Америка: каким мир был бы без нее? Д’Суза Динеш

Глава 10

Добродетель процветания

Для человека существует мало занятий более невинных, чем зарабатывание денег.[124]

Джеймс Босуэлл. «Жизнь Сэмюеля Джонсона»

В 1893 г. историк Фредерик Джексон Тёрнер опубликовал свое знаменитое эссе, в котором утверждал, что эпоха американского фронтира — освоения диких земель на Западе — окончена и что американская мечта, основанная на приобретении новых земель, должна, наконец, исчезнуть. Тёрнер писал о том, что фронтир с самого начала был ключевым феноменом Америки. Но теперь, констатировал Тёрнер, мы достигли Тихого океана и больше нет земель, которые мы могли бы открыть и заселить. Тёрнер назвал особые черты характера, которые освоение новых земель выявило и развило в американцах. «Грубость и сила, соединенные с остроумием и любопытством, практичный, изобретательный ум, быстро находящий подходящие средства для достижения цели. Эта мастерская хватка во всем, что касается материальных вещей, недостаток эстетичности, но огромная эффективность в достижении результата. Эта неутомимая живая энергия, этот доминирующий индивидуализм, который проявляется и к добру и к худу, и в придачу позитивный настрой, жизнелюбие и радостный энтузиазм, которые приносит с собой свобода, — все это характерные черты фронтира».

Можно видеть, что Джексон не без критики относится к качествам характера тех, кто осваивал Дикий Запад, но он понимает роль, которую они сыграли в становлении страны. Джексон заявил, что завершение периода фронтира представляет собой конец целой эпохи. «Через четыре века после открытия Америки, через сто лет жизни при Конституции, фронтира больше нет, и с его исчезновением закончился первый период американской истории».[125]

Очерк Тёрнера вызвал широкое обсуждение. Первый вопрос, который я хотел бы рассмотреть: прав ли он, что фронтира больше нет, что не существует больше новых земель, нуждающихся в освоении? Я с этим не согласен. Тёрнер считает, что достижение американской мечты связано с землей, и более века назад так оно и было. Малоимущие граждане переселялись тогда на запад для того, чтобы найти новое место для жизни. Но теперь есть новый фронтир — это создание современного уровня благосостояния и новые технологии. Вместо того чтобы открывать новые пространства, мы создаем что-то новое. Сегодня богатство заключается по большей части не в земле; оно — в создании того, что не существовало прежде. Я имею в виду не только богатство, созданное новыми коммуникационными технологиями (у нас есть компьютеры и мобильные телефоны, не существовавшие в 1893 г.), но также бесчисленные инновации, способствующие прогрессу и удобству в медицине, сфере отдыха, эффективности труда и домашнем хозяйстве. Кто-то должен все это создавать, и в некотором смысле это сложнее, чем просто продвигаться на запад, осваивая новые участки земли. Я хочу сказать, что в условиях предпринимательского капитализма, когда освоение новых земель завершено, Америка нашла новый способ создавать богатство и благоприятные возможности для процветания. Фронтир никогда не исчезает.

Критика прогрессистов оспаривает эссе Тёрнера в том, что исторически у Америки были земли, требующие заселения. Как мы знаем, с точки зрения прогрессистов, Америка была полностью заселена, и, следовательно, «заселение» это другое название для «воровства». Мы уже исследовали этот аргумент в предыдущих главах. Теперь мы рассмотрим, являются ли формами воровства капитализм, инновации и свободная торговля — новые формы создания богатства, которые двигали вперед американскую и мировую экономики. Если это так, то большая часть богатства, которым в настоящее время владеет Америка, получено незаконным путем, и должно быть передано для перераспределения, о чем мечтают прогрессисты как на местном, так и на международном уровне.

В 1965 г. Барак Обама-старший опубликовал статью в «Журнале Восточной Африки», где рассматривал возможность введения стопроцентной налоговой ставки.[126]

Стоит спросить, как может человек в здравом уме предложить взымать с людей стопроцентный налог? В 1980 г. экономист Артур Лаффер отмечал, что, если бы правительство установило уровень налогообложения в сто процентов, оно, скорее всего, получило бы столько же доходов, как если бы уровень налогообложения был равен нулю. Если уровень налогообложения равен нулю, правительство, разумеется, не получит ничего. Но Лаффер говорил, что при стопроцентном налоге у налогоплательщиков не будет стимула для того, чтобы работать. Зачем вообще трудиться, если все, что вы заработали, вы должны отдать? Следовательно, никто ничего не произведет, и поэтому правительство не получит никаких доходов.

Как же тогда разумный человек может предлагать ввести стопроцентную налоговую ставку? Существует сценарий, при котором такой налог будет иметь смысл. Представьте, что вы проникли в мой дом и украли то, что принадлежит мне. В этом случае какая налоговая ставка для вас будет уместной? Да, сто процентов — поскольку эти вещи не ваши. Если дело касается присвоения чужого, никого не заботит, какое воздействие возвращение украденного может оказать на мотивацию. Эти вещи не принадлежат вам, так что вам следует их вернуть, а если вы откажетесь, то правительство будет иметь полное право вернуть их силой. Точка зрения антиколониализма состоит в том, что богатство капитализма — это краденые вещи, и, следовательно, Барак Обама-старший, не смущаясь, предлагает использовать власть государства для их конфискации.

Все это может показаться не связанным с президентом Обамой, но рассмотрим еще раз, что Обама сказал во время президентской кампании 2012 г.: «Если вы достигли успеха, вы сделали это не сами по себе. Меня всегда поражали люди, которые считали, что дело наверняка в том, что я так умен. Здесь много умных людей. Может быть, дело в том, что я трудился больше, чем кто-либо еще? Позвольте мне сказать — здесь огромное количество людей, которые очень много трудились. Если вы достигли успеха, кто-то на вашем пути помог вам. Где-то в вашей жизни вам встретился прекрасный учитель. Кто-то помог создать эту невероятную американскую систему, в которой мы живем и которая сделала возможным ваше процветание. Кто-то вложил средства в дороги и мосты. Если у вас есть бизнес — не вы создали его. Кто-то еще сделал это возможным. Интернет был изобретен не сам по себе. Финансируемые правительством исследования способствовали созданию Интернета, и теперь все компании могут зарабатывать с помощью Всемирной сети».[127]

Сенатор Элизабет Уоррен, любимица прогрессистов, выступает со сходными заявлениями: «Никто в этой стране не разбогател благодаря себе самому. Никто. Вы построили здесь завод? Рада за вас. Но будем откровенны: вы везете свои товары на продажу по дорогам, за которые заплатили остальные граждане, вы нанимаете рабочих, за обучение которых заплатили другие, вы находитесь в безопасности на своем заводе, потому что есть полиция и пожарные, за работу которых заплатили другие».[128]

О чем на самом деле хотят сказать нам Обама и Уоррен? Конечно, не о том, что предприниматели должны посмотреть назад, найти своих старых учителей и заплатить им достойную премию. Скорее, они пытаются утвердить нигилизм по отношению к общепринятым представлениям об источниках богатства — отделить усилия от награды. В определенном смысле, их аргументы относительно того, что наш успех зависит не только от нас, кажутся неоспоримыми. Любой успех строится на чем-то еще — чтобы построить дом, мы должны получить разрешение на строительство, нам также нужна инфраструктура — мы не можем строить дома без дорог, без полиции, которая нас защищает, без школ, где мы обучаемся, и т. д. В этом смысле наш успех, действительно, только частично основан на наших собственных усилиях.

Однако, хоть это и верно, это едва ли существенно. Дороги, например, доступны всем. По-видимому, предприниматели могут извлекать из дорог больше пользы, чем остальные граждане. Учитель, обучавший успешного предпринимателя в школе, учил и других детей. Научились ли они меньшему, чем этот предприниматель? Или они не применили свои знания для чего-то полезного? Что ж, тогда, возможно, предприниматель нашел лучшее применение тому, что он узнал, и заслуживает за это награды. Конечно, предприниматели не могут действовать без определенной инфраструктуры государства. Они зависят от важных государственных служб, таких как пожарная охрана. Но все граждане получают выгоду от существования этих служб, вот почему мы вообще имеем государство. Так почему же предприниматели должны нести дополнительные обязательства перед государством просто из-за того, что владеют успешным предприятием? Его создало не государство, а они сами.

В любом другом контексте утверждения Обамы и Уоррен показались бы идиотскими. Представьте, что я скажу своей дочери, первокурснице в колледже: «Ты не заработала свои оценки на экзамене по математике». А когда меня попросят объяснить почему, я укажу на то, что она пользовалась общественными дорогами, чтобы попасть на экзамен. Или что она не могла бы сдавать экзамен, если бы в детстве ей не сделали прививку от тифа, чтобы она не заболела. Я мог бы пойти еще дальше, заявив, что она не могла бы сделать то, что сделала, если бы была сиротой в одной из стран Третьего мира. Также она не могла бы получить хорошую оценку по математике, если бы кислорода в земной атмосфере было недостаточно или если бы Солнце не находилось в восьми световых минутах от Земли, обеспечивая людей теплом, необходимым для жизни. Если бы я произнес все это, она бы подумала, что я сошел с ума. Несмотря на то, что для достижений, очевидно, нужны какие-то предварительные условия, из этого не следует, что достижения не заслуженны. Так что с этой точки зрения заявления Обамы и Уоррен кажутся чистой глупостью.

Однако, когда умные люди говорят что-то глупое, они не становятся глупцами. Скорее, в действительности они пытаются донести до людей другую точку зрения. На самом деле Обама и Уоррен имеют в виду, что богатство капитализма — все его богатство — принадлежит обществу. Раз никто сам по себе не заработал это богатство, никто не имеет на него исключительных прав. Богатство создано коллективным трудом, и, следовательно, все имеют на него право. Проблема, с этой точки зрения, в том, что, до того как люди смогут предъявить права на это богатство и распределить его поровну, жадные предприниматели успевают забрать его себе. Эти эгоистичные люди считают, что прибыль принадлежит им. Если она не принадлежит им, то правительство имеет полное право отобрать ее и распределить так, как посчитает нужным. В таком случае государство забирает не то, что принадлежит вам, оно берет то, что вообще никогда вам не принадлежало. Здесь мы видим тесную связь между идеологией Обамы-отца и Обамы-сына. На самом деле, они оба придерживаются одной и той же веры.

Исходная посылка аргументации прогрессистов состоит в том, что богатство и прибыль в современной экономике присваиваются жадными, эгоистичными людьми, берущими больше, чем составляет их «справедливая доля». Это новый вид нападок на капитализм. В двадцатом веке между капитализмом и социализмом велись оживленные споры о том, какая система эффективнее с точки зрения создания богатства. Капитализм выиграл этот спор. Но хотя капитализм и выиграл спор в области экономики, он никогда не одерживал победы в области морали. Современная критика капитализма, которую представляет Обама, направлена не на эффективность этой системы. Она говорит о том, что капиталисты — это «плохие парни». Для того, чтобы ответить Обаме, мы должны рассмотреть мотивы капитализма. Мы также должны подробно исследовать, что в действительности делают предприниматели и рабочие и заслуживают ли они заработанных ими денег.

Кажется, что многие успешные предприниматели согласились с прогрессистской критикой капитализма, и это заставляет их чувствовать себя неуютно. Несколько лет назад Теду Тёрнеру задали вопрос на телешоу Джона Стоссела. Упомянув, что Тёрнер пообещал пожертвовать миллиард долларов Организации Объединенных Наций, Стоссел спросил его: «Почему вы хотите пожертвовать деньги на такое сомнительное дело? Почему бы не инвестировать их в свой собственный бизнес? Вы могли бы создать рабочие места, производить продукцию и, возможно, принести пользу гораздо большему количеству людей». Тёрнер так разволновался, что убежал со съемочной площадки. Репортер последовал за ним. В конце концов Тёрнер взорвался: «Я просто пытаюсь отдать долг обществу».[129]

И это типичное обоснование благотворительности. «Я возвращаю свой долг обществу». Но когда я слышу это, я думаю про себя: «Сколько же вы взяли у общества?» Подразумевается, что прибыль — незаконна, и какая-то часть от нее должна быть возвращена через своего рода обязательную благотворительность. Предприниматели, такие как Тёрнер, кажется, признают себя виновными в воровстве. Как минимум они не хотят или не могут защитить моральные основания той системы, которая дала им возможность разбогатеть.

С одной стороны, проблема сочетания морали и капитализма — это феномен двадцатого века, но с другой стороны — она восходит к самым истокам этой системы организации общества.

Классическую защиту капитализма в 1776 г. предпринял Адам Смит в работе «Богатство народов». Как ни удивительно, в этом труде Смит с неодобрением отзывается о бизнесменах. Он говорит, что они редко встречаются друг с другом, разве только если им нужно договориться о цене. Более того, Смит, кажется, согласен, что капитализм основан на эгоизме. Смит пишет: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к их гуманности, а к их эгоизму, и никогда не говорим им о наших нуждах, а об их выгодах».[130]

Аргументация Смита основана на парадоксе: индивидуальный эгоизм может приводить к коллективной выгоде всего общества. Как это возможно? За полстолетия до Смита Бернард Мандевиль предложил еще более яркую версию этих тезисов. В длинной поэме, озаглавленной «Басня о пчелах», Мандевиль утверждал, что «частные пороки» производят «общественные выгоды». Добродетель, говорил Мандевиль, это всего лишь сфера деятельности для «бедных, глупых сельских жителей». Мандевиль фактически восхваляет пороки, такие как жадность, эгоизм, гордость и зависть. Он говорит о том, что без них коммерция могла бы прийти в упадок. Именно пороки делают возможной современную цивилизацию.[131]

Смит не следует Мандевилю, и вместо слов «жадность» и «эгоизм», которые употребляет Мандевиль, использует более точный термин: личный интерес. Согласно Смиту, личный интерес ни плохи ни хорош. Что важно в отношении личного интереса, так это то, что он действует эффективно. Личный интерес, организованный правильным образом, приводит ко всеобщему процветанию. Однако это происходит не само по себе. Здесь Смит представляет свою знаменитую концепцию «невидимой руки». Индивиды могут быть ориентированы только на личную выгоду, но благодаря «невидимой руке» конкуренции, они оказываются мотивированы повышать качество товаров и услуг и снижать цены, таким образом способствуя материальному благополучию сообщества. Смит отмечает, что, движимый личным интересом, благодаря механизму конкуренции, предприниматель способствует росту благосостояния общества «эффективнее, чем когда действительно намеревается ему способствовать».[132]

Незаметно, но устойчиво, личный интерес приносит пользу всему обществу. Экономист Гэри Беккер, лауреат Нобелевской премии, назвал эту мысль одной из наиболее важных идей последних двух с половиной столетий. Однако защита Смитом свободного рынка кажется неполной. В то время как Смит защищает капитализм — систему, он, кажется, не особо благоволит капиталистам — людям.

Как признает Смит, не капитализм служит причиной жадности и эгоизма. Они коренятся в природе человека. Смит пишет, что капитализм возникает из человеческой «склонности к обмену и торговле». Рабочие не менее нанимателей и инвесторов движимы жадностью и своекорыстным интересом. Эти тенденции универсальны. Карл Маркс, как известно, оспаривал это, считая, что жадность и эгоизм являются продуктами общества, в котором есть частная собственность. Маркс придерживался мнения, что в коммунистическом обществе не будет частной собственности и, следовательно, не будет жадности и корысти. В таком обществе, как представлял себе Маркс, люди будут трудиться не ради своего собственного блага, а ради блага общества. Маркс, вероятно, понял, как глупо это звучит, и предложил картину будущего, в котором работа будет легкой и выполняться она будет от случая к случаю. В этом воображаемом обществе люди могли бы заниматься физическим трудом утром, удить рыбу днем и писать критические заметки по вечерам.[133]

Звучит как описание жизни преподавателя романских языков в каком-нибудь американском элитном университете! Несмотря на это, сегодня мы понимаем, что коммунизм Маркса не работает. В лучшем случае, это утопия, «идеальный город». Ни одно реальное общество не может функционировать подобным образом. Общества, существующие в реальном мире, должны опираться на качества, действительно присущие природе человека, а не на воображаемый идеал.

Все это не говорит о том, что коммунизм всегда терпел поражение. Есть место, где коммунизм отлично работает — это семья. В конце концов, семья основывается на коммунистическом принципе: «От каждого по способностям, каждому — по потребностям».[134]

Мы можем отметить, что заявление, утверждающее, что люди работают только ради самих себя — благодаря своей жадности и корыстному интересу — нуждается в изменении. Большинство людей работают, чтобы кормить свои семьи. Иногда это расширенные семьи, включающие пожилых родителей и других родственников. Почему же коммунизм применим в семьях? Потому, что здесь существуют тесные узы любви, которые связывают всех членов сообщества, так что интересы одного практически идентичны интересам других. Эти узы гораздо сложнее создать в более крупных сообществах, потому что наши привязанности слабеют по мере того, как мы переносим свое внимание от членов семьи к членам местного сообщества, а затем и к более широкой группе сограждан. Мы можем быть патриотами, но сложно испытывать к тем людям, кого мы не знаем, те же чувства, что мы испытываем в отношении близких.

Даже если жадность и корысть характерные особенности природы человека, не следует ли осудить экономическую систему, поощряющую эти пороки? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны внимательно посмотреть на мотивы капитализма и на то, чем в действительности занимаются предприниматели.

Здесь мы можем встретить целый ряд различных позиций. Например, в книге «Добродетель эгоизма» ее автор, философ Айн Рэнд, утверждает следующее: конечно, капитализм основан на эгоизме, и это прекрасно, потому что эгоизм прекрасен. «Нападки на эгоизм, — писала Рэнд, — это нападки на самооценку человека». Разумеется, слова Рэнд звучат вызывающе. Она скорее имеет в виду соблюдение своих интересов, чем собственно эгоизм. Тогда зачем использовать термин «эгоизм»? Рэнд отвечает: «Потому что вы его боитесь». Она советует нам не бояться. Ее цель — заявить: делать то, что приносит нам самим пользу, — этично.[135]

В каком-то смысле Aйн Рэнд взяла набившее оскомину обвинение в адрес предпринимателей — вы, ребята, жадные эгоистичные сволочи — и признала себя виновной в этом. Что плохого, спрашивает она, в том, чтобы думать только о своих интересах и не заботиться о других людях? Я восхищаюсь воинственностью Рэнд, но считаю ее попытку перевернуть двухтысячелетнюю мораль Запада нереалистичной. Что бы ни говорил Гордон Гекко, жадность — это не хорошо. Что касается своекорыстных интересов — может быть, это не порок, но это и не добродетель. Мы можем понять человека, заботящегося только о себе, но мы не можем на основании этого восхищаться таким индивидом.

Иное понимание мотивов капитализма можно встретить у инвестора, писателя и специалиста по технологиям Джорджа Гилдера, который утверждает, что в основе капитализма лежит альтруизм. Он говорит, что моральным центром этой системы служит дарение. Гилдер подчеркивает, что многие успешные предприниматели уже заработали достаточно денег; им не нужно ходить на работу каждый день. Подумайте, например, о Теде Тёрнере, Ричарде Брэнсоне или Марке Цукерберге. Но все эти люди продолжают работать. Почему это так? Потому, объясняет Гилдер, что они обладают даром творческой способности и хотят поделиться им с обществом. Деньги не главный их мотив, им нравится заниматься тем, чем они занимаются. Назовем это эросом предпринимательства. Разумеется, эти богачи продолжают получать огромные прибыли. Но эти прибыли не являются причиной — по крайней мере, в данный момент — по которой они продолжают заниматься своим делом. Скорее, говорит Гилберт, это творчески одаренные люди, которые отдают обществу свои идеи и инновационные продукты и испытывают удовлетворение от того, что видят, как востребовано то, что они предлагают людям. В некотором смысле потребитель вознаграждает предпринимателя за его щедрость, и предприниматель оценивает результаты своего труда по тому, насколько хорошо его принимает рынок. По-настоящему успешные предприниматели, утверждает Гилдер, понимают, что «счастье других людей — это также и их собственное счастье».

Разумеется, богачи, которым не нужно работать ради того, чтобы содержать себя, редки. Я уделю внимание не им, а обычным людям, которые начинают и ведут свой бизнес. Почему они это делают? Ради того, чтобы заработать себе на жизнь. В этом отношении они обладают той же мотивацией, что и работники, которых они нанимают. Однако здесь есть разница. Для достижения успеха наемному работнику достаточно, чтобы им был доволен его работодатель, а работодателю, чтобы быть успешным, нужно найти путь к сердцу гораздо более широкого круга людей, которые будут потреблять его товары или услуги.

Я просто хочу подчеркнуть, что в условиях капитализма успех приходит не благодаря вниманию к собственным чувствам, мыслям и желаниям, но благодаря вниманию к желаниям и потребностям других людей. Капиталисты, получающие большую прибыль, достигают этого не потому, что они особенно корыстолюбивы, но потому, что они особенно хорошо понимают других людей и служат их потребностям.

По иронии судьбы, именно Адам Смит сделал способность к сопереживанию главной темой еще одной своей книги — «Теория нравственных чувств». Здесь Смит приводит поразительное наблюдение. «Любить других сильно, а себя — поменьше, ограничивать собственный эгоизм и потворствовать чувству доброжелательности к другим — в этом состоит нравственное совершенство человека».[136]

Смит, сторонник «невидимой руки» рынка и капиталистического корыстного интереса, признает, что лучшее в человеческой природе — это способность обратить симпатию и интерес к другим людям. Нравственное отношение требует, чтобы мы выходили за границы личного интереса, а иногда даже отвергали его. Однако Смит не добавил, что именно это и делают успешные работники и предприниматели. Они ставят себя на место других. Они спрашивают: «Как я могу оказать услугу, действительно помогающую другим людям? Как я могу создать продукт и усовершенствовать его так, чтобы потребители получили именно то, что им нужно?»

Возможно, движущей силой капитализма служит корыстный интерес, но добродетелью, которая требуется для достижения успеха в рамках капиталистической системы, служит истинное понимание чувств и желаний других людей. И я думаю, именно поэтому так много предпринимателей, специалистов и рабочих любят то, что они делают, и гордятся этим. Может показаться странным, что люди гордятся своей работой охранника, или тем, что они моют пол, или суммируют цифры отчета, или продают какие-то приборы. Аристократический подход не ценит такую маловажную и унизительную деятельность. Оскар Уайльд как-то сказал, что физический труд, такой как у швейцара, достаточно унылый. Гордиться таким совершенно невозможно. Маркс также говорил о рабочем, который отчужден от своего труда. Я полагаю, такое чувство усталости или скуки — чувства, когда вы считаете минуты в ожидании конца рабочего дня — можно понять. Однако многие американцы считают, что «сознание обладает собственной силой», и то, какие чувства вы испытываете по отношению к своей работе, зависит от отношения, с которым вы к ней приступаете. Многие работники и предприниматели, даже те, кто занят работой, в которой нет ничего «блестящего», гордятся хорошо сделанным делом. Чистые полы, аккуратные счета и полезные приборы делают жизнь других людей лучше, и обеспечивая их этими благами, можно получить моральное удовлетворение.

Понимание чувств и желаний других людей, возможно, не кажется чем-то важным. Разве не все мы, будучи людьми, демонстрируем сочувствие и внимание в нашем профессиональном общении с другими? На самом деле, нет. Если не принимать в расчет священников и врачей, я не знаю другой сферы деятельности, требующей эмпатии в той же мере, как предпринимательство. Давайте посмотрим на людей интеллектуальных занятий. Много лет назад, когда я работал в исследовательском научном центре, я как-то раз спросил одного из своих коллег, который только что закончил готовить к печати свою книгу, о теме его труда.

– Это книга о теориях физиократов, — ответил он мне.

– А кого, кроме вас, заинтересует такая книга? — продолжал расспрашивать я.

Мой коллега взглянул на меня озадаченно. Очевидно, такой вопрос не приходил ему в голову! Иными словами, он писал о том, чем интересовался он сам, а то, востребована ли его работа на рынке, было для него вторичным вопросом, почти не относящимся к делу. Разумеется, я бы не удивился, если бы впослдствии этот коллега начал жаловаться на то, что люди не выстраиваются в очереди в книжных магазинах, чтобы купить его книгу. Но ни один предприниматель, как я тогда осознал, не стал бы использовать подобный подход. Ни один предприниматель не начал бы бизнес, скажем, по продаже мыла, не спросив сначала: «Кто будет покупать мой товар? Как я могу наилучшим образом удовлетворить потребности и выполнить желания моих потребителей?»

Самые креативные и в результате получающие самое большое вознаграждение — это те предприниматели, кто использует способность понимания других для того, чтобы выйти за границы простого удовлетворения спроса с их стороны. Вместо этого они предвидят желания и потребности людей еще до того, как сами люди осознают их. Много лет назад, на конференции руководства журнала «Форбс» я познакомился с Акио Морита, изобретателем кассетного плеера «Sony Walkman». Морита сказал мне, что до тех пор, пока он не подумал об этой идее, никто не просил, чтобы магнитофон был таким маленьким, портативным, и чтобы его можно было слушать через наушники. Никто даже не думал, что это будет хорошей идеей. Морита рассказал, что это пришло ему в голову, когда однажды он отдыхал с семьей на пляже и ему очень докучали ужасные звуки, доносящиеся из магнитофона подростков, расположившихся неподалеку. Морита попросил своих инженеров придумать, как можно уменьшить автомобильное радио настолько, чтобы люди могли слушать свою любимую музыку, не навязывая ее окружающим. Плейер «Sony» имел ошеломляющий успех. Это «экономика предложения» в ее классическом виде. Спрос не предшествует предложению, наоборот, предложение предшествует спросу. Гений Морита — этого пожилого японца — был в том, что он догадался, чего хотели бы миллионы молодых людей в Америке, несмотря на то, что они совершенно не знали, что хотят этого, до тех пор, пока это не было создано и предложено им.

Я привел пример плейера «Sony Walkman», но точно так же мог упомянуть «Фейсбук», экспресс-почту «Federal Express» или iPhone. Я мог бы напомнить об очень простых изобретениях, таких как чемоданы на колесиках. Я не знаю, кто их придумал, но знаю, что десятилетиями люди в аэропортах таскали огромные тяжелые чемоданы, пока кто-то не предложил блестящую идею — приделать к ним колесики. В каждом из этих примеров предприниматели создали спрос, представив продукт, о котором никто не просил, но который, когда он появился, захотели иметь миллионы. Я называю это «суперэмпатией», потому что в этом случае предприниматели заботятся о желаниях потребителей еще до того, как потребители сами осознают свои потребности. Для этих предпринимателей — и для предпринимателей вообще — прибыль не является мерой того, насколько они жадны или эгоистичны. Прибыль — это мера того, насколько хорошо они удовлетворяют желания и нужды своих потребителей.

Альберт Хиршман в своей книге «Страсти и интересы» демонстрирует, что капитализм не только не является системой грабежа и присвоения чужого, но исторически возник именно как альтернатива воровству и грабежу. На самом деле капитализм был построен на человеческих качествах, совершенно отличных от желания грабить и мародерствовать. Хиршман отмечает, что в Древнем мире, и даже в некоторых регионах мира в наши дни, богатство приобреталось грабежом и захватом. Если ваша группа или племя хотело приобрести что-то, вы просто завладевали этим. Стремление к захвату чего-либо проистекает из того, что Августин называл libido dominandi, жажда власти. Эта могучая страсть включает в себя желание обладать не только вещами, но также рабами и наложницами.

Согласно Хиршману, мыслители раннего нового времени, выступавшие в защиту капитализма, признавали эту страсть разрушительной, но также обладающей большой силой. Они знали, что недостаточно просто объявить ее аморальной и подвергнуть осуждению. Поэтому они стремились обуздать или ограничить это желание захватывать чужое, противопоставляя ему не менее сильное желание — желание копить. С их точки зрения, «страсть» к хищническому захвату могла быть ослаблена и, в конце концов, уничтожена путем «интереса» в капиталистическом накоплении. Хиршман цитирует слова Монтескье из книги «О духе законов»: «Удачно, что положение людей таково, что хотя страсти могут толкать их на путь порока, тем не менее они имеют интерес уклоняться от этого». В обоих случаях результатом оказывается приобретение, но в первом случае путь к нему насильственный, недобровольный и приносящий вред обществу. Во втором случае он мирный, согласованный и социально продуктивный.[137]

Иными словами, капитализм делает жадность цивилизованной, подобно тому, как брак делает цивилизованным сексуальное влечение. Жадность, как и сексуальное желание, это часть человеческой природы. Эти качества нельзя уничтожить, хотя некоторые секты, требующие монашеского воздержания, и пытаются это сделать. В той степени, в которой жадность способствует приложению усилий, а вожделение — достижению удовольствия, зачем нам стремиться к их уничтожению? В то же время нам известно, что эти склонности могут иметь разрушительное действие. Поэтому нужно направить их таким образом, чтобы они служили как можно лучше — нам самим и нашему обществу. Институт брака позволяет удовлетворить желание сексуального наслаждения, одновременно способствуя взаимной любви и воспитанию детей. Сексуальное желание очищается и облагораживается браком. Сходным образом капитализм направляет жадность в такое русло, что это качество начинает служить удовлетворению потребностей и желаний других людей и общества в целом. В условиях капитализма помощь другим — это наилучший способ помочь самому себе. Капитализм делает материальное процветание добродетельным.

Глава 11

Кто кого эксплуатирует?

Говорят, что справедливость — это равенство, и так оно и есть, но не для всех, а только для равных.

Аристотель. «Политика»

В 2011 г. президент Обама разразился очередной тирадой по поводу капитализма. Он сказал, что в «большинстве стран» учителя получают зарплату «наравне» с зарплатой врачей, и что ему очень жаль, что в Америке это не так. Небольшое исследование показывает, что заявление Обамы ложно — в большинстве стран врачи получают больше, чем учителя, — но мы понимаем, о чем хочет сказать Обама. Он считает, что капитализм, возможно, создает материальное благополучие, но вознаграждение в рамках этой системы не зависит от заслуг. Обама имеет в виду, что как учителя, так и врачи дают обществу нечто жизненно важное и поэтому заслуживают, чтобы их зарплаты были сопоставимы. В своей книге «Дерзость надежды» Обама приводит похожие доводы относительно оплаты генеральных директоров компаний. Он говорит, что руководству компаний теперь платят гораздо больше в сравнении с простыми работниками, чем это было в прошлом. Затем он утверждает, что для этого нет никакого экономического обоснования: «Это просто культурная особенность».[138]

Одной из целей работы Обамы в качестве президента является изменение культуры общества таким образом, чтобы вознаграждение было пропорционально заслугам и люди получали свою «справедливую долю».

В этих разговорах Обамы о «справедливой доле» вызывает удивление тот факт, что наш мудрый президент никогда не говорит, какова в действительности эта справедливая доля. Почему бы нам не спросить либерала: в каком обществе он стал бы консерватором? Если либерал хочет, чтобы люди имели больше, они должны определить, насколько больше. Однако Обама, кажется, верит, что существует некое абстрактное определение «справедливой доли», прямо из небесных сфер. Он просто знает, что люди не получают то, что должны. Возможно, его уверенность на этот счет возникает из убеждения, что американское общество распределяет вознаграждение неравным образом. Мы живем в стране, где один процент находящихся наверху социальной лестницы владеет более чем третьей частью всех богатств. Самые богатые 10 % владеют двумя третями. И это, разумеется, означает, что на долю оставшихся 90 % приходится только треть всех богатств страны. Однако комментарий Обамы об учителях и врачах, кажется, предполагает больше, чем заявление, что существует неравенство и мы должны постараться его уменьшить. Кажется, скорее Обама говорит о том, что одни люди получают за свой труд слишком много, а другие — слишком мало. Следовательно, пирог нужно поделить по-другому, не просто, чтобы сравнять доходы, но чтобы дать людям то, чего они действительно заслуживают. Доводы Обамы обращены не к сочувствию и ратуют даже не за чистое равенство — они говорят о воздаянии по заслугам.

Речь Обамы об учителях и руководителях предприятий позволяет задать более широкий вопрос о том, как в капиталистическом обществе распределяется вознаграждение. На первый взгляд кажется, что заслуги и вознаграждение никак не связаны. Спортсмены и артисты, чьи умения гораздо менее важны для общества, чем работа врачей и учителей, зарабатывают гораздо больше, чем последние. Выше я приводил пример парня, работающего парковщиком, который, паркуя машины и зарабатывая деньги для отеля, сам получает мизерную часть от этих денег. Можно подумать, что работа и вознаграждение никак не связаны. Он выполняет работу, а «они» забирают прибыль. Это очень похоже на то, что ощущают люди многих профессий. Они — «те, кто делает», а их начальники — «те, кто получает». В истинно справедливом и основанном на заслугах обществе они должны были бы получать больше, а их начальники — меньше.

Эти аргументы, вне зависимости от того, признают ли это те, кто их выдвигает, коренятся в идее Карла Маркса о «прибавочной стоимости». Маркс сейчас не в чести, потому что коммунизм потерпел поражение и пророчества Маркса не исполнились. Тем не менее центральный тезис Маркса — о несправедливости капиталистического распределения — до сих пор имеет огромное влияние, потому что кажется, что это вполне соответствует здравому смыслу. Маркс утверждал, что все, что производится при капитализме, производится за счет труда. Даже машины и технологии, отмечает Маркс, — это продукты прошлого труда, поскольку создание их потребовало вложения человеческих усилий. Труд, квалифицированный или неквалифицированный, источник всего, что производится и продается.

Согласно Марксу, капитализм работает следующим образом: предприниматели предоставляют первоначальный капитал и пользуются им, чтобы платить рабочим за их труд. Это их затраты на ведение бизнеса. Однако продукция продается не за ту стоимость, которая была затрачена при их производстве. Она продается по самой высокой цене, которую за нее можно выручить на рынке. Разницу между ценой, за которую вещи продаются на рынке, и стоимостью их производства Маркс назвал «прибавочной стоимостью». Это еще одно название для понятия «прибыль». Маркс считает, что капитал сам по себе стоит очень мало — поскольку деньги имеют небольшую рентную стоимость, именуемую «процент» — и, следовательно, за вычетом этого процента полную стоимость продукции создают рабочие. Несмотря на это, рабочие получают только сумму трудовых затрат на производство продукции, позволяя предпринимателям присвоить разницу.

Маркс приводит пример нового предприятия, где капиталовложения предпринимателя составляют определенную фиксированную сумму — скажем, сто долларов. Это стоимость найма рабочей силы. Разумеется, существуют и другие затраты: аренда, сырье, оборудование и т. д. Допустим, это стоит еще 400 долларов. Таким образом общий объем инвестиций составляет 500 долларов. Затем произведенная продукция продается за 600 долларов. Прибыль составляет 100 долларов. Теперь можно было бы сказать, что это двадцатипроцентный уровень прибыли, поскольку прибыль подсчитывается на основе полной стоимости инвестиций. Однако, по расчетам Маркса, такая прибыль составляла 100 %, поскольку она удваивала сумму, выплаченную рабочим. Маркс утверждал, что рабочих лишали половины стоимости их труда. В некотором смысле, они работали целый день, а получали оплату только за полдня. Это Маркс называет «реальным уровнем эксплуатации труда». Математика Маркса может вызывать подозрения, но его общая точка зрения понятна. По существу, с точки зрения Маркса, капиталисты — это воры, крадущие у рабочего истинную стоимость его вклада в создание продукции. Именно Маркс — изначальный апостол доктрины Обамы о «справедливой доле».[139]

Как и следовало ожидать, многие интеллектуалы сочувствуют этим рассуждениям о «справедливой доле». Много лет назад я дискутировал с одним политологом, чьи идеи во многом были продуктом шестидесятых, по вопросам, касающимся свободного рынка. Наш обмен мнениями высветил одну из самых главных причин, по которой интеллектуалы ненавидят капитализм. Во время нашей дискуссии этот политолог сказал, что свободный рынок систематически недооценивает людей интеллектуального труда, таких, как он. Он признавал, что он водит хорошую машину и может позволить себе нанять няню для ребенка. И тем не менее, он кипел от злости по поводу того, что «некоторые жирные богачи с золотыми цепями на груди получают по два миллиона долларов в год, продавая средства по борьбе с вредителями или предоставляя страхование жизни». Таким образом, этот кандидат наук, автор многочисленных публикаций просто не мог понять, почему общество охотно платило плохо образованным, культурно примитивным предпринимателям такие большие деньги, а парню вроде него — намного меньше. Причиной его жалоб была не просто зависть. Скорее, это было чувство оскорбленной добродетели. Он не получил свою «справедливую долю». (Разумеется, на самом деле зарплата большинства профессоров и преподавателей содержит в себе дотации, поскольку налогоплательщики платят часть своего дохода на то, чтобы содержать государственные учебные учреждения, а в частных организациях — путем федеральных грантов на исследования. Это «пособие», которого не имеют продавцы средств по борьбе с вредителями и страховщики.)

Изначально обиды на то, как рынок распределяет вознаграждение, кипели втайне. Причиной того, что они стали центральным политическим вопросом нашего времени служит то, что экономическое неравенство в Америке, как кажется, сильно увеличилось. Теперь мы живем в стране, где директора предприятий получают несколько миллионов долларов в год, в то время как их низкооплачиваемые сотрудники с трудом сводят концы с концами. Где предприниматели из сферы высоких технологий быстро становятся миллиардерами, в то время как обычные семьи почти не имеют накопленных богатств, где великий средний класс Америки, кажется, исчез, а Америка теперь — страна плутократии, с одной стороны, и «рабов за зарплату» — с другой. Технологический капитализм кажется явным виновником этого неравенства. В той степени, в которой неравенство отражает несправедливое распределение богатства, технологический капитализм может рассматриваться как форма систематизированного воровства. Люди на верху пирамиды, кажется, обкрадывают людей снизу. Такова нравственная сила, стоящая за спиной успеха Обамы.

Давайте вернемся к парню, паркующему машины. Он думает, что один выполняет всю работу по парковке машин. Но на самом деле действительная стоимость парковки автомобиля почти равна нулю. Для этого нужно ничтожное количество физического труда, и преимущество для владельца машины почти нулевое. Если бы вы предложили прийти ко мне домой и парковать мою машину каждый раз, когда я приезжаю домой, я бы заплатил за это доллар или два. Почему же тогда клиенты парковщика платят 25 долларов? Они делают это потому, что живут в курортном отеле. Они хотят получить ощущение отдыха или дополнительное удобство, потому что спешат на деловую конференцию, и в этой ситуации готовы заплатить за парковку намного больше, чем обычно. Стоимость этой услуги не может быть подходящим образом измерена, если принимать в расчет только труд по парковке машины. Кто-то предложил идею создания курортного отеля. Кто-то искал деньги. Кто-то выступил гарантом и оплатил разрешение на строительство. Кто-то затем создавал проект зданий, включая парковку. Кто-то оборудовал парковку воротами и прочими конструкциями. Кто-то заплатил за страховку. Затем пришла очередь нанимать на работу сотрудников — не только парковщика, но и целый ряд руководителей разного уровня и менеджеров, необходимых, чтобы весь комплекс работал как надо.

Здесь есть несколько моментов, достойных внимания. Во-первых, Маркс неправ относительно того, что коммерческое предприятие это только капитал плюс труд. Он не учел добавочную стоимость предпринимателя. Первое, что предприниматель привносит в проект — это идея. Наиболее важный элемент любого бизнеса — оригинальная идея. Разумеется, идею трудно измерить, ведь она абстрактна, эфемерна — это не вещь. Однако без идеи о доставке почты за одну ночь у нас не было бы «Federal Express».

Второй, не менее важный вклад предпринимателя — это организация бизнеса. Идеи прекрасны сами по себе, но благодаря им одним работу не сделаешь. Мы все знаем людей, у которых есть множество блестящих идей — по поводу бизнеса, новых изобретений, новых книг и фильмов — но они не предпринимают необходимых шагов для воплощения своих замыслов в жизнь.

Третий вклад предпринимателя — риск. В то время как рабочий получает фиксированную оплату, предприниматели берут на себя весь риск. Предприниматели могут преуспеть, но могут также потерять деньги, их положение может стать хуже, чем было в начале. Риск работника намного меньше: в худшем случае, он лишится работы и не получит дополнительной заработной платы. Однако никто не требует, чтобы работник получал зарплату, только если дела у компании идут хорошо, или вернул зарплату, чтобы помочь компании выполнить свои обязательства.

Таким образом, особый вклад предпринимателя — идеи, организация и риск — очень отличаются от «труда». В действительности они создают систему, которая затем позволяет функционировать труду. Если рабочие получают за свой вклад «зарплату», то предприниматели получают за свой — «прибыль». В этом нет ничего несправедливого, даже если прибыль весьма существенная, поскольку без предпринимателя у рабочих бы не было их работы.

Более того, парень, паркующий машины, кажется, страдает от обмана зрения. Он думает, что выполняет всю работу по парковке машин, но он просто последний человек в цепочке сотрудников, которые обеспечивают выполнение этой конкретной работы. Парковщик думает: «Все, что я получаю — 100 долларов. Куда уходят остальные деньги?» Ну так вот: они идут другим людям, которые предложили идею и построили курортный отель, а также продолжают содержать и управлять недвижимостью курорта, где оказывается возможным назначать цену в 25 долларов в день за парковку. Вместо того, чтобы барахтаться в своих обидах и голосовать за Обаму, парень с парковки принес бы себе больше пользы, если бы спросил: «Как я могу стать одним из менеджеров?» или «Как я могу учредить компанию, которая строит парковки и эксплуатирует их?»

В некотором смысле заблуждение парковщика объяснимо — оно проистекает из ошибочного понимания принципа разделения труда. Мы можем понять это лучше, вспомнив известный пример Адама Смита о производстве булавок. Смит пишет, что десять обученных мастеров, работая каждый отдельно, могли изготовить только одну или несколько булавок в день, а в качестве рабочих на фабрике по изготовлению булавок они могли сделать тысячи булавок — по оценке Смита, «более сорока восьми тысяч булавок в день». Каким образом? «Один рабочий тянет проволоку, другой выпрямляет ее, третий обрезает, четвертый заостряет конец, пятый обтачивает один конец для насаживания головки» и так далее. Смит говорит, что «сложный труд производства булавок разделен приблизительно на восемнадцать самостоятельных операций». Теперь представим, что последней из этих восемнадцати операций оказывается надевание булавочной головки. Тогда тот, кто делает эту операцию, мог бы легко сказать: «Я закончил работу. Я сделал булавку». Этот человек — эквивалент парня с парковки — тогда потребует, чтобы большая часть прибыли от продажи булавок шла ему. С точки зрения этого работника, он сделал всю работу, он сделал булавку. Тем не менее, как только мы поймем весь процесс изготовления булавок, мы увидим, насколько недалеким является его понимание и как сильно он ошибается. Деньги, которые получает последний мастер в процессе изготовления булавок, как раз подобны тем 100 долларам, которые платят парковщику, и представляют точную стоимость того, что эти работники добавили к процессу, который намного больше их ограниченных усилий.

Этот последний пункт требует пояснения. Откуда мы знаем, что 100 долларов представляют меру стоимости труда парковщика? Здесь мы должны провести различие между понятиями «заслуги» и «стоимость». Фридрих Хайек в книге «Конституция свободы» пишет, что «в свободном обществе нежелательно и неосуществимо, чтобы материальные награды стремились соответствовать тому, что люди считают заслугами». Хайек признает, что «эта точка зрения может поначалу казаться странной и даже шокирующей». Он приводит пример нескольких человек, которые с одинаковым мастерством и одинаковыми усилиями стремятся создать новое предприятие или сделать новое открытие. Несмотря на то, что усилия каждого из них достойны награды, пишет Хайек, мы все же вознаграждаем только тех, кто действительно преуспел.[140]

В случае нового открытия успех может быть оценен объективно, как это было тогда, когда Уотсон и Крик отрыли строение молекулы ДНК. В случае новых предприятий и новых продуктов успех измеряется субъективно, по количеству потребителей, готовых оплачивать то, что произведено.

Представим крайний пример: скажем, я могу бросать острые предметы в воздух и ловить их зубами. Стану ли я богатым с помощью этого умения? В некоторых местах такие навыки могут быть совершенно бесполезными; в лучшем случае это может привлечь ко мне любопытство где-нибудь в баре. Однако в капиталистическом обществе я могу предложить, чтобы публика оценила мое умение. Если по какой-то причине то, что я делаю, заинтересует людей, и — что еще важнее — если они будут готовы платить за то, чтобы увидеть это — тогда мои особые умения, независимо от их внутренних «достоинств», становятся востребованными на рынке. Теперь это умение может сделать меня богатым. Фактор удачи также может иметь значение. Человек с блестящими математическими способностями, живший в начале двадцатого столетия, возможно, находил свои навыки не слишком востребованными на рынке; однако сегодня человек с такими же навыками скорее всего был бы очень востребован в качестве аналитика хедж-фонда или программиста. Разумеется, по сравнению с первым, второму человеку просто повезло, но, несмотря на это, он имеет право получить выгоду от своей удачи, точно так же, как победитель в лотерее заслуживает свой выигрыш, несмотря на то, что деньги достались ему благодаря счастливой случайности.

Здесь, как и во всех других случаях, денежная стоимость вклада отдельного человека определяется потребителем. Потребитель выносит окончательный приговор, и его голос здесь решающий. А бюллетенями для голосования служат денежные купюры.

Именно поэтому спортсмены и певцы получают так много, гораздо больше, чем врачи и учителя. Обама, возможно, придерживается невысокого мнения об их «заслугах», но миллионы их фанатов чувствуют иначе и доказывают это, покупая билеты на спортивные игры и концерты. В связи с этим я вспоминаю ответ знаменитого бейсболиста Бейба Рута, которого однажды спросили, почему его зарплата больше, чему у президента Гувера. Рут ответил: «В этом году я играл лучше, чем он».[141]

Прелесть свободного рынка в том, что «стоимость» каждого поставщика товаров или услуг определяется именно тем, кто будет за это платить. Уровень оплаты работы генерального директора утверждает правление, которое обычно состоит из крупных инвесторов, вкладывающих деньги в компанию. (Я, конечно, не имею в виду компании, где генеральный директор умудряется провести в совет своих приятелей.) Толковый генеральный директор позволит инвесторам заработать, а плохой — оставит их без денег. На конкурентном рынке разница между хорошим и плохим руководителем может быть критически важной. Поэтому компании часто стремятся заплатить достаточно большую сумму, чтобы привлечь нужного руководителя. Напыщенные речи Обамы о том, сколько следует получать генеральным директорам, просто нелепы — ведь платит им не он! Все, что он привносит в обсуждение этого вопроса, — это его собственное предубеждение. О том, какую ценность представляет генеральный директор для своей компании, он знает не больше, чем о том, какую пользу конкретный тренер приносит своей команде. Об этом судить собственникам команды, а не сторонним наблюдателям, которым неизвестны потребности игроков, и которые, не участвуя в предприятии, совершенно не рискуют своими деньгами.

Интеллектуалы особенно легко поддаются на подобные спекуляции. Недавно я побывал в Массачусетском технологическом институте (МТИ), в просторном кабинете известного лингвиста и левого активиста Ноама Хомского. Хомский негодовал по поводу «зарплатного рабства» рабочих в Америке. Он считал, что люди интеллектуальных профессий тоже находятся в таком же положении. Я сидел рядом с ним, испытывая изумление. Этот человек часть своего дня проводил, занимаясь лингвистикой, остальное время посвящая политике, ругая Израиль, поддерживая движение «Окупай» и другие акции левых. За это МТИ платил ему шестизначную зарплату и обеспечивал его секретарем и группой студентов, занимающихся для него научной работой. Так кто же кого использует? Естественно, МТИ получает выдающегося лингвиста, который, пусть и неполный рабочий день, трудится в области лингвистики. Но Хомский получает хорошую зарплату за то, чем он, вероятно, занимался бы, даже если бы никто не платил ему — работу в области своих научных интересов и продвижение значимых для него проектов. Лишает ли МТИ Хомского «справедливой доли»? Можно было бы в равной мере предположить, что Хомский нашел себе очень выгодное место. Преподаватель, который ведет небольшое количество занятий в неделю в течение девяти месяцев в году и получает за это хорошую оплату, каким-то образом умудряется причислить себя к разряду угнетенных.

Получает ли Хомский то, что заслуживает, работая в МТИ? Конечно да. Как и генеральный директор предприятия. Как и парень, паркующий машины. Откуда мы это знаем? Мы знаем об этом потому, что они согласились на эти условия при найме на работу. Если бы Хомский думал, что он стоит больше, скажем, что он заслуживает вдвое большей зарплаты, он мог бы обратиться в Гарвардский университет или Дартмутский колледж и узнать, не заплатят ли они ему больше. Если никто не согласится, значит, он этого не стоит.

Идея здесь в том, что мораль капитализма, так же как мораль демократии, коренится в договоренности и достижении согласия. Что дало Обаме его полномочия президента? То, что американцы проголосовали за него на выборах. Именно наше согласие служит моральным основанием представительного правительства. Точно так же, законность сделкам, заключаемым при капитализме — от условий найма на работу до цены на молоко, — приносит то, что все стороны должны согласиться с предлагаемыми условиями или сделка не состоится. Разумеется, Хомский не пошел бы на эту работу, если бы не был согласен с условиями оплаты. Очевидно, МТИ, как работодатель, также должен был быть согласен на эти же самые условия. Это взаимное согласие является тем, что придает законность капитализму и коммерческой деятельности. Почему? Потому, что согласие — это подтверждение со стороны всех участников, что эта сделка соответствует их интересам. Если бы она не соответствовала их интересам, они бы не заключили ее. Искусство капитализма состоит в том, что люди, совершенно не знающие друг друга, могут заключать сделки к обоюдной выгоде. Умножьте количество этих сделок на все общество, и мы получим замечательный и прекрасно функционирующий институт под названием рынок.

Теперь я обращусь к более общей теме неравенства, которую президент Обама объявил «ключевым вызовом нашего времени». Здесь уместно вспомнить главную мантру прогрессизма: «Богатые становятся еще богаче, бедные становятся еще беднее». Неравенство служит постоянной темой для колумниста Пола Кругмана, оно также стало темой книги «Захвати экономику» экономиста Ричарда Вольфа. Вольф возмущается «ширящейся пропастью неравенства между богатыми и бедными».[142] Это неравенство, а также кажущееся исчезновение американского среднего класса стало темой книги и документального фильма Роберта Рейха «Неравенство для всех».

Эта песня давно знакома. В начале XX столетия Торстейн Веблен писал, что «накопление богатства на верхнем конце финансовой шкалы предполагает нехватку средств на нижнем конце шкалы».[143]

Все это мы слышали не раз. И может быть, это было верно в прошлом — я имею в виду в очень отдаленном прошлом, когда богатство главным образом было связано с землей. Но если мы посмотрим на данные по Америке за последние пять, десять или пятьдесят лет, мы увидим совсем другую картину. На самом деле богатые становятся богаче, и бедные также становятся богаче, хотя и медленнее.

Надо признать, неравенство увеличивается. Но является ли неравенство проблемой — или мы используем слово неравенство как синоним бедности? Например, является ли проблемой, если я вожу «ягуар», а вы водите «хендай»? Если в вашем доме три спальни, есть ли у вас причина злиться, что в доме вашего соседа семь спален? Неравенство этого рода кажется приемлемым, и, возможно, для него даже есть разумное объяснение. Если мы посмотрим на то, каким образом увеличивается неравенство в американском обществе, мы можем видеть, что, принимая в расчет все факторы, ситуация становится лучше.

Чтобы понять, что я имею в виду, представьте общество, в котором каждый зарабатывает двадцать тысяч долларов в год — это мы будем считать нашей чертой бедности. Это общество истинного равенства, где каждый беден. Теперь представим, что, со временем, половина этих людей улучшила свое положение, и теперь они зарабатывают тридцать тысяч долларов в год — что мы будем считать уровнем среднего класса. Остальная часть населения продолжает жить с доходами на уровне бедности, зарабатывая 20 000 долларов в год. Очевидно, что теперь перед нами общество с большим уровнем неравенства, поскольку теперь оно разделено на группы тех, кто зарабатывает 20 000 — «бедных», тех, кто зарабатывает 30 000 — «средний класс». Несмотря на то что уровень неравенства в обществе увеличился, результат этого процесса положительный, поскольку первая группа живет не хуже, чем прежде, в то время как положение второй группы улучшилось. Более того, вторая группа стала богаче не за счет первой. Скорее, возросло общее богатство общества. И это хорошо, даже если богатство распределилось не поровну. Неравное благосостояние лучше, чем разделяемая всеми бедность.

Нечто подобное произошло в Америке за последние несколько десятилетий. В период после окончания Второй мировой войны большинство американцев принадлежали к среднему классу. Тогда было меньшее количество — скажем, 10 % — бедных и небольшое количество, скажем, 5 % — богатых. Сегодня доля бедных примерно та же, хотя бедным живется гораздо легче, чем раньше. Когда-то жизнь бедняков в Америке была подобна той, которую мы можем видеть сегодня в развивающихся странах. Экономисты назвали ее «абсолютная бедность». В современной Америке практически не существует абсолютной бедности — есть только относительная бедность. Фактически, бедняки в Америке имеют более высокий уровень жизни, чем 75 % населения мира.[144]

Наши бедняки не только живут в лучших условиях, лучше одеты и лучше питаются, чем средний американец в первой половине двадцатого столетия, но, в некоторых отношениях — включая размер жилой площади — они живут лучше, чем средний европеец в наши дни. У наших бедняков есть автомобили, телевизоры, микроволновые печи, центральное отопление и мобильные телефоны. Я знаю человека, который годами безуспешно пытается эмигрировать в Америку. Когда я спросил его, почему он так сильно хочет переехать, он ответил: «Я очень хочу жить в стране, где бедняки — толстые».

Что касается богатых людей, их по-прежнему 5 % от всего населения, хотя «богатый» теперь значит нечто другое, чем в прошлом. В 1945 г. человек считался богатым, если его чистый доход составлял миллион долларов — это делало его миллионером. Однако сегодня — и несколько десятилетий назад это также было так — человек должны иметь ежегодный доход в 1 миллион долларов, чтобы считаться богатым. В Америке есть также категория супербогатых, чей капитал исчисляется в сотнях миллионов или даже миллиардов. Эти люди обладают средствами, сравнимыми с валовым национальным продуктом маленьких стран.

Много лет назад я был в гостях у одного магната, который жил в доме на Джеймс-ривер в Вирджинии. Когда я приехал, он занимался переносом своего дома. Я имею в виду, что его дом подняли над землей и перенесли в другое место на принадлежащей ему территории. Я спросил его, сколько такое оригинальное предприятие может стоить, и он ответил: «Если вы считаете нужным об этом спрашивать — вам это не по карману». Такие богатые люди достигли стандарта изобилия, который, говоря словами Тома Вольфа, «заставил бы зажмуриться короля-солнце».[145]

Больше всего изменилось положение небогатых или бедных, а среднего класса. Да, средний класс распадается, как и говорят прогрессисты. Но чего прогрессисты не принимают в расчет, это что представители распадающегося среднего класса движутся в сторону большего благосостояния. Что значит, что многие люди, прежде принадлежавшие к среднему классу, стали богаче. Они достигли уровня богачей. Мы можем измерить это, просто посмотрев на увеличение класса богатых людей. Согласно данным Совета федеральной резервной системы, в 1980 г. было почти 600 американских семей с собственными средствами, превышающими 1 миллион долларов. Сегодня таких семей более 10 миллионов.[146]

Даже принимая в расчет эффект инфляции — на 1 миллион сегодня нельзя купить то же самое, что в 1980 г., — это огромный прирост количества богатых людей.

Кто эти люди? Недавно я летел на самолете и, благодаря моему «платиновому статусу» в программе лояльности авиакомпании «Дельта», сидел в первом классе. Рядом со мной оказался водопроводчик-латиноамериканец, который вез свою вторую жену на Сент-Киттс. Я мог видеть и ее саму — через проход от моего соседа. В действительности этот человек был не просто водопроводчиком, хотя с этого он начал свою карьеру. Теперь же он владел небольшим бизнесом, занимающимся сантехническими работами, и у него в штате было несколько сантехников.

Когда мы думаем о богатых людях Америки, мы представляем индивидов, обладающих преимуществом с рождения, или тех, кто занимается медициной или разработкой программного обеспечения. Но самому типичному богачу в Америке шестьдесят лет, он из города Флинт штата Мичиган или города Тусон штата Аризона, владеет агентством по продаже автомобилей, или парковкой для домов-прицепов, или у него собственный сварочный бизнес, или подрядная фирма, или фирма по уничтожению вредителей сельскохозяйственных растений. Хотя большинство этих состоятельных людей белые, удивительно большое количество — иммигранты в первом или втором поколении. На самом деле преуспевающие люди демонстрируют этническое разнообразие. Это вовсе не те, кому посчастливилось — кто «правильно выбрал родителей» — это те, кто правильно выбрал свою профессию и свое дело. Они получили деньги старомодным путем — заработали их.

В то время как прогрессисты критикуют американский капитализм за то, что он взращивает неравенство, в действительности американский капитализм помог создать первый в мире массовый класс богачей. Ранее огромным достижением Запада было создание среднего класса. Принадлежность к среднему классу означала, что у вас есть все необходимое — одежда и пища, и вы можете позволить себе скромную поездку в отпуск раз в год — но у вас нет дополнительного дохода и нет существенных накоплений. В то время как большая часть населения Земли с трудом обеспечивала себя кровом и пропитанием, Запад оказался в состоянии дать большинству своих граждан комфортные условия уровня среднего класса. И сегодня Америка стала первой страной, которая сделала богачами массы, распространив на многих то, что раньше было возможно только для небольшого количества людей. Массовое материальное благополучие означает, что вы можете позволить себе иметь большой дом с большой кухней и хорошую машину, дорогие круизы и походы по магазинами, обучение в частной школе, и у вас все еще остаются деньги, которые можно отложить на будущее. Миллионы американцев, принадлежавших прежде к среднему классу, сегодня наслаждаются роскошью изобилия, и как можно считать это чем-то плохим?

Причина, по которой некоторые представители среднего класса улучшили свое положение, в то время как положение других не изменилось, в том, что изменения в экономике и новые экономические возможности благоприятны для тех, кто обладает необходимыми навыками и ресурсами, позволяющими получить выгоду. Старый средний класс преимущественно занимался производством, но именно этот сектор испытал падение за последние несколько десятилетий. Внезапно прежние навыки оказались устаревшими. Однако закат машинного производства не означал заката новых возможностей. Скорее, мы видим, что с возникновением новых производств — главным образом в области технологий, связи и различных услуг — пышным цветом расцвели новые возможности для экономического развития. Обладающие хорошим образованием американцы, способные адаптироваться к потребностям новых областей экономики, получили большие преимущества. Другие остались на том же уровне, а некоторые даже стали беднее. Следует подчеркнуть, что этот результат не аномалия технологического капитализма. Именно так работает эта система, дающая волю «вспышке творческого разрушения», благоприятствующей тем, кто находится в наибольшей гармонии с ее «животным духом».

Однако все это существует в краткосрочной перспективе. В то время как технологический капитализм, возможно, не прав, разрешая и даже создавая неравенство, в долгосрочной перспективе технологический капитализм создает глубокое и прочное равенство между гражданами. Это не самоочевидно, так что давайте рассмотрим несколько примеров.

В конце девятнадцатого столетия — около ста лет назад — богатый человек ездил в карете, запряженной лошадьми, в то время как бедняк передвигался пешком. Сегодня состоятельный человек может водить «мерседес» или БМВ, а его менее состоятельный соотечественник «Хонду Цивик» или «Хендай». «Мерседес» быстрее и роскошнее «Хендая», но, тем не менее, мы видим огромное выравнивание разницы между богатыми и бедными по сравнению с прошлым.

Еще один пример. В начале двадцатого столетия богатые могли избежать зимних холодов, переезжая в районы с более теплым климатом, и не страдать от духоты летом, переселяясь в более прохладные области. Между тем, обычные люди должны были терпеть те погодные условия, которые были в их местности. Сегодня температура воздуха в большинстве домов, офисов и автомобилей регулируется специальными устройствами, и удобством этого пользуются как богатые, так и бедные.

Можно привести множество подобных примеров, но следующий, наверное, самый впечатляющий. Сто лет назад средняя продолжительность жизни в Америке была около сорока девяти лет. Разница между богатыми и бедными по этому показателю была значительной — около десяти лет. Было в порядке вещей, что богатый человек доживает до шестидесяти и семидесяти лет, но для бедных это было большой редкостью. Конечно, сходная разница была и между Соединенными Штатами и более бедными странами, такими как Китай и Индия. Сегодня средняя продолжительность жизни в Соединенных Штатах составляет приблизительно семьдесят восемь лет. Разрыв между богатыми и бедными по этому показателю существует, но несущественный: два-три года. В более бедных странах, таких как Китай и Индия, этот показатель также значительно вырос. Продолжительность жизни в Индии увеличилась почти вдвое — от тридцати пяти до почти семидесяти лет.[147]

Это все еще меньше, чем в среднем по Америке, но кто может отрицать, что разрыв существенно сократился и что это достижение в области равенства?

Так кому же мы обязаны этим достижением? Как ни странно — самому технократическому капитализму. Именно технократический капитализм стал причиной прогресса в медицине и производстве продуктов питания, что сократило младенческую смертность, болезни и голод. Я не отрицаю того, что политика правительства и частная благотворительность также внесли свою лепту, но их вклад бы минимальным в сравнении с тем, которым мы обязаны технократическому капитализму. Технократический капитализм не только выровнял среднюю продолжительность жизни, но также уровнял доступность бесчисленных удобств, которые в наши дни доступны как богатым, так и бедным. Экономист Йозеф Шумпетер объяснял это в общем виде, когда он писал: «У королевы Елизаветы были шелковые чулки. Капиталистическое развитие обычно состоит не в том, чтобы изготовить большое количество чулок для королевы, а в том, чтобы, затрачивая на их изготовление все меньше и меньше усилий, сделать их доступными для девушек-работниц».[148]

Как это происходит? В Америке мы можем понаблюдать за этим, взяв в качестве примера автомобили и компьютеры. Когда автомобили были недавним изобретением, на них не обращали особого внимания, считая «игрушками богачей». Но это продолжалось недолго. Вскоре Генри Форд представил «модель Т» и снизил цены настолько, что такой автомобиль стал доступен тем рабочим, которые трудилисьу него на заводе. Точно так же компьютеры первое время рассматривались как оборудование, предназначенное только для больших корпораций, затем — только для богатых людей, а немного погодя — для всех и каждого.

Автомобилям и компьютерам понадобилось некоторое время для того, чтобы перейти из разряда вещей для богатых в разряд вещей массового производства, но мобильные телефоны, кажется, всего за несколько лет превратились из дорогой диковинки в вещь, которой пользуются все. Даже индейцы в отдаленных поселках и жители городских трущоб в наши дни имеют мобильные телефоны. Международные телефонные звонки, бывшие некогда запредельно дорогими, теперь доступны обычным людям.

Все это случилось не «автоматически» и не «случайно». Рассмотрим пример телефонной связи. В 1920 г. телефонный междугородный звонок из Нью-Йорка в Сан-Франциско стоил 20 долларов. Обычным гражданам это было не по карману, но некоторые могли себе позволить совершать такие звонки и платить эту цену, иначе у такого телефонного обслуживания не было бы рынка. Оплачивая такие большие счета, богатые люди оплатили компаниям стоимость постоянных затрат, что позволило сделать удаленную связь доступной для массового потребителя. Сегодня телефонный разговор между городами на разных побережьях почти ничего не стоит. Такое же движение в сторону улучшения технологий и снижения стоимости верно и для автомобилей, и для компьютеров, и для высокотехнологичной медицины. В каждом случае богачи оплачивали высокую начальную стоимость, которая финансировала дополнительные исследования и разработки, что в итоге позволяло достичь технологического развития, экономической эффективности и снижения цен.

То, что прежде было роскошью, теперь стало доступно обычному человеку. Широкое распространение технологий и медицины не только не представляет собой кражу со стороны богатых, но является субсидией с их стороны, которая приносит огромное благо всему обществу. Говоря словами Фридриха Хайека: «Многие усовершенствования никогда бы не стали доступными для всех, если бы задолго до этого они не были доступны только для некоторых. ‹…› Даже самый бедный человек сегодня обязан своим относительным благополучием имевшемуся в прошлом неравенству».[149]

Я прихожу к выводу, что технократический капитализм — это система, наилучшим образом способствующая тому, чтобы предприниматели и работники получали свою «справедливую долю». Эта справедливая доля, измеряемая с точки зрения прибыли или заработной платы, является именно тем, что люди заслуживают, с точки зрения ценностей, которые они создают для свои сограждан. Хотя динамичная энергия капиталистической экономики в краткосрочной перспективе часто становится причиной неравенства, эта энергия также ведет к массовому изобилию, которое поднимает среднюю продолжительность и уровень жизни всего населения.

Глава 12

История всемирного успеха

Конец империи сопровождался распространением других средств подчинения.[150]

Кваме Нкрума. «Неоколониализм»

Мы живем в мире экономической глобализации — в мире общего рынка, который сформирован главным образом Америкой и Западом. Прогрессисты утверждают, что первым шагом в этой глобализации была английская и французская колонизация, за которой последовал «неоколониализм» — еще одна форма экономической эксплуатации, равносильной ограблению, — где главную роль играла Америка. Поколению людей, выросших в пятидесятых и шестидесятых в странах Третьего мира, казалось совершенно очевидным, что колониализм сам по себе был грабежом в гигантском масштабе. Например, Англия закупала хлопок и другое сырье в Индии, превращала их в конечный продукт на фабриках Манчестера и Ливерпуля, а затем продавала эти вещи в своей стране и по всему миру. Индийцы начинали покупать рубашки, изготовленные в Англии из индийского хлопка, в то время как индийские мастерские, использовавшие ручные ткацкие станки, закрывались.

Но поскольку англичане покупали хлопок в Индии по рыночной цене, вряд ли можно сказать, что это было кражей. Индийские фермеры продавали сырье по такой же цене индийским фабрикам, использовавшим ручные ткацкие станки. Невозможно порицать англичан ни за использование машин для того, чтобы эффективно перерабатывать хлопок и шить одежду, ни за то, что они продавали индийцам одежду дешевле, чем местные ткацкие мастерские. Английские фабриканты не только не крали у жителей Индии, но фактически предлагали людям более выгодную сделку, чем ранее могли предложить им местные производители.

Более того, есть еще один важный факт, который часто не учитывается в литературе, посвященной антиколониализму. В этой литературе постоянно повторяются заявления, что «европейцы крали каучук из Малайи, какао из Западной Африки и чай из Индии». Но историк экономики П. Т. Бауэр отмечает, что до британского правления в Малайе не существовало каучуковых деревьев, как не было и какао в Западной Африке, а чая — в Индии. Англичане привезли каучуковые деревья в Малайю из Южной Африки. Англичане завезли чайные кусты в Индию из Китая.[151]

И это англичане научили африканцев выращивать какао. В этих случаях колонизаторы не только не «крали» местные ресурсы, напротив, благодаря им в этих местах появлялись ценные сельскохозяйственные растения, что пошло на пользу как местной экономике, так и английской международной торговле.

Отвлекаясь от частностей, можно сказать, что утверждение о том, что Запад богател, отнимая принадлежавшее другим, не имеет смысла по одной простой причине — отнимать было почти нечего. Большинство стран Третьего мира до колонизации были отчаянно бедны, так что их жизнь в материальном плане едва ли могла стать хуже после того, как колонизаторы вернулись домой. Тогда как же Западу удалось достичь такого изобилия, если не благодаря присвоению ресурсов Азии, Африки и Южной Америки? Материальное процветание Запада было связано с тем, что на Западе изобрели нечто, не существовавшее ранее. Этим изобретением стали современная наука, современные технологии и современный капитализм. Наука была не просто изобретением, а тем, что Альфред Норт Уайтхед назвал «изобретением изобретений» — новым механизмом генерирования знаний и превращения этих знаний в полезные технологические продукты. Капитализм здесь — не просто торговля, но права собственности, заключение контрактов, суды, обеспечивающие выполнение контрактов, а позже — ограниченная ответственность, кредиты, фондовые биржи, страхование и целый набор институтов, которые Адам Смит описал в «Богатстве народов». Наука, технологии и капитализм — это западные институты, развивавшиеся внутри западных обществ благодаря внутренним факторам, среди которых — развитие науки и промышленная революция.

Положительное влияние западной цивилизации на изменения, происходившие в развивающихся странах, было отмечено еще в девятнадцатом столетии. Одним из тех, кто обратил на это внимание, был Карл Маркс. Он ставил в заслугу капитализму трансформацию феодального общества в современное индустриальное. «Англия разрушила всю структуру индийского общества», — признавал Маркс. В частности, «именно появление англичан разрушило индийское ручное ткацкое производство и уничтожило прялку». Маркс добавляет, что «исчезновение прежнего мира вызывает у индусов некоторую тоску». Тем не менее, отмечает Маркс, индусы жили в деревнях, в обществе, основанном на иерархической кастовой системе и экономическом и социальном подавлении. Более того, «эти идиллические деревенские сообщества, какими бы безобидными они не казались, всегда были прочным основанием восточного деспотизма». Маркс отмечает, что, благодаря таким новшествам, как железные дороги и паровой двигатель, Англия объединила Индию и интегрировала ее в международную систему торговли. Маркс называл это «фундаментальной революцией в социальном положении Азии», положительным развитием, которое он характеризовал как «восстановление».[152]

Современные прогрессисты отрицают значение этих слов Маркса, ведь Маркс, как кажется, говорит, что хотя колониализм — это присвоение чужого, такое присвоение стало исторически необходимой частью процесса модернизации. Маркс не оправдывал колониализм или капитализм, он стремился к тому, чтобы общество превзошло эти стадии и достигло нового уровня развития. Но прогрессисты хотели бы изменить эти стадии на противоположные, и неприязнь к взглядам Маркса в этой области частично служит причиной ненависти левых к Марксу и его учению. Современный прогрессизм в меньшей степени полагается на Маркса, чем на Ленина. Ленин «спас» Маркса, утверждая, что колониализм представляет собой окончательный кризис капитализма. Согласно Ленину, в Европе не случилось коммунистической революции потому, что европейские лидеры нашли временное решение проблем, возникших у них на родине. Они смягчили классовый конфликт в Европе путем завоевания других стран и эксплуатации рабочих в этих странах. Ленин призывал коренных жителей колоний прогнать колонизаторов. Он считал, что бы было полезно не только для самоопределения колонизированных стран, но также для усиления кризиса и ускорения коллапса европейского капитализма.[153]

Эта двойная выгода помогает объяснить, почему чуждая идеология антиколониализма стала такой привлекательной для многих левых на Западе.

Маркс, возможно, разочаровал прогрессистов, но был ли он прав? Я полагаю, что в данном конкретном случае — да. Никто (и, разумеется, Маркс тоже) не считал, что англичане пришли в Индию исключительно с благородными намерениями. Некоторые англичане, как Маколей и Киплинг, говорили о «бремени белых», чей долг — принести цивилизацию менее развитым народам, но в наши дни такая риторика справедливо считается рационализацией для захвата чужих земель. Как и все предыдущие захватчики — афганцы, персы, арабы и монголы — англичане правили по большей части ради своей собственной выгоды. Тем не менее для того, чтобы управлять империей, англичане должны были построить дороги, железнодорожные пути и порты. Они также создавали главные города Индии — Бомбей, Калькутту и Мадрас. Позднейшее переименование этих городов никак не меняет того исторического факта, что они были основаны и отстроены англичанами. Англичане также должны были обучить большое количество местных уроженцев. Эта задача включала обучение их английскому языку. Образование познакомило индийцев с новыми идеями, которые зачастую были чужды индийской культуре: современными наукой и технологиями, самоуправлением, законностью, правами собственности, правами человека, индивидуализмом и свободой выбирать свое собственное правительство. В конце концов, индийцы выучили сам язык политической свободы и освободились от своих иноземных поработителей.

С тех пор как в 1947 г. Индия обрела независимость, индийцы неохотно признают пользу, которую принесла им империя. Много лет назад я написал эссе в «Журнале высшего образования», озаглавленное «Умеренная похвала колониализму», которое вызвало жаркие споры после того, как было опубликовано в Индии. Даже некоторые из моих родственников были в ярости, а одна из моих тетушек отчитала меня: «Нам, индийцам, не следует говорить такие вещи». Она была права. Я нарушил национальное табу. Но все меняется. Недавно премьер-министр Индии Манмохан Сингх, выступая в Оксфордском университете, сделал то, что не смели делать его предшественники — он с похвалой отозвался об английском наследии в Индии. «Сегодня, благодаря прошедшему времени и уравновешенной оценке прошлого, индийский премьер-министр может заявить, что опыт взаимодействия Индии с Британией имел свои благоприятные последствия. Наши представления о законности, о конституционном правлении, о свободной прессе, о профессиональных государственных услугах, о современных университетах и исследовательских лабораториях были сформированы там, где древняя цивилизация встретилась с господствующей империей того времени».[154]

Почему же понадобилось пятьдесят лет, чтобы индийский лидер мог сделать столь очевидное заявление? Причина в том, что большую часть этого времени Индия не пользовалась преимуществами полученного от Англии наследия. В этом отношении Индия была похожа на многие другие бывшие колонии, расположенные в Азии и Африке. По иронии судьбы, причиной неспособности воспользоваться преимуществами бывших европейских колоний было то, что лидеры освободившихся стран подпали под очарование антиколониализма. Антиколониальная идеология, появившаяся в колониях и затем воспринятая многими на Западе, возлагала вину в бедности и недоразвитости Третьего мира на Запад. Таким образом новые лидеры многих новых независимых государств заняли решительно антизападную позицию.

Поскольку Запад противостоял Советскому Союзу, эти лидеры, формально сохранявшие нейтралитет, на практике были просоветскими. Поскольку Запад был капиталистическим, Индия и другие страны решили идти в направлении социализма.

Как мы знаем теперь, это оказалось ужасной ошибкой. Мы можем, к примеру, сравнить Южную Корею и Кению. Когда в начале шестидесятых Кения стала независимой страной, она находилась на том же уровне экономического развития, что и Южная Корея. Но Кения пошла по социалистическому пути, а Южная Корея выбрала капиталистический путь развития. Сегодня Южная Корея во много раз богаче, чем Кения. Естественно, между этими двумя странами существуют важные культурные различия. Но мы можем подтвердить превосходство капитализма, сравнив Южную Корею с Северной. Тот же самый народ, та же самая культура. Однако Северная Корея остается крайне бедной, в то время как Южная Корея относительно богатая страна. Индия разделила судьбу других социалистических стран — ее экономика находилась в стагнации, и в действительности почти половину столетия «чаша для подаяния» была своеобразным символом Индии.

В течение этого периода — во вторую половину двадцатого столетия — бывшие колонии сокрушались по поводу сохранявшейся экономической мощи Запада и были вынуждены просить об иностранной помощи, иностранных займах и других подачках, необходимых для облегчения ситуации с существующими в этих странах бедностью и отсталостью. Иногда помощь просили, взывая к состраданию, но большей частью ее требовали как то, на что имеют право. Несколько десятилетий Индия и бедные страны Африки получали огромное количество помощи и займов. Тем не менее, ни одна из этих стратегий не изменила ситуацию. Причины этого различны, в том числе среди них незаконное присвоение иностранных денег коррумпированными правительствами. Однако возможно самой главной причиной стало то, что западная помощь решала краткосрочную проблему голода и бедности, но ничего не делала для того, чтобы дать возможность бедным странам научиться полагаться на свои собственные силы. Как правило, бедные страны использовали помощь и просили еще, или они тратили займы и затем просили еще больше для того, чтобы вернуть прежние. До 1980-х казалось, что мир будет долгое время разделен на богатый Запад и остальные — нищие — страны.

Все стало совсем по-другому за пару десятилетий. Между концом восьмидесятых и сегодняшним днем мир изменился коренным образом. Страны, прежде бывшие «странами Третьего мира», теперь стали «развивающимися странами» или даже «растущими рынками». Эти развивающиеся рынки растут со скоростью в три-пять раз превышающей скорость роста на Западе. В то время как экономики западных стран растут на два процента в год, рост развивающихся рынков составляет от шести до десяти процентов в год. Китай, бывший когда-то отсталой страной, станет в следующем десятилетии самой крупной экономикой мира. Индия, хотя и отстает от Китая, могла бы стать второй самой крупной экономикой мира к середине этого столетия. Бразилия, еще одна большая, и некогда отсталая, страна также быстро развивается и становится серьезным игроком на сцене мировой экономики.

Как эти, ранее неразвитые, страны достигли экономических успехов? Им удалось это благодаря тому, что они использовали так называемое «преимущество отсталости». С первого взгляда это кажется нелепым — или парадоксальным— заявлять, что отсталость может стать преимуществом. Сами бедные страны долгое время считали свою отсталость серьезной помехой. Эту точку зрения ясно выразил африканский писатель Чинвейзу. В своей книге «Запад и остальные» Чинвейзу пишет: «Бедные не имеют возможности повлиять на цены мирового рынка или изменить их в свою пользу».[155]

Чинвейзус читал, что богатые страны обладают достаточной властью, чтобы навязать другим свои цены на мировом рынке, а бедным странам ничего не остается, как только мириться с этим.

На самом деле Чинвейзу ошибался. Проблема не в том, что богатые страны обладают слишком большой властью и диктуют свои условия. Скорее проблема была в том, что, помимо некоторых видов сырья, бедные страны предлагали слишком мало или совсем ничего из того, что кто-то другой хотел бы купить.

Что же запустило развитие «растущих рынков» и изменило всю глобальную экономическую картину? Осознание реальности со стороны Китая, Индии и других стран. Китай был первой прозревшей страной, Индия — второй. Китай и Индия долгое время считались «проблемными» странами из-за их огромного населения. Фактически, перенаселенность считалась главной причиной бедности этих стран. Но при Дэн Сяопине Китай понял, что население не должно быть помехой, оно должно стать ценным активом. Если бедная страна может сделать так, чтобы ее население трудилось и производило вещи, которые нужны остальному миру, то она может снизить мировые цены и занять существенную часть мирового рынка. За последние несколько десятилетий Китай стал столицей производства всего мира, и бизнес во всех странах теперь должен думать о том, как предложить цену лучше, чем у китайских производителей, или хотя бы сравнимую с ней. Индия следует за Китаем, но не столько в производстве, сколько обеспечивая всему миру необходимые услуги с помощью своего образованного, англоговорящего и технологически подкованного среднего класса. Вместе Китай и Индия в последние два десятилетия стали двигателем машины роста мировой экономики.

Здесь мы сталкиваемся с невероятной иронией. Используя преимущество отсталости в рамках глобальной экономики, Китай и Индия привели тысячи людей к процветанию, и сотни миллионов благодаря им выбрались из нищеты и достигли уровня среднего класса. Благодаря глобализации одна из целей развития тысячелетия, поставленных ООН, — сокращение бедности в мире наполовину к 2015 г. — вероятно, будет достигнута. Помимо экономических достижений, обычные люди в Китае, Индии и других развивающихся странах теперь больше ощущают собственную ценность и осознают свои возможности. Будущее теперь не выглядит как унылое повторение прошлого. Так что налицо не только материальные улучшения, но и моральные достижения. Для прогрессистов это стало сюрпризом. Десятилетиями прогрессисты выступали за программы, направленные на борьбу с нищетой в бедных странах. Главным механизмом достижения целей выступали зарубежная помощь и займы. Это приносило мало пользы, в то время как технократический капитализм оказался самой мощной программой по борьбе с нищетой из всех, когда-либо придуманных человечеством. Как сказал об этом один индийский предприниматель, глобализация и технократический капитализм теперь помогают достичь то, о чем мечтал Ганди — утереть слезы с лица каждого индийца.

Несмотря на это, некоторые прогрессисты изображают глобализацию как форму эксплуатации бедных рабочих. Основная мысль здесь в том, что большие американские корпорации нанимают рабочих за несколько долларов в день — что гораздо меньше минимальной оплаты труда в Америке. Более того, они заставляют их работать в ужасных условиях, сходных с теми, которые существуют на местных предприятиях в этих странах. Однако Кишор Махбубани, индийский ученый, работающий в Сингапуре, отмечает, что именно благодаря западным предприятиям местные компании в развивающихся странах больше не могут себе позволить платить низкую заработную плату и иметь нечеловеческие условия труда. Стало нелегко найти желающих работать долгие часы в тесных помещениях. Причиной этому служит то, что иностранные компании платят больше и предлагают лучшие условия. Американские компании здесь — самые лучшие. Разумеется, зарплата и условия труда не такие же, как в Милуоки или в Далласе, но они, тем не менее, хорошие по местным стандартам. Махбубани пишет, что 5000 долларов в год может быть крайне низкой зарплатой в Америке, но для человека в Джакарте, Маниле или Калькутте это целое состояние. Люди, получающие такую работу, раньше зарабатывали 500 долларов в год или меньше, работая в сельском хозяйстве.[156]

Неудивительно, что, если компании, такие как «Найк», объявляют об открывшихся вакансиях, выстраиваются длинные очереди и поступает множество заявлений желающих наняться на работу. Если бы глобализация была формой эксплуатации, можно было бы ожидать сильных чувств неприязни к глобализации в развивающихся странах. На самом деле в таких странах, как Индия и Китай, нет сколько-нибудь значительного движения антиглобализма. Дело в том, что индийцы и китайцы намного лучше, чем американские прогрессисты, знают, что для них лучше.

Поскольку глобализация улучшает жизнь трудящихся в бедных странах, она помогает уменьшать иммиграцию из бедных стран в богатые. Большей частью вследствие глобализации и свободной торговли Мексика сегодня гораздо богаче, чем была пару десятилетий назад. Следовательно, мексиканцы имеют больше возможностей в своей собственной стране и реже подвергают себя риску и трудностям нелегального пересечения границы, чтобы оказаться в Соединенных Штатах. Индия также предлагает гораздо лучшие возможности молодым людям, чем это было, когда я покидал эту страну в семидесятых. Многие индийцы моего поколения уезжали из страны из-за отсутствия экономических возможностей у себя на родине. Сегодня ситуация изменилась. На самом деле некоторые развивающиеся страны теперь вводят стимулы для того, чтобы их талантливые эмигранты возвращались назад.

Это не часто признается, но глобализация также способствует миру между народами. Простая логика этого была отмечена столетия назад такими умами, как Адам Смит, Дэвид Юм и Монтескье. Они знали, что страны, которые торгуют друг с другом, начинают зависеть друг от друга. Вследствие этого они менее склонны начинать войну. В наши дни это можно проиллюстрировать на примере отношений между Америкой и Китаем. Мы ладим с Китаем гораздо лучше, чем раньше ладили с Советским Союзом. Одна из причин этого, разумеется, в том, что с Китаем нас связывают прочные деловые отношения. Мы нуждаемся в вещах, которые производит Китай, а Китай нуждается в том, чтобы мы покупали вещи, которые он производит. Международная торговля не просто изменила количество конфликтов — она также создала новый тип культуры общения между народами. К примеру, в результате повышения благосостояния, которому способствовала глобализация, многие индийцы тратят гораздо меньше времени, возмущаясь политикой Пакистана, предпочитая обсуждать свои новые деловые идеи и проекты. По всему миру глобализация способствует тому, что люди все больше стремятся улучшать свою жизнь, развивая собственную промышленность, а не завоевывая другие страны.

Как и все на свете, глобализация несет свои издержки. Прогрессисты обоснованно утверждают, что глобализация ставит в неблагоприятные условия некоторых трудящихся в Америке и в других частях западного мира. Это действительно так. Вопрос только в том: эксплуатация ли это?

Представим молодого человека, выросшего в городе, где развита сталелитейная промышленность, как в Питтсбурге, или автомобильная промышленность, как в Детройте. В течение нескольких десятилетий такие города обеспечивали стабильную занятость с достойной оплатой. Питтсбург и Детройт были двумя самыми преуспевающими городами в Америке, блестящим отражением американской мечты. И, само собой, там были отцы, которые говорили своим сыновьям и дочерям, что если те будут усердно трудиться и играть по правилам, так, как это делали их родители, у них тоже будет надежное и обеспеченное будущее. Однако сегодня Питтсбург больше не металлургическая столица мира, а Детройт потерял свое лидерство в мировом производстве автомобилей. Что мы можем сказать юноше или девушке, которые обучались работе на сталелитейном или автомобильном заводе, но больше не могут найти работу? Подвела ли их Америка? Украла ли глобализация их американскую мечту?

Ситуация такова, что сегодня за пределами Америки можно производить сталь гораздо дешевле. Это также верно для множества других производств: обуви, одежды, игрушек и т. д. Машины — другое дело. Благосостояние Детройта упало потому, что руководители автопредприятий принимали неудачные решения и переплачивали своим рабочим. Поэтому другие производители смогли найти способ делать автомобили лучше и дешевле, не только в Корее и в Японии, но также в других штатах Америки, таких как Северная Калифорния. Сегодня смешно наблюдать за тем, как в фильме Мишеля Мура «Роджер и я», в котором Мур бегает за главой «Дженерал Моторс», пытаясь узнать, почему тот закрывает завод в городе Флинт штата Мичиган, где когда-то работал отец Мура. Мур думает, что завод закрывается потому, что жадные хозяева, такие как Роджер Смит, хотят получить больше прибыли. Он не упоминает о том, что профсоюзы, подобные тому, в котором состоял отец Мура, заставили «Дженерал Моторс» так сильно поднять зарплаты, что автомобили стали стоить слишком дорого. Никто не хотел покупать обыкновенные автомобили, которые при этом были так дороги. «Дженерал Моторс» должна была либо продолжать терять свою долю рынка, либо придумать, как сделать автомобили дешевле. Так что если Мур действительно хотел узнать, кто эти жадные ребята, из-за которых закрывается завод во Флинте, он должен был бы взять интервью у своего отца.

Суть в том, что в глобализированной экономике работа достается тем, кто может делать ее лучше всех и по самой дешевой цене. Это железный закон капитализма, и это долгое время работало в Америке. Глобализация изменила ситуацию только тем, что остальная часть мира теперь также участвует в игре, предлагая наиболее дешевые и качественные товары и услуги. Это плохая новость для профсоюзов, желающих поднять зарплаты выше, чем может вынести рынок, и плохая новость для американских рабочих, если они не могут конкурировать с рабочими других стран в области цены и качества.

Разумеется, одним из решений служит защита профсоюзов и американских рабочих путем ограничения или блокирования глобализации. Примечательно, что некоторые прогрессисты, считающие себя защитниками прав рядовых граждан, поддерживают такие меры. Некоторые консерваторы делают то же самое, основываясь на патриотических мотивах. Легко понять патриотический порыв защитить американских рабочих и американское производство. Однако препятствовать глобализации — это препятствовать величайшему механизму улучшения жизни людей на всей планете, из всех, какие когда-либо были придуманы. Это способ воспрепятствовать тому, чтобы бедные люди развивали самостоятельность и становились представителями среднего класса не благодаря подачкам, но путем продажи товаров и услуг, которые другие действительно хотят купить. Таким образом усилия, направленные против глобализации, в действительности становятся попыткой защитить людей, зарабатывающих 20 долларов в час, за счет людей, зарабатывающих несколько долларов в день. Как бы мы это ни назвали, мы не можем сказать, что это идет на пользу простому человеку.

Я не считаю антиглобализм формой патриотизма, потому что, хотя это может помочь некоторым американцам, это принесет вред многим другим. Представим человека, который раньше делал обувь в Цинциннати и получал оплату в 20 долларов в час. Теперь у этого человека не все так гладко, потому что «Walmart» заключила контракт на изготовление обуви на Филиппинах или в Таиланде и платит рабочим в этих странах 5 долларов в день. Как следствие, обувь, которая в ином случае стоила бы 85 долларов, теперь продается по 20. Кто получает от этого выгоду? Американские потребители! Таким образом, хотя глобализация оказывается наказанием для неэффективных американских рабочих, она приносит выгоду американским потребителям, для которых цена товара очень важна. Глобализация приносит огорчение рабочему, которому платили слишком много, и идет на пользу молчаливому большинству обычных американских граждан.

Легко обвинить иностранных рабочих в том, что они «отнимают» рабочие места у американцев, но давайте помнить, что больше всего американских рабочих мест отнимают не иностранцы, а технологии.

Например, туристические агентства неплохо зарабатывали, бронируя билеты на самолеты. Теперь эта услуга мало востребована. Гораздо дешевле и легче самостоятельно забронировать билеты через Интернет. Так должны ли мы «защищать» туристические агентства, запретив бронирование билетов онлайн? Сама мысль об этом абсурдна — никто никогда не предложил бы такого. Точно так же теперь существуют роботы, работающие гораздо быстрее человека, и их труд дешевле. Должны ли мы запретить такие машины для того, чтобы защитить рабочие места американцев? Китай уже производит миллионы роботов, способных заменить людей в производстве товаров. Так что же произойдет с конкурентоспособностью Америки, если другие страны будут использовать роботов и другие новые технологии, а как мы не будем?

Очевидно, альтернативы тому, чтобы производить нужные нам вещи наилучшим и наиболее эффективным образом, не существует, не важно, будет ли эта цель достигнута благодаря технологиям или аутсорсингу. Капитализм предлагает обществу именно это, а глобализация — это просто капитализм в масштабах единого мирового рынка. Американские рабочие, которые обнаружили, что их прежние рабочие места исчезли, должны обучиться чему-то новому и найти новую работу. Я понимаю, что это не легко. Представления многих о карьере на всю жизнь оказываются разрушенными. Стрела времени перестает быть прямой или даже ломается совсем. Это может казаться невыносимо тяжелым, но давайте помнить, что это именно то, с чем предыдущие поколения американцев справлялись не ропща на судьбу.

Почти столетие назад большинство американцев работало на фермах. Сельское хозяйство было главным занятием Америки. Сегодня менее 5 процентов населения Америки занято в сельском хозяйстве. И это великолепное зрелище — видеть, как тракторист, с наушниками в ушах, благодаря последним достижениям современных технологий, в одиночку обрабатывает огромный участок земли! Так что же случилось с многочисленными семьями фермеров, которые когда-то жили плодами своего труда на земле? Они поняли, что времена изменились. Они увидели, что Америке теперь не нужно, чтобы больше половины ее рабочей силы было занято производством продуктов питания. Вместо того чтобы сокрушаться по этому поводу, они согласились с тем, что их прежний образ жизни теперь остался в прошлом. Они покинули фермы и научились делать что-то другое. Сегодня нам нужен тот же самый дух, который позволил предыдущим поколениям не только приспособиться к переменам, но достичь еще большего процветания. Только так Америка может эффективно конкурировать с другими странами мира.

Глава 13

Империя свободы

Американцы должны признать правду о себе, какой бы приятной она ни была.[157]

Джин Киркпатрик

В 1946 г. американский дипломат Джордж Кеннан переслал в Государственный департамент США текст, ставший известным как «длинная телеграмма», где изложил свое мнение по поводу того, как Соединенным Штатам следует относиться к экспансионизму Советского Союза. Стратегия, предложенная Кеннаном (впоследствии доработанная им в статье, опубликованной в 1947 г. в американском журнале «Foreign Affairs»), получила название «политики сдерживания». В основном Кеннан выступал за создание прочной преграды советскому экспансионизму, с тем, чтобы его рост был остановлен. Целью, как ее видел Кеннан, было не просто ограничить разрастание СССР, но низложить саму советскую империю. Кеннан утверждал, что экспансия необходима империям для выживания. Если удерживать их в их границах, они рухнут. Кеннан советовал Америке «сдавить» советскую империю и, таким образом, заставить ее взорваться. Именно это в итоге и произошло. В результате одного из самых потрясающих событий двадцатого столетия в конце 1980-х и в начале 1990-х огромная, казавшаяся непобедимой, советская империя распалась на части. Сдерживание сработало.

Сегодня президент Обама пытается снова применить стратегию сдерживания. Только на этот раз страна, которую он пытается сдерживать и ограничивать, — его собственная. Внешнюю политику Обамы можно описать фразой «самоограничение». Я взял это слово из недавней статьи Дугласа Фейта и Сета Кропси.[158]

Может показаться странным, что президент, одновременно и главнокомандующий, который давал клятву защищать и охранять интересы Соединенных Штатов, осознанно и намеренно стремится к тому, чтобы уменьшить силу и влияние Америки. Однако Обама считает, что будет лучше, если Америка станет менее влиятельной. В согласии со своей прогрессистской и антиколониальной идеологией Обама считает, что американская империя — это единственная империя, оставшаяся в мире. В то время как Америка превозносит идеалы демократии и универсализма, в действительности ее внешняя политика основана на преследовании собственных интересов и хищническом истреблении ресурсов других стран. Америка безответственно использовала свою власть, чтобы доминировать над другими и контролировать их нефтяные и прочие ресурсы. Поэтому Обама стремится покончить с американским колониализмом, с этим грабежом в мировом масштабе. Поэтому он хочет покончить с ролью Америки как единственной мировой супердержавы. Обама хочет, чтобы Америка стала обычной страной и играла меньшую, гораздо более скромную роль в мире.

Как команда Обамы добивается этого? Один из путей — резкое сокращение американского ядерного арсенала. Обама уменьшил ядерный арсенал Америки с 6000 боеголовок до 1500, а теперь он хочет снизить это число до тысячи или даже до нуля. Он говорит, что хочет освободить мир от ядерного оружия, и это кажется достойной восхищения целью, если не принимать в расчет, что она не увлекает ни одну другую ядерную державу. И единственная страна, чье ядерное оружие Обама может уничтожить, — его собственная. Как утверждают несколько ведущих военных специалистов, ядерное оружие — главный фактор сохранения мирового превосходства Америки в области вооружений. Сокращая наш ядерный арсенал, Обама гарантированно уменьшает влияние Америки в мире. Как и возможности Америки по защите своих союзников.[159]

В конце концов, другие страны, скажем, Россия и Китай, смогут, объединившись, нанести поражение Америке. Мы относимся к этой опасности недостаточно серьезно. Некоторые считают, что достаточно иметь несколько ядерных бомб, потому что они способны взорвать половину мира. Любой, кто изучал стратегию ядерного удара, знает, насколько это глупо. И вот почему. Представьте ситуацию, где Америка обладает тремястами ядреных боеголовок, и столько же боеголовок у России и у Китая. (Россия в настоящий момент имеет более 1500 боеголовок, а Китай — 250.)[160]

Россия и Китай договорятся о совместных действиях, и каждая из этих стран запустит 150 ракет с ядерными боеголовками в сторону Америки, нанеся ей первый удар. Да, это не уничтожит весь арсенал Америки. Некоторые из русских и китайских ракет могут промахнуться, а некоторые из наших боеголовок расположены на подводных лодках и бомбардировщиках, поразить которые гораздо труднее.

Давайте представим, что в Америке осталось количество боеголовок, достаточное для того, чтобы разрушить дюжину китайских городов и дюжину городов России. Безусловно, Америка может нанести ответный удар, но у русских и у китайцев есть еще по 150 ядерных ракет, с помощью которых они могут стереть с лица земли все американские города. Идея в том, что теперь Америка будет сдерживаться от нанесения ответного удара, поскольку побоится второго удара врага, который полностью уничтожит Америку, как мы ее знаем. Это не просто дикие фантазии: это те самые «военные учения», которые Пентагон проводит с тех пор, как началась ядерная эра. «Холодная война» закончилась, но логика устрашения не изменилась. Так что план Обамы по саморазоружению гораздо опаснее, чем многие думают.

Обама применяет еще один метод для ослабления влияния Америки — он подрывает позиции наших союзников и позволяет нашим противникам объединяться. Грубое обращение Обамы с Англией и Израилем я описывал в своих ранних книгах и не буду возвращаться к этому еще раз. Здесь я хочу обратить внимание на то, как Обама сокращает влияние Америки на Ближнем Востоке.

В то время как Обама сокращает ядерный арсенал Америки, он практически ничего не сделал для того, чтобы не дать Ирану разработать свою ядерную бомбу. Недавно Обама согласился ослабить санкции против Ирана в обмен на то, что Иран обязуется не продолжать свою ядерную программу. Поскольку данные Ираном обещания стоят очень немного, это только укрепит достигнутый Ираном прогресс, поможет его экономике путем ослабления санкций и позволит Ирану продолжать ядерную программу тайно от мирового сообщества.

Отношение Обамы к союзникам и противникам можно видеть на примере двойных стандартов, определяющих его внешнюю политику. В то время как Обама отказался поддержать демократическое движение в Иране в 2009 г., не сделав ничего, чтобы помочь иранскому народу избавиться от наших общих врагов — иранских мулл, он оказал существенную поддержку демократическому движению в Египте и помог избавиться от нашего союзника президента Хосни Мубарака. Затем Обама приветствовал подъем движения «братьев-мусульман» в Египте и предоставил помощь их правительству, несмотря на то, что в Египте в это время у власти находилась крупнейшая организация радикального ислама. Поддерживая «братьев-мусульман», Обама потерял доверие египетских военных. Проводимая Обамой политика привела к тому, что, когда военные сместили правительство радикальных исламистов, становившееся все более репрессивным, военные, которым ранее Соединенные Штаты оказывали большую поддержку, начали смотреть на Америку с подозрением.

Таким же образом Обама поддержал устранение диктатора Муаммара Каддафи в Ливии под предлогом «геноцида», несмотря на то, что к этому времени в ходе восстания было убито всего 250 человек. Напротив, Обама месяцами отказывался помогать повстанцам, воющим ради того чтобы избавиться от диктатора Башара Асада в Сирии, где в гораздо более кровавой гражданской войне больше 125 000 мужчин, женщин и детей были убиты правительственными войсками. Вместо этого Обама довольствовался тем, что позволил союзнику Сирии, России, взять на себя инициативу и достичь соглашения с Сирией об уничтожении сирийских запасов химического оружия. Обама использовал эту договоренность как предлог для того, чтобы продолжать отказывать в помощи повстанцам, воюющим против Асада. Так в чем же главная разница между Каддафи и Асадом? Главная разница в том, что Каддафи был диктатором, который, по крайней мере частично, отказался от своих антизападных убеждений и вел дела с Америкой, в то время как Асад — враг Америки, тесно связанный с Ираном.

В результате действий Обамы то, что Америка делает сегодня на Ближнем Востоке, вряд ли можно назвать значимым. В Азии администрация Обамы не сделала ничего, чтобы взрастить в лице Индии, Южной Кореи и Японии союзников, позволяющих ограничить растущее влияние Китая. В результате Индия, Южная Корея и Япония выстраивают альянс с Китаем ради защиты собственных интересов. В то время как Россия запугивает своих соседей, таких как Украина, Обама, кажется, рычит, как беззубый тигр. Повсюду — даже в Южной Америке — Соединенные Штаты кажутся бессильными или, в лучшем случае, незаинтересованными. Обама теперь немногим больше, чем международный тотем. В некотором смысле, он сам лишил себя значимости. Это не слабость — скорее, Обама таким образом следует своей более обширной цели — уменьшить американское влияние и покончить с гегемонией Америки.

Не один Обама мечтает о том, чтобы Америка играла более скромную роль в мире. Например, многие консерваторы согласятся с тем, что участие Америки в делах Ирака и Афганистана было чрезмерным, что «формирование государственности» в этих странах было неисполнимой задачей, что нам вообще не следовало вторгаться в Ирак или же следовало быстро сместить правящие режимы Ирака и Афганистана, а затем сразу же уйти, в идеале оставив в этих двух странах про американское правительство, будь оно демократическим или нет.

Однако здесь есть различие: консерваторы не хотят, чтобы Америка чрезмерно вовлекалась в эти конфликты, потому что стремятся защитить американские интересы. Консерваторы хотят, чтобы Америка была сильной и влиятельной, и верят, что затруднительные ситуации за рубежом, которых можно было бы избежать, приводят к размыванию военной и экономической мощи Америки. Консерваторы видят разницу между жизненными интересами Америки и зарубежными экспедициями, которые не являются необходимостью и оказываются пустой тратой сил и ресурсов.

Напротив, Обама и прогрессисты не хотят, чтобы Америка действовала в собственных интересах. Они не стремятся к тому, чтобы сохранить силу и власть Америки. Они выступают против американской интервенции в такие страны, как Ирак, именно потому, что Америка имеет там стратегические и коммерческие интересы. Прогрессисты предпочитают интервенции в такие страны, как Гаити и Руанда, где Америке ничего не нужно. Они хотят, чтобы американский гигант уменьшился в размерах, с тем, чтобы он не мог больше буйствовать и мародерствовать по всему миру. Более того, многие прогрессисты считают, что Америка должна постараться искупить свою вину и заплатить компенсации за вред, который она причинила, и за богатства, которые она украла.

Принимая во внимание, что администрация Обамы с помощью бывшего государственного секретаря Хиллари Клинтон сокращает влияние Америки и передает власть, ранее принадлежавшую нашей стране, остальным странам мира, имеет смысл проверить истинность тезиса, на котором они основываются: действительно ли Америка — это сила, которая буйствует и занимается грабежом в международном масштабе? Должна ли Америка выплачивать компенсации другим странам? Например, Германия во второй половине прошлого столетия предприняла шаги по искоренению наследия нацизма и вернула евреям, бежавшим из Германии, собственность, принадлежавшую их предкам. Однако это не было репарациями евреям как группе, возмещения касались только тех евреев, чья собственность была изъята. Иными словами, эти компенсации были выплачены действительно тем, кто пострадал.

Моя семья поколениями жила под британским правлением. Должен ли я послать заявку на компенсацию английскому правительству или королеве? Я мог бы это сделать — например, англичане действительно платят компенсации кенийцам, которые подверглись пыткам в период восстания мау-мау, но я не уверен, что в моем случае это было бы справедливо. Англичане были не единственными захватчиками, вторгавшимися в различные части Индии. До англичан Индию оккупировали персы, афганские племена, Александр Великий, арабы, монголы и турки. В зависимости от метода подсчета англичане были седьмой или восьмой колониальной державой, вторгшейся в Индию. В действительности Древняя Индия сама находилась под властью арийцев, которые пришли с севера и подчинили себе темнокожих местных жителей.

Если требовать выплаты компенсаций на основе завоеваний и установления господства, то список народов, претендующих на компенсации, будет поистине бесконечным. Должны ли норманны — или римляне — платить репарации англичанам? Должны ли персы, македонцы, мусульмане, монголы, арабы, китайцы, ацтеки, майя и бесчисленное количество других народов платить компенсации всем народам, которых они завоевали или поработили? Мы, живущие сегодня, возьмем на себя непомерный труд, если решим установить правило социальной справедливости, основанное на том, что и кому сделали чьи-то предки. Этика завоевания была слишком распространена, чтобы ее результаты могли быть пересмотрены без того, чтобы появились новые жертвы и новые формы несправедливости.

В любом случае, какое отношение все это имеет к Америке? Америка начиналась не как империя, но как колония империи. Америка сражалась в антиколониальной войне, чтобы обрести свою независимость. Джефферсон назвал Америку «империя свободы».[161]

Он употребил это выражение не потому, что хотел, чтобы Америка стала империей, но скорее для того, чтобы подчеркнуть, что если Америку можно назвать империей, она будет империей, непохожей на все прежние. В то время как другие империи расширяют свое влияние во имя стяжательства и власти, Америка расширяет свое влияние ради распространения свободы. Иными словами, Америка была бы империей, которая выступает за самоуправление, не за иностранное правление. В 1821 г. Джон Квинси Адамс, бывший тогда государственным секретарем, утверждал, что Америка — друг свободы повсюду, но защищает только свою собственную свободу. Мы видим, что цель американской внешней политики была совершенно отлична от целей, свойственных империям. В отличие от практически всех империй, Америка стремится избегать завоеваний и демонстрирует другим возможности свободы и национальной независимости.

Это нежелание завоевывать других, как и следование цели способствовать распространению свободы, можно проследить на протяжении всего двадцатого века, вплоть до наших дней. Америка совершенно не хотела вступать во Вторую мировую войну. Даже эта «справедливая война», направленная на то, чтобы разгромить экспансию нацизма, была войной, в которую Америка отказывалась вмешиваться. Естественно, Черчилль хотел, чтобы Америка помогла Англии, а президент Рузвельт относился к этому сочувственно, но все же силы, выступавшие против вмешательства, были слишком влиятельны. Только когда Япония напала на Америку в Перл-Харбор, Америка вступила в войну. Определенно, мотивами Америки не были грабеж или присвоение. Америка защищала себя, и лучшим способом защиты было разгромить тоталитарный союз нацистов и Японии. Хотя Америка преследовала собственные интересы, ее действия помогли миру избавиться от тиранов и захватчиков — нацистской Германии и империалистической Японии. Кто может отрицать, что благодаря тому, что делала Америка, мир стал счастливее? Содрогаешься при одной только мысли, что могло бы случиться, если бы Америка не вмешалась, или если бы Америки, которая могла бы вмешаться, не существовало вообще.

После Второй мировой войны Америка восстановила Германию и реорганизовала японскую систему так, что сегодня обе эти страны являются капиталистическими демократиями, союзниками Соединенных Штатов. Наши бывшие враги теперь стали нашими друзьями. Это стоит вспомнить не только как выдающийся пример необыкновенной щедрости Америки — а в истории крайне редко случается, чтобы страна-победитель сначала сровняла с землей своего противника, а затем восстановила его — но также как пример того, как Америка может использовать свою силу, чтобы содействовать как распространению своих идеалов, так и собственным интересам.

Возьмем, к примеру «план Маршалла». Общепризнанно, что в долгосрочной перспективе иметь торговых партнеров в Европе было в интересах Америки. Но несмотря на это, есть что-то невероятное в том, что Америка вкладывала свои средства, чтобы отстроить заново не просто страны Европы, но государства, недавно бывшие ее врагами — Германию, Австрию и Италию. Вместо того, чтобы забрать все, что только можно у поверженного противника, победившая Америка помогла Германии стать источником экономической активности в послевоенном мире. Эти действия совершенно обратны грабежу — это ближе к примеру редкой филантропии.

Германия и Япония получили пользу не только от финансовой помощи Америки, но и от усвоенных ими американских идеалов и подобных американским институтов свободного общества. Мы слышим от президента Обамы, что демократию нельзя принести на штыках. Обама пишет в «Дерзости надежды», что «когда мы стремимся навязать демократию с помощью нефти или оружия, мы готовим свое поражение».[162]

Некоторые прогрессисты говорят, что есть какое-то противоречие в попытках силой заставить другие страны быть свободными. Однако мы принесли демократию на штыках как в Германию, так и в Японию — мы заставили эти страны учредить свободные институты — и результаты оказались превосходными.

После войны Америка активно боролась за распад европейских империй, в частности британской империи. Например, во время Суэцкого кризиса Америка поддержала египетского лидера Гамаля Абдель Насера в его противостоянии с англичанами. Как официально, так и неофициально, Америка стремилась к тому, чтобы страны Азии, Африки и Ближнего Востока обладали реальным самоуправлением, аналогично странам Южной Америки в рамках доктрины Монро. Это уничтожение власти Европы было тем, что Джеймс Бёнхем назвал «самоубийство Запада». В этом смысле Америка действительно помогла самоубийству Запада. Стремление Америки к тому, чтобы ее союзник времен войны, Англия, отказалась от своих колоний по всему миру было особенно храбрым шагом, если учесть, что Америка в это время вступила в период «холодной войны» с Советским Союзом. Многие из получивших независимость стран провозгласили себя «неприсоединившимися» государствами, но на деле часто были социалистически ориентированы или даже откровенно просоветскими.

Тем не менее Соединенные Штаты и их западные союзники выиграли «холодную войну», как говорила Маргарет Тэтчер «не сделав ни единого выстрела».[163]

Удивительный успех этой победы, достигнутой без обычного кровопролития, заставил многих забыть, какие огромные ресурсы, какая решимость, какое терпение и насколько продуманная стратегия понадобились для того, чтобы победить советскую империю. Скажу еще раз: Америка вела «холодную войну» большей частью ради продвижения собственных интересов. Мы не хотели, чтобы в нас полетели ядерные ракеты Советского Союза. Россия все еще обладает большим количеством ракет, но они представляют меньшую угрозу, чем раньше, когда пальцы, зависающие над роковой кнопкой принадлежали угрюмым членам советского Политбюро. Так что теперь Америка может вздохнуть с облегчением, люди в России и Восточной Европе стали гораздо свободнее и благополучнее, а Россия, хотя и остается опасной, больше не представляет угрозы для мира и безопасности во всем мире. Роль Америки в «холодной войне» не только не была случаем империалистического грабежа, но была примером нашей защиты своих интересов и стремления к распространению свободы на немалую часть человечества, как внутри России, так и за ее пределами.

А как быть с более недавними событиями, начиная с союза Америки с малоприятными диктаторами Ближнего Востока и заканчивая ее ролью во Вьетнаме, в войне в Персидском заливе, в Афганистане и в Ираке? Многие прогрессисты отмечают, что Америка давно поддерживала союзнические отношения с диктаторами, такими как иранский шах и королевская семья Саудовской Аравии, для того, чтобы иметь доступ к нефтяным ресурсам этих стран. Поступая подобным образом, мы становились частью «воровской шайки», эксплуатирующей людей. Мы даже несколько лет сотрудничали с Саддамом Хусейном до того, как стали его врагами. Во время войны, которую Советский Союз вел в Афганистане, Соединенные Штаты снабжали оружием Усаму бен Ладена. Эти факты, кажется, предполагают, что со стороны Америки имела место аморальная корыстная внешняя политика, что служит доказательством обвинений прогрессистов, говорящих, что действия Америки мотивированны желанием власти и присвоения чужого.

Прогрессисты правильно отмечают, что Америка вступала в эти альянсы для того, чтобы защитить собственные интересы. На Ближнем Востоке таким интересом является нефть. Сегодня Америка не крадет эту нефть, и никогда не крала — мы покупаем ее по ценам мирового рынка нефти. Прогрессисты, кажется, не понимают, что в этом нет ничего плохого.

Несколько лет назад я дискутировал с профессором, сторонником левых, который говорил мне: «Господин Д’Суза, признаете ли вы, что главная причина, по которой Америка находится на Ближнем Востоке — это нефть?» Я отвечал: «Я очень на это надеюсь. Я не могу представить какую-либо другую причину для этого, а вы?» Аудитория рассмеялась. Мой оппонент помрачнел. Я видел, что я его не убедил. И в каком-то смысле он был прав. Вопрос, который не давал ему покоя, был связан не с интересами Америки самими по себе. Скорее он спрашивал: «Защищая интересы Америки, мы, в целом, делаем ситуацию в других странах лучше или хуже?» Это законный вопрос.

Для того, чтобы ответить на него, мы должны рассмотреть центральный принцип внешней политики — принцип наименьшего зла. Согласно этому принципу, приемлемо вступить в союз с «плохим парнем» ради того, чтобы избежать урона, наносимого тем, кто еще хуже. Классическим примером этого может служить Вторая мировая война. Соединенные Штаты согласились поддержать Сталина — очень плохого парня — потому что другой плохой парень, Гитлер, представлял в это время огромную угрозу. Рассуждая в этом же ключе, можно сказать, что Соединенные Штаты были правы, поддержав иранского шаха, и когда при Джимми Картере мы выдернули из-под шаха персидский ковер, мы получили Хомейни. Шах был довольно неприятным парнем, диктатором, опиравшимся на секретную полицию, но Хомейни, как мы вскоре убедились, оказался намного хуже. В интересах как Америки, так и Ирана было бы, если бы Хомейни вообще не дали прийти к власти. В восьмидесятые годы Соединенные Штаты недолгое время были союзниками Саддама Хусейна во время Ирано-Иракской войны. Опять же, Саддам был плохим парнем, но Хомейни был гораздо хуже.

Когда Америка обеспечивала оружием Усаму бен Ладена, он был лидером боевых мусульманских отрядов — моджахедов — чьей целью было выгнать советские войска из Афганистана. Моджахеды никогда бы не достигли успеха без американской помощи. Уход советских войск из Афганистана стал началом конца советской империи. Это был выдающийся успех американской внешней политики. Разумеется, никто не знал, что бен Ладен и его приспешники решат сделать своей следующей целью Америку. Мы видим здесь, что рассуждения в духе «меньшего зла» по-своему опасны: меньшее зло по-прежнему остается злом. «Плохие парни», которых вы поддерживаете сегодня, завтра могут обратить оружие против вас, как это сделал Усама бен Ладен. Бен Ладен, возможно, был полезен дляведения войны с Советами, но при этом он оставался «плохим парнем», желающим разрушить как советскую империю, так и то, что он считал ее американским эквивалентом.

Так была ли Америка не права, поддерживая моджахедов? Я так не думаю. В это время радикальный ислам не был серьезной силой в мире, и мы не знали намерений бен Ладена. К сожалению, внешняя политика не имеет преимущества, которое имеют историки — преимущества ретроспективного взгляда. Но даже глядя из будущего, можно сказать, что Америка поступила правильно.

Какие ошибки мы допустили во Вьетнаме, а затем в Афганистане и в Ираке? Во Вьетнаме Америка просчиталась в оценке своих интересов. Конечно, северные вьетнамцы угрожали южным. Конечно, было бы хуже, если бы Вьетнам стал коммунистическим. Но Америка ввела свои многочисленные войска, потому что полагала, что на карту были поставлены ее жизненно-важные интересы, состоящие в борьбе с распространением коммунистических режимов. На самом деле у Америки не было жизненно важных интересов во Вьетнаме. Скорее, это было пустой тратой ресурсов страны, чем разумным их использованием. Таким образом, война во Вьетнаме была глупой войной, но эта война не была безнравственной. Америка не собиралась править Вьетнамом, у Америки не было колониальных планов на Вьетнам. Тем не менее, эта война была безответственным использованием американской мощи — в этом плане прогрессисты правы.

Война в Ираке, предпринятая Джорджем Уокером Бушем, также была ошибкой. В то время я поддерживал эту войну, потому что верил в заявления администрации Буша о том, что Ирак имеет «оружие массового поражения». Теперь мы знаем, что это оказалось не так. Я не понимаю, как одна страна может вторгаться в другую, основываясь на подозрении, что та владеет оружием массового уничтожения. Нам не следовало вводить туда войска до тех пор, пока нам не стало бы известно совершенно точно, что оружие массового поражения там действительно есть. При этом администрация Буша усердно восстанавливала Ирак после низложения Саддама. Проблема в том, что это оказалось трудным и затратным предприятием. Америка не только не украла ничего у Ирака, она вернула иракцам ключи от их нефтяных месторождений и инвестировала сотни миллионов долларов на восстановление порядка и коммерции в стране. Америка действовала совсем не как колониальный оккупант, и с самого начала боевых действий Америка планировала уйти из этой страны так же, как и пришла.

За последние несколько десятилетий американские войска вводились в не менее чем полдюжины стран — от Ливии и Гренады до Афганистана и Ирака. В каждом из этих случаев Америка действовала в духе, совершенно противоположном духу колониализма. Во-первых, Америка не забирала из этих стран никаких ресурсов, скорее, она выделяла свои ресурсы, чтобы улучшить положение в этих странах. Во-вторых, Америка планировала выведение своих войск почти немедленно после интервенции, стремясь к самому быстрому и безопасному выходу из этой ситуации. Прогрессисты, кажется, не признают этого. Они часто создают списки стран, в которые Америка вводила войска и которые она оккупировала. Но они никогда не задавали себе простой вопрос: «Если Америка была таким зловредным колониальным оккупантом для всех этих стран, то почему мы не завладели ими?»

Причина в том, что американцам не нужно было владение зарубежными землями. Нам это было не нужно раньше, и я уверен, нам это никогда не понадобится в будущем. Как замечательно сказал Колин Пауэлл, «единственная земля, которая была нужна Америке за рубежом, после того как война закончилась — это земля, необходимая, чтобы похоронить своих павших воинов».[164]