закричал ребенок.

Ксения покраснела до корней волос.

«Как же так получилось, – продолжала думать она, – что я оказалась в такой ситуации? Да, я влюбилась и готова была стать образцовой домохозяйкой – сидеть дома, варить борщи и супчики куриные, детишек рожать и нянчить… А ездить в общественном транспорте в чужих ботинках я не собиралась вовсе!»

И у Ксении появилась здравая мысль о том, что совершенно не обязательно было отказываться от певческой карьеры ради семейного счастья. Потому что если это счастье рухнет, то девушка, все положившая на алтарь любви, останется и без этой самой любви, и без денег. А так хоть деньги останутся.

– Выходите? – рявкнули у нее над ухом.

– Не знаю, – честно сказала Ксения, – думаю еще. Может, выйду, а может, дальше поеду.

– Странно, – сказал тот же голос у нее над ухом, – одежда у тебя с помойки, а пахнешь хорошо.

– Может, теперь свалки ароматизируют? Чтобы летом не воняли? – предположила пассажирка с тортом.

– Чушь! – воскликнул мужчина. – Чепуха, идиотизм! Чем их можно ароматизировать, помойки-то? Одеколоном тройным?

– Кстати, я прочитала в одном журнале, что мусорное ведро будет лучше пахнуть, если туда бросать банановые шкурки, – продолжила женщина, нежно прижимая к груди тортик.

– А куда же их еще бросать? – не понял мужчина. – В окно?

– Ну вы тоже скажете, в окно! – обиделась женщина.

Ксения посмотрела на торт и поняла, что очень хочет есть. Просто смертельно. Как ей хотелось бы сейчас схватить это пышное белое чудо и вонзить туда зубы!

– Последний раз я ела вчера, – сказала она вслух.

– Бедное дитя! – воскликнула старушка в клетчатом платке. – Хочешь, я угощу тебя свеклой?

– Спасибо, не надо, – смутилась Дюк. Она была растрогана.

– Я заметила, как ты косишься на мой торт, – сказала женщина, – но думала, что ты любуешься им из чисто эстетических соображений.

Ксения сглотнула слюну. Троллейбус, тащившийся до этого еле-еле, остановился окончательно.

– Пробка. Стоячая, – сказал кто-то.

Все видимое пространство дороги было плотно занято машинами разных цветов и марок.

– Вот супостаты! – сказала бабулька и поправила клетчатый платок. – Это все буржуи виноваты, которые на машинах ездят. Пересадить бы их всех на общественный транспорт, как в советские времена, и дороги сразу опустели бы. Только самым главным начальникам тогда разрешалось на машинах ездить. Вот у Сталина, например, была «Победа». У самого Сталина! А сейчас кто на «Победе» ездит? Да кто попало… Вот оно, падение нравов!

В этот момент в дверь троллейбуса со стороны улицы громко постучали.

Ксения с сожалением оторвалась от созерцания торта и посмотрела в сторону дверей, складывающихся гармошкой.

В длинное овальное окно на нее с мольбой глядел Пуканцев.

– Ксения! – закричал он, увидев подругу. – Ксения, я все тебе объясню!

Пассажиры переглянулись.

– Вот что духота делает, – сказал мужчина, – мне Пуканцев мерещится, форвард наш прославленный. Чудеса!

– А чего он к нам-то ломится? – спросила старушка. – Странно это.