Я люблю Капри Джонс Белинда
— Ты лучше всех обнимаешься. Ким. Маме не нравится, когда ее сильно сжимают.
— Вы идете ужинать в «Лидо»? — спрашивает Люка у ПБ.
— Да, — отвечает тот. — А вы как раз оттуда?
— S! — кивает Люка. — Там замечательно.
— Нелегко приходится, когда оказываешься между двумя красавицами, да. Люка? — подмигивает ПБ.
У Люка широко распахиваются глаза, а у меня пересыхает во рту.
— Он имеет в виду — за обедом: ты — между Таней и Эммой. А он — между мной и Ким. — пытается сгладить неловкость мама, но смех у нее получается резковатый.
— A, s, — кивает Люка.
Если бы поблизости нашлась хоть одна достаточно глубокая заводь, я бы пошла и утопилась со стыда.
— Ну… — Таня жестом дает понять, что им пора.
— А вы не выпьете с нами? — спрашивает ПБ, не замечая неловкости ситуации:.
Мама и Таня одновременно вздрагивают и хором без энтузиазма отвечают:
— Э… Вообще-то…
— Нам уже давно пора отвезти Нино домой. — решает Таня.
— Я не устал! — радостно кричит тот. — Давай останемся!
— Я думаю, Эмма устала с дороги. — пытается помочь Тане мама.
— Вообще-то, я замечательно себя чувствую, — щебечет Эмма, не спуская глаз с «Ролекса» на руке ПБ.
— Мы не хотим вам мешать, — настаивает Таня.
— Вы и не помешаете, — начинает ПБ, но мама сильно толкает его локтем под ребра, и он без перерыва продолжает: — Хотя, конечно, можем встретиться и как-нибудь в другой раз. Может быть, завтра? — Еще толчок. — Или как-нибудь на неделе?
В ответ с облегчением раздается несколько «S, grazie!» и «Да, было бы замечательно!», после чего наши мучения прекращаются. Ринго пользуется случаем, чтобы его еще раз обняли, и каждая компания направляется в свою сторону.
Я смотрю в меню, слова расплываются у меня перед глазами, и я ничего не могу прочитать. Когда приходит официант, я заказываю что-то на автопилоте и одним махом выпиваю бокал вина. В ушах все еще оглушительно стучит сердце. Видеть Люка — сладчайшая пытка. Я не рискнула лишний раз на него взглянуть — мои сияющие глаза выдали бы меня с потрохами. Но я не смогла сдержаться и обняла Ринго с безграничной нежностью. Я вспоминаю его комплимент. «Ты лучше всех обнимаешься, Ким. Маме не нравится, когда ее сильно сжимают», и мне невольно становится приятно, что мои объятия он предпочел объятиям родной матери. Конечно, если ты не любишь, когда тебя тискают, сжимают, словно тюбик с пастой, это вовсе не значит, что ты плохая мать, но все-таки… Я понимаю, о чем он. Некоторые люди обнимают тебя от всего сердца — они отдают тебе частичку себя. А другие только совершают телодвижения — я называю это «диетическое объятие». Их тела так пассивны, что не получаешь никакого удовольствия — будто обнимался с пустым мешком.
После ужина мама решает остаться с ПБ в отеле «Палас». Такси останавливается на Пьяцца Витториа. Я тоже выхожу, чтобы как следует обнять маму и пожелать ей спокойной ночи. Она смотрит на меня, будто хочет спросить: «Обнимаешь второй раз за день? Что происходит?»
Я вдруг задумываюсь, а что прежде чувствовала мама, когда обнимала меня? После ухода отца в своих чувствах к ней я колебалась между безразличием и враждебностью. В лучшем случае иногда можно было уловить намек на то, что я пытаюсь ее любить. Даже смешно, как легко и просто это получается у меня сейчас. Надеюсь, прошлое не вернется.
Я беру такси до Капри-Таун, выскакиваю на автобусной остановке и дальше иду пешком. Пересекая Пьяццетту, я замечаю менеджера «Луны», он пьет с друзьями вино.
Менеджер оглядывается и улыбается:
— Buona notte,[101] Ким!
— Buona notte, Альфредо! — улыбаюсь я в ответ.
Мне приятно, что он помнит, как меня зовут, и приятно назвать его по имени в ответ.
Недалеко от «Квизизаны» я встречаю официантас идеально подстриженной бородкой, который обычно обслуживает меня за завтраком. — он идет со своей девушкой.
— Ciao! — улыбается он.
— Ciao. Франческо! — отвечаю я. Мне вдруг становится безумно хорошо — как будто я своя на этом острове.
Прогулочным шагом я направляюсь к «Луне», и мне приятно, что меня узнают и что мне здесь ничто не грозит. Я уверена — за мамой присмотрят, когда я уеду.
Когда я уеду? Если я уеду…
Я набираю полную грудь воздуха. Что бы ни случилось, со мной все будет в порядке. И жалеть я не буду. Может быть, даже сделаю татуировку на память!
Андреа, ночной консьерж, поворачивается ко мне спиной, как только я вхожу в холл. Ну и ладно, так не бывает, чтобы тебя любили все. Но тут Андреа оборачивается ко мне лицом — в руке у него полоска бумаги.
— Вам записка, синьорина Риз!
— Grazie. — Я беру сложенный листик. Разворачиваю его, только придя в комнату. Это от Люка.
Мое сердце устремляется в небеса.
«Встретимся завтра — в час дня у скал Фаральони».
Ну, вот, значит…
44
Вчера мне удалось придерживаться легкомысленного «Que sera, sera».[102] Сегодня у меня менее энергичная мантра: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть на этот раз он будет мой! Пожалуйста, можно я его себе оставлю! Я больше ничего не попрошу. Никогда. Пусть только он выберет меня!»
Вдоль кирпичных ступеней, ведущих к скалам Фаральони, растет багровый чертополох и нечто очень похожее на лук-резанец. В тенистых уголках под грудами сосновых игл прячутся высохшие корни, поджидая зазевавшуюся лодыжку. Чем ниже я спускаюсь, тем быстрее иду, даже ветви деревьев- тянутся к скалам, как руки.
Я понимаю, что почти пришла, когда слышу записанный на пленку голос экскурсовода, доносящийся из проезжающих автобусов, и радостный визг детей, играющих с морем в салки. Я спрыгиваю с последней ступеньки на то, что в здешних местах зовут пляжем, и оглядываю распластанные тела, заряжающиеся солнечной энергией. Люка не видно. Потом я замечаю уголок, скрытый от солнца и посторонних взглядов. Там он и сидит. Мое сердце словно взлетает на трамплине, и вдруг все внутри обрывается. По одному виду Люка можно сказать, что на душе у него камень, размером с Паваротти. Лицо непривычно осунувшееся. В глазах — смятение и отчаяние. Наверное, это и есть любовь.
Я спешу к нему, мне хочется распрямить его усталую спину и разгладить морщины на лбу. Но когда я подхожу поближе, меня охватывает странное отчуждение. Ничего больше не будет. Мы больше не проведем ни одной ночи вместе. Я вижу это по его понурым плечам. Так выглядит человек, у которого все силы — и душевные, и физические — уходят на то, чтобы заставить себя поступить правильно. У меня такое ощущение, будто морская волна сбивает меня с ног, и я не знаю, чего наглотаюсь, если попробую вздохнуть — воздуха или горькой морской воды.
Я чувствую искушение пройти мимо, но в этот момент Люка поднимает глаза, и я вижу короткую борьбу в его взгляде: он собирался быть рассудительным и преисполненным раскаяния, но через секунду он уже смотрит на меня с искренней нежностью и радостно улыбается. Я стою перед ним, я знаю, я на сто процентов уверена, что это он — Единственный и Неповторимый, тот, кого я искала всю жизнь. Я никогда не была так в чем-либо уверена, как в этом.
Но этого мало. На лице Люка опять появляется настороженность. Он разрывается на части. И это я заставляю его страдать.
Инстинктивно мне хочется обнять его, прижаться к нему, чтобы он почувствовал, как я его люблю, рассказать ему, как мне его не хватало, что я все время о нем думала, но вместо этого я сажусь на скалу напротив него и скромно складываю руки на коленях, словно я на собеседовании перед приемом на работу.
— Ладно, — говорю я с напускной храбростью. — Насколько я понимаю, будет больно.
Люка смотрит на меня. В глазах — тоска. Молчание. Боль.
Я не могу видеть его таким. Надо с этим поскорее покончить.
— Я так понимаю, мы прощаемся.
Черт, голос дрогнул на слове «прощаемся». Я перевожу дыхание, чтобы остановить слезы, которые вот-вот навернутся на глаза.
— Это из-за Нино, — говорит Люка, повесив голову. — Таня сказала, что увезет его в Англию, если…
— Ты рассказал ей? — ахаю я.
— Нет. Это было предупреждение. Но она подозревает. Даже ее сестра спросила меня, что происходит.
— Я и не думала, что другие тоже видят мультяшные сердечки, которые пляшут у нас над головами! — шучу я.
Мне хочется, чтобы он снова улыбнулся. Не срабатывает.
— Я должен быть с сыном.
— Я знаю, — хрипло говорю я.
Тихий голос внутри меня спрашивает: «Почему мой отец так не боролся за меня?»
— И я не хочу лгать.
— Я понимаю, — говорю я.
Люка тяжело вздыхает, и тут его выдержка дает трещину:
— Никогда в жизни мне не было так невыносимо плохо! Стоит мне посмотреть на тебя — и я уже не могу оторваться. Ты все. о чем я мечтал.
Он яростно вскакивает на ноги, расшвыривая каблуками гальку.
— Я хочу, чтобы ты знала. Ким, чтобы ты поняла и поверила, что быть с тобой — самое большое блаженство, какое мне доводилось испытывать в этой жизни.
Я беру его за руку и вспоминаю, как его пальцы впервые прикоснулись к моей коже, расправляя ожерелье у меня на шее в день нашей первой встречи.
— Для меня тоже. Самое безмерное, самое чистое счастье — посмотри, как я счастлива! — Я смеюсь, и по моему лицу катятся слезы. — Даже сейчас, когда я просто стою рядом с тобой, мне так хорошо, как не было ни с одним мужчиной.
Люка делает шаг вперед, и я падаю ему на грудь. Его мокрые ресницы щекочут мою влажную щеку. Я кожей чувствую любовь, которая переполняет его и которую он пытается сдержать.
— Мне было так плохо, когда ты уехала, но сейчас мы снова вместе, наедине… — Люка колеблется. — Я пойду на все, чтобы быть с тобой.
Я понимаю, что теперь исход зависит от нас обоих.
Когда я увидела его сегодня, я поняла: он уже принял решение, оставалось только поставить меня в известность. Все было как раньше — я всегда покорно соглашалась с решениями, которые принимал мой парень. Но теперь и у меня появилось право голоса. Вопрос в том — за что я проголосую?
— Люка?
— Да? — Он смотрит на меня с надеждой, как будто я сейчас изобрету чудесный выход, который позволит не разбивать ни сердец, ни семей. Если бы это было возможно…
— На случай, если у меня не будет другой возможности…
— Не говори так! — протестует Люка.
— Я хочу рассказать тебе, что сделала со мной наша встреча. Я хочу, чтобы ты знал.
— Я знаю. — говорит он. понимая меня с полуслова.
— Я хочу сказать это вслух.
Он кивает.
— Я уже оставила саму мысль о любви. С кем бы я ни встречалась и как бы замечательно все внешне ни было, в душе я всегда чувствовала неуверенность. Столько парней махнули на меня рукой со словами: «Ты никогда не будешь счастлива. Я отдаю тебе все, а ты постоянно убеждаешь себя, что чего- то не хватает». Они были так уверены в этом, что я и сама начала думать — они правы, я стремлюсь к чему-то. чего не существует. Годы спустя я вспоминала этих людей и пыталась понять, почему я позволила им уйти. Может быть, я боялась, что будет тяжело? Или потому, что ожидала чего-то необыкновенного? Или потому, что я просто неспособна любить? Снова и снова я спрашивала себя: «Что же со мной не так?» Но понимала в глубине души только одно: здесь мне чего-то не хватает. И инстинктивно, на каком-то подсознательном уровне, мое сердце говорило «нет». Но с тобой ничего подобного не случилось. Я смотрю на тебя, и у меня в ушах гремит громоподобное «да»!
Люка вздыхает, но я вижу, что он все-таки гордится собой.
— Ты показал мне. что я могу любить. И что любовь может возвысить человека, заставить лучше понять самого себя. Я даже начинаю нравиться себе, когда я с тобой! — Я смеюсь от радости по поводу этого восхитительного открытия. — Поэтому все во мне кричит: «Не отпускай его!»
Люка целует мне руку.
— Но я тебя отпущу. Он раздавлен.
— Ни тебе, ни мне не нужна интрижка — мы жаждем любви. Я думаю, если мы станем таиться, изнывая от вины из-за того, какую боль мы можем причинить Нино, — это будет самый быстрый способ разрушить то, что у нас есть. Не хочу, чтобы у нас все кончилось так скверно. Я хочу всегда улыбаться, думая о тебе.
С ума сойти, чего только не наговоришь, когда точно знаешь, что тебя слушают.
— Самое тяжелое заключается в том, что мне все еще кажется, будто это только начало. Меня переполняет любовь, которую я хочу подарить тебе, а мы едва успели познакомиться. Люка вздыхает:
— Может быть, это из-за того, что у нас еще многое впереди, просто мы пока не знаем — когда это случится.
Что ж, это лучше, чем объявить нашу встречу торжественным финалом. Поэтому я говорю:
— Да, может быть, когда-нибудь…
— Как Роза и Винченцо. — Люка улыбается, потом опять грустнеет. — Но я не прошу тебя ждать меня. Это было бы несправедливо.
— Да. я понимаю. Но думаю, воспоминания помогут мне продержаться некоторое время.
— Такие прекрасные воспоминания, — говорит он.
— Очень может быть, что настанет день, когда все это покажется мне нереальным, но у меня всегда будет вот это…
Я достаю из сумки конверт с фотографиями.
— Я отдала их в печать в Вероне, — объясняю я, раскладывая фотографии на камнях.
Наш великолепный поцелуй на Террасе Бесконечности. Я с платьем Розы в руках. Люка в Амальфи, разодетый в полиэстер ядовитых оттенков. И кривая фотография — я сфотографировала сама себя с вытянутой руки на лодке Люка — здесь я кутаюсь в его серый кашемировый свитер.
— Тебе идет мой свитер, — улыбается Люка.
— Это, наверное, единственная дизайнерская вещь, которую я одобряю.
— А еще лучше ты смотрелась бы в этом платье… — Он с печальной задумчивостью рассматривает сверкающий атлас.
У меня сжимается сердце. Я хочу надеть его только для него.
— Я отпечатала фотографии в двух экземплярах. — Я беру себя в руки. — Если хочешь, забирай. Ты мог бы держать их в магазине в столе Винченцо.
Люка смотрит на фотографию, где мы целуемся, и на мгновение забывается.
Я перебираю фотографии дальше и улыбаюсь — теперь у меня есть кадры, которые стерли из моей памяти Бритту и Томаса. Теперь я не могу их представить себе, даже если очень постараюсь.
— Когда ты уезжаешь?
— Завтра, — говорю я, как будто все уже решено.
Не хочу, чтобы Люка знал, что моя мама не удивится, если я останусь еще на несколько недель.
— Как я тебя найду?
— Я тебе напишу.
Его лицо проясняется.
— Из дальних стран?
— Я подробно опишу тебе все свои приключения, — улыбаюсь я. подцепляя пальцем его за ремень. — Но ни одно из них не сравнится с этим.
Люка берет в ладони мое лицо и крепко целует в губы. Когда я открываюглаза, он выглядит значительно живее, чем при моем появлении. Теперь на душе у него остался только небольшой Плачидо.
— Тебе пора возвращаться в магазин, — подсказываю я, взглянув на часы.
Моей решимости надолго не хватит. Он целует меня снова. Мягче, нежнее. — Ким, ты самый добрый человек на свете. Спасибо тебе.
Я улыбаюсь и машу ему вслед, пока Люка не скрывается из виду. Потом мое сердце раскалывается, и я падаю на колени.
Вдоволь нарыдавшись, я еще какое-то время сижу и смотрю на море сквозь не просохшие слезы — блики пляшут на поверхности воды, то вытягиваясь, то сжимаясь.
Потом я встаю, закатываю джинсы и вхожу в воду, чтобы умыться. Вода стекает по шее и приятно холодит кожу. Я опускаю руки глубже в воду и делаю еще шаг вперед — вода поднимается выше колен. Быстро, чтобы не передумать, я снимаю джинсы и рубашку и швыряю мокрый ком на берег. Трусы и топ вполне сойдут за купальник — пришло время впервые в жизни искупаться в Средиземном море.
Говорят, соленая вода хорошо заживляет раны.
45
— Ты не можешь уехать, — дуется Марио, когда я в последний раз сажусь на свое место в баре.
— Почему? — спрашиваю я, хватая у него из- под носа вишенку.
Несмотря на то, что белье у меня еще мокрое после купания у скал Фаральони, я иду прямиком в бар — не хочу опять завести привычку прятаться, как тогда, после Томаса. Сейчас я подзадориваю себя, уговариваю жить дальше. Кроме того. Марио умеет заставить меня улыбнуться.
— Я не сдержал своего обещания. — сурово говорит он.
— Какого обещания?
— Я обещал себе немножко с тобой потрахаться.
— Марио! — смеюсь я.
Он приподнимает бровь.
— Ну ладно, давай тогда… — Я притворяюсь, что расстегиваю рубашку.
— Ну правда. Ким, неужели обязательно уезжать?
— Да, обязательно. — вздыхаю я.
— Что ты будешь делать в Англии?
— Понятия не имею. Но у меня все еще на руках пять тысяч фунтов из завещания Винченцо, их надо как-то потратить.
— Пять тысяч фунтов? Вот это да! Это же пятнадцать миллионов лир!
Я во все глаза смотрю на Марио.
— О господи!
— Что?
— Марио, ты — гений. — Я перегибаюсь через стойку и чмокаю его в губы.
— Что я такого сказал? — озадаченно хмурится Марио.
Я лечу в свою комнату, лихорадочно тычу кнопки телефона и от волнения только в четвертый раз набираю номер Клео правильно.
Я думала в фунтах, а не в лирах! Кто сказал, что мне нужно возвращаться в Уэльс, чтобы потратить эти деньги?
— Клео! — кричу я (она даже не успела договорить «Алло»),
— Ким! Как ты вовремя! Только что звонили из клиники доктора Чарта и подтвердили нашу запись на липосакцию. Говорят, им нужна предоплата — двести фунтов.
— Столько стоит билет до Неаполя, — говорю я.
— Верно.
— И что бы ты предпочла? — спрашиваю я.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду вот что: зачем тратить пять тысяч фунтов на то, чтобы стать тощими, когда мы можем наслаждаться жизнью в стране, где считается неприличным съедать на обед меньше трех блюд!
— Я же уже говорила, что сейчас не могу общаться со счастливой парочкой. Я знаю, это звучит жалко…
— Никакой счастливой парочки. Никакого Капри, — выпаливаю я, чтобы как можно скорее донести до Клео информацию.
— Что случилось с Люка?
— Мы решили повременить немного со следующим свиданием — например, лет десять.
— Не может быть! — ахает Клео.
— Все нормально, но я определенно не могу оставаться на одном острове с ним. я сломаюсь. Надо исследовать остальную часть Италии.
— Хочешь поехать отдохнуть?
— Нет, на поиски приключений! И я хочу, чтобы ты поехала со мной.
— Ким, я даже не знаю…
— Пять тысяч фунтов — это пятнадцать миллионов лир, Клео. Мы могли бы купить пару розовых мопедов и отправиться в путешествие!
— Что? — ужасается Клео.
— А если тебе не хочется сидеть за рулем, мы можем пойти на шесть разных кулинарных курсов в Тоскане. Или сотню раз прокатиться на гондоле в Венеции. Или купить в Милане семьдесят две пары солнечных очков от Гуччи.
— Мне всегда хотелось побывать во Флоренции, — признается Клео.
— Мы могли бы позволить себе горстку песка с раковины, которую Боттичелли написал для «Рождения Венеры», — предлагаю я.
— А как же работа?
— Девятнадцать тамбуринов для тарантеллы… — не унимаюсь я.
— Наверное, мне бы не помешало переменить обстановку…
— Пожизненный запас граппы!
— Я не могу! — вдруг взрывается Клео.
Тишина. У меня опускаются руки. Я помню, как тяжело было мне выйти из бункера.
— Прости, я не смогу, — повторяет она.
Я не хочу ее заставлять.
— Ладно, — мягко говорю я.
— Я знаю, я веду себя как мокрица.
— Неправда, — успокаиваю я ее.
Два года я активно пропагандировала идею, что «в гостях хорошо, а дома — лучите», — и вот оно, возмездие.
— Просто я подумала… — вздыхаю я.
— И что ты будешь делать? — спрашивает Клео.
Я не могу решиться. Не знаю, смогу ли я путешествовать одна. Я представляю, как потягиваю где- нибудь в одиночестве калуччино, и сердце сжимается от жалости к самой себе. Возможно, Италия будет слишком напоминать мне о Люка. Не верится, что уже завтра я бесследно исчезну из его жизни. И вот наркоз уже кажется заманчивой идеей — с ним уйдет и сердечная боль. Вместе с новообретенными надеждами.
— Ким?
— Я возвращаюсь до мой, — слышу я свой голос. Слово «домой» не приносит должного утешения.
— Чудесно! — восклицает Клео. — Позвони, когда приедешь, я встречу тебя на вокзале.
Я представляю знакомую обстановку, и на меня накатывает уныние.
— Как раз успеешь на «Встречу с Викторией Бекхэм».
— Замечательно, — говорю я. — До завтра. Побежденная, я бреду обратно в бар, размышляя по пути, куда подевалась мама.
— Ну? — спрашивает Марио.
— А, ничего особенного. Я думала, что нашла решение.
— По выражению твоего лица казалось, что оно — удачное.
— Я тоже так думала, — грустно говорю я. Если бы Клео приехала, было бы здорово. Я бы так много всего ей показала, и мы так много нового открыли бы с ней вместе. Когда она только приехала в Кардифф, все было ей в новинку. Она вдохновенно фотографировала и рассуждала, что можно было бы по выходным работать ассистентом профессионального фотографа, но постепенно эта идея отошла в сторону. Я знаю, вдохновение вернулось бы к ней, если бы она приехала сюда. Здесь каждый куст говорит: «Ну же, снимай, я уже улыбаюсь!»
Но штука в том, что она боится приехать, а я боюсь возвращаться. Мы в тупике. Кто-то должен уступить. Теперь — моя очередь.
— Смотри, кого я нашла! — Мама появляется в баре, кружась в вальсе, и на руках у нее Ринго.
Я не могу сдержать радостной улыбки.
— Ты уезжаешь? — грустно говорит Ринго.
— Завтра утром, — подтверждаю я.
— Я должен попрощаться.
Я опускаюсь рядом с ним на колени.
— Спасибо.
— А еще папа просил передать тебе вот это. — Он протягивает мне пакет. Внутри — темно-серый кашемировый свитер Люка, тот самый. — Он сказал, что ты никак не можешь найти свитер, который не колется, и что этот тебе нравится.
— Да, очень. — Я заворачиваюсь в мягкую теплую шерсть.
Я ужасно счастлива, что теперь у меня есть его вещь, к которой можно уютно прижаться.