Маньчжурские стрелки Сушинский Богдан
Напомнив Отто о сорвиголове, прошедшем вместе с русским казачьим полковником Курбатовым через всю Россию и половину Европы, начальник отдела тут же поинтересовался, не собирается ли он каким-то образом использовать этого опытного диверсанта.
Как только Скорцени понял, что речь идет о том самом германском белогвардейце, который уцелел во время похода князя Курбатова из Маньчжурии к столице рейха, по тылам и русских, и германцев, он тотчас же затребовал его к себе.
– Кстати, почему он оказался в разведотделе дивизии СС? – поинтересовался Скорцени, когда штандартенфюрер Нейрих уже согласился на переподчинение фон Тирбаха.
– А мы посвятили его в СС, – объяснил начальник разведотдела штаба.
– Уже посвятили?
– Не забывайте, что происходит он из древнего германского рода Тирбахов. Это подтверждено специальной проверкой сотрудников Главного управления по делам поселений и расы[32]. К тому же осевший в Маньчжурии отец его подтвердил свое отцовство специальной депешей, полученной через представительство Маньчжоу-Го в Берлине.
– И все же не поторопились ли с посвящением?
– Наши сотрудники сумели довольно быстро пройтись по архивам рода. Как оказалось, он действительно происходит из рода фон Тирбахов, причем предок его был возведен в баронское достоинство еще во времена Генриха IV. Мало того, фюрер лично знаком с его родным дядей, владельцем поместья «Шварцтирбах», который подтвердил родословную казачьего барона.
– Ну, если уж в роли поручителя выступил сам фюрер!..
– Но самое любопытное обнаружилось в совершенно иной связи. Оказалось, что предок рейхсмаршала Геринга в свое время служил в охране замка одного из предков нашего молодого барона фон Тирбаха.
Они оба иронично ухмыльнулись, понимая, что вряд ли диверсанту из Маньчжурии следует распространяться по этому поводу, ибо еще не ясно, как воспримет данный факт всесильный и мстительный «фюрер авиации».
– В общем-то, меня куда пристальнее интересует его диверсионная родословная… – камнедробильным басом прогрохотал Скорцени, чтобы как можно деликатнее уйти от этой темы.
– В данном случае вы говорите устами «первого диверсанта рейха», – вкрадчиво напомнил ему штандартенфюрер СС, с которым Скорцени был знаком еще по совместной службе в дивизии «Дас рейх». – Однако никогда не следует игнорировать породистость германца и связанную с ней гордыню.
– …Которые в настоящем диверсионном деле всегда отчаянно мешают.
– Мы, конечно, хоть сегодня можем послать его в «окопную разведку» за линию фронта, под пули советских снайперов. Но разумно ли столь бездумно использовать подобных проходимцев? Вот я и вспомнил о вас, «первом диверсанте рейха».
– С этой минуты он поступает в распоряжение Управления диверсий Главного управления имперской безопасности, – не стал Скорцени испытывать нервы штандартенфюрера.
Не важно, как он станет использовать фон Тирбаха, главное, чтобы этого диверсанта не перехватил кто-либо другой; чтобы этот свирепый славяно-германец оказался под его, а не чьим-либо иным командованием.
И на следующее утро барон фон Тирбах уже стоял перед Скорцени.
В свое время Курбатов позволил себе оставаться точным и объективным, поэтому в досье, составленном на наследника владений в районе замка «Шварцтирбах», нашло свое отражение все то, чем барон-диверсант способен был потрясать и что со временем могло отпугивать от него людей, которым выпадет когда-либо оказаться в одной с ним группе.
Вот почему для Скорцени не оставались секретом ни отчаянная храбрость барона, ни его преданность «белому делу» и рейху. Точно так же, как не мог он не обратить внимания и на приступы ярости, время от времени посещавшие фон Тирбаха в минуты наивысшего напряжения. Приступы, во время которых вдруг начинала проявляться совершенно непостижимая физическая сила, в порыве коей барон способен был буквально растерзать свою жертву, впадая при этом в полное безумие.
Кто-то иной сразу же посоветовал бы фон Тирбаху обратиться к хорошему психиатру, и еще неизвестно, какого рода диагноз появился бы после этого в медицинской карточке барона. Однако для обер-диверсанта рейха куда важнее было не подавлять агрессию барона, а правильно, с пользой для диверсионного отдела Главного управления имперской безопасности целенаправить ее.
Первое, что пришло в голову Скорцени после знакомства с досье, – использовать Тирбаха в одном из лагерей СС для военнопленных и врагов нации. Но потом решил, что пытаться эксплуатировать его диверсионный опыт на этом поприще совершенно бессмысленно. И вспомнил о группе Штубера «рыцари рейха», в которую гауптштурмфюрер фон Тирбах вполне мог бы вписаться. По крайней мере до тех пор, пока не подвернется что-либо более конкретное или пока не сформируется новая группа князя Курбатова.
Но пока что барону фон Тирбаху предстояло задание особой важности: войти в свиту и в личную охрану лжефюрера.
– Вам конечно же никогда не приходилось встречаться с фюрером? – ошарашил обер-диверсант фон Тирбаха, как только тот предстал перед ним.
– Не приходилось, господин штурмбаннфюрер, – спокойно, с эдакой, достойной уважения русской небрежностью объявил наследный владелец замка «Шварцтирбах». – Аудиенции он меня так до сих пор и не удостоил. Почему-то…
– То есть, по вашим представлениям, должен был бы? – прошелся по нему своей диверсионно-расстрельной улыбкой «самый страшный человек Европы».
– А почему бы ему не поинтересоваться, что представляет собой Советский Союз в наши дни, причем поинтересоваться у германца, который под видом русского прошел эту страну от самых дальних ее окраин?
– Понимаю, вам верилось, что фюрера заранее известили о вашем выходе на диверсионную тропу и он просто дождаться не мог вашего появления в Берлине.
Фон Тирбах четко уловил саркастические интонации в голосе Скорцени, но даже они не очень-то смутили барона.
– Если фюрер все же решит встретиться с таким диверсантом, то я готов уделить ему несколько минут своего времени.
– Кстати, он и в самом деле как-то поинтересовался князем Курбатовым и вами. Но Курбатов – русский, а вы – германец. И это возымело свое влияние на образ мыслей фюрера. Его больше заинтересовал русский казачий офицер, который всегда в диковинку. Несмотря на то, что вы – русский германец.
– Я всегда чувствовал себя просто германцем, – несколько напыщенно объявил фон Тирбах. – И никогда – русским.
И вновь Скорцени отметил, сколь непринужденно держится барон и что его манера говорить по-прежнему остается все такой же снисходительной и небрежной, ни к чему не обязывающей. За этим несомненно скрывался некий особый характер.
– Интересно: находясь в составе русской армии, вы, дьявол меня расстреляй, тоже решались на подобные заявления?
– Во всяком случае, никогда не скрывал своих убеждений. И хотелось бы, чтобы в Германии о моих чисто германских корнях и чисто германской душе знали все.
– Мы уже знаем о них.
– Все, вплоть до фюрера, – разыгралась фантазия фон Тирбаха.
– Вплоть до фюрера, говорите?! – молвил Скорцени, явно не поощряя его стремления.
– В своих прогерманских убеждениях я тверд, как никто иной, родившийся за пределами рейха.
– По правде говоря, Курбатов был о вас того же мнения, – согласился с его утверждением Скорцени.
– Курбатов – истинный русский офицер, еще той, царской закалки.
Скорцени так и не предложил барону кресло, и тот продолжал стоять посреди кабинета. В то время как сам обер-диверсант рейха внимательно рассматривал его, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги так, что из-под стола выглядывали носки уже дня три нечищенных (особой аккуратностью Скорцени никогда не отличался, что, очевидно, объяснялось его сугубо «венгерской наследственностью»)[33] – сапог.
– Он утверждает, что еще там, в Манчжурии, вы проявляли черты нордического характера и насаждали о себе мнение как об истинном арийце. Хотя происхождение ваше по материнской линии, прямо скажем, не может служить образцом для определения чистокровности истинного арийца, дьявол меня расстреляй.
– В таком случае я желал бы, чтобы мне наконец-то показали хотя бы одного чистокровного арийца, – оскорбленно парировал барон. – Особенно когда речь идет о высших чинах рейха. С меня достаточно того, что я – потомок рыцарского рода фон Тирбахов, о древности которого свидетельствуют благородные развалины нашего родового замка «Шварцтирбах».
– Что-что? – приподнялся со своего места Скорцени. – Вы требуете показать вам хотя бы одного чистокровного арийца?!
– Хотя бы. Для начала. Причем уверен, что найти такового будет непросто.
– То есть вы утверждаете, что на самом деле в рейхе уже не осталось чистокровных арийцев? Что их попросту не существует в природе?
Тирбах вновь попытался что-то сказать в свое оправдание, однако Скорцени прервал его потуги таким громоподобным хохотом, который способен был приводить в тихий ужас даже людей, очень близко знавших его и пользовавшихся особым расположением.
От нервного срыва фон Тирбаха спасало только то, что он все еще не освоился в германской реальности. Да, он успел надеть мундир офицера СС, но все еще продолжал чувствовать себя в этой стране, в этой системе нравов, страхов, традиций и прочих атрибутов рейха, человеком случайным. В большинстве случаев он уподоблялся бродячему актеру, волею судеб оказавшемуся в толпе фанатичных паломников, осаждающих так и не понятые и совершенно не воспринятые им святыни.
– Вполне допускаю, что не существует, – все же не удержался барон, решив идти ва-банк. – Если уж ставится под сомнение чистота крови фон Тирбахов.
– Забавная мысль. Попытаюсь предложить фюреру отобрать для вас наиболее приемлемые экземпляры из числа его ближайшего окружения. Но пока он будет заниматься этим, – вмиг посуровело исполосованное шрамами лицо «первого диверсанта рейха», – советую впредь подобными идеями походно-диверсионную голову свою не забивать. Дабы не потерять ее вместе с идеями.
– Вот этот язык мне вполне понятен, – спокойно признал его правоту фон Тирбах. – Прямо, откровенно, чисто по-германски.
– Тем более что в число этих избранных я тоже не попаду, – окончательно добил его Скорцени. – Родословной не вышел.
– Что было бы несправедливо.
– Однако перейдем к сути операции. Фюрер решил посетить один из самых секретных объектов рейха – подземный город СС, именуемый «Регенвурмлагерем», то есть «лагерем дождевого червя», – счел Скорцени, что тема чистоты арийской расы окружения Гитлера исчерпана. – Вам понятно, что подобные поездки в любое время сопряжены с определенными опасностями?
– Так точно.
– Но особенно сейчас. После того как на фюрера было совершено покушение.
– Было бы странно, если бы его не совершили, – не упустил случая выразить свое личное отношение к этому событию фон Тирбах.
– Своим белогвардейским вольномыслием, барон, вы доведете меня до инфаркта.
– Но ведь оказывается, что в ставку фюрера пропускали офицеров, в портфели которых не удосуживался заглянуть ни один ефрейтор из охраны «Вольфшанце»! Потрясающая безалаберность. Такое впечатление, будто охрану ставки формировали исключительно из русских.
– К счастью, не из них.
– Причем самое удивительное, что ни одного офицера охраны после покушения на фюрера не вздернули.
Скорцени удивленно уставился на барона и решительно передернул подбородком, словно сам только что освободился из петли.
– А ведь действительно ни одного. Я почему-то об этом не задумывался.
– Как такое могло произойти? Если бы подобное покушение совершил один из офицеров советского Генштаба, Сталин бы перевешал всю охрану Кремля или своей служебной дачи.
– Действительно, странно, – признал обер-диверсант рейха.
– Фюреру тоже стоит задуматься над этим.
– Но-но, барон, – насторожился Скорцени. – Только не вздумайте провоцировать его на новую волну репрессий.
– У нас будут другие темы для разговора, – самонадеянно произнес вольномыслящий русский германец.
«А ведь этот парень и в самом деле закончит свой земной путь в газовой камере!» – в своем неподражаемом духе восхитился его воинственностью Скорцени. Как бы там ни было, а чем ближе фон Тирбах подступал к воротам крематория, тем все больше нравился ему.
– Так вот, с нынешнего дня одним русским в этой охране станет больше, – спокойно продолжил он свои мысли вслух. Слова недоумения, которые только что произнес этот легионер, лично он, Скорцени, готов был высказать фюреру еще год назад. Странно, что не высказал.
– Из этого следует, что меня приблизят к фюреру?
– Прежде чем вздернуть.
– Заманчивая перспектива, господин Скорцени.
– Вы назначаетесь личным телохранителем вождя лишь на время его инспекционной и, подчеркиваю, совершенно секретной поездки в подземную «СС-Франконию». При этом вы одновременно будете исполнять также роль офицера связи и адъютанта. Надеюсь, вы понимаете, что это налагает на вас особую ответственность?
– Еще бы! – воскликнул фон Тирбах, на время забыв об этикете. – Но неужели фюрер согласится на это?
– Уже согласился. И запомните: фюрер не боится новых людей, которые вызываются служить ему со всем возможным фанатизмом и службу эту почитают за великую честь.
– Странно. Новые люди, особенно в личной охране, всегда должны вызывать опасение: откуда появились, почему пришли к нему, каково их отношение к нацизму и какова их родословная? Причем особую бдительность следует проявлять сейчас, когда германская армия постепенно начала терять вкус побед.
– Терять «вкус побед», – изобразил некое подобие улыбки Скорцени. – А ведь она и в самом деле стала катастрофически терять его.
– Достаточно взглянуть на карту боевых действий, чтобы убедиться в этом.
– Тем не менее подобных новичков, «людей со стороны», фюрер не опасается. Он видит в них таких же романтиков нацизма, каким в начале своего восхождения был сам, и большинство тех, кто с ним начинал.
– Он прав. Я знал многих членов «Русского фашистского союза», организации, существующей в Маньчжурии. Там действительно есть немало не только сторонников, но и истинных романтиков, и даже фанатиков, арийского движения. Если бы их перебросить сюда, арийское движение Германии получило бы немало свежей крови, силы и энергии.
– Возможно-возможно, – задумчиво проговорил Скорцени. Появление в рейхе свежей славянской крови, в общем-то, его не воодушевляло. – Пока что фюрер опасается тех людей, которые давно служат ему, но, потеряв веру в идеи рейха, вынашивают планы о его свержении и даже убийстве.
Фон Тирбах промолчал. Он плохо знал ситуацию, которая складывалась в кабинетах рейхсканцелярии и вокруг нее, поэтому не брался судить ни о тех, кто уже предал фюрера, ни о тех, кто все еще оставался верен ему.
– Что же касается меня, – сказал барон после минутной паузы, – то я действительно сочту за честь быть личным телохранителем фюрера. Пусть даже всего лишь на время поездки в подземную «СС-Франконию».
– Надеюсь, вы понимаете, что такое соединение обязанностей – телохранителя, адъютанта и офицера связи – мотивируется желанием максимально сузить число сопровождающих лиц?
– Что совершенно очевидно.
– Ибо таково стремление самого фюрера.
– Фюрер, как всегда, мудр, а потому прав.
– Кроме того, вы должны знать, что я лично повешу вас на Бранденбургских воротах, если только, не доведи Господь!..
– Не волнуйтесь, я справлюсь, – небрежно бросил фон Тирбах. Причем Скорцени обратил внимание, что никакого особого впечатления это новое назначение на германо-роса не произвело. Словно речь шла о назначении в обычный армейский наряд.
– Тоже уверен, что справитесь. Тем более что в числе сопровождающих фюрера лиц совершенно случайно окажусь я, а также мой недостойный столь высокой чести адъютант, уже известный вам гауптштурмфюрер Родль.
– То есть отныне я буду служить в отделе диверсий Главного управления имперской безопасности, который вы возглавляете, – невозмутимо заключил фон Тирбах.
– Понимаю, что вам не нравится слишком длинное название моего отдела.
– О вас, господин Скорцени, нам рассказывали еще в диверсионной школе в Маньчжурии. Не скрою, кое-что из рассказов воспринималось как легенда. Не верилось, что когда-либо стану служить под вашим началом. Для всякого диверсанта это честь.
– Опять это русское славословие! – саркастически поддел барона обер-диверсант. – В устах германца оно звучит особенно убийственно.
Когда Тирбах вышел, Скорцени еще несколько минут неотрывно смотрел на прикрытую дверь, словно бы ожидал, что в проеме ее вновь появится рослая, но основательно исхудавшая за время диверсионного похода фигура барона.
И хотя вместо маньчжурского стрелка в нем бренно проявился адъютант Родль, «первый диверсант рейха» еще какое-то время продолжал смотреть сквозь него в пространственную безграничность своих, еще не до конца сформировавшихся мыслей.
– Полагаю, вы, как обычно, все слышали и все поняли, Родль? – наконец вспомнил он о терпеливо ожидавшем своего часа гауптштурмфюрере.
– Мне ясно, что барон фон Тирбах будет назначен личным телохранителем лжефюрера. Не догадываясь при этом, что охраняет не настоящего фюрера, а всего лишь его «имперскую тень».
– Он уже назначен этим телохранителем, Родль.
– То есть до конца всей этой инспекционной поездки он так и не узнает, что на самом деле перед ним – всего лишь «имперская тень»?
– Не имеет права знать этого, Родль, не имеет! Даже если со временем фон Тирбаху каким-то образом станет известно, что как раз в это время фюрер пребывал в «Вольфшанце», в рейхсканцелярии в Берлине, или на даче у Сталина, – вы, лично вы, Родль, обязаны будете убедить его, что это всего лишь бред. Или что в это время не здесь, а там находился двойник фюрера, скрывая таким образом от любопытствующих сам факт поездки истинного вождя в «СС-Франконию». В целях безопасности, естественно.
– Словом, барон фон Тирбах должен искренне верить, что охраняет не двойника, а фюрера.
– В окружении лжефюрера он как раз и будет тем верноподданным, который станет искренне «играть короля».
– Абсолютная чистота эксперимента, – понимающе кивнул Родль.
– Непорочная девственность величайшего в истории рейха эксперимента – так будет точнее. Того эксперимента со лжефюрером, который – кто знает – со временем, уже после поражения в войне, может быть успешно повторен, скажем, в Испании, а еще лучше – где-нибудь в Парагвае или в Аргентине.
– В таком случае вам, господин штурмбаннфюрер, не стоило бы принимать участие в этой поездке.
– Это все равно, что потребовать от режиссера не присутствовать на премьере поставленного им «Гамлета»! – интеллигентно возмутился Скорцени.
– Но тогда вам тоже придется оказывать знаки внимания лжефюреру Зомбарту! – На испещренном ранними морщинами лице Родля вырисовался неуемный ужас. – Что всегда крайне… неэстетично, – с трудом подыскал он нужное, причем самое мягкое в подобной ситуации, выражение.
– Вспомните восточную мудрость, Родль: «Когда не можешь изменить сами обстоятельства, следует изменить свое отношение к ним». С этой минуты вы должны забыть о существовании человека, точнее, о существовании двойника фюрера по имени Зомбарт. Подобно тому как, обливаясь слезой по поводу душевных страданий Отелло, которому с таким трудом удалось задушить опостылевшую Дездемону, вы обязаны забыть, что на самом деле на сцене зверствует не Отелло, а некий провинциальный актеришко по имени Гофман.
– Уже забыл, – решительно повертел головой адъютант.
– Там, в «СС-Франконии», с нами будет фюрер. Личной персоной. С инспекционной поездкой. Суровый и карающий фюрер.
– Ибо на то он и фюрер, – богобоязненно подтвердил адъютант.
– Правда, мы с вами задержимся в «Регенвурмлагере» недолго. Что вызовет у лжефюрера вздох облегчения.
– Как всякий раз вызывает этот вздох у настоящего фюрера, – вежливо напомнил ему Родль, – как только мы исчезаем с глаз.
– Какой же вы отпетый негодяй, Родль! – умиленно глядя ему вслед и широко улыбаясь, покачал головой Скорцени, в который раз убеждаясь, что уж с кем-с кем, а с адъютантом на этой войне ему повезло. Чего нельзя сказать о многих других окружающих.
– В подобных случаях дипломаты говорят: «И стороны обменялись мнениями по интересующим их вопросам», – молвил Родль уже с порога. – А теперь позвольте заняться подготовкой лжефюрера и его лжетелохранителя к рейду в «СС-Франконию».
«Какой же он отпето талантливый негодяй, Родль! – вновь, теперь уже мысленно, молвил Скорцени. – Впрочем, настало время действительно создавать свою, “особую команду Скорцени”, которая сумела бы не только пройти через войну, но и потом успешно действовать в условиях временного и никому не нужного мира, дьявол меня расстреляй!»
47
После того как на Каме, в одном из прибрежных колхозов, им удалось не только заправиться дизтопливом, но и прихватить несколько запасных бочек, Кондаков предложил пройти до устья реки Белой и там, где-нибудь в плавнях, устроить себе недельный курорт.
Поскольку путь их пролегал на северо-восток, то все согласились, что к Уральским горам лучше приближаться на сейнере, где хватало консервов, и спать можно было в кубриках, чем сотни километров преодолевать пешком. От рулевого они избавились, ибо реки в этих местах он все равно не знал, да к тому же дважды пытался бежать, и за штурвалом теперь стоял в основном Перс. Моторист же, оказавшийся человеком смирным и советскую власть недолюбливавшим, покорно выполнял свою работу за обещание сохранить ему жизнь.
Поисками их «крейсера» уже, очевидно, занялись всерьез, поскольку его дважды облетал легкий самолетик. Однако на бортах сейнера, вместо закрашенного названия «Волжанин», теперь красовалась надпись «Пролетарий»; а поскольку «капитан» был на месте, а с палубы летчику приветливо махали руками красноармейцы, то в конечном итоге все обошлось.
Местом стоянки они избрали извилистый лесной затон, в который впадали две речушки и между устьями которых, на пологом глинистом берегу, стояла охотничья избушка. Высокие корабельные сосны, ковер из пожелтевшей хвои, нежаркое солнце, лучи которого пробивались сквозь негустую крону, чтобы искупаться в изумрудном ручейке…
– А ведь сама эта местность источает какую-то монастырскую, храмовую благодать, – мечтательно произнес Иволгин. Он стоял посреди поляны, забросив автомат на плечо и запрокинув голову. И выражение лица его было таким, каким может быть только у бродяги, который долго и погибельно блуждал по непроходимым топям, чтобы в конце концов мир перед ним прояснился и обрел свою житейскую ясность.
– Еще немного, и вам захочется поселиться здесь, в лесной тиши, вдали от войн и военных трибуналов, обзавестись женой и хозяйством… – иронично оскалился стоявший рядом с ним Кондаков.
– О трибуналах – это вы зря, это называется «подстрелить на взлете». А все остальное – увы, правда. Именно об этом я сейчас и подумал.
– Хотя должны были бы понимать, что ничто так не губит диверсанта, как романтические бредни мечтателя, которые вы никак не можете вытравить из своей души.
– Не могу, согласен, – покорно признал Иволгин.
Обезоруженный этим признанием, Кондаков огляделся, словно опасаясь, что кто-то подслушает их, задумчиво покряхтел и произнес:
– Меня тоже порой заносит, но все же приучаю себя радоваться дню сегодняшнему, жестко приучаю, чтобы нервы окончательно не сдали.
Первым из дозора вернулся Кайманов и доложил, что в его направлении, на расстоянии двух-трех километров никакого селения, никаких признаков жилья – нет. Перс немного подзадержался, зато сообщил, что вверх по течению, буквально в двух километрах от них, напротив горы, вершина которой просматривалась с палубы их «крейсера», обнаружены остатки военного лагеря. Об этом свидетельствовали две охваченные окопами хижины, колышки от палаток, бочки из-под горючего, несколько кострищ, а главное – небольшой полигон со стрельбищем, огромным количеством гильз и поверженными макетами.
– Вот вам и монастырская благодать, господин Иволгин, – проворчал Кондаков, выслушав его доклад. – Оказывается, мы забрели на какую-то секретную базу красных, на которой, возможно, готовят таких же фронтовых проходимцев, как и мы с вами.
– Когда-то готовили, – повертел Иволгин между пальцами одну из принесенных Персом винтовочных гильз. – Судя по всему, эта провалялась на земле не менее года. А большинство из тех, кого здесь готовили, уже и сами лежат в земле. С вашего позволения, я устроюсь на «крейсере». Пора основательно отоспаться.
Не успел он отойти и двух шагов, как со стороны полигона донеслось «стрекотание» небольшого самолетика. Через несколько минут все четверо маньчжурских стрелков уже сгруппировались в зарослях между хижиной и судном, однако самолетик сделал несколько кругов как раз над тем местом, где Перс обнаружил полигон, и вновь улетел на юго-запад, где на карте значился городок Бирск.
– Кажется, не вовремя мы сюда сунулись, – покачал головой Кайманов. – Не позволят нам здесь отсидеться.
– Так ведь и мы тоже засиживаться здесь не собираемся, – успокоил его Кондаков.
А поутру Иволгин проснулся именно оттого, что со стороны Бирска приближалось звено транспортных самолетов. Выскочив на палубу, он прежде всего развернул в их сторону пулемет, готовясь отражать нападение, и был удивлен, увидев, как, разворачиваясь над вершиной горы, все три самолета стали один за другим извергать из своего чрева парашютистов. Еще один самолет пронесся низко над рекой и, развернувшись, высадил парашютистов вниз по течению, тоже не далее чем в километре.
«Не может быть, что все это десантное воинство они бросили против нас! – не доверился своему предположению подполковник. – У них тут очередные учения, и мы действительно сунулись сюда не вовремя».
Он видел, как из хижины один за другим выскакивают маньчжурские стрелки и моторист Костин, которого Кондаков предпочел держать поближе к себе и связанным. «Неужели он даже не позаботился о часовом?! – удивился беспечности своего командира. – При такой организации мы далеко не уйдем!».
Все трое стрелков уже были на берегу, когда с реки донесся гул мотора.
– Что предпринимаем? – по привычке спросил Кондаков, ступив на причал и забыв при этом, что группой командует теперь он.
Иволгин прислушался: со стороны леса доносилась автоматная стрельба, причем десантники явно охватывали их лесной хуторок полукругом. В то же время катер быстро приближался и вот-вот должен был перекрыть выход из заводи.
– Попытаемся прорваться на тот берег, – предложил он.
– Мне тоже крейсер покидать пока что не хочется. Моторист, запускай двигатель!
Костин подчинился, однако время шло, а все попытки его оживить судно ни к чему не приводили. Повелев ему оставаться у мотора и не высовываться, Кондаков приказал стрелкам готовиться к бою, не сходя с сейнера. Оттеснив Иволгина, он взялся за пулемет и, как только в просвете камышового изгиба показался катер красных, прошелся по нему густой пулеметной очередью, затем еще и еще одной. Остальные диверсанты поддержали его огнем из винтовок и автоматов.
На катере оказались совершенно не готовыми к такому повороту событий, поскольку оттуда не прозвучало ни одного выстрела. Так, на полной скорости, он врезался в стену камыша и на глазах у маньчжурских стрелков взорвался. Именно этот взрыв и поразил до двух десятков десантников, которые, заслышав пальбу, с разных сторон выбегали на берег затона. Развернув пулемет, Кондаков яростно ударил по ним, остальные диверсанты поддержали его, выкашивая и тех, кто уже выбегал на причал, и тех, что еще только сгрудились у входа на него.
Увлекшись боем, они не сразу услышали звук ожившего двигателя, запустив который, моторист бросился к штурвалу. Уже уходя из затона, диверсанты все еще продолжали поражать десантников, которые отчаянно бросались к причалу или залегали у самого берега.
– Вы что-нибудь поняли из всего того, что произошло? – спросил Перс обоих подполковников, когда «Пролетарий» наконец вырвался на речной простор и стал уходить в сторону устья.
– Что именно вас интригует? – поинтересовался Иволгин.
– А то, что десантники вели такой же огонь, как и мы, однако мы уложили их не менее двух десятков, а на судне ни одной отметины! Хотя, имея столько стволов, они могли буквально изрешетить нас.
– Не может быть! – не поверил Кондаков, и все трое принялись осматривать сейнер. Перс оказался прав – ни одной пробоины или хотя бы вмятины!
Все трое молча, растерянно переглянулись.
– Этих парней десантировали, выдав им магазины с холостыми патронами – вот что произошло, – мрачно объяснил Иволгин. – После прибытия сюда, они, возможно, должны были отрабатывать захват катера или что-то в этом роде. Мы же – непонятно кто и откуда – расстреливали их, как в тире, даже не позволив прийти в себя.
– Можно подумать, что у нас было время на размышления, – огрызнулся Кондаков. – Или, может, прикажете устраивать для них рыцарские турниры?
– Я не об этом… Просто страшно это: воевать против своих же, единокровных.
– Но ведь только этим мы и занимаемся, – напомнил ему Кондаков. – Мы сами себе избрали этих врагов.
Когда «крейсер» преодолел еще несколько миль, он лично пристрелил моториста и, приказав всем сойти на берег, прострелил в нескольких местах днище судна.
– Нервы и силу воли – в кулак, – молвил он, осматривая на пологом лесном берегу набитые патронами и консервами вещмешки маньчжурских стрелков. – И запомнили: ближайшая наша цель – Урал.
48
Прибыв во Фриденталь, Скорцени сразу же потребовал к себе Курбатова.
– Когда он должен вылететь в Италию? – спросил обер-диверсант рейха, прежде чем отправить адъютанта на поиски этого русско-германского офицера.
– Завтра на рассвете, попутным транспортным самолетом, – ответил Родль.
В этот раз князь предстал перед штурмбаннфюрером в пятнистой тренировочной форме курсанта, без каких-либо знаков различия. Скорцени уже знал, что полковник на удивление прилежно осваивает всю ту науку, которую ему преподают на Фридентальских курсах. Словно бы впервые постигает приемы рукопашного боя, азартно снимает часовых, изучает радиопередатчики и вождение всех видов техники, вплоть до – пока что только на тренажерах – самолетов-истребителей и бронекатеров.
И лишь время от времени ему приходится выступать в роли инструктора – когда происходит «ситуационный разбор диверсий». До его появления инструкторы курсов пользовались всего пятью-шестью стандартными ситуациями, изложенными в учебниках. Курбатов же разворачивал перед курсантами такие сногсшибательные операции, которые попросту казались невероятными. Причем делал это на примерах действия своей группы в тылу у русских, что здесь особенно ценилось. При всех опасностях, которые поджидали диверсанта в тылу англо-американцев, заброска туда считалась чем-то вроде стажировки для новичков. А тут перед ними вдруг появлялся диверсант, сумевший за несколько месяцев «диверсионно» пройти всю Сибирь, всю Россию.
– Вас, полковник, не оскорбляет, что вместо осенних снегов России вас заставляют любоваться виноградными холмами Италии?
– Мне стало известно, что сейчас в Северную Италию перебазировался русский Казачий стан во главе с генералами Шкуро и Домановым…
– Все верно, для контактов с русскими казаками мы вас тоже будем использовать. Не исключено, что на какое-то время мы даже переведем вас в русский казачий корпус СС в качестве одного из командиров.
Появилась официантка из офицерского кафе. Широкоплечая и на редкость узкобедрая, с плоской грудью и грубоватым землистым лицом, она представляла собой некую сексуальную дисгармонию, которая сразу же развеивала в истосковавшемся по женскому телу воображении курсантов всякую тягу к женщинам, всякое юбкострадание. Поскольку почти весь женский персонал кафе и столовой был подобран в основном по такому же принципу, Курбатов начал подозревать в этом одну из психологических уловок Скорцени. Вот только все забывал поинтересоваться, так ли это на самом деле.
– Я уже говорил, господин штурмбаннфюрер, что мне не хотелось бы оказаться в какой-либо из армейских частей. Поскольку давно сделал свой диверсионный выбор.
– Все, что мы предпринимаем, преследует определенную цель. Например, нам хочется, чтобы вы стали известным в местных белогвардейских кругах. С этой целью вам придется побывать почти во всех оказавшихся в Северной Италии и соседней Югославии знатных белогвардейских семействах. Вы должны быть вхожи не только в их штабы, но и в дома. Не говоря уже о том, что следует позаботиться о достойной вас невесте.
– Время ли сейчас думать об этом? – недовольно поморщился князь, берясь за рюмку водки и явно чувствуя себя неловко: сидя за одним столом со Скорцени, обсуждать проблему невесты?!
– Невзирая на ваше «юношеское» недовольство, мы будем касаться всех возможных проблем, которые со временем помогут нам прижиться в послевоенной Европе, – сухо и жестко отреагировал Скорцени. – Ни один мой вопрос, ни одно предложение не появляются по воле прихоти. Вы, например, никогда не задумывались над тем, каким образом придется закрепляться в западном мире, избегая репатриации в Россию? А ведь можете не сомневаться, что, в случае поражения Германии, Сталин потребует от своих западных союзников, от администраций всех оккупированных им стран, чтобы все русские, сражавшиеся против Красной армии, все «предатели Родины» были немедленно переданы советским властям.
– В отличие от власовцев я присяги не нарушал. Наоборот, всегда оставался верен ей, сражаясь против коммунист-товарищей.
– Не уверен, что коммунистический трибунал сочтет это смягчающим обстоятельством.
– А почему вы решили, что я рассчитываю на снисхождение?
Скорцени опустошил наполненную русской водкой рюмку, страдальческой гримасой подавил в себе отвращение к непривычному напитку и, закусывая тонкими ломтиками голландского сыра, задумчиво смотрел в окно.
– И все же находить добровольцев, желающих прогуляться по тылам русских, становится все труднее, – проговорил он, глядя куда-то в заоконное пространство. – И уж совсем немного найдется их, когда речь пойдет о засылке диверсионных отрядов уже после войны.
– Мне-то как раз желательно оказаться в России после… Чтобы прибыть туда не полковником вермахта, а полковником Белой гвардии.
– Понимаю: ваши русские дела. Нескончаемая Гражданская война… Только появиться в России вам уже предпочтительнее не полковником, а генералом. – И, выдержав удивленный взгляд Курбатова, разъяснил: – Согласитесь: генерал есть генерал, особенно если вы хотите поднять восстание. Потому я стремлюсь ввергнуть вас в водоворот белого казачества в Италии, чтобы можно было присвоить вам чин генерала, назначив командиром дивизии или хотя бы отдельной казачьей бригады. Как видите, все рассчитано.
Курбатову вдруг вспомнился штабс-капитан Иволгин, не пожелавший идти к границам рейха, поскольку решился поднять восстание на просторах между Уралом и Волгой. Хотелось бы знать, как сложилась судьба этого рубаки, которого на последнем офицерском совете группы он одарил чином подполковника. Порой Курбатову казалось, что сам он совершил роковую ошибку: ему тоже следовало оставаться где-то там, на Дону, на Кубани или на левом берегу Волги, вместе с Иволгиным.
Отсюда, из германского далека, все казалось проще и романтичнее, как и оттуда, из Маньчжурии. Но и рейд по тылам красных убеждал его, что, в общем-то, воевать в России можно. Главное, не создавать на первом этапе восстания большие отряды и стараться до поры до времени не вступать в прямые стычки с регулярными войсками.
– Вам, полковник, приходилось когда-нибудь действовать в горах?
– В горах? – неохотно вырывался Курбатов из плена своих ностальгических воспоминаний. – В Маньчжурии местность достаточно гористая, в Приуралье – тоже. Однако причислять меня к альпийским стрелкам было бы неосмотрительно.
– Словом, альпинистскую подготовку нам, возможно, придется проходить вместе в Баварских Альпах.
– На тот случай, когда последним рубежом войск СС станут редуты взлелеянной фюрером «Альпийской крепости»?
– На тот случай, когда весной мы все же решимся снарядить экспедицию в Тибет, на поиски таинственной страны Шамбалы.
Курбатов так и не донес рюмку с водкой до рта, замер и вопросительно уставился на Скорцени.
– …А почему вы так яростно воспротивились этому плану, дьявол меня расстреляй?! – возмутился тот.
– Еще и слова не проронил, господин штурмбаннфюрер, – улыбнулся Курбатов.
– И вы, и барон фон Тирбах какое-то время прожили на Востоке, владеете китайским и маньчжурским, имеете некоторое представление о буддизме и буддистах; испытаны в трудном длительном рейде. Кто сумеет убедить меня, что в рейхе я отыщу людей, более подготовленных для паломничества в Шамбалу?
Курбатов снисходительно развел руками:
– В конце концов! Шамбала, Тибет, Гималаи… Мечта диверсанта. Вот только до Шамбалы ли всем вам будет, тем более весной сорок пятого?
– Мы должны знать, что представляет собой эта страна, – не поддался его скептическим настроениям Скорцени. – Существует ли она в самом деле и кто ее правитель. Фюрер рассчитывает вступить в связь с ними, чтобы затем, с их помощью, изменить ход войны, повернуть, как он выражается, «шарнир истории».
– Но подобную экспедицию вы уже снаряжали.
– Мы – нет, – решительно покачал головой Скорцени.
– Возможно, не вы лично… Однако мне приходилось слышать о ней еще там, в Маньчжурии. Как же мне хотелось присоединиться тогда к этой группе!
– В том-то и дело, что снаряжала не наша служба. И вся эта секретная экспедиция исчезла где-то в Гималаях, растворилась в холоде ледников и мертвизне поднебесья. В состав ее кроме нескольких альпийских стрелков включили двух профессиональных альпинистов и двух прошедших специальную подготовку историков, знатоков Востока. Но этого оказалось мало. Штурмовать вершины и изучать манускрипты – этого недостаточно, чтобы попытаться достичь Шамбалы.
– Этого вообще мало, – согласился Курбатов, – чтобы достичь чего бы то ни было. Кроме разве что очередной горной вершины да некоей поверхностной сути залежалого манускрипта.
49
Читать бесплатно другие книги:
