Америка: каким мир был бы без нее? Д’Суза Динеш

Глава 5

План

Наша главная задача — воспринимать мир таким, как он есть, а не таким, каким мы хотели бы его видеть.

Саул Алински. «Правила для радикалов»[53]

К концу 1968 г. дух шестидесятых в политике был полностью исчерпан. Радикалы еще не догадывались, что страна отвернулась от них. В Калифорнии, на духовной родине шестидесятых, губернатором стал Рональд Рейган. Потом он был переизбран на второй срок. Рейган открыто насмехался над хиппи, отмечая, что они «выглядят, как Тарзан, ходят, как Джейн, и пахнут, как шимпанзе Чита». Когда радикалы окружили губернаторский лимузин Рейгана, демонстрируя плакаты с надписями «Будущее за нами», тот нацарапал на листке бумаги и прикрепил его к ветровому стеклу: «Я продам свои облигации».[54]

В 1972 г. поддержанный радикалами Джордж Макговен стал кандидатом в президенты от демократов, однако потерпел сокрушительное поражение от Ричарда Никсона, который шел в президенты, обещая уделять внимание закону и порядку, насаждаемому самыми суровыми мерами, и подчеркивая свою антисоветскую позицию. Демократическую партию окрестили тогда «партией наркотиков, амнистии и абортов». Знаменитый «Уотергейт» дал демократам неожиданную отсрочку, но даже она оказалась кратковременной, и в 1980 г. Рейган выиграл президентские выборы, задержавшись на этом посту два срока. Он привел Соединенные Штаты в новую эпоху консерватизма, длившуюся четверть столетия.

Если радикализму шестидесятых суждено было воскреснуть в новой форме, ему нужны были новые лидеры. Для возвращения этой основы в жизни нужна была новая стратегия. Для разработки стратегии требуется стратег, который должен быть человеком необычной проницательности. Он должен встретиться лицом к лицу с обломками шестидесятых — с миром без шор и иллюзий. Он также обязан не терять из виду мечту шестидесятых — идеальный мир его представлений — и работать над сокращением пропасти между сегодняшним состоянием и возможным будущим. Отложив сентиментальность, он должен отказаться от неэффективных подходов шестидесятых, но при этом сохранить идеалы этого движения, и взять на вооружение новые, более успешные для нового времени методы. Такой человек должен стать жестким, хитрым, готовым к обману. Одновременно ему надо быть как идеалистом, так и не уступающим Макиавелли практичным циником. Более того, он должен быть терпеливым, чтобы его план можно было применить в подходящее время. Возможно, он не дожил бы до осуществления своих проектов, но, со временем, мог бы обучить последователей, которые воспользуются его стратегиями и привнесут их общие идеалы в высшие коридоры власти. Такой человек, если бы он существовал, был бы последней надеждой 1960-х гг. И такой человек нашелся.

Это Сол Алинский, родившийся в Чикаго в 1909 г. Его родители были иммигрантами, евреями из России. Он посещал Чикагский университет, где получил степень по археологии. Во время Великой Депрессии Сол увидел, что «археологи нужны не больше, чем конные экипажи». Он изучил криминологию в магистратуре, но затем стал профсоюзным организатором, работавшим в трущобах Чикаго. Он создал «Фонд индустриальных районов» и сеть организаций активистов, которая вскоре распространилась и на другие города. Со временем Алинский сменил профсоюзную деятельность на работу с бедняками и обучение их тому, как получать политические льготы и денежные пособия от государства. В конце шестидесятых — начале семидесятых Алинский разработал детальную стратегию социальных преобразований. Он сделал это в ответ на попытки Ричарда Никсона добиться расположения среднего класса — по определению Алинского, «молчаливого большинства».

Когда Алинский боролся за лучшую жизнь для бедняков и тех, кто оказался внизу социальной лестницы, сам он вел вполне обеспеченную жизнь. Он любил хорошую еду, вино, отличные сигары и гольф. Его любимым местом был калифорнийский Кармель, где в 1972 г. он и умер от сердечного приступа.

Алинский был парадоксальной фигурой. Будучи профсоюзным организатором, он также общался с духовенством, лидерами мафии, промышленными магнатами. Иудей по рождению и атеист по убеждениям, он работал в тесной связке с католическими священниками и протестантскими пасторами. Настоящий патриот, он, тем не менее, многое ненавидел в Америке и хотел изменить свою страну, чтобы она стала такой, которую он мог бы любить безоговорочно. Скромный в поведении, Алинский был достаточно самонадеян. Однажды он сказал: «Я уверен, что в пятницу мог бы убедить миллионера профинансировать в субботу революцию, благодаря чему в воскресенье он получил бы огромную прибыль, хотя в понедельник его точно бы казнили».[55]

Алинский был творцом революции, стремившейся уничтожить революцию Рейгана. Для этого Алинскому были нужны лидеры, и он за годы работы вдохновил и обучил многих влиятельных писателей и активистов. Одним из его учеников был Сесар Чавес, глава «Профсоюза сельскохозяйственных рабочих США». Другим — ученый и активист Армандо Наварро, борец за создание отдельной страны для американцев мексиканского происхождения. Третьим — бывший студент-активист Том Хайден, который вместе со своей женой Джейн Фонда организовывал демонстрации протеста против войны во Вьетнаме. Хайден, как и Стотон Линд, — другой помощник Алинского, участвовавший в социальных волнениях и демонстрациях против внешней политики Соединенных Штатов, в 1975 г. посещал Ханой и встречался с лидерами Северного Вьетнама.

Этот перечень производит впечатление, но в нем нет двух наиболее влиятельных последователей Алинского. Редко кому выпадала удача иметь таких учеников. Алинский нашел мужчину и женщину, которые спустя больше трех десятилетий после его смерти смогли реально осуществить его план по замене традиционной Америки другой Америкой — такой, какой, как считал Алинский, ей следовало быть.

В 80-х и 90-х гг. уроженец Гавайев с кенийскими и индонезийскими корнями Барак Обама приезжал в Чикаго, чтобы найти работу в качестве активиста и общественного организатора. Хотя он был президентом юридического журнала Гарвардского университета, и ему предлагали высокие оклады крупные юридические фирмы, Обама предпочел низкооплачиваемую работу в Чикаго. Здесь он выстраивал свою политическую карьеру — сперва как общественный агитатор, затем как представитель штата, а позже как сенатор от штата Иллинойс — пока не стал президентом. В интервью к своему фильму «Америка» я спросил социального исследователя Стенли Курца, кто конкретно обучал Обаму. Почему Обама, который сам был не из Чикаго, постоянно возвращался в этот город. Курц ответил, что Обама поселился в Чикаго, ибо стал поклонником Алинского и хотел достичь мастерства в его учении. Я знал, что на первой своей чикагской службе Обама работал на сеть Алинского. В Интернете есть фотография Барака, обучающего методам Алинского общественных активистов. Тем не менее, у Курца есть документы, доказывающие более глубокую связь между Обамой и Алинским. Он открыл, что Обама в середине девяностых даже вступал в радикальную политическую организацию под названием «Новая партия». Она была основана дочерней организацией Алинского «Ассоциация местных организаций за реформы».[56].

Однако это не привлекло большого внимания прессы. Кстати, любая информация, наносящая вред репутации Обамы, почему-то не привлекает внимание средств массовой информации. Сам Обама скрывает, чем он обязан Алинскому, и не упоминает его в своей автобиографии «Мечты моего отца».

Как подтверждает автобиография Обамы, он на самом деле унаследовал мечты своего отца, но на этом история не заканчивается. Возможно, эти мечты берут начало в том, с чем Обама-старший сталкивался в Кении. А у молодого Обамы они усилились благодаря пережитому на Гавайях и в Индонезии. Затем Барак обучался тонкостями антиколониальной идеологии в Колумбийском университете Нью-Йорка, в бостонском Гарварде и в чикагских организациях Алинского. У последнего Обама научился превращать радикальную идеологию в политическую власть, то есть занимать и сохранять за собой высокие государственные посты. Обама был таким хорошим учеником, что стал преподавать методы Алинского, а в конечном итоге использовал их для прихода в Белый дом и переизбрания на второй срок. Описывая влияние Алинского на Обаму, биограф Алинского Санфорд Говит сказал в интервью Национальному радио: «Барак Обама оказался в Белом доме потому, что он действительно многому научился на улицах Чикаго».[57]

Теперь Обама намеревается передать жезл лидерства другой ученице Алинского — Хиллари Клинтон. В начале 1960-х она была сторонницей Голдуотера[58].

Более радикальные взгляды Хиллари усвоила в старших классах школы, когда познакомилась с журналом методистов, придерживавшихся левых взглядов. Этот журнал публиковал статьи по широкому кругу тем — от экономического перераспределения до прав сексуальных меньшинств. К 1965 г., когда Хиллари поступила в Веллеслей-колледж, она уже была твердой сторонницей левых взглядов и достаточно умной для того, чтобы понимать незрелость методов 60-х гг. Это были методы тех, кто «стоит у палатки снаружи, заглядывая внутрь». А Хиллари хотела быть «внутри палатки, и смотреть оттуда наружу». Она познакомилась с учителем Солом Алинским, будучи в старших классах, а во время учебы в колледже возобновила общение с ним, пригласив выступить в Веллеслей и выбрав в качестве научного руководителя для своей дипломной работы. Хиллари считала Алинского теоретиком власти, способным сделать радикальные идеи господствующей тенденцией.

Когда Хиллари окончила колледж, Алинский предложил ей работу. Она отказалась и решила учиться дальше — на юриста. В свой книге «Проживая историю» Клинтон говорит, что на ее решение повлияло «коренное несогласие» с Алинским: «Он считал, что систему можно изменить только снаружи, а я так не думала».[59]

Хиллари хотела закончить свое образование и получить наилучшую возможность войти в существующие институты власти. Вначале она не была первопроходцем в духе феминизма и работала юрисконсультом в Юридическом комитете Палаты представителей Конгресса США во время расследования скандала «Уотергейт». При этом слишком рьяные методы работы привели ее к отставке. Затем она вышла замуж за Билла и поехала за ним в Арканзас, где позже он был избран губернатором. Когда в 1992 г. Клинтон стал президентом, она вместе с ним оказалась в Белом доме, терпя похождения своего мужа и с достойным восхищения стоицизмом поддерживая его в то время, когда ему пытались объявить импичмент. При этом она обрела свое собственное лицо — сначала как сенатор, затем как государственный секретарь. Это подготовило ее к тому, чтобы стать кандидатом на высший пост в 2016 г. Если это случится, поклонница Алинского Хиллари сменит поклонника Алинского Обаму. Так могут быть избраны подряд два американских президента — ученика Алинского.

Его дело сдвинулось с мертвой точки в 2008 г. Тогда за право быть кандидатом в президенты от Демократической партии сражались два сторонника Алинского: мужчина, который хотел быть первым президентом-афроамериканцем, и жена действующего президента, которая хотела быть первой женщиной-президентом. В конце концов, черный сторонник Алинского победил его сторонницу. Ведь в Америке расовая политика всегда важнее гендерной.

Некоторые американцы думают так: если они в 2016 г. выберут Хиллари Клинтон, то получат еще одного Билла. Время от времени мы слышим: как здорово было бы вернуть «Биллари». Даже консерваторы с одобрением смотрят на эту перспективу, ибо считают, что Обама ничего не понимает, а Билл все-таки умен. Однако в этой ситуации именно Обама и Хиллари, а не Билл, могут получить возможность «смеяться последними». Разумеется, Билл страстно желает вернуться в Белый дом. Он очень хочет вновь слоняться по Овальному кабинету и запросто общаться с лидерами зарубежных государств на официальных приемах. Для этого у него есть единственная возможность — помочь жене избраться на пост президента.

Билл Клинтон долгое время считал Обаму легкомысленным человеком, не заслуживающим полномочий президента от Демократической партии. В 2008 г. он говорил сенатору Теду Кеннеди, что единственное преимущество Обамы заключено в том, что он черный: «Ведь несколько лет назад этот парень приносил бы нам кофе».[60]

Нет причин считать, что теперь Клинтон коренным образом изменил свою точку зрения. Несмотря на это, он активно участвовал в президентской компании, агитируя за переизбрание Обамы в надежде, что через четыре года, когда Обама уже не сможет претендовать на участие в президентской гонке, он позволит Хиллари (а не Джо Байдену или еще кому-нибудь) заменить Барака на посту президента. Но, кажется, Билл не понимает, что Хиллари имеет собственную повестку дня. В то время, как он хочет получить просто удовольствие от возвращения в Белый дом, Барак и Хиллари хотят гораздо больше — внедрить в жизнь план Алинского, разработанный для прогрессистов: захватив власть, изменить Америку.

В молодости Алинский ощутил бедствия, принесенные Великой депрессией. Это казалось поражением капитализма в результате его несправедливости. Многие американцы лишились работы, а их сбережения испарились. Как профсоюзный организатор Алинский создавал «народные организации» в рабочих кварталах в Чикаго среди иммигрантов. Тогда Алинский стал социалистом. В своих социалистических симпатиях он признается в книге 1946 г. «Побудка для радикалов»: «Радикалы хотят продвинуть общество от дикого капитализма вперед. Они надеются на будущее, в котором средства производства будут принадлежать всем людям».[61]

Истинное влияние Алинского больше связано с его тактическими методами, нежели с идеологией. Он развил так называемую «науку революции», и подробно написал об этом в своей второй книге «Правила для радикалов». Она впервые была опубликована в 1971 г., за год до смерти Алинского, хотя он успел применить свои методы на практике много раньше.

К 1960-м гг. Алинский стал поддерживать движение борьбы за гражданские права чернокожих, но не был вовлечен в эту борьбу. Он выступал против Вьетнамской войны, но и это не было его главным мотивом. Он с симпатией относился к попыткам радикалов шестидесятых сломать незыблемость традиционных моральных устоев, но считал этих радикалов мягкими, невежественными, недисциплинированными и неэффективными или «стадом независимых мыслителей», нуждающихся в лучшем плане действий. Сами радикалы шестидесятых считали себя, а вовсе не Алинского, авангардом революционного мышления, но по мере разрушения их организаций и поражения их тактики, многие из них обратились к Алинскому за помощью и руководством.

В «Правилах для радикалов» чувствуется влияние близких отношений Алинского с движением студенческого радикализма, включая активистов организаций «Студенты за демократическое общество» и «Подполье погоды» Билла Эйерса. При этом Алинский презрительно относился к «Подполью погоды», считая эту организацию «левыми из комиксов», которые, ничего не добившись, обратились к насилию. Он утверждал, что насильственная революция — это химера, и что Америке нужна «мирная революция». Такая революция требует согласия различных организованных групп и субъектов власти в обществе. От «Студентов за демократическое общество» Алинский тоже был не в восторге, считая их наивными юнцами из среднего класса, играющими в революцию. Он с презрением относился к их политическим «вспышкам гнева», высмеивая их деятельность как «политику Румпельштильцхена[62]».[63]

Алинский считал действия этих людей неэффективными, а их самих — не умеющими добиваться настоящих изменений.

Он говорил, что существуют радикалы двух типов и противопоставлял «радикалов риторики радикалам-реалистам». Первые любят лишь разговоры. Гнев для них — лакмусовая бумажка добродетели. Они напыщенно цитируют лозунги марксизма-ленинизма, но мало что могут сделать. Алинский писал: «Я научился остужать свой пылкий гнев и превращать его в гнев холодный, основанный на рассудительности и опыте». Это сделало его действия «гораздо более просчитанными, тщательно спланированными, направленными и эффективными». Алинский понимал, что изменить социальную систему не просто, и радикалам нужно иметь терпение, быть дисциплинированными и придерживаться пуританского благоразумия.

Алинский начал с уяснения того, кто такие радикалы. Несмотря на склонность представлять себя несколько театрально, эти люди вовсе не были бедняками-трудящимися или униженными меньшинствами. Это были образованные представители среднего класса: «За редким исключением, наши активисты и радикалы — выходцы из среднего класса, восстающие против него». Алинский разделял цель радикалов — разрушить ценности среднего класса: «Все мятежники атакуют властные позиции общества. Наши мятежники с презрением отвергли ценности и образ жизни среднего класса. Они заклеймили его как материалистический, упаднический, буржуазный, вырождающийся, империалистический, милитаристский, одичавший и коррумпированный. И они правы». Вместе с тем, Алинский не соглашался со стратегией радикалов шестидесятых, называвших полицейских — «свиньями», рабочих — «расистами», а традиционные ценности — «квадратом». Алинский писал: «Мы должны начать оттуда, где находимся, если хотим завоевать власть и осуществить перемены. Власть и людей можно найти в важной части общества — в среднем классе. Следовательно, отказываться от своего прошлого значит бессмысленно потакать своим слабостям. Вместо этого радикал должен использовать бесценный опыт знания ценностей среднего класса. Теперь вместо инфантильного демонстративного отвержения этого образа жизни, радикал начинает препарировать и изучать его так, как не делал никогда до этого. Он понимает: “квадрат” больше не следует обесценивать. Вместо этого для успеха дела его собственный подход должен стать достаточно “квадратным”. Вместо враждебного отрицания он стремится к связям общения и единства и со стратегической восприимчивостью смотрит на поведение представителей среднего класса. Он знает их неприязнь к грубости или агрессивным, оскорбительным, кощунственным действиям. Все это должно быть осознанно использовано для радикализации представителей среднего класса».[64]

Однако главная проблема в том, что представители среднего класса обычно не желают радикализироваться. Они не хотят подрывать могущество своей страны. Они патриоты, предпочитающие побеждать, а не проигрывать в войнах. Они не считают хорошими сражающихся по ту сторону фронта. Им нравится капитализм, и они хотят добиваться успеха внутри этой системы. Они верят в закон, порядок и поддерживают полицию в ее работе по поддержанию закона и порядка. Они не поклонники публичного секса или дефекации, в отличие от наиболее эксгибиционистских хиппи. Они поддерживают традиционные ценности, хотя не всегда придерживаются их. Алинский понял, что задача радикалов — повернуть средний класс против себя самого, чтобы сделать его представителей орудием его же разрушения. Такая задача не могла быть легкой.

Так как же Алинский разработал выигрышную стратегию? Он говорит, что взял ее у философа Макиавелли, автора «Государя». Алинский писал: «Макиавелли создал “Государя” для власть имущих, чтобы они могли сохранить свою власть. А “Правила для радикалов” написаны для неимущих, чтобы они могли вернуть власть себе».

Однако я был сильно поражен, когда понял, что за исключением нескольких принципов «прагматичной политики» «Правила для радикалов» мало чем обязаны влиянию Макиавелли. Я начал думать, что Алинский сослался на Макиавелли для отвлечения внимания. Однако, если на самом деле так, это было бы весьма в духе Макиавелли. Разочарованный, я начал просматривать книги Алинского и вдруг наткнулся на страницу с посвящением. Это было, возможно, самое необычное посвящение в истории американского книгопечатанья.

Большинство книг авторы посвящают тем, кого любят — членам семьи, друзьям или влиятельным наставникам. Алинский же посвящает свою книгу дьяволу. И это — вовсе не шутка. «Правила для радикалов» действительно посвящены Люциферу. Алинский называет его «…первым радикалом, восставшим против власть имущих и сделавшим это очень искусно для завоевания собственного царства». Когда прогрессисты узнают об этом, они сперва удивляются, а затем стараются сделать вид, будто это ничего не значит — закатывают глаза и раздраженно бросают: «О, Боже», что является признаком отсутствия интеллектуального любопытства. А вот Алинский серьезно относился к своему выбору. Он вернулся к этой теме в 1972 г. — в интервью журналу «Плейбой»: «Если жизнь после смерти существует, то я без разговоров выберу ад». На вопрос «почему», Алинский ответил: «Ад был бы раем для меня. Как только попаду в ад, я займусь организацией обитающих там неимущих. Ведь они — люди моего сорта».[65]

Почему же Алинский все-таки написал посвящение Люциферу? Ведь он был атеистом и не верил в существование дьявола. Тем не менее, Алинский называет его «первым радикалом». Видимо, радикал, пишущий книги с названиями «Побудка для радикалов» и «Правила для радикалов», немало узнал от «первого радикала».

Я обратился к Стенли Фишу, одному из ведущих специалистов по Мильтону, с которым провел интервью о Люцифере, как он представлен и в «Утерянном рае», и вообще в традициях западной мысли. Я попросил Фиша рассказать подробнее о стратегии Люцифера в его борьбе с Богом.

Фиш описал стратегию из четырех шагов. Первый шаг — это разделение на два противоположных лагеря. Сатана глубоко отчужден от Бога и не стремится наладить отношения. Он делит всех на две непримиримые стороны и объявляет войну Богу. Как говорит Сатана у Мильтона: «Тогда война спонтанная или объявленная должна начаться». Второй шаг (весьма иронично, что это исходит от Люцифера) — это демонизация, то есть Сатана как бы демонизирует Бога, превращая его в тирана, в символ «правящих кругов». Это делает Сатану борцом сопротивления и поборником контркультуры, утверждающего, что будет сражаться с «тиранией небес». Третий шаг — это организация. Дьявол разжигает зависть, используя то, что изначально заставило падших ангелов восстать против Бога. Сатана считает, что зависть к Богу — это огромная движущая сила, и он взывает к ней у недовольных ангелов. Какова же при этом стратегия Сатаны? Он организует сообщество. Мы видим его в первых книгах «Потерянного рая» создающим коалицию из мятежных ангелов и побуждающим их присоединиться к нечестивой кампании против Бога и его творения — человека. Все это предпринимается Сатаной, «чтобы досадить великому творцу».

Последняя часть стратегии — это обман, или то, что Сатана называет «скрытым коварством». Он знает, что не может победить Бога с помощью силы и должен полагаться на обман и хитрость. Когда Сатана приближается к Еве в саду, он полагается на маскировку и появляется в облике лукавого змея. И его риторика вполне змеиная: он пытается заставить Еву думать, будто он на ее стороне, хотя на самом деле хочет ее погубить. Сатана не беспокоится об обмане, ибо он уже отверг моральный порядок Бога и больше не связан моральными обязательствами. Он говорит: «Зло, будь моим добром». Какими бы далекими ни казались эти идеи от современной политики, Алинский использовал их в полной мере. Фактически эти идеи — краеугольный камень его стратеги. У Мартина Лютера Кинга была мечта, а Алинский разработал схему и получил ее от Люцифера.

Можно увидеть влияние Люцифера и в таком утверждении Алинского: «Этические стандарты должны быть эластичными, чтобы со временем растягиваться». Алинский писал, что мораль и этика хороши для тех, кто не стремится изменить мир к лучшему. Но для стремящихся к этому цель всегда оправдывает средства. Он писал: «Тот, кто действует, не всегда принимает решения, согласующиеся как с его совестью, так и с благом человечества. Выбор всегда должен быть в пользу последнего». Это не значит, что Алинский избегает взывать к совести и морали. Он использует их, когда они оказываются стратегически полезными. Мораль для Алинского — это плащ, который активист надевает только тогда, когда ему это нужно. Одно из этических правил Алинского таково: «Ты делаешь, что можешь, с тем, что имеешь, и прикрываешь это моральными аргументами».[66]

Когда в шестидесятых активисты пришли к Алинскому с длинными волосами, дурно пахнущие, в неряшливой одежде, он сказал им: «Вы можете быть гопниками, но не должны выглядеть, как гопники. Вы можете быть революционерами, но не должны дурно пахнуть, как революционеры. Примите ванну, побрызгайтесь дезодорантом, постригитесь, наденьте галстук и приличное платье и откажитесь от сквернословия. Не называйте полицейских “свиньями”, а американских солдат “фашистами”. Притворитесь, будто вкусы среднего класса вам подходят и что вы похожи на тех, кого ненавидите. Говорите на их языке, а если надо, используйте местные выражения или сленг. Подходите к делу творчески и не стесняйтесь в средствах, настраивайте людей против крупных корпораций, армии, органов власти. Не стесняйтесь говорить неправду, но убедитесь, что ваш обман будет нелегко обнаружить. Вызывайте у людей чувство, будто они имеют право на нечто невозможное, а затем используйте возникающее разочарование, как оружие для их мобилизации на действия. Эту стратегию можно обобщить в четырех пунктах: разделение на два противоборствующих лагеря, демонизация, организация, обман. Иными словами, это и есть стратегия Люцифера. Так власть белого среднего класса можно использовать для подрыва его же ценностей и интересов».

Большинство радикалов тогда не прислушалось к Алинскому. Даже сегодня мы видим активистов движения «Оккупай Уол-стрит» такими же растрепанными и немытыми, как их предшественники в шестидесятых, занимающими парки и проклинающими систему. Однако, одним из радикалов, признавших ценность совета Алинского выглядеть хорошо, даже «квадратно», была Хиллари Клинтон. Ей понадобилось лишь несколько лет, чтобы осознать это и изменить свой имидж. Если посмотреть на ранние фотографии или видеозаписи Хиллари, можно увидеть, что она выглядит и ведет себя, как бывшая хиппи. Однако со временем Хиллари стала одеваться в стиле респектабельной дамы — представительницы среднего класса, а разговаривать начала отчетливо и сдержанно. Барак Обама в юности тоже выглядел, как уличный хулиган. Тем не менее, со временем он начал одеваться с безупречным вкусом и даже стал тренировать свой голос для придания ему правильного звучания. Он признавался: «То, что я спрягаю глаголы и говорю, как типичный телекомментатор со среднезападной манерой речи, без сомнения помогает мне найти общий язык с белой аудиторией. Если же я обращаюсь к черной аудитории, то говорю на несколько другом диалекте».[67]

И Хиллари, и Обама усвоили уроки Алинского: надо агрессивно стремиться к власти, притворяясь альтруистом. Оба они воплощают это в жизнь, отрицая деньги как цель карьеры и ярко демонстрируя обществу, что ими движут вовсе не деньги. Обратите внимание, как Хиллари, несмотря на свои преимущества выпускницы юридической школы Йеля, смиренно поехала вместе с мужем в Арканзас и была там «примерной женой» во время скандалов с его участием. Она никогда не стремилась к прибыльной карьере юриста, и то же самое можно сказать об Обаме. Ведь он отверг предложения солидных юридических фирм, приглашавших его на высокооплачиваемые должности, и предпочел работать в общественных организациях. Подобные решения (об этом знал еще Алинский) вызывают у многих изумление. Люди не понимают того, что Хиллари и Обама в принципе такие же амбициозные и устремленные к своим целям, как и любой алчный карьерист, но отличие заключено в их стремлении к власти, а не к личному обогащению. Обладая властью, они получают возможность направлять жизнь общества, и со временем высокие должности легко превращаются в источник личного обогащения.

Еще важнее то, что Хиллари и Обама приняли совет Алинского производить впечатление принадлежности к большинству, даже если это и не так. С тех пор как Хиллари участвовала в выборах в Сенат Соединенных Штатов в качестве кандидата от Нью-Йорка, она приняла умеренный тон в политике. Это — «новая Хиллари», как писала пресса. Большинство в Америке попалось на эту удочку. Люди решили: раз Хиллари одевается и выглядит «квадратно», то и ее взгляды «квадратные». Это относится и к Обаме.

Подобно Хиллари, он демонстрирует потрясающую личную дисциплину, с большим мастерством дает избирателям то, что они хотят видеть и слышать, хотя сам делает совсем другое. Следуя радикальной политике, Обама старается выглядеть похожим на большинство людей, позволяя гражданам страны проецировать на него образ человека, которым на самом деле не является. Он говорит: «Я служу пустым экраном, на который люди самых разных политических взглядов проецируют свои представления».[68]

Значит, Люцифер был прав: внешний вид легко заменяет сущность. Оба последователя Алинского нашли способ понравиться людям американского среднего класса, до сих пор толком не представляющего, сколь враждебно Хиллари и Обама настроены по отношению к их ценностям.

Если Хиллари Клинтон станет президентом в 2016 г., власть перейдет от одного последователя Алинского к другому. В этом случае влияние Алинского станет поистине огромным. После восьми лет, данных Обаме на «переделку Америки», Хиллари получит еще четыре, а возможно, и восемь, чтобы закончить эту работу. Вместе они смогут сильно навредить идеалам, на которых основана страна. У них будет и власть, и время для разрушения Америки, а затем ее воссоздания в новом виде. Может быть, они не будут нести ответственность за самоубийство Америки, но уж точно помогут покончить с американским образом жизни и оставят нам страну, которую не узнали бы не только Вашингтон и Джефферсон, но и те из нас, кто вырос в двадцатом веке. Если они преуспеют, то дороги назад может и не быть. Тогда появится их Америка, а мы станем народом без страны, которому некуда идти.

Глава 6

Бремя краснокожих

Не дайте Америке пойти неверным путем в первые же часы ее существования.

Кристофер Ньюпорт. «Новый мир»

Дорога в гору петляла вдоль обрыва. Мы ехали в гости к женщине, желающей избавиться от монумента на горе Рашмор — политической активистке, индианке, лидеру племени сиу. По дороге к месту, показанному потом в моем фильме «Америка», я думал: как же прибытие Колумба к берегам Америки изменило мир. Представьте: не было бы Америки. Тогда Колумб продолжил бы свое плаванье и мог приплыть туда, куда направлялся — в Индию! Это несколько изменило бы историю. Индия к тому времени была давно существующей развитой цивилизацией. В лучшем случае, Колумб смог бы основать еще одну факторию. Но благодаря тому, что он приплыл к другим берегам, был открыт новый континент. Поэтому сюда не только приехали европейцы, заселившие эти земли, но и была основана новая страна — Соединенные Штаты Америки.

В наши дни прогрессисты в школах учат тому, что Колумб «не открывал» Америку. Он не мог ее открыть, поскольку здесь уже жили люди. Скорее, говорят прогрессисты, Колумб «завоевал» Америку.

Мы еще вернемся к теме завоевания, но давайте сначала поразмышляем над вопросом «открытия». Прогрессисты редко задумываются над значением того, что именно европейцы высадились в Америке, а не коренные жители этого континента приплыли к берегам Европы. Если бы американские индейцы могли завоевать Европу и проплыть на своих кораблях по Темзе или Сене, сделали ли бы они это? Разумеется, да! Но они не сделали этого, ибо просто не могли. Почему же все случилось именно так?

Мы находились в районе Черных Холмов на территории Южной Дакоты, где можно видеть вырезанные из камня портреты Вашингтона, Джефферсона, Линкольна и Тедди Рузвельта, которые неожиданно появляются среди гор. И это — необычное, захватывающее зрелище, которое меня сильно впечатлило. Ведь я пролетал над этим монументом на вертолете и видел барельефы горы Рашмор с воздуха, оказавшись почти лицом к лицу с четырьмя президентами. Гора Рашмор — популярное туристическое место. Оно стало своего рода «факторией», где продаются ковбойские шляпы, хлысты и всевозможные аксессуары «Дикого Запада». Весь день здесь проводятся инсценировки перестрелок, а вечером в барах рекой течет пиво, и певцы «кантри» поют песни прежних времен.

Шамейн Белое Лицо — представительница индейского племени сиу и член его национального совета. Она ненавидит монумент горы Рашмор и хочет, чтобы он исчез. Белое Лицо — маленькая хрупкая женщина, и я с трудом мог бы представить ее устанавливающей устройство для подрыва барельефов горы Рашмор. Она говорит, что не стала бы таким способом избавляться от монумента, хотя, возможно, есть другие индейские активисты, готовые сделать это с большим удовольствием. Белое Лицо предпочитает, чтобы за монументом просто перестали ухаживать. Она говорит, что сохранение монумента требует постоянных усилий. Если Рашмор забросить, природа сможет взять свое, и эрозия сначала скроет, а потом и вовсе уничтожит четыре культовых портрета. Для этой женщины они олицетворяют тиранию, завоевание и геноцид.

Геноцид — сильное слово, оно предполагает не только массовые убийства, но и желание стереть с лица земли целый народ. Белое Лицо верит в это, как и в то, что начало геноциду положило прибытие Колумба и появление первых поселений европейцев на американском континенте. В этой вере она не одинока. Индейский активист Рассел Минс как-то сказал: «По сравнению с Колумбом, Гитлер — малолетний хулиган». Писатель Винона Ладюк сокрушается: «Биологическое, технологическое и экологическое вторжение началось со злополучного путешествия Колумба 500 лет назад». Писатель Цветан Тодоров упрекает: «Колумб и другие европейцы стали причиной величайшего геноцида в истории человечества». Историк Гленн Морис обвиняет: «Колумб был убийцей, насильником и создателем политики геноцида, продолжающегося по сей день». Литературовед Стефан Гринблат уверен: «Колумб запустил величайший в западном мире эксперимент по политическому, экономическому и культурному каннибализму».[69]

Обвинения коренных американцев сводятся к следующему: белые люди сперва систематически убивали нас, а затем украли нашу страну.

Белое Лицо хочет вернуть Америку индейцам. Например, чтобы Черные Холмы были возвращены племенам сиу, владевшим этими землями до того, как правительство Соединенных Штатов забрало их в нарушение договорных обязательств. Это дело разбиралось в суде, и претензии сиу, казалось, были хорошо обоснованы. По условиям договора 1868 г., Черные Холмы «выделялись целиком и полностью для пользования и проживания индейцев». Однако в 1877 г. Конгресс объявил этот договор недействительным. Суд признал нарушение и присудил племенам компенсацию — весьма крупную сумму. В настоящее время она превратилась в 1 миллиард долларов. На эти деньги продолжают начисляться проценты, ибо сиу не берут их. Племена не хотят денег и настаивают на том, что Черные Холмы «не продаются».[70]

Позиция сиу, высказанная Белым Лицом, такова: земли должны быть возвращены индейцам и снова принадлежать племени. Белое Лицо показала мне места, которые раньше считались священными, «где обитал Великий Дух». И она хочет вернуть их племени, чтобы народ сиу снова мог общаться с духами. Я напомнил ей, что до сиу на этой земле жили индейцы-шайены, другие индейские племена. Если Америка украла эти земли у сиу, то разве сиу не украли их у шайенов, у других племен? Если эти земли будут возвращены сиу, не должны ли они, в свою очередь, вернуть их тем, кому эти территории принадлежали ранее? Белое Лицо выглядела смущенной. Она сказала, что задолго до прихода на континент белых людей у индейцев были «доминирующие» племена. Именно такими были сиу — главными, вот и все. Если эта земля будет возвращена сиу, сказала моя собеседница, они, возможно, позволят шайенам и другим также молиться и проводить обряды в святых местах.

Но возникает вопрос: как же эти «доминирующие племена» стали таковыми? Если отложить в сторону эвфемизмы моей собеседницы, можно увидеть, что эти племена добились главенствующего положения, подчинив себе меньшие и слабые сообщества. Значит, сиу получили эти земли типичным для индейцев способом — покорив и изгнав предыдущих обитателей. Более сильные и воинственные племена — сиу, апачи, команчи всегда поступали именно так, а более слабые и миролюбивые — хопи и пуэбло всегда это знали. Такова вечная проблема претензий на какую-либо землю под лозунгом: «мы жили здесь раньше вас». Всегда найдется кто-то, кто жил здесь еще раньше и кто предъявит такие же требования к предыдущим жителям.

Теперь вспомним обвинения Колумба в геноциде. Исторический Колумб был христианином и исследователем. Говард Зинн представляет все так, будто Колумб искал в Америке только золото, но в равной мере он был движим духом исследований и приключений. Читая дневники Колумба, можно понять, что его мотивы были различны. Он хотел не только разбогатеть, найдя новые торговые пути, но и желал найти Райский сад, который считал реально существующим, но еще не открытым. Разумеется, Колумб не искал Америку, ибо не знал о существовании американского континента. Торговые пути в Аравийском море контролировались мусульманами. Поэтому Колумб искал новый путь в Восточную Азию, хотел достичь Индии, из-за чего назвал местных жителей «индейцами». Над наивностью Колумба можно посмеяться, но он не был совсем неправ. Антропологические исследования установили, что предки коренного населения Америки изначально пришли из Азии. Вероятно, они преодолели Берингов пролив до того, как континенты разошлись.

Мы знаем, что вследствие контакта с Колумбом и европейцами, пришедшими вслед за ним, коренное население американского континента резко сократилось. По некоторым оценкам, погибло более 80 % индейцев. Это является основанием для обвинений в геноциде. Но на самом деле геноцида не было. Миллионы индейцев умерли от болезней, которыми заражались от белых людей — от оспы, кори, холеры, сыпного тифа. Есть единственное обвинение в адрес Джеффри Амхерста (чье имя носит «Амхерст-колледж»), который одобрил план уничтожения враждебного индейского племени путем передачи индейцам зараженных оспой одеял. Однако даже в этом случае не ясно, был ли план приведен в исполнение. Историк Уильям Макнейлл в книге «Чума и народы» документально доказывает, что белые люди передавали свои болезни индейцам, не зная об этом. Индейцы же массово умирали потому, что у них не было иммунитета к болезням европейцев. Это — трагедия огромного масштаба, но не геноцид, который предполагает намеренное уничтожение какого-либо народа. Макнейлл указывает, что сами европейцы также заражались смертельными заболеваниями типа пневмонии и бубонной чумы от монгольских завоевателей, пришедших из азиатских степей. Европейцы не имели иммунитета к этим инфекциям, и во время эпидемии «Черной смерти» в четырнадцатом столетии треть населения Европы исчезла с лица земли.[71]

Но никто не называет эти эпидемии геноцидом.

У Колумба были реальные предубеждения относительно местных жителей, но они были как раз в пользу индейцев. Он восхвалял ум, щедрость и отсутствие вероломства у людей племени таино, противопоставляя эти качества порокам испанцев. Последующие путешественники — Педру Альвариш Кабрал, Америго Веспуччи (его имени мы обязаны названием «Америка») и Уолтер Рэли сообщали о сходном положительном впечатлении. Так почему же европейцы решили, что индейцы были «дикарями»? Это представление они получили благодаря своему опыту общения с индейцами. Хотя те, которых Колумб встретил во время своего первого путешествия, были гостеприимными и дружелюбными, в дальнейшем Колумб с ужасом обнаружил, что множество моряков, оставшихся с индейцами, было убито и съедено араваками-каннибалами.[72]

Когда Бернал Диас прибыл в Мексику с воинственной армией Эрнана Кортеса, он и его товарищи-испанцы стали свидетелями отвратительнейшего зрелища, близкого тому, что в конце Второй мировой войны увидели американские солдаты, вошедшие в нацистские концлагеря. Диас пишет про ацтеков, и его рассказ подтверждают современные исследователи: «Они вскрывали грудь бедных индейцев каменными ножами и вырывали еще бьющиеся сердца, которые вместе с кровью преподносили идолам, в честь которых совершалось жертвоприношение. Затем они отрезали руки, ноги и ели на своих торжественных пиршествах». Огромное количество захваченных в плен во время военных действий умерщвлялось во время жертвоприношений. Иногда по нескольку сотен в день. Тем не менее, в комичной попытке приуменьшить жестокость ацтеков Говард Зинн пишет: «Массовые убийства не лишают их некоторой невинности», — и обвиняет Кортеса в «гнусном поведении, обращающем ацтеков против ацтеков».[73]

Ацтеки Мексики казались особенно кровожадными, а инки Южной Америки вполне могли соперничать с ними в жестокости. Они возводили жертвенные холмы, проводя на них изощренные по жестокости церемонии с человеческими жертвоприношениями, из-за чего их алтари были пропитаны кровью, все вокруг было покрыто костями, а жрецы, закалывая свои жертвы, падали от изнеможения.

Хотя европейцы были шокированы такой кровожадностью, лучшие качества индейцев вызывали у них восхищение. Со времен Колумба и в течение последующих нескольких столетий, коренные американцы считались «благородными дикарями». Их достоинство, стойкость и храбрость были предметом восхищения. На самом же деле среди них эти качества были распространены в той же мере, как и среди представителей любого другого человеческого сообщества. Идеализация их как «благородных дикарей», скорее всего, является проекцией фантазий европейцев о некоей «примитивной невинности». Мы также — а современные прогрессисты особенно — разделяем такие фантазии. Однако, в отличие от нас, испанцам пришлось столкнуться с реальными ацтеками и инками. Сегодня мы высоко ценим достижения культуры этих племен — социальную организацию и храмовую архитектуру. Но мы не можем порицать испанцев за то, что они были шокированы видом массовых убийств, совершавшихся у них на глазах индейцами. Не вся враждебность европейцев в отношении индейцев была результатом иррациональной предвзятости.

Испанские конкистадоры были поражены массовыми человеческими жертвоприношениями, но их совсем не шокировало процветавшее у индейцев рабство, подчиненное положение женщин, жестокое обращение с пленными. Ведь со всем этим они были хорошо знакомы по собственной культуре. Более того, когда испанцы завоевывали индейцев и установили над ними свою власть, они не делали только то, что сами индейцы делали бы друг другу. С точки зрения коренных американцев, одна империя — Испания — сменила другую — ацтеков. Стала ли в результате этого жизнь индейцев хуже? Трудно сказать. Рядовой индеец стал испытывать больший риск заболеть инфекционным заболеванием, но вероятность обнаружить над собой зловещее сверкание обсидианового ножа точно уменьшилась.

Что же тогда отличало испанцев от индейцев? Перуанский писатель и нобелевский лауреат Марио Варгас Льоса предлагает поразительный ответ: «Конкистадоры, пришедшие в Америку, были полуграмотными, безжалостными и жадными». Они верили в этику завоеваний: земля принадлежит тебе, если можешь ее захватить. Но эти полуграмотные жадные вояки, сами того не зная, принесли в Америку нечто новое, западную цивилизацию — от афинского рационализма до иудео-христианских идей человеческого братства и современных концепций самоуправления, прав человека и прав собственности. Некоторые из этих идей даже на Западе находились в то время в зачаточном состоянии. Тем не менее, они существовали, и конкистадоры неумышленно принесли их на новый материк.[74]

Чтобы оценить эту мысль Варгаса Льосы, рассмотрим ряд удивительных событий, имевших место в Испании в начале шестнадцатого столетия. Побуждаемый группой духовных лиц, король Испании велел остановить испанскую экспансию в Америке до тех пор, пока не будет вынесено решение: есть ли душа у американских индейцев и можно ли обращать их в рабство. Сегодня это кажется странным, даже ужасным, но мы не должны упускать из вида значение этого события. Историк Льюис Ханк пишет: «Некогда могущественный правитель империи не приказывал, чтобы его завоевания были приостановлены до тех пор, пока не будет решено, что они справедливы». Действия короля были ответом на петицию группы испанских священников, возглавляемых Бартоломе де лас Касасом, который защищал индейцев в знаменитых дебатах, проводившихся в испанской Вальядолиде. Другую сторону представлял Хуан Сепульведа. Основываясь на Аристотелевой концепции «природного раба», он утверждал, что индейцы были ниже европейцев по своей природе и, следовательно, должны быть порабощены. Лас Касас отстаивал позицию, согласно которой индейцы были людьми, обладавшими равным с испанцами достоинством и такой же духовной природой. Сегодня Лас Касас изображается как героический чудак, но его точка зрения одержала победу в Вальядолиде. Ее поддержал римский папа, провозгласивший в своей булле «Sublimus Deus»: «Индейцы ни в коем случае не должны лишаться свободы или собственности и никоим образом не могут быть порабощаемы. Если такое имело место, то должно быть отменено и считаться недействительным».[75]

За тысячу миль от Испании папские буллы и даже королевские приказы большей частью игнорировались, а эффективных механизмов, позволявших обеспечить их выполнение, не существовало. Этика завоеваний одержала победу. Несмотря на это, со временем принципы Вальядолиды и «Sublimus Deus» дали моральное основание для наделения индейцев гражданскими правами. Индейцы сами смогли взывать к западным идеям равенства, достоинства и прав на собственность, чтобы сопротивляться порабощению, обеспечивать исполнение договоренностей и вернуть некоторые из своих земель.

Принимая в расчет вышесказанное, нам следует рассмотреть вопрос: украли ли белые люди Южную и Северную Америку у индейцев? Начнем с признания неопределенности слова «кража» в данном контексте. Аболиционист Фредерик Дуглас в своей автобиографии рассказывает такую историю: будучи рабом, он украл у своего хозяина еду. Дуглас хитро доказывает, будто, вынимая из бочки мясо, он на самом деле не крал. Поскольку он был рабом, то не считался человеческим существом, а был собственностью своего хозяина. Но съестные припасы хозяина также были его собственностью. Поэтому, говорит Дуглас, он вовсе не крал ничего у хозяина, а просто «взял мясо из одного бочонка и положил его в другой».[76]

Смысл этой истории таков: понятие «кражи» имеет смысл только тогда, когда существует сопутствующая система понятий собственности, прав собственности и морали. Для «кражи» необходимо, чтобы кто-то законно владел чем-то, а для кого-то другого стало бы возможным незаконно это присвоить. Если я краду ваше зерно, но оказывается, что оно не ваше, а вы украли его у кого-то еще, то я действительно совершаю кражу, но не у вас, а у того человека, который действительно был собственником этого зерна.

При всем уважении к индейцам в данном случае сомнительно, что имела место кража, ведь сами индейцы не имели понятия права собственности. Они считали, что на самом деле никто не владеет землей, ибо она — общая собственность всех людей. Так кто же пользуется землей? Естественно, тот, кто живет на ней. Эта картина в дальнейшем осложнилась еще и тем, что существовало два типа индейских племен — оседлые, занимающиеся сельским хозяйством, и кочевые, занимающиеся охотой. Оседлые племена обрабатывали землю. Они, по всей видимости, и были ее законными владельцами. Охотничьи племена, передвигавшиеся по территории, не занимали какого-то отдельного места. Однако со временем племена охотников использовали свои военные навыки для того, чтобы покорять оседлые племена и вытеснять их с занимаемых ими территорий. Тогда эти племена, промышлявшие прежде охотой, становились оседлыми, и их претензии на землю также стали основываться на том, что они на ней жили. Конечно, между племенами шли постоянные столкновения, ибо никто не хотел быть вытесненным со своей земли. Однако все понимали, что нет никаких особых оснований жаловаться, поскольку с самого начала эта земля не была «их землей». Когда каждый стал арендатором, только пользование землей могло означать обладание ею. Это и есть этика завоеваний в ее чистейшей форме.

Белые люди, заселившие Америку, явились не как завоеватели. Они прибыли как поселенцы. В отличие от испанцев, управлявших Мексикой издалека, прибывшие в Америку английские семьи оставили все, что у них было, в Европе и поставили на карту все ради жизни в новом мире. Иными словами, они приехали как иммигранты. Конечно, можно сказать, что иммиграция не дает никаких привилегий. Вы приехали сюда, чтобы жить здесь, но это вовсе не означает, что вы имеете право на эти земли. Тогда эту логику следует применить и к индейцам. Давайте вспомним, что жившие здесь индейцы когда-то тоже были иммигрантами. В самом начале здесь никого не было, а затем индейцы пришли из Азии или откуда-то еще и сами «открыли» новый мир. Значит ли это, что Америка «принадлежит» индейцам, поскольку они пришли сюда первыми? Чтобы увидеть этот вопрос в истинном свете, рассмотрим библейскую историю о Каине и Авеле. Авель был пастухом, а Каин — земледельцем. Авель перемещался с места на место со стадами, а Каин обрабатывал землю. Представим теперь, что каждый день, пока Авель пас стада, Каин огораживал территорию и говорил: «Это мое, и это тоже мое». И так продолжалось до тех пор, пока он не занял все существующее пространство. В это же время Авель продолжал пасти стада. Значит ли это, что потомки Каина, ставшие собственниками первоначально занятой ими земли, владеют всем миром? В «Рассуждении о происхождении неравенства» Руссо пишет: первый человек, огородивший пространство и сказавший: «это мое», был первым мошенником. Руссо поднимает вопрос: как можно предъявлять права на бессрочное владение чем-то, просто завладев этим и заявляя, что это его. Чтобы осознать законность прав собственности, надо понять справедливость замечания Руссо. Если собственность на землю не распределяется по принципу: «кто первый пришел, того первым и обслужат», то каким образом индивид — или племя, или народ — может заявлять, что эта земля принадлежит ему, и что все другие, кто хочет здесь жить или использовать ее — захватчики?

Было бы прекрасно обратиться к источникам самих американских индейцев, чтобы узнать, какова была их доктрина происхождения права собственности. Но, увы, таких источников не существует. Эту доктрину принес с собой белый человек, лишивший индейцев прежних мест обитания, как и понятие суда, призванного защитить это право. И это позволило индейцам оспорить заселение земли белыми на основе доктрины, созданной белым.

Что это была за доктрина? В Древнем мире и во времена Средневековья, как и на территории двух американских континентов до прибытия европейских поселенцев, не было четкого представления о праве собственности. Люди владели собственностью, но идея, что у них есть «право» на это, показалась бы им абсурдной. Взгляд Древнего мира на собственность можно охарактеризовать аналогией Цицерона: собственность на участок земли или недвижимость подобна месту в общественном театре. Это ваше сиденье, но только до тех пор, пока вы на нем сидите. Вы не владеете им, даже пользование им сопровождается определенными обязанностями и обязательствами. Древние также считали, что количество земли, как и мест в театре, одно и то же. Поэтому неправильно занимать больше места, чем вам необходимо.[77]

Философ Джон Локк был первым, кто сформулировал последовательную теорию владения собственностью. Он разработал эту доктрину, размышляя над различиями между Европой и Новым Светом. Локк обратил внимание на то, что вождь, господствуя над племенем из тысяч членов индейцев, «питается хуже, живет в худших условиях и хуже одет, чем, к примеру, английский поденщик». Причину этого Локк видит не во владении землей, которой у индейцев больше, чем они могли бы использовать, а в том, как люди используют эту землю. Согласно Локку, разница заключается в прикладываемых усилиях. Именно труд людей превращает ничью и часто бесполезную землю в кому-то принадлежащую и используемую собственность.

Локк начинает с простой посылки, что каждый человек владеет сам собой, то есть имеет собственность на свою личность, на которую «никто не имеет никаких прав, кроме него самого». Локк добавляет: «Работа, которую выполняет его тело, и труд его рук точно так же принадлежат ему». Из этого следует, что никто не имеет права владеть кем-то или силой отнимать плоды труда другого человека. Так откуда же появляются права собственности? Локк говорит: «Смешивая свой труд и землю, мы начинаем владеть этой землей, ибо земли много, а природа сама по себе почти бесполезна. Какой прок в желудях, листьях и мхе? Именно труд добавляет земле ценность. Более того, он добавляет практически всю ценность, которая превращает то, что можно найти в природе, в хлеб, вино и одежду. Таким образом у нас есть право владеть таким количеством земли, которые мы можем сами обрабатывать и застраивать».[78]

Можно понять, что имеет в виду Локк, на примере истории о цене, которую, как считается, когда-то заплатили за остров Манхэттен. Голландцы в 1626 г. купили его у группы индейцев за 24 доллара — примерно за сегодняшние 700. Теперь эта сделка кажется невероятной. Но Локк мог бы утверждать, что голландцы переплатили, ибо в 1626 г. Манхэттена просто не было. Существовал только участок земли — не лучше, чем любой другой — и его действительная ценность зависела только от того, что с ним сделают. И в наши дни на Земле существуют места, где можно купить участок земли за 700 долларов. В Манхэттене земля стоит баснословно дорого только благодаря тому, что на ней было создано с помощь изобретательности и предусмотрительности людей за прошедшие три с половиной столетия. Индейцы, продавшие Манхэттен, не были ограблены. Ведь «Манхэттен» — это создание новых людей, построивших его, а не тех, которые жили на этой земле изначально.

Все это не оправдывает и не извиняет жестокости в отношении индейцев, их выселений и нарушения договоров. Хотя я иммигрант, и мои предки тогда не жили здесь, я не могу читать об этом без стыда и страданий. Токвиль рассказывает, что испытывал такие же чувства. Когда путешествовал по Америке, он видел, как группа индейцев племени чокто пересекала Миссисипи: «Это были целые семьи. Их везли на поезде, раненых и больных, с новорожденными детьми и стариками при смерти. Тягостное зрелище».

Далее Токвиль пишет: «Именно благодаря труду на земле человек приобретает собственность на землю. Индейцы жили на американской земле, не владея ею. Они просто ждали, пока придут другие. Именно эти другие и затеяли эксперимент, пробуя создать общество на новой основе и пытаясь построить великую страну, какой не бывало до сих пор».[79]

В определенном смысле трагический конец был предсказуем. Америка заселялась множеством смелых, энергичных, предприимчивых людей, которые были готовы трудиться на этой земле и построить цивилизацию нового типа. Индейцы были здесь первыми, но они занимали лишь малую долю этой землю. Поэтому многие поселенцы считали Америку безлюдной, хотя индейцы, конечно, были не согласны с этим. Очень жаль, что эти две группы людей не смогли найти способ по-дружески жить и процветать на столь обширной территории. Я думаю, эта неудача связана с тем, что обе стороны долгое время продолжали придерживаться этики завоеваний. Никто не хотел ничего отдавать, но обе стороны были готовы отнять, когда у них была возможность и желание это сделать.

С точки зрения истории, это — упущенная возможность. Когда мы изучаем историю взаимоотношений белых и индейцев, то видим, что в восемнадцатом столетии отношение белых к индейцам было большей частью положительным. Более того, несколько крупных фигур периода основания страны (Патрик Генри, Джон Маршалл, Томас Джефферсон) предлагали способствовать смешанным бракам между индейцами и белыми как способу интегрировать коренное население в общую жизнь страны. Политолог Ральф Лернер пишет: «То, что им казалось немыслимым по отношению к чернокожим, представлялось крайне желательным в отношении индейцев». Однако такое отношение испортилось, когда индейцы перешли на сторону Англии во время войны за независимость. В этот период, как признает Говард Зинн, «почти все ключевые индейские племена сражались на стороне Британии».[80]

Когда революция завершилась, лидеры страны стали относиться к индейским племенам враждебно. И это естественно, ведь они, в основном, и были врагами.

Сегодня мы думаем об индейцах как о трагических фигурах, ведущих печальную жизнь в резервациях. Но Эндрю Джексон, в свое время сражавшийся с индейцами и ставший затем президентом, видел их совсем в другом свете. Он знал, что индейцы осмотрительны, организованны, сильны. Очень быстро они заполучили такое же оружие и оснащение, как у белых. Индейцы знали местность и как сражаться. Поначалу они оказывали сопротивление поселенцам на равных. Нам не следует считать индейцев пассивными и слабыми. Многие из них обладали духом вождя племени шони Текумсе, который кричал: «Пусть белая раса погибнет! Их нужно прогнать туда, откуда они пришли — на путь крови! Сожгите их поселения, уничтожьте их скот, убейте их жен и детей, чтобы само их племя погибло. Война! Война до конца!»[81]

Это были не пустые слова. Массовые убийства, учиняемые индейцами, были серьезной угрозой, с которой поселенцы вынуждены были считаться. Некоторые подобные эпизоды насилия были ничем не вызваны. Индейцы не мстили за причиненную им несправедливость, они просто участвовали в бандитских набегах и грабежах. В конце 1840-х гг. один путешественник, направлявшийся к северу от Мехико, рассказывал о регулярных набегах каманчей за предыдущие месяцы: «Более десяти тысяч голов лошадей и мулов уже были украдены, редко какая плантация или ранчо на приграничных территориях избежала посещения незваных гостей, и везде были убитые и взятые в плен».[82]

Только со временем и с развитием технологий западной цивилизации угроза набегов уменьшилась, а военное преимущество решительно переместилось на сторону поселенцев.

Так поселенцы сражались с индейцами, но и заключали с ними сделки, и подписывали совместные договоры, а иногда нарушали их. Наконец, они получили ту землю, которую хотели, а индейцы были вынуждены отступить и согласиться на денежные компенсации и резервации. К настоящему времени правительство Соединенных Штатов все еще пытается выплатить индейцам компенсации за нарушенные обещания и невыполненные соглашения. К сожалению, результатом стало появление большого числа индейцев, живущих за счет федерального правительства и зависящих от него. Многие индейцы сегодня живут в резервациях, не работая, на пособия из федерального бюджета. Я проехал на машине по резервации Пайн-ридж с Шамейн Белое Лицо. Мы видели полуразвалившиеся вагончики, в которых живут индейцы. В каждом поселке — много бродячих собак, при виде нас заходившихся громким лаем. Я видел на лицах индейцев, особенно молодых мужчин, ту же самую безнадежность, которую когда-то видел на лицах обитателей трущоб в Бомбее. «Жизнь здесь просто ужасная», — сказала мне Белое Лицо. Я спросил, доверяет ли она федеральному правительству. Она фыркнула: «Конечно нет! Посмотрите, что они сделали с моим народом. Обещая защищать вас, они затем вас уничтожают». Я спросил про программу доступного медицинского обслуживания, инициированную президентом Обамой. Ее единственным ответом было: «Приготовьтесь к худшему».

Поэтому, когда индейские лидеры, подобно Белому Лицу, говорят, что их народ обманывают, я знаю, что они имеют в виду. Индейцы заключили дурную сделку. И я не собираюсь утверждать, что она была выгодной. Тем не менее, надо ясно понимать, каковы альтернативы. Бессмысленно говорить: «Верните нам Манхэттен». Мы не можем вернуть индейцам Манхэттен, потому, что этот Манхэттен никогда не был их. Они продали за гроши участок земли, который на самом деле почти ничего не стоил. На нем другие люди возвели великий и славный город. Несправедливо требовать назад то, что вообще никогда вам не принадлежало. Затем вы говорите: «Верните наши Черные Холмы». Вы знаете, что в здешних недрах есть уран, другие полезные ископаемые, и теперь эта земля стоит целое состояние. Опять же, ни одно индейское племя не умело добывать уран и не знало, что с ним делать. Другие американцы принесли Черным Холмам добавочную ценность, выяснив, как извлечь хранящиеся в них ресурсы, но теперь индейцы хотят вернуть эту землю, чтобы воспользоваться тем, что узнали и сумели сделать другие. Индейцев обманули, нарушив договор, и они заслуживают справедливой компенсации. Однако, если суд просто вернет Черные Холмы, они получат гораздо больше, чем когда-то утратили. То же самое верно и для остальной Америки. Эта земля теперь не та, что была прежде, и требования вернуть землю, которую другие застроили, и ценность которой они приумножили, не справедливы. Это — грабеж.

Кажется, наилучшим выбором для индейцев стал бы такой: принять новую цивилизацию, принесенную в Америку европейцами, и воспользоваться преимуществами новых возможностей для процветания. Именно это обогатило жизнь огромного количества иммигрантов, волна за волной прибывавших на континент. Возможность ассимиляции была доступна индейцам в той же степени, в какой почти два столетия не была доступна чернокожим. Однако именно этот выбор коренные американцы отвергли с самого начала. Сегодня многие индейцы ассимилировались, некоторые племена получили выгоду от права содержать игорные заведения и даже сколотили огромные состояния, управляя казино. Но другие все еще влачат жалкую жизнь в резервациях, будучи психологически оторванными от Америки, которая рядом с ними. Эти люди предпочитают положение жертвы и получают удовольствие от борьбы, тратя большие усилия и требуя тех или иных компенсаций. Они делают это во имя своих предков, которые были храбрыми и находчивыми людьми. Но что бы подумали эти храбрые и находчивые предки, если бы могли увидеть, какую жизнь ведут современные коренные американцы?

«Диванному» активисту-прогрессисту легко осуждать Колумба. Я вижу печаль в глазах Шамейн Белое Лицо и чувствую соблазн согласиться с ней. Затем я спрашиваю себя: что бы произошло, если европейцы никогда не прибыли в Америку? Развили ли бы индейцы свою собственную современную цивилизацию? Последовали ли бы они образцу Запада? Или они продолжили жить, как прежде? И на что бы это было похоже? Думаю, это было бы похоже на жизнь, которую ведут современные аборигены Австралии или Папуа-Новой Гвинеи. По существу, они были бы подобны примитивным народам, о которых пишет журнал «National Geographic». Без западных одежды, медицины, технологий. Если бы я хотел сказать резко и грубовато, то упомянул бы гнилые зубы, высокий уровень младенческой смертности и низкую продолжительность жизни. Представьте людей, все еще живущих в жалких хижинах «типи» и охотящихся на животных ради пищи. Попробуйте жить так изо дня в день. Это было бы так же странно, как пытаться прыгать весь день, как лягушка. Коренные индейцы это знают, вот почему никто из них не ведет подобный образ жизни. Такая возможность у них есть — резервации очень велики. Если бы захотели, индейцы могли бы создать подобие своего первоначального образа жизни. Но они не хотят. Отказываясь это делать, они голосуют за свою настоящую жизнь, а не за жизнь предков. Но этот выбор сделан не без сожалений. За многие годы они перенесли великие страдания и никогда не перестанут скорбеть о наследстве Колумба. Несмотря на это, они не заинтересованы возвращаться в прежнюю жизнь и предпочитают жить в современной Америке, наслаждаясь плодами цивилизации, которую Колумб и его последователи принесли на этот континент.

Глава 7

Миф об Ацтлане

Я бы хотел видеть, что Соединенные Штаты исчезли. Я бы хотел видеть, что они стали частью Мексики, частью огромной новой страны под управлением чикано.

Чарльз Труксильо, ученый и активист чикано

Несколько лет назад я стал свидетелем демонстрации в Южной Калифорнии. Участвовавшие в ней латиноамериканцы размахивали мексиканскими флагами. Определенно, эти американцы чувствовали больше симпатии к Мексике, чем к Соединенным Штатам. Сначала я удивился: почему американцы испытывают такие чувства? Если они хотели жить в Мексике, то спокойно могли бы туда переселиться. Мне не известно ни о каких ограничениях на границе, которые служили бы препятствием американцам, желающим переехать в Мексику. Затем я догадался, почему эти люди не уезжают. Они думают, что они уже живут в Мексике — той части Мексики, которая была незаконно захвачена и оккупирована Соединенными Штатами. Для многих американцев Американо-мексиканская война в середине девятнадцатого столетия — это дела давно минувших дней. Но также как для некоторых южан Гражданская война еще не закончилась, для этих испано-язычных американцев Американо-мексиканская война также еще не стала историей. В отличие от южан, которые, кажется, примирилась со своим поражением, латиноамериканцы хотят отменить условия договора Гваделупе-Идальго, согласно которому половина территории Мексики отошла Соединенным Штатам. Несмотря на это, эти люди не хотят снова стать мексиканцами. Скорее, они хотят создать новую страну, включающую север Мексики и юго-запад Соединенных Штатов — страну, которую они называют Ацтлан. «Ацтлан» — слово ацтекского языка, название легендарного места, где в далекие времена процветала империя великих ацтеков.

Во время этой демонстрации я заговорил с одним нелегальным мигрантом из Мексики, и он произнес очень эмоциональную речь, которую я запомнил. Он сказал: «Соединенные Штаты захватили половину Мексики просто из жадности. Большая часть того, что мы зовем юго-востоком США — Техас, Нью-Мексико, Аризона, Калифорния и части штатов Юта, Невада и Колорадо — были частью Мексики. Мы — мексиканцы, и это когда-то была наша земля, но потом Соединенные Штаты вторглись в нашу страну и отняли наши земли. Мы все еще считаем эту территорию своей по праву. Однако американцы не позволяют нам вернуться и работать на земле, которая когда-то принадлежала нам. Какими же порочными должны быть люди, если они забирают то, что принадлежит вам, и затем даже не позволяют вам работать и кормить семью на земле ваших отцов?»

Я все еще помню тоску в лице человека, который произнес эту речь. Я никогда не размышлял над поднятой им проблемой ранее, и она до сих пор актуальна. Сегодня ведущие латиноамериканские интеллектуалы и активисты составляют часть коалиции прогрессистов, которая выдвигает те же самые аргументы. Однако эти латиноамериканцы испытывают совсем не печаль — скорее они очень злы. И они здесь не для того, чтобы просить, а чтобы требовать. Современные активисты, такие как Энджел Гутьеррес, Родольфо Акуна и Армандо Наварро, приписывают размеры и богатство Америки ее страсти к завоеваниям. Учебник, написанный Родольфо Акуна и разосланный во множество американских школ и колледжей, называется «Оккупированная Америка». Заголовок имеет в виду не только захват Америкой половины Мексики, но также ответное завоевание Америки латиноамериканцами. Эти активисты хотят, чтобы захваченные территории были возвращены, но не Мексике, а латиноамериканцам. Даже если белые не отдадут эту территорию, латиноамериканское население, как считают активисты, скоро станет самой большой по численности группой граждан Юго-Запада. Став большинством, оно сможет завладеть этой территорией. Иммиграция — легальная и нелегальная — это механизм, на который организаторы-прогрессисты возлагают особые надежды в своих планах изменить итоги Американо-мексиканской войны и воплотить мечту об Ацтлане в жизнь.

Испаноязычные активисты предлагают другую версию решения. В Албукерке, в Нью-Мексико, я встретился с Чарльзом Труксильо, бывшим преподавателем Университета Нью-Мехико, чтобы взять у него интервью для своего фильма «Америка». Труксильо признал, что, строго говоря, идея об Ацтлане — это миф. Чикано шестидесятых, говорит он, считали себя потомками ацтеков и хотели вернуть территорию империи ацтеков. Даже сегодня, сообщил мне мой собеседник, многие латиноамериканцы собираются вместе и танцуют танцы ацтеков, заново проживая фантазии, связанные с ацтекской культурой. Но ацтеки, указывает Труксильо, не населяли территории, которые теперь считаются юго-западом США. Они жили дальше к югу, там, где сегодня находится Мексика. Однако Труксильо говорит, что Ацтлан представляет собой «метафорическую» истину. То, что американцы зовут Юго-Западом, на самом деле — «El Norte», северная часть Мексики, которую Америка отняла силой.

Эта кража, считает Труксильо, должна быть урегулирована. Многие годы его увлекало решение проблемы с помощью дарования земли. Для этого бы понадобилось, чтобы Соединенные Штаты вернули мексиканцам земли, первоначально дарованные испанским правительством, когда Испания правила Мексикой. По существу, латиноамериканцам бы выделили большие участки земли в Соединенных Штатах, сходные с индейскими резервациями. Латиноамериканцы, как и коренные индейцы, стали бы автономной «нацией без страны». Однако сегодня у Труксильо есть новое решение: Соединенные Штаты и Мексика должны объединится в одну великую страну. Со временем, взволнованно заявляет он, это будет страна латино-американцев, не англосаксов или белых людей. Более того, это решение не требует военных действий. Это, в некотором смысле, произойдет естественно, благодаря иммиграции и более высокому уровню рождаемости у латиноамериканцев. Труксильо заверил меня, что в конце концов граница между Соединенными Штатами и Мексикой просто исчезнет. История, считает он, имеет возможность уладить старые споры.

Армандо Наварро — глава факультета этнических исследований Университета Калифорнии в Риверсайд. В его кабинете на видном месте расположен рисунок, на котором изображен Че Гевара, и фото хозяина кабинета с Фиделем Кастро. В 2001 году Наварро вел группу чикано и мексиканцев на марше сапатистов в Мехико-сити. Он говорит, что хотел «продемонстрировать нашу солидарность с коренным населением Мексики». Наварро считает, что мексиканцы «стали жертвами империализма, из-за которого Мексика потеряла половину своей территории». Сегодня, говорит он, голос латиноамериканцев достаточно силен, чтобы повлиять на результаты голосования на выборах. Завтра будет возможно создать Ацтлан. Например, конец Советского Союза создал новые возможности, от распада Югославии до требований независимости Чечни. То же самое может произойти и здесь. «Представьте возможность того, что Мексика вернет себе потерянные территории или что появится новая Республика Ацтлан».

Наварро предлагает латиноамериканцам сделать то, что в свое время американцы сделали в отношении их мексиканских предков. Американцы захватили территории силой, и теперь латиноамериканцы силой заберут их назад. Наварро не считает себя сепаратистом. Он говорит, что мексиканцы, в отличие от жителей южных штатов США, никогда не давали согласия на присоединение к союзу американских штатов. Поскольку изначальное завоевание было незаконным, появление Ацтлана, какими методами оно не было бы достигнуто, будет оправданным. Латиноамериканцы не выходят из состава Америки. Они просто возвращают себе то, что изначально принадлежало им. Америка — это захватчик, и ее вынуждают отдать территории, которые она украла.

Тем не менее, в этих призывах к репатриации земель содержится некий парадокс. Я уже упоминал об этом в главе, посвященной американским индейцам, но здесь эта тема звучит заново и с еще большей силой. Америка, в некотором смысле, обвиняется в двойном воровстве. Мы якобы украли страну у индейцев и затем украли часть Мексики у латиноамериканцев. Однако если два континента — Северная и Южная Америка — когда-то принадлежали американским индейцам, то как латиноамериканцы стали собственниками этой земли? Ответ на этот вопрос простой: они ее завоевали. Историк Патрисия Лимерик отмечает в книге «Наследство завоевания», что «латиноамериканское присутствие на юго-западе само было продуктом завоевания. Индейцы пуэбло обнаружили себя живущими в “Оккупированной Америке” задолго до латиноамериканцев».[83]

Слово «латиноамериканец» происходит от слова «латинский». Оно связано с европейскими испанцами, которые считали себя потомками римлян, говоривших на латыни. Испанцы затем смешались с местным населением, и их потомками стали метисы или латиноамериканцы. Латиноамериканцы — люди смешанной расы, чьи предки были испанскими завоевателями Америки. Однако если испанцы незаконно забрали земли у индейцев, то эти земли в действительности им не принадлежат. Если Америка не может претендовать на право владения землей, которую она завоевала, то не могут и те, кто сам отнял ее у кого-то еще.

Мы часто думаем об Американо-мексиканской войне как о войне между могущественными американцами и бедными, беззащитными мексиканцами. Согласно прогрессистской версии этого события, американцы, отравленные доктриной Монро и идеей «божественного предопределения»[84], захватывали земли по мере расширения страны на запад. Они строили новую страну путем устаревшего механизма завоевания и конфискации, а затем распространили свое господство над другими народами Центральной и Южной Америки и эксплуатировали их. В своей книге «Дерзость надежды» Обама выступает против доктрины Монро, которую он определяет как «идею о том, что мы можем в упреждающем порядке снимать правительства, которые нам не нравятся». А недавно государственный секретарь Джон Керри объявил в своем выступлении перед членами Организации американских штатов, что, насколько известно администрации Обамы, «эпоха доктрины Монро закончилась».[85]

Как Обама, так и Керри, кажется, не знают, что представляет собой доктрина Монро и в какой обстановке она была сформулирована. В то время Америка, освободившись от британского колониального правления, должна была соперничать с другими на континенте, который стал игровой площадкой для империй мира — местом, где Британия, Франция и Испания боролись за земли и влияние. Доктрина Монро была направлена на защиту независимости стран Южной и Северной Америки от новых попыток европейских держав восстановить колониальное правление. Эта доктрина констатировала, что Соединенные Штаты будут рассматривать такое навязанное иностранное влияние, как враждебные действия в адрес Соединенных Штатов, на которые США будут вынуждены ответить. Это не было притязанием Соединенных Штатов на владение Южной и Северной Америкой, скорее — предупреждением государствам Европы оставить Новый Свет в покое.

Прогрессисты утверждают, что на практике Соединенные Штаты стали монстром для западного полушария, рассматривая страны Карибского бассейна и Латинскую Америку как свои «задворки». Но если это так, почему Америка так мало контролирует свои задворки? Почему существует так много независимых государств в Центральной и Южной Америке, не говоря уже о самой Мексике, обладающих всей полнотой суверенитета и нередко бросающих вызов своему могущественному северному соседу?

В конце Американо-мексиканской войны американские войска захватили Мехико. Вся страна была в руках Соединенных Штатов. Так что, с одной точки зрения, Соединенные Штаты забрали половину Мексики; с другой — Соединенные Штаты вернули половину Мексики, которую они могли бы оставить себе. Мы не можем оценить законность этих действий — и требований репараций, неизбежно сопровождающих их — не выяснив, что случилось на самом деле. И вспоминая, что мы хотели взглянуть на историю «снизу», мы должны, изучая случившиеся, сосредоточиться на судьбе простого человека.

«Божественное предопределение» — это выражение Джона О’Салливана, которое он использовал в статье в «Демократик ревью» 1845 г., где О’Салливан утверждал, что, если Америка распространит свою территорию от Атлантического до Тихого океана, это пойдет на пользу ее процветанию и безопасности. О’Салливан написал, что неизбежная судьба Америки «распространиться по всему континенту, который самим провидением предназначен для свободного развития миллионов людей, чье количество увеличивается ежегодно». О’Салливан писал, что голод и невзгоды выдавливают из Европы десятки миллионов человек, и они устремляются в Америку в поисках лучшей жизни. Почему, спрашивал он, эти многочисленные миллионы из Ирландии, Скандинавии и из других мест имеют меньшее право жить на этой земле, чем испанцы, чьи претензии основаны только на том, что они первыми завоевали эту землю? В то время когда он это писал, Мексика изгнала испанцев и выиграла свою войну за независимость. Тем не менее, олигархи смешанного, частично испанского, происхождения, продолжали контролировать Мексику. Авраам Линкольн описывал мексиканское правительство как смесь тирании и анархии. Жизнь рядового мексиканца была тяжелой и небезопасной, не только из-за бедности, но и из-за коррупции, поддерживаемой правительственными кругами, и конфискации земельных участков и собственности. Право собственности основывалось на устаревшей системе дарования земель, и было очень непостоянным в применении. Политических прав было мало, а гражданские права не существовали вовсе. Так что, несмотря на независимость страны, сами мексиканцы практически не имели прав, на которые они могли бы опереться.

Война с Мексикой началась в Техасе. Со времени обретения независимости в 1821 г. мексиканское правительство поощряло англо-саксонских поселенцев и торговцев переселяться в Техас путем дарения земельных участков и других выгодных предложений. Многие жители американского Юга и Запада согласились переселиться. Мексиканцы хотели, чтобы белые поселенцы помогли оживить экономику и, поскольку они считались сильными и воинственными, сражаться с команчами и другими враждебными племенами индейцев. Американцы англосаксонского происхождения смогли помочь мексиканскому правительству в этих задачах, но они принесли с собой собственное представление о политических правах и законе. Попытки мексиканцев покушаться на эти права они считали тиранией.

В 1830 г. мексиканское правительство приостановило иммиграцию американцев англо-саксонского происхождения в Техас, введя таможенные пошлины, реорганизовав структуру управления в Техасе и разместив там новые военные гарнизоны. К этому времени большинство населения Техаса составляли белые американцы, не мексиканцы. По оценкам историка Дэниэла Уокера Хоу в 1830 г. «жители Техаса англосаксонского происхождения превосходили техасцев испанского происхождения более чем в два раза».[86]

Сэм Хьюстон, в свое время эмигрировавший в Техас из Теннеси, написал президенту Эндрю Джексону о трудностях, которые создает местным жителям мексиканское правительство. «Мексика втянута в гражданскую войну, — писал он. — Федеральная конституция не действует. Правительство деспотично по самой своей сути».

Хьюстон возглавил борьбу техасцев за отделение от Мексики. Они не были агрессивными бунтарями. Историк Х. У. Брэндс напоминает нам, что американцев, переехавших в Техас, мексиканское правительство уговаривало стать поселенцами на этих территориях. Запрет со стороны Мексики на новую иммиграцию означал, что «Техас мог остаться территорией Фронтира — необжитых новых земель — на неопределенно долгое время». Брэндс пишет: «Очень малому количеству американцев — даже среди жителей Запада — действительно нравилось жить на новых необжитых землях ради них самих. Они переселялись в ненаселенные области потому, что земля там была им по карману, но как только они становились владельцами своих участков, они хотели, чтобы новые территории становились не менее развитыми и обжитыми, чем регионы на востоке. (…) Почти все американцы в Техасе считали, что сюда будет переселяться все больше их соотечественников и что на новых землях в Техасе будут появляться сначала маленькие, а затем и крупные процветающие города, и со временем они смогут наслаждаться более высоким уровень жизни, который приносят с собой городские поселения».[87]

В целом, это были небогатые поселенцы, стремящиеся к лучшей жизни, и их надежды, казалось, были разрушены мексиканским правительством, которое централизовало власть, лишая полномочий штаты страны.

В 1836 г. техасцы восстали, объявив Техас «Республикой Одинокой Звезды». Это не было восстанием только белых или американцев англо-саксонского происхождения. Историк Давид Монтехано указывает, что «восстание стало возможным благодаря альянсу новоприбывших англосаксонских колонистов и уже существовавшей в Техасе мексиканской элиты».[88]

Изначально восстание в Техасе не было направлено на отделение территории. Скорее повстанцы требовали, чтобы правительство Мексики исполняло Конституцию 1824 г., которая даровала штатам широкую автономию. Но генерал Антонио Лопес де Санта-Анна, диктатор Мексики с 1829 г., не собирался идти им навстречу. Только тогда, когда требования техасцев были проигнорированы и встретили силовой отпор, восставшие решили полностью отделиться от Мексики. Мы можем провести здесь интересные параллели с Американской революцией, которая началась как протест против неудовлетворительной политики Англии — нарушения «прав англичан» жителей колонии — но переросла в движение борьбы за полную независимость и заявила об универсальных «права человека». Похожим образом и техасцы начали с попытки быть добропорядочными гражданами Мексики, а когда это не получилось, они отделились и создали проект новой конституции на основе Конституции Соединенных Штатов.

Жители Техаса обратились к Соединенным Штатам с просьбой о помощи в борьбе с мексиканским правительством. Как ни странно, никто не пришел им на помощь. Президент Эндрю Джексон — несмотря на свою репутацию поборника экспансии — не пошел на интервенцию ради помощи техасцам. Даже когда Техас отстоял свою победу самостоятельно и стал республикой, Соединенные Штаты отказались включить его в свой состав в качестве еще одного штата, большей частью из-за опасений северян, что присоединение Техаса усилит рабовладельческий Юг. Так что Техас оставался независимой республикой в течение почти десяти лет. Наконец, в 1845 г. Техас получил статус штата США. Теперь нужно было заняться установлением границ между Техасом и Мексикой.

Именно обсуждение претензий техасцев и мексиканцев по поводу того, где кончается Мексика и начинается Техас, спровоцировало начало Американо-мексиканской войны. Мексика утверждала, что границей была река Нуэсес, в то время как техасцы настаивали, что граница проходит по реке Рио-Гранде. Принимая в расчет все доводы, можно сказать, что, кажется, правота была на стороне мексиканцев, однако почти десятилетие они не предпринимали никаких усилий, чтобы укрепить границу, позволяя техасцам спокойно занимать территорию, на которую те претендовали. Когда Техас стал штатом США, президент Полк послал войска Соединенных Штатов на Рио-Гранде для охраны границы. Мексиканцы устроили засаду на американский патруль, и это стало началом войны с Мексикой.

Несмотря на то что население Соединенных Штатов одобряло эту войну, она была спорной, и мнения лидеров страны на этот счет разделились. Аболиционист Фредерик Дуглас был против войны, связывая ее c американской «алчностью и стремлением к господству». Ральф Уолдо Эмерсон считал ее неразумной и империалистической. Торо отказался платить налог на основании того, что не хочет финансировать войну с Мексикой. (Его заключили в тюрьму на одну ночь, в то время как его родственник заплатил за него налог и добился его освобождения.) Напротив, Уолт Уитмен утверждал, что Мексика была агрессором, и поэтому «Мексику нужно как следует наказать».[89]

Конгрессмен Авраам Линкольн был против войны, как и его наставник Генри Клей. Партия вигов была против экспансии — она придерживалась мнения, что Америка должна быть примером свободной республики, а не заниматься увеличением своей территории. На президентских выборах 1844 г. кандидат от партии вигов Генри Клей проиграл демократу Джеймсу Полку частично потому, что Клей был против включения Техаса в состав США. Клей позже осудил войну с Мексикой за то, что ее мотивом была жажда завоеваний и «дух господства над всем миром».[90]

Демократы, наоборот, считали, что увеличение размеров страны увеличивает территорию свободы, и одобряли расширение границ Соединенных Штатов, по мере возможности путем покупки земель или заключения договоров, а когда это оправданно — и с помощью военной силы. Эти дебаты осложнялись проблемой рабства: южане хотели, чтобы страна стала больше и количество рабовладельческих штатов увеличилось; северяне хотели быть уверенными, что любые территории, присоединившиеся к Америке, будут свободными штатами, а не рабовладельческими.

Линкольн заявлял, что президент Полк оправдывал начало войны с Мексикой ложным утверждением, что мексиканцы пролили американскую кровь на американской земле. Линкольн вынес на рассмотрение саркастическую «резолюцию места», прося Полка назвать точное место, где именно пролилась американская кровь. Несмотря на это, в позиции Линкольна есть один важный нюанс. Линкольн никогда не оспаривал то, что мексиканское правительство было тираническим или что техасцы имели право провозгласить свою независимость. Если американцы имеют право на восстание против британского правления, само собой и техасцы имеют право сбросить тиранию мексиканских олигархов. Позже в своей речи 12 января 1848 г., посвященной Американо-мексиканской войне, Линкольн объявил Декларацию независимости «cамым ценным, самым священным правом — правом, которое, как мы надеемся и верим, освободит мир».[91]

Линкольн возражал против войны потому, что она была начата под фальшивым предлогом, а также потому, что Полк пошел дальше защиты Техаса, завоевав территорию Мексики.

Эта война была короткой, и США одержали в ней убедительную победу. Мексиканцы сражались под командованием генерала Санта-Анны, который руководил успешным восстанием мексиканцев против испанского правления. Но Санта-Анна не имел сил, равных силам Соединенных Штатов, возглавляемых генералами Закари Тейлором и Уинфилдом Скоттом. Тейлор позже стал президентом Соединенных Штатов, а Скотт — самым высокопоставленным генералом в армии. Среди младших офицеров в американской армии можно упомянуть такие имена, как Улисс Грант, Джордж Макклелан, Стоунуолл Джексон, Роберт Э. Ли и Джефферсон Дэвис. Будущие противники в Гражданской войне, здесь они сражались на одной стороне.

Война закончилась в 1847 г., когда Соединенные Штаты завладели столицей. Флаг Соединенных Штатов был поднят над Мехико-сити, и город оставался оккупирован американской армией в течение девяти месяцев. В конце концов американцы ушли, и мир между двумя странами был скреплен договором Гваделупе-Идальго, условия которого установили границы Техаса и даровали Соединенным Штатам обширную территорию, простирающуюся от земель современного штата Нью-Мехико до Вайоминга. Однако Америка могла бы захватить и всю Мексику. Соединенные Штаты решили оставить себе половину, а половину вернуть.

Как оценивать Мексиканскую войну? Лично я не сочувствую мексиканскому правительству, которое начало войну и проиграло. Также я не стану отрицать и того, что это была, отчасти, американская захватническая война, которая прибавила полтора миллиона квадратных миль к территории Соединенных Штатов. Кто пострадал в результате этой войны? Говард Зинн, изучающий «историю снизу», говорит, что мало кто из американских солдат отказался воевать из-за того, что был против участия их страны в войне. К мексиканской армии в итоге присоединились примерно триста солдат, несогласных с войной и соблазнившихся землями, предложенными перебежчикам мексиканским правительством. Такой небольшой контингент отказавшихся от участия в боевых действиях или перешедших на другую сторону — так ли это важно? Действительно важным вопросом является влияние этих событий на мексиканцев, которые оказались прямо затронуты этой войной. Мы должны взглянуть, что в результате случилось с ними и их потомками.

Рассмотрим заявления, которые мы слышим в наши дни, о том, что мексиканцы просто хотят вернуться и работать на своей земле, несправедливо отобранной у них в свое время. Однако никакая земля у них, на самом деле, не отнималась. По окончании войны Соединенные Штаты немедленно признали действительными права собственности мексиканцев на недвижимость, находящуюся на территориях, отошедших Соединенным Штатам. Собственники земли не менялись, изменилось только то, что люди, которые раньше были мексиканцами, теперь стали американцами.

Обычно процесс получения гражданства Соединенных Штатов занимает долгое время — мне это известно из первых рук, поскольку я сам иммигрант и прошел через это лично. Но по договору Гваделупе-Идальго мексиканцы, живущие на территории, отошедшей Соединенным Штатам, получали американское гражданство немедленно. Статья девятая Договора гарантировала им «все права граждан Соединенных Штатов Америки». Сам по себе этот пример в истории уникален: из трех основных «вынужденных стать гражданами» этнических меньшинств — американских индейцев, чернокожих и мексиканцев — только мексиканцам было сразу же предложено американское гражданство. Они стали иметь больше прав, включая лучшие гарантии права собственности, чем раньше.

Вероятно, есть своя правда в словах Роберта Розенбаума, что в результате войны «большинство мексиканцев в Соединенных Штатах потеряли возможность жить так, как они хотели». Розенбаум — автор книги «Мексиканское сопротивление на Юго-Западе». Он приводит документальное подтверждение нескольких случаев — немногочисленных, но значимых — когда мексиканцы сражались против американской оккупации. Розенбаум также отмечает что «полноценное гражданство и гарантия прав собственности не привело к реализации экономических возможностей или социальной интеграции мексиканцев». Помимо разницы в языке и культуре, также приходилось бороться с политикой нативизма и дискриминацией. Несмотря на это, американцы мексиканского происхождения получили больше возможностей улучшить свою жизнь, чем имели бы, оставшись на территории Мексики. Теперь у них был целый ряд прав, гарантированных Конституцией Соединенных Штатов, включая право на самоуправление. Политолог Гарри Джаффа пишет: «Включение частей Мексики в состав Соединенных Штатов не означало отрицания самоуправления местных жителей этих областей, но впервые эффективно обеспечило это самоуправление».[92]

В иммиграционной политике США мексиканцы всегда имели привилегированный статус, и дело не только в близости Мексики к Америке. В 1920-х годах Соединенные Штаты ввели ограничения, установив квоты на иммиграцию из большинства стран, но иммиграция из Мексики оставалась неограниченной. Фактически, в рамках иммиграционной политики мексиканцы классифицировались с точки зрения расы как «белые». В наши дни, несмотря на большое количество легальных иммигрантов, приезжающих в Америку из Мексики, большинство нелегальных мигрантов тоже прибывает из этой страны. Примечательно, что если бы Америка сохранила контроль над всей Мексикой, эти нелегалы не должны были бы пересекать границу; они бы уже были гражданами Соединенных Штатов. В то время как прогрессисты осуждают американскую агрессию, можно задаться вопросом — нет ли мексиканцев, которые хотели бы, чтобы Америка была чуточку агрессивней. Что нам действительно хорошо известно, так это то, что большинство мексиканцев, оказавшихся на американской стороне после окончания мексиканской войны, никогда не пыталось вернуться в Мексику. Как и их потомки.

Глава 8

Их Четвертое июля

Другие революции были восстанием угнетенных; эта была раскаяньем тирана.[93]

Ральф Уолдо Эмерсон

В 1862 г. Авраам Линкольн, выступая перед группой афроамериканцев, поделился с ними своим планом — по завершении Гражданской войны переселить чернокожих американцев в новую страну, которую они могли бы называть своей собственной. Он отметил, что более десяти тысяч свободных чернокожих граждан уже эмигрировали в государство Либерия. Линкольн знал, что Конгресс по его просьбе выделил денежные средства в размере шестисот тысяч долларов на переселение негров. В то время это называлось «колонизацией». Линкольн учредил специальный отдел по колонизации в Министерстве внутренних дел США. По запросу этого отдела было получено несколько предложений относительно места переселения. Среди таких мест рассматривались Британский Гондурас, Британская Гвиана, Колумбия (в той части, где теперь находится Панама) и один остров у берегов Гаити.[94]

В своей речи Линкольн признал перед своими чернокожими слушателями, что их расе «приходится переживать самое худшее из всего, что выпадало на долю какого-либо народа». Однако он также отметил, что многие белые (включая белых, сражавшихся на стороне Севера) не выносят чернокожих, и чернокожие отвечают им тем же. «Следовательно, для всех нас лучше жить отдельно», — таково было заключение Линкольна. Линкольн призвал свободных чернокожих граждан быть добровольцами и первыми переселиться в новые места обитания. Он признавал, что трудно просить свободных людей переехать в другую страну. Тем не менее он считал, что ради людей своей расы чернокожие американцы должны пожертвовать частью своего комфорта. В конце концов, сказал Линкольн, «все, кто участвовал в войне за независимость США, принесли что-то в жертву».[95]

Может показаться удивительным, что Авраам Линкольн (которого в Америке называют «Великий освободитель»[96]), выступал за план колонизации, который в наши дни кажется неразумным и даже расистским. Однако идея колонизации возникла почти на столетие раньше Линкольна. На самом деле, впервые эта идея была выдвинута чернокожими и поддержана некоторыми отцами-основателями Америки. Томас Джефферсон говорил об этом как о возможности. Предложения колонизации выдвигали Джеймс Мэдисон и Дэниэл Вебстер. План Мэдисона предусматривал продажу земель, полученных от индейцев, новым иммигрантам, прибывающим из Европы, и использование этих денег на то, чтобы вернуть чернокожих в Африку.[97]

Организация «Американское общество колонизации» была основана в 1816 г., ее членами стали как черные, так и белые. Это общество убедило президента Монро послать агентов на поиски страны, теперь известной как Либерия. Ее столица была названа Монровия в честь американского президента. Наставник Линкольна, Генри Клей, тоже был членом Американского общества колонизации. Идею колонизации поддерживал ряд республиканцев, включая лидера аболиционистов Теда Стивенса. Влиятельные газеты, такие как «Нью-Йорк таймс» и «Чикаго трибьюн», также высказывались в ее поддержку. Среди чернокожих колонизацию поддерживали памфлетист-аболиционист Дж. Уиллис Менар, врач и писатель Мартин Делани из Пенсильвании, политический активист Шарль Бебкок из Массачусетса и нью-йоркский журналист Джунис Морель, а также пресвитерианский пастор Хайланд Гарнет.[98]

Фредерик Дуглас, наиболее известный чернокожий аболиционист, выступал против колонизации. В своей речи 1894 г. Дуглас утверждал, что колонизация была ненавистна чернокожим, потому что «внушала им мысль, что они обречены навсегда быть чужим там, где родились, что им нет места на этой земле». Колонизация предлагает неграм «неопределенную родину» где-то вдалеке. «Это не искупление грехов, а изгнание», — говорил Дуглас. Он верно заключал, что «родина американских негров — Америка», и говорил: «Мы здесь, и здесь мы останемся».[99]

Однако за два десятилетия до этого тот же самый Дуглас сказал, обращаясь к белой аудитории в своей известной речи в честь Дня независимости: «Это Четвертое июля — ваше, но не мое. Вы можете ликовать, я должен скорбеть. Привести человека в оковах в великолепный освещенный храм свободы и призвать его присоединиться к вам в пении радостных гимнов было бы бесчеловечной насмешкой и кощунственной иронией. У меня нет патриотизма. У меня нет страны. Какая страна у меня есть? Институты этой страны не знают меня, не признают меня человеком. Я не люблю — и не могу любить — ни саму эту страну, ни ее Конституцию. Я хочу, чтобы она распалась как можно скорее».[100]

Дуглас здесь произносит речь предателя, но причина у него уважительная. Он говорит, что нельзя быть хорошим гражданином в плохой стране. Многие аболиционисты соглашались с ним, они постоянно осуждали создание Америки и сжигали копии Конституции, которую лидер аболиционистов Уильям Ллойд Гаррисон называл «сделкой со смертью и договором с адом». С точки зрения аболиционистов, которую разделяли Гаррисон и Дуглас, из-за этого компромисса с существованием рабства основание Америки достойно осуждения, а отцы-основатели Америки — малодушные лицемеры.

Так называемое лицемерие основателей было главной темой насмешек британцев во времена войны за независимость США. Типичны были реплики, подобные той, что произнес Самуэль Джонсон: «Как получается, что самый громкий визг о свободе мы слышим из уст рабовладельцев?» Та же самая критика в адрес основателей прозвучала в решении главы Верховного суда Роджера Тэйни по делу Дреда Скота. Тэйни пришел к выводу, что, хотя основатели сказали «все люди созданы равными», они, возможно, так не думали, поскольку написанная ими Конституция допускала существование рабства и некоторые из них лично владели рабами. Следовательно, заключил судья, Конституция не давала чернокожим «прав, которые белые люди должны были уважать». А сенатор Джон Кэлхун, главный идеолог рабовладельческой политики южных штатов, заявил, что слова «все люди созданы равными» — «самая большая ложь и самая опасная из всех политических ошибок».[101]

Современные прогрессисты, хотя не признают идей рабовладельцев Конфедерации, в целом согласны как с аболиционистами-северянами, критикующими Конституцию, так и с южанами-сторонниками рабовладения в том, что отцы-основатели могли в действительности не верить, что все люди созданы равными, когда говорили это. Многие прогрессисты считают, как и Дуглас, что рабство — это «первородный грех» Америки и что основатели виновны в том, что это стало возможным. Рабство, продолжают прогрессисты, это два с половиной столетия труда рабов, который не оплачивался. Америка была построена с помощью рабского труда, и препятствия, созданные рабством, все еще оказывают свое влияние, которое приводит к отставанию чернокожих граждан в уровне благосостояния и степени реализации существующих в обществе возможностей. С точки зрения некоторых прогрессистов, современная Америка должна афроамериканцам огромные суммы компенсаций, поскольку, как группа, чернокожие граждане живут существенно хуже вследствие того, что их предки были порабощены.[102]

Можно ли согласиться с требованиями денежных компенсаций, на которых настаивают прогрессисты? Рабство — это действительно система похищения труда, и исторически рабами становились те, кого брали в плен на войне. Завоевав народ или племя, победители либо убивали, либо порабощали побежденную группу. Со времени зарождения человечества рабство существовало практически во всех культурах. Рабство было в Древней Греции и Риме, в Китае, в Африке и в Индии. Американские индейцы владели рабами задолго до прибытия Колумба. Так что не существование рабства, аего запрет, является отличительной чертой Западной цивилизации. «Ни одна цивилизация, когда-либо опиравшаяся на рабство, не была способна избавиться от него, — пишет Дж. М. Робертс, — кроме Запада».[103]

Более того, со времен основания страны и до конца Гражданской войны в Америке были чернокожие рабовладельцы. Я имею в виду свободных чернокожих граждан, которые сами владели чернокожими рабами. Хотя мы знаем, что существовали чернокожие рабовладельцы, размер этого явления поражает. Обзор соответствующих исследований демонстрирует, что в 1830 г. около 3500 чернокожих граждан были рабовладельцами, которые владели более десятью тысяч черных рабов. В книге «Черные хозяева» Михаэль Джонсон и Джеймс Роарк рассказывают примечательную историю Уильяма Эллисона, свободного чернокожего плантатора, занимавшегося также изготовлением хлопкоочистительных машин в Южной Каролине, который владел более чем сотней рабов. Сам происходивший от рабыни, Эллисон без колебаний покупал рабов и использовал их так же, как это делали белые рабовладельцы. Джонсон и Роарк пишут: «Эллисон не считал свой магазин и плантацию промежуточным этапом на пути к свободе. Он никогда не позволил ни одному своему рабу повторить его собственный путь. Все говорило о том, что Эллисон держал рабов, чтобы эксплуатировать их и получать за их счет прибыль, точь-в-точь как это делали белые рабовладельцы». Когда началась Гражданская война, большинство чернокожих рабовладельцев, таких как Эллисон, присоединились к белым рабовладельцам и поддержали Конфедерацию.[104]

Разумеется, чернокожие рабовладельцы в Америке составляли ничтожно малую часть от общего числа рабовладельцев. Я упомянул их потому, что о них так мало известно, а также потому, что они служат иллюстрацией универсальности этики завоевания, служившей опорой рабства с самого начала. Еще одним примером этики завоевания служит тот факт, что, когда Англия и Франция в начале и в середине девятнадцатого столетия рассматривали предложения о запрете рабства, вожди племен в Гамбии, Конго, Дагомее и других африканских государствах, наживавшиеся на работорговле, посылали делегации в Париж и Лондон и яростно протестовали против принятия таких предложений.[105]

Один африканский вождь как-то заявил, что ему нужны три вещи — еда, алкоголь и оружие, и чтобы их получить у него есть три вещи — мужчины, женщины и дети.

Рабство стало подвергаться критике только по одной причине — влияние христианства. Когда мне приходится выступать на стороне защитников христианства, я обсуждаю этот вопрос с ведущими атеистами, но они отказываются это признавать. Они говорят, что многие столетия христиане спокойно относились к существованию рабства и только в современный период — во времена Просвещения — рабство стало причиной споров. Подразумевается, что равенство Просвещения, а не христианство, способствовало борьбе с рабством. Однако это просто неверно. Рабство было широко распространено в Римской империи, существовавшей до пятого столетия. Это было время дохристианского Рима. Затем рабство исчезло в Европе в период между пятым и десятым столетиями. Рабство сменилось крепостничеством. Хотя такая зависимость была тягостна, крепостные не были рабами. Они владели собой сами, они могли заключать договора, у них была определенная свобода работать и вступать в брачные союзы, чего не могли делать рабы. Появление крепостничества было огромным изменением и большим улучшением состояния общества. Это произошло во время так называемых Темных веков, когда Европа была целиком и полностью христианской. Так что же — если не христианство — стало причиной исчезновения рабства в Европе?

К сожалению, рабство появилось снова в Новое время, не столько в Европе, сколько в Америке. Это произошло по экономическим причинам: в Новом Свете предстояло сделать много работы, и были люди, которых можно было заставить делать это бесплатно. Работорговля в Африке процветала, поставляя рабов в Азию и на Средний Восток, и, казалось, источник пленников, предназначенных на продажу, просто неисчерпаем.

Это «предложение» встретило новый «спрос» на плантациях Северной и Южной Америки. Рабство было выгодно классу плантаторов, а также тем африканцам, которые занимались работорговлей. Тем не менее этот институт снова стал широко обсуждаться в обществе, и снова именно христиане заговорили о важности избавления от рабства. Это чрезвычайно важный факт, что только на Западе — в той части мира, которая официально известна как христианский мир — возникло движение, направленное на избавление от рабства. Не существует истории движения по борьбе с рабством за пределами западного мира.

Даже атеисты признают, что движение против рабства в Англии и Америке возглавляли христиане. Христиане были не единственными, кто не одобрял рабство. С древних времен была еще одна группа людей, которым рабство было совсем не по душе. Этих людей называли рабами. Нам известно, что рабы сбегали от хозяев, поднимали восстания и тому подобное. Но христианство создало совершенно иной феномен: человека, который имел право быть хозяином и который при этом был против рабства. Эту идею красиво выразил Линкольн: «Поскольку я не хочу быть рабом, я не хочу быть и хозяином».[106]

Линкольн понимал, что это просто приложение золотого правила Христа: не делай другим то, что ты не хотел бы, чтобы они сделали тебе.

Линкольн видел, что существует глубокая связь между движением, направленным на окончание рабства, и основанием Америки. И то и другое, как оказывается, было основано на христианстве. Христианство всегда считало всех людей равными перед Богом. С начала VIII столетия некоторые христиане — первыми были квакеры, затем евангелические христиане — применили это убеждение и к вопросу работорговли между Африкой и Новым Светом. Они объясняли, что равенство людей перед Богом означает, что никто не имеет права управлять другим человеком без его согласия. Мы видим, что моральные корни движения по запрету рабства те же самые, что и корни демократии и основания Америки как страны. И то и другое покоится на идее, что власть над другим человеком без его согласия не имеет никаких оправданий.

Идея согласия чрезвычайно важна для понимания причин осуждения рабства. Также нам необходимо понять, почему рабство не было немедленно запрещено основателями Америки. Линкольн подходил к этому вопросу совсем не так, как аболиционисты и современные прогрессисты. Линкольн соглашался с аболиционистами, что рабство — отвратительно. Но по поводу того, как с этим бороться, у него было другое мнение. В сущности, он считал, что их методы борьбы скорее способствуют сохранению рабства. Линкольн понимал рабство, основываясь на двух принципах: принципе владения самим собой и принципе согласия. «Я всегда считал, что человек, который производит зерно, должен иметь возможность его есть», — говорил Линкольн. Для Линкольна величие Америки — сделавшее ее «чудом и предметом восхищения всего мира» — состояло в том, что «в Америке нет класса постоянных наемных работников» и что «каждый человек может сам создавать свою судьбу». Линкольн рисовал в своем воображении общество, где люди не просто распоряжаются ценностями, которые приносит их труд, но также сами занимаются предпринимательской деятельностью. Таким образом, «вчерашний наемный работник сегодня работает сам на себя, а завтра наймет других для того, чтобы они работали на него». Зло рабства в том, что это «война против прав всех, кто трудится». Чернокожий раб «имеет право есть хлеб, который он добыл своими собственными руками, не оставляя его кому-то еще». В этом отношении «он равен мне, и судье Дугласу, и любому другому человеку». Рабство было основано на том же принципе, что и тирания, который Линкольн сформулировал так: «вы работаете в поте лица и добываете хлеб, а съем его я».[107]

Давайте проанализируем аргументы Линкольна. Мы владеем сами собой, следовательно, распоряжаемся своим трудом и имеем право стремиться к счастью. Средство, которое мы используем для достижения этой цели — согласие. Мы соглашаемся продать свой труд за цену, о которой договорились, и мы соглашаемся, чтобы нами правили лидеры, которых мы выбрали на свободных выборах. В представительной демократии согласие принимает форму соблюдения принципа подчинения меньшинства большинству. На свободном рынке согласие принимает форму соглашения о работе за определенное вознаграждение или контрактов, которые заключают участвующие в них стороны. Если добровольное согласие не получено — это тирания. Рабство плохо не тем, что это тяжелая и унизительная работа — иммигранты на Севере трудились не менее тяжело, и их работа могла быть такой же унизительной — но тем, что рабы не получают плату за свой труд. Я мог бы согласиться работать на вас бесплатно, и это не сделало бы меня рабом. Рабство плохо потому, что раб не давал согласия трудиться на тех условиях, которые ему предоставили. Против его воли его заставили работать бесплатно. Здесь мы видим, что Линкольн унифицирует аргументы в пользу демократии, капитализма и освобождения рабов. Все они, по сути, основаны на главенстве принципа согласия индивида.

Теперь мы можем ответить на вопрос: если отцы-основатели действительно считали, что все люди созданы равными, как они могли позволить существование рабства? То, что у основателей были свои недостатки и в то же время — свои собственные корыстные интересы, отрицать невозможно. Многие из них были рабовладельцами, и Джефферсон был одним из крупнейших рабовладельцев. У Джефферсона было более двух сотен рабов и, в отличие от Вашингтона, он не отпустил их на свободу. Однако случай Джефферсона проливает свет на многое: совершенно не оправдывая жизнь на плантациях с помощью аргументов южан о «счастливом рабе», вирджинец Джефферсон энергично осуждал рабство как несправедливое и аморальное. «Я трепещу от страха за свою страну, когда я понимаю, что Бог справедлив; что этот судья не может спать вечно».[108]

Важно не то, что южные плантаторы владели рабами, но то, что эти плантаторы, тем не менее, считали, что «все люди созданы равными».

Если Джефферсон и основатели страны знали, что все люди созданы равными, почему бы им не запретить рабство с самого начала? Ответ прост: если бы они это сделали, объединения страны бы не было. Историк Юджин Дженовезе говорит об очевидном: «Если бы Конституция не признала существования рабства, южные штаты никогда не вошли бы в союз». Таким образом, выбор, который стоял перед основателями в Филадельфии, был не в том, оставлять рабство или нет. Скорее вопрос был в том, создать ли союз, временно мирящийся с рабством, или вообще не иметь никакого союза. Континент Северная Америка тогда мог бы состоять из более мелких стран — уязвимых для нападения иностранных империй — и рабство могло бы сохраняться даже дольше, чем это было в действительности.

Проблему, стоявшую перед основателями, можно пояснить на более глубоком уровне. Декларация независимости говорит, что «все люди созданы равными», и основатели верили, что это так. Но в Декларации также говорится, что правительство должно быть основано на согласии тех, кем правят. Это коренные принципы демократии. Проблема возникает, если значительная часть людей — возможно, даже большинство — отказывается согласиться с тезисом «все люди созданы равными». В этом случае как следует поступать мудрому государственному деятелю? Ответ прогрессистов прост, и он совпадает с ответом аболиционистов: забыть про демократию. Если люди не готовы запретить рабство, если они не способны отличить хорошее от плохого, тогда надо их заставить. Основатели знали, что сделать это невозможно, но даже если бы такая возможность у них была, осуществив ее, они бы уничтожили демократию в самом начале ее развития. Рабство было бы запрещено, но ради этого пришлось бы установить тиранию.

Основатели решили сделать по-другому. Они назначили дату — через несколько лет — когда должна была закончиться работорговля и прекратиться поставка рабов в страну. Они запретили рабство на Северо-западных территориях (современный Средний Запад, включая Висконсин, Мичиган, Иллинойс, Индиану и Огайо). Еще важнее то, что они создали союз на принципах, исключающих рабство, хотя временно практика рабовладения оставалась допустимой. Нигде в Конституции не используется термин «рабство». Рабы везде описываются как «личности», что подразумевает обладание естественными правами. Условие «три-пятых», сформулированное в третьем параграфе раздела 2 первой статьи Конституции, согласно которому при подсчете населения штатов количество несвободных граждан учитывалось как три пятых от их реального количества, и которое, как считают в наши дни, (это условие, как считают в наши дни, представляет точку зрения основателей на ценность чернокожих) было, в действительности, мерой по ограничению количества голосов рабовладельцев Юга на выборах. Это условие помогло со временем изменить баланс сил в пользу свободных штатов. Многие из основателей верили, что этот подход окажется эффективным, потому что рабство теряет свою привлекательность и постепенно исчезнет само собой. В этом основатели ошибались, поскольку изобретение в 1793 г. машин, отделявших волокна хлопка от семян, возродило спрос на рабов на Юге.

Тем не менее, усилия основателей действительно подорвали устойчивость института рабства. До 1776 г. рабство было законным по всей Америке. Однако к 1804 г. все штаты к северу от Мэриленда законодательно запретили рабство — немедленно или постепенно; а в 1808 г. Конгресс признал незаконной работорговлю. Рабство перестало быть государственным институтом. Отныне оно стало локальным феноменом, подвергавшимся моральной и политической критике.

Линкольн не только осознавал, какая проблема стояла перед основателями, он также получил ее в наследство. Линкольн стремился отделить принципы, на которых основано американское общество, от компромиссов. Он также знал, что компромиссы были не просто низменными сделками ради продвижения корыстных интересов. Скорее, они были проявлением предусмотрительности и способом достижения народного согласия, которое стало краеугольным камнем демократического самоуправления. Линкольн слишком полагался на компромисс, предложенный основателями, говоря, что он не будет противодействовать рабству в штатах, где оно существует, но не даст ему распространиться на новые территории.

Во время дебатов между Линкольном и Дугласом, сенатор Стивен Дуглас — похожий на Кэлхуна и произносящий речи, похожие на речи современных прогрессистов, — высмеивал мнение основателей, которые верили в то, что все люди созданы равными. Кэлхун пошел еще дальше — он считал, что статья о равенстве в Декларации независимости была не самоочевидной истиной, но самоочевидной ложью, поскольку люди, как мы знаем, очень отличаются — в размерах, в быстроте действий, в разумности и даже в области нравственности. Линкольн стремился защитить основателей от таких клеветнических высказываний. Комментируя Декларацию независимости, Линкольн объяснял точку зрения основателей: «Они имели в виду всех людей, но они не собирались заявлять, что все люди равны друг другу во всех отношениях. (…) Они определили достаточно ясно, в каком отношении они видят всех людей созданными равными — равными в определенных неотчуждаемых правах. Они не собирались утверждать, что все уже обладают этим равенством, что очевидно не соответствует истине, или что они предоставят это равенство всем немедленно. (…) Они собирались просто провозгласить это право, с тем, чтобы оно начало проводиться в жизнь, как только позволят обстоятельства».[109]

Примечательно, что позицию Линкольна поддержал Фредерик Дуглас, который, как мы знаем, когда-то критиковал Конституцию, но в конце концов понял, что она воплощает принципы, противные рабству. «Запретите рабство, и ни одно предложение или слог Конституции менять не придется», — сказал Дуглас. Рабство, как он осознал, было просто «строительными лесами для внушительной конструкции, и их нужно было убрать, как только здание было построено». Дуглас начал понимать то, что аболиционисты девятнадцатого века и прогрессисты двадцатого века так и не поняли — что наилучшая программа по запрету рабства — это вовсе не поддержка грандиозных и непрактичных проектов, но скорее те действия, которые «наносят наиболее болезненный удар по рабству из тех, которые можно нанести именно в это время».[110]

Для того чтобы покончить с рабством, понадобилась Гражданская война. Шестьсот тысяч белых было убито на той войне, «одна жизнь за каждые шесть освобожденных рабов», — как напоминает нам историк К. Ванн Вудворд. Настоящие герои Гражданской войны не те, кого боготворят прогрессисты — бывшие рабы, такие как Дуглас, или аболиционисты-северяне, такие как Уолт Уитмен, сестры Гримке и Чарльз Самнер. Совсем не удивительно, что бывший раб выступает против рабства, и Дуглас в конце концов достиг славы и известности благодаря своим усилиям по искоренению этого зла. Аболиционисты-северяне могли позволить себе протестовать против рабства, собираясь в удобных залах, но — помимо Джона Брауна, который отдал свою жизнь за то, во что верил, — очень немногие заплатили такую цену за свои убеждения. Но именно эта высшая цена была заплачена солдатами (многие из которых были недавними иммигрантами), погибшими на войне за окончание рабства. Я думаю о трех сотнях тысяч солдат союза северных штатов, которые никогда не владели рабами, но все же сражались и погибли ради того, чтобы институт рабства перестал существовать.

Когда я недавно посещал Геттисберг, гид показал нам церковь, которая во время войны служила госпиталем для союзных войск. Именно здесь солдатам перевязывали раны, делали операции и ампутировали конечности. Это побоище было столь ужасным, что люди вынуждены были проделать отверстия в полу для стока крови. Если мы интересуемся «историей, как она видится глазами простого человека», давайте вспомним белых солдат, которые умерли для того, чтобы освободить чернокожих рабов. Они ничего не были должны рабам. Рабы оказались обязаны им своей свободой, свободой, которую они не могли добыть себе сами.

Должна ли Америка что-нибудь рабам, чей труд был украден? Я думаю, да, хотя Фредерик Дуглас, и не он один, большей частью с этим не согласен. В речи, обращенной к массачусетскому Обществу противников рабства, за несколько дней до конца Гражданской войны, Дуглас поднял этот вопрос: что нужно сделать для бывших рабов? Вот ответ Дугласа: «Не надо ничего с нами делать! То, что вы делаете с нами, уже нанесло нам вред. Ничего не делайте с нами(…) Если негр не может стоять на своих собственных ногах, пусть он упадет. Все, что я прошу, — это дайте ему шанс встать на ноги! Оставьте его в покое. (…) Если только вы развяжете ему руки и дадите ему шанс, я думаю, он будет жить».[111]

А в наши дни? Должна ли Америка выплачивать компенсации за рабство ныне живущим чернокожим гражданам? Не больше, чем потомкам белых, погибших в Гражданской войне. В мои намерения не входит просто сказать — что сделано, то сделано. Скорее я имею в виду, что наш долг перед северянами, погибшими на Гражданской войне, огромен. Но те герои мертвы, и мы не знаем, где их потомки. Наш долг больше, чем деньги, которые можно было бы заплатить; мы платим свой долг, чтя героев и помня о них. Точно так же страна должна рабам, чей труд был нечестно отнят у них. Этот долг также лучше всего оплатить памятью, поскольку эти рабы мертвы, а их потомки — и это будет горькой пилюлей, которую придется проглотить прогрессистам — живут теперь лучше, благодаря тому, что их предки были привезены из Африки в Америку.

Действительно ли они живут лучше? Этот вопрос можно проиллюстрировать на примере великого боксера-афроамериканца Мухаммеда Али. В начале семидесятых Мухаммед Али боролся с Джорджем Форманом за титул чемпиона в тяжелом весе. Схватка проходила в африканской стране Заир. Не слишком заботясь о тактичности, их встречу называли «битвой в джунглях». Али стал победителем, и когда он возвращался в Соединенные Штаты, репортер спросил его: «Что чемпион думает об Африке?» Али ответил: «Слава Богу, мой прадедушка попал на тот корабль!» Хотя в реплике Али сквозит характерная для него едкая насмешка, здесь также звучит широко распространенное мнение. Али признает, что, несмотря на все ужасы рабства, оно помогло африканцам попасть в мир западной свободы. Рабам пришлось тяжело — корабль, который упомянул Али, перевозил рабов по ужасному маршруту, для жизни, полной тягостного труда — но их потомки в наши дни, даже если они не говорят об этом, живут лучше. Али был достаточно честен, чтобы это признать.

Чернокожая феминистка и писатель Зора Нил Хьюстон разделяет его мнение. О рабстве она пишет так: «Из того, что я знаю, это было очень печально. Конечно, это так. Но мои предки, которые жили и умерли в рабстве, уже мертвы. Белые люди, которые наживались за счет их труда и жизней, также мертвы. Я лично ничего не помню о тех временах и не несу за них ответственности. Как не несет ее и внук человека, который был хозяином моих родственников. (…) Я не желаю тратить время, пиная старые могилы. (…) Рабство — это цена, которую я заплатила за цивилизацию, и цивилизация стоит всего, что я заплатила через моих предков».[112]

Наш вопрос решен не Али или Хьюстон, но тем действительным выбором, который делают афроамериканцы со времен Гражданской войны до настоящего времени. Помните Американское общество колонизации? Многие из свободных чернокожих граждан, поддерживавших идею колонизации, придерживались представления, которое мы бы сегодня могли назвать прогрессистским. Они считали, что Америка была основана как страна белых людей, и она всегда останется страной белых людей. Они считали, что чернокожие никогда не смогут называть Америку родной страной и что они никогда с чистосердечной радостью не смогут праздновать четвертого июля День независимости. Они были уверены, что единственной возможностью для черных быть по-настоящему свободными было найти свою собственную страну, создать ее самим и написать свою собственную Декларацию независимости.

Идея колонизации исчезала после Гражданской войны потому, что чернокожие лидеры, подобно Фредерику Дугласу, поняли, что их посылки были ложными. Америка была основана белыми людьми, но она не была основана как страна белых. Америка была основана на принципе равенства — не просто равного достоинства, но также равного права людей управлять собой, развиваться и свободно продавать свой труд. Понадобилась тяжелая война, чтобы восстановить эти принципы и распространить дар равенства на порабощенных афроамериканцев. Однако сотни тысяч белых сражались на этой войне и заплатили кровью за грех рабства, в котором была виновна их страна. Африканские рабы ужасно страдали на пути в Америку, и слишком часто — от того, как с ними обращались здесь, но их потомки имеют то, чего не имел никто из африканцев ранее, и чем мало кто из африканцев владеет теперь. Сегодняшние афроамериканцы, как и все американцы, имеют огромные преимущества жизни в условиях свободы и множества возможностей, доступных для реализации, в стране, достаточно большой, чтобы исполнились их мечты.

Глава 9

«Спасибо, господин Джефферсон!»

Они подписывали тем самым вексель, который передавался по наследству каждому американцу.[113]

Мартин Лютер Кинг. «У меня есть мечта»

Восемнадцатого сентября 1895 г. чернокожий просветитель Букер Т. Вашингтон выступал перед ауди-торией, состоящей только из белых на открытии торгово-промышленной выставки в Атланте. Он был первым афроамериканцем, приглашенным выступить перед этими южанами. В своей речи Вашингтон сказал: «Самые мудрые представители моей расы понимают, что горячий интерес к вопросам социального равенства — это глупость и экстремизм, и что прогресс в обладании всеми привилегиями должен быть результатом тяжелой и непрестанной борьбы, а не искусственного принуждения. ‹…› Важно и правильно, чтобы у нас были все права, положенные по закону, но еще более важно, чтобы мы были готовы пользоваться этими правами». Примечательно, что ведущие чернокожие политики в стране поддержали сегрегацию, говоря, что чернокожим следует в большей степени сосредоточить свое внимание на улучшении собственной жизни, чем на равенстве прав в рамках закона.

В предыдущей главе мы рассматривали вопрос рабства. Теперь мы посмотрим на то, что случилось после рабства — политику сегрегации и расизм — и решим, были ли они формой грабежа. Давайте рассмотрим, каково было состояние освобожденных рабов и их потомков. Они выбрали Америку, единственную страну, которую знали, страну, которую они предпочли возвращению в Африку или переезду куда-либо еще. Несмотря на это, в Америке они испытывали постоянные страдания и жестокую дискриминацию, как со стороны закона, так и частных лиц, особенно на Юге. Это продолжалось в течение столетия. Только через сто лет, в пятидесятые-шестидесятые годы двадцатого столетия, когда приобрело влияние движение борьбы за гражданские права чернокожих, закон наконец запретил сегрегацию и подтвердил, что все граждане обладают равными правами.

Несмотря на это, расизм никуда не исчез. Снимая фильм «Америка», я взял интервью у ученого-афроамериканца Мишеля Эрика Дайсона, который преподает в Джорджтауне. В течение последних лет я несколько раз участвовал с Дайсоном в дебатах — это общительный человек, который называет меня «братец Д’Суза». По мнению Дайсона, несмотря на прогресс в расовом вопросе, чернокожие граждане продолжают сталкиваться с серьезными препятствиями, являющимися результатом прошлой и настоящей расовой нетерпимости. Дайсон делает такие заключения частично из того факта, что чернокожие граждане в Америке преуспевают меньше, чем белые. Даже не белые иммигранты, как указывает Дайсон, живут лучше, чем афроамериканцы. Дайсон предполагает, что эта разница в достижении успеха показывает, как много у них отняли и продолжают отнимать. Дайсон, как и многие прогрессисты, считает, что Америка была и продолжает быть виновной в том, что украла возможности и плоды труда у афроамериканцев. Если это верно, говорит он, за эту кражу нужно нести ответственность и платить.

Что касается Букера Т. Вашингтона, прогрессисты считают его предателем, так называемым «Дядей Томом». Дайсон слишком любезен, чтобы выразиться именно так, но он явно не в восторге от его позиции. В предательстве и продажности Вашингтона в свое время обвинял и его вечный противник — У. Э. Б. Дюбуа. Я упоминаю спор между Вашингтоном и Дюбуа потому, что он служит ярким примером развития истории расового вопроса в Америке в период от времени окончания рабства до наших дней. Это поможет нам понять, когда политика сегрегации и расизм становятся воровством, а когда — нет. Более того, изучение этой истории поможет нам увидеть, как группы, находившиеся в самом низу социальной лестницы, могут подняться на самый верх.

Давайте начнем с сегрегации — практики принудительного отделения одной расы от другой, которая началась после Гражданской войны. В период рабства люди разных рас, разумеется, жили друг с другом в тесной близости. Но после Гражданской войны униженные южане решили, что раз войска северян ушли домой, они могут выместить свои чувства на чернокожих. Печально известный Ку-клукс-клан, к примеру, появился после Гражданской войны как тайная боевая группа сопротивления Реконструкции, а затем открыто проявил себя в начале двадцатого столетия, устраивая линчевания афроамериканцев и совершая другие ужасные злодеяния. В конце девятнадцатого столетия коалиция южан — включая консервативный правящий класс этих областей — приняла законы, делающие сегрегацию двух рас обязательной. Вследствие этого вагоны поездов, пароходов и паромов должны были иметь отдельные секции для белых и для черных. То же самое было на почте, в тюрьме, в ресторанах, театрах, плавательных бассейнах, в боулинге и в церкви. Школы, больницы и дома престарелых также были сегрегированы. Черные и белые пользовались отдельными общественными туалетами и питьевыми колонками.

Примечательно, что по представлениям некоторых консервативных политиков Юга сегрегация была способом защитить чернокожих от Ку-клукс-клана и других радикальных расистских групп. Историк Джоэль Уильямсон пишет: «Консерваторы поддерживали сегрегацию ‹…› ради того, чтобы защитить чернокожих и их достоинство. Для консерваторов сегрегация означала, что чернокожему гражданину будет выделено особое место, где он будет защищен. Сегрегация, задуманная консерваторами, была разработана совсем не для того, чтобы понизить самооценку чернокожих, но чтобы поддержать и усилить ее».[114]

Сегодня это кажется невероятным. Это коренным образом противоречит пропаганде прогрессистов относительно совершенно расистского Юга. Но Уильямсон указывает, что на Юге были разные люди — радикалы и консерваторы — и что касается последних, то сегрегация виделась им более предпочтительной, чем чернокожие сограждане, оставленные на милость линчевателей и горящих крестов.

Кто победил сегрегацию? Вовсе не либералы. На Юге было мало людей, открыто высказывающих либеральные взгляды, и их мнение было незначимым. Скорее, самое существенное, хотя и безуспешное, сопротивление оказали частные трамвайные компании. Частные предприятия были озабочены тем, что в условиях сегрегации вести бизнес становилось дорого. Экономист Дженнифер Робак, изучавшая воплощение политики сегрегации в работе городских трамваев, говорит, что компании не хотели обустраивать отдельные вагоны для различных расовых групп. Некоторые даже отказывались выполнять предписания закона до тех пор, пока правительство не заставило их повиноваться с помощью штрафов. Сегрегация была «бесплатной» для правительства, потому что все дополнительные расходы ложились на плечи налогоплательщиков. Таким образом сегрегация была победой правительственного регулирования над свободным рынком.[115]

В период сегрегации у чернокожих не было другого выбора, как приспосабливаться к существующим условиям, и мы видим, что они приспосабливались. Наиболее находчивые из них осознали, что таким извращенным способом сегрегация создала для них благоприятные экономические возможности, поскольку она не позволяла белым заниматься бизнесом с черными и обслуживать чернокожих в рамках своей профессиональной деятельности. Экономист Томас Соуэлл пишет: «Нежелание белых заботиться о волосах, телах или душах чернокожих создало класс чернокожих парикмахеров, врачей, предпринимателей и религиозных функционеров». Чернокожие каменщики, ювелиры, портные, ремонтники и учителя скромно зарабатывали себе на жизнь в мире, где царили законы Джима Кроу. В нескольких больших и малых городах Юга чернокожие граждане развили процветающий бизнес в сфере банковского обслуживания, недвижимости и страхования. В некоторых сферах — особенно в сфере индустрии развлечений и в спорте — черные оказались способны преодолеть сегрегацию и достичь славы и богатства благодаря успеху у белой аудитории.[116]

Хотя сегрегация была тяжелым бременем для чернокожих, это не значит, что сама по себе сегрегация является воровством. Очевидно, что в добровольной сегрегации не содержится воровства. Люди свободны в том, чтобы общаться с теми, с кем они хотят, и если они выбирают не общаться с кем-либо, они, таким образом, не отнимают у этих людей их права. Это принцип, разумеется, приложим одинаково и к белым, и к черным. Если чернокожий мужчина, к примеру, хочет жить в районе, где преимущественно живут чернокожие, этим решением он никого не лишает ни их прав, ни собственности. Справедливо и то, что если белый мужчина хочет общаться только с белыми друзьями, он таким образом не отнимает ничего у черных или у кого-то еще. Добровольная сегрегация может быть отвратительной и даже ужасной, но это не кража.

Сегрегация, навязываемая государством, — другое дело. Как граждане, по закону мы имеем равные права. Следовательно, когда сегрегация налагается законом, она насильственно разделяет группы людей, которые имеют полное право жить вместе, есть вместе и работать вместе. В той степени, в какой сегрегация лишает чернокожих возможности свободно взаимодействовать с белыми и это наносит первым экономический вред, сегрегация, навязанная законом, действительно представляет собой «отъем» у чернокожих. Этот «отъем» невозможно отрицать, даже если его трудно подсчитать. Действительно, чернокожие, возможно, создали экономически эффективные ниши в условиях сегрегации, но, без сомнения, по крайней мере некоторые из них могли бы создать даже более успешные предприятия, которые обслуживали бы как белых, так и черных. К счастью, сегрегация закончилась к 1960-м благодаря ряду решений правительства и судов.

В то время как сегрегация осталась позади и с тех пор прошло уже полстолетия, расизм никуда не исчез. Таким образом, расизм как будто создает ситуацию продолжающегося воровства. Однако мы должны быть точны в использовании терминов. Строго говоря, расизм не может быть формой воровства, потому что расизм — это взгляды или точка зрения. Расизм — это просто доктрина или убеждение в неполноценности другой группы, в данном случае афроамериканцев. Как вы можете украсть что-то у кого-то, просто думая о нем плохо? Следовательно, нас беспокоит не расизм, а дискриминация. Расизм — это теория, а дискриминация — практика. Именно дискриминация, а не расизм, это то, что мы должны исследовать на предмет лишений, которым она подвергает чернокожих.

Расовая дискриминация, как и сегрегация, может быть добровольной или принудительной. Иными словами, дискриминация, как и сегрегация, может быть частной или навязанной государством. Частная дискриминация — добровольная. В ней участвуют частные лица или организации, которые делают выбор в пользу политики дискриминации. Государственная дискриминация — принудительная. Политика дискриминации прописана в законе. Как и в случае с добровольной сегрегацией, трудно найти какое-либо воровство в добровольной дискриминации.

Представим, например, человека или компанию, которая отказывается нанимать на работу людей из восточной Индии или сдавать им в аренду помещения. Значит ли это, что такой человек или компания крадет у восточных индийцев? Конечно, нет. Когда люди заключают контракты на аренду или на работу, обе стороны делают это к обоюдной выгоде. С одной стороны, это выгодно арендодателю или работодателю, с другой — арендатору или наемному работнику. Любая сторона по какой-либо причине может отказаться заключать такой контракт. Частных работодателей не должны принуждать к тому, чтобы нанимать определенных работников в той же мере, в какой работников не должны принуждать к тому, чтобы работать на работодателей против своей воли.

Теперь, если работодатель проводит политику дискриминации в отношении какой-либо группы — или отказывается нанимать на работу представителей этой группы — это, очевидно, приносит членам этой группы ущерб. Однако — что часто упускают из виду — это наносит вред также самому работодателю. Работодателям выгодно иметь как можно более широкий выбор потенциальных работников, чтобы выбрать наиболее работоспособных и компетентных. Исключая целую группу людей, тот, кто следует политике дискриминации, сужает свои собственные возможности выбора. Таким образом, дискриминация не приносит пользы ни работникам, не работодателям.

«Обворовывает» ли какую-либо компанию работник, который отказывается работать на нее? Конечно, нет. Но почему нет? Возможно, работник обладает ценными навыками, которые принесли бы компании выгоду. Лишив компанию своих услуг — «дискриминируя» ее — работник, возможно, не позволяет компании достичь максимальной эффективности. Тем не менее работники не обязаны максимизировать чью бы то ни было прибыль. Они могут работать на кого пожелают. Причина, по которой работники не причиняют вреда компаниям, «дискриминируя» их, в том, что компании в результате их действий живут не хуже, чем прежде. В рамках той же самой логики, наниматели, которые дискриминируют работников, могут фактически ограничивать свой собственный выбор. Но даже если они отказываются нанимать таких работников, не важно по какой причине, положение этих работников не становится хуже, чем прежде.

Кража, по своему определению, означает, что другому нанесен ущерб и его положение стало хуже. Если я могу принести вам какую-то выгоду или заключить с вами выгодную сделку, и по какой-либо причине я этого не сделаю или откажусь заключать сделку, вы останетесь с тем же, с чем были раньше. У вас нет права требовать, чтобы эта сделка была заключена. У вас есть право только попытаться заключить ее с моего согласия. Если я откажусь, вы имеете полное право чувствовать разочарование, но вы не можете кричать «Вор!». Я не «должен» вам то, что принесет вам выгоду, и не обязан заключать с вами сделку. Я волен дать вам то, что считаю нужным, и вы вольны взять это, если захотите. Обе стороны обладают тем же самым правом на согласие, и никто никого не грабит, отказываясь от соглашения.

Конечно, мы можем предвидеть появление серьезных проблем, если все откажутся нанимать на работу определенного индивида или представителей какой-то группы. Давайте назовем это дискриминацией в масштабе всей системы. Эта проблема становится особенно острой, если принять во внимание плачевное положение бывших рабов, теперь оказавшихся свободными, в стране, где широко распространена дискриминация, не позволяющая им получить работу, иметь дом и другие блага, которые окружающие принимают как данность. Многие думают, что Америка крайне нуждалась в борьбе за гражданские права чернокожих и в строгих законах, запрещающих дискриминацию, потому что чернокожие оказались именно в такой ситуации. Однако даже на Юге не все отказывались нанимать чернокожих на работу или общаться с ними. Откуда мы это знаем? Например, из самой попытки навязать законы Джима Кроу и сегрегацию. Эти законы просто не были бы нужны, если бы все были согласны не нанимать на работу чернокожих и не общаться с ними. Эти законы были необходимы, чтобы заставить белых южан выполнять правила, которые иначе они могли бы нарушить. Если бы чернокожие после Гражданской войны сталкивались только с дискриминацией в частной сфере, вполне вероятно, что дискриминация исчезла бы сама по себе, без движения за гражданские права чернокожих, потому что белые, придерживающиеся политики расовой дискриминации, оказались бы в экономическом проигрыше — и как работодатели, и как потребители. Именно это и произошло в профессиональном спорте.

Однако чернокожие граждане столкнулись с другим и более несправедливым типом дискриминации — дискриминацией со стороны государства. Здесь я имею в виду сегрегационные законы южных штатов и сегрегацию в военных и других учреждениях федерального уровня. Государственная дискриминация, в отличие от частной, действительно является «отъемом» у афроамериканцев. Почему? Потому что государство — это монополия, и если государство не хочет иметь с вами дело, у вас остается не много альтернатив, кроме как покинуть это государство. В качестве граждан мы имеем право на то, чтобы наше правительство — как федеральное, так и местное — относилось к нам одинаково, а правительство, которое поступает по-другому, фактически покушается на наши права. Правительство, которое проводит политику дискриминации в отношении части своих граждан, фактически «отнимает» у них что-то, на что они имеют право. Если это ущерб в материальной сфере, такой «отъем» резонно можно назвать «воровством».