Земляничный год Михаляк Катажина

Очень, очень, очень холодно.

Причем, когда я говорю, что на улице очень, очень, очень холодно, я имею в виду двадцать градусов мороза днем и тридцать ночью.

Бандиты живут со мной в доме и даже носа не высовывают на улицу. И потребности свои естественные справляют в доме, чем доводят меня до отчаяния и до белого каления: я, конечно, понимаю, что на улице очень, очень холодно, но ведь они уже большие, и им положено писать снаружи!

Правда, это трудновато, потому что снега намело по пояс.

Ничего не хочу сказать – это cool, даже very, very cool… но я просто не представляю, что будет весной, когда все это отправится в реки.

Впрочем, какая весна! Чего гадать! Еще только середина зимы длиной в миллион лет, а я тут про наводнения размышляю…

Что я хотела-то…

Ага: я подкармливаю птиц.

Никогда не думала, что я –городская девушка до мозга костей, и внешне и внутренне, – вдруг свихнусь на почве леса и его обитателей (косуль я тоже подкармливаю). А вот – случилось. Когда я сегодня рассказывала Изке, что обжариваю овсяные хлопья на сале, как рекомендует «Большой атлас птиц» (между прочим, это я не сама придумала!), она сложилась пополам от смеха. Чтобы я, которая себе в жизни не готовила, вдруг жарила хлопья для птиц!

Видя такую ее реакцию, я решила не рассказывать ей, что птицы на эти мои хлопья со шкварками даже не обратили внимания. Зато в пасти Растяпы я обнаружила потом довольно приличный кусок сала – не знаю, когда и как он успел его стащить из кормушки для птиц, но стащил!

Вообще, Растяпа – собака всеядная.

Причем всеядная в неограниченных количествах.

Глупо было бы покупать ему мясо или косточки, потому что точно так же, как на эти деликатесы, он бросается на сухой хлеб и, проглотив его вместе с остатками целлофана, смотрит на меня вопросительно: «Что это было? А еще есть?!»

Недавно я не успела распаковать ему плавленый сырок. Пока я занималась сырком для Пепси, Растяпа кинулся на другой сырок и сожрал его вместе с фольгой, даже не жуя.

Это было очень смешно и мило, но мешает одно: я все время думаю, что мой пес очень, очень голоден – постоянно, беспрестанно и безгранично голоден. Он жрет абсолютно все, все, что только попадается ему на пути, он жрет в разы больше, чем я – женщина, вообще-то находящаяся в положении!

С другой стороны, в этом есть и плюсы: мне зато не приходится заниматься утилизацией пищевых отходов. Вообще. Растяпа с удовольствием уничтожит и вчерашние щи, и пирожки с яблоками, и сухой хлеб, и сало, замороженное до такой степени в этот двадцатиградусный мороз, что его даже дятел не может продолбить…

А кстати – дятел!

К моей кормушке – а это, между прочим, была первая вещь, которую я купила в свой дом! – прилетает пара больших дятлов. Большие они только по названию – ну и на рисунках в детских книжках они тоже кажутся большими, а на самом деле они совсем не большие, размером с дрозда. До вороны им куда как далеко! Я бы их ни за что не узнала, если бы не тот самый «Большой атлас птиц» – моя настольная библия на сегодняшний день. Не узнала бы, потому что всегда представляла себе дятла с красной шапочкой на голове – что-то наподобие Пиноккио рисовало мне мое воображение. Ага, как же: никакой красной шапочки у большого дятла нет. У него только пузико красное – и все. А шапочку – или лучше сказать, беретик – носят только молодые дятлы.

Дятлы – по крайней мере, мои два, не знаю, как остальные, – страшные скандалисты. Когда они прилетают к кормушке – все другие птицы в панике разлетаются. Впрочем, это неудивительно: получить этаким клювищем по голове – это же сотрясение мозга обеспечено! Поползни тоже хулиганы, но мне они все равно нравятся. Как они сражаются за место в кормушке с синицами – только перья летят! Обычно они все терпеливо ждут своей очереди, но иногда кто-нибудь оказывается особенно нетерпеливым (то есть голодным) и пытается пролезть к еде, расталкивая других, – и тогда начинается писк, вопли, перья летают… Но это редко. Птицы совершенно измучены и обессилены этими морозами. Мне их ужасно жалко, потому что под этим метровым слоем снега они себе никакого пропитания не найдут – вот я и помогаю им чем могу. Вчера, наблюдая за ними, я все никак не могла взять в толк: почему они не едят сало, почему только клюют семечки и овсяные хлопья? А потом поняла: сало-то замерзло напрочь. Говорю же – даже дятлу не под силу его раздолбить. Тогда я им стала класть в кормушку масло. Вот это здорово! Масло они моментально уничтожили! И я убедилась в том, что не зря специалисты по здоровому питанию рекомендуют есть масло и только масло и забыть о всяких вредных маргаринах и прочих спредах, я убедилась, что масло – это действительно хорошо.

Косули приходят к самому забору.

Иногда какая-нибудь из них мелькнет среди деревьев, но в основном я только вижу следы копыт. И кровь – там, где они обдирают кожу на ножках об острые края обледеневшего снежного наста. И этих несчастных животных мне жалко еще сильнее, чем птиц, потому что ну разве помогут им пара морковок, яблоко и немного сена, когда такой мороз и такой голод?

Не знаю, переживут ли они эту зиму. А потепления не обещают…

Не знаю, переживу ли эту зиму я.

Достаточно разок вырубить мне здесь электричество на пару дней – и я отброшу коньки вместе с птицами, косулями и своей бандой…

Вот уж никогда не думала, что можно так ценить электричество. И так бояться каждый день, день за днем, ночь за ночью, что неожиданно сейчас свет погаснет и… Я просыпаюсь ночью и слушаю, гудят ли провода. Ночью могу встать и пойти проверять пробки. Несколько раз при виде падающего снега сердце у меня замирало и я начинала молить Господа, чтобы он смилостивился над нами. Глупая, глупая Эва – ведь осенью надо было позаботиться о том, чтобы иметь альтернативный источник тепла – пускай хоть буржуйку, работающую на угле, как у соседей… но я слишком доверяла цивилизации!

Ну ничего.

Справимся.

Пойду поджарю овсяных хлопьев со шкварками. Чуть посолю и, если птицы опять откажутся это есть – сама съем. Пахнет очень аппетитно.

В один из морозных январских дней Эва ввалилась в офис еле живая.

Анджей неоднократно предлагал встречать ее на вокзале, особенно сейчас, когда термометры упорно показывали абсурдно низкую температуру, но она, как всегда, уперлась и отказывалась, не желая никому быть обязанной.

О чем сегодня искренне пожалела, телепаясь в промерзшем автобусе несколько часов. Надо сказать, что в эту зиму водители не экономили на топливе и включали отопление на полную мощность, но это не спасало ситуацию: все равно было холодно.

– Д-д-дайте мне чаю. Любого. И м-м-можно погорячее, и даже со спиртным, – проговорила она, пытаясь перестать стучать зубами. – Эт-т-тта проклятая электричка ос-с-с-становилась п-п-п-посреди чистого поля, и мы все т-т-т-ам чуть не замерзли насмерть. Я, н-н-н-наверное, н-н-н-никогда н-н-н-не согреюсь…

– Вот, – Анджей сунул ей в руку чашку. – Со спиртным, как ты и просила. Я добавил тебе чуть-чуть коньяка. Конечно, ты у нас вроде как в положении, но я думаю, ребенку гораздо меньше вреда принесет капелька коньяка, чем твое промерзшее до костей нутро. Ты, может быть, все-таки позволишь тебе помочь?!

– Нет, – заявила Эва безапелляционно (за последние пару месяцев она научилась этой безапелляционности), но решила смягчить свой категоричный отказ и слегка сгладить свое довольно грубое «нет». – Ты мне уже помог. На деньги от издательства мне завтра установят печку. И я уже не буду так панически бояться остаться без электричества. Я, правда, не знаю, где я среди зимы достану дрова… но зато у меня будет печка.

– Вообще-то мы говорим о твоих поездках, – не позволил ей Анджей сменить тему разговора, глядя на синюю от холода руку подруги, которой она намертво вцепилась в чашку. – Объясни ты мне, ради всего святого, что мешает тебе два раза в день воспользоваться моей машиной? С водителем?! У тебя корона от этого с головы упадет или еще что?!

– Видишь ли, Анджей, здесь речь не о короне, а о независимости. И об ответственности за свои поступки и решения. Я ведь могла продолжать жить в городе, в квартире на Воли? Могла. И кто решил переехать за город? Я решила. Так что теперь должна терпеть. Но зато летом…

– Если ты до этого лета доживешь! – буркнул Анджей. – И очень глупо ты рассуждаешь, между прочим. Независимость и ответственность – это одно, а экстремальные погодные условия – совсем другое. И беременность – это вообще третье. Ладно, поговорим о другом, пока ты меня окончательно не вывела из себя. Ты когда планируешь начать общественную кампанию? Не хочу тебя подгонять, но сама понимаешь – у Каролины каждый день на счету…

– Во второй половине января. Сначала билборды, плакаты и самолеты. Потом реклама на телевидении…

– Отлично. Кстати, о рекламе. Я бы хотел, чтобы ты в ней участвовала.

– Я?!

– Да, ты. Каролина не участвует в акции «Спаси Каролине жизнь!», а вот ее издатель вполне себе может и даже должен.

– Тогда ее мужчина тем более. Тогда ты должен…

– Я не закончил, – перебил он. – Я смотрел фотографии с той фотосессии…

– А это тут при чем?

– Там были и твои фотографии тоже. Там, у пруда. На лесной тропинке. И вот что я тебе скажу, Эвка: если в обычной жизни ты выглядишь… э-э-э… прилично, то на фотографиях ты получаешься просто блестяще! Не понимаю, как ты это делаешь, но ты просто невероятно, дьявольски фотогенична! Поэтому ты будешь участвовать в кампании Каролины как ее издатель и как подруга. Ты будешь лицом этой кампании.

– Но…

– Я прошу тебя об этом, – добавил он с нажимом, и Эву этот нажим заставил замолчать.

– У меня хватило бы средств, чтобы нанять супермодель или какую-нибудь звезду сериалов. Но лицом этой кампании должен стать кто-то совершенно обыкновенный, никому не известный, кто-то, кто может быть подругой по институту, соседкой или чьей-то няней, потому что именно таким людям обычно требуется помощь, а вовсе не супермоделям и звездам, чьи лица красуются на первых страницах газет.

– Вообще-то и с ними это случается, – вполголоса заметила Эва.

– Они в состоянии сами о себе позаботиться. А обычные, не известные никому пациенты гематологического отделения – нет. Поэтому я тебя прошу, тебя, а не какую-нибудь знаменитость: спаси жизнь Каролине.

Вот так Эва впервые появилась на билбордах и плакатах по всей Польше. Потом – на государственном телевидении.

И в самых своих смелых и отчаянных мечтах она никогда бы не смогла вообразить, как эта кампания изменит ее жизнь.

– Ты умеешь убеждать, – улыбка Каролины была бледной.

И сама Каролина выглядела бледной.

Ее худенькое личико не было сейчас окружено копной блестящих черных волос – у нее вообще не было волос. Только голубая косыночка с рисунком в виде цветков граната.

Эва погладила худую, почти прозрачную руку подруги, поправила ей подушку и укрыла одеялом.

– Я задействовала много людей, понимаешь, Каролинка? Студенты, абитуриенты и выпускники, военные, полицейские – и не только. Это вообще приобрело общенациональный размах. По всей стране! Я видела, как в очереди, чтобы сдать кровь, стояли женщины и девушки. Мне рассказывала одна моя подруга еще со школы, что многие ее коллеги вместо обеденного перерыва бегут сдавать кровь. Актеры, певцы, политики – они, разумеется, делают это для рекламы, но спасибо им и за это, потому что они тем самым показывают пример остальным. Каролина, держись, пожалуйста. Мы обязательно найдем для тебя донора. Ты только не сдавайся, ладно?

– Ладно, Эвушка. Даже если не мне, то другим это поможет. Ты знаешь, что двоим из моего отделения таким образом уже сделали пересадку? Двое – и это только за одну неделю! Это же чудо! И это твоя заслуга. Эвка, ты вообще понимаешь, что ты спасла жизнь, как минимум, двоим людям?!

Эва покачала головой, слишком взволнованная, чтобы отвечать.

Сама она все это время думала исключительно о Каролине и сражалась за нее – но ведь эта акция, в которой участвовали родственники и знакомые больных, действительно могла вернуть надежду и жизнь многим из этих больных!

– Слушай, – она снова поправила подушку своей больной подруге, – ведь они нашли… моего двойника. Мою родственную душу.

– Что это значит? – с удивлением приподняла брови Каролина.

– Ну, кого-то, кому нужен мой костный мозг. Я очень рада, и еще… я очень боюсь.

– Ну так это понятно и естественно, Эвушка, – Каролина убрала с лица Эвы прядку волос таким нежным жестом, каким могла это сделать, пожалуй, только мать. – Это же операция. И довольно болезненная. Ничего приятного в ней точно нет. Но… Ты же ведь беременная! Беременным не делают пункций и не разрешают им быть донорами!

– Вот именно. Вот именно этого я и боюсь. Не операции! А просто… я не уверена, что моя родственная душа дождется пересадки. Черт, да я простить себе не смогу, если в июле, уже после родов, вдруг окажется… – Эва покачала головой.

– Эва, я думаю, твоя родственная душа тебя дождется.

Каролина старалась, чтобы в ее голосе звучала уверенность, но она не чувствовала этой уверенности – она слишком хорошо знала, что жизнь каждого больного этой болезнью висит на волоске и может оборваться в любую минуту. Больные с лейкемией благодарят Бога за каждый прожитый день. Ведь каждый новый день приносит им надежду, что именно сегодня найдется донор, что есть шанс на спасение, что они будут жить. Но каждый день в отделении гематологии кто-то умирает. После каждой ночи кого-то недосчитываются. Очень тяжело ждать и не терять надежды, видя вокруг только смерть и отчаяние…

Эва знала об этом.

Не раз она видела, что глаза Каролины покраснели от слез. Не раз Каролина извинялась перед посетителями, а потом отворачивалась к стене и ждала, когда сможет немного успокоиться. Они – здоровые – были по другую сторону баррикады. Они сражались за жизнь своих близких – но не за свою жизнь. И они не могли понять, что для больного самым близким становится тот, кто лежит сейчас в изоляторе, а каждая капля крови, которая перетекает из пластикового контейнера в его вены, несет в себе жизнь – как живая вода из сказки. Или не несет. И тогда остается только ждать своей смерти.

– Я надеюсь, – прошептала Эва. – Я бы в жизни не простила себе, если бы моя родственная душа… ушла потому, что я хотела подождать до родов. И тебе мы кого-нибудь найдем, обещаю!

Но Каролина ее не слушала. Она лежала с вытянутыми вдоль тела руками, со спокойным, неподвижным лицом и…

– Каролина! – У Эвы волосы зашевелились на голове. Она бросилась к Каролине и припала к ее груди.

Та заморгала, открыла глаза и устало посмотрела на Эву, которая поспешно села на стул.

– Эвушка?

– Господи, Каролина, не делай так больше! – У Эвы так тряслись руки, что она не могла достать из сумки платок.

– Да что такое-то?

– Я же думала, что ты умерла! Ты лежала такая… такая прекрасная… Как Белоснежка в этом своем хрустальном гробу!

Каролина с усилием улыбнулась.

Она не хотела говорить этого подруге, не хотела ее пугать, но на самом деле чувствовала она себя очень плохо. Это была ее восемнадцатая химия. Восемнадцать месяцев борьбы со смертельным врагом. Еще только полгода – и… конец. Она выпишется из больницы, попрощается с другими пациентами, с которыми успела подружиться, с врачами и медсестрами, которые стали ее семьей, с волонтерами, которые несут больным улыбку и доброе слово… и будет ждать. Неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом она будет ждать свой подарок судьбы: костный мозг своей «родственной души», как выражалась Эва. Или – рецидива болезни, который будет означать смерть.

Каролина посмотрела в испуганные глаза своей подруги и снова улыбнулась:

– Где ты видела лысую Белоснежку?

Эва шла по заснеженному лесу, тихая и задумчивая.

Ее мохнатым бандитам это не мешало, они скакали по пушистым сугробам по обеим сторонам тропинки, как щенки (ведь они и были щенками), а вот Витольд, который составлял им компанию на этой прогулке, то и дело посматривал на Эву, но молчал, ожидая, когда она заговорит первая.

Солнце светило ярко и радостно как ни в чем не бывало. Как будто трескучий мороз – в который уж раз за эту зиму! – не остановил движения электричек, из-за чего Эва сегодня не смогла поехать на работу. Как будто в пятидесяти метрах от Земляничного дома не замерзла насмерть косуля, которая ночью не смогла выбраться из сугроба, ослабев от голода и холода. Если бы только Эва застала ее живой…

Слезы снова вскипели на глазах Эвы. Вид мертвого животного с открытым в последнем крике о помощи ртом и испуганными глазами был просто ужасен… невыносим…

– Я заказала сено. – Эва решительно вытерла слезы с глаз, потому что они начали замерзать и превращаться в сосульки. – На машине мне его никто везти не согласился, поэтому мне пришлось заказывать еще и телегу с конем. Вот тебе и цивилизация! Представляешь: мы скоро на Марс полетим, а не можем помочь голодающим и погибающим животным только потому, что дороги снегом засыпало! До чего же поганый этот мир!

Витольд слушал ее молча. Он уже достаточно хорошо изучил свою подругу, чтобы понимать, что за этими слезами и этими словами скрывается нечто большее, чем она хочет показать.

– Что случилось? – наконец решился спросить он. – Чем ты расстроена? Что-то с ребенком?

– Не-ет… – Эва покачала головой, закусила губу, подумала пару секунд, словно сомневаясь, стоит ли говорить, а потом выпалила: – Папочка пропавший нашелся.

Витольд почувствовал себя так, словно ему хорошенько вдарили промеж глаз. Заморгал и перевел недоуменный взгляд с заснеженной тропинки на лицо девушки.

– Ну, тот самый папочка… – невесело улыбнулась Эва и положила руку на живот.

Еще в декабре, когда «Ягодка» побила все рекорды продаж и стала самым желанным подарком под елочку, издательство «Импрессия», в котором всем заправлял один человек, превратилось в сумасшедший дом. Эва без конца отвечала на телефонные звонки, принимала журналистов, которые хотели взять интервью у Каролины или выведать у Эвы пикантные подробности жизни автора бестселлера, беседовала с агентами, желающими купить права на переиздание, со спонсорами, которые готовы были платить за размещение их логотипа на обложке нового издания книги просто ошеломительные суммы (Эва не раз звонила Каролине, чтобы спросить ее мнение, но та была непреклонна в этом вопросе, и даже попытки подкупа Эвы с помощью бесплатных слоек с сыром или промоупаковок стирального порошка не возымели никакого действия).

И был еще один, особый, вид посетителей – самый приятный: это были читатели – почитатели автора, книги или главной героини книги, Габрыси. Они, конечно, слегка мешали работе издательства, но их визиты, слова признания, вопросы, восторги – все это было очень приятно и становилось глотком свежего воздуха среди отзывов литературных критиков, у которых претензий и замечаний к книге, автору и главной героине было больше, чем диалогов в самой «Ягодке», и которые вообще-то презирали «женскую» литературу, а эту книгу прочитали «исключительно из чувства долга».

Так что встречи с читателями были этаким лучом света в темном царстве.

В январе, когда началась акция «Спаси Каролине жизнь!», это царство стало особенно темным.

К уже перечисленным добавились общественные деятели, журналисты и репортеры, которые уже не имели отношения к литературе, желающие помочь в работе фонда и новая волна спонсоров, которые не видели ничего зазорного в том, чтобы нажиться на чужом горе и прорекламировать элитные автомобили на призыве о спасении чьей-то жизни. Двери издательства не закрывались – и Анджей решил спасать Эву от этой банды нахлебников. Теперь на страже издательства стоял охранник, вторую линию обороны держала секретарша, а третью – Тамара, личная помощница Эвы, которую шеф нанял во второй половине января. Издательство «Импрессия», которое до этого состояло из одного человека, стало, таким образом, состоять из двух, и у Эвы появилась надежда, что со временем оно разрастется и будет состоять из трех сотрудников, потому что уже сейчас они вдвоем не справлялись с наплывом корреспонденции. Анджей не имел ничего против этого – он предлагал Эве нанять еще людей, но она все время оттягивала этот момент.

Дело в том, что до сих пор издательство было только ее делом, ее головной болью и ее успехом. И пока она не была готова выпустить его из рук. Пока она должна была лично контролировать все, каждый шаг, хотя давалось ей это все труднее – только чтение писем занимало полдня – и в ее положении было довольно утомительно. Она тосковала о том времени, когда книга только готовилась к печати, а она сама, в тишине Земляничного дома, старательно выверяла корректуру или доводила до совершенства обложку.

Эва глубоко вздохнула.

Две симпатичные журналистки, которых она как раз угощала в эту минуту чаем, понимающе посмотрели на ее живот.

– Пинается?

«Кто? Кроха? Нет, это успех пинается…» – хотела было ответить им Эва, но только улыбнулась.

Тут в дверь постучали, и Тамара представила нового гостя.

– Там какой-то твой знакомый! – шепнула она Эве. – Симпатичный! – и она стрельнула глазами в сторону гостя.

Знакомый и впрямь выглядел знакомым, вот только Эва никак не могла припомнить, где именно она с ним встречалась. А ведь такого красавца она обязательно должна была бы помнить: высокий, стройный, очень мужественной внешности, лицо холеное, с ровной кожей и двухдневной сексуальной щетиной… ярко-голубые глаза и острый, умный, открытый взгляд, а еще длинные шелковистые волосы – просто идеальный мужчина, на которого любая женщина западет.

– Привет! – Он вошел в помещение как к себе домой, одарил обеих журналисток дерзким взглядом, от которого у обеих в зобу дыханье сперло, и обратился к Эве с коротким вопросом: – Помнишь меня?

«Конечно, ведь это ты играешь того красавчика в сериале «Лост»!» – хотела было крикнуть Эва, но решила не шутить. Откуда-то из глубин памяти выплывал образ этого мужчины. Она точно знала этого мерзавца! Она его, безусловно, когда-то видела, но где и когда… Да что за склеротичка?! Она сердито потрясла головой, не сводя с мужчины подозрительного взгляда. Пока журналистки пытались привлечь его внимание, разговаривая голосами на пол-октавы выше, чем обычно, она смотрела на него и понимала, что ей этот мужчина не нравится. На подсознательном уровне она сразу окрестила его «мерзавцем» – и это о многом говорило.

– Мы встречались в «Белом парусе», – напомнил он.

Эва чуть со стула не свалилась, а журналистки уставились на нее с нескрываемым любопытством.

– В «Белом парусе»… – повторила она медленно, натянув на лицо подобие улыбки.

– Тот бар для морячков, – подмигнул он.

– Для морячков…

Эва Злотовская, ты что, только и можешь, что повторять за ним его слова?!

– А, «Белый парус»! Мы как-то завалились туда целой толпой после возвращения с Мазур: я, Карола, Эндрю, Изка, Томек, Витольд, Тамара, Якуб, Улька, Януш, Иолка, Смуглый – как его звали, не помню! – Лютек, Здишек, Олька…

– И я, – прервал он поток имен с очаровательной улыбкой.

– Да, и ты?!

– Даниэль. Даниэль де Веер.

– Точно! Помнится, мы много пели, танцевали кантри, пиво лилось рекой. Было очень весело – шутки, болтовня, разгул! Юрек боролся с Олькой на руках – и она его победила!

– И Юрек там тоже был?!

Ух, она за эту его ухмылочку готова была его растерзать!

– Ну да, тот, на «мерсе»!

– На «мерсе»?

– Ну тот, который ездит на старом «мерседесе»!

– А, Юрек Овсяк?

Он прыснул, журналистки вслед за ним.

Эва замолчала.

– Ты позволишь пригласить тебя на чашечку кофе? Вспомним былые деньки. Как Анжела устроила на столе стриптиз, а ты…

– Пошли! – поспешно согласилась Эва, вспыхнув до корней волос. Еще не хватало, чтобы эти любопытные журналистки написали обширный репортаж об Эве Злотовской, основательнице Фонда «Каролина», танцующей неглиже канкан…

К ее огромному облегчению, они сразу стали собираться, хотя и с явной неохотой, и через минуту она осталась с непрошеным гостем один на один.

– Ну и? – набросилась она на мужчину. – Что еще за номер с этим «Белым парусом»? Я в этом притоне была всего один раз и…

И оказалась с каким-то негодяем в постели…

С каким-то негодяем?!

Внезапно память вернулась к Эве, и теперь она точно знала, где встречалась с «этим мерзавцем».

– Ты была сладкой, – усмехнулся он.

И в следующую секунду получил в лоб тем, что попалось ей под руку. А попался ей том «Желтых страниц».

Его оглушило. Он осел на ручку кресла, тряся головой.

Эва, теперь уже в настоящей ярости, подняла увесистый том снова.

«Убить мерзавца!» – эта единственная мысль билась у нее сейчас в голове.

Но, прежде чем она опустила тяжелый дом «Желтых страниц» на голову жертве еще раз, тот схватил ее за запястья, и она еще некоторое время качалась то назад, то вперед с книгой в вытянутых руках. Наконец она бросила свое страшное оружие, выпрямилась и прошипела:

– Чего ты хочешь?! Чего лезешь? Зачем пришел – за очередным изнасилованием?!

– Какое еще изнасилование?! – гость сделал большие глаза. – Если кого из присутствующих и изнасиловали – так это меня! Ты – меня!

– Я – тебя?! – Она, обескураженная, упала обратно в кресло, а он улыбнулся в душе: ему ничего не стоило тогда соблазнить эту красотку в самые первые минуты знакомства – она была очень несчастна, очень рассержена и очень пьяна, хотя и выпила всего пару коктейлей. И она уже ничего не соображала, когда они уходили из кафе. Поэтому он понимал, что она ничего не помнит об их совместной ночи.

А он помнил.

Он провел с этой полуобморочной девицей несколько упоительных минут, накорябал миленькую записку – он никогда не позволял себе такого хамства, как молча исчезнуть. И считал до определенного момента, что на этом все и закончилось – пока, вернувшись из-за границы, не увидел неожиданно свою жертву на экране телевизора: в окружении толпы репортеров она давала интервью. В интернете обнаружилась целая куча информации о неприметной Эве Злотовской, которая с каждым днем становилась все более известной и любимой средствами массовой информации.

А слава всегда идет рука об руку с деньгами.

Большими деньгами.

– Справедливости ради отмечу – это не было так уж неприятно, – сказал Даниэль своим самым волнующим голосом, проникновенно глядя в разгневанные глаза Эвы.

Она первая отвела взгляд.

– И что ты делаешь тут? – буркнула она, не слишком доверяя его словам. – Будешь подавать на меня в суд за сексуальные домогательства?

– Нет, зачем, – он удобно расположился в кресле. – Я позволю тебе домогаться меня снова!

– Да ты издеваешься? – Эва снова вскочила. – Я тебя не хочу! Иди отсюда!

– Тссс, – он оглянулся на дверь. – Спокойно, Эвушка…

– Не называй меня так!

– Прости. В ту ночь…

– Я не помню той ночи!

– Очень жаль, – проговорил он вполголоса. – Ты была такая сладкая!

«Убью его!» – Эва снова начала озираться вокруг в поисках чего-нибудь тяжелого, потому что «Желтые страницы» он у нее забрал и отодвинул подальше.

Даниэлю ничего не оставалось, как опять схватить ее за руку, притянуть к себе и держать так, пока она не перестала вырываться. Тогда он поцеловал ей руку и сказал серьезно:

– Если я тебя чем-то обидел, прости меня. Я пришел сюда совсем не за этим. Я вернулся пару дней назад из Австралии с Мировой регаты – может, слышала о таком? – и первое, на что наткнулся, включив телевизор, было твое интервью. Не то чтобы я не мог о тебе забыть и только о тебе и думал все это время, но все-таки у меня остались весьма приятные воспоминания о той… Прости-прости! Об этом больше ни слова! А скажу только, что нахожусь под огромным впечатлением от того, что ты делаешь для больных лейкемией, и тоже хочу пожертвовать… – Он помолчал, смутившись, потом продолжил: – Если ты, конечно, не возражаешь… хочу отдать свой приз, который получил на этой регате. Тебе он, возможно, не покажется ценным, но в среде коллекционеров и яхтсменов… – Он снова понизил голос и отвел глаза.

Эва потихоньку приходила в себя.

Этот мужчина, когда хотел, действительно становился неотразимым (ну и конечно, когда не упоминал о «той упоительной ночи»). Эти выгоревшие под австралийским солнцем волосы… и загорелая кожа… и голубые, словно море над коралловым рифом, глаза… и рубашка, идеально подобранная под их цвет…

Слишком идеально.

– Разумеется, – холодно ответила Эва. – Каролина будет тебе очень благодарна за этот подарок.

– Отлично. Спасибо. Я всегда хотел сделать что-нибудь хорошее на пользу обществу.

– Так почему же до сих пор не сделал? – съязвила Эва без всякой симпатии в голосе.

Даниэль приблизился к ней вплотную, так, что ей пришлось смотреть прямо в его бездонные, невероятной голубизны глаза, и прошептал:

– Потому что я эгоистичный мерзавец. Но у тебя есть шанс это изменить.

«Отвали!» – хотелось крикнуть ей, но в эту секунду он улыбнулся так, как в самом начале: озорно, соблазнительно и очень, очень по-мальчишески.

И Эва не смогла не улыбнуться в ответ. Просто не смогла…

Она заморгала, когда чей-то голос вернул ее из воспоминаний в реальность.

Это Витольд (откуда тут взялся Витольд?) интересовался, что она теперь со всем этим собирается делать.

– Он знает, что это его ребенок?

Эва отрицательно покачала головой.

Тамара тогда прервала их тет-а-тет, объявив о приходе следующего посетителя. Даниэлю удалось только выпросить у Эвы номер телефона. И он прислал ей уже штук пятьдесят смсок, одна другой очаровательнее.

– А ты собираешься ему сказать? Кто он такой вообще?

– Яхтсмен, – буркнула она.

И действительно: Даниэль де Веер – эту фамилию он получил от отца-голландца, по его примеру и яхтсменом стал – был капитаном яхты, которая в этом году завоевала второе место в международной австралийской регате.

Эва изучила его досье так же внимательно, как и он ее. Она раздобыла и внимательно изучила так много его фотографий – в основном на борту яхты «Маленькая принцесса», – что могла бы по памяти нарисовать его портрет, если бы только умела рисовать.

– Значит, заберет он тебя в кругосветное путешествие на своей белоснежной шикарной яхте – и только мы тебя и видели, – мрачно вздохнул Витольд.

– На его шикарной белоснежной яхте не предусмотрено места для беременных женщин, – неохотно ответила Эва.

– Ты в него не влюбилась? – Витольд скорее утверждал, чем спрашивал, очень стараясь, чтобы в его голосе не слышно было облегчения.

– Ох… он сам в себя влюблен…

Да, точно – этот привлекательный капитан с чудесной улыбкой и взглядом портового хулигана любил себя. И только себя. И Эве как-то слабо верилось, что он вдруг воспылал к ней горячей страстью. Поэтому она решила держаться от него подальше. Вместе со своим малышом…

– Ты будешь с ним встречаться? – осторожно спросил Витольд.

– Мы договорились о ничего не значащем кофе. И я не собираюсь с ним «встречаться»! Один кофе – ничего большего!

– А если он все-таки захочет большего?

Эва остановилась посреди дороги.

– Витек, да черт возьми! Мне-то что до его желаний?! Или ты думаешь, что я не смогу устоять перед…

– Я думаю, что если мужчина хочет добиться женщину и у него есть для этого все условия, то он ее добьется, – спокойно возразил Витольд.

– Тогда давай поспорим! Давай поспорим – вот хотя бы на новую крышу для Земляничного дома, – что этот мужчина меня не добьется никогда, даже если вдруг станцует канкан на моем крыльце! Голый! На двадцатиградусном морозе!

Витольд помолчал, а потом сказал:

– Ладно, убедила. Хотя я бы, конечно, получил несказанное удовольствие, наблюдая, как мой конкурент голышом вертит ногами (и не только ногами!) на твоем крыльце. При минус двадцати!

Они оба рассмеялись.

Пикнула смска, Эва отвернулась к экрану мобильника, и улыбка Витольда погасла.

Вопреки себе, вопреки своим словам и обещаниям Эва все-таки вступила в странные отношения – не отношения с капитаном де Веером.

Начиналось все невинно. С того самого «ни к чему не обязывающего» кофе, во время которого она пила апельсиновый сок – к нему в последнее время она страшно пристрастилась, буквально до мании: как у некоторых беременных бывает непреодолимая страсть к соленым огурцам, так она мечтала о цистерне свежевыжатого из сладких апельсинов сока. С помощью этого волшебного напитка можно было ее купить. Или украсть.

Из издательства она вырвалась в ближайшее кафе, где подавали свежевыжатые соки, буквально на полчаса, «не больше!», но эти полчаса сначала растянулись до сорока пяти минут, а потом незаметно и час минул…

Даниэль был прекрасным рассказчиком: он рассказывал о морских приключениях так интересно, что Эва, заслушавшись, забыла о времени. А уж когда с рассказов о себе и море он плавно перевел разговор на темы, которые были Эве близкими и дорогими – об издательстве, о книге, о борьбе за жизнь Каролины, – Эва совсем увлеклась. Теперь уже она говорила целый час кряду, найдя в своем собеседнике благодарного слушателя.

– Тебе не скучно? – спросила она, спохватившись, что ее монолог слегка затянулся.

– Смеешься! Я давно не встречал такого интересного человека, как ты! Когда ты говоришь о «Ягодке» или о фонде – ты прямо вся светишься, а глаза у тебя блестят, как у влюбленной!

– Потому что я и правда влюблена! – улыбнулась Эва. Комплимент показался ей очень приятным.