Возвращайся! Аде Александр

Автор

Константин Москалев сидит за столом в своем скромном, выдержанном в темных тонах кабинете и размышляет. Его лицо неподвижно, карие глаза задумчивы, рука, словно сама собой, выводит на листе бумаги замысловатые вензеля.

Эта привычка у него с детства. Лет с девяти, когда ему вдруг захотелось красиво переплести первые буквы своего имени и фамилии. Потом он с той же старательностью, высунув кончик языка, сплетал инициалы матери (отца у него не было). А еще позже, когда начал влюблялся в девчонок, и так и этак соединял их имена со своим.

Сейчас машинально сплетает «паркером» К и М – буквы, украшающие его печатку. Таких печаток у него десять. Одну носит сам, хотя и презирает побрякушки, но нужно демонстрировать подчиненным, что все они – некое корпоративное братство, семья, в которой он – строгий и справедливый отец. Пятью наградил особо преданных, еще четыре лежат в сейфе. Ему печаток не жалко, дешевка. Он мог бы позволить себе перстни за десятки тысяч баксов, а не за жалкие тысячи «деревянных», но не желает, чтобы кто-то завидовал.

Он с детства обожает романы Александра Дюма-отца, в которых герои изъясняются учтиво, даже при вызове на смертельную дуэль, но никогда не представлял себя отчаянным д’Артаньяном или великодушным Атосом. Его волновал кардинал Ришелье, остролицый, с острой бородкой, в алой мантии и шапочке. Двенадцатилетним мальчишкой перед сном, зарывшись лицом в подушку, он мечтал властвовать, плетя интриги и оставаясь в тени.

На бумаге снова и снова – с завитушками или в жестком стиле хай-тек – появляется вензель из букв К и М, которые на печатке означают Константин Москалев. Но теперь, возможно, их значение иное: Королек и Москалев.

Природа щедро наделила Москалева чувством опасности, и он нутром, по еле заметным признакам, ощущает незримое присутствие чертова сыча с нелепым прозвищем Королек. Как ощущают далекий пожар – не столько по чуть уловимому запаху гари, сколько по внезапно нахлынувшему страху, по беспокойно забившемуся сердцу. Такой необъяснимый страх владеет сейчас Москалевым.

Когда Королек позвонил ему и попросил принять, он сразу, всем своим существом почувствовал: приход сыча не сулит ничего доброго и на четыре дня отложил встречу, немного по-детски ожидая, что как-нибудь рассосется само.

Но четыре дня миновали – и Королек входит в его кабинет.

Москалев накрывает папкой листок с вензелями и неотрывно смотрит на посетителя, угрюмо сузив глаза. «Ишь ты, красавчик. И весь такой солнечный, чистенький: желтая курточка, светло-зеленая футболочка, голубые вытертые джинсы, белые кроссовки. А сам бывший ментяра, легавый, мусор. Жаль, не добили тебя тогда ребята Француза».

Постукивая по столу нервными тонкими пальцами, спрашивает холодно:

– Чем теперь обязан?

Несмотря на тюремное прошлое, он привык разговаривать отстраненно-вежливо и когда вынужден использовать уголовную феню (что бывает не так уж часто), внутренне морщится.

– Ну, чего уж там, – улыбается Королек, – вы мне совершенно ничем не обязаны. Наоборот, это вы пожертвовали своим временем, согласились меня принять. За что я искренно благодарен.

– Давайте не будем отвешивать друг другу реверансы, – мрачные глаза Москалева жестко вспыхивают – и тут же гаснут, становясь матово-темными и бесстрастными. – Я бизнесмен, у меня каждая секунда на счету. Поговорим о деле.

– Дельце небольшое…

Королек опять открыто, весело улыбается, отчего приходят в движение зарубцевавшиеся шрамики, беловатые на загорелом лице. Особенно заметен тот, что змеится по его левой щеке. Москалев не приглашает Королька сесть, и тот стоит, независимо расставив ноги и чуть перекатывая ступни с носка на пятку и обратно.

– Меня интересует ваш личный охранник Сергей Смолин. Я был у него дома, общался с родителями. Впрочем, это вряд ли можно назвать общением – оба были в невменяемом состоянии. Еле сумел добиться от них, что Сергей в командировке.

– Объясните, пожалуйста, – пожевав губами, интересуется Москалев, – зачем он вам понадобился?

– Видите ли, я причастен к одному небольшому расследованию. Увы, не имею права раскрывать, в чем его суть. Ваш Сергей был бы очень полезен… как свидетель.

– К сожалению, я действительно отправил его в командировку. В Питер.

– Надолго?

– На месяц… Но, возможно, он там задержится.

– Не спрашиваю, с какой целью, это меня не касается… Тогда еще один вопросик. Последний. За какие заслуги вы подарили ему печатку со своими инициалами?

– Ответ прост. В старину правители дарили подчиненным свои перстни. Это был знак отличия и милости. Сергей Смолин – человек преданный, я на него стопроцентно полагаюсь. Конечно, я мог бы элементарно повысить ему жалованье, но, помилуйте, нельзя же все сводить к деньгам. Какой бы ни был на дворе капитализм, моральное поощрение необходимо. Кстати, я наградил печатками пятерых лучших моих сотрудников. Смолин – всего лишь один из них.

– И все печатки – с инициалами КМ?

– Именно. Такая награда – символ того, что эти люди принадлежат мне. Я требую личной преданности и беспрекословного подчинения, зато и денег не жалею.

– Ощущаете себя феодалом? Хозяином бессловесных вассалов?

– Бьюсь об заклад, вы считаете, что у меня в подвале пыточная камера, – Москалев позволяет себе легкую усмешку. – Нет, я предельно корректен. Но требую дисциплины и безукоризненного порядка. Возьмите развитые страны мира. Что их объединяет? Порядок и дисциплина. Вот главные составляющие цивилизованной страны. А мы – уверен – с нашим всегдашним бардаком не добьемся ничего путного. Я тщательно отбираю сотрудников, прежде всего, тех, кто всегда рядом со мной. Это самые проверенные и надежные люди.

– Значит, Смолин в командировке в городе на Неве, он не умер в камере пыток? – вздымает брови Королек, в его глазах загораются лукавые огоньки. – Я рад за него.

– Разделяю вашу радость, – и вновь усмешечка кривит рот Москалева.

Он не в силах отлепить ее, заставить губы распрямиться. Так и застывает с изогнутым правым уголком рта.

– У вас ко мне все? – спрашивает натужно.

– Прошу извинить за то, что отнял частичку вашего бесценного времени, – непринужденно улыбается Королек. – Разрешите откланяться.

И направляется к двери.

– Стоило приходить из-за такого пустяка, – иронично и зло кидает ему в спину Москалев.

Королек не оборачивается.

Королек

Общение было, что называется, плодотворным. Полезной информации я, разумеется, не получил (было бы глупо надеяться на то, что Москалев вдруг возьмет да и выложит хотя бы крупицу своих мерзких и страшных секретов). Зато поглядел в глаза президента АО «Сила судьбы» и кое в чем утвердился.

Интересно, куда он в действительности отправил Серегу-охранника? Не очень-то верится, что паренек прохаживается сейчас по Невскому прешпекту да поглядывает на золотой шпиль Адмиралтейства, увенчанный знаменитым корабликом.

Скорее всего, мертвое тело Сергея Смолина зарыто в одном из лесочков неподалеку от нашего городка и ждет, когда правоохранители откопают его и похоронят по-христиански.

Кстати, за три года работы в «Силе судьбы» парень наверняка накопил приличные сбережения. С родителями не пил – Москалев немедленно бы его выгнал, – и деньгами их не баловал, все равно пропьют. Значит, откладывал бабло.

Мечта у этого хлопчика была предельно незамысловатой, как и он сам: пробиться в жизни. Своя квартира, семья, детишки. Он готов был выполнять любые поручения босса, лишь бы достичь желаемого. Не получилось…

Когда отворяю дверцу «копейки», задний левый карман моих джинсов принимается звенеть, гудеть и вибрировать. Достаю разыгравшуюся мобилу.

– Можешь радоваться, – без особого воодушевления говорит Пыльный Опер. – Разведали мы кой-чего о хозяине магазина «Сильвер». Он и впрямь трахался с Красноперовым. А потом тот изменил ему с Пожарским.

– Ну, и?..

– А ты чего хочешь? Чтобы мы этого… как его?.. оружейника Просперо задержали? Или – еще круче – арестовали? Тогда ответь, умник, что мы ему предъявим? Доказательства-то косвенные. Допустим, парень заплатил за оба преступления. Допустим. Но и Красноперова, и Пожарского ухлопал, как ты понимаешь, не он, а некий неустановленный киллер. Не тебе объяснять, как сложно раскрываются заказные убийства… Ну, добре. Ты информацию нам забросил, будем действовать. Но скорых результатов не жди…

Автор

После ухода посетителя Москалев достает из-под папки машинописный лист и вновь принимается рисовать затейливые вензеля.

«Эх, Серега, дурак ты, Серега, – без злости, даже с некоторым сожалением думает он. – Наследил – глупо, бездарно. Меня подставил. Извини, но такое не прощают. Разнообразных серег миллионы, миллиарды, а я – один. Ну не мне же за твою туполобость расплачиваться. Каждый отвечает за свои поступки сам, лично. И ведь не желал выдавать своих подельников, дурачок. Упирался. Пришлось с тобой основательно поработать».

А проблему надо решать и решать срочно. Слишком далеко все зашло. Сначала труп Красноперова в котловане строящейся пирамиды, теперь – этот проныра Королек. Кажется, судьба решила загнать его в угол. Ничего, ему не впервой выбираться из передряг.

«Придется потратиться. Ничего не попишешь, надо. Вроде бы никчемные человечишки, отбросы, навоз. Они по идее сами должны заплатить тому, кто пресечет их ничтожное существование. А раскошелиться должен я. Но иначе нельзя…»

По его губам ползет усмешка, точно улитка, неспешно перебирающаяся от одного уголка рта к другому.

Москалев в последний раз соединяет буквы К и М, от злости и тревоги щедро украсив монограмму прихотливыми завитками. Нажимает спрятанную под столешницей кнопку.

– Зайди ко мне, – приказывает коротко…

Королек

Подведение итогов

Сижу на скамейке, подставив лицо игривому солнцу, которое время от времени появляется из-за облака и снова скрывается туда же. В результате то жарко, то прохладно, и тени скользят по дорожкам, и то блестит, то темнеет, пробиваясь сквозь россыпь камней, городская речушка, которая в этом месте узка и грязна. Но утки и чайки плавают здесь с удовольствием. Всюду жизнь, господа.

«Шестое августа по старому, Преображение Господне…» – мельтешит в башке чья-то строка. Отшумели дожди конца июля. Шестое августа – только не по-старому, а по-новому – теплое и сухое.

Блаженно смежаю розовато просвечивающие веки – и тут же возле меня присаживается человек.

– Извини, что опоздал, – говорит Прокудников. – Дела задержали.

«Какие у тебя дела, Николаша, – думаю я, – какую-нибудь горемычную бабу прибавить к своему донжуанскому списку? Впрочем, не очень-то ты и молод, и если изменяешь своей стервозной супружнице, то наверняка крайне редко и опасливо. Был суперсамец, да и весь вышел».

Протягиваю ему ксерокопии паспортов.

– Эти женщины тебе знакомы?

– А кто они такие? – осведомляется Николаша, заранее посмеиваясь, как будто предвкушает увлекательную игру.

– Напомню: Снежана была артисткой любительского театра «Гамлет и другие». Миха до сих пор числится в труппе театра, хотя, слыхал, собирается свалить. А это снимки матерей других артистов театра. Не оказалось только фотки мамаши некоего Лисенка (пацан – подкидыш, воспитывался в детдоме, в «Гамлете» он рабочий сцены, на все руки мастер).

– Ну и зачем ты подсовываешь мне этих баб?

– Возможно – чисто теоретически, – что среди лицедеев «Гамлета» есть еще кое-кто из твоих внебрачных детей.

Он даже присвистывает от изумления.

– Ты это всерьез?

– Более чем.

Николаша небрежно просматривает листочки и говорит с облегчением:

– Не знаю из них никого. – Потом – с обидой: – Тебе, наверное, кажется, что я перетрахал всех бабенок в этом городишке?

– Всех не всех, но… – Я не заканчиваю фразу и улыбаюсь, давая понять, что это так, шутка юмора. И перевожу разговор: – Ты на могиле Снежаны не побывал?

– Зачем? – он недоуменно вскидывает брови.

Действительно, зачем?

– Последний вопросик. Что называется, не для протокола… Ты перебрал множество женщин. Почему не предохранялся? Неужто хотел, чтобы росло и ветвилось твое потомство, которое ты своим не признаешь?

– Дурак был, – скалит зубы Николаша. – Трахался в свое удовольствие, как здоровый бык-рекордсмен. Да я, честно сказать, и сейчас не слишком-то рационален. Романтик. Слушай, это так скучно – предвидеть, рассчитывать, вымерять. Я – анфан тэррибль, ужасный ребенок, как утверждает моя вторая половинка (она у меня гуманитарий, кандидат наук). Да, я действительно тот еще анфан, и уже не изменюсь. Поздно. Увы…

Он встает и уходит, высокий, стройный, сухощавый, немного сутулый, на этот раз одетый в голубое и синее, а я, отхлебнув из металлической банки пиво, откидываюсь на горячую спинку скамьи и снова смыкаю веки. И вновь погружаюсь в розовое забытье, в ленивую дремоту, где нет места убийствам и человеческой подлости, а есть только небо в громадных кучевых облаках, солнце и далекие неясные голоса…

Когда через некоторое время нехотя приоткрываю осоловелые глаза, на месте Прокудникова сидит Пыльный Опер – я условился встретиться с ним на этом самом месте. И в это самое время.

Заметив, что подаю признаки жизни, он поворачивается ко мне. Смотрит и помалкивает. И мне кажется, что он способен высидеть час, и два, и три, не разевая рта, безмятежно глядя крошечными заплывшими моргалками.

Как и в прежнее наше рандеву, он выглядит чистеньким благополучным буржуа. И при этом все равно кажется слегка припыленным. Если у майских жуков есть ангелы-хранители, они наверняка именно такие – толстоватые и невозмутимые. И так же негромко и солидно гудят, не поднимая глаз, точно стесняясь собеседника.

Выцеживаю из железной банки последнюю каплю пива, швыряю банку в стоящую рядом урну и раскрываю рот, чтобы выдать первую порцию своих глубокомысленых размышлений.

– Приступаю с самого, что ни есть, начала.

Есть в нашем городке некий веселый инвалид, друг детей. Лет примерно семь назад он спас двух приятелей (кстати, обоих звали Сережками) от кое-каких проблем с законом. И стал для пацанов авторитетом. Учителем жизни. Гуру. Приваживал, печенюшками угощал. А хлопцы делились с ним своими пацанскими тайнами и планами на жизнь. И слушались его во всем. Один из Сережек стал впоследствии бравым охранником в фирме Москалева, второй – актером театра «Гамлет и другие»… Кстати, убежден, что Сержа отправил в этот театр именно калека.

Почему? – объясняю.

У инвалида был лютый враг – Николай Николаич Прокудников, тот еще потаскун. И наш калека лелеял надежду расквитаться – но в своем стиле: так замысловато, хитро, чтобы и жажду мести утолить, и слегка поразвлечься.

Итак, первое, что он предпринял, – присоветовал Сержу стать артистом театра «Гамлет и другие». Дело в том, что бывшая жена здешнего режиссера Федора Иваныча Бубенцова была в свое время любовницей Прокудникова и родила от него дочурку. Затем – с помощью Сержа – пригласил играть в этом же театре Снежану и Миху, незаконных детей Прокудникова.

– Э, – глазенки Пыльного Опера округляются до предела. – Сколько же у этого Прокудникова было внебрачных отпрысков?

– Полным-полно. Но затащить в «Гамлет и другие» Сержу удалось лишь двоих…

Итак, первая часть марлезонского балета калеке удалась на славу. Затем он приступил ко второй части: попросил Сержа (а уж тот умаслил режиссера, на которого имеет немалое влияние), чтобы в чеховской «Чайке» роль Маши исполняла Снежана, а ее мужа – Миха. Хитроумный инвалид уже разыграл в своем уме блестящую шахматную партию: после репетиции Серж приведет артистов «Гамлета» к себе домой, напоит до поросячьего визга и распределит парами – по ролям. При таком раскладе дочь и сын Прокудникова окажутся в одной постели и, сами того не сознавая, совершат грех кровосмешения.

В то же время он понимал, что все это так, ерунда, мелочь, и свою месть, которую со сладострастием лелеял годами, полностью не удовлетворит.

И вот – случай настал!..

Но давай отвлечемся от этой театральной истории и рассмотрим другой занимательный сюжетец.

Бизнесмен, президент АО «Сила судьбы» Константин Москалев затаил смертельную обиду на другого дельца, Завьялова, и решил отомстить. Месть он избрал воистину иезуитскую. Он знал, что Завьялов безумно любит свою жену. Значит, если ее уничтожить, осиротелый супруг будет страдать долго и мучительно. Киллер убьет трех женщин – как будто действовал маньяк. Катя Завьялова будет второй.

В качестве, так сказать, куратора душегубства Москалев выбрал своего охранника Сергея, человечка предельно преданного и проверенного.

С этого момента начинаются вещи странные и малопонятные. Попробую реконструировать события так, как это представляю.

Разумеется, Серега обязан был связаться с профессиональным киллером: любителям столь ответственную работу не поручают. Но почему-то этого не сделал. Скорее всего, пытался, но не получилось. Увы. А вечером он с глупой откровенностью – как уже привык – рассказал об этом задании своему гуру – калеке. И тот сразу смекнул, что судьба – на блюдечке с голубой каемочкой – преподносит ему единственный и неповторимый шанс отомстить Николаше Прокудникову по полной. Почему бы среди обреченных на заклание фемин не оказаться Снежане? Это будет не просто кровосмесительство – нет! После любовного акта дочь Прокудникова погибнет. А под подозрением окажется Прокудниковский сын! Так замысел инвалида обретал вкус и запах крови!..

– А вот тут у меня вопрос, – опер запускает толстый указательный палец в свое маленькое ухо и принимается остервенело прочищать слуховой канал. – Зачем калека устраивал убийство в квартире Сержа? Ну, допустим, Серега и Серж – два молодых идиота и не соображали, что лезут в петлю. Но он-то, старый дурак, должен был уразуметь: если Снежану прирежут в помещении, такое преступление куда легче раскрыть, чем если бы оно было совершено на пустынной улице…

– Ежу понятно, – влезаю я.

– … и тогда упекут за решетку не только этих недоразвитых придурков, – продолжает гнуть свое Пыльный Опер, – но и самого инвалида. Кстати, его – в первую очередь, как организатора преступной группы. Не поглядят, что парализованный.

– Спросил – отвечу. Полагаю, что калеке было на это глубоко наплевать. В нем, если хочешь, проснулся художник. Творец. Он создал великолепный шахматный этюд и не собирался от него отказываться. Убийство на улице – фи, банальщина, а здесь – красота, совершенство, гармония! А какая изящная месть! Ради этой красоты он не пожалел двух друзей-пацанов, которых долго прикармливал. Собственно, он и себя не пожалел…

Но вернемся к преступлению.

Инвалид доходчиво объясняет Сереге, что незачем подключать киллера. Серега и Серж сами обделают это дельце, а причитающуюся киллеру сумму положат в карман. Не удивлюсь, если он же предложил исполнителя: хлопца по прозвищу Лисенок. Выбор практически идеальный. Лисенок – тот самый тип млекопитающего, из которого проще простого слепить наемного убийцу: бесприютный закомплексованный зверек, обожающий Сержа и готовый ради него на все. По сути, его раб. Кстати, почему я решил, что убийца – Лисенок. Уж очень Серж настаивал на его алиби. Так наивно-настойчиво повторял, что Лисенок был в другом месте. С чего бы этому прожженному цинику, эгоисту заботиться о каком-то Лисенке?

Представь себе такую картину маслом.

Лисенок действительно вышел из квартиры и какое-то время кантовался в общаге, благо она рядом. Трое его сожителей разъехались кто куда – лето – и он был в своей комнатенке один, что оказалось ему весьма на руку. Ночью пацан вылез через окно (живет он на первом этаже), пересек двор, поднялся в квартиру Сержа, зарезал Снежану и вернулся в свою любимую кроватку тем же путем – через окно. И когда менты спросили у вахтерши, спал Лисенок в общежитии или нет, та могла без зазрения совести побожиться, что хлопчик всю ночь дрых без задних лап.

Эту четверку: калеку, двух Сережек и Лисенка необходимо немедленно запереть! Повторяю: немедленно, пока Лисенок не грохнул еще кого-нибудь – чтобы подтвердить историю о маньяке. Кроме того… Боюсь, что Москалев может убрать этих четверых, чтобы оборвать ниточки, которые ведут к нему. Охранник уже исчез – якобы отправился в блистательный Санкт-Петербург, в длительную командировку. Боюсь, что его труп обнаружат гораздо ближе.

– А у тебя есть хотя бы вот такусенькое доказательство того, что убийца Лисенок, а заказчик – Москалев? – с неожиданной мефистофельской ноткой в голосе интересуется опер.

– Косвенные, – честно признаюсь я.

– Вот именно, – угрюмится он. – Легко тебе трындеть, ты ж ни за что не отвечаешь. Это нам за ошибку придется вот чем расплачиваться, – он стучит ребром ладони по своей бычьей шее. – Ты-то окажешься в сторонке и вроде бы не причем.

Мент коротко вздыхает, бросив на меня неприязненный взгляд.

Пытаюсь оправдаться:

– Мои слова может подтвердить пропажа Сергея, охранника. На очереди калека, Серж и Лисенок. Младенцу ясно, что Москалев зачищает поляну. И…

Тревога, внезапная, как боль заставляет меня резко обернуться. Группка пацанят проходит по дорожке метрах в десяти от нас, треплется и гогочет. И вроде бы не замечает ни меня, ни Пыльного Опера. Но я все еще чувствую на себе чей-то взгляд, точно он прилеплен к затылку вроде жвачки.

– Что такое? – спрашивает Пыльный Опер, беспокойно озираясь.

– Да так, – говорю я, – показалось…

Но тревога не отпускает. Почти физически ощущаю, как она камушком перекатывается по телу.

Прощаюсь с опером, гляжу, как он, семеня ногами, движется по дорожке и исчезает за затейливым домиком из красного кирпича. После чего встаю и принимаюсь в смятении мотаться взад-вперед.

Но не ухожу. Сегодня я – большой начальник: принимаю посетителей, только не в кабинете, а на открытом воздухе. И скоро ко мне снова пожалуют визитеры.

И они возникают. Вдвоем, держась за руки. Кондор, как обычно, нечесан и небрит. Актрисуля по обыкновению эффектна. Волосы черные, футболочка и шортики ослепительно белые, туфельки на умопомрачительных каблучках – красные. На деликатесной шейке скромный золотой крестик.

Опять плюхаюсь на скамью. Эти двое садятся по обе стороны от меня – и я немедленно погружаюсь в мощное энергетическое поле, точно очутился между двумя электродами.

– Ну, и где дождь? – спрашиваю у актрисули.

– Будет, не волнуйся, – обещает она. И сразу переходит в наступление: – Ну, сыч, отчитывайся, чего накопал?

Рассказываю о нетрадиционном любовном треугольнике: Красноперов, Пожарский и хозяин оружейных салонов «Сильвер». И о том, как бизнесмен отомстил изменщику и его возлюбленному. И добавляю, что вышесказанное – всего лишь мои умозаключения, возможно, неверные. Дело за полицией, ей и карты в руки.

Еще раз убеждаюсь в одной банальной истине. Где бы ни существовали люди: в громадном мегаполисе, в забытой Богом деревне, да хоть в пустыне – вместе с ними живут любовь, злоба, зависть, ревность, обида, месть. И какая, собственно, разница, кто кого ревнует, кто кому мстит. Человеческие чувства пола не имеют.

– С шекспировскими страстями вроде разобрались, – говорит Кондор. – Непонятно вот что: почему труп Бориса Красноперова забросили в котлован будущей Пирамиды Хеопса? Точно это не останки гомо сапиенса, а мешок с цементом.

– Ответ следует искать в прошлом, в детстве, откуда растут ноги нашей судьбы. Хозяин оружейного магазина «Сильвер» был когда-то шестеркой в банде «заборских», он и салон назвал в честь своего кумира и предводителя. А Константин Москалев, вложивший бабло в пирамиду на Бонч-Бруевича, – состоял в кодле «южан». Не зря в народе ходили слухи, что пирамиду строит Хеопс. Возможно, старый бандюган и впрямь задумал возвести такое здание, но не успел, прихлопнули. Теперь его мечту осуществляет президент «Силы судьбы» Москалев, выкормыш Хеопса. Не удивлюсь, если перед стеклянной пирамидой он поставит сфинкса с лицом вора в законе.

С малолетства «заборские» и «южане» враждовали между собой, будучи конкурентами в борьбе за власть в нашем городке. А старая ненависть – как и любовь – не ржавеет. Волчата Хеопса и Сильвера выросли, заматерели, стали респектабельными дельцами, но не позабыли взаимной злобы. Она отравляла им кровь. И когда владелец оружейного салона «Сильвер» отправил Бориса Красноперова к праотцам, он подкинул труп на стройку Пирамиды Хеопса, чтобы у бывшего «южанина» Кости Москалева появилась хоть маленькая, но проблема…

Простившись со мной, Кондор и актрисуля удаляются, нежно обнимаясь и воркуя. А я смотрю вслед, и мой рот растянут в блаженную улыбку идиота. Не знаю, долго ли эти двое будут вместе, но чужое счастье отчего-то волнует и радует меня. И собственные проблемы уносятся в неведомую даль, которая заслонена высотками, словно расческой с выломанными зубцами.

К вечеру невесть откуда собираются тучи, а ночью – как насмешливый привет от актрисули – на землю обрушивается ливень.

В дождь, говорят, хорошо спать, а я лежу с открытыми глазами, гляжу в темноту и прислушиваюсь к стуку капель за окном. Сна – ни в одном глазу. Наконец, не выдержав, нашариваю сланцы, бреду на кухню, где принимаюсь размышлять о самых разнообразных вещах, – но мысли почему-то постоянно возвращаются к несчастному калеке, точно он меня приворожил.