Прощальная весна Аде Александр
– Вопрос не ко мне, – он разводит руками. – Хотя… У нее был… как это сейчас называют?.. бой-френд. Поинтересуйтесь у него… Кстати, мне только что пришло в голову. Не наркоман ли он?
– Он самый. Однако – по его словам – к тому времени, когда они начали встречаться, Ника уже подсела на героин.
– Ну-у-у, – тянет он мягко и слегка укоризненно, и на его юридических устах появляется иезуитская улыбочка. – Кто же верит словам наркомана.
Меня так и щекочет нестерпимый соблазн: эх, возьму сейчас, да и врежу этому хитровану про дьявола, у которого разница с ангелом – всего-то одна буква!
А еще меня так и подмывает – вроде бы невзначай – поинтересоваться у него об Алеше. Интересно поглядеть, как он станет изворачиваться, старый хрен.
Но – нельзя. С такими вопросами, надо повременить и задать их в самый подходящий момент – если, конечно, этот момент представится. Как говорил бессмертный Глеб Жеглов: «Спрос, он в нашем деле дорого стоит!»
Оторвавшись от спинки кресла, Болонский доверительно наклоняется ко мне. Прядь сивых волос падает до подбородка, вертикально перечеркнув его правый висок и щеку.
– Рад бы помочь расследованию. Но вряд ли смогу… – в его глазах горят смущение и неясная тоска. – О, да мы с вами совсем засиделись. А между тем мне пора впрягаться в работу…
Да, Стасик Болонский – что-то вроде Штирлица наших дней: наговорил с три короба, а толком ни-че-гошеньки не сказал. Впрочем, я от него ровным счетом ничего и не ждал.
А он – при всей своей вальяжности – действительно ранимый. Нервный. Вон как глазенками и ноздрями играл. Хоть я и не знаю, какую пользу из его нервозности извлеку, но чувствую: это мне, возможно, еще пригодится.
Дружелюбно пожав большую толстую мягкую руку главного партнера, выбираюсь из его кабинета и неторопливо бреду вдоль коридора, размышляя: насколько можно Стасику доверять? Этот привык врать с предельно честным лицом. Скрывать то, что знает, и придумывать то, чего не было. Мутный тип.
Мимо меня проплывают двери – коричневые, с медными табличками.
Вот дверь с табличкой «Зам по общим вопросам».
Приоткрываю, заглядываю. Никина мамаша поднимает глаза от бумаг и устало смотрит на меня. Здороваюсь и улыбаюсь – так, слегка, демонстрируя, что уважаю ее неистребимое горе. Она кивает в ответ.
Прикрываю дверь и следую дальше.
Табличка «Бухгалтерия». Всовываю в дверь свою высокомудрую башку – и тотчас натыкаюсь на вопрошающий взгляд приятной во всех отношениях Зои. Улыбаюсь ей – на этот раз шире, откровеннее – и высовываюсь обратно в коридор.
Мне доподлинно известно, что в этом богоугодном заведении, которым рулит нервный Стасик, трудятся аж шесть Болонских. Целый семейный клан. Но теперь получаю наглядное этому подтверждение. И немножко удивляюсь, потому что действительно странно видеть их всех в одном офисе: Витюню, Стасика, Зою, мамашу Ники…
Где-то тут кабинет весельчака Павлика. Кстати, я так и не спросил, какая у него должность – младший партнер или заместитель младшего партнера? А может, референт президента фирмы?
Папашу Ники я не заметил. Возможно, он сейчас в гараже обихаживает машину Стасика Болонского. Он по рождению не Болонский, плебей, черная кость, всего-навсего муж своей жены. И его терпят. Устроили персональным водилой (какая-никакая, а родня) – и терпят.
Дворяне Болонские. А фирма «Болонский и партнеры» – самое что ни на есть настоящее дворянское гнездо, которое каким-то шалым ветром занесло в двадцать первый век.
Они и преступление совершили внутри своего гнезда.
Автор
17 мая 2009 года.
Минутный телефонный диалог, мгновенно возникший и так же внезапно оборвавшийся.
– Ты вконец измучила меня, маленькая! Каждую ночь ты приходишь ко мне во сне. Вернись, умоляю! Хочешь, на колени встану перед тобой. Прямо сейчас… Вот. Ты не видишь меня, а я, как дурак, стою на коленках и заклинаю тебя: смилуйся, пощади! Проси – нет, требуй все, чего пожелаешь! Исполню любую твою прихоть!
– Это ты измучил меня, дьявол. Убирайся! Вали к… матери! Меня уже тошнит от твоего сладкого голоса!
– Маленькая, ты – мое наказание! Я расплачиваюсь за все свои грехи – и прошлые, и настоящие, и будущие. Чувствую, как медленно схожу с ума. И в этом виновата ты.
– Давай, свихнись! Давай! Я хочу увидеть, как тебя повезут в психушку. Бог за меня отомстит!
– Никуда ты от меня не денешься, маленькая. Придешь. За героинчиком. Что, твой прыщавый ублюдок не может обеспечить тебя героинчиком? А? А я могу. Так что не прощаюсь, маленькая…
Королек
Итак, я поговорил со всеми Болонскими.
А если точнее, то почти со всеми. Осталось потолковать только с женой Витюни. Она вроде бы и существует в природе, но о ней никто из Болонских, включая самого Витюню, ни единого разу не упоминал. А встретиться с ней необходимо – хотя бы для галочки. Чтобы подбить предварительные итоги.
Но она, совсем как Стасик Болонский, все время уклонялась от рандеву. По телефону вяло, неубедительно отнекивалась, дескать, ее дело заниматься домашним хозяйством, а о Нике она понятия не имеет. Конечно, несчастная девочка была ее родственницей, даже довольно близкой… и все-таки… Она и мямлила, и крутила, и тянула.
Вчера я ее дожал.
По-детски обиженно вздохнув, она покорно согласилась переговорить со мной. Но недолго.
Казалось бы, ей, как домохозяйке, самое естественное – пригласить меня в свой очаровательный уголок. Но не пригласила. Скорее всего, не желает, чтобы кто-то увидал незабываемые интерьеры жилища Витюни Болонского. А ведь верно. Этот настырный Королек еще сплетничать пойдет о богатстве младшего партнера. Пойдут разговоры, а народ завистливый, недобрый…
Кстати, не поверите, зовут ее Станиславой.
Стася Болонская – невестка Стасика Болонского. Офигеть!
Наша встреча происходит в безразмерном торговом центре – том самом, что занимает едва ли не целый квартал и всасывает пиплов-потребителей, как исполинский пылесос.
В назначенное время, около полудня жду на первом этаже в вестибюле, рядом с выходом (он же вход) из продовольственного магазина. Называется магазин «Гривенник».
Кукую возле стены.
По левую руку от меня непрерывным потоком струятся народные массы, плывут вверх-вниз на эскалаторах, наслаждаются шопингом и трепотней. По правую – тонкие прерывистые струйки озабоченных покупателей вливаются в «Гривенник» и выливаются с набитыми пакетами.
А вот и Стася.
Переваливаясь, переступает короткими ножками в бурых растоптанных сапожках и катит перед собой тележку, в которой, как два пьяных бегемотика обнимаются белые пакеты с эмблемой «Гривенника». Я сразу ее узнаю – по ультрамариновой курточке, ядовито-зеленым брючкам и огненно-красному платку, повязанному вокруг довольно жирной шейки. Таким она обрисовала свой наряд по телефону.
Даже мне – если откровенно, далеко не эстету – невооруженным глазом видать, что нарядилась она по-дурацки, как старая клоунесса с безрадостным типовым фейсом.
– Поговорим в машине, – буркает она, мельком мазнув по мне мрачным взглядом.
– Позвольте помочь, – галантно предлагаю я, указывая на пакеты.
Она с сомнением смотрит на мою трость и милостиво разрешает:
– Если вам не трудно…
Но в ее тусклом монотонном голосе появляется что-то вроде теплоты.
Мы выходим вдвоем из торгового центра, таща каждый по пакету. Нас обступает мутный апрельский день. Моросит противный дождь, «смывая все следы», как пишут поэты. Это его работа, нудная и грязная. Похоже, он у нас гастарбайтер. Вообще в нашем городке, как во всей Руси великой, два самых главных работника ЖКХ: дождь и снег. Один смывает, другой скрывает.
Стасина машинешка – ярко-оранжевый «жучок», горящий среди черных, белых и темно-синих машин, как ломтик апельсина. Мы закидываем пакеты в багажник. И я задаю сам себе удивленный вопрос: почему эта толстоватая мрачная женщина, которой явно за сорок, наряжается так пестро и катается в апельсинной машинешке, точно отвязная двадцатилетняя герла?
Она усаживается за руль, я примащиваюсь рядышком.
– Ну, спрашивайте, – вяло произносит она. – Только учтите, мне ничего не известно.
– Да мне многого и не надо, – почти нежно воркую я, стараясь хоть как-то растопить ледок ее невеселого усталого равнодушия. – Из всех Болонских, проживающих в нашем мегаполисе, вы последняя, не охваченная общением со мной. Хотелось бы восполнить этот пробел.
И я улыбаюсь ей так широко и сладко, как, наверное, никому и никогда, даже Анне.
– Ошибаетесь, – говорит она, – в городе есть еще одна Болонская.
– Вот как? Кто такая?
– Не имею понятия. Просто однажды кто-то сказал, что здесь живет еще одна наша родственница. Дальняя.
– А кто именно сказал?
– Не помню, честное слово… Не приснилось же это мне! – выкрикивает она с неожиданной злостью.
– Что вы! – прикладываю ладошку к груди. – Охотно верю!
Я бы и руками замахал, но боюсь неловким движением задеть Стасину голову. Эта невзрачная тетка, от которой я ничего путного не ожидал, с места в карьер выдала довольно занятную информацию к размышлению. Которая, возможно, недостоверна, но лиха беда начало! Теперь я боюсь только одного: что Стася замолчит и замкнется.
– Скажите, Станислава, что вы думаете о смерти Ники?
– Ничего не думаю, – насупясь, бормочет она. – Задавайте свои вопросы, и закончим.
И я опять изумляюсь тому, насколько ее внешний вид не соответствует поведению. Ей бы одеваться в черно-серо-коричневое, такое же усредненное, как она сама, и ездить на черной тачке. Может, она хочет понравиться своему холеному муженьку-дворянину?
Это было бы забавно.
– Но я и задал вопрос, – извиняющимся тоном говорю я. – Впрочем, если вы не желаете на него отвечать, то…
– Желаю, не желаю, какая разница, – угрюмится Стася. – Только вряд ли мой ответ придется вам по душе.
– Приму любой.
– Нику я почти не знала… – начинает жена Витюни, и я про себя уныло вздыхаю, предвидя, что она пробурчит дальше. Но продолжение оказывается неожиданным. – По-моему, она была шлюшкой. Молоденькой шлюшкой, но с большими перспективами. Если б она не умерла, стала бы шлюхой высшей пробы. То, что она покончила с собой, свидетельствует о многом. Ей надоела такая паскудная жизнь. Ее тошнило от себя самой.
– Странно получается, Станислава. Вы предупредили, что почти ничего о Нике не знаете, а отзываетесь о ней, как о последней швали.
– Я просто высказала свое мнение, – в ее напряженном голосе вибрирует подавленное раздражение.
– Вы ненавидите ее? – мягко спрашиваю я, причем нарочно произношу ненавидите вместо ненавидели, как будто Ника еще жива.
– Вот еще! – фыркает она. – Много чести будет.
И на меня внезапно накатывает вдохновение. Смутно, как будто сквозь редеющий туман начинаю различать разгадку смерти Ники.
– А что вы скажете, Станислава, – спрашиваю с бьющимся сердцем, – о других женщинах из семейства Болонских?
И со страхом жду: ох, пошлет она меня подальше и прекратит разговор. Но нет – отвечает охотно, хотя и немногословно:
– Жена Стаса была достойной женщиной. Умной, работящей. Верной.
Последнее слово она отчеканивает весомо, тяжело, как бы отдельно, и я понимаю, что верность в ее иерархии ценностей стоит на первом месте.
– А Зоя?
Как принято выражаться в подобных случаях, по ее лицу пробегает тень. Короче, ее физию слегка перекашивает.
– Это проститутка почище Ники! – выпаливает она, и мне кажется, что «жучок» едва заметно вибрирует от переполнившей кабинку злобы. – С виду тихоня, а сама…
Стася не договаривает, только сдержанно сопит, как закипевший чайник, но это сопение красноречивее слов. Меня слегка коробит: Зоя показалась мне привлекательной и уютной. От слов Стаси она словно бы съеживается в моих воспоминаниях и отодвигается куда-то в темноту.
– Но уж Маша-то, надеюсь, перед вами ничем не провинилась, – все еще мягко произношу я и ощущаю в своем голосе предательскую досаду. – Вроде бы нормальная девчонка…
– Этой вообще не следовало появляться на свет, – со злобным шипением выдавливает из себя Стася. – Несчастное создание… Все, я больше говорить не желаю. Хватит. Надоело.
И умолкает. Похоже, выплеснула в меня все, что долгие годы копилось в ее душе – точнее, самое верхнее, бурлившее и пенившееся.
А что у нее там, в темной непроглядной глубине?
Загадка.
Хорошо сказал Пушкин: «Пылай, камин, в моей пустынной келье, а ты, вино, осенней стужи друг, пролей мне в грудь отрадное похмелье, минутное забвенье горьких мук». Чего уж там, мастер художественного слова.
Мне лично забвенье горьких мук дает пиво отечественного разлива. И в осеннюю стужу, и в весеннюю, и в зимнюю. И уж тем более – в летний зной. Таким меня соорудил пивоман отец. И ничего тут не попишешь: мой друг – не аристократическое вино, а плебейское пивцо. Которое веселит и греет мое хладеющее с годами сердце.
А вообще, если разобраться, кто (кроме пива) мои друзья?
Считаем.
Анна – и друг, и любимая.
Акулыч – стопроцентный проверенный кореш.
Сверчок и Кондор скорее хорошие приятели, чем друзья… Гудок? Нет, вряд ли. Добрый старый знакомый, не более. А вот Шуз, Щербатый, Алеша были мне при жизни приятелями, а ушли в мир иной – стали друзьями.
Еще?
Кот Королек. Часы «Командирские». Мой родной город – с него-то, если по-честному, надо было начинать. Трость (надеюсь, что ненадолго). И, само собой, неувядаемая «копейка», которую когда-то приобрел за символическую цену: после взорванной «девятки» хотелось чего-то предельно примитивного. Простой железной коробки: руль, мотор и четыре колеса. Чтобы не царапала сердце, напоминая о сгинувшем «жигуле», а значит – об Илюшке. Но потом прикипел к этой непритязательной тачке.
С осени 2008-го я в «копейку» не сажусь, хотя порой бывает жаль ее до слез. «Прости, четырехколесный брат, еще покатаемся когда-нибудь. Иногда будто слышу, как ты тоскуешь, как зовешь меня: «Давай, Королек, махнем с ветерком по колдобинам расейского асфальта!» Не соблазняй, не поддамся. Я привык просиживать целые дни дома, за монитором и клавиатурой. А если и езжу, то разве что мышкой по столу…»
Но вернемся к другану пиву.
За окном весенняя ночь. Горит люстра. Я долго и бестолково блуждал в замысловатых лабиринтах интернета. Зато теперь, за полночь, расслабленно потягиваю на кухне пиво и принимаюсь вроде бы думать.
Анна, как обычно, читает в комнате. Кот Королек, царапаясь коготками, забирается мне на колени. А я тупо таращусь в пространство, тщетно пытаясь сконцентрировать рассыпавшиеся мысли. Но они шляются, как своенравные сорванцы. По петляющим дорожкам. Среди волшебных садов и диковинных городов. И суют свой любопытный нос в прошлое и будущее.
Отпускаю их на свободу. Может, чего углядят и мне поведают.
Вот одна маленькая мыслишка распахнула глазенки и по-детски пялится на окружающий мир, вдумчиво колупаясь в носу. А вокруг нее ходят разные люди, в числе которых Алеша, Катя, Ника, Стасик, Витюня, Зоя, Павлуша… И вдруг эта наивная мыслишка (не переставая упоенно ковыряться в ноздре), принимается тыкать пальчиком куда-то, а куда – не разберу.
Приглядываюсь, напрягая мозги, – и вдруг понимаю, что она хотела мне сказать!..
Назавтра звоню Акулычу.
– Привет обитателям грозных морей от пернатых жителей неба!
– Легок на помине, – благодушно басит мент. – Только вспомнился мне стишок ентого, кучерявого, с бакенбардами, который наше все, – а ты тут как тут. Нарисовался. Кстати, ктой-то про кучерявого сказал, что такими русские будут ровнехонько через двести лет. Срок-то уже наступил. Тапереча мы все кучерявые, с бакенбардами… Ну, слухай: «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда; хлопотливо не свивает долговечного гнезда; в долгу ночь на ветке дремлет; солнце красное взойдет, птичка гласу бога внемлет, встрепенется и поет…» Твой портрет, охламон… Чего звонишь?
– Меня интересует одна женщина…
– Только одна? – изумляется Акулыч. – А я-то грешным делом полагал, что тебя усе бабы интересуют.
– Живет она здесь, в нашем городке, – продолжаю я гнуть свое. – Она не ошивается в семье Болонских, не работает в их юридической конторе, к тому же фамилия у нее другая. Но! – среди ее предков есть Болонские. Мне нужно ее отыскать, Акулыч.
– Зачем енто тебе, птаха?
– Сам еще толком не разобрался. И все-таки очень тебя прошу.
– Так у своих Болонских и поспрошал бы. Они напрямки, чистосердечно и признаются.
– Сегодня я обзвонил их всех – утверждают, что впервые о ней слышат. И это меня сильно интригует.
– А откуда у тебя вестишка об ентой бабе? Ветерок нашептал?
– Сведения от жены Виктора Болонского, младшего из брательников. Не исключаю, что соврала. А может, головою скорбная.
– Работенка дюже сурьезная. Попробуем, но скорых результатов не жди. Чего еще?
– Сможешь сегодня заскочить ко мне вечерком?
– Пиво будет?
– Обижаешь, начальник.
– Тады жди, милашка, не обману…
И беспечное гудение Акулыча исчезает, точно в трубке жужжал-жужжал большой шмель, да и вылетел по своим шмелиным делам.
Вечером сидим с Акулычем на моей кухне.
Обычно гроза преступного мира одет в костюм, который ему откровенно тесен. Но с недавнего времени супруга Акулыча – это она покупает вещи для всей семьи – решила в корне изменить стратегию. И сегодня Акулыч явился в просторной, как мешок, одежонке. Новенькой, серенькой в полосочку. Он не скрывает, что костюмчиком доволен, и то и дело смахивает толстой ручищей невидимые пылинки. И у меня возникает большое и крайне гнусное желание (которое с трудом в себе подавляю) как будто нечаянно плеснуть на Акулыча пивом из кружки.
Выслушав мой рассказ, Акулыч впадает в глубокую задумчивость. При этом он машинально массирует красноватую, чуть отвисшую, но все еще (на вид) упругую щеку с отросшей за день щетинкой. Спрашивает:
– А ты уверен, что не ошибся, птаха?
– Сказано у кого-то из гениев: «Если бы знать, если бы знать!»
– Вот именно, охламон. Гений – он точно мысли свои выражает. Не то, что мы с тобой. А ежели окажется, что убивец – не тот, на кого ты подумал, а совсем даже наоборот? С тебя-то, пижон, взятки гладки, а мы будем по уши в ентом самом… Ну, лады. Допустим, я тебе поверил. Дальше чего?
– Мне нужно немного…
И я сообщаю Акулычу свое предложение.
– Ты совсем сдурел, птаха, – он сокрушенно качает своей шарообразной тыквой с полуседыми остатками прически. – Да ежели я кому прикажу енто выполнить, а в результате окажется все туфтой, меня до самой пензии будут держать за слабоумного. У тебя всегда были мозги чуток набекрень, а нынче их вовсе перекосило, навроде берета у десантника. Сам-то осознал, на какую авантюру меня толкаешь? Последствия оценил?..
И все-таки я его уламываю, клятвенно, с битьем себя в грудь, пообещав, что если ничего не выгорит, вообще не буду терзать его своими идиотскими просьбами.
Потом Акулыч шумно одевается в прихожей, ободряюще хлопает меня по плечу и уходит во мрак. А я, вздохнув, удаляюсь на кухню мыть посуду – к этому меня приучила Анна. После чего усаживаюсь за стол.
Надо еще разочек покумекать, прежде чем действовать, иначе можно и впрямь наломать дровишек.
Если бы знать, если бы знать!
Подхожу к окну и принимаюсь пялиться в темно-синюю полутьму. Мне бы сейчас размышлять о том, как изобличить душегуба, а я как малахольный думаю о двух несчастных нелепых влюбленных, об Алеше и Кате…
Автор
26 марта 2010 года.
Около восьми вечера, до смерти Алеши – час с небольшим.
Сидя за рулем своей машины – мощного длинного черного «лексуса» – Катя говорит по сотовому:
– Я кожей чувствую, что твои ребята меня пасут. Пожалуйста, Завьялов, не надо за мной следить. Я никогда тебе не изменяла… Любить? Извини, это не в моих силах… Ну, убей меня! Убей! Я знаю, что причиняю тебе боль, но что же делать, Завьялов?.. Какой журналист? Значит, ты все-таки следишь за мной… Клянусь, у меня с ним ничего нет! Не трогай его, умоляю! Завьялов, я никогда не уйду от тебя, я останусь с тобой навечно, только не трогай его!..
Захлопнув крышечку ультратонкого черного телефончика-раскладушки, она достает из сумочки пачку длинных тонких сигарет и золотую зажигалку, привычно прикуривает от язычка пламени, откидывается на спинку сиденья, выпускает из расширившихся ноздрей струйку дыма.
И, глядя прямо перед собой, ласково обращается к тому, кто отделен от нее километрами темноты, мокрых и грязных дорог, печальным полудождем-полуснегом, спешащими прохожими и проносящимися фарами машин:
«Алешенька, мальчик мой, единственный и ненаглядный! Только теперь начинаю понимать, почему мы расстались восемь лет назад. Мы оба считали себя необыкновенными личностями. Я не желала растворяться в тебе, ты – во мне. А потом жизнь все безжалостно расставила по местам. Ты стал рядовым журналистом, я – женой Завьялова. Просто женой Завьялова.
Ты сказал, что я боюсь бедности. Возможно, это и так. Я не декабристка, Алешенька, мне нелегко отказаться от комфорта. Что делать, я уже привыкла к такой жизни. Пойми, я не продалась Завьялову, просто не верю, что у нас с тобой получится что-нибудь путное. Прощай, любимый мой! Будь счастлив – без меня».
Потом набирает номер Алешиного мобильника.
– Привет, Алешенька, нам пора встретиться…
Королек
В понедельник, шестнадцатого апреля заглядываю (похоже, в последний раз) в «Пульс мегаполиса» и обнаруживаю мышку Раису на ее рабочем месте, добросовестно постукивающую пальчиками по клавиатуре.
Когда достаю Алешин нетбук, она расцветает, шепчет «спасибо», потом торопливо засовывает вещицу в висящий на спинке стула пакет и испуганно озирается: не наблюдает ли кто за нами.
Мне хочется еще раз предупредить девчонку, чтобы побыстрее заявила об Алешином движимом имуществе ментам. Но вижу ее разрумянившуюся мордашку, блестящие глазки – и язык не поворачивается.
Смущенно бурчу что-то невразумительное и ухожу, тяжело опираясь на трость.
Мне пора поторопиться на рандеву со Стасиком Болонским.
Через час с небольшим втаскиваю себя в его меланхоличную приемную. Морщинистая худущая секретарша, которую я с немалым трудом отличаю от окружающей обстановки, суховато-милостиво кивает мне – пока еще не как старому знакомому, но и не как человеку с улицы. Если явлюсь в третий раз, она мне улыбнется…
И вот он опять передо мной: стареющий лев со здоровенным горбатым рубильником – брэндом семейства Болонских. Его пористая дряблая мордаха наводит на мысли о великом композиторе Людвиге ван Бетховене. Но, если совсем начистоту, Людвиг ван сильно проигрывает Болонскому. Простовато он выглядит рядом с главой фирмы «Болонский и партнеры».
Калякаем о разном. Острых тем стараюсь не касаться.
И внезапно заявляю – как бы между прочим:
– Я иногда люблю помечтать о чем-нибудь этаком… иррациональном… А вы?
Он исподлобья коротко взглядывает на меня, должно быть, соображая: а не пора ли гнать этого недоумка взашей? Но сдерживается и вяло пожимает плечами.
– Мне, молодой человек, не до мечтаний. Времени нет-с. Дела-с. К тому же – человек я вполне рациональный и абсолютно земной. Кстати, недавно в мэры баллотировался… Надеюсь, это вам известно? – криво ухмыльнувшись, спрашивает он.
А парень-то фанфарон. Нервный, самовлюбленный и хвастливый – и все одном флаконе.
– Мы начали говорить об иррациональном, – произношу я задумчиво и рассеянно, словно погруженный в пучину своего богатого внутреннего мира. – Порой я представляю себе такую картину… Ярко, как наяву… Гигантское поле боя. Тысячи… десятки тысяч солдат. И вот – первый убитый. Его душа взлетает в небо… Потом второй… Десятый… Сотый… Души поднимаются вверх, словно снег, идущий наоборот – с земли в высоту, к облакам.
Только вообразите – мечутся над полем души бывших заклятых врагов. В азарте сражения они даже не поняли, что жизнь закончилась, и одна душа кричит другой: «Я тебя своими руками задушу!» А рук-то нет. А может быть, наоборот, они все понимают и смотрят на битву спокойно и грустно?..
Кустистые сивые брови Стасика взмывают вверх, а зенки раскрываются так широко, что мне становится жутковато: а вдруг они выкатятся из орбит и шлепнутся на пол?
Я даже представляю себе, как они шмякаются двумя кусочками желе, и содрогаюсь от омерзения. Но беру себя в руки и спрашиваю:
– Вы верите в приведения? – мой голос тих и таинственно-серьезен.
Стасик смотрит на меня с замороженной скептической усмешкой, точно хочет сказать: «Насчет приведений не знаю, а тебе я действительно не верю. Ты меня обмануть хочешь». Впрочем, возможно, он сейчас размышляет, не вызвать ли «скорую»?
Но – это я чувствую всем своим напрягшимся существом – заскорузлому крючку-правоведу страшно хочется признаться, что его неудержимо влечет сверхъестественное. Недаром рот приоткрылся завороженно, как у ребенка, и в левом уголке показалась слюна. Теперь он уже не твердит, что очень занят. Затаил дыхание и жаждет откровений. Знаю по опыту: циничные законники, в которых, вроде бы, не осталось и капли человеческого, подчас доверчивее романтиков и лохов.
– У меня жена – экстрасенс, – продолжаю я невозмутимо. – Она уверена, что души умерших улетают в космическое пространство, а через некоторое время возвращаются на землю, в тела новорожденных.
– Не понимаю, к чему вы собственно клоните? – говорит он с искренним изумлением.
И бледнеет.
– Что ж, попробую объяснить, – произношу я веско, сурово и печально. – Но предупреждаю заранее: тема крайне деликатная.
– Да о чем, в конце концов, речь? – вскрикивает он, заинтригованный до предела.
– Сейчас поймете. Я пообщался с людьми, которые живут в том самом доме, где Ника покончила жизнь самоубийством. В ту роковую ночь они – я имею в виду жильцов – Нику не видели. Ни одну, ни в компании с кем бы то ни было. И немудрено: большинство обитателей дома в это время уже спали – напомню, Ника погибла около полуночи.
Но что любопытно. В последние полгода – этому есть свидетели – ровно в полночь на лоджии шестнадцатого этажа появляется девушка. Из тех, кого я опросил, наблюдали ее, как минимум, трое. В подъезде уже поговаривают о привидении.
– Испанцы говорят: «Сон разума рождает чудовищ», – Стасик деревянно усмехается, но расширенные глаза смотрят на меня, не отрываясь, точно я их примагнитил. – Интеллектуальная пища народа – во все времена – легенды, сказки, сплетни и суеверия.
– Наверное, вы правы, – мой голос тих и печален. – И все-таки я решил проверить информацию и вчера отправился в этот двор… Представьте себе. Полночь. Тьма. Небо почти угольное, чуть синеватое. Лишь кое-где светятся окна, и горит лампочка над подъездом. Вижу – на лоджии последнего этажа кто-то появился. Я пригляделся – девочка. Не уверен, что это была Ника: ее лицо различалось смутно. Да и знакома она мне только по фотографиям.
– Во что она была одета? – хрипло спрашивает Болонский.
– Повторяю, был сумрак. Но мне показалось, что на ней что-то темное, наверное, курточка.
– Сейчас половина девчонок носит темные курточки, – с тоской говорит Стасик. И вдруг спрашивает: – Вы рассказали об этом родителям Ники?
– Зачем? Чтобы после моих слов они попали прямиком в дурдом? Мы с вами неглупые люди и отлично понимаем: ну какое, к дьяволу, привидение? Мало ли какие барышни шастают ночами по этажам.
– Верно, согласен, – он шумно переводит дыхание. – И все же ответьте: она делала какие-то движения? Ну, например, помахала вам рукой?
– Она стояла и смотрела.
– На вас?
– Нет, куда-то вдаль… Поймите, девушка была совсем крошечная – так, зыбкое пятнышко. У меня дома отличная двадцатикратная подзорная труба – не додумался взять. Как на грех… И на старуху бывает проруха… Огромная просьба, господин Болонский: никому не передавайте того, что я вам сейчас поведал. Я и вам-то сообщил лишь потому, что вы – патриарх семейства, его опора, фундамент и должны знать, что творится во вверенном вам… э-э-э… – я запутываюсь и не заканчиваю фразу.
Но Стасик Болонский моей промашки даже не замечает. Похоже, он весь во власти дурманящего мозги видения.
Мы еще немного базарим в том же духе, причем Болонский не сводит с меня тяжелого испытующего взгляда.
Откланиваюсь и удаляюсь. Но перед уходом еще раз беру с него слово: никому и ни под каким видом!
По коридору шествую с гордостью победителя, вальяжно прихрамывая и постукивая тростью.
Но когда выбираюсь на улицу, мрачно задумываюсь. Одна-единственная буква горит передо мной как путеводная звезда. А вдруг она – ложная? А я – последний дурак – повесил ее внутри своего черепка и завороженно бреду на фальшивый свет.
Автор
25 мая 2009 года.
– Слышал, маленькая, у тебя сегодня был последний звонок.
– Ну и что? Тебе-то какое дело?! Я же сказала, дьявол, чтобы ты отстал от меня! Изыди, сатана!
– Ника, девочка моя, ты стала изъясняться как монашка. Ты что, ходишь в церковь? Ставишь свечки? Уверовала в бога?.. Нет, малышка, я не сатана. Я для тебя и есть – бог! Потому что припас для своей девочки чудо-порошочек. Беленький, чистенький, как самый-самый первый, еще безгрешный снежок. Теперь тебе есть чем отметить свой школьный праздник, маленькая. Антураж будет романтический. Только представь. Полночь. Безмолвный дом. Лоджия шестнадцатого этажа. Совсем-совсем близко к звездному небу. Мы воспарим над этими мелкими клопами, которые называют себя людьми… Решайся!
– Согласна. Учти, в последний раз.
– Тогда записывай адрес, маленькая…
Окончив разговор, он набирает другой номер.
– Слушай, мне надоело. Хватит шпионить за мной. Я же сказал, что чист перед тобой. Чего тебе еще надо?
Читать бесплатно другие книги:
