Будь со мною нежен Крамер Киран

Глава 2

Итак, приступ паники случился прямо на глазах у Харрисона. Ах как досадно! Тру даже расплакалась, но это были слезы слабости и огорчения. Эти «неприятные эпизоды», как называл их доктор, невозможно предугадать. И каждый раз, когда случался очередной, – она была уверена, что еще немного и умрет. Она должна была просто дышать, чтобы остаться в живых, и на этот раз не стала зацикливаться на том, что произошло, – Харрисон видел ее и не в таких ситуациях. Тру вспомнился случай, когда она надела белые туфли до Пасхи или, еще хуже, когда добавила говядину в салат с цыпленком, которым так гордилась ее мама. Ей надлежало испытывать смущение, а она даже не покраснела. Да и с чего ей, собственно, краснеть?

Сейчас Харрисон выглядел как взъерошенный Бред Питт после разгульной ночи в каком-нибудь сомнительном заведении. Она смотрела на него и представляла, как его кулак врезается в скулу подвыпившего парня, и тот летит через стол, уставленный пивными кружками, вперемешку с покерными фишками и игральными картами.

Поймав ее взгляд, он вскинул бровь, стряхнул песок с обложки книги и протянул ее Тру. Она заметила тонкую вертикальную морщинку у него на лбу, прямо над носом, и поняла, что больше не может лгать себе. Втайне она была потрясена, что этот болезненный приступ увидел именно он, не репортер из «Энтертейнмент уикли», а мужчина, тот самый, который когда-то – ей было восемнадцать – довел ее до умопомрачительного экстаза. Ей было не по себе, оттого что она абсолютно потеряла контроль над своими чувствами, как и тогда…

Он так и остался единственным…

Да, именно так. Потому что такого никогда не случалось с Дабзом. Он не замечал, а Тру не придавала этому значения и пользовалась вибратором, пусть он и жалкая замена того, что должно происходить в реальности. Только реальность с Харрисоном можно назвать случайностью – это как семидесятипятипроцентная скидка в обувном магазине в тот самый день, когда собака сжевала твои самые лучшие туфли. Вполне непредсказуемая ситуация.

– Ты уверена, что не хочешь выпить? – ворвался в ее размышления голос Харрисона. – Может, сделаем маленькую остановку и выпьем пива?

– Нет, спасибо. – А то будет как в кино: после скандала в баре он наверняка поцелует девушку, прижав к стене, и его длинные золотисто-каштановые волосы, словно завеса, скроют их от чужих глаз.

– Тогда колу?

– Пожалуй… хотя… – Капелька пота нависла у нее над бровью, и она быстро смахнула ее. – Тебя обязательно кто-нибудь узнает, и тогда полетят в воздух куриные наггетсы, а матери поспешат засунуть детей в игровые комнаты, чтобы пообщаться с тобой. Я в порядке, Харрисон, спасибо.

– Надеюсь.

Он надел солнечные очки, а она подумала: «Больно, действительно больно смотреть на него – до того хорош!» – и опустила взгляд на свою книгу.

– Терпеть не могу, когда загибают уголки страниц или скручивают переплет в трубочку.

Харрисон пожал плечами:

– Тогда засунь ее назад под платье.

– Да, так и сделаю. – Тру понимала, что выглядит занудой, но стоит ли обращать внимание?

Тру внимательно посмотрела на него и засунула потрепанную книгу в вырез платья. Не очень удобно: как будто гиря повисла между грудями.

Лучше бы это была рука, большая теплая мужская рука.

– Вот так. Прекрасно. – Она опустила плечи и постаралась вернуться мыслями к Дабзу. У всегда чисто выбритого и обладающего всевозможными талантами и достатком Дабза были, увы, холодные руки. Но это у него наследственное от матери – Пенн Уэринг, представительницы пуританской части семьи.

– Через несколько лет печатные книги исчезнут – их заменят электронные, – сказал Харрисон и придержал дверцу, чтобы Тру могла сесть.

Она скользнула внутрь и взглянула на него. Как о многом хотелось расспросить… Как он живет, дерется ли, как раньше…

Много ли девушек перецеловал, с тех пор как уехал из Бискейна.

– Я отвезу тебя домой. – Усевшись на обитое кремовой кожей сиденье, он дал задний ход.

– Спасибо. – На долю секунды Тру почувствовала свою вину, но тут же сказала себе, что это его идея – отвезти ее домой.

Харрисон включил радио, но тут же выключил, потому что передавали его последний хит «Перекусим, детка…».

– Сексуальная вещица, – заметила Тру.

– Угу.

– К тому же забавная. – Как сам Харрисон, харизматичный и жутко сексуальный. Да, именно такой. А еще – восхитительный. – А часть о «Фиг-Ньютоне»[1] – вообще обхохочешься.

– Ну да.

Тру забыла, что он вообще не получал от нее комплиментов.

– Как тебе пришло в голову такое?

– Ты действительно хочешь знать?

– Конечно.

Он усмехнулся и покачал головой.

– Как-то мне никак не удавалось заснуть. Тогда я встал, взял пригоршню печенья «Орео» и пакет молока. И представляешь, просто поплыл… – Он щелкнул пальцами. – Сидел на кровати и пел:

подхватила Тру.

Его бархатный голос обволакивал Тру своей нежностью.

– Надо же… – Она коротко вздохнула. – Что называется, прямо из первых уст…

Харрисон усмехнулся.

– Считай, что это твой день.

Ее сердце стучало как сумасшедшее.

– Вчера я слышала, как какие-то ребята ее пели, – даже скорее не пели, а орали во все горло, – выходя из воскресной школы.

Харрисон достал из-под сиденья пачку газет.

– Некоторые видят в этом нечто непристойное, но это не означает, что песня не может доставлять радость. Впрочем, ты никогда этого не понимала.

Тру почувствовала, как лицо ее вновь заливает краска.

– Я не понимала? – Или он забыл? В ту ночь на пляже она двигалась вдоль его тела вверх и вниз, как стриптизерша на шесте, и испытывала такую радость, что самой было страшно.

Харрисон поправил зеркало и повернулся к ней.

– Неприятие исходило от тебя невидимыми волнами. От тебя и твоей мамы. Прямо-таки отторжение всего остального мира.

– Глупости! – Тру снова почувствовала эту старую трещину между ними. Подумать только, столько лет прошло, а ничего не изменилось! И от этого ей стало грустно. – Я радуюсь, когда есть повод, Харрисон.

Или хотела бы радоваться. Разве он не видел тогда, насколько ее жизнь привязана к одному месту? И не было никакой возможности что-либо изменить – ну, может, за исключением той единственной ночи в дюнах на Палм-Бич, которая так и осталась единственной. Остывший песок, полная луна, плывущие облака, его волосы, жесткие от соленой воды, ее выпускное платье, отброшенное в сторону как нечто лишнее…

Это было прекрасно.

– Мне нравится «Перекусим, детка…». Очень. Как, собственно, и многим. Ты вполне можешь с ней взять главный приз на фестивале музыки кантри.

– Спасибо.

Харрисон отвернулся и уставился в окно со своей стороны.

Можно представить, сколько комплиментов он выслушал за свою жизнь. Не счесть. И в конце концов, к этому привыкаешь. Но Тру была совершенно безнадежна в вопросах лести. Да и не только в этом. Не умела готовить печенье – вечно подгорало. И часто бывала нетерпелива. Чем тут гордиться?

– Я успею домой к пяти? – спросила она, надеясь отвлечь от хандры, которая, казалось, охватила его.

– Раньше. Мы будем там без четверти четыре.

– Без четверти четыре? – Тру не верила своим ушам. – Нет, ты не сможешь…

Дальнейшее потонуло в реве мотора, когда спортивный автомобиль резко взял с места. Механика. Ни один местный парень не ездил на автомате. Они все учились водить на тракторе, как, между прочим, и Тру.

– Я знаю все дороги внутри штата, – сказал Харрисон. – Папарацци никогда нас не найдут.

– А ты уверен, что ищут?

– Они всегда ищут.

И все же машина лучше, чем самолет, успокаивала себя Тру, когда они сделали поворот, не снижая баснословной скорости. И потом, не может же случиться два приступа подряд.

Во всяком случае, она надеялась на это.

– Ты как, в порядке? – отвлек ее от размышлений голос Харрисона.

– Ой, прости, задумалась Да, все прекрасно. Просто у нас сегодня предсвадебный прием в семь часов в Чарлстоне, так что мы должны выехать в шесть, а мне еще нужно время, чтобы уложить волосы.

– Не волнуйся, доставлю вовремя. Хотелось бы узнать, как там, в Бискейне, но тебе, наверное, нужно подремать.

– Нет, не нужно.

– Может, все же попытаешься?.. – Он мельком взглянул на нее. – Ты выглядишь усталой – даже голос едва слышен. Закрой глаза и расслабься, – ехать еще долго.

– Попробую, – согласилась наконец Тру. – Но буквально на пару минут – не могу спать в машине.

Она положила руку на подлокотник, демонстрируя шикарный французский маникюр, который в кои-то веки позволила себе, и закрыла глаза.

Глава 3

Восемнадцать лет назад Тру сидела на крыльце со своим отцом. Это было ее второе любимое место, а первое – оплетенная жимолостью беседка в трейлер-парке «Рай песчаного доллара»,[4] где она обычно встречалась с Харрисоном, своим лучшим, хотя и тайным, другом. Они познакомились под навесом у аптеки Уайта. Мистер Уайт никогда не прогонял заходивших к нему ребятишек, даже таких сорвиголов, каким был Харрисон, который никогда не имел ни гроша в кармане, чтобы купить сладости.

– Пора, именинница, – позвала мисс Ада, выговаривая слова с протяжным южным акцентом. – Время праздничного обеда.

Это был юг, здесь ленч назывался обедом, а слово «ужин» предназначалось для вечерней трапезы. Тру радовалась, зная, что ее ждут сандвичи с сыром, овощи в сладком маринаде и картофельные чипсы.

– Оставьте нас еще на минутку, мисс Ада, – попросил отец домоправительницу. – Я должен сказать моей девочке что-то очень важное. Ей сегодня исполняется десять – достаточно, чтобы кое-что узнать.

У отца был тот же южный выговор, что и у мисс Ады и Хони. И пусть мисс Ада была черная, а они белые, это не имело значения: родились они и выросли на юге и слова у них тянулись как ириски, завивались как дымок и обладали медлительностью соленой воды залива. Когда Тру прислушивалась к разговорам, их язык казался ей волшебным. Здесь люди говорили «лоо-дка», вместо «лодка», «фоод», а не «форд». И не просите их произнести иначе, ничего не выйдет.

– Вы лучше побыстрее произнесите свой тост, Чарли Мейбенк. – Мисс Ада знала отца Тру, когда тот был еще ребенком. – Девочке не терпится опробовать новый велосипед.

– Хорошо. – Отец поднялся со скамьи, на которой они сидели, и направился в дом вверх по ступеням. Тру шла за ним. На мгновение остановившись, он окинул хозяйским взглядом окрестности за домом и сказал: – Ты обладательница уникального кусочка земли, – и это лучше любого подарка, который мама могла бы купить тебе на Мейн-стрит.

– Я знаю, папа. – Широко распахнутыми глазами Тру смотрела на сверкающее водное пространство залива Бискейн. Коричнево-зеленые заросли тростника, ограждавшие его воды, хранили необыкновенные сокровища: маленьких крабов, лечебную грязь, крапивник и чертополох. – Моя любимая его часть – вода. Обожаю смотреть, когда приплывают дельфины.

– Я тоже, малышка. – Он положил руку ей на плечо. – Ты знаешь, почему он называется «Бискейн»?

– Нет.

– Много-много лет назад у залива жила одна старая женщина племени сиви и угощала матросов, которые оказывались в этих краях, сухарями.[5]

Харрисон говорил, что он на одну шестнадцатую сиви. Они даже в «Раю песчаного доллара» придумали игру, где он был воином сиви, а она – принцессой этого племени.

– Время шло, – продолжал отец, – и уже другая женщина, на этот раз из поселенцев, угощала матросов сухим печеньем, приготовленным по собственному рецепту. Но все равно все началось с той женщины сиви. Поэтому залив и был назван в ее честь.

– Я люблю бисквиты Хони, – сказала Тру.

– Не только ты – мы все любим, – рассмеялся отец. – Но ты знаешь, как она дорожит своими рецептами? Ты должна так же дорожить этой землей. Не дай ей прийти в упадок. И сохрани имя Мейбенк. Я знаю, ты выйдешь замуж, но Мейбенк останется твоим первым именем, правда?

– Да, сэр… папа. – Тру подозревала, что он хотел бы иметь сына. – Мне все равно, что скажет мой муж. Я всегда буду Тру Мейбенк.

– Нет, нет, нет! – воскликнул отец. – Как воспитанная девушка ты возьмешь фамилию мужа. Может быть, ты будешь Тру Мейбенк Уэринг. Выйдешь замуж за Дабза и соединишь наши семьи, а мы с мамой будем гордиться тобой.

Тру всегда старалась быть послушной. Ей было жаль отца. Так уж получалось, что ему попадались одни строптивицы. Он называл Хони безумной старой девой, так как она отказывалась «успокоиться и вести себя прилично» – любимая фраза мамы.

Но мама тоже, оказывается, не была образцом добродетели. Как раз на прошлой неделе Тру слышала, как отец и мама громко спорили поздно ночью. Отец узнал, что их второй ребенок, то есть ее младшая сестренка Уизи, вовсе не его дочь. Папа говорил маме, что она позорит имя Мейбенков, но мама отвечала, что он сам виноват, потому что женился на ней из-за денег, а потом словно забыл о ее существовании. Папа плакал. И мама тоже. И оба говорили, что им очень жаль, и потом папа повел маму на заднее крыльцо, где обнимал ее и говорил: «Хелен, любовь моя». Тру не знала, что было потом, но тоже плакала, сидя на ступеньках.

На следующее утро Тру обо всем расспросила Аду, и та сказала, что папа недоволен, потому что другой мужчина помог маме забрать Уизи из детского магазина. Все это было давно, заверила ее Ада, так что нечего и вспоминать. Но Тру в свои десять лет уже прекрасно знала, что детей не берут в магазине.

Чуть нахмурившись, отец смотрел на нее.

– Уэринги и Мейбенки – два самых старых рода в окрестностях Бискейна. И ни разу не породнились.

– Почему, папа?

Тру не особенно нравился Дабз: она считала его ябедой. Однажды, будучи у них в гостях, она стащила со стола ломтик ветчины до того, как их позвали к воскресному завтраку, и он нажаловался кухарке. И все потому, что она утопила его линкор и обыграла в результате в «Морской бой».

– Соперничество, – сказал отец. – Никто из нас даже не влюблялся. Никаких историй о Ромео и Джульетте. Но сейчас трудные времена. Мы можем потерять все, за что боролись все эти долгие двести лет. Чтобы выстоять, нам надо объединиться, и вы с Дабзом могли бы стать прекрасной парой.

– Но, папа, мне всего десять лет! И Дабзу тоже.

– И что? – Он вытащил из кармана сигару и зажег. – Ты просто держи его в голове. Вы и оглянуться не успеете, как станете взрослыми.

– Да, сэр.

После этого отец разговаривал с Тру на крыльце в каждый день ее рождения. Когда ей стукнуло двенадцать, она стала носить лифчик, хотя надобности в этом не было, и еще купила блеск для губ в аптеке Уайта и спрятала в потайном кармашке своей сумочки. Она почти стала женщиной, особенно теперь, когда Харрисон поцеловал ее – прямо в губы – не более чем три дня назад. И это было не похоже на те поцелуи, которыми они обменивались раньше, когда разыгрывали свадебную церемонию между воином и принцессой племени сиви в беседке, увитой жимолостью. Она не знала, почему вдруг все так резко изменилось между ними, знала только когда: в тот день она наблюдала за ним, и его профиль внезапно ее ошеломил. Ничего прекраснее она не видела в своей жизни. Когда он повернулся и улыбнулся ей, сердце Тру буквально остановилось, и секунду она не могла дышать.

Она влюбилась. Влюбилась до безумия. И как только смогла удрать из дому, встретилась с ним на причале. У него был для нее подарок ко дню рождения.

А сегодня отец сказал:

– Шериф был в «Раю песчаного доллара».

– Да? – Сердце Тру ускорило свой бег.

– И сказал, что видел тебя там. – Голос отца был необычно низким.

– Я… я там иногда играю. – Но Тру знала, что маме это не понравится. Ни капельки.

– Ты больше не будешь ходить туда, да? Тебе повезло, что мама не знает.

– Но, папа…

– Шериф сказал, что с тобой был молодой Гембл. Это следует прекратить немедленно.

– Почему? – Тру почувствовала, что все ее нутро дрожит. Шериф видел, как они целовались? – Харрисон мой лучший друг.

– Хватит! – нахмурившись, бросил отец. – У тебя предостаточно друзей из хороших семей. Его отец арестован за контрабанду и просидит в тюрьме по меньшей мере пару лет.

Глаза Тру наполнились слезами.

– Пра… правда?

– Да, что и говорить, печальная история. – Отец покачал головой. – Ему непросто выпутаться из нее.

А что же будет с коллекцией, которую Тру хранила в беседке, а Харрисон называл ненужным хламом?

– Если мать узнает, что ты была там, тебя отправят в интернат на следующий же день, – сказал отец пугающе спокойно. – Так и будет, не сомневайся.

– Я не хочу в интернат. – Тру и в страшном сне не могла увидеть такое. Оставить дом? Оставить Бискейн и все, что ей дорого? Никогда.

– Я тоже этого не хочу, – чуть мягче произнес отец. – Но с Уизи масса хлопот. Да и с Хони не легче. Твоя мама в постоянном стрессе из-за них. И еще ты… Да она просто не выдержит. Мне необходима твоя помощь, маленькая леди. Ты ведь тоже хочешь, чтобы в доме был покой и порядок?

И Тру могла сказать, что это именно так, не пустые слова. Когда отец смотрел на нее, в его глазах было столько печали.

– Да, с-сэр.

Она никогда прежде не видела отца таким встревоженным. Ее потрясло, что отец думает, будто бы двенадцатилетняя девочка может справиться с такой задачей. Но, может, она сумеет? Надо постараться.

И в этот момент Тру стала взрослой.

Он похлопал ее по плечу.

– Хорошо, милая. А теперь веселись.

Тру пыталась улыбаться, но ее сердце было разбито. Это был худший день рождения за всю ее жизнь. А Харрисон? Бедняга! Ему еще хуже. Что может быть страшнее, чем узнать, что твой отец сидит в тюрьме? Он даже виду не показал, когда говорил, что у него есть для нее подарок.

И наконец, в тот день на крыльце Тру поняла все. Все эти дни рождения устраивались не для нее: это было лишь напоминание ей об обязанностях перед семьей Мейбенк. Именно поэтому она той же ночью написала записку Харрисону, что больше никогда не будет встречаться с ним в «Раю песчаного доллара», и слезы текли по ее щекам.

«Я надеюсь, ты поймешь. Моей семье нужно, чтобы я стала взрослой».

Тру добавила еще несколько строк, затем, скатав записку в шарик, хотела засунуть в ящик Харрисона в школе, но кругом было полно народу. Тогда она подкараулила Гейджа, брата Харрисона, и попросила передать записку, как только тот придет домой, тысячу раз заставив пообещать, что он выполнит поручение. Это все, что она могла сделать.

Глава 4

Несколькими секундами позже резкий толчок разбудил Тру, и она выпрямилась на сиденье, беспомощно моргая, не понимая, где находится, но затем увидела Харрисона и почувствовала, как книга давит на грудь.

Что это… Атланта осталась далеко позади?

– Ну как? Тебе лучше?

Его профиль был словно высечен на монете – монете из коллекции «Сексуальные мужчины».

– Намного лучше. Спасибо.

Она и Харрисон Гембл рядом! Да, это удача… Если бы можно было сейчас связаться с Франклин Минт,[6] то в следующем году журнал «Пэрейд» добавил бы целую страницу, что принесло бы кучу денег.

Но, слава богу, ей больше не нужно беспокоиться о деньгах.

Тру выпрямила спину и села поудобнее.

– Не могу поверить, что я… – Они как раз проезжали по знакомой роще дубов. – Постой-ка! Где мы? В Бискейне?

– Ну да. – Он довольно усмехнулся.

– Я спала? Все три часа?

– Спала открыв рот. Даже всхрапнула пару раз.

Господи! Какой ужас – с открытым ртом… Еще эта книга давила на грудь, поэтому Тру поторопилась вытащить ее. Это было не очень изящно, но что делать?

Харрисон хихикнул, совсем как мальчишка с юга, – и хихиканье это скорее напоминало гогот.

– Южанин! – бросила она.

– И горжусь этим! – улыбнулся он.

– Высади меня на Мейн-стрит – дальше я пешком. – Зачем ему смотреть на ее дом? – Я не думала, что ты подвезешь меня прямо к Мейбенк-холлу.

– Ты все еще живешь там?

– Угу.

– Хорошо, это не так далеко. Между прочим, что означает знак, мимо которого мы проезжали? «Кооперативный сбор помидоров через две мили»? Это ведь все ваша земля. Не могу представить, чтобы твоя мама могла позволить себе такое.

Тру передернула плечами.

– Кооперативное фермерское хозяйство.

– Никогда не подумал бы, что Мейбенков могут волновать подобные вещи.

– Я скажу, что меня волнует, – отозвалась Тру, нахмуривштсь. – Суперзвезда появляется здесь и распугивает всех покупателей. Кроме того, твой брат Гейдж живет в другой стороне.

– Ну да. От тебя до его дома всего пять минут, – усмехнулся Харрисон. – Я отвезу тебя домой и в награду получу самые спелые помидоры, идет?

– Ну может ли быть иначе? Ты всегда все делал по-своему, – вздохнула Тру. – Но я должна сказать кое-что, прежде чем мы продолжим разговор.

– Давай!

– Вспомни, что первая песня, которую ты написал, была обо мне. Я думаю, это сделало тебя звездой.

– Ты хочешь сказать, что своим успехом я обязан тебе? Потому что много лет назад ты послала меня ко всем чертям и разбила мое юное сердце?

– Нет. – Тру помолчала. – Да. Немножко. Правильно?

– Нет.

– Не обидишься, если я попрошу тебя о маленьком одолжении?

Харрисон присвистнул.

– Прости, но ты уже получила некую компенсацию, мисс Мейбенк. Разве твой мир не сладкий чай и воскресный ужин с цыпленком, сервированный на фарфоре времен Джорджа Вашингтона и Войны за независимость?

Она не стала оспаривать его слова.

– Я просто подумала… раз уж так случилось, что ты здесь, не мог бы ты… простить и забыть?

– Эй, мы больше не в школе, – усмехнулся Харрисон. – Стоит ли говорить об этом?

– Спасибо. – Для нее это все еще было очень важно. Тру думала об этом и переживала из-за того, что случилось тогда после выпускного. – То есть, если наши пути разошлись, ты не станешь ворошить старое? Особенно то, о чем не знает никто?

Он приподнял бровь.

– Думаю, нет такого человека в Бискейне, который не догадывался бы, что в ту ночь на пляже мы не только прогуливались. Черт, девушка, на следующий день я должен был приехать за тобой на белом коне. Я приехал, только на потрепанном синем пикапе, но ты мне отказала. И получила то, что получила, стараясь быть принцессой, мисс Очарование.

Проехав мимо знака с гигантским алым помидором, Харрисон свернул на проселочную дорогу, ведущую к Мейбенк-холлу. Утренний свет заливал все вокруг, распространяя блаженство и негу, синие островки лаванды благоухали, аромат был такой сладкий, что Тру на какой-то момент успокоилась и забыла о том, что совершенно выбита из колеи.

Харрисону это никогда не грозило. Он делал то, что хотел. И знал не только свою собственную душу, но и умел заглянуть в душу другого.

– Дабз не знает, – сказала Тру. – Думает, что ты просто проводил меня домой тогда, после выпускного, и я…

– Он не настолько наивен, – перебил ее Харрисон.

– Моя мама встретилась с его матерью на следующий день.

– Значит, тебя прикрыла мама?

– Она не хотела, чтобы наши семьи рассорились. – Тру не любила вспоминать, в каком отчаянии пребывала тогда ее мать. – Дабз не винил меня за то, что оставила его в ту ночь, да и на тебя тоже не злится.

– Мне наплевать, злится он или нет. И потом, разве это имеет какое-то значение сейчас, когда прошло столько лет?