Эпоха лишних смыслов Гардт Александра
Выпад был слабоват, и я с радостью перехватила инициативу:
– Отнюдь. Думаю, вы в курсе того, что случилось позавчера. Мы оказались не готовы. Нужна информация. Вся.
– Не готовы? – искусно нарисованные брови Арлиновой картинно поползли вверх, а я выругалась, надо же было умудриться подобрать не то слово.
– Не вполне готовы. Послушайте. Во время закрытия…
– Деконструкции, вы хотите сказать? – перебила меня Арлинова.
– За… – Я осеклась. – Деконструкции, разумеется. Так вот, во время деконструкции мы оказались не вполне…
– Во время деконструкции стимпанк-мира вы, госпожа Оливинская, вместе с господином Гамовым прекрасно справились с первостепенной задачей, чему, надеюсь, и будет посвящен ваш отчет. Без лишних подробностей, знаете. А то я вчера замучилась переписывать версию вашего напарника. – Светло-серые глаза смотрели на меня не зло, но как-то плохо. – Сплошные неточности и лишние детали.
– Естественно, – эхом отозвалась я, прекрасно понимая, куда она клонит.
– По какому поводу платье? – Арлинова откинулась на спинку кресла.
Я поморщилась.
– Это неважно. Микаэла Витальевна, для повышения эффективности работы нашего отдела я прошу у вас доступ в архив.
– Основания?
– Два прорыва за неделю. Если вам так угодно, я накатаю запрос. Могу даже Михайлову написать. – Я сделала холодное лицо. Это, по правде сказать, получалось у меня лучше всего в жизни.
– Нет такой необходимости. – Арлинова смерила меня долгим взглядом. – На благо Родины послужить хотите?
– Хочу увидеть общую картинку.
– Смотрите.
В меня полетела связка ключей. Если бы не тренированная реакция, я бы, наверное, осталась без глаза.
– Всего доброго, – сказала я и вышла.
Архив должен был находиться на чердаке, потому что первый и второй этажи пустовали. Только добредя до кабинета, где остался магнитный пропуск, я поняла, что со лба ручьями льет пот. В таком состоянии Арлинову мне видеть не приходилось.
Сосредоточенно печатавший Гамов тут же прервался. Я перегнулась через стол, достала пропуск из кармана сумки и… чуть не упала. Накатило волной. Скандал с Гамовым, пьяный вечер в баре, какой-то светловолосый красавчик, пытающийся увезти меня к себе, такси, глухой сон до двенадцати утра, а потом жажда. Жажда деятельности.
– Ключи? – удивленно спросил Гамов. – Сто лет их не видел.
Я утерла пот со лба, развернулась на каблуках – и была такова. Как и следовало ожидать, Гамов догнал меня на лестнице.
– Можно? – спросил он, в очередной раз поразив меня слабостью и бесхарактерностью. Неужели так помириться хотел?
Я промолчала в ответ, перебирая ключ за ключом.
– Золотой, – сказал Макс.
Я стиснула зубы. Подошел. Дверь открылась со скрипом, и на меня пахнуло затхлостью. Увяданием. Может, даже смертью – в полном и бесповоротном одиночестве.
– У Нины пока нет пропуска, – проинформировал меня Гамов, деловито просачиваясь внутрь. – Заходи давай.
Он распахнул дверь настежь. Внутри почему-то было темно.
Я сделала два шага и очутилась в царстве тлена. Столы, стулья, вековая пыль – и штук двадцать картонных коробок. То, что доктор прописал. Можно начинать таскать наверх. Не привлечет ли это излишнего внимания со стороны Нины? Не прикопается ли долбаный Степа? Я поводила ладонями по предплечьям, заставляя кровь двигаться. Только подумать, почти вампир.
– Хочешь разобраться?
Вместо ответа я подошла к одной коробке и попробовала ее поднять. Вполне по силам даже такой невысокой девушке, как я.
– Пустое, миры меняются. Никто не смог ничего объяснить.
Гамов беззаботно покачивался, перекатываясь с мыска на пятку, такой чуждый окружающей его обстановке, что выть хотелось.
Я подхватила ближайшую коробку, черт с ним, с платьем, потом отмою, и пошла на выход.
– Ну прости меня! – раздалось вслед.
– Бог подаст, – проворчала я себе под нос, не выдержав.
– «Остров сокровищ»? – недоуменно проговорил Гамов, в два мгновения догнав меня, и я моргнула. Никогда бы не подумала, что догадается. Ведь есть такая поговорка, я же могла использовать…
– Он говорит вам: «Бог подаст», – да, Роза?
Я могла бы поклясться, что Гамов кусает губы – но смотреть не могла. Слишком много всего. Идти с любимым писателем рядом. Общаться с ним. Сердиться на него.
Ведь прежде, всего несколько лет назад, книги Максима Гамова позволили мне протянуть бесконечную длинноту третьего курса и не свихнуться от всего сразу.
– Хитрый шанс, – подтвердила я кивком головы и поднесла пропуск к замку.
Глава 18
– Неужели паттерн вижу только я?
– Ты такими словами не разбрасывайся! – с задумчивой угрозой проговорил Гера.
Он валялся на полу в обнимку с какой-то папкой – в самом прямом смысле: прижимал документы к груди и, кажется, дремал.
Было далеко за семь вечера. Нина ушла час назад, перед этим стыдливо заглянув в кабинет и поинтересовавшись, не нужна ли нам помощь. На тот момент мы втроем переругивались по поводу прорывов; замахали на Нину руками, и та поспешила скрыться. Арлинова появилась некоторое время спустя. Мы мгновенно приняли вертикальное положение и попытались сделать вид, что по комнате не разбросана сотня архивных бумаг и чертова дюжина стаканчиков из-под кофе. Она обвела кабинет слегка неодобрительным взглядом, бросила барское: «Закроете», – и поплыла прочь.
Голова уже не работала. Новые файлы я читала по нескольку раз и без особого толка.
– Можно пойти на рейд в кабинет Арлиновой, – предложил Гамов, не отрываясь от желтого листа с машинописным текстом.
– Идея отличная, Макс. А завтра – на рейд в увольнение. – Гера наконец-то поднял длинные ресницы и уселся на полу с королевским видом. – Так что за паттерн?
Я провела рукой по волосам, приготовилась говорить, и тут у меня заиграл мобильный. Гамов язвительно полуулыбнулся, не глядя в мою сторону. Не иначе, мстил.
Я перевернула айфон. На дисплее улыбался Лешка, поэтому звук пришлось выключить.
– Паттерн, – повторила я и на мгновение зависла.
– Первый раз звонит? – Гера сладко потянулся, и я испытала почти непреодолимое желание швырнуть в него пластиковым стаканом.
– Может, к делу? – шероховато спросил Макс.
Я фыркнула. И тут мобильник запел снова. Что удивительно – группой Muse и совсем не у меня. Судя по озорной улыбке, Гера давно успел включить беззвучный режим. Гамов вылетел из-за стола и уже на пороге бросил в трубку:
– Привет, Рит, как ты?
Я не сдержала вздоха. Гера сделал хлоп-хлоп ресницами и чуть заметно качнул головой.
– Ненавижу тебя, – буднично сказала я.
– И я тебя, – отозвался он.
Потом мы оба разулыбались.
– Покурить бы.
– Размечтался. Статистику давай тащи.
– Ау, Оливин, я ее сразу принес. Лови. – Гера бросил сложенную вчетверо распечатку прямо в меня.
– Тогда дождемся Максима.
– Дождались, – с порога заявил Гамов. – Начинаем обсуждение?
– Нет-нет-нет! – Туров почти подпрыгнул на полу. – Никаких обсуждений. Знаю я твою страсть к теории. Пускай говорит Оливин. Она все это затеяла, и слово ей.
Я опасливо огляделась по сторонам и даже на всякий случай вышла в коридор. Темно и пусто, то, что доктор прописал. Я не смогла удержать нервного смешка и вернулась.
– Феерические меры предосторожности. – Гера уже почему-то сидел за моим столом.
– Уступи место, иначе сяду на колени.
– Напугала! Иди к Гамову садись.
Я возвела очи горе и вышла на центр комнаты, чувствуя себя совершенно по-идиотски. Платье, каблуки – как будто на докладе.
– В общем, так. Понятия не имею, когда начались прорывы. Архив ФСБ велел приходить на следующей неделе, а вся стоящая информация – у них. Здесь данные только с момента развала Союза…
– Оливин, – перебил меня Гера с легкой укоризной в голосе. – Нельзя ли объяснить для начала, что происходит? А то работала ты, работала, и вдруг – паттерны какие-то, архивы ФСБ, откуда что берется?
Я бросила неуверенный взгляд на Макса. Тот сосредоточенно вглядывался в пожелтевшую бумажку.
– В общем, Гер, если по-честному, то в обычном мире, не твоих книгах, все так и происходит. Работаешь, работаешь, копишь информацию, а потом случается синтез. И анализ.
– Ты мне Гамова тут не выгораживай только. – Гера завел руки за голову и сладострастно зевнул.
– Она не выгораживает, – резко отозвался Гамов. – Что за манеры вообще такие?
– В одной упряжке бежим, детки, – тут же спружинил Гера.
– Раз мы в ней бежим, то… – Я прервалась.
Надо было признаться, но по какой-то загадочной причине не получалось. Язык не поворачивался сказать гадость. Пусть правдивую, пусть выстраданную, пусть опасную… Я просто физически не могла сдать напарника.
– Совсем меня за дурака держите. Я же все-таки известный писатель, любимец критиков, – протянул Гера язвительно.
– Но не публики, – отбрил его Гамов.
– Неправда. – Я нервно заглянула в статистику.
– Всем спасибо за мнения. Так что же случилось в прорыве, что Оливин внезапно взяла полагающийся ей отгул и пошла не куда-нибудь, а на Лубянку?
Гамов кашлянул и все же посмотрел на меня.
– Как бы тебе это объяснить, Гер. Мир начал защищаться.
– Не понял. – Он настороженно приоткрыл глаза.
– Понимать нечего. Мы зашли в прорыв, и мир почти тут же среагировал, обвинив нас во всех смертных грехах и прислав за нами убийц.
– Издеваешься? Я читал отчет перед отправкой.
Я помотала головой:
– Арлинова все переправила, видимо, решив, что с таким развитием событий ваш Степа точно нас прикроет.
– Мир начал защищаться? – Гера принял вертикальное положение и стал переводить взгляд с меня на Гамова и обратно.
Я кивнула.
– Но мир не может защищаться! – Он нервно отхлебнул из моего стакана с кофе.
– Нашел кому рассказывать, – фыркнул Гамов.
– В общем, это только гипотеза. Попав внутрь, мы сразу стали главными героями, события завертелись вокруг нас. Макса подстрелили даже.
– Я такого в жизни не видел, Гер, а сам знаешь, за последние два года с чем только не сталкивались.
– И вправду конец света, – криво заулыбался Гера.
Меня передернуло.
– Не совсем так. В общем, про паттерн, ребята. Из интересного. С начала девяностых прорывы были очень редки, догадываетесь, почему? Издавали что ни попадя, закрепляя мир в нашей реальности. Потом дела пошли под откос. Чем дальше, тем сильнее. В две тысячи пятом впервые было зафиксировано четыре прорыва за год. В шестом – снова четыре. В восьмом – целых семь. Ну а потом, в две тысячи десятом, завертелась вся эта кутерьма. Двенадцать прорывов, шестнадцать. С первого января нынешнего года – двадцать пять штук, не считая позавчерашнего. Паттерн. Чувствуете?
– Да все понятно. – Гамов чуть пожал плечами. – Растет количество неиздаваемого материала, следовательно, растет количество прорывов.
– Но не по экспоненте же! – взвилась я.
– Это не экспонента, – отозвался Гамов, глядя в стол.
– Растет не только число, но и сложность. Ты бы почитал отчеты за две тысячи первый, да что там, даже за две тысячи пятый! – Я раздраженно забралась на собственный стол, и Гера тут же развернулся ко мне.
– Я читал их. Более того, сам закрывал еще за год до того, как ты издалась.
– И что? – Я бросила обжигающий взгляд на Геру. Тот внимательно посмотрел на меня. Понял, хитрец, что поднимать глаза на Гамова мне было никак нельзя.
– Сложность… – Гамов на секунду замер. – Повысилась. Бесспорно. Но это нормально, Роза. Произошел естественный отбор. На Самиздате стали задерживаться приличные тексты. А что-то приличное деконструировать куда сложнее.
– А миры за деконструкторами по какой причине стали охотиться? – спросил Гера, холодно на него глядя. – Настолько усложнились, что собственный разум обрели?
Гамов ядовито хмыкнул и сделал глоток из стакана с кофе:
– Гляжу, вы тут Двойственный союз затеяли.
– Не страшно? – Гера вдруг зловеще перегнулся через стол, и я не нашла ничего лучше, чем пробежать пальцами по его затылку и белой шее. – Не страшно шутить исторические шутки в присутствии историка?
Я не сдержалась и прыснула. Гамов в негодовании замотал головой.
– Оливин права. – Гера вернулся на мое место. – Паттерн наблюдается, да еще какой. Учитывая предсказания небезызвестного нам Нострадамуса…
– Это были индейцы майя, в самом-то деле! – перебил его Гамов. – Вы как дети малые, все время конец света, а вы верите и верите. И верите, и верите.
Гера прокрутился в кресле. У меня почему-то раскалывалась голова, видимо, от жестокого недосыпа.
– Знаешь, Макс, я бы сто раз с тобой согласился. Возможно, даже двести. Если бы только не работал в месте, где люди шутки ради могут за две минуты побывать в десятке реальностей и закрыть каждую из них. Это вообще очень странно, не находишь, что созданные человеческим умом конструкты находятся чуть не в равноправном положении с нашим миром, лезут в него, почти неотличимы от действительности? Ты сам-то во что теперь веришь? Только не говори, что в приземленные вещи и радость исключительно нашего бытия.
– Герман, тебя Катя на свиданиях понимает? – зло поинтересовался Гамов.
– Кстати, по поводу реальностей… – Я осеклась. – Гер, вы все еще встречаетесь?
Туров отчего-то схватился за лоб, вскочил из-за стола и понесся по коридору огромными прыжками. Я только и сумела, что проводить его взглядом и попытаться не уронить челюсть. Еще через мгновение он вернулся, на ходу повязывая шарф и накидывая на плечи пальто.
– Так, все просто прекрасно, увидимся в понедельник и договорим, идею я зафиксировал, реальности усложняются и начинают защищаться. Гамов, довезешь Оливин до дома, даже не отлынивай, понял меня?
Я судорожно считала вероятности, но это было бесполезно. После каждой отбивки оставалась одна, самая глупая и наиболее приемлемая.
– Забыл про свидание, Гер? – сверкнул зубами Гамов.
– Ничего я не забыл! – возмутился Туров. – Довозишь. Ее. До. Дома. Понял?
– Сама дойду, не маленькая, – проворчала я, донельзя расстроенная тем, что многообещающее собрание напрочь сорвалось.
– Шуба за полтора ляма. Гамов, не тупи! – рявкнул на прощание Гера – и вихрем вынесся за дверь.
– Гомеостатическое мироздание, – сказала я.
Гамов вздрогнул и поднял сияющие сине-серые глаза на меня. Могла бы отпрянуть и выбежать вслед за Герой, так бы и сделала.
– Завязывай с чтением мыслей, – нервно проговорил он.
Смысл камнем пошел на дно головы. Опять угадала. Опять тот же контекст. Да сколько можно, честное слово?
– Мы в состоянии разобраться и вдвоем, – надменно выдавила из себя я.
– Вполне. – Макс устало вздохнул. – Купим кофе, отложим часа на полтора неразрешимые противоречия и…
Дальше я не дослушала, потому что экран мобильника, перевернутого, видимо, Герой, на спинку, осветился неизвестными мне цифрами. Начинались они, правда, с префикса Великобритании.
– Подожди, – кивнула я Гамову. – Сейчас все будет. Похоже, агент Ноулз жаждет общения.
Глава 19
Только влетев обратно в кабинет, я поняла, что совершила фатальную ошибку. Гамов тут же вскинул на меня свои прекрасные глаза. В этот момент я осознала, что судорожно хватаю ртом воздух и вот-вот разревусь, впаду в истерику, начну топать ногами и орать. Просто орать.
Надо было продышаться в коридоре, зайти спокойно внутрь, взять вещи и уехать. Надо было. Все надо было по-другому. Однако я вбежала в кабинет, к Гамову, лишь только повесила трубку. Оставался один вариант – отвернуться к стене, взять себя в руки, самым титаническим из усилий…
Гамов вскочил из-за стола и, уронив кресло, бросился ко мне. Я отпрянула назад, пытаясь осмыслить и переварить.
– Оливия? – спросил он, и в меня как будто пуля попала. – Что случилось? Что стряслось, быстро говори. Быстро, слышишь меня?!
Я помотала головой. Два скудных солнца в моем скудном мире. Забавно.
– Что с Эйданом? Или это не Эйдан? – Гамов навис надо мной, скрестив руки на груди, видимо, не зная, что делать.
Хотелось ответить так, чтобы он запомнил навсегда. Хотелось припечатать, уничтожить его, растоптать, но ничего не вышло. Вместо этого я проговорила с трудом:
– У папы инфаркт, – и разрыдалась.
Прямо со всей чертовой тушью, подводкой, со всей этой красотой на лице. Взахлеб, так, что, конечно, не осталось ни единого шанса на сердце Гамова, кто влюбится в девчонку, у которой по щекам бегут черные слезы.
Но Гамов, чертов Гамов почему-то понял, наклонился – и обнял меня, изо всех сил прижал к себе, загородил руками от мира, защищая и не делая попыток успокоить. Не делая попыток съязвить, сказать, что это не его дело, или начать задавать дурацкие вопросы.
Я рыдала очень долго, до сладкого изнеможения, пока не наступил такой момент, когда плакать больше не хотелось, и я просто остановилась, пришла в себя. Под ладонями и везде был теплый, горячий Гамов, нос забавно скользил по его шее. Сильный, большой, сладкий Гамов.
Воспоминание о звонке обожгло стыдом, и я наконец отстранилась, но не отпустила его. Просто положила ладони на грудь и снизу вверх заглянула в глаза. Как два озера, утонешь, если не перестать смотреть. Сосредоточенный, порывистый, озабоченный.
– Что с ним?
Я замотала головой, отгоняя наваждение, отстраняясь еще на шаг. Взяла себя в руки. Подумаешь, рыдала только что у него на груди. Дышала в шею.
– Что с ним, Лив?
Настойчивый и мягкий одновременно, Гамов положил ладонь мне на щеку и стер большим пальцем остатки слез. Я растерянно хлопнула мокрыми, чуть прилипающими друг к другу ресницами, удивилась интимности жеста, вся задрожала и опять потерялась в его взгляде. Потом мотнула головой в последний раз и сделала резкий шаг назад.
– Инфаркт. Мне надо ехать.
Развернувшись к столу, я поняла, что совсем не понимаю концепта слова «ехать». Наверное, для начала нужно было взять сумку, потом дойти до шкафа и вытащить оттуда шубу, потом мчаться в аэропорт. Такой порядок действий верен? Я сглотнула и судорожно оперлась на стол. Комната плыла перед глазами, и сил хватало только на то, чтобы стоять и смотреть на стену, раз за разом вдыхая и пытаясь не разучиться это делать.
Гамов развернул меня за плечи:
– Он жив?
– Д-да.
– Просил быть?
– Д-да.
– Сам звонил?
Я недовольно дернула рукой. Пристал, в самом деле. Не дает девушке спокойно умереть в собственном кабинете. Почти что в бою.
– Лив! – Гамов сделал большие глаза, рисуя, по всей видимости, жест с меня.
– Макс! – передразнила я.
– Отвечай.
Только позавидовать его терпению. Давно бы себя убила на его месте и ушла. Чего еще я могла добиваться? Одиночества, полного, беспросветного одиночества, момента, когда ты говоришь себе, что это дно. Что ты на дне, а вокруг никого. И никого никогда не будет. Что ты живешь в одиночку и дохнешь тоже в одиночку. Что шанс есть только у тех, кто не научился жить один. Кто не самодостаточен. Именно он, вполне возможно, сдохнет не в одиночку, а окруженный себе подобными, льющими слезы над конечностью своего существования. Но разве это важно для умирающего? Он видит слезы, он чувствует эмпатию, и на один долбаный миг ему становится не так страшно.
Но когда ты понимаешь, что один, а вокруг – пустота, откуда-то всегда берутся силы идти дальше. Наверное, просто не хочется сдохнуть прямо сейчас.
Я подняла глаза. Гамов никуда не делся, но узор из прозрачных нитей, плотно окутывавший нас еще несколько мгновений назад, испарился, растаял в воздухе. Живешь в одиночку, Лив, и дохнешь так же.
– Звонил не он.
Я перегнулась через стол, схватила сумку, сетуя на себя за допущенную слабость, потом прямо по бумагам рванула к шкафу.
– Звонила его ассистентка. Сказала, что у него инфаркт, выслала адрес больницы, на тот случай, если я захочу приехать. Знаешь, Макс, я отлично с ней поговорила. Даже виду не подала, что волнуюсь.
Шуба легко легла на плечи. В последней фразе что-то было не так, но раздумывать не приходилось.
– Хорошо, что наличка есть, – к чему-то сказал Гамов и, схватив пальто, потащил меня за руку по коридору.
Только садясь в машину, я вспомнила, что английский паспорт преспокойно лежит дома.
– Черт, Максим, надо на Чистые. Интересно, если я прямо сейчас закажу такси, через сколько приедут?
За лобовым стеклом сказочно светили фонари, шел крупный, хлопьями, снег, невысокие домики подмигивали, манили теплом и нереальностью происходящего. На один миг мне отчаянно, невыносимо захотелось оказаться в придуманном мире, где с демиургом в джинсах за двести баксов никогда ничего не случается, где он получает все, что захочет, стоит только протянуть руку, где любовь и друзей можно заиметь просто так. Подойдя познакомиться. Или выбрав подходящую модель друга на страницах шикарного каталога. А потом точно, на века, до кожаного переплета. Не предаст и не отступится. И ты об этом знаешь, а еще вы оба живете вечно. Потому что концовки вам никто не прописал, а деконструкторы – да в гробу я видала этих деконструкторов.
Где-то далеко и в то же время невыносимо близко щелкнул застежкой ремень, и меня вдавило в кресло. Гамов, дурацкий Гамов забеспокоился и пристегнул собственноручно.
– Вот что, Лив. Я веду. А ты ищи быстро-быстро ближайший рейс до Лондона.
Я зачарованно кивнула.
– Слышишь меня? Достала айфон, быстро, зашла на «Энивей Энидей» и ищешь. Прямо сейчас.
– Максим, у меня паспорта нет, – отозвалась я, все еще околдованная идеей.
– Едем к тебе, потом в аэропорт. Думаешь, почему про наличку сказал?
Не глядя на меня, Гамов вжал в пол педаль газа, и мы рванули с места, как укушенный за хвост дракон. До дома донеслись за минуту.
– Одна нога здесь, другая там.
Я послушно кивнула, выбралась из машины, и тут порыв морозного ветра как будто толкнул меня в грудь: «Девочка, папа умирает». Я тряхнула волосами и помчалась наверх, перепрыгивая ступеньки; едва сумела открыть квартиру, впопыхах что-то разбила, но все-таки достигла пункта назначения: большого трюмо с документами. Диплом, право собственности, свидетельство о смерти (тут когтистая схватила меня за сердце, неужели не успею, неужели, как к бабуле, не успею?), вот же он, уродливый синий документ. Бегом вниз.
В машину я вломилась почти силком, запрыгнула внутрь, сразу пристегиваясь.
– Проверил. Ближайший в двадцать один сорок из Домодедова.
Я повернулась к нему, невероятно расстроенная, чувствуя, как сердце падает вниз:
– Не успеть.
– Лив, – Гамов робко улыбнулся. – Говорю же, хорошо, что есть наличка.
С этими словами мы стартовали еще быстрее, чем в прошлый раз, и через невероятно короткое время летели по полупустой Москве на скорости сто двадцать.
– Убьемся же, – протянула я.
Гамов только хмыкнул в ответ, и я впервые обратила внимание на то, что он не снял перчатки, да и руль держит как-то странно.
Мы резко повернули направо – так, что шины завизжали, и машину слегка крутануло.
– Не успеем.
– Кстати. – Гамов все так же сосредоточенно смотрел на дорогу. – Айфон. В правом кармане джинсов.
Я собралась покраснеть, как малинов цвет, но тут мы с размаху затормозили перед взявшейся из ниоткуда вереницей машин, и он вытащил телефон сам. После чего, не успела я ахнуть, развернулся через две сплошные и был таков.
– Что делать-то?
– Код – семь пять пять шесть. В телефонной книжке находишь Макса.
Я послушно разблокировала тяжелый аппарат. Глаза резануло: на экране, конечно, была красавица Рита, обнимающая Гамова за шею.
– Набрала? – нетерпеливо спросил он, петляя неизвестными мне дорогами и переулками. – Ставь на громкую связь.
Я так и сделала. Потянулись длинные гудки, потом трубку сняли.
– Ма-а-а-акс, – раздался из динамика приятный мужской голос. – Какими судьбами?