Возвращайся! Аде Александр
– Федя очень хотел иметь ребеночка. Мы даже думали взять из роддома. А потом как-то… Страшновато стало. А вдруг эти… гены окажутся не те…
Внезапно она вытаращивается на меня, и на ее лице появляется странное выражение, которое расшифровываю, как борьбу между желанием рассказать и страхом сболтнуть лишнее.
И жажда высказаться побеждает.
– Вообще-то, – говорит Валентина, – я у Феди вторая жена. С первой он расстался. У него и ребенок есть. Дочка.
Вот те и на! Казалось бы, тихая чета правильных маленьких человечков: Федя и Валя, достойно доживающая положенный срок, какие еще скелеты в шкафу? А они есть – и загадочно побрякивают костями.
А, была не была, спрошу!
– Извините, Валентина. Если вопрос покажется бестактным, можете не отвечать… Почему ваш муж ушел от первой жены?
Она отводит глазки. Разговор и неприятен ей, и волнует ее: так хочется вывалить в чьи-то уши тяготящую душу тайну! Почему бы не в мои? Теперь ей легче: раз начала, можно катиться, как с горы.
– Она изменяла Феде, – испуганно шепчет Валентина, точно мы не одни. И даже быстро озирается, не подслушивает ли кто.
– И дочка не его? – спрашиваю, озаренный внезапным предчувствием. И замечаю, что тоже шепчу.
– Ага, – Валентина печально качает головой. – Оказывается, он не может иметь детей. Это ж какой надо быть стервой, чтобы предать Федю!
– А вы ее видели – первую жену вашего мужа?
– Видела. Случайно. Идем мы с Федей как-то по улице. И вдруг он руку мне локтем так сдавил, я чуть не закричала. Прошли метров десять. Потом он остановился, закурил. Смотрю – бледный, белый почти. «Тебе что, плохо? – спрашиваю. – Сердце прихватило?» А он: «Женщина, которая нам навстречу попалась, это моя первая жена. Ленка. С дочкой».
– Люблю послушать про чужую жизнь, – мечтательно говорю я. – А вы рассказываете – будто роман читаешь.
– Какой уж там роман, – она сияет, польщенная моим незамысловатым комплиментом. – Обычное житье-бытье. Потому что я обыкновенная. Федя – тот, конечно, из другого теста. Особенный. Я иногда вожусь по хозяйству – и вдруг подумаю: как же мне повезло на этом свете!
– А эта женщина, я имею в виду первую жену, что с ней произошло?
– А что ей сделается. Замуж выскочила.
– За любовника, за отца своей дочери?
– А вот и нет! За другого! Хороший, наверное, человек, если женщину с ребенком взял.
И смотрит ликующими глазенками, должно быть, и впрямь радуясь и за бывшую супружницу Феди, и за ее второго мужа…
Вновь оказавшись в солнечном и тенистом, утопающем в зелени дворе, звоню Пыльному Оперу.
– В молодежном театре «Гамлет и другие» трудится режиссер Бубенцов Федор Иваныч. Женат вторым браком. Мне необходимо знать ФИО и адрес его первой жены.
– Сделаем, – как всегда скупо и без особых эмоций обещает он, даже не интересуясь, зачем это мне надо.
Нелюбопытный опер – это что-то новое в криминалисткой практике.
Господи, куда сворачивает мое расследование, в какие чащобы!
Вечером заезжаю за Анной в ее архитектурную мастерскую и вместе с ней отправляюсь на Бонч-Бруевича.
Не понимаю людей, которые мчатся за тридевять земель, чтобы увидеть Париж, Лондон, Нью-Йорк, Пекин и прочие мировые мегаполисы, не считая всякой мелочевки. Мне за глаза хватает моего городка.
Обожаю бродить по его нешироким улочкам и представлять, что рядом со мной шагает приезжий – из другого города или иностранец (почему бы и нет!). А я демонстрирую ему (приезжему) достопримечательности и красоты, а он изумляется и от восторга качает башкой.
Сейчас, когда я вдвоем с женой, мне никакого выдуманного иностранца не надо. Указываю ей на недавно выстроенные здания: хороши! В ответ Анна заявляет, что все они – ужасающая бездарность и вообще не архитектура. Я не спорю. Зачем? Главное, что эти уродцы нравятся мне.
Временами мы обнимаемся или останавливаемся и с улыбкой смотрим друг другу в глаза. Целоваться при всех, как пацанята, не рискуем.
Порой у меня возникает странное ощущение. Вдруг начинает казаться, что мы с Анной любовники, погуляем и разойдемся по своим домам. А потом вспоминаю: мы – муж и жена, и нам дорога в одну квартиру… Наверное, это и есть счастье.
Перекусываем в маленькой забегаловке. За одним из столиков замечаю паренька, чья личность кажется мне знакомой. Погоди, да это же хлопчик из «Гамлета и других» по прозвищу Лисенок! Серж показал мне (в электронном виде) фотки «гамлетовских» ребят, был среди них и этот пацан. Если есть во мне нечто путное, так это память на лица.
Лисенок жует пиццу, запивает соком. При этом он поглощен какими-то своими мыслями, челюсти двигаются вяло. Он тут же улавливает мой взгляд и неприязненно, по-звериному косится черными глазенками.
– Извини, – обращаюсь к Анне, – я отлучусь на пару минут.
Подхожу к парню и, широко осклабившись, представляюсь:
– Королек, частный сыщик. Расследую убийство Снежаны из «Гамлета и других». Разрешите присесть за ваш столик?
Он молча кивает. Усаживаюсь напротив него.
– Вот, увидел тебя, захотелось немного поболтать. Не против?
– Пожалуйста, – Лисенок хмуро уставляется в стол.
– Мучить буду недолго, – дружелюбно говорю я. – Просто хочется кому-то признаться, что ни фига не получается. Поплакаться в жилетку. Запутался я совсем. Снежану убили. И убийца был вроде бы ясен: Миха, кто же еще? А оказалось, не он. Вот те раз. Ты-то как думаешь, кто Снежану угрохал?
– Ночью меня там не было, – он по-прежнему не отрывает напряженный взгляд от стола. – Я раньше ушел.
– Когда, если не секрет?
– Не помню точно. Часов в десять.
– Но вдруг ты что-то видел или слыхал. Для меня важна каждая мелочь.
– Ничего не видал и не слыхал, – буркает он, не поднимая глаз, а тельце его напрягается так, что я ощущаю это на расстоянии. И просит: – Можно, я поем?
– Да разве я тебе мешаю?.. Приятного аппетита.
Он не слишком уверенно принимается за пиццу и апельсиновый сок, а я, пристыженный, возвращаюсь к Анне.
Автор
– … Единственная, несказанная радость моя, как ты могла влюбиться в этого похотливого козла! Я молча, безответно преклонялся перед тобой, а он просто оболтал и взял. Походя, как подзаборную шлюху. Тогда я, пересилив себя (а это, поверь, было очень даже непросто), наплевав на то, что ты с ним спала, предложил свою дружбу – не рискнул сказать: любовь. И что ответила ты – ты, опозоренная и брошенная этим ублюдком! Нет, ты не расхохоталась мне в лицо, ты была серьезна, как всегда. В свои неполные семнадцать лет ты была очень серьезной девочкой. Побледнела и тихо сказала, что хочешь быть одна. Я смирил себя, а ты, гордая, не приняла моей покорной любви!
Я бы тебя на руках носил, угадывал все твои желания, летел куда угодно по первому зову. Если бы заболела, ночами не спал, как верный пес, сторожил бы твой беспокойный сон. Даже сейчас ты – единственное святое, что у меня есть… Я боготворю тебя!..
Он осторожно кладет на стол черно-белую любительскую фотографию: лицо худенькой девушки с развевающимися светлыми волосами, в полосатом свитере под горло. Вцепляется костлявыми пальцами в черный подлокотник инвалидной коляски и принимается выть, совершенно не заботясь о том, что услышат соседи.
И неожиданно хохочет. Захлебываясь и кашляя, кричит в пространство:
– Литературщина! Ты просто спер этот сусал у слащавого Куприна: «Да святится имя Твое!» Ты всегда был вторичен, всегда и во всем! И сейчас не можешь выдумать ничего новенького, старый парализованный урод! Как же я ненавижу тебя, калека!
И на его глазах показываются две беспомощные слезинки.
Королек
Я не рискнул позвонить первой жене Федора Иваныча и напроситься на встречу. Вряд ли она пожелает со мной разговаривать. Лучше уж свалиться, как снег на голову. Хотя, в этот душный вечер, когда под лучами зависшего над горизонтом солнца сияет умиротворенный город, слово «снег» кажется, по меньшей мере, странным – точно снежок, который разом растает в ладони.
Живет бывшая супружница режиссера «Гамлета и других» на окраине, застроенной пятиэтажными «хрущобами». Но от обилия зелени эти унылые человейники выглядят веселыми и опрятными. Даже контейнеры для мусора представляются милыми деталями пейзажа.
Около восьми. Подъездная дверь даже не затворена, и это как бы вполне естественно: от кого запираться в такой невероятный день, который, угасая, кажется еще прекраснее. Сейчас даже головорезы наверняка мирно забивают «козла» или дремлют с улыбкой Джоконды на устах, и им снятся песочницы, где они возились малышами.
Поднимаюсь по чистенькой лестнице на четвертый этаж. На мой звонок никто не отзывается, похоже, в квартире нет никого.
Я не отчаиваюсь. Сбегаю по ступенькам на улицу, плюхаюсь на лавочку и замираю, блаженно задрав голову к нежно сияющему небу. Нирвана. Так и хочется с придыханием произнести: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» И чтобы все замерло, оцепенело в сладкой истоме.
Мимо меня проходит женщина средних лет.
– Елена Афанасьевна! – кричу ей вслед.
Она оборачивается, низенькая полная бабешечка в легоньком цветастом платьице, обтягивающем солидную грудь и увесистый живот. На худоватых для такого тела ногах белые босоножки. Голова небольшая, волосы коротко острижены и выкрашены в каштановый цвет, глаза скрыты за пластиковыми темными очками. Щеки – два увядших яблочка. В правой руке – даже на вид тяжелый пакет.
– Елена Афанасьевна, – начинаю несмело. – Я от Федора Иваныча…
– О-о, вот как? – ее брови изумленно взмывают над очками. – И что ему от меня нужно?
– Видите ли… – мнусь я. – Наступил возраст мудрости и всепрощения. Федор Иваныч хочет примирения. Как это сказано у поэта?.. М-м-м. Вот: «С тобой мы в расчете и не к чему перечень взаимных болей бед и обид».
– А вы кто такой? – на ее губах появляется смущающая меня усмешечка.
– Имею счастье трудиться вместе с Федором Иванычем… на благо, так сказать, искусства… в «Гамлете и других».
– Староваты вы для студенческого театра, – сомневается она. – Как вас зовут?
– Петр. Можете называть Петей, не обижусь.
– Скажите, Петя, – опять усмехается она, – вы давно оттуда?
– Из «Гамлета»?
– Из тюрьмы.
– Не совсем понимаю, – моя физия расплывается в медоточивой улыбке.
– Я сейчас закричу, – спокойно и иронично заявляет она. – Сбежится вся улица. Вас, Петя, схватят и вернут туда, откуда напрасно выпустили.
– Сдаюсь, – я улыбаюсь широко, искренно, это обычно обезоруживает. – Похоже, где-то прокололся. На чем вы меня подловили?
– Мы с Федей несколько раз виделись. Случайно. На улице, в магазине. В этом году встретила его в «Пассаже». Между нами давно уже нет никаких недоразумений. Перегорело, и пепел ветром разнесло. Общаемся как старые знакомые… Так зачем я вам понадобилась?
– Присядьте, пожалуйста. Нам надо серьезно поговорить.
– Так я и знала, что кончится этой фразой, – вздыхает она, усаживаясь рядом со мной.
– Почему?
– У вас лицо честного человека.
– Разве вам неизвестно, что самые честные лица – у проходимцев?
Она хмыкает:
– Не разочаровывайте меня.
Крутая баба. Такая могла изменить своему законному супругу, а потом охмурить неизвестного мне мужика, который не только женился на ней, но и удочерил ребенка. Она и сейчас не утратила желания нравиться, и наверняка не прочь покрутить хвостом. Если б, конечно, на нее нашелся желающий… Что интересно, внешне она схожа со второй супругой режиссера. Но только внешне. Характер не просто другой – прямо противоположный.
Вкратце рассказываю об убийстве Снежаны.
По ее лицу, как писали в старинных романах, пробегает тень. Игривость разом улетучивается. Черты обретают жесткость, губы сжимаются. Не лицо, а трагическая маска. Она сразу становится старше лет на десять. С чего вдруг такое сострадание? Неужто ее так зацепила смерть неизвестной ей девчонки? Не вижу ее глаз, но почему-то кажется, что смотрят они с неприязнью, даже со злобой.
– Так вы из полиции?
– Частный сыщик. Елена Афанасьевна, я задам очень важный вопрос и прошу ответить на него с максимальной откровенностью… Мне нужно знать, кто был отцом вашей дочери. Только не надо про Федора Иваныча. Скажите, кто был ее биологическим отцом?
– Так вот что вам понадобилось. Наконец-то выяснили… – сокрушенно качает головой. – Значит, Валька-балаболка проболталась. Баба совершенно без мозгов… Молодой человек, вы понимаете, что у любой настырности есть предел? И вообще: причем здесь отец моего ребенка? Каким образом связаны моя дочка и эта Снежана? В огороде бузина, а в Киеве – дядька.
– Согласен. Я бреду впотьмах и, возможно, лезу совершенно не туда. Но совершено преступление. Убийство. На фоне этого страшного события уже неважно, где бузина и где дядька, и вообще каким путем я иду – верным или ложным. Необходимо найти злодея, и решающую роль может сыграть любая, самая незначительная, самая, казалось бы, бросовая деталь.
Она задумывается. Я замираю, не выдавливая ни единого звука. Потому что даже лишний вздох может испортить все: дамочка замкнется, и попробуй расколоть.
– Кто этот человек, никого не касается, – произносит она, наконец. – И вообще… Разве он – убийца?
– Вряд ли.
– Вот видите. А я уверена, этот на душегубство не способен. Прохвост, бабник. И – по большому счету – трусливое ничтожество. Кровавые злодеи, насколько я понимаю, лепятся из другого теста. Не тот замес. И потом, он не мог убить Снежану. Ни своими руками, ни чужими. Поверьте, я много знаю, значительно больше, чем вы думаете. Поэтому повторяю: убить Снежану он просто не мог.
– Не скажете, почему?
– Нет.
– Ладно. Сдаюсь. Но сделайте мне маленькое одолжение. Малюсенькое. Не хотите прямо назвать этого человека – хотя бы намекните.
– И намекать не намерена! – в ее голосе слышится откровенная злость и непреклонность.
Наш разговор рискует закончиться ничем. Надо срочно менять тактику. Сосчитав про себя до десяти, легкомысленным тоном предлагаю:
– Давайте так. Завтра я позвоню вам, и вы назовете одно или два слова, которые связаны с вышеуказанным гражданином. А я попытаюсь разгадать, кто он. Согласны?
Она снимает очки. Теперь я вижу ее глаза, большие, выпуклые, карие, в которых горит непонятный огонечек, надеюсь, что азартный. Пожалуй, я ее зацепил.
– За кого вы меня принимаете? Я не маленькая девочка, чтобы играть с незнакомым дядей в слова… И как вы вообще это себе представляете?
– Очень просто. Выработаем правила игры. Предлагаю. Первое. Слово, которое вы назовете, должно быть ключевым. То есть, если я сильно напрягу извилины (которые, учтите, у меня далеко не гениальные), то смогу угадать этого человека. Хорошо бы фамилию. Но если сумеете в одном-двух словах зашифровать нечто такое, что позволит мне сразу выйти на него, буду только благодарен. Второе. Мне разрешено задать три наводящих вопроса…
– А мне разрешено на них не отвечать! – смеется она.
Вот это женщина! Точно радужный мыльный пузырь. В начале нашего короткого разговора она была жестка и проницательна, в середине – мрачно-загадочна, теперь – игрива. Характер, мягко говоря, неординарный. Понятно, почему она свинтила от заурядного Федора Иваныча.
– Ваши условия мне ясны, – она потирает свои крепкие загорелые ручки. – А сейчас мое. На все вопросы я отвечаю только да или нет.
– Согласен. Итак, я звоню завтра. Часа в три. Надеюсь, к этому времени вы придумаете ключевое слово?
– Вы явно меня недооцениваете, – кокетство и азарт из нее так и прут. – Я способна на многое. А такая мелочь для меня вообще ерунда.
Прощаемся довольные друг другом.
Одиннадцатого июля (уступая давлению) я дал обещание актрисуле, что через две недели займусь убийством ее муженька. Сегодня уже пятнадцатое. Время исчезает с чудовищной неумолимостью. И передо мной снова встает предельно очевидный вопрос: с какого бодуна я принялся искать истинного отца дочки Федора Иваныча? На кой он мне сдался? Ну, втрескалась когда-то жена режиссера «Гамлета» в некоего хлыща, родила дочь, сбежала от мужа… Ну и что? Мне-то какой резон рыться в грязном белье? Что это мне дает?
И становится муторно на душе и в желудке, точно объелся тухлого.
И все-таки есть у меня вполне разумное объяснение своим поступкам.
Начнем с того, что убийца косит под маньяка. Но – с непростительными ошибками. Повариху из «Глории хит» он, как и положено маньяку, завалил в пустынном месте. Классика жанра. А с Катей Завьяловой отчего-то поступил иначе: заманил в укромное местечко и там зарезал. А вот это уже отклонение от неписаных правил. Так уважающие себя маньяки не делают. Обыкновенно они действуют по отработанной схеме, по шаблону.
И потом – если убийца постарался завлечь Катю Завьялову в безлюдное место возле исполинских долгостроев, значит, ему нужна была именно она. Так что, скорее всего, работал киллер. Какой уж тут маньяк.
Вот почему я со страхом и любопытством ждал третьего убийства.
Оно случилось – и изумило меня несказанно. В замкнутом пространстве, при небольшом количестве подозреваемых! Если убийство Кати хоть как-то вписывалось в «маньячную» систему, то это вообще стояло особняком.
И я пришел к такому предварительному выводу.
Существует некая сила, жаждущая уничтожить капиталиста Завьялова. Именно по ее воле были совершены два убийства, которые, если не вдаваться в подробности, оказались более-менее схожи. А затем вмешалась другая сила и смешала все карты. И эта сила не враждебна Завьялову, она играет в какую-то свою игру.
Смысл действий первой силы – месть, круто замешанная на бабле.
В чем смысл действий второй силы?
Тоже месть, но тут уже дело не в деньгах.
А в чем?
Мой сычиный опыт подсказывает, что девяносто девять процентов всех преступлений: деньги и любовь. И разнообразные варианты того и другого. И сейчас просто нюхом чую: третье убийство – классическое «шерше ля фам».
Значит, следует искать женщину. Причем, речь идет не о пустоголовой Снежанке, а о той женщине, ради которой готовы уничтожить человека.
Итак, пятнадцатое июля. Пятница.
В моей квартирке хозяйничает солнце. В отворенную балконную дверь снизу и сверху – со двора и с безоблачного неба – врывается галдеж детей и птиц, шум проезжающих машин и еще какие-то невнятные выкрики и звуки. И от этого, и еще от того, что вечером придет с работы Анна, ощущаю себя везунчиком, вытянувшим счастливый билет.
В три часа, мелко перекрестившись, с сильно бьющимся сердцем звоню Елене Афанасьевне. Эта ветреная бабешка, должно быть, привыкшая крутить податливыми мужиками, может преспокойно заявить, что никакого слова не назовет. Передумала. И ведь не уломаешь.
– А, это вы, – вяло, почти неприязненно говорит она, взяв трубку.
– Придумали слово? Или даже два? – я стараюсь придать своему голосу шампанскую игривость, получается натужно и встревоженно.
– Я была занята, – нехотя, точно через силу произносит она, не обращая внимания на мой шаловливый тон.
Едва удерживаюсь от того, чтобы не плюнуть на пол. Самому придется убирать.
– Ну же, Елена Афанасьевна, хотя бы одно словцо! Вчера – помните? – вы так загорелись.
– Не нукайте, не запрягли, – резко обрывает она. Потом – нерешительно: – Да уж и не знаю, что вам сказать… Все это так странно…
Голос вязкий, фразы тянутся вареной лапшой. Уговаривать ее, тем более заставлять глупо: эффект будет ровно противоположный. И я умолкаю. Она тоже молчит. Наконец, не выдерживает:
– Так назвать слово?
Спрашивает почти робко, чуть ли не просяще.
– Называйте! – едва сдерживаюсь, чтобы не заорать.
– Без проблем! – бесшабашно заявляет она.
И пропадает. Я прихожу в бешенство.
– Да произнесите хоть что-нибудь, ч-ч-черт подери! – рычу, наплевав на все дипломатические штучки-дрючки.
– Ну, ладно-ладно, – отступает она. – Вот вам даже два слова. Держите. И не надо было на меня так давить…
О! Мое сердечко укатывается в пятку, где и замирает в ожидании.
– Дед Мороз! – выпаливает она. – Два слова. Я их кинула. Поймали?.. Не слышу ответа!
И принимается хохотать.
Вот те и на! Нет, конечно, я понимал, что, по сути, любые слова, которое она назовет, поставят меня в тупик. Но одно дело представлять теоретически и совсем другое – услышать. И остолбенеть.
– Вопрос первый. Эти слова связаны с фамилией, именем или отчеством человека, которого вы зашифровали? Может быть, с его прозвищем?
– Нет!
– Они связаны с его профессией или хобби?
– Нет! – хохочет она, и я нутром ощущаю, какое распирает ее ликование.
– Возможно, намекаете на то, что у этого человека была борода?
– Не было у него бороды! – выговаривает она сквозь смех. – Выкусили?! Не было!.. Ой, у меня уже болят щеки!.. И живот!
– Скажите…
– Довольно, молодой человек, – резко и твердо обрывает она. – Вопросы исчерпаны. Прощайте.
– Но я еще не задал последний вопрос! – взмаливаюсь я.
– Не надо хитрить, – в ее голосе вроде фурункула вспухает неожиданное раздражение. – Про бороду спросили?.. То-то же. Это был последний вопрос. Игра окончена.
– Пожалуйста, еще несколько секунд! Не кладите трубку! Ответьте, Дед Мороз – это действительно очень важные, ключевые слова?
– Не знаю, зачем вам понадобилось совершенное ничтожество, которое вы почему-то так мечтаете найти, – заявляет она отрывисто и почти свирепо, – но могу гарантировать: отгадаете мою загадочку – отыщете подлеца. Более того, узнаете кое-то очень интересное.
– И на том спасибо, – мягко говорю я. – Всего доброго.
– И вам не кашлять. Убедительная просьба – напоследок: отныне мне не звонить и в мой дом не являться, – выдает она ледяным тоном и исчезает.
Похоже, я ее достал.
Сижу на кухне возле холодильника, тяну ледяное пивко и размышляю о Деде Морозе. Но, как ни шевелю размякшими полушариями, удобоваримого ответа не получаю. Пиво кончается. Принимаю холодный бодрящий душ, но размышлять по-прежнему нет никаких сил. Прибегаю к помощи интернета, но и он ничего не объясняет.
Потом из своей архитектурной мастерской приходит Анна, мы ужинаем, выходим на балкон, тихонько сидим и разговариваем, пока не меркнет закат. Пора идти спать. Окна и балконная дверь – настежь! Мы засыпаем…
Не улавливаю перехода от яви к сну, просто исчезаю и возникаю снова – теперь уже в сновидении. Так, наверное, переходят из мира живых в страну мертвых.
Появляюсь не один – рядом со мной щекастый румяный Дед Мороз, и я сразу узнаю его. Это Финик. Я даже вижу запутавшиеся в его бороде крошки.
«Привет, Финик», – говорю я.
«Привет. Только я не Финик. Я – Санта Клаус».
«Дед Мороз?»
«А вот этого не надо, – обижается Финик, и в его толстой руке возникает бутылка с пивом. Он отхлебывает и продолжает: – Дед Мороз и Снегурочка – жалкое порождение сталинизма. Два коллективиста, массовики-затейники с лужеными глотками. Им только хороводы водить и орать: «Елочка зажгись!» Дед Мороз – начальник лагеря, иерихонская труба с рубильником алкаша, в тулупе, в валенках, с дубиной в зубодробительной лапе. А рядом Снегурочка – переодетая вертухайка… бррр!.. А Санта – семейный, добрый, уютный. От страшного старикана и его хитропопой внучки за версту разит запахом тайги и Гулагом. А от Санты веет теплом домашнего очага…»
На носу Финика круглые золотые очки. Щеки упруго розовеют. Снежно-белые усы лихо закручиваются вверх. Сияет седая борода. Голову украшает торчащий кверху бордовый колпак с меховой опушкой. На остальных частях увесистого тела – свитер в зеленый ромбик, темно-красные штаны и черные громадные ботинки.
И я понимаю: он тот самый игрушечный Санта, которого мы купили в позапрошлом году, только сильно увеличенный: рост «оригинала» не больше тридцати сантиметров. В новогоднюю полночь мы с Анной ставим Санту на стол, включаем (в его спинке спрятаны три электрические батарейки) – и он принимается распевать «Джингл беллс», уморительно переваливаясь и топая пластмассовыми башмачками. Мы с Анной зовем его Джинглбелсом.
«Джинглбелс, тебе известно, кто был любовником первой жены Федора Иваныча?»
Он откровенно хохочет, разевая пасть, колыхаясь внушительным чревом и слепя сверкающими зубами.
«Я дам тебе снежный ключик, – отхохотавшись, подмигивает он, – и ты отопрешь им потайную дверцу…»
Он глядит сквозь очки без стекол пронзительно и намекающе. Радужки его глаз яркие, бирюзовые, а зрачки угольно-черные.
Я протягиваю руку…
Внезапно он начинает таять. И только тут до меня доходит: он слеплен из чистого снега, а сейчас лето, и ему долго не жить.
«Снежный ключик, – шепчет он, – запомни: снежный ключик…»
Проснувшись, я уже знаю ответ на загадку Елены Афанасьевны. Теперь понятно, почему (по ее словам) «прохвост, бабник и трусливое ничтожество» не мог убить Снежану.
Господи, неисповедимы Твои пути, но еще непостижимее сплетающиеся и расходящиеся пути людей!
Мне необходимо поговорить с отцом Снежаны.
Само собой, лучше бы побеседовать на эту крайне деликатную тему со Снежаниной мамашей. Но та обосновалась то ли в Латвии, то ли в Эстонии, дочурку позабыла напрочь, даже на похороны не явилась. Так что придется побеспокоить отца, чтобы вновь расцарапать его кровоточащую рану. Но что делать, по-другому не получается. Он жаждет мне помочь – вот она, помощь.
Звоню.
– Заранее прошу извинить за то, что задаю бестактный вопрос. Скажите, вам известно, кто был любовником вашей жены?
– Чего теперь скрывать, – по вялому, вязкому голосу чувствуется, что он выпил, и немало. – Снежаны нет. Не от кого таить грязные тайны. Да, я знаю, кто этот хлыщ. Хотел тогда, двадцать лет назад, изувечить подлеца, а потом подумал: зачем? Какой смысл? Жену все равно не верну… Записывайте. Про-куд-ни-ков Николай Николаич. Мне и адрес его известен, хотя Прокудников за это время наверняка куда-нибудь переехал. Такие подонки вечно мотаются от одной бабы к другой. Не жизнь, а малина…
Автор
Выпрямившись в своей коляске, он невидяще глядит в окно, за которым, на помрачневшей улице начинается дождь. И говорит вслух, хотя нет никого, кто бы мог его услышать:
– Прости, что снова – в своих мыслях – надоедаю тебе. После школы я никогда тебя не видел. Ни разу. Наверное, у тебя уже взрослые дети. Но для меня ты навсегда – строгая светлая девочка, которая не захотела стать моей. «И девушка в белой накидке сказала мне ласково: «Нет!»… Ну вот, опять! Не могу без цитат. Увы, мне, увы! Книжный червь-с. С детства благодаря книгам я уходил в иной мир, подальше от мерзостей этой вонючей земли, которую я с радостью когда-нибудь покину. Лишь тебя, единственную, буду помнить до самого смертного часа. Поверь, у меня не осталось ни малейшей обиды. Я не виню тебя. Наоборот: во мне только благоговейная любовь, только нежность, только признательность за то, что ты была в моей постылой жизни!
Я, никчемный калека, благословляю тебя!..
Королек
Конечно, я сумел бы найти телефон Николая Николаича Прокудникова самостоятельно, но предпочел обратиться к Пыльному Оперу, так и быстрее, и надежнее.
Позавчера попросил, вчера получил ответ, сегодня вечером встречаюсь с Прокудниковым Н. Н.
Он оказывается худым, долговязым, улыбчивым, шоколадно загорелым. И этот загар в сочетании с выгоревшими соломенными волосами и светлыми глазами вызывает сильное ощущение. Физиономия смазливая, актерская. Под пятьдесят мужику, а с первого взгляда видать: в молодости был красавчиком, покорителем сердец. Впрочем, и сейчас неплох. На нем рубашечка навыпуск цвета хаки, бежевые летние брюки и желтоватые дырчатые туфли. За вырез рубашки засунута дужка защитных очков.
Сидит себе, переплетя длинные ноги, – потасканный мачо с блудливыми зенками, в которых наверняка при виде бабы загорается тяжелое вожделение. Неотразимый плейбой, герой любовного романа. Такие являются женщинам в эротических снах.
Странно устроена жизнь. Столько убогих человечков, ни рожи, ни кожи, снимаются в кино, крутятся на телеэкране, их обожает публика, о них грезят девчонки. А адонисы вроде Николаши скромно трудятся сантехниками или экспедиторами-товароведами. Кстати, сам Николаша (насколько я уяснил из его туманных фраз) чем-то торгует помаленьку.
День не жаркий и не прохладный – в самый раз, градусов двадцать пять, голубое небо в крохотных облачках. Мы сидим на берегу пруда. Этим летом я столько времени провожу на самых разнообразных скамейках, что задница очугунела и стала нечувствительной.
Прокудников закуривает. Запах табачного дыма, волнующе щекоча мои ноздри, повисает в стоячем воздухе.
– Значит, Николай Николаич, у вас нет детей?
– К сожалению, моя жена бесплодна.
– А между тем у вас как минимум два внебрачных ребенка.
Читать бесплатно другие книги:
