Эхо Москвы. Непридуманная история Рябцева Леся
С. БУНТМАН: Ты рассказала человеку, который написал, что это заказ. Почему ты так не доверяешь этому? Почему? Вот тоже пересерьезниваешь, что «я вам буду сутки рассказывать». Неправда. Ты рассказала несколько важных вещей, от которых мы можем скакать дальше. Ну не надо! Можно рассказать все-таки. Давай, быстренько пройдемся по вопросам, а то мы как-то уехали. «Есть несколько молодых и новых сотрудников, которыми «Эхо» может гордиться». Отлично, Ольга. Я все не буду читать, Вы мне политики не портите, как говорил государь Александр Павлович атаману Платову. Вот… «Слащавый голосок. Не выношу».
Т. САМСОНОВА: Ля-ля-ля!
С. БУНТМАН: Молодец! Отлично! Так… Дальше… Вот! Борис говорит: «Ощущает ли Тоня, что после нескольких лет работы на «Эхе» она стала менее наивной относительно ряда жизненных моментов?» Хорошо изъясняется Борис. Объясни.
Т. САМСОНОВА: Ой, наоборот. Все идеалисты. Что Вы! Я сначала была в чем-то более наивной. Но эта наивность граничила скорее с серостью. Потом меня просветили и я поняла, что здесь все идеалисты. Наивностью тут можно только подпитываться.
С. БУНТМАН: Вася: «Социологи достаточно точно предсказывают итоги выборов, в частности в Парламент. Как и у нас, так и на Западе. Это результат опыта и сына ошибок трудных». Ну да.
Т. САМСОНОВА: Это социологи предсказывают?
С. БУНТМАН: Понимаешь, в чем дело. Меня всегда поражало, как, это скорее, с экзит-полов делали. Две конкурирующие французские фирмы. На первой программе одна, на второй другая. Вилку дают потрясающую совершенно. До десятка иногда.
Т. САМСОНОВА: Проблема выборки.
С. БУНТМАН: Ты считаешь, что выборка – это главное?
Т. САМСОНОВА: В постерах, когда вам нужно знать точный ответ на вопрос, за кого вы пойдете голосовать в ближайшее воскресенье. В чем проблема? Вы бы знали точно до очень точного ответа, если бы вы спросили все население. Но у вас нет финансов и времени на это. Поэтому нужно сделать модельку этого населения, выровнять ее, сделать меньше. Допустим, у вас население 1 млн, а вы имеете возможность финансово опросить только 100 тысяч. Вам нужно в этих 100 тысячах представить всех людей. Как вы это сделаете, от этого зависит точность предсказания.
С. БУНТМАН: Ольга пишет про «Беби-бум». Я понял, это хорошее дело. Я всегда об этом задумывался, когда меня это поразило сначала, 20 лет назад, я это увидел в телевизоре. И как все точно… А потом в газете, когда было подсчитано. Потрясающе. «Давайте вспомним передачу про УЗИ».
Т. САМСОНОВА: Давайте!
С. БУНТМАН: «Самсонова продемонстрировала верх некомпетентности». Знаешь, если анонимку, докладную… «Самсонова продемонстрировала верх некомпетентности, но при этом и самоуверенности. Не стыдно?» Вот это последнее портит, Ольга, портит стиль. Тебе не стыдно?
Т. САМСОНОВА: Ой, стыдно!
С. БУНТМАН: А что ты там?
Т. САМСОНОВА: Еще бы я вспомнила, было бы еще стыднее.
С. БУНТМАН: Это в «Беби-буме» было?
Т. САМСОНОВА: Видимо, да.
С. БУНТМАН: А что там, Господи? Зато интересно! Так… «Циничная девица, которая даже не осознает, как живет большинство граждан нашей страны», в отличие от Светы, которая нам пишет. Вот Света осознает, а ты не осознаешь, социолог!
Т. САМСОНОВА: Это прямо больная тема и черный день в моей биографии. Как-то была программа «Лукавая цифра», в которой мы обсуждали бедность. Я позвала Панюшкина и Зубаревича. Зубаревич – это специалист по регионам России. Очень и очень образованные и прекрасные женщины. Мы спорили о бедности. Я говорила, что есть бедность обычная, когда у человека не хватает на что-то, а есть относительная, когда человеку на все хватает, но вот его окружение ездит на «Майбахах», а у него хватает на «Мазду» и он чувствует себя бедным. Я доказывала, что этот человек тоже бедный. А Зубаревич, зная реалии российские, сказала, что это просто ересь и что так говорить нельзя, что нас слушает много людей, у которых не хватает на еду. Что говорить так просто стыдно. И мы поспорили ужасно. И она со мной больше не разговаривает. Я хочу перед ней публично извиниться.
С. БУНТМАН: Я так понимаю, что ты говорила о другом.
Т. САМСОНОВА: Да. Мы не успели тогда договориться о понятиях. Но она сказала, что слушать это просто оскорбительно. В общем, я понимаю, о чем она говорила.
С. БУНТМАН: Понятно. Да.
Т. САМСОНОВА: Так что в этом мой цинизм. Да.
С. БУНТМАН: Это не цинизм. Просто вы не договорили. Неясность, а не цинизм.
Т. САМСОНОВА: Надо успевать договаривать.
С. БУНТМАН: Ну ладно. Надо с главного начинать. Есть такая… Знаешь, как если сокращать статью, надо в середине абзаца, потому что у тебя начало и конец абзаца будут резать. Так здесь, чтобы сразу проявилась мысль, надо сразу говорить. Но это не всегда получается. Оксана пишет: «Я думаю, что это еще российская академическая традиция. «Левада», например, мог говорить просто, но не упрощать». Да многие, Оксана! В этом наш спор с Тоней здесь. Говорить просто, но не упрощать. А вот этот груз ответственности, который очень умный, и абсолютно реактивные люди, которые могут все рассказать, принимают, что если я не расскажу еще 145 млн деталей, то тогда будет нечестно по отношению к моей науке.
Т. САМСОНОВА: Просто не упрощать… Это мне кажется ложными впечатлениями, потому что сейчас ситуация складывается в медиа таким образом, что есть ученые, а есть эксперты, которых мы называем экономистами, социологами и т. д. Я помню, меня позвали на телевидение, я сидела, я потом смотрела это в записи, и там написано было, когда я появилась, моя голова что-то говорила, подо мной было написано: «Тоня Самсонова. Социолог». Я была на третьем курсе. Я думала, что, если бы там сидел Эмиль Дюркгейм или Вебер, под ними тоже было бы написано: «Эмиль Дюркгейм. Социолог». Я думала, какой я социолог?! Я вообще не пойми что! Я на третьем курсе.
С. БУНТМАН: Это называется разница между Марксом и тетей Цилей.
Т. САМСОНОВА: Поэтому люди, которые приходят и говорят вам умные слова о том, что… это еще не факт, что они ученые. Все мы можем поднотореть в терминологии. Кто проверит то, что мы говорим правду? Это была проблема программы «Беби-бум». Я недавно смотрела в «Культурной революции». Женщина аргументирует свою позицию. У нее аргументы кончаются, и она говорит: «Я читала в закрытых исследованиях, что…» Я думаю – вот это же колоссальный аргумент! Кто поспорит с закрытыми исследованиями? Или «Научно доказано, что…» Простите, кем научно доказано? Васей. А почему вы в это верите? «Я тоже в этой науке ученый, не спорьте со мной». И как вы будете спорить с человеком, который будет говорить: «Я медик, я физик, я точно знаю». Как вы его на чистую воду будете выводить в прямом эфире? Он скажет: «Гиперболоиды параллельных миров парализуют нас, поэтому мы все живем в прекрасной стране». Поспорьте со мной.
С. БУНТМАН: Черт его знает, как это делать. Надо задавать простые вопросы. Надо точно знать, о чем ты говоришь. Вообще, это очень неплохо.
Т. САМСОНОВА: Он ходит по закрытым исследованиям.
С. БУНТМАН: Ну, по закрытому исследованию… А как Вы к ним? А у меня есть доступ. А почему они не известны никому?
Т. САМСОНОВА: Это разговор ни о чем. Можно сделать…
С. БУНТМАН: Это разговор ни о чем.
Т. САМСОНОВА: «Здесь курят» в фильме и в книжке очень хорошо показано, когда ты споришь, папа рассказывает своему сыну, а папа занимается табачным лобби и от имени науки доказывает, что курение – это прекрасно. Он говорит, что, когда споришь с человеком, тебе не нужно его переубедить. Тебе нужно, чтобы те, кто слушает, считать, что прав ты. А он может оставаться при своем мнении сколько угодно.
С. БУНТМАН: А вот здесь обратная ситуация. Андрей, математик: «Тоня, попробуйте рассказать теорию вероятности и мат. анализ. Не боитесь, что слушатели могут знать их лучше?» Вот!
Т. САМСОНОВА: Боюсь! Этого-то я и боюсь!
С. БУНТМАН: Андрей, вот смотрите… Понимаешь, все-таки, когда ты говоришь – социолог я и социолог кто-то, Андрей, мы здесь не социологи, не математики, не историки, не литературоведы. Когда мы здесь сидим за микрофоном – мы ведущие, мы журналисты.
Т. САМСОНОВА: Вот у меня была ломка, когда я училась, я была в институте, я еще 15 минут назад была студентом-социологом, приезжала сюда и становилась ведущим. И как же это было ужасно! Когда я просто… Это просто два мира и две разные системы ценностей. Абсолютно!
С. БУНТМАН: Это два подхода. Мы перестаем… Вот, Андрей, если Вы понимаете, в чем дело, как у нас есть математики, есть физики, что у нас? Александр Андреев один чего стоит! Понимаете… Вы пришли бы сюда вести передачи, предположим. Вы внутренне не перестали бы быть математиком. Но по функции своей здесь Вы им перестаете быть. Вы не можете… Хорошо, если у Вас есть какой-то конкретный участок знаний, когда Вы можете сказать: «Это не так, потому-то и потому-то». Но Вы никогда не можете тельняшку с цифрами разорвать на груди и сказать: «Я математик, поэтому я прав», то, о чем Тоня говорила сейчас. Другая профессия! «Ваш голос мне нравится…», тра-та-та…
Т. САМСОНОВА: Ля-ля-ля!
С. БУНТМАН: Да… «Гималайские горы…» Понятно. Давайте что-нибудь по делу! Вот! Смотрите… А! «Тоня права! Журналисты не способны адекватно интервьюировать ученых. Очень поверхностно», – Катя. А вот это наша проблема.
Т. САМСОНОВА: А ученые не способны нормально прийти и рассказать!
С. БУНТМАН: Давайте, Катя, за союз ученых и журналистов, потому что… Вы понимаете, в чем дело? Мы же сидим все время. Наше нормальное положение – вполоборота к Вам, Катя.
Т. САМСОНОВА: Меня спрашивали про НЛПИ. Мы сидим с Сергеем Александровичем через перегородку. Ни одно интервью не возможно брать через перегородку. Я едва вижу его нос! Как так можно?!
С. БУНТМАН: У меня же сильное положение, Тоня! Ты сидишь за пультом…
Т. САМСОНОВА: Я сижу за пультом, но я подкладываю два тома «Британики», потому что я ничего не вижу.
С. БУНТМАН: Вот за «Британику» я тебя лично выпорю! Бери, пожалуйста, не «Британику». Я хранитель «Британики» в этом заведении!
Т. САМСОНОВА: Можете проверить – все тома на месте.
С. БУНТМАН: Что-нибудь другое! Ты понимаешь, в чем дело… «Британику» не тронь! Все! Руки прочь от «Британики»! А то домой заберу.
Т. САМСОНОВА: Вы не дотащите. Там 50 томов.
С. БУНТМАН: Я дотащу. Когда сидишь за пультом, это же сильное положение. Даже когда у тебя рычажки здесь и когда гость перед тобой, а не в той, большой студии, я хозяин этого места. Ты себя ощущала хозяйкой этого места?
Т. САМСОНОВА: Ну, конечно!
С. БУНТМАН: Соврала…
Т. САМСОНОВА: Я помню, когда мы брали темы в «Беби-буме», где я точно знала, что у Наташи и у Эвелины одна позиция, у меня другая, я говорила: «Можно, я за пульт?» И мне казалось, что за мной армия просто. Слушайте… Мы так телефоны и не включили.
С. БУНТМАН: А что, я обязан телефон включить? Тоня! Здесь я хозяин! У меня пульт! А ты гость!
Т. САМСОНОВА: Я просто предложила.
С. БУНТМАН: Так… «Беби-бум» она конкретно портила тем, что частенько порола чушь. Она не помнит хороший ответ: «Ну как лучше?» – Ольга. Не понимаю, о чем Вы говорите.
Т. САМСОНОВА: Ольга! Я тоже Вас очень люблю.
С. БУНТМАН: У меня все ходы записаны. Девушки здесь, я Вам скажу, Ольга, и Вы бы были здесь у нас беременная сотрудница, журналистка, они здесь для того, чтобы пороть чушь. Но свою чушь! И задавать вопросы! И чтобы это обсуждалось! И чушь на чушь получаются очень интересные вещи.
Т. САМСОНОВА: И Николаю Ефимовичу сразу нравится.
С. БУНТМАН: Конечно! И каждая будущая мать свою чушь должна высказать и предложить вам на нее ответить своими умностями. Я правильно фишку описываю, нет?
Т. САМСОНОВА: Точно! В этом концепция нашей радиостанции.
С. БУНТМАН: Я так любил «Беби-бум». Рожайте вторых, девочки!
Т. САМСОНОВА: Хорошо.
С. БУНТМАН: И будет у нас снова «Беби-бум». Дмитрий: «Немного Тоня переоценивает себя и свой Университет». Вот интересно… У тебя недооценка или переоценка, я никак не могу понять, что лучше.
Т. САМСОНОВА: Я идеалист. Мне, конечно, кажется, что он самый лучший на свете. И вообще… Да, может быть, я переоцениваю. Наверное, Ваш Университет был куда лучше моего.
С. БУНТМАН: Понимаете, журналисты, Дмитрий – это не немного обо всем. Я не договорил. И мы с Тоней не договорили сейчас. Когда мы сидим вполоборота к вам, нам главное – иметь начальное какое-то представление и задать ваши вопросы. С учеными действительно очень трудно, тут надо подготовиться. Но для того, чтобы специалисту было нормально, комфортно и чтобы человек, который этого не знает, что-то узнал. Вот как здесь пробраться, я не знаю, Тоня, до сих пор. Сто лет работаю, но не знаю. Как ты думаешь?
Т. САМСОНОВА: Я не знаю, как это делать, но после эфиров Маша меня научила, очень хороший вопрос, который она всегда задает гостям, особенно большим ученым. Они же приходят что-то сказать, каждый человек приходит на радиостанцию, он знает, что он хочет что-то сказать. Просто так он не приходит. Ты его спрашиваешь в конце эфира: «Вы сказали, что хотели? У Вас есть чувство удовлетворения? Вы не просто отвечали на вопросы, а сказали то, с чем Вы пришли?» И вот это важно. Если человек от науки говорит, что он сказал то, что он хотел, то это хорошо. Это дорогого стоит.
С. БУНТМАН: Понятно! Ну, мне всегда интересно, как рассказать о сути научного открытия или чего-нибудь еще. Может быть, это лучше рассказать в третьем лице, рассказать, как Марина Аствацатурян делает. А в интервью касаться сути только точечно, потому что в интервью действительно всего не расскажешь. Рассказать об условиях, рассказать о каких-то вещах, которые сопровождают это событие. Мне кажется, такие интервью с учеными гораздо лучше. Остальное – там читать надо.
Т. САМСОНОВА: Я только сейчас поняла, зачем нужны ученые в эфире. Они не должны объяснять то, чем они занимаются…
С. БУНТМАН: Ну вот! Приехали!
Т. САМСОНОВА: …они должны развенчивать мифы. Ты к ним приходишь с мифами. А они говорят, что это не так, потому-то… Такую книжку написал Гуриев, Сергей Маратович, он ректор российской экономической школы. Он написал книжку «Мифы об экономике, которые развязывают СМИ и политики». [ «Мифы экономики. Заблуждения и стереотипы, которые распространяют СМИ и политики»]. Давайте потратим стабфонд, а то у нас все бедные, давайте всем раздадим. Там он объясняет, почему это нельзя делать, это вызовет инфляцию. Вот здесь нужен ученый, чтобы он пришел и рассказал: «Это не так, потому-то…»
С. БУНТМАН: А не рассказывал о том, что…
Т. САМСОНОВА: …такое инфляция, что такое стабфонд.
С. БУНТМАН: Тогда он по твоей же системе становится экспертом.
Т. САМСОНОВА: Да… Нет! Что Вы меня ловите!
С. БУНТМАН: Я не ловлю. Хорошо. Тоня, значит, ты войдешь после дачи в нормальный ритм. Что-нибудь новенькое будет?
Т. САМСОНОВА: Да.
С. БУНТМАН: Хороший ответ. Спасибо. Тоня Самсонова. Мне кажется, что мы прекрасно провели время, этот час в программе «Сотрудники».
Т. САМСОНОВА: Спасибо!
Ирина Соларева
«Муки как бы творчества»
6 ноября 2013 г.
На дневной летучке обсуждали тему эфира «Что важнее: обеспечение безопасности или личный комфорт?»
Осин, убеждая всех, что «там» с личным комфортом давно не церемонятся, сказал, что в Солт-Лейк-Сити его обыскивали полицейские несколько раз.
– Это меня-то! – все еще обижался Лешка.
– Я бы тебя и здесь обыскивал, – сразу усугубил Главный Редактор.
– За что? – искренне удивился Лешка. – У меня даже и бороды-то нет…
– Нет? Поправимо, – хмыкнул Главный. – Щас введу фейс-контроль! Будете у меня все бородатые ходить…
Представила бородатого Алексея Осина … бородатого Матвея Ганапольского … Владимира Варфоломеева …и еще кое-кого…
Не, ну, жуть жуткая!!!
А до сего дня Главный грозился – не единожды! – ввести дресс-код для барышень: мини-юбки и декольте… Это хотя бы понятно.
Но бороды… Эх, Петр Алексеевич!..
29 ноября 2013 г.
«Невиноватая я…», или Еще раз про проституцию.
Звонит как-то не подруга даже, приятельница, с которой иногда у нас интересы пересекаются, и эмоционально так начинает объяснять, что, похоже, наши договоренности по работе вот-вот пойдут прахом и, как всегда, по не зависящим от нее причинам. Что закрома компании пусты, банки больше денег даже под известную фамилию не дают, а бюджеты все выбраны и «ни одна сволочь помочь не хочет». А дело на этот раз, понимаешь, международного уровня. Она привезла в Москву Пьера Ришара. И не свадебным генералом на кинофестиваль в провинции, а – впервые – с труппой. Для показа в Москве кассового спектакля. И вот французы здесь, с декорациями – жопа, что-то застряло в пути, а денег нет уже даже на то, чтобы «кормить всю эту ораву». «Ну, какие тут обещания, Ирииииш мне б с ума не сойти от всего этого…»
Сговорились на том, что если я смогу «всю эту ораву» – больше 30 человек – 2 дня обедами кормить, то так и быть, Ришар – мой. «Хочешь, бери на час», – раздобрилась приятельница. «Мой» – конечно, сильно сказано… Мне, по работе, он был нужен на полчаса, точнее – на 23 минуты.
С ресторанами я определилась быстро. Проблема была только одна: как…? сделать…? все это без денежных расчетов, без использования светлого имени родной конторы – Боже упаси! – при этом контора Ришара использовать собиралась. Что, собственно, и являлось первопричиной всей этой моей заморочки. Особо ломать голову времени не было – всего сутки. Понятно же, что надо было найти в ситуации чьи-то интересы и эти интересы соединить-переплести. Счастливчики-соучастники должны были быть «приличными» изданиями с большими тиражами.
На удивление, все срослось без нервов и за сутки. Все же просто, когда людям даришь шанс поработать в рамках своих профессиональных интересов, не напрягаясь, и даже с бонусами.
Ришар оказался приятным дядькой – без звезданутости и закидов. Приехал вовремя, отговорил хорошо, на все вопросы ответил, поснималь себя (в смысле пофотографировать) дал, засиживаться не стал))).
Вся труппа была уже в ресторане в процессе познания украинской кухни. Ришар и так был благодушен, а после пары рюмок горилки под борщ и сало позволил нарядить себя в красные атласные шаровары, расшитую рубаху и стал отплясывать гопака вместе с ресторанными танцорами. Ну, как тут могли не получиться эксклюзивные репортажи?! Пьер уплетал вареники с вишней, следил, чтобы моя тарелка не пустовала, говорил, что ничего подобного нигде не пробовал. После горилки-то…соглашалась я. Все были сыты, довольны и счастливы послегорилкиным щастьем… Когда мы вышли на Арбат, Пьер вдруг взял меня за руку, может, проинтуичил, кто тут все замесил… А может, малость испугался – его стали узнавать, арбатский народ стал резво подтягиваться: кто – за автографом, кто – руку пожать, а кто и – с подарком. Мы дошли до автобуса. Пьер отдал мне мою руку. Труппа погрузилась. Французы уехали на репетицию…Все.
Утром – звонок. Добрая сослуживица вместо «привет!»: «Поздравляю!!! Вот, оказывается, как ты достала Ришара!..» Я, пока своими глазами не увидела, не верила. Вот эта самая фотография – на развороте многотиражного (сама выбирала!(() еженедельника, над ней был крупный заголовок «Ришара достали московские проститутки», потом текст про его день в столице, про то, как в гостинице «Россия» к нему в дверь номера днем и ночью ломятся сутенеры-проститутки, как бедный Ришар сбежал от такого сервиса…в ресторан. Под фотографией – мелко, но с лупой прочитать можно: «Его всюду водили за руку». Как будто это кого-то интересует…после такого заголовка-то…Конечно, весь день все, кому не лень, меня поздравляли с…новым статусом(((…интересовались расценками… Да идите все… Арбатом! Мой выходной! Как хочу, так и провожу!.. Хотя мне-то всегда казалось, что я под этот статус не прокатываю ни экстерьером, ни дизайном, ни одежкой, наконец. Но, по большому счету, спросить кого-либо стеснялась…
Вывод, не единственный, конечно, из истории: «Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть…(с)»
P.S. В день, когда я принимала поздравления, Ришара не было на обеде труппы в ресторане европейской кухни. Он пришел в капюшоне на носу – один, без охраны и сопровождения-в украинский ресторан на Арбате, на этот раз не закрытый на спецобслуживание, игнорируя меню, попросил 2 порции «вис черри», категорически отказался от халявы и оплатил счет с хорррошими чаевыми…
29 ноября 2013 г.
В постели Ришара, или Год спустя…
(По «многочисленным просьбам трудящихся» продолжение истории одной фотографии)
Опубликованная год назад история, безусловно, абсолютно правдива, но, сознаюсь, тогда я умолчала об одном весьма пикантном моменте, без которого, может быть, и, скорее всего, ничего бы не было: ни снимка, ни истории. Пересказывать все не буду, можно посмотреть по ссылке в конце.
Скрытая подробность. Когда накормленный, напоенный и отфигачивший гопака Ришар стал разоблачаться из украинского народного одеяния, напяленного на него поверх одежды, произошло непредвиденное: шелковый кушак, который надежно держит шаровары на талии и обмотан вокруг, каким-то образом зацепился за собачку молнии брюк. И когда раздосадованный Ришар попытался расшаровариться, то только усугубил ситуацию: молния намертво зажевала ткань. И сколько Пьер ее ни дергал туда-сюда, ничего не получалось. Сначала ситуация вызывала улыбки, но, когда лицо Ришара стало цвета шаровар, в воздухе отчетливо запахло…международной напряженкой.
Мизансцена: в центре – потный, пунцовый, недовольно бормочущий что-то, что не решается озвучить переводчица, Ришар, борющийся с проклятым кушаком. Вокруг – в разной степени готовая к выходу на улицу труппа, зудящий про «уже опаздываем на репетицию» представитель организаторов гастролей, отрабатывающие эксклюзив фотокорры самых крупно тиражных изданий и растерянная администрация ресторана, гоняющая хлопцев в шароварах то в подсобки за ножницами, то на кухню за ножом. И все это как-то тянется и тянется, тянется и тянется…
Догадываетесь, кто вызволил Ришара из шароварного плена???
Пральна!!! Я.
Подошла к нему, заглянула в смятенные очи и сказала: «Ну что, Пьер, будем освобождаться?» Ришар свою зону опасных действий предоставил мне без малейшего сопротивления, показалось, с облегченной готовностью. Руки по бокам свесил, даже бухтеть перестал. Повозиться немного пришлось, да. И пару раз на колени на пол опуститься. Пьер был терпелив и безропотен, старался найти своей «зоне»))) более удобное для моих манипуляций положение. Партер безмолвно замер… А мы справились! Я даже умудрилась не порвать кушак. И видели бы вы тот «нож», что принесли из кухни!!!!!!!!!!! …………
А вы думали, Ришар просто так взял меня за руку на Арбате? Просто так счастливо улыбался? Ну да, ну да…
Конечно, стукнутая бесценным познавательным опытом о работе печатных СМИ, я провела тревожных 4 дня в ожидании выхода журнала и гаданиях о том, будет ли в его фоторепортаже отражена моя коленопреклоненная…спасательная операция. А уж многообразие возможных подписей и комментариев – просто зашкаливало… Но пронесло!!! В «7 днях» Ришар давал гопака со вскинутыми руками. И концы кушака развевались в полете…
Это было дополнение к истории.
Теперь продолжение.
Где-то год спустя после этих фотособытий шеф отправил меня в Ханты-Мансийск на экономический форум. Ну что может быть запоминающегося на очередном форуме? Только то, что расселили десяток представителей московских СМИ очень понтово: в коттеджах на холмах среди хвойных деревьев. А что, собственно? Регион-то нефтяной…
Вручая мне ключи от номера, администраторша с особой доверительностью сказала:
– Вам так повезло!.. В вашем номере жил Пьер Ришар!!! Во время кинофестиваля…
– Да ну? Сам Ришар? – усомнилась я.
– Представляете?! Будете спать на его кровати…
– Думаете, это случайность? – пресекла я перечисление мест общего с Ришаром пользования. – Представляете?! У нас с Пьером все как раз вокруг кровати и вертится… Надеюсь, здешние проститутки его не доставали?
Мне стало немного жаль барышню, и я смягчила:
– В Москве проститутки ему проходу не дают. Ни сна, ни отдыха…
Кстати, на кровати мне спалось хорошо. Надеюсь, что и Ришару тоже.))))))))))
PS. Благодарю Варвару Турову за фразу во вчерашнем посте: «В жизни нет ничего важнее благодарности. Важнее, прекраснее и сильнее». Именно эта фраза почему-то вернула меня к истории с фотографией.)))
27 марта 2013 г.
Муки как бы творчества.
И всего-то надо было придумать тему для эфира. Про то, почему вдруг члены Совета Федерации тоже стали досрочно слагать свои полномочия. Коллеги, кто могли, от процесса закосили. Ничего приличного почему-то в голову, как ни мучилась, не шло. Вертелось около «СовФед: как остаться членом». И все варианты вокруг. Ну, не эфирно же, блин!!! Депутатов ведь тоже обделить вниманием не хотелось. Получалось еще хуже… Поскольку еще и «представительные органы власти» приплетались. Попросила «помощь клуба». Молодые резвые сотрудницы, слегка задумавшись, озвучили слово «мандат»… От перемены направления итог не менялся. Ведь «Групповая размандаченность» или «Хочешь спать спокойно – сдай мандат!» – варианты тоже все какие-то не эфирные. Весело въехав в проблему, подключилась половина ведущих – генерал-майор СВР в отставке. Но тоже ничего ценного с наскоку у него не вышло. Генерал обещал подумать и (временно) отключил телефон. Приближалось время явить труды миру и – главное! – начальнику, который хоть и в отъезде, бдительного ока никогда не закрывает. От безысходности решилась подключить монакскую лежальщицу Sema Shelehova, ее «проветренную» голову. Но и с Семой случился облом – ее забрали процедурить (или процедурИть?).
Итог. Когда время стало зашкаливать за час Х, пришло в голову простое: «В отставку по собственному желанию». Вот оно, – поняла я. Тут перезвонил генерал-майор СВР в отставке и предложил что-то многоэтажно-длинное. Моему простому честно по-военному восхитился: «Гениально, даже я лучше бы не придумал». Звездная лучшая половина ведущих тоже одобрила. Все! В сетку, и в эфир. Вот прямо сейчас это все вы в эфире и слушаете. «Когда б вы знали, из какого сора…»
Алексей Соломин
«Понятие нерукопожатности для меня не существует»
Я пришел на «Эхо Москвы» на следующий день после того, как российские танки вошли в Грузию. Это случайность, такой выпал календарь для стажировки. Вместо того чтобы осмысливать происходящее в тишине и покое, пришлось делать это в каком-то аду. Задача была довольно простая: отсматривать звуковые синхроны на телевизорах и в случае эксклюзива вырезать звук оттуда для использования в новостях. Только я должен был делать это в стол, на правах стажера. Но в кутерьме, которая кружила на станции, мои первые же наработки не только сразу же улетали в эфир, но их и не проверяли толком. Просто было некогда. Было много криков, бегания по коридорам, вскидываний бумажными кипами. Это не самый существенный факт в биографии «Эха Москвы», но он поможет понять, почему я в период своей стажировки жил исключительно мыслью, что вот еще пара недель и она закончится, я навсегда уйду из этого сумасшедшего дома и больше туда никогда не вернусь. Оказалось, что к этому сумасшествию можно привыкнуть, надо только дождаться момента, когда у тебя начинает что-то получаться и к тебе перестают относиться как к двоечнику, который просто просиживает штаны. Ко мне хорошо отнеслись, я решил продолжить стажировку, а потом попросился в штат. Уйти я тогда не смог, хотя был ближе всего к этому. С тех пор я работаю на станции семь лет, и чем больше этот срок, тем сложнее расстаться с «Эхом Москвы».
Работа эта для меня крайне тяжелая. Для других она, может быть, веселая, легкая и приятная. Но у меня есть сугубо личная проблема – я не талантлив, поэтому, чтобы что-то получалось хорошо, приходится много над этим работать. А когда что-то получается, вот тогда приятно становится уже мне. Мне в этом везет далеко не всегда, но виду я стараюсь не показывать. Иногда бывает – ведешь эфир, а хочется провалиться. Или стены чтобы провалились, такое настроение. Или поругался с напарником, вдрызг – не разговариваете с ним вообще. Но демонстрировать этого нельзя, уйти из эфира нельзя, не разговаривать с соведущим или демонстрировать к нему презрение – тоже нельзя! Даже если тебя во время рекламной паузы отчитал кто-то из руководства. Причем так отчитал, что хоть заявление пиши прямо сейчас – ты все равно должен вернуться в студию и сделать вид, что ничего не произошло, что у тебя все под контролем. Это один из самых тяжелых психологических аспектов работы. Слава богу, что слушатель снаружи ничего этого не видит – воркуют себе какие-то оболтусы, говорят, что попало.
Ганапольский
Шоу «Ганапольское. Итоги без Евгения Киселева» появилось очень просто. Пришел Венедиктов в корреспондентскую, показал пальцем на меня и Нарышкина, «зайдите, – говорит, – ко мне». В ожидании люлей, подмяв хвосты, мы поплелись по длинному красному «эховскому» коридору на экзекуцию, а лица многочисленных гостей с портретов на стенах будто бы осуждающе смотрели на нас в этот момент. В самом богатом кабинете 14 этажа новоарбатского дома-книжки стоит массивный круглый деревянный стол, окруженный кожаными креслами. В них нас пригласили сесть. За одним из соседних уже сидел Матвей Ганапольский. Его присутствие разрядило атмосферу, с чего было давать нам люлей при нем? ААВ объявил, что хочет сделать итоговую программу, сатирическо-юмористическую, но при этом серьезную. То есть цирк, конечно, но о главном. И обязательно, чтобы в нем был анализ события, которое все пропустили (рубрика «Не в фокусе»). Причем выбор на нас пал, судя по словам главного редактора, потому что «какого хрена вы приходите в воскресенье только на час?» (у нас по воскресеньям незадолго до этого с тем же Алексеем Нарышкиным стартовал эфир «Сценарий XXI» – об угрозах и вызовах XXI века.
Нам с Нарышкиным отводилась роль провокаторов для Матвея. То есть мы выбираем событие или героя, докладываем, Матвей комментирует, а мы с наивным выражением лица с ним как бы спорим: но по телевизору-то говорят о другом. Конечно, со временем никакого телевизора уже было не нужно, потому что у нас действительно у всех разные мнения, разные позиции и спорить есть о чем. Слушатели в комментариях часто делятся подозрениями о том, что все это спектакль, а главный кукловод – Венедиктов. Это правда только отчасти, про главного кукловода.
Кстати, первый эфирный опыт у меня состоялся благодаря тому же Ганапольскому. В одном из «Утренних разворотов» он позвал меня, желтого корреспондентишку, к микрофону. И начал мочить. То есть он спрашивает какое-то мое мнение, я в шоке, он докапывается, насмехается, троллит. Он даже не знал, как меня зовут, называл Леонидом. Тогда же я получил первый фидбек от слушателя: он мне написал смску! «А это че за олень», – гласила эта смска. Я очень сильно расстроился, ведь я не знаю этого человека, он меня не знает, а так легко посылает в мой адрес оскорбления, это ужасно.
С тех пор, конечно, многое изменилось, меня уже есть за что ругать, оскорблять и поносить. Тем, кто со мной не согласен. Я не обижаюсь и, если честно, не обращаю внимания. Обращаю внимание на другое, но об этом ниже.
Многие говорят о том, что у меня была великая школа – школа Ганапольского. Поверьте, он не давал мне никаких учебных пособий, наставлений. Он сунул в меня микрофоном и сказал: а сейчас ты скажешь свое мнение. И нет такого мнения «не знаю». Вероятно, он просто хотел это мнение разнести, самоутвердиться за мой счет, но тем более, из раза в раз, распалял меня. И сладострастное ликование, когда тебе кажется (пусть только кажется), что ты одолел Ганапольского, – это одно из самых главных удовольствий от этого шоу. Кстати, он и сейчас забывает, как меня зовут и иногда называет Леонидом.
Правительство Российской Федерации
В правительственный пул меня пристроил Алексей Венедиктов. Я на тот момент ездил с военными по учениям, уже успел побывать много где – Севастополь, Волгоград, Саратовская область, Волгоградская, Чечня и горы Северной Осетии. Даже на Новую Землю чуть не улетел, но наш самолет развернули в Москву из-за того, что на островах начался ураган. И вот он говорит мне: с нового года отдаю тебя в правительственный пул, будешь знакомиться с министрами и приводить их к нам в эфиры.
Это выглядело сложной задачей, потому что министры мне всегда представлялись суперохраняемыми персонами, к которым за километр не подойдешь. Не то что депутаты.
Мое первое мероприятие прошло в Кремле, это было совещание у Путина. Тогда я их всех, моих клиентов, увидел вживую. И Екатерининский зал Кремля впервые увидел. Но мне было плохо, я простудился и единственное, что у меня было на уме: не кашлять. Усилием мысли я подгонял этих чиновников поскорее закончить совещание, потому что не кашлять, когда ты болен и хочется кашлять – это ужасно.
Знакомство с Дмитрием Медведевым состоялось несколько позже. Ну, как знакомство, я задавал ему вопрос на итоговом брифинге после встречи с Жозе Мануэлем Баррозу. Тогда еще, если помните, свежо было предание об экономическом кризисе на Кипре, а Баррозу отменил согласованное уже интервью для «Эха», поскольку «Эхо» отказалось снимать эту тему по его просьбе. Мне представилась замечательная возможность ему отомстить, хоть это, может быть, и покажется вам эмоциональным, а не профессиональным. Но я не смог ничего с собой поделать. Я был дипломатичен: просто упомянул о сорвавшемся, видимо из-за Кипра, интервью. Забегая вперед, скажу, что он эту реплику оставил без комментария. Так и сказал: ваши эти замечания я, пожалуй, оставлю без комментария. Обиделся. Но это не вся история. У меня был длинный, составной вопрос, который мы придумывали вместе с ААВ. Ключевой его смысл был в том, боится ли ЕС России. Все-таки тогда еще не было украинской темы и мы настаивали даже на отмене виз взаимной. А в ЕС упирались. К этому вопросу я подводил аргументы. Один из них начинался со слов: «Вот Дмитрий Медведев недавно сказал, что евробюрократия…» Конечно, я волновался. Все-таки впервые мальчик из-за МКАДа стоит в роскошном Доме приемов правительства и задает вопрос сразу двум мировым лидерам. И вместо заготовленной фразы я произнес: «Вот Дмитрий Медведев недавно сказал, что еврокоррупция…» Я стал пунцовым, тут же поправился, зал ржет, Медведев замечает: «У кого что болит, тот о том и говорит», Баррозу недоумевает. Я подумал, что все завалил, но вопрос довел до конца и только тогда понял, что этот формат, наверное, наоборот мне помог. Я адски боялся, что Венедиктов меня раздавит, но выяснилось, что они все ржали там перед телевизорами (пресс-конференция была в прямом эфире).
После этого в коридоре я встретил Владимира Чижова, постпреда России при ЕС, он в шутку предупредил меня, что первым лицам не стоит так вопросы задавать: долго, мол, не протянешь тут. Но я пока держусь.
Венедиктов после этого мне сказал, что в Еврокомиссии наверняка решили, что я оговорился специально. Тогда как раз все обсуждали выходку Познера с его «Госдурой». Но я, честное слово, оговорился по глупости и от волнения.
Работа в пуле – это еще многочисленные командировки. Я впервые столкнулся с тем, то самолет становится своего рода такси: утром ты вылетаешь куда-нибудь в Екатеринбург или Воронеж, вечером возвращаешься домой. Уходишь на работу – куда-нибудь в Самару – а вечером домой. Иногда ты подходишь к министрам в самолете (часть министров летает бортом с журналистами), иногда на точках, по которым пройдет премьер-министр, иногда ловишь их у туалетов. Я помню, мы как-то в Петербурге ловили Алексея Миллера всем пулом (нужен был всем), а поймать не могли. После двух часов мероприятия (это была Конференция Балтийских стран) я решил сходить по малой нужде. Справившись с этим нехитрым заданием, мыл руки. И тут дверь в туалет открывается и в зеркале я вижу, что за мной проходит Миллер. «Здрасьте», – говорю ему. «Здрасьте», – отвечает он. Я в панике: вот сейчас он прошел к писсуарам, он здесь один, конкурентов у меня нет, я мог попытать счастья и получить суперэксклюзив, надо только к нему туда пойти. Слава богу, разум возобладал и я просто вышел из туалета. Конечно, возможно, я упустил эксклюзив, но войдите в мое положение и дайте возможность мне остаться человеком.
Здесь закономерно рассказать вам про очарование первыми лицами. У меня к некоторым чиновникам сложилось приятное человеческое отношение. Ну, то есть они мне симпатичны. Но в этом случае, когда я о них пишу репортаж или что-то говорю, то я имею это в виду, и сознательно выбираю острые проблемы, не закругляю вопросы, не смягчаю их, делаю провокативнее. И еще со школы я научился строго относиться к любезности и приветливости. Это далеко не всегда искреннее качество, и это я тоже всегда имею в виду.
К другим я отношусь с любопытством. Понятие нерукопожатности для меня не существует. Хотя в последнее время стал меньше протягивать руку при знакомстве, но отвечаю всегда. Просто было несколько случаев, когда мне эту руку в ответ демонстративно не пожимали, это дурацкая ситуация, неприятная. Я стал взрослее, злее и никогда не втираюсь кому бы то ни было в доверие. И еще никогда никого не осуждаю за плохое ко мне или к радиостанции отношение, с этим тоже я сталкиваюсь часто. Это их глупый выбор. Могу признаться, что меня в свое время очень сильно разозлил Герман Греф. Я поймал его на выходе из зала, где шла работа секции в рамках Гайдаровского форума, он демонстративно отказался отвечать на мои вопросы (возможно, рассчитывая избежать общения с журналистами вообще), однако позже стоял и раздавал комментарии, а его странная помощница все еще отгоняла меня «от тела». Я написал гневное письмо в его пресс-службу, оставшееся без ответа, и затаил на Грефа личную обиду. Но никогда в жизни не позволю себе ему отомстить в эфире или как еще. Да и слушатели могут судить: с той истории прошло уже несколько лет, я ни разу о ней нигде не рассказывал и всегда разделял личное отношение к этому человеку и профессиональное. Да и в личном качестве я уважаю его позицию, склад ума и читаю с интересом его выступления.
Журналистская провокация
Очень много комментариев мы с Нарышкиным ловим по поводу наших опросов. Это могут быть как оппозиционеры, утверждающие, что мы что-то не так спросили про Алексея Навального, всякие охранители, которые удивляются, почему мы спрашиваем, хотят ли наши слушатели уехать из России или гордятся ли тем, что они россияне? Даже Рамзан Кадыров ополчился на наш опрос про карикатуры на пророка Мухаммеда. Последний, кстати, родился спонтанно, во время эфира. Мы просто оттолкнулись от твита Михаила Ходорковского о том, что в солидарность с убитыми сотрудниками Charlie Hebdo журналы, по его мнению, должны перепечатать карикатуры. К слову, этот опрос собрал почти 2 миллиона посещений после того, как на него обратил внимание глава Чечни, это стало абсолютным рекордом для голосований на сайте. Главный редактор о нем узнал из СМИ и еще долгое время не знал, в какой передаче этот опрос был. Потом в ходе какого-то разговора вдруг сказал мне: «Так это вы, суки, завели тот опрос про карикатуры?!» Мне оставалось только кивнуть головой.
Меня лично всегда удивляли вопросы об этичности вопроса. Точнее неэтичными наши слушатели, в том числе известные и влиятельные, называли вопросы, которые им не нравятся. Которые допускают вариант ответа, который их не устраивает. Никогда не тяготился этим, если честно. Вопрос на то и вопрос, ты можешь ответить так, как тебе кажется правильным. Учитывая, что как правило наши вопросы разрывают аудиторию если не пополам, то на значительные доли, то такие вопросы я считаю важными. Хотя бы для понимания нашей аудитории. Можно сколько угодно жить в своем аквариуме и не считаться с другой точкой зрения, но убеждать нас в том, что нельзя задавать тот или иной вопрос – это значит не знать, что другая точка зрения существует и не давать это знать никому. Это опасно как минимум.
Что меня на самом деле угнетает в работе – это когда я чего-то не знаю. Потому что и аудитория безжалостна к моим косякам, и коллеги, я вас уверяю, безжалостны, и главный редактор. И я сам. Никогда совесть меня не мучает больше, чем если я сказал какую-то глупость, не читал какую-то великую книжку, не слышал об общеизвестных каких-то фактах. Я считаю себя неплохо образованным человеком, но мне слишком мало лет, чтобы образованностью своей соперничать с умудренными слушателями. А слушатель ждет достойного ему собеседника. Приходится подстраиваться, юлить и, конечно, читать, смотреть, выяснять. Это интересный процесс, он насыщает жизнь и делает ее яркой. И чем дальше ты углубляешься во что-то, тем интереснее. Поэтому, наверное, я все никак не могу уволиться с радиостанции, с которой я хотел сбежать в первые две недели. А теперь я уже часть ее, а она часть меня. К счастью или к несчастью.
Юрий Федутинов
«Радио меня интересует только как бизнес»
С. БУНТМАН: Добрый день! Итак, начинаем нашу программу. И сначала – традиционное досье на сотрудника радиостанции, Федутинова Юрия Юрьевича. Из разговора в комнате спецсвязи по спецтелефону удалось выяснить: характер – нордический, сдержанный, ум острый. Хороший спортсмен. Родился и встал на ноги в большой семье научной интеллигенции. Высшее образование получил в институте иностранных языков, где и начал агентурную деятельность. В 1980 году был заброшен на Иновещание диктором. По заданию центра защитил диссертацию Ислам в общественной жизни стран Западной Африки, после чего в конце 80-х стал заниматься бизнесом, что привлекло внимание нашего резидента в Москве Сергея Корзуна, который и завербовал его. Оперативная кличка – генеральный директор – появилась позже и полностью соответствовала его внешним данным. По признанию других агентов (по кличке «Сотрудники») благодаря генеральному – денежное содержание хорошее, но маленькое. По признанию самого генерального – большое и не задерживалось никогда. Последнее является правдой. Имеет правительственные награды: медаль «К 850-летию Москвы», орден «За заслуги перед Отечеством» и периодическое повышение в должности. В еде неприхотлив. Любит спорт. Прекрасно водит автомобиль. Владеет несколькими иностранными языками. Женат, имеет двоих детей. Вот, все теперь и узнали. А первый вопрос, пришедший на пейджер, был: «Кто по профессии генеральный директор?»
Ю. ФЕДУТИНОВ: Добрый день! У меня очень много профессий. На самом деле, по профессии я преподаватель французского языка, мы с тобой оканчивали один и тот же вуз. Вторая профессия – диктор-переводчик, третья – ученый-африканист, четвертая – менеджер с юридическим уклоном, моя пятая профессия – это отец двоих детей, самая серьезная профессия, я этому уделяю большое внимание.
С. БУНТМАН: Внимание, по времени равное работе или нет?
Ю. ФЕДУТИНОВ: В основном на расстоянии.
С. БУНТМАН: Как-то пришло на пейджер: «У вас тут есть нормальные люди?!» У вас одни лингвисты, кандидаты наук! У нас есть нормальные люди. Но что Юрий Федутинов, что Сергей Корзун, что я – мы ненормальные, мы все учились на одном факультете французского языка.
Ю. ФЕДУТИНОВ: Мы люди абсолютно ненормальные, объясню почему. Как-то на приеме во французском посольстве мне посол сказал, что на «Эхе Москвы» удивительная ситуация – 10 лет одна и та же команда! На самом деле, не на многих предприятиях, а уж тем более в СМИ, есть такая ситуация.
С. БУНТМАН: Скажи, а это тебя волнует, заботит, радует?
Ю. ФЕДУТИНОВ: Самое интересное, что это меня не волнует, не радует, не тревожит – я просто считаю эту ситуацию абсолютно нормальной, и это удивительно. Я не задумываюсь над тем, с кем я работаю. Я знаю, что я сегодня приду на работу, я хочу видеть, слышать этих людей, я хочу с ними советоваться, от них получать по ушам, давать им сдачу, но это те люди, которых я хочу видеть, и мне этого достаточно. На самом деле, это очень много для работы.
С. БУНТМАН: Спрашивают, как ты стал директором «Эха». А я еще спрошу – каково это, быть директором «Эха»? Мы все учились, работали на Иновещании, занимались полужурналистской радийной работой, а тут вроде бы разошлись: Юрий Федутинов в отличие от Корзуна занимается административно-хозяйственной, как любили говорить в советские времена, работой. Каково быть директором «Эха»?
Ю. ФЕДУТИНОВ: Я как-то в одной умной книге про радио вычитал слова, которые остались – радиостанция во многом похожа на мебельную фабрику и на театр одновременно, и работают там, с одной стороны, те же рабочие, управленцы, бухгалтера и продавцы, что и на фабрике, но с другой стороны, тут, как и в театре, масса талантливых людей, и только от них зависит, насколько продукт окажется качественным. С этим приходится мириться. Я понимаю, что талантливый человек не бывает простым в общении, но, как правило, он очень интересен, который не надоедает, который всегда новый, оригинальный. Я думаю, что в этом, конечно, огромная сила «Эха Москвы». Я хотел бы подчеркнуть одну вещь: мы все занимаемся тем, что мы умеем делать, мы все кто 20, кто 15 лет на радио работаем. И сегодня это редкость, потому что многие люди просто вынуждены были сменить профессию. Нам в этом плане повезло: мы работаем в той профессии, которую мы сами избрали несколько десятилетий назад, и она позволяет нам удовлетворять какие-то личные моменты и материальные потребности, и самое главное, она приносит удовлетворение, это очень важно.
С. БУНТМАН: Когда ты начал этим заниматься на «Эхе», это еще не называлось генеральным директором, но потом к этому пришло. Все-таки, как мне представляется, тебе пришлось свою профессию менять достаточно сурово. Причем ты вошел в такой профессиональный мир, который не очень-то связан что с твоими научными занятиями, что с дикторством, что с языковедчеством. Как ты себя ощущал? Насколько пришлось учиться и переучиваться?
Ю. ФЕДУТИНОВ: Мне кажется, на самом деле это все достаточно логичное продолжение того, что было, ведь как ты помнишь, мы были не только дикторами, мы умели на нашем радио делать все: писать материалы, монтировать. И то, что я перешел на управленческую работу, это – еще один аспект радио. Теперь я могу сказать, что я на радио делал все. На самом деле, может быть, не многие управленцы на радио могут это сказать. Другое дело, не буду скрывать, перестройка была для меня серьезной ломкой, я достаточно консервативный человек в этом плане. И после того как сменились некие политические ориентиры, я больше не захотел заниматься журналистикой, но мне хотелось заниматься радио. В этом плане предложение Сергея Корзуна пришло очень вовремя.
С. БУНТМАН: Не захотел заниматься журналистикой, хотелось заниматься радио – поясни, почему это пришло – деланье радио еще и как бизнес?
Ю. ФЕДУТИНОВ: Действительно, радио меня интересует только как бизнес. У меня с амбициями достаточно плохо – я не амбициозный человек, но мне было интересно сделать предприятие, которое процветает, приносит существенную пользу людям. Меня очень угнетало на Иновещании, что нас слушают 3,5 ветерана Второй мировой войны где-нибудь в Алжире. Слава богу, теперь я делаю куда как более полезное дело, для меня это очень важно.
С. БУНТМАН: Вот, говорят: «Чем занимается генеральный директор? Перечислите по пунктам!»
Ю. ФЕДУТИНОВ: Я, собственно, занимаюсь предприятием. Ведь «Эхо Москвы» – это не только СМИ, которым руководит Венедиктов, это еще и предприятие. Предприятие выпускает определенный продукт.
С. БУНТМАН: У нас – это то, что мы говорим?
Ю. ФЕДУТИНОВ: Нет, не то что вы говорите. Для меня продукт – это радиопрограмма, которую выдает мне целиком Венедиктов. И эту радиопрограмму я должен донести до слушателя через микрофоны, пульты, качественную связь, передатчики и т. д. Более того, я должен ее донести и до наших городов вещания, которых не 53, как мы говорим, а гораздо больше. У нас 53 передатчика, а слышат нас в порядка 70 городах. Я не говорю уж про то, что нас слышно в Интернете. Кроме того, это, естественно, финансы, коммерция, продажа наших рекламных возможностей, выход на регионы, заключение договоров – в общем, это значительный объем работы. Что не делает Венедиктов, делаю я.
С. БУНТМАН: Сразу про регионы. Спрашивают, что является определяющим при выборе зоны вещания «Эха Москвы»? Почему выбраны те, а не иные города?
Ю. ФЕДУТИНОВ: Как я уже сказал, Венедиктов вместе с Бунтманом выдают некий продукт, достаточно интересный. В Москве он востребован очень многими – около миллиона слушателей в Москве и Московской области ежедневно. И мы знаем, что в Москве это хороший продукт. Насколько будет он хорошо воспринят в других городах, я не знаю. Вы же знаете, что такой продукт, как кока-кола, в разных городах воспринимается неодинаково, то же самое и с «Эхом». Поэтому в каждом городе мы ищем людей, которые в той или иной степени наши единомышленники, которые понимают, что у этого продукта очень большая перспектива, и которые хотят с нами сотрудничать. Мы им этот продукт продаем, и они на свой страх и риск распространяют его в своем городе или стране, как в Бишкеке, США. Они зарабатывают на этом деньги. Собственно, это наш подход – мы не вкладываем деньги, заработанные в Москве, для развития регионального вещания или почти не вкладываем – вот, Санкт-Петербург – это для нас вторая столица, потому мы там вложились и вместе с командой Питера делаем совместное радио.
С. БУНТМАН: Спасибо за замечательный продукт, с удовольствием его употребляем!. Сколько генеральных директоров на «Эхе»? – один. Тут нас спросили, когда можно ожидать, что на международной платформе НТВ+ появится «Эхо Москвы»?
Ю. ФЕДУТИНОВ: Да, генеральных директоров на «Эхе» один. Другое дело, что сейчас на каждом предприятии, даже если на нем всего 3 человека работают, есть генеральный директор. Приятно тешить самолюбие! На самом деле, я являюсь генеральным директором сразу нескольких предприятий, в том числе и радиостанции в Петербурге. Это в основном не вопрос чести, не вопрос ответственности, не вопрос каких-то благ, потому что зарплату свою я получаю на «Эхе». Что касается выхода на Европу, то это вопрос месяцев двух, потому что юридические вопросы решены, и сейчас решается вопрос технологический. Там не все просто, нужны большие инвестиции. Но полагаю, что в мае-июне мы выйдем на Западную Европу, и уже сейчас серьезно рассматривается вопрос о выходе в том или ином виде на США – нам говорят, там очень большой спрос.
С. БУНТМАН: Поясни, всех очень интересует, откуда появились Сиэтл и Чикаго?
Ю. ФЕДУТИНОВ: Я был очень удивлен, узнав, что, например, Чикаго – это первый польский город в мире. Имеется в виду, что там живет больше поляков, чем в Варшаве. Там огромное число русскоговорящих слушателей. Я был в Чикаго и видел, какой отклик имеет «Эхо Москвы», это поразительный момент! Другое дело, что мы работаем в Чикаго как эфирная станция и конкретно – с Мартой, которая, может быть, сейчас нас слушает, и нам хотелось бы выйти, естественно, на более широкий простор в США. И мы надеемся это сделать в течение 3–4 месяцев.
С. БУНТМАН: Спрашивают: «Как вам удается узнать, сколько народа вас слушает?»
Ю. ФЕДУТИНОВ: Это очень интересный и сложный вопрос. Дело в том, что во всем мире радио – это прежде всего бизнес. И очень многие рекламодатели и слушатели хотят понять, каким образом «Эхо» может говорить, что вот нас в Москве слушают более миллиона человек? Существуют несколько предприятий, которые работают по международным стандартам социологических опросов, которые выдают достаточно достоверные данные по аудитории всех радиостанций, действующих в Москве. Эти предприятия независимы от радиостанций, рекламных агентств и на общих основаниях выдают такой же продукт, как и мы, а именно – социологические опросы, из которых следует, что «Эхо» слушает столько-то людей ежедневно, в основном это мужчины, чуть меньше женщин, это более возрастная радиостанция, чем музыкальные – музыкальные слушают от 15 до 30 лет – это все поддается социологическому измерению. И должен сказать, эти исследования достаточно достоверны.
С. БУНТМАН: Вопрос идеологический: все говорят – деньги, деньги. А есть ли у вас что-то, стоящее выше денег?
Ю. ФЕДУТИНОВ: Превыше всего честь. Но это понятие во многом утраченное, как раз из-за денег. Для меня деньги – это прежде всего инструмент, который позволяет создать продукт, который вы получаете бесплатно. Это принципиальный момент в деятельности радио – это самое демократическое СМИ в том отношении, что его покупать не надо. И в этом, кстати, секрет живучести радио, его большого будущего.
С. БУНТМАН: Комплекс личных вопросов: сколько тебе лет?
Ю. ФЕДУТИНОВ: Мне 42 года.
С. БУНТМАН: Для любителей гороскопов: какой месяц, кто ты по знаку?
Ю. ФЕДУТИНОВ: Когда мы давным-давно работали на Иновещании с Павлом Глоба, он задал мне такой же вопрос в достаточно интимной обстановке – выпито было уже немало, и выяснилось, что я нахожусь на перепутье между Весами и Скорпионом. Тогда я попросил Павла объяснить, что же я все-таки из себя представляю, он мистическим голосом, то ли от пережитого за предыдущем застольем, то ли по другим причинам, сказал: «Юра! Ты страшный человек!» И вот с тех пор я пытаюсь понять, что же во мне страшного.
С. БУНТМАН: Спрашивают, какие у тебя дети?
Ю. ФЕДУТИНОВ: У меня очень большой мальчик и очень боевая девочка.
С. БУНТМАН: А сколько лет сыну?
Ю. ФЕДУТИНОВ: О возрасте не спрашивают. Он очень взрослый уже молодой человек. Очень много вопросов, гораздо меньше ответов. Он такой же молчаливый, как и я, и я боюсь сюрпризов.
С. БУНТМАН: О…
Ю. ФЕДУТИНОВ: Нет-нет, ты не о том подумал. Он очень положительный.
С. БУНТМАН: Не о дедушке подумал?
Ю. ФЕДУТИНОВ: Нет, этой судьбы я не боюсь, как раз наоборот.
С. БУНТМАН: Тебе хочется стать дедушкой, даже в молодом достаточно возрасте?
Читать бесплатно другие книги:
