Тайна голубиного пирога Стюарт Джулия
Инспектор взглянул на Пуки:
– И почему же, позвольте спросить?
– Большинство предпочитает эффектных, богатых индианок, увешанных бриллиантами, – кротко сказала Пуки. – Я же бедна, и кожа у меня темная.
– Как вы объясните значительное количество мухоловной бумаги в вашей комнате?
Взгляд Пуки уперся в пол.
– Пропитывали ли вы какой-нибудь из ингредиентов генеральского голубиного пирога раствором, полученным из мухоловной бумаги?
– Нет, сэр.
– Это вы отравили генерала?
– Нет, сэр.
– Вы вполне в этом уверены?
Пуки наконец подняла глаза:
– Да, сэр.
Инспектор мгновение молча изучал ее. Потом, пригладив усы ладонью, взял шляпу с приставного столика и встал.
– Вижу, вы любите Диккенса, – заметил он, глядя на стопку книг.
Принцесса проследила за его взглядом:
– Да, мне нравятся его романы, но не человек, который пустил слух, что его жена страдает от помешательства, после того как их брак распался. Ваша супруга когда-нибудь ставила под сомнение душевное здоровье своего мужа, то есть вас?
– Нет, насколько мне известно.
Минк удивленно подняла бровь:
– Вы меня удивляете. Даже после вашего последнего дела, когда повесили ту невиновную бедняжку? Об этом писали во всех газетах. Трудно оценить, какой ущерб нанесло это вашей карьере.
Инспектор возбужденно постучал шляпой по ноге, взглянул на служанку и кивнул в сторону выхода. Она, моментально вскочив, выпустила его за дверь. Вернувшись в гостиную, Пуки остановилась у рояля.
– Я не отравляла генерала, мэм, – тихо сказала она.
– Знаю, – ответила принцесса, не вставая с софы. – Ты бы, скорее, его задушила.
Наступило молчание.
– Мэм?
– Да?
– У меня дурные предчувствия, – призналась служанка, теребя подол платья.
Минк встала и зажгла сигарету, которую взяла из черепаховой коробки, стоявшей на камине. Подойдя к окну, она некоторое время задумчиво глядела наружу, курила и вспоминала тот день двадцать один год назад, когда махараджа привел к ним в дом Пуки, спасенную им от смерти. Она появилась на свет в Приндуре в сезон дождей, и, когда пристрастилась к морю, это не стало неожиданностью для ее родителей. Работая айей, няней, сопровождающей матерей с детьми по дороге в Англию, она тридцать два раза проделывала обратный путь в Индию. Пуки настолько привыкла к ритму океана, что, достигнув суши, испытывала приступ морской болезни: земля казалась ей невыносимо неподвижной. Однажды ее корабль потонул, и Пуки очнулась посреди Индийского океана в пустом ящике для перевозки чая. Она кричала так сильно, что, казалось, море могло выйти из берегов. Пуки испытала такой ужас, что с тех пор не проронила ни слезинки.
Из своей тридцать третьей поездки Пуки не вернулась в Индию. Благополучно доставив на родину своих подопечных к началу школьных занятий, ухаживая в пути за их матерью, страдающей от беспрестанных позывов к рвоте, она оказалась брошенной в лондонских доках. Не имея ни билета на обратную дорогу в Индию, ни денег, чтобы его купить, Пуки бродила по городским задворкам, не зная, как быть. Несколько раз мужчины, пропахшие джином, выходили навстречу из темных углов и делали ей недвусмысленные предложения. Индианка отвечала отказом, одного, особенно назойливого, ударила кулаком в грудь. В конце концов ей повстречалась женщина, посулившая устроить Пуки служанкой в хорошую семью в обмен на золотой браслет. Но вскоре выяснилось, что это обман: никакой работы не было. И она так голодала, что собирала зернышки, выпавшие на мостовую из птичьих клеток.
Индианку спас однажды попавшийся на ее пути добрый человек: сторож парка увидел то, что вначале показалось ему ворохом разноцветных тряпок, и втащил Пуки в свою лачугу. Огонь в очаге позволил ей отогреться и удержать в руке предложенную им чашку чая. Пуки выпила ее, словно та была последней в ее жизни. Он предложил ей снять браслеты, и она, не имея сил отказаться, вручила их ему, сознавая, что рискует стать жертвой мошенничества. Но сторож велел спрятать украшения в сари и отдал ей свой обед.
Пуки ушла от него, когда была в состоянии ходить, и вновь оказалась на улице. С приходом ночи она, прячась от холода, шмыгнула в какую-то заднюю дверь. Проснувшись, девушка обнаружила рядом кучу кроличьих тушек. Ей предложили обдирать мех со шкур, и Пуки ничего не оставалось, как сесть на табурет и повторять действия членов семейства, в которое она попала. Мех предназначался на подкладки для курток. Время от времени входили босоногие дети и с интересом разглядывали незнакомую женщину с серьгой в носу. Кроличий пух летал в воздухе и попадал ей в глотку, но она продолжала работать, с благодарностью вспоминая спасшего ее сторожа. Однако вскоре Пуки была уволена: ее чихание стало настолько интенсивным, что вызывало у членов семейства учащенное сердцебиение и заставляло их едва ли не выпрыгивать из собственных шкур.
В конце концов она оказалась в Сохо. Недавно прибывшие иммигранты из турецких, персидских, сирийских и российских земель затаскивали свой скарб в меблированные комнаты. Взоры их были обращены ввысь, и в них читалось недоумение: разве могут быть небеса такими беспросветно-мрачными? Проходя мимо казаков – заклинателей лошадей, голландцев – гранильщиков алмазов, танцоров-андалусцев, Пуки разглядывала сквозь окна лавок лягушачьи лапки на длинных палочках, улиток, выращенных во французских садах, итальянские сыры, пахнущие мертвечиной.
Переходя дорогу, девушка вновь упала в обморок. Когда Пуки открыла глаза, она обнаружила, что лежит на грязной земле, а совсем близко грохочут копыта лошади, запряженной в двухколесный экипаж. Девушка была не в состоянии двигаться и уже готовилась умереть, вспоминая мать, оставшуюся далеко за морями. И тут к ней бросился низкорослый полный индиец в черном костюме, который успел оттащить ее к краю дороги. Махараджа внес ее в трактир, из которого только что вышел, стер грязь и кровь с лица девушки, налил ей стакан бренди. Любители абсента с интересом наблюдали за ней: им никогда раньше не доводилось видеть такую худую женщину. Узнав, что она родом из штата Приндур, махараджа усадил ее в свою карету и отвез в «Старый чеширский сыр», мясной ресторан на Флит-стрит. Пуки привела махараджу в изумление: когда они ели пудинг с говядиной, ее аппетит не уступал его собственному. Он показал девушке сохранившийся в заведении стул доктора Джонсона, объяснив ей, что тот был знаменитым составителем словарей. Стараясь не замечать ее отсутствующего взгляда, махараджа предложил Пуки место няни его шестилетней дочери. Женщина, выполнявшая ранее эту работу, только что известила его, что уходит: она не смогла вынести молчания девочки, не проронившей ни слова после смерти матери. Съев еще немного заварного крема и разделавшись с мармеладным пудингом, Пуки сказала:
– Ваша дочь заговорит, когда ей будет что сказать. С детьми всегда так.
Именно Пуки внесла дуновение радости в этот дом печали. Уже в первую неделю, ознакомившись с обстановкой, Пуки спрятала подальше ключ от винного погреба. Чтобы объяснить его исчезновение, был вызван дворецкий, и тогда Пуки призналась, что ключ взяла она: вечно пьяный отец – неподобающее зрелище для маленькой девочки. Застав махараджу за чтением старых, адресованных жене любовных писем с расплывшимися от слез буквами, Пуки отослала его в детскую. Так раскрылся дремавший в нем талант рассказчика. Усадив Минк на колено, махараджа поведал, как ее бабушка ездила на слоне, охотясь на тигров, а птицы раскрывали клюв от изумления при виде ее ослепительных драгоценностей. Одетая в черное девочка завороженно внимала, ни на секунду не отводя глаз от махараджи, и он приходил в детскую каждый день с новой захватывающей историей. Через несколько недель за столом, который больше не накрывался на три персоны, девочка впервые заговорила, спросив, как звали слона. И тогда индиец осознал, как много он потерял, и навсегда забыл дорогу к любителям абсента в Сохо. А через какое-то время никто уже не мог представить себе, что Пуки когда-то была чужой в этом доме. Когда принцесса выросла, она попросила индианку стать ее камеристкой. Пуки никогда не разрешала своей госпоже носить одежду на кроличьем меху.
Минк выдохнула заключительную порцию дыма.
– Не беспокойся, – сказала она, глядя в окно. – Я намерена выяснить, чьих это рук дело.
Пуки осталась стоять у рояля, вцепившись руками в ткань платья.
– А вы сможете, мэм? – спросила она дрогнувшим голосом.
– Вот увидишь, – ответила принцесса и отправилась в кабинет составлять список подозреваемых.
Доктор Хендерсон проснулся после полудня, с радостью сознавая, что сегодня целый день не увидит ни своей экономки, ни фурункулов пациентов. Прошлым вечером он вывесил на входной двери объявление, что будет принимать в Страстную пятницу только в экстренных случаях. Миссис Неттлшип получила выходной: он нуждался в отдыхе не меньше, чем она. Доктор был выбит из колеи не только внезапным всплеском ее любовных притязаний – неприкрытыми намеками на достоинства зрелых вдов. Его взбесила выходка, которую она себе позволила. Хендерсон оставил для одного солдата приспособление против мастурбации, но, когда тот пришел за ним, обнаружилось, что оно исчезло. После долгих поисков доктор нашел его в кухонном шкафу, рядом с прессом для картофеля. Даже не извинившись, экономка вытащила устройство из шкафа и швырнула в доктора, словно это был забытый зонтик.
Хендерсон пришел к заключению, что у женщины явное психическое расстройство. С удовольствием валяясь в постели, доктор вспомнил, что простыни были единственным в его обиходе, чего экономка избегала касаться, утверждая, что это оскорбит память о ее муже, покоящемся на дне Северного моря. Перевернувшись на спину, он раздумывал, не побудило ли миссис Неттлшип к догадкам его собственное поведение. Внезапно доктор вспомнил, как она однажды вошла в его спальню, когда он пытался совладать с прилизанными по нью-йоркской моде волосами. Несомненно, видела она и оставленное рядом с кроватью «Руководство для джентльменов по вежливому обхождению и ухаживанию за дамами», которое неправильно истолковала.
Доктор почувствовал, что больше не в силах об этом думать, отшвырнул одеяло в сторону и принялся искать недавно купленный костюм для езды на велосипеде.
Соблазненный рекламой, на которой был изображен джентльмен в модных носках, доктор на днях отправился в Сити, где находились принадлежавшие компании «Айзек Уолтон» первоклассное портновское ателье и магазин по продаже колониальных товаров. Но стоило ему войти, как служащий тотчас потянулся к ленте, орудию унижения, висевшему у него на шее.
– Мне нужна готовая одежда, – поспешно заявил доктор, отступая.
– Тогда вам есть смысл обратиться в отделение компании в Ньюингтоне, – посоветовал клерк.
Доктор, не мешкая, отправился по указанному адресу. Он пришел в невероятный восторг оттого, что избежит омерзительных прикосновений портного, и набрал целую кучу одежды: бриджи, норфолкскую куртку[25] и плащ на фланелевой подкладке. Хендерсон предпочел именно этот материал, зная, что подкладка, сделанная из хлопчатобумажной ткани или льна, быстро отсыревает от дождя и пота. Тогда и кости можно застудить. Неделю назад он прочитал о нескольких тяжелых случаях почечных воспалений, вызванных льняным поясом на бриджах. Но на этом Хендерсон не остановился. Прежде чем он осознал, что делает, доктор отложил также кепи такого же, как и плащ, цвета, свитер, рубашку, пояс, галстук, шелковый кушак и две пары чулок с ромбовидным узором. И только когда Хендерсону выставили счет, он пришел в себя. Фантазии о принцессе, которая видит его таким щеголем, мастерски владеющим своим велосипедом, рассеялись так же быстро, как исчезла в кассовом ящике уплаченная им весьма немалая сумма.
Одевшись, доктор Хендерсон посмотрел на себя в зеркало, стараясь не замечать своей располневшей талии, но чем больше смотрел, тем более она бросалась в глаза. Не помогало даже то, что благодаря велосипеду удалось убрать с груди лишний жир. Доктор решил воздержаться от завтрака. Все дурные мысли, однако, улетучились, когда его наряд обрел законченный вид. Икры молодых и упругих ног плотно облегали новые чулки. Они не сползали, обнажая уродливые складки кожи, как у стариков. Доктор потер швы и края чулок куском желтого мыла, чтобы они не натирали ноги, и, радуясь прекрасному узору, украшающему голени, легко сбежал вниз по лестнице. Еще когда он заваривал чай, капризное солнце выглянуло из-за туч, и доктор решил не медлить с прогулкой. Сунув лепешку с мясом в карман норфолкской куртки на случай, если захочется есть, доктор заглянул в сумку для инструмента, чтобы проверить, на месте ли масленка, гаечный ключ, ремонтный комплект, отвертка, запасные гайки, кусок медной проволоки, ручные мехи и моток веревки. Вынув корректор для носа, который таинственным образом пробрался в велосипедную сумку, доктор поразмыслил, не взять ли с собой специально предназначенный для велосипедистов ранец с котелком, в котором можно было вскипятить воду для чая даже при сильном ветре. Решив все-таки воздержаться от этого, он надел ботинки и направился к велосипеду, стоявшему в саду под навесом, радостно предвкушая, как испытает свою недавнюю покупку – гигиеническое седло Патиссона. Он ласково пощупал его, надеясь, что оно, как и обещала фирма-производитель, облегчит самое большое неудобство велосипедиста – трение в промежности.
Хендерсон проверил положение седла: ведь если оно поднято чересчур высоко, ездок слишком зависим от инерции движения, когда нужно преодолеть неровные места, что увеличивает опасность падения.
Проведя велосипед через сад, доктор взобрался в седло и поехал в сторону Хэмптон-Корт-роуд. Мельком взглянув на толпу пьяниц у «Королевского герба», Хендерсон заметил, что подвыпившая торговка почти распродала свиные ножки. Перед гостиницей «Грейхаунд» доктор свернул налево в Буши-парк. Он жал на педали, проезжая по знаменитой аллее величественных конских каштанов, которые вот-вот должны были расцвести. Они каждый год в эту пору привлекали многочисленных любителей природы, взбудораженных в предвкушении этого события газетными репортажами. Избегая столкновений со снующими по парку фургончиками, Хендерсон раздумывал, как обратить на себя внимание дамы сердца, вспоминая, что говорится по этому поводу в «Руководстве для джентльменов».
Аллея впереди наконец-то была свободна, и доктор помчался во весь опор. Встречный ветер завивал торчавшие из-под кепи волосы в тугие кудряшки. Хендерсон распрямился, чтобы не складываться вдвое и избежать неправильного положения тела, когда стеснена грудь. Альфред Бакет, его инструктор, предупреждал, что такую ошибку допускают многие велосипедисты. Этого наставника доктору рекомендовали в магазине, где он покупал свой велосипед. Хендерсон теперь понимал, что безобразные синие отметины на лице этого человека от падения на гаревую дорожку следует расценивать как предупреждение. Они как-то беседовали с инструктором, стоя под навесом за магазином. Первый же вопрос доктора, как пользоваться тормозом при спуске с холмов, Бакет воспринял с недоумением. Он поведал своему ученику с важностью мудреца, что самое главное умение – успеть спрыгнуть, когда почувствуешь, что велосипед уходит из-под тебя.
– Широко расставьте ноги и падайте на спину, – поучал наставник, после чего лично продемонстрировал экстренный соскок назад.
Еще одним ключом к пониманию натуры Альфреда Бакета была тема его второго урока – искусство падать.
– Когда скорость высока и нет никакой надежды сойти с машины, сохраняя достоинство, велосипедисту необходимо уклоняться от всяческих преград на своем пути, – рекомендовал он изрядно нервничавшему доктору. – Даже если велосипедист полетит кувырком, хотя это и не подобает джентльмену, он не нанесет такого вреда своей репутации, как при столкновении с фургоном для мусора.
И только на третьем уроке Бакет наконец заговорил о том, как привести велосипед в движение. Вытащив его из сарая, он сообщил своему ученику:
– Следует помнить об эстетике движения лодыжек. Те, кому не удается освоить ее, выглядят неловкими: кажется, что они не контролируют свою посадку в седле.
Только перейдя к самостоятельной езде, Хендерсон научился пользоваться тормозом. Вскоре он освоил навыки маневрирования и отправился в магазин к инструктору, чтобы поделиться с ним этой радостью. Увы, он пришел слишком поздно. Владелец магазина, скорбно взглянув на него из-за прилавка, сказал дрогнувшим голосом:
– Должен с прискорбием сообщить вам, что мистер Бакет умер.
Он объяснил, что инструктор принял смерть не так, как всегда боялся: не рухнул бесформенной кучей на спуске, а умер на вершине холма, где его сбил потерявший управление мотоциклист.
После нескольких скоростных рывков седло докторского велосипеда сместилось на пару дюймов назад, что было идеальным положением для быстрой езды. Хендерсон вскоре достиг спокойной пешеходной дороги, идущей вдоль берега Темзы. Он ехал мимо плоскодонок и челноков, заполненных парочками в великолепных костюмах для гребли. Подошел паровой катер с радостными экскурсантами, поющими под аккордеон. Заразившись от них веселостью, доктор решил поездить, держась за руль только одной рукой – сначала левой, потом правой, но быстро понял, что это нелегкая задача. Попробовал он и езду без рук: разве кто-то станет отрицать, что джентльмен, которому необходимы руки, чтобы управлять велосипедом, никогда не достигнет той степени изящества, как тот, кто пользуется для этого лишь ногами? Доктор счел такой способ столь легким, что даже подумал: не готов ли он уже к тому, чтобы играть в велосипедное поло?
Оглушительный ответ пришел минутой позже, когда он испытал на себе последствия своего рокового решения. Уже потом, выздоровев, Хендерсон осознал весь ужас происшедшего, придя к выводу, что его опрометчивость была вызвана радостным возбуждением, которое он испытывал, став обладателем новых чулок с ромбовидным узором. Так или иначе, проезжая по аллее Барж, он вдруг решил доставить себе удовольствие, занявшись той разновидностью спорта, которую иногда называют «фигурной ездой». Альфред Бакет на своем последнем занятии предупреждал доктора об этой опасности. Инструктор понизил голос до шепота и даже схватил своего ученика за руку, чтобы доходчивее объяснить ему весь риск, которому тот себя подвергнет.
– Подобное искушение посещает каждого велосипедиста, но вы должны бороться с ним изо всех сил, – говорил Бакет, и его синие шрамы при свече, горевшей в сарае, казались еще более ужасными. – Такие фокусы никогда не заканчиваются добром даже для прославленных спортсменов.
Но, увы, никакие увещевания не подействовали. Как только эта мысль втемяшилась в голову доктора, он уже не мог бороться с соблазном продолжить движение, держась за руль и убрав ноги с педалей. Ему не потребовалось много времени, чтобы удостовериться в правоте Альфреда Бакета. Хендерсон оказался в Темзе прежде, чем успел соскочить назад, как учил инструктор.
Всплыв на поверхность и стряхнув воду с лица, доктор увидел Минк, в мокром от брызг костюме для пеших прогулок. Она глядела на него с берега, прикрыв ладошкой рот. И именно в тот момент, когда пассажиры громко гудящего парового катера таращили глаза на внезапно возникшее перед ними препятствие, доктор наконец совладал со своей выполненной по нью-йоркской моде прической.
Извергнув изо рта добрую порцию Темзы, доктор, отягощенный своим новым велосипедным нарядом, медленно приближался к берегу. Его хаотические движения мог бы назвать брассом лишь человек очень великодушный, а то и вовсе нетрезвый. Вскоре Хендерсона прибило к берегу волнами от парового катера. Шаловливые пассажиры швыряли в него монетки, словно он был уличным мальчишкой, просившим милостыню. Подняв глаза на принцессу, доктор думал о том, где он выглядел смешнее – в реке или здесь, у берега. Но решить эту задачу он не успел: Минк наклонилась и помогла ему выбраться на сушу. Промокшие насквозь чулки прилипли к лодыжкам, кепи доктора весело подпрыгивало на волнах.
Минк потрясла руками, стряхивая с них воду, потом взглянула на него, удивленно подняв бровь:
– Добрый день, доктор Хендерсон. Вас вполне можно извинить за то, что вы не сняли шляпу в знак приветствия: она уже почти достигла противоположного берега.
Доктор вытер рукавом рот, но суше от этого не стал.
– Велосипедный спорт, как я понимаю, ваше хобби.
– Физические упражнения чрезвычайно полезны для сердца, – ответил Хендерсон. Потоки воды стекали с его одежды. – Как и наличие кого-то, для кого оно бьется.
Принцесса махнула рукой в сторону прибрежной аллеи:
– Посмотрите, сколько очаровательных дам наслаждаются хорошей погодой. Вы, несомненно, привлекли их внимание. Какая удача, что леди Бессингтон не видела, как вы свалились в реку!
Доктор нахмурился, силясь понять, при чем здесь графиня, но не успел спросить: Минк уже собралась уходить.
– Не стойте здесь слишком долго в мокрых бриджах, доктор, – сказала она, направляясь к дворцу. – У вас поднимется температура, и тогда я буду вынуждена привести к вам гомеопата из Ист-Моулси. Нет сомнений, что он назначит вам правильное лечение.
Глава 9
Гадание по родинке
Понедельник после Пасхи, 11 апреля 1898 г.
Нашествие, состоявшееся в Страстную пятницу, было ничто по сравнению со штурмом, который выдержал дворец в понедельник, на следующий день после Пасхи. Его осаду начали те, кто прибыл в экипажах. Они выбрались на бега в «счастливый Эмптон» (как говорят кокни) пораньше, чтобы избежать праздничных заторов, весело помахав оставшимся дома.
К ним присоединились пассажиры девятнадцати набитых битком дополнительных поездов Лондонской Юго-Западной железнодорожной компании, багажные полки в которых были плотно заставлены корзинами для пикника. Впрочем, от сэндвичей ничего не осталось уже вскоре после отправления.
Толпа, покинувшая вагоны, еще больше увеличилась за счет прибывших по Темзе. Мужчины в костюмах для катания на лодках и чулках жизнерадостного красного цвета, женщины в муслиновых юбках и с японскими зонтиками от солнца сходили на берег с бесконечной вереницы весело украшенных судов, тут же попадая в цепкие руки светящихся улыбками продавцов открыток и торговцев самодельными путеводителями. К середине утра Хэмптон-Корт заполонили торговцы сыром, ростовщики и смотрители богаделен, все в сильно приподнятом настроении. Более шестнадцати тысяч экскурсантов стадом прошлись по парадным апартаментам. Адский топот вызывал жуткие мучения у обитателей дворца. Их отчаяние могло сравниться лишь с разочарованием торговцев зонтиками от дождя. Бедняги сидели на траве со своим разложенным в раскрытом виде товаром и с укоризной смотрели на капризное солнце, которое продолжало ярко сиять.
Полная решимости обелить Пуки, Минк села за письменный стол и принялась обдумывать собственный список подозреваемых. В него вошли ее новые друзья, о чем она сожалела, ибо те ей нравились. Леди Монфор-Бебб никогда не таила своей антипатии к генералу, которого раздражала ее игра на фортепиано. Но могло ли одно это послужить причиной его отравления или за этим крылось что-то еще? Затем шла леди Беатрис, чьих голубей якобы убил генерал Бэгшот. Дошли ли до нее эти слухи еще до пикника? Леди Беатрис уронила вилку и ушла, как только об этом было упомянуто. Но не было ли это уловкой, чтобы отвести от себя подозрение? Леди Бессингтон тоже не скрывала своей неприязни к генералу после того, как тот рассказал ей, что ударил одного из своих слуг, и обидно раскритиковал убранство ее комнат. Не было ли у графини некоего мотива, о котором Минк не знала?
И все-таки, если кто-то из них преступник, как им удалось отравить пирог с голубятиной, который и послужил причиной смерти генерала? Разве Пуки не была дома весь день? И почему у нее в шляпной коробке оказалась мухоловная бумага? Принцесса спрашивала об этом Пуки дважды, и каждый раз та замолкала, внезапно вспоминала о неотложной работе в соседней комнате и решительно закрывала за собой дверь. Если бы Минк не знала свою служанку, как никто другой, – даже она могла бы ее заподозрить. Пришло время для Пуки ответить на кое-какие вопросы.
Минк позвонила в колокольчик, и индианка тут же появилась на пороге. С тех пор как Гаппи обнаружил содержимое ее шляпной коробки, она превратилась в прямо-таки образцовую служанку. Никаких колких замечаний насчет лишних расходов, напоминаний о том, что нужно заняться почтой, и ни одного анекдота, принесенного от торговца маслом. Вместо этого она молчаливо занималась работой по дому и, опустив голову, натирала, где и так уже блестело, смахивала пыль, где ее уже не было, и подметала, где уже было убрано. Когда принцесса спрашивала, как она себя чувствует, Пуки отвечала, что у нее болит горло.
– Не закроешь ли окно? – попросила Минк. – Шум из лабиринта просто невыносим.
Не говоря ни слова, Пуки подошла к ближайшему окну и протянула руки к поднятой раме.
– Ты сказала коронеру, что, когда пекла пироги для пикника, поднималась в одну из спален, – проговорила принцесса, пристально глядя на нее. – Зачем?
– Я обратила внимание на то, что смотритель лабиринта внезапно замолчал, и пошла поглядеть, все ли в порядке, – сказала служанка, опуская раму. – Я боялась, что он упал со стула из-за своих больных ног. Подойдя к окну в спальне, я его не увидела, но в тупиках лабиринта столпилось так много людей, что я их пожалела и стала давать советы, как из него выбраться.
– Сколько времени ты этим занималась?
Служанка подошла к следующему окну.
– Не так уж и мало, мэм. Некоторые из тех людей не знали разницы между «вперед» и «назад».
– Кто-нибудь заходил в дом?
Пуки, устремив взор на потолок, попыталась вспомнить:
– Сперва генерал, потом Элис, она принесла муку, а потом пришел Пайк с птицей и мясом.
– Пайк?
– Рассыльный мясника. Он помогал нам с багажом, когда мы въезжали.
– Ах да. – Принцесса нахмурилась. – А почему Элис принесла муку? Мы не такие уж бедные.
– Думаю, она хотела проявить дружелюбие, мэм. Мало кто из слуг разговаривает с ней после того, как ее уволили за воровство.
– Ты эту муку использовала?
– Нет, мэм. Я ей сказала, что она нам не нужна.
– Но Элис была с тобой в кухне, пока ты возилась с пирогами?
– Совсем недолго, мэм.
Принцесса записала имя Элис.
– В тот день ты выходила из дому?
Служанка отвернулась и закрыла окно.
– Да, мэм. Я ходила на прогулку, – проговорила она, все еще стоя спиной к хозяйке.
Минк смотрела на нее изучающе, постукивая пером по столу.
– Почему ты вышла из дому, не закончив стряпни?
Повисла пауза.
– Иногда служанкам необходимо проветриться, мэм, – ответила Пуки, глядя в окно.
Принцесса откинулась на спинку кресла и сложила руки на груди, наблюдая за ней.
– Обычно служанки спрашивают разрешения выйти из дому.
– Вы были в Лондоне, мэм.
– А когда ты ходила на эту таинственную прогулку, ты никого не видела поблизости?
– Видела, мэм, – ответила Пуки, наконец повернувшись лицом к Минк. – Смотритель лабиринта подстригал живые изгороди, а леди Монфор-Бебб прогуливала собачку.
Минк добавила к списку имя смотрителя.
– Надеюсь, ты заперла дверь на ключ, когда выходила, – сказала она.
Служанка покачала головой:
– Нет, мэм. Это дурной знак – запирать дверь черного хода, когда в саду сидит ворона.
– Ворона? – переспросила Минк.
Служанка кивнула.
– И большущая, мэм, – проговорила она с широко раскрытыми глазами.
Минк положила руку на бедро.
– Так, значит, ее размер делает это предзнаменование еще более дурным? – спросила она.
Пуки нахмурилась:
– Мэм, эта птица уставилась прямо на меня.
Какое-то время они молчали и пристально смотрели друг на друга.
– Готова поспорить, это была не ворона, – заявила принцесса, подходя к окну. – Взгляни вон на то дерево. Видишь птицу на той ветке, на которой растет омела?
Служанка вгляделась:
– Да, мэм. Это ворона.
– Нет, дрозд.
– Это ворона, мэм, – проговорила Пуки, отрицательно покачав головой.
– Дрозд! – сердито воскликнула Минк. – Смотри, вон там сидит настоящая ворона. Видишь? Она гораздо больше. А это, – сказала она, тыча пальцем в стекло, – дрозд.
Служанка быстро оглядела обеих птиц.
Минк повернулась к ней.
– В следующий раз, оставляя дом открытым, так что в него может войти кто угодно, будь любезна сперва проверить свои познания в орнитологии, – сказала она, возвращаясь к письменному столу. – Надеюсь, ты испекла пирог именно из голубей?
Пуки кивнула, прикрыв глаза:
– Да, мэм. Я знаю, как выглядят голуби. Они серые.
– Это уже кое-что, – вздохнула принцесса, протягивая руку за пером.
Наступила пауза.
– Если только это не домашние голуби, мэм.
Несколько позднее тем же утром Минк неторопливо шла к Трофейным воротам навстречу текущей в противоположном направлении толпе экскурсантов, с содроганием готовясь услышать исковерканную мелодию. Но шарманщика нигде не было видно. Часовой откупился от него, попросив уйти, – музыка была столь ужасна, что ему хотелось броситься в Темзу. Торговки мускусом также не сновали вокруг, предлагая свой товар. Они предпочли лежать на ковриках в Буши-парке, и солнце заглядывало в сумрачные глубины их декольте.
Принцесса перешла через мост, миновав экскурсантов, которые жевали пучки водяного кресса и любовались тем, как другие собирали его внизу, на берегу реки. Дойдя до Ист-Моулси, она стала искать Вайн-роуд в надежде, что Сайлас Спэрроуграсс расскажет ей о последних словах генерала перед смертью. Через какое-то время она нашла дом номер пять с флюгером на крыше – единственный, в котором жили несколько квартирантов, причем каждый из них имел отдельный выход на улицу. Когда на стук никто не ответил, Минк толкнула дверь кончиками пальцев, и та открылась. Запах несвежей рыбы оказался таким сильным, что на минуту она потеряла дар речи и просто стояла и смотрела на гомеопата. Одетый в шинель сторожа-привратника, он совершенствовал фокус с уткой, которая залетела в его сад и не хотела тихо сидеть в глубинах кармана шинели. При виде принцессы Спэрроуграсс торопливо опустил утку на пол и смахнул со стула кроличий помет, который звучно, как бусины, рассыпался по полу. Предложив Минк присесть, он впился в нее своим здоровым глазом.
– Мистер Спэрроуграсс, – сказала она, приложив руку к щеке, – со мной творится что-то ужасное, и только человек ваших незаурядных талантов может мне помочь. Я не уверена в достоинствах одного здешнего терапевта, имени которого не стану называть. – Она медленно перевела взгляд в направлении приемной на Хэмптон-Корт-Грин.
Гомеопат улыбнулся, демонстрируя отсутствие переднего зуба, который был выбит, когда он гонялся за Гертрудой во время судебных слушаний.
– Незачем беспокоиться, ваше высочество, вы пришли по правильному адресу. Сайлас Спэрроуграсс, человек исключительной проницательности, к вашим услугам. Осмелюсь спросить, какова природа вашего заболевания?
Принцесса в задумчивости осмотрела комнату, захламленную, словно кладовая ростовщика. Свернувшаяся кольцами змея лежала в клетке, стоявшей на куче пустых оранжевых коробок, швабры с поредевшей щетиной торчали из ведра для угля, чучело бесхвостой лисы, занесшей лапу, чтобы сделать шаг, балансировало на вершине сломанного катка для глажения белья. На кургане из носовых платков, некоторые из которых использовались для фокусов, сидела Гертруда, и ее нос яростно подергивался. Подняв глаза, принцесса заметила ряд копченых макрелей, прибитых гвоздями за хвосты к потолочной балке.
– Я потеряла обоняние, – решительно заявила она.
Сайлас Спэрроуграсс нахмурился и наклонил голову набок.
– Я подумала было, что навозную кучу у Трофейных ворот убрали, потому что больше не чувствовала ее жуткого запаха. Но когда я ее увидела, такую же высокую и свежую как обычно, то поняла: со мной что-то случилось, – продолжила Минк.
Гомеопат бегло окинул взглядом комнату:
– Чувствуете ли вы слабый запах… рыбы?
Минк подняла брови:
– Рыбы, мистер Спэрроуграсс?
Гомеопат встал позади нее, сцепив руки.
– У меня сейчас живет торговец рыбой, которого его новая жена выгнала на улицу. Этот человек имел неосторожность сказать, что она со временем привыкнет к запаху. Женщина утверждает, что вонь въелась в стены и потолок и она не может от нее избавиться. По всей видимости, ее шляпка пропахла несвежим палтусом, и, когда жена рыботорговца гостила у своей сестры, толпа котов следовала за ними по всему парку. Я ей сочувствую. Моя сестра вышла замуж за сапожника, и даже по ночам в постели она продолжает ощущать запах башмаков. – Он покачал головой. – Нет нужды говорить, что брак у них бездетный.
Затем гомеопат поднял нос и дважды втянул воздух.
– В ванне на кухне полно сельдей, и они становятся все дешевле из-за цвета, который приобретают. Этим утром приходил констебль: соседи убеждены, что у нас тут лежит мертвое тело. Вы уверены, что не чувствуете никакого запаха?
Минк сделала глубокий вдох.
– Готова поклясться, что к вам въехал цветочник. Я чувствую запах роз, – сказала она.
Он уставился на нее здоровым глазом:
– А какой запах вы чувствовали, ваше высочество, когда находились у Трофейных ворот, если позволите мне задать такой вопрос?
Принцесса разглядела за спиной собеседника, на полке, на которой стоял всякий хлам, жестяную коробочку.
– Запах ирисок, – ответила она.
– А чем пахнет это? – спросил он, указывая на ведро со свиным пойлом.
Принцесса подошла, наклонилась и понюхала.
– Углем, – объявила она, вернувшись на место.
Сайлас Спэрроуграсс почесал щетину, росшую у него на шее, ниже подбородка.
– У вас не потеря обоняния, ваше высочество, а его искажение.
«Odoratus perversus, odoratus perversus», – бормотал он, доставая корзинку, используемую заклинателями змей. Гомеопат купил ее вместе с содержимым на аукционе, где продавались вещи, оставленные в железнодорожных вагонах. Поставив корзинку на стол, он снял с нее утку, которая примостилась сверху.
– Что нам требуется, так это аконит в низком разведении, – заключил он, поднимая крышку, в то время как утка обошла стол кругом.
– Я должна сказать вам, мистер Спэрроуграсс, что восхищаюсь вашим поведением на судебных слушаниях, – сказала Минк гомеопату, который просматривал свои бутылки. – Сколько у вас талантов! И как не повезло генералу, что в свои последние часы он слишком плохо себя чувствовал, чтобы насладиться вашим даром показывать фокусы. Кажется, он вам очень нравился.
– Я с трудом переносил этого человека, – заметил Спэрроуграсс, не поднимая головы от своих бутылок. – Он был моим пациентом в течение года и ни разу не захотел взглянуть, как Гертруда появляется в моем цилиндре. Я считаю это оскорблением. Разве вы видели кого-нибудь красивее, чем она? Однажды я лечил генерала перед обедом, и он сказал мне, что собирается есть рагу из кролика. Я слег до конца дня.
– Думаю, он разговаривал с вами как с доверенным лекарем о своей частной жизни, – предположила Минк.
– Вовсе нет, – ответил гомеопат, поднося к здоровому глазу одну из бутылок и возвращая ее в корзину. – Я люблю немного поболтать со своими пациентами. Никогда заранее не известно, что при этом удастся узнать, а потом передать тем, кого это интересует. Но генерал ни о чем со мной не говорил, кроме симптомов своих болезней. И все-таки жаль, что он умер. Он всегда платил без задержек. Вы представить себе не можете, сколько морковок пожирает эта крольчиха.
– Ну, будет вам, мистер Спэрроуграсс, – вкрадчиво проговорила принцесса. – Генерал наверняка рассказал вам что-то с глазу на глаз, когда вы пользовали его после пикника. Возможно, он упомянул чье-то имя?
Осмотр бутылок продолжился.
– Он говорил о своих приступах рвоты, – последовал негромкий ответ. Внезапно гомеопат поднял голову. – Постойте. Вы правы, ваше высочество, он действительно кое-кого упомянул.
– Кого же? – спросила принцесса, затаив дыхание.
– Он сказал, что испытывает большое облегчение: ему не пришлось вызывать доктора Хендерсона, – проговорил он, обводя комнату взглядом своих косых глаз.
Вскоре после обеда Минк сидела за письменным столом, расстроенная тем, что посещение Сайласа Спэрроуграсса ей ничего не дало. Минк смотрела на список подозреваемых, который стал еще длиннее после того, как она узнала, что Пуки оставила черный ход открытым, отправляясь на свою загадочную прогулку. Кто угодно мог отворить дверь в садовой ограде, прокрасться через лужайку и потихоньку войти в дом. Тем утром Пуки видела поблизости и леди Монфор-Бебб, и смотрителя лабиринта. Может, это был Шипшенкс? Все-таки смерть генерала заинтересовала его достаточно сильно: он присутствовал в «Митре» при расследовании.
И тут ее вдруг поразила тишина в доме. Минк подняла голову и прислушалась. Шагов Пуки не было слышно, да и почту она не приносила. Размышляя о том, что задумала служанка, принцесса спустилась в кухню, но обнаружила там только Викторию, подкрадывающуюся к таракану. Обыскав весь дом, Минк поднялась по незнакомой лестнице, ведущей в мансарду, где жили слуги. Распахнув дверь, она обнаружила Пуки, которая сидела на краешке своей узкой железной кровати. Под ней лежала куча старых газет, используемых в качестве дополнительных одеял. Пуки держала в руках фотографию своей матери, настолько затертую во время морских путешествий, что лицо на ней было едва различимо. Рядом со служанкой стоял открытый чемодан, в котором лежали пачки писем из Индии, перевязанные веревочками, пара сандалий, несколько книг, распятие и визитная карточка махараджи, на которой тот был изображен в отцовских золотых одеяниях и с затейливо украшенным кинжалом за поясом.
Принцесса вспомнила, когда в последний раз видела его в этой одежде: это было, когда он лежал в гробу мертвый, восково-бледный. Она посмотрела на единственное близкое существо, которое у нее осталось.
– Ты ведь не уезжаешь, правда? – спросила она со страхом.
Служанка взглянула на нее, и глаза ее показались Минк еще более запавшими.
– Я готовлю вещи, чтобы они были собраны, когда за мной придут и заберут отсюда, мэм. Вы перешлете чемодан моей матери, когда меня не станет? Она не христианка, но, может, ей удастся продать мое распятие. И хотя будет трудно найти женщину с такими большими ногами, как у меня, мне все равно хотелось бы, чтобы мои сандалии оказались у нее.
– Но тебя никто не уведет отсюда, – запротестовала принцесса.
– Мэм, – тихо проговорила она, – меня повесят.
Принцесса поперхнулась, внезапно осознав, как сильно любит ее, такую, какая она есть, – упрямую, суеверную и по-матерински преданную.
– Им придется сперва повесить меня, – проговорила Минк дрогнувшим голосом.
Они продолжали смотреть друг на друга до тех пор, пока Минк не опустила глаза и не направилась к двери.
– Убери чемодан, – велела она. – Ты никуда не пойдешь. Я выясню, кто отравил генерала, и положу конец этому безумию.
Когда чемодан Пуки был задвинут обратно под кровать, обе женщины направились в Хэмптон-Корт-Грин.
– Вы очень добры, что взяли меня с собой на ярмарку, мэм, – сказала служанка. Ее настроение явно улучшилось. – Я знаю, как вы не любите подобные места.
– Обстоятельства таковы, что приходится сжать зубы и терпеть, – отозвалась Минк. Она надеялась, что встретит там кого-нибудь из своего списка подозреваемых.
Вскоре веселье пасхального карнавала захлестнуло и их. В ярко-синее небо вздымалась спиралью разноцветная горка, по которой с визгом съезжали дети. Дамы сидели боком на лошадках карусели, приводимой в движение паровой машиной, ленты на шляпках трепетали, грудь амазонок вздымалась, когда лошадки опускались вниз и взмывали вверх. Сквозь звуки скрипок и шарманок раздавались выкрики зазывал со сверкающими перстнями на пальцах. Хозяева аттракционов приглашали посетителей зайти в палатки, где за плату предлагалось попасть деревянными шарами по кокосам, насаженным на шесты, а также заглянуть в стрелковые тиры и балаганы, где показывали призраков. Резные крылатые демоны на обильно украшенных фасадах отбрасывали зловещие тени.
Принцесса и служанка остановились, глядя на группу мужчин в костюмах для лодочных прогулок, которые бросали палки в «тетушку Салли», деревянную женскую фигуру, пытаясь сбить глиняную трубку, торчащую у нее изо рта. То была старинная ярмарочная забава. Пройдя дальше, они подошли к «морской» карусели, на которой кораблики поднимались и опускались, словно на высоких океанских волнах. Пуки немедленно попросила разрешения прокатиться на ней, и они сели рядышком в кораблик под белым парусом. Минк прильнула к своей бывшей няне, надеясь, что их никто не увидит, а служанка сидела, сложив руки на коленях, и вспоминала время, когда ее подопечная была совсем маленькой.
Потом они, протиснувшись сквозь толпу, остановились у лотка с кексами и пышками, и Пуки стала их пробовать. Полакомившись, служанка обратила внимание на красно-белую палатку и направилась к ней. Минк пошла следом, оглядываясь по сторонам в надежде встретить кого-нибудь из подозреваемых.
– Это зверинец с редкими дикими животными из самых непроходимых джунглей и лесов мира! – воскликнула Пуки, прочтя вывеску. – Мы должны увидеть их, мэм.
Служанка со своей госпожой присоединились к кучке людей, стоявших перед человеком в потертом шелковом цилиндре, украшенном нанизанными на нитку зубами цвета слоновой кости. Засунув большие пальцы в карманы едва сходившегося на нем жилета, он объяснял, что в палатке позади него находится последний живой представитель самого редкого в мире вида – длинноногого золотого лирохвоста. Голосом, даже более пронзительным, чем у кондуктора омнибуса, он предупреждал, что вблизи этого чуда природы запрещается громко разговаривать, потому что известная своей боязливостью птица может умереть от испуга. В течение столетий бородки перьев лирохвоста вплетались в золотые нити, которые использовали для украшения свадебных нарядов арабских принцесс. Говорят, пение лирохвоста можно было услышать только весной, и оно считалось самым красивым из всех звуков, которые когда-либо воспринимало человеческое ухо. Турки-османы сажали этих птиц в корзинки и брали с собой на битву, а встретив неприятеля, тут же открывали плетеные дверцы. Умиротворенные нежными трелями, вражеские воины теряли бдительность и позволяли туркам завладеть их смертоносными мечами. Такая уловка оказалась столь удачной, что обеспечивала мощь Османской империи в течение более шести столетий. Но лирохвост имеет столь деликатное сложение, объяснял зазывала, что почти полностью вымер. Однако, к его изумлению, единственная сохранившаяся особь только что, утром, снесла яйцо. Несмотря на неизмеримую ценность для коллекционеров всего мира, по случаю праздника Святой Пасхи он решил отдать яйцо одному из посетителей.
– Мэм, я никогда не видела длинноногого золотого лирохвоста, – сказала Пуки, поворачиваясь к хозяйке. – Надо зайти. И если яйцо дадут мне, то я продам его и оплачу все счета. Тогда вам больше не станут присылать эти письма.
– А может, ты никогда не видела эту птицу потому, что ее не существует? – предположила Минк, подняв брови.
Читать бесплатно другие книги:
