Я люблю Капри Джонс Белинда
Она примерно моего возраста, светлые зеленые глаза, восхитительной формы скулы и длинные мягкие темные волосы, уложенные в узел.
— Вы впервые в Вероне? — спрашивает она.
— Вообще-то, я была здесь два года назад с мамой. Она обожает этот город.
— Моя мама тоже. — улыбается Камилла. — Она родилась во Флоренции, но отель решила открыть в Вероне.
— Ваша мама — хозяйка этого отеля?
— Да, — улыбается Камилла. — Она всегда любила старинные вещи и дизайн — это стало ее мечтой.
Я думаю о своей маме и ее мечте — магазинчике. И вдруг отчетливо понимаю, что она не сможет его бросить и вернуться в Кардифф — это совершенно немыслимо.
— Здесь был отель, когда она купила это здание? — спрашиваю я.
— Нет, частный дом. Она его полностью перестроила под свой вкус.
Мы проходим в зал «Оранжери». Я подробно его разглядываю — настольные лампы с основаниями в виде ананасов, скатерти с фазанами и доберманами, клетка с двумя красно-зелено-золотыми попугаями. (Мне кажется, им бы подошли ямайские имена, но, конечно же, их зовут Ромео и Джульетта.) Я вслух отмечаю необычное музыкальное оформление — джаз с банджо.
— У нее очень сильный характер, — улыбается Камилла. Я понимающе киваю, когда она говорит с блеском в глазах: — Непросто жить бок о бок с человеком, в котором бушуют страсти!
— Вы давно здесь работаете? — спрашиваю я, меня всегда впечатляют такие тандемы — мать и дочь.
— Около двенадцати лет — почти с открытия. Вначале я еще училась — хотела бросить колледж, чтобы здесь работать, но мама сказала, чтобы я сначала получила образование.
— Вы изучали гостиничное дело?
— Нет, политологию! — смеется Камилла.
— Вот как! — улыбаюсь я.
— Сперва мама поставила меня работать горничной. Я мыла туалеты и все такое, потому что должна была доказать, что действительно хочу здесь работать.
— Правда?
— Да, я перепробовала все должности — была экономкой, консьержкой, работала в зале, где накрывают завтрак. Мне кажется, это помогает лучше вникнуть в суть дела. Не хочу просто сидеть в кабинете.
— Ваша мать, наверное, очень гордится вами — она это часто говорит? — любопытствую я.
— Никогда! — смеется Камилла. — Но моя мама — талантливая деловая женщина, — с гордостью говорит она. — И теперь, работая у нее, я вижу другую Джузеппину Марини — женщину, а не только мать.
Я с восхищением смотрю на Камиллу — она приняла осознанное решение видеть во всем светлую сторону. Это согревает ей душу и придает самообладания. Я решаю, что теперь хочу быть похожей на Камиллу, и задумываюсь, найдется ли у меня сейчас минутка, чтобы позвонить маме и сказать, что я восхищаюсь ее решением самой управлять магазином «Дезидерио».
— Извини. Ким. что тебе пришлось меня ждать. — Тайлер благосклонно улыбается мне тщательно ухоженными зубами.
Черт, придется позвонить позже.
— Не за что извиняться, — говорю я, в то время как Камилла исчезает в направлении стойки администратора. — Я чудесно поболтала с генеральным менеджером, она…
— Замечательно — пойдем? — прерывает меня Тайлер.
Вот, опять. Никакого интереса к другим. Как он может хорошо делать свое дело, если люди его совершенно не занимают?
Такси отвозит нас к Пинте делла Пьетро через извилистую реку Адидж и дальше — в более бедный район Римского Театра. Путешествие занимает несколько минут, но когда я говорю:
— Мы могли пройтись пешком, — Тайлер смотрит на меня так, будто я предложила всю дорогу допрыгать на одной ножке.
Он определенно из тех, кто на машине отправляется в тренажерный зал. чтобы размяться на беговой дорожке.
— Есть что-нибудь, что мне стоит знать заранее? — спрашиваю я, когда мы подходим к мастерской.
— Ничего особенного. Разве что постарайся не выражать особого интереса к его картинам, а то ему может прийти в голову повысить цену.
Я не поручилась бы, что он шутит.
— Так вы сегодня будете говорить о деньгах? — спрашиваю я.
Терпеть не могу переводить, когда торгуются.
— Нет, это так — для разогрева, о делах мы будем говорить с его агентом в Риме. Важно, чтобы я ему понравился и он решился бы доверить мне свои работы. Не думаю, что у него большой выбор предложений, так что все будет довольно прямолинейно.
Я начинаю слегка нервничать. Давно уже мне не доводилось выполнять такую работу, а этот Алессандро, кажется, немного непредсказуем.
Тайлер нажимает на кнопку звонка и успокаивает меня:
— Веди себя так же спокойно, как во время инцидента с официантом в отеле «Палас», и все будет нормально.
Я чувствую прилив гордости — он заметил. С той стороны двери доносится шарканье и невнятное ворчание — кажется, что ее сейчас откроет горбатый и волосатый троглодит. Но человек, появляющийся перед нами, чисто выбрит (очень чисто — налысо). Просто у его ног притулился мохнатый пес. чья шерсть свалялась в настоящие реггийские дреды.
— Очень приятно с вами познакомиться. Тайлер Гамильтон. Это моя переводчица. Ким Риз.
— Non parla Inglese! — резко говорит художник.
Похоже, моя очередь.
До встречи с Алессандро мне казалось, что Тайлер настолько полагается на свою внешность в деле завоевания собеседника, что его очарование способно действовать только на женщин и геев. Но как только мы входим в мастерскую, он начинает говорить о работах Алессандро с такой бесстрастной компетентностью, что мне приходится потрудиться. чтобы адекватно и красиво перевести его речь. Янтарные глаза Тайлера сияют — я не замечала такого за ним раньше. Ну. разве что в тот момент, когда он несколько наспех поцеловал меня за то. что я щелкнула Моргана по носу. Такое впечатление, что запах красок и скипидара пробудил иную сторону его натуры. Алессандро отвечает в тон. Особенно когда Тайлер говорит о выгодных сделках, которые он заключал с другими художниками по всему миру — включая одну, заключенную в прошлом году в Загребе. (Так вот откуда он знает, как по-хорватски «спокойной ночи».)
Я смотрю на дерзкие полотна и размышляю, что я могла бы здесь купить на свои пять тысяч фунтов. Учитывая энтузиазм Тайлера. мне бы хватило. наверное, только на палитру с автографом.
— Вы должны пообедать со мной. — настаивает Алессандро.
Его пес, похоже, не убежден в том, что это хорошая идея. Должно быть, он боится, что тогда ему достанется меньше объедков.
— Мне бы очень этого хотелось, но, к сожалению, не получится — мы обедаем с друзьями моего отца, — огорченно говорит Тайлер. Впервые слышу.
Алессандро опечален, но Тайлер быстро заглаживает неприятный момент лестью:
— Ллессандро, для меня было огромной честью увидеть ваши самые последние работы на столь деликатной стадии. Я с нетерпением жду, когда можно будет выставить ваши уже оконченные и озаренные лучами заслуженной славы работы в Нью- Йоркской галерее.
Ллессандро благодарит нас легким поклоном, жмет нам руки и провожает до выхода.
Тайлер пребывает в столь хорошем расположении духа, что даже предлагает обратно пройтись пешком.
— Это было изумительно! — смеюсь я и ускоряю шаги, чтобы не отставать. — Я и не знала, что ты такой поклонник его работ.
— Он пишет вполне сносно, но дома бы я такое держать не стал, — пожимает плечами Тайлер.
Я на мгновение теряюсь.
— Но ты столько всего наговорил…
— Это работа. Со временем начинаешь понимать, что именно они хотят услышать. Но все равно приятно, когда понимаешь, что поймал его на крючок! — самодовольно говорит Тайлер. — Мы хорошо заработаем на его картинах.
И это все, что его интересует? — А ты, кстати, великолепно справилась. Я давно заметил, если переводчик — женщина, это порядком расслабляет собеседника.
Я пытаюсь, как советовала Клео, поиграть в адвоката дьявола и думаю: может, это только бравада? Может. Тайлеру проще говорить пренебрежительно о своей привязанности к абстрактному искусству — например, потому что Морган постоянно его высмеивает?
— А уж привлекательная переводчица… — Тайлер мне подмигивает.
— А что за обед с друзьями твоего отца? — Я надеюсь отвлечь его. чтобы избежать дальнейших комплиментов.
— Да, ерунда — просто не хотел слишком долго торчать у Алессандро. Когда перетянешь их на свою сторону, то уже нельзя рисковать — вдруг чем-нибудь обидишь ненароком. Лучше все заканчивать побыстрее, так мне кажется.
— И куда мы идем?
— «Боттега дель Вино», — говорит Тайлер с жутким акцентом. — Мне порекомендовал коллега из Нью-Йорка — там, говорят, чудесная атмосфера.
Как и было обещано, ресторан гудит от оживленных разговоров, а с кухни время от времени доносится звон бьющихся тарелок. Все, казалось, пребывают в приподнятом настроении, кроме одной девушки-подростка, которая ковыряет свое ризотто, съедая по рисинке в минуту. Нас проводят к накрытому белой скатертью столу, и я размышляю, что появилось здесь раньше — горчичного цвета стены или густой сигаретный чад. К счастью, высокие потолки позволяют дышать более-менее нормально.
На каждом столе выстроилось соответствующее количество высоких бокалов для шампанского. Не успеваем мы сесть, как официант наполняет наши бокалы шипучим золотом — вот это цивилизация!
— Салют! — Я поднимаю бокал. — За то, чтобы мы подписали контракт с Ллессандро!
— За то, что мы с тобой — такая великолепная команда! — отвечает Тайлер.
Я чуть не поперхнулась шампанским и быстренько спряталась за меню.
— Тут есть очень странные вещи, — качает головой Тайлер. — Треска, тушенная в молоке с анчоусами.
Мой желудок уже сжимается, предчувствуя поленту со шпиком или, хуже того, рубец с пармезаном.
— Аррабьята — это же острый соус? — спрашивает Тайлер.
— Да, «arrabbiata» и значит «сердитый», — говорю я.
Сердитый соус!
Это его немного позабавило.
— Ты уже выбрала, что будешь?
— Наверное, Bigoli all'Anatra.
— По-английски!
— Толстые спагетти с соусом из утки и салат, наверное. А ты?
— Пармскую ветчину, потом филе оленя со сладким красным вином и лесными фруктами, — решает Тайлер, закрывая меню.
— У них огромная карта вин, правда? — восхищаюсь я, разглядывая исписанную мелом грифельную доску. — «Палазотта», «Санта-Кристина», «Вертиго». Вот, наверное, что заказала бы Ким Новак! — шучу я.
Никакой реакции со стороны Тайлера. — Ну, знаешь, из фильма Альфреда Хичкока… — Люка бы понял, о чем я, презрительно фыркаю я про себя.
И тут я опять слышу голос Клео — она уговаривает меня усомниться в том, что все в нем однозначно плохо. Может, стоит попробовать поострить о чем-нибудь более насущном? Я читаю дальше:
— «Реинелла Шираз». «Альбион». «Брадизимо» — любимое вино Дженнифер Аннистон.
Слабая улыбка. Интересно, что может рассмешить этого человека? Он определенно не похож на своего отца.
— Ита-ак. — начинаю я. — ты часто видишься со своей матерью?
— Почему ты спрашиваешь?
Интересно. Похоже, у Тайлера может оказаться не меньше проблем, связанных с матерью, чем у меня. «Чем у меня было», — улыбаюсь я. Наверное, пройдет какое-то время, прежде чем я привыкну к мысли, что она мне уже не враг.
— Без какой-то особой причины. Просто я поняла, что ваша семья разбросана по разным штатам, вот и подумала, часто ли тебе случается ее увидеть? И все.
— Ну, из Нью-Йорка, когда я там. до Майами лететь совсем недолго. — пожимает плечами Тайлер. — Теперь она снова вышла замуж, так что я приезжаю не так часто.
— Ее новый муж тебе не нравится? — спрашиваю я.
— Можно сказать так: над ним хирург потрудился даже больше, чем над ней.
Хм-м-м, это объясняет, почему Тайлера — предположительно — привлекает такая естественная (то есть — несовершенная) женщина, как я. Подумать только, а ведь я могла бы сейчас лежать на операционном столе, если бы не поехала в Италию.
— У меня есть знакомый в Англии, который думает сделать операцию, — начинаю я. — Как ты думаешь, что приводит людей к такому решению? — Мне любопытно узнать, как Тайлер на это смотрит.
Он пожимает плечами.
— Что касается моей матери, то она — бывшая Мисс Флорида. Я думаю, она слишком долго сравнивала себя теперешнюю с тем, как она выглядела в день коронации. У нее в гардеробной висит такой большой портрет в рамке. Мне кажется, ей уже пора его снять.
Пока официант наливает вино в такие пузатые бокалы, что туда поместился бы грейпфрут, Тайлер молчит, а потом спрашивает:
— Твоя мать ложилась под нож?
Меня передергивает от этого выражения, я почти чувствую прикосновение острого лезвия.
— Ни в коем случае! И никогда не ляжет. Она всегда была против этого. Да ей это и ни к чему.
— В половине случаев это не имеет значения. Моя мама выглядела великолепно, просто ей уже нельзя было дать двадцать лет.
— А теперь она выглядит, как женщина средних лет, перенесшая несколько пластических операций?
— Именно, — вздыхает Тайлер. — Все мамины подруги этим увлекаются. Но самое смешное, что никто из них после операции не выглядит лучше, чем до.
Когда оперируют лицо, это совсем другое дело, говорю я себе. Он ведь не поскупился бы, чтобы избавиться от живота. Но что, если мы с Клео подсядем на это дело и займемся потом подбородками и скулами? Впрочем, это слишком дорого — никаких дедушек не хватит на длительное финансирование подобных проектов.
— Моя мама тоже не очень умеет выбирать мужчин, — говорю я, пытаясь отыскать точки соприкосновения.
Тайлер приподнимает бровь.
— Твой отец не в счет, естественно. — поправляюсь я. — Он — сокровище!
Мне везет — именно в этот момент появляется официант с нашим заказом, что несколько сглаживает неловкость ситуации. И хотя передо мной — тарелка дымящейся пасты и салат, которого хватит, чтобы набить подушку, я не удерживаюсь и спрашиваю:
— А можно нам еще вот это? — Я указываю на соседний столик, куда только что принесли нечто, очень похожее на мелко порезанную красную капусту — я ее обожаю.
— Вы хотите попробовать? — с энтузиазмом откликается официант.
— Да, пожалуйста!
Через пару минут он возвращается с полной тарелкой. Я тут же принимаюсь жевать, но вкус какой-то незнакомый. Я пытаюсь определить:
— Странно, немного похоже на бекон… — Я хмурюсь в недоумении.
— Прошу прощения. — Я подзываю официанта и шепчу: — Что это?
— Конина, — объявляет он и убегает по своим делам, я мне остается только давиться тем, что я уже набрала в рот.
Тайлер чуть со стула не падает от смеха.
Так вот что он считает смешным. Мне кажется, только несколько часов, проведенных в опере, смогут стереть улыбку с его лица.
Когда Тайлер впервые упомянул, что после обеда отведет меня на «Травиату», я была поражена. Венецианские оперные сезоны славятся по всему миру. Кроме того, у меня появился шанс почувствовать себя так же. как Джулия в «Красотке»: грудь вздымается от вздохов, на глазах — слезы. В каком- то смысле я была даже в более выгодном положении. Им-то приходилось сидеть в закрытом театре, я же отправлюсь на бывшую арену гладиаторских боев под открытым небом, вместе с еще 16 999 зрителями. Что может быть лучше живой музыки под звездами летней ночью? Ах, ну да — живая музыка под звездами летней ночью рядом с любимым. Этот раз будем считать репетицией.
Когда мы усаживаемся, я почти физически ощущаю всеобщее нетерпение. Огромный зал заполнен влюбленными из самых разных слоев общества, они надели свои лучшие платья и готовы с восторгом ловить каждую ноту. Мне кажется невероятной царящая вокруг тишина — здесь собрались тысячи людей, но не слышно ни единого шороха, ни одного покашливания, все так увлечены ожиданием представления, что можно услышать, как падает булавка. Или программка. (Я знаю точно, потому что я свою уронила.)
Мне стыдно, и я чувствую себя ужасной мещанкой, но уже минут через сорок я начала отвлекаться. Некоторое время я забавлялась размышлениями о том, что «La Traviata» в переводе значит «заблудшая женщина». Потом вспомнила, как тогда на Пьяццетте шутила с ПБ, что я якобы проститутка, а теперь вот сижу с его сыном и слушаю оперу о куртизанке. Но это меня развлекало недолго. Радует тот факт, что не надо поддерживать беседу с Тайлером, благодаря чему у меня есть время спокойно поразмышлять о Люка. Однако еще через два часа мне становится почти невыносимо. Мы взяли напрокат подушки на наши раскладные металлические стульчики, но этого оказалось совершенно недостаточно. Я не понимала, как все остальные умудряются сидеть совершенно спокойно — особенно те. чьи ягодицы не отличаются особенной мягкостью. Что касается Виолетты (той самой куртизанки), умирающей от чахотки и расстающейся со своей единственной любовью, чтобы не запятнать боготворимое имя. то все оказалось довольно блекло. Потом, во время сцены яркого и шумного бала в высшем обществе, в центре сцены появился голый по пояс и совершенно потрясающий танцор — он просто покорил публику.
«Как странно, что в оперном спектакле самые бурные аплодисменты срывает танцор», — раздумывала я во время третьего или четвертого антракта (я сбилась со счета).
— Который из них горбун? — с манчестерским акцентом спросила сидящая поблизости женщина своего мужа.
— Горбун — это «Риголетто», глухая тетеря, ты не на той странице. — ответил он. выхватывая у нее программку.
Мне пришлось признать — пусть только самой себе, — что я разочарована. И дело не в спектакле, а во мне самой, в том, как я реагировала. Мне хотелось, чтобы меня переполняли эмоции, чтобы сердце разрывалось от сопереживания, но этого не случилось. В следующий раз я лучше подожду, пока «величайшие арии мира» — отрывки из «Чио-Чио- сан», «Кармен», «Богемы» — не соберутся показывать по телевизору…
Конечно, когда Тайлер спросил, понравилось ли мне, я ответила «да». Но. по правде говоря, к концу последнего акта мне хотелось уже только одного — забраться под одеяло к воображаемому Люка.
Вернувшись в отель, я выпиваю в баре последний глоток бренди «на сон грядущий» и объявляю, что иду спать.
— Я наверное, выпью еще. — говорит Тайлер, подзывая бармена. — Ты точно не хочешь присоединиться?
— Нет. Большое спасибо за замечательный вечер! — говорю я. соскальзывая с бархатистой банкетки и расправляя примятые мной подушки.
— Тебе спасибо! — любезно улыбается Тайлер. — Спокойного сна…
Я уже стою в дверях, когда он говорит:
— Да, насчет завтра… — как будто эта мысль только что пришла ему в голову.
— Да?
— Я подумал — мы, пожалуй, поедем в Рим на поезде, чтобы как следует полюбоваться итальянскими видами.
— Здорово, — соглашаюсь я.
— Так что мы должны быть на станции «Порта Нуова» в три часа дня.
— Понятно… — Пауза. — Спокойной ночи. Не успеваю я опять повернуться к лестнице, как он спрашивает:
— Ты когда-нибудь путешествовала Восточным Экспрессом?
Я замираю на полпути.
Медленно оборачиваюсь и вглядываюсь в его лицо: он — воплощенная небрежность.
— Шутишь? — спрашиваю я.
— Я подумал, тебе может понравиться. Но если ты предпочитаешь самолет…
— Нет! — восклицаю я. — О боже! Мы в самом деле поедем на Восточном Экспрессе?
Он улыбается.
— Да, Агата, именно на нем!
39
— А ты знаешь, что второй муж Грейси Филдс умер в Восточном Экспрессе по дороге на Капри от сердечного приступа? — спрашиваю я, когда мы уже стоим на утопающей в клубах пара платформе и любуемся царственным величием глянцево-синих с золотом спальных вагонов.
Тайлер смотрит на меня так, будто хочет сказать: «Вполне бы хватило обычного. Ух ты!"»
С улыбкой на губах я наслаждаюсь завистливыми взглядами прохожих. В дверях показывается рука в белой перчатке — она приглашает нас в машину времени, направляющуюся в 1920 год.
Рукa принадлежит энергичному молодому человеку в фуражке и ярко-синей форме с золотым галуном. Он похож на помесь офицера кавалерии и куклы из «Птиц грома».
— Меня зовут Стивен. Я приветствую вас в Восточном Экспрессе «Венеция-Симплон»!
Ущипните меня!
— Вскоре после отправления я подам чай вам в купе, — сообщает он.
Здесь все так сказочно элегантно! Я одариваю Тайлера радостной улыбкой, протискиваясь вдоль узкого коридора вслед за Стивеном, и радуюсь, что восьмидесятые уже позади — в жакете с накладными плечами, какие тогда были в моде, я бы здесь застряла.
— Не думаю, что игроки в американский футбол любят кататься на этом поезде! — шучу я.
Тайлер терпеливо улыбается.
— Вот ваши купе — семь и восемь. Они — соседние. Можете открыть вот эту дверь — так у вас будет больше места.
— Возможно, когда будем пить чай, — говорит Тайлер. — Предлагаю сначала устроиться.
Я согласно киваю.
— Мисс Риз — это ваше. — Стивен приглашает меня в мое купе и с энтузиазмом знакомит с удобствами, куда входит и «обслуживание в номере» — стоит мне нажать на вот эту кнопку, и он принесет мне джин с тоником, отправит бесплатные открытки (марка не требуется) или поделится интересными фактами с длиннющей бородой:
— А вы знаете, что «Убийство в Восточном Экспрессе» Агаты Кристи сначала было опубликовано под названием «Убийство в вагоне Кале»? — спрашивает Стивен, запуская для меня мини-фен.
— Правда? — Обожаю подобные занимательные пустяки. — А настоящие убийства были? — жадно спрашиваю я.
— Ну… — Он поглядывает на часы. — Давайте я сейчас обслужу остальных пассажиров, а потом принесу вам чай и расскажу историю о любви, убийстве и королевских особах!
Я в восторге. Будет весело.
Я взбираюсь на сиденье, чтобы спустить чемодан с латунной багажной полки, и тут поезд трогается. Стивен клянется, что поезд никогда не разгоняется больше семидесяти пяти километров в час, но все равно здесь неплохо потряхивает. Когда я решаю навестить туалет в том конце вагона, то всю дорогу спотыкаюсь и ударяюсь о двери других купе и оконные рамы. Куда девались остатки элегантности? У меня будет такой вид. будто вместо обеда я участвовала в боксерском поединке. Я с облегчением вздыхаю, когда мне удается закрыть за собой дверь туалета, но мои беды только начинаются: состыковать собственную задницу с пляшущим сиденьем унитаза — за такое призы нужно выдавать.
Шатаясь, как пьяная, я возвращаюсь в свое купе и обнаруживаю, что остальные пассажиры предпочитают двери в купе не закрывать. Такое ощущение, что тебя приглашают заглянуть в чужую гостиную. Некоторые пассажиры уже повесили на стену пышные наряды для сегодняшнего вечера. Большинство из них читают или с довольным видом смотрят в окно. Один или два поднимают головы и здороваются.
Я заглядываю к Тайлеру, он сидит, зарывшись в бумаги, с мобильным телефоном у уха.
— А вот и она! — Он улыбается и протягивает мне свою щегольскую «нокию». — Это твоя мама — можешь взять к себе, если хочешь.
— Ой! Спасибо! — Я захожу в соседнее купе и закрываю за собой дверь.
— Ну, я так понимаю, ты уже все знаешь? — ухмыляюсь я в телефон.
— Тони сказал — но я хочу подробно! — шумно радуется она. — Ты уже чувствуешь себя старлеткой тридцатых годов?
— Еще нет. — признаю я. — Скорее — заводной балериной в лакированной музыкальной шкатулке.
— А почему? — Мама в замешательстве.
— Ну. купе очень маленькое, и со всех сторон — полированные деревянные панели.
— Насколько маленькое?
— Если я лягу здесь на диванчик, то смогу вытянуть ноги, но пятками упрусь в стену. Для Люка тут был бы полный кошмар — его пришлось бы складывать пополам!
— Вот и хорошо, что его там нет, — дразнит меня мама.
— Эй! Я бы так не сказала! — протестую я. — Как он там?
— Неплохо, я ему все объяснила. Тони, передай мне, пожалуйста, стакан воды.
Этим она хочет сказать, что рядом ПБ и потому она не может вдаваться в подробности.
— Ты будешь спать на диванчике? — Мама возвращается к сути дела.
— Очевидно, проводник превращает его в кровать, пока пассажир ужинает, — говорю я. — А если в купе вас двое, то вы спите на полках, один над другим.
— Понятно.
Я точно знаю, что при этом подумала мама: а если у вас медовый месяц? Да, было бы непросто. С другой стороны, вагон так подпрыгивает и качается, что, если решишь заняться сексом, достаточно просто лечь друг на друга — все остальное сделает поезд!
— Но атмосфера стоит того, чтобы забыть обо всем остальном? — спрашивает мама.
— Несомненно! А вид из окна — хочется просто сидеть и наблюдать, как за стеклом проплывает бесконечно меняющаяся панорама. — Я вздыхаю. — Будто ты в самом маленьком кинотеатре в мире: «Смотрите, скоро в ближайшем к вам окне — Венеция!»
— Окна открываются?
— Да, тут есть такая ручка, но кажется, если за нее дернуть — поезд просто сойдет с рельсов.
— Ты уверена, что эта ручка именно для открывания окна? — пугается мама.
— Думаю, так. Попробовать?
— Ким! Не надо! — сдавленно кричит мама.
— Все нормально! — Я со смехом опускаю окно, в купе влетает ветер и треплет мне волосы.
— Рассказывай дальше, — просит мама.
— М-м, что еще? Ну, тут невероятное множество крючков, — говорю я, осматриваясь. — Я насчитала уже пятнадцать. Если бы я знала, то взяла бы с собой еще несколько связок ключей и пару курток. Тут даже есть особый крючок, за которым приклеен кружок мягкой ковровой ткани — наверное, сюда мужчины вешают карманные часы на ночь, а ткань — чтобы они не бились о дерево.
— С ума сойти — все предусмотрено. Там есть зеркало в полный рост?
Призвание — это на всю жизнь.
— Нет, но почти вся стена напротив меня занята зеркалами. Очевидно — чтобы создать иллюзию большого пространства. Но мне так и кажется, что они с минуты на минуту начнут мне рассказывать, кто на свете всех милее…
— Ванная в номере?
— Никаких ванных! Здесь оставлено все, как было в двадцатые годы, так что есть только маленькая раковина с деревянной крышкой в углу. Если крышку закрыть, получается столик.
— О боже! — Мама в ужасе. — Так ты не сможешь ни принять душ, ни вымыть голову?
— Нет. Ну, может, голову и можно вымыть, если поливать из чашки, но фен здесь все равно не включить — нет розетки.