По следу Каина Белоусов Вячеслав

– Младший лейтенант старается…

– Стараться в школе надо было. В институте.

– Товарищ полковник, – побледнел Донсков и кулаки сжал. – У него получается. А главное – есть призвание к нашему делу. Одно пока мешает, он у нас эстет.

– Кто? – вскинул брови Лудонин.

– Я тоже поначалу думал, что белоручка, маменькин сынок, – заторопился Донсков. – Никак нет. Он, как бы это яснее выразиться, страдает нравственными переживаниями…

– А это ещё что такое!?.

– Фоменко в учебнике судебной психологии нашёл определение. Шутка, конечно. В известной мере. Он у нас чересчур смышлёный… Ну и выдумывает. Но я согласен с Фоменко. Молод Семёнов, воспитан по-другому. А у нас надо время, чтобы привыкнуть, зачерстветь…

– Кто родители?

– Мать искусствовед, музыкант, отец в науке. А он никак не привыкнет к нашим… способам добычи доказательств. В общем, обыски, аресты… кому они по душе?

– Вы, оказывается, нравственник? Ещё добавьте, мордобоя не переносит.

– Ну что вы, товарищ полковник!

– Значит, страдает?

– Ну… – пожал плечами капитан и нерешительно улыбнулся. – Обкатается, конечно. Я по молодости тоже не сразу въехал.

– Выходит, всё-таки въехал? – Лудонин поднялся, вышел из-за стола к окну. – Поздравляю вас, Юрий Михайлович. Да, курс русского языка я всё же начну преподавать в нашем отделе, но попозже. Сейчас повременим. Сейчас надо раскрывать преступление, которое приобретает зловонную форму гнусного гнойника. Генерал решил, что без его радикального вмешательства не обойтись. Вы вовремя это почувствовали. По правде сказать, и Семёнова, и вас спасти может только одно…

– Есть ниточка!

– Есть?

– Чую я.

– Интересно. На чём основана ваша интуиция? Или вы только что её нащупали?

– Врать не стану, – Донсков совсем разволновался, даже лицо запылало. – Мне и этот наш с вами разговор, конечно, помог. А вообще с некоторых пор покоя не давал старик Дзикановский. Этот самый Викентий Игнатьевич… Папочка! Особенно, когда мы его прихватили в квартире сына, подозрения зародились.

– Не совсем деликатное знакомство, я бы сказал: здоровенные громилы хватают тщедушного старца, пугают его чуть не до смерти так, что тот падает в обморок.

– Притворным тот обморок был.

– Есть объективные подтверждения?

– Он таблетку, которую врач наш ему ссудил, забыл, а потом сунул в рот, словно конфетку, и выплюнул, когда я его провожать ходил. Старик так радовался, что легко от нас отделался, даже не обратил внимания, что я за ним наблюдаю.

– Не аргумент.

– И сын его особенно не интересовал. Как о чужом говорил. Врач подтвердил, что никакого обморока не было. Без последствий. Ни давления, ни сердцебиений. Искусная симуляция.

– А факты?

– Мне Семёнов помог докопаться. Младший лейтенант, оказывается, обладает неплохими аналитическими способностями. Когда я его снял с наблюдения за тот провал, нагрузил другим, чтобы дурака не валял и не мучился от переживаний за собственные ошибки, он мне проанализировал все наши злоключения, начиная с отравления коллекционера Семиножкина. Тому, конечно, противостояла группа квалифицированных заплечных дел мастеров – вот его вывод. И я с ним согласен. Криминальные события, следуя одно за другим: убийство, кража со взломом, снова убийство, теперь уже жулика, образуют глубоко продуманную чёткую цель, выстроенную твёрдой рукой умелого злодея. Тот, словно искусный кукловод, дёргает в нужное время за ниточки, и куклы совершают необходимые действия, а он остаётся в стороне.

– И кто же, по-вашему, кукловод?

– Не знаю пока, но уверен, что папаша Дзикановский и есть тот Карабас-Барабас.

– Скоропалительный вывод… Логикой здесь пока и не пахнет. Всё построено на личной неприязни и эмоциях. Не понравился вам Викентий Игнатьевич?

– Крайне несимпатичный тип. Я связался с нашими товарищами в конторе, и знаете, какую они мне выдали на него информацию?

– Надеюсь, по официальному запросу?

– У нас всё чётко насчёт этого, Михаил Александрович. Когда я подводил? – Донсков пригнулся в азарте, он словно шёл по следу предполагаемого врага, подхватил лежащую перед ним на столе бумагу и протянул лист полковнику.

– Запрос в КГБ?

– Извиняюсь, ещё руки жжёт.

– А сведения, значит?..

– Викентий Дзикановский до семнадцатого года служил агентом секретной службы, потом был привлечён новой властью в качестве бесценного, надо полагать, спеца в губчека, числился под началом самого Грасиса. В период отступления заражённых тифом разбитых частей 11-й Красной армии в наш город Ленин, как известно, специальной экспедицией направил сюда Кирова для спасения ситуации от катастрофы на Южном фронте. Естественно, наделил его неограниченными полномочиями. Возглавив Ревком, Киров – политик и партиец, был далёк от криминала и уголовки, а город кишел разного рода отщепенцами: политическими врагами, нелегальным элементом, ворьём. Хватало и бывших царских военнослужащих, морских и речных спецов, «гнилой интеллигенции», как её некоторые любили называть, ещё раздумывавших, чью сторону выбрать.

– Вы, однако, подготовились к выступлению на совещании, Юрий Михайлович, – подметил полковник. – У вас даже речь изменилась. А чего же убеждали меня в обратном?

– Товарищи выручили с информацией, не дожидаясь канцелярских формальностей. Нашёл способы убедить, но больше выручили личные контакты.

– Понятно, – Лудонин посерьёзнел. – Вот и доложите генералу. Евгений Александрович приветствует инициативу. Уверен, оценит по достоинству.

– Это я с вами, – хмыкнул Донсков, – а генерал и рта не даст открыть.

– Я бы так не сказал, – мягко поправил его Лудонин. – Вы торопитесь с суждениями.

– Возможно, я и ошибаюсь, но вы уж послушайте меня, Михаил Александрович, – не смутился капитан, сверкнув глазами, – а потом сделайте свои выводы. Вас интересовали природа и история моих предположений насчёт Дзикановского-отца; я намерен в этом направлении продолжить.

– Ну хорошо, – кивнул Лудонин. – Внимательно слушаю. И присядьте, пожалуйста.

– Грасис Кирова не устраивал, – начал Донсков, основательно укрепившись на стуле, и даже раскрыл перед собой заветный блокнотик в кожаном переплёте. – Прежний руководитель губчека был нерешителен и мягкотел. Не имея под рукой никого подходящего, Киров остановил свой выбор на Атарбекове, прославившемся к этому времени решительными карательными мерами в усмирении белогвардейского мятежа в Пятигорске. Несмотря на двадцатисемилетний возраст, о нём ходили легенды. Для достижения цели он не пощадил бы и отца родного. Сам расстреливал. И такое бывало часто. Люди прятались, когда он появлялся на улицах, а некоторые рассказывали, что он сам питается человечиной.

– Откуда у вас эта чушь!

– Конечно, это происки врагов Атарбекова, – не смутился капитан. – Но это отражает обстановку тех лет. Накал, так сказать, страстей.

– К чему вы?

– У Атарбекова был один недостаток – он страдал туберкулёзом, а эти люди, известное дело, по старинке лечатся сырым собачьим мясом. Вот и ему отлавливали собак на Кавказе, молва до нашего города долетела. И не забывайте, Михаил Александрович, в Астрахани голод свирепствовал, и порой страдающие от нехватки пищи доходили до крайности. Мне мать рассказывала, что собак действительно в городе не было видно, а на низах спасались чилимом, рыбу и зерно отправляли в Питер и Москву.

– Юрий Михайлович, дорогой, просто удивляюсь вашей осведомлённости.

– Про Георгия Александровича Атарбекова, а правильнее – Атарбекяна я и раньше читал, – пожал плечами капитан. – В институте ещё учился, увлёкся историей секретных служб, мечтал сам работать в разведке, молодой был, чего в голову не взбредёт!

– Жалеете?

– Выветрила жизнь.

– Так, значит?

– Знакомая работает в архиве, если её хорошо попросить, она такую лекцию закатить может!..

– Не знал я о ваших увлечениях.

– Совпало.

– Случай – форма закономерности. Однако?..

– Кирову просто необходим был такой человек, как Атарбеков, и тот, лишь прибыв, сразу разогнал руководство прежнего чека. Участь Грасиса была предрешена. Его обвинили во многих грехах и отправили к Дзержинскому для проведения специального расследования. Дальнейшая его судьба неизвестна, а бывшего командующего армией расстреляли. И вот, когда Атарбеков начал формировать особый отдел, объединив спецов бывшего чека и остатки штаба 11-й Красной армии, в кабинете Кирова появился Викентий Игнатьевич Дзикановский. Он выложил карты – у него в руках нити нового заговора уцелевших контрреволюционеров, чиновников царских служб и духовенства – классическая схема. Во главе, как и положено, молодец по фамилии Нирод, граф. Крепок, энергичен, жаждет славы Бонапарта, правда, завяз в долгах, так как многим проигрался в карты, повеса и пьяница, но это сопутствующий, так сказать, признак всей разложившейся мрази. Киров переадресовал бывшего агента Атарбекову. Тот, услышав о заговоре, принял решение о пополнении штата редкой находкой, и скоро его надежды оправдались: в марте был ликвидирован большой мятеж и расстреляно более ста человек, а в июле разоблачена ещё одна банда под названием «цианистый калий», о чём Атарбеков лично рапортовал партийному активу. За три месяца, которые провёл Атарбеков в городе, Астрахань была почти полностью очищена им от заговорщиков, при этом около трехсот человек расстреляны. Неоценимую заслугу в разоблачении оказал уже известный Викентий Игнатьевич. Правда, за все свои подвиги он был награждён Атарбековым весьма странным, а я бы добавил, страшным агентурным именем.

– Интересно?

– Атарбеков, хотя и сам был не ангел, дал ему нелегальную кличку Каин.

– Первый убийца на земле.

– Если бы он был первым…

– И ему, как и библейскому герою, тоже не посчастливилось?

– Вскружили голову успехи, но это было только на первых порах. После того как по вызову Дзержинского Киров отправил Атарбекова в Москву, Дзикановский новым руководством особо не ценился, а вскоре его совсем запрятали в такое место, где, кроме неприятностей да насмешек, удачи и успеха не сыскать. Глеб Бокий, бывший полпред ВЧК в Туркестане, возглавив сверхсекретный отдел ВЧК, распорядился об организации подобных подразделений на местах. Отдел в городе не создали, но все полномочия достались Дзикановскому. Его обязанностями и родом занятий, как и положено, никто не интересовался, знали, что занимался тот вроде врачами, церковнослужителями, местными гадалками, магов гонял из сомнительных заведений, было их множество, особенно во времена НЭПа развелось. Одним словом, как и его высокое начальство в столице, выискивал нечистую силу, однако не только карал их, но и мирно содружествовал.

– Шутить изволите? – покоробило Лудонина, он недовольно хмыкнул, косо смерив капитана недобрым взглядом.

– А вы нигде не читали об этом?

– Меня как-то другие вопросы интересуют. Я, знаете ли, Юрий Михайлович, привык, прежде всего, своим делом заниматься. И вам бы советовал.

– Я извиняюсь, Михаил Александрович, – Донсков сам чувствовал себя не в своей тарелке и даже привстал, – но всё, что пришлось узнать, имеет прямое и непосредственное отношение к нашей теме. Где-то я читал у этого, Уильяма Шекспира, кажется: «Я правду расскажу тебе такую, страшнее всякой лжи». Спецотдел ЧК, которым руководил Бокий, пользовался особой автономией, Глеб Бокий считался проверенным большевиком, он был членом коллегии ВЧК, сообщал информацию и адресовал её непосредственно в политбюро, в ЧК, в правительство самостоятельно, а не через руководство ведомства, при котором отдел находился. Официально это считалось криптографической службой, и на первых порах создавалась она для сохранения тайны при передаче оперативных сообщений; в то время государство и армия не имели надёжной системы шифров.

– А как же всё остальное? – Лудонин неопределённо поводил рукой в воздухе.

– Что?

– Ну это?.. Мистика? Нечистая сила?

– Уже в конце двадцать четвёртого года у Бокия при отделе значился известный учёный-мистик. Был он парапсихологом и разрабатывал методику выявления лиц, склонных к криптографической работе и расшифровке кодов. Он же обследовал всевозможных знахарей, шаманов, медиумов, гипнотизёров и прочих людей, утверждавших, что они вовсю общаются с призраками. В Москве для этих целей Бокием была создана глубоко засекреченная «чёрная комната», где взаправду организовывались тайные встречи с представителями потустороннего мира.

Лудонин пробовал сохранить на лице серьёзное выражение, но у него не получалось. В конце концов он прыснул от смеха:

– Вы меня развеселили, Юрий Михайлович. Надо признаться, последнее время я забыл про это. И на том, как говорится, спасибо. Однако…

– Вы всё же дослушайте, Михаил Александрович. Мне как раз не до шуток, хотя я вас понимаю, выглядит всё это сейчас неубедительно.

– Да уж!

– Однако надеюсь, вы слышали, чем занимался Вольф Мессинг у Сталина?

– Отчасти.

– Когда убили Кирова, Сталин поручил привлечь к работе по установлению всех виновных известного медиума из Питера.

– Охотников потрепаться языком знаете сколько у нас?

– Хорошо, я не стану вдаваться в подробности. Собственно, теперь это уже не имеет такого большого значения. Бокий увлёкся своими экспериментами в общении с нечистой силой, организовал в недрах ОГПУ кружок по изучению древней науки. Туда вошли ведущие сотрудники отдела.

– Древняя наука?

– Я догадываюсь, её пропагандировал в кружке тот самый парапсихолог-мистик. Теория заключалась в том, что в доисторические времена якобы существовало высокоразвитое культурное общество, погибшее в результате геологического катаклизма.

– Опять этот вымысел насчёт Атлантиды!

– Похоже. Отличие в том, что общество якобы было коммунистическим и находилось на более высокой стадии развития, чем наше. Остатки существуют и поныне, представители этого общества будто бы обитают в неприступных горных районах, расположенных на стыках Индии, Тибета, Кашкара и Афганистана.

– Это их Рерих искал?

– И не только он. До сих пор сторонники той теории существуют и пытаются организовать новые экспедиции.

– Заморочил ты мне голову, Юрий Михайлович. Всё это, наверное, интересно школьникам в начальных классах… К нашим проблемам какое это имеет отношение? Ну, занимался Дзикановский врачами, церковнослужителями, шалопаями разными…

– А реликвия пропавшая?

– Что?

– Крест, по рассказам очевидцев, обладавший чудодейственными свойствами! Он же пропал как раз в девятнадцатом году! Его видели на груди архиепископа Митрофана, который был расстрелян как один из активных участников и организаторов банды «цианистый калий». Эту банду заговорщиков и помог разоблачить наш знакомый Викентий Игнатьевич Дзикановский.

– Погоди, погоди! – в глазах Лудонина мелькнул интерес.

– Дзикановский и после ведал вопросами церковнослужителей, он курировал работу по исполнению декрета об отделении церкви от государства, когда привлекались к ответственности священники за отказ передавать церковное имущество.

– Это ещё ни о чём не свидетельствует.

– Однако Дзикановский этим занимался. И к этому делу – пропаже креста – он руку приложил. После ареста и расстрела реликвия почти нигде не появлялась. Безусловно, её должны были снять с мёртвого тела или изъять до приведения приговора в исполнение, но прокуратуре области официально дали справку, что креста с арестованного не изымалось и сведений о его нахождении в учреждении не имеется.

– Вот тебе и финита ля комедия.

– Дзикановский не мог не знать о кресте и его удивительных свойствах.

– Ну, дорогой мой, это желаемые домыслы.

– При обыске мы нашли на квартире его сына странный журнальчик того времени со статьями о различных церковных вещичках, обладавших необычными свойствами. Упоминается и крест патриарха Руси Тихона, а ведь как раз Тихон его и подарил архиепископу Митрофану, когда тот уезжал в Астрахань из Москвы. Была изъята ещё кипа разного рода оккультной литературы.

– Журнал, конечно, и подлил масла в костёр ваших заблуждений, Юрий Михайлович, – забарабанил Лудонин пальцами по столу. – Я, признаться, не услышал существенных доказательств или признаков, свидетельствующих о причастности Дзикановского ко всем известным нам убийствам. Тем более к убийству его сына. Кстати, как с розыском Князева, Жучкова и Прыщевского?

– Работаем.

– Вот так, – покачал головой полковник. – А на этом участке желательны бы результаты. Город надёжно закрыли?

– Всё необходимое сделано, – покривился Донсков. – Эта братва села на дно. Имеется у них где-то схрон. Трёх мужиков спрятать!..

– По родственникам отработали?

– Все одиноки. Судимы – клейма негде ставить. Князь – он же Князев Матвей Спиридонович, главарь, привлекался с малолетства, беспризорничал, в бандах разных значился, сам, повзрослев, банды создавал, но после пятидесяти лет как отрезало: появился на городском кладбище и затих. Имелась у нас информация, что сбрасывают ему воры и грабители антиквариат, церковную утварь, иконы ценные. Однако ни разу не удавалось прихватить его с поличным. Участковый твердит, что повлияла на Князева профессия, он главным могильщиком значится на погосте.

– Погост – это в деревне, за околицей, – будто про себя, раздумывая о чём-то своём, сказал тихо Лудонин.

– Одно и то же. Все там будем, – совсем некстати буркнул автоматически Донсков и понуро махнул рукой.

– А Дзикановский-отец был знаком с Семиножкиным? – вдруг будто проснувшись, встрепенулся полковник.

– Вот, – назидательно подметил капитан, – а вы мне не дали договорить. Сын давно общался с коллекционером. Кстати, всё время занимавшимся поиском этого креста. И конечно, об этом не мог не знать папаша.

– Тогда в ваших рассуждениях мало логики.

– Как?

– Если вы подозреваете отца в том, что тот, работая в ЧК, ещё в девятнадцатом году незаконно завладел этой реликвией, то зачем ему с сыном травить Семиножкина?

– Так это если завладел! А если ему не удалось? Мы с Семёновым исходим из того, что Семиножкин или знал, где хранится крест, или сам им владел. Такая же известная личность и многожитель – Дзикановский Викентий Игнатьевич. Семиножкин, приметив сынка, прикинувшегося поэтом и литератором, увлёкшегося для вида его легкомысленной женой, быстро его раскусил. А когда пронюхал и про профессию отца, а возможно и знал ранее, намеренно сблизился с Аркадием Викентьевичем. Жене он не доверял – соседка, известная нам Матрёна Никитична Бокова, за полчаса, что я был в квартире, все уши прожужжала секретами вдовушкиного адюльтера. Чудесную реликвию коллекционер по-видимому хранил в том сейфе за картиной. Раскусив врагов и почуяв угрозу, Семиножкин пошёл на хитрость и сделал проверочный ход: он написал заявление в областную прокуратуру, будто пропавший крест представляет государственную значимость. Попросил принять меры по розыску, для убедительности приложил список лиц, якобы видевших, слышавших, в общем, имевших к реликвии некоторое отношение. Федонин провёл почерковедческую экспертизу: оказалось, список составил сам коллекционер, а ведь он уверял, что бумага ему досталась от какого-то умершего антиквара.

– Зачем это сделано?

– Я могу это объяснить всё той же уловкой Семиножкина – выяснить, какой силы угроза нависла над его головой, кто представляет для него реальную опасность? Официальным заявлением он также убеждал врагов, что никакой реликвии у него самого не имеется. И дожидался обратной реакции.

– По вашей версии покойник сам накликал беду?

– Невольно. Его расчёт не сработал. Аркадий Викентьевич к тому времени, видимо, заприметил тайник за картиной и дожидался момента. Вскрыл он его довольно искусно, не понадобилось много времени, а мои специалисты из кримотдела ахали – замки у сейфа самые что ни на есть современные.

– Если ваша версия верна, как раз вспоминается, что отец Аркадия Викентьевича занимался в ЧК этими делами.

– Сходится у нас не всё, – покривился Донсков. – Пока не понятно, почему сынок, усыпив вдову, вскрыв сейф и прихватив содержимое, миновал квартиру отца и понёсся на кладбище, ища убежище у уголовников.

– Обуяла жадность. Вы столько чудес приписали тому церковному реликту! Архиерейскому кресту! Глаза разгорелись.

– Непонятно пока, – продолжил Донсков, недоумевая, – что связывает в общем-то интеллигентного человека, которым представлялся Аркадий Викентьевич, и кладбищенских могильщиков? Вроде и повидал я уже немало, а сомнения гложут.

– Сомнения, это полезно. Версия ваша имеет право жить. Я только одного не пойму, почему вы противитесь совещанию.

– Мои предположения и отчёт о проделанной работе вы так и так доложите генералу, товарищ полковник. А нас бы денёк-другой не трясли, возьмём мы Князева и его корешей. Содержимое сейфа найдём у них – это результат. Тогда, как говорится, пусть снимает головы генерал.

– Тогда вам ордена вешать, – хмыкнул Лудонин. – Хорошо, я переговорю с Евгением Александровичем, а вы занимайтесь.

– Можно идти? – вытянулся капитан.

– Конечно. Хотя минутку. Вы так и не досказали мне о причинах увольнения Дзикановского-отца. Тогда так просто из этой службы раньше положенного не уходили.

– Бокия арестовали в тридцать седьмом году, его парапсихолога и весь их кружок умников объявили врагами народа и расстреляли. Естественно, ликвидирован был сверхсекретный отдел, распущены соответствующие службы на местах по всей стране. Остался без работы и Викентий Игнатьевич. Его не судили, помогли с устройством на работу, кстати, он химик, знаменитый институт окончил в Петербурге, в котором, между прочим, до него учился и Глеб Бокий.

– Подумать только, земля-то круглая! А в чём же их обвинили? Раз уж вы постарались собрать такую богатую информацию, то, вероятно, поинтересовались и этим?

– Созданную Бокием тайную организацию обвинили в шпионаже и попытке заставить советское руководство проводить угодную Западу политику. Вот так. Не больше, не меньше. Путём, так сказать, психологического воздействия.

– Однако!..

– Это ещё не всё. Парапсихолог якобы признался следователю и суду, что их нелегальная организация пропагандировала мистику, направленную против учения Маркса – Ленина – Сталина.

– Ну да… – потёр лоб Лудонин. – Конечно… А что же ещё могли сообразить…

Его раздумья прервал телефон. Подняв трубку, послушав, он передал её капитану:

– Вас. Прокурор следственного отдела Ковшов спрашивает.

Донсков, извинившись, взял телефон.

– Пожар? Мы же встречаемся вечером?

– Ты бы приехал сюда, – Ковшов назвал адрес.

– Это же!.. – задохнулся Донсков. – Что ты там забыл?

– На месте объясню. Только срочно.