Америка: каким мир был бы без нее? Д’Суза Динеш

Глава 14

Самая большая кража

Любое правительство, которое грабит Петра, чтобы заплатить Павлу, всегда может рассчитывать на активную поддержку Павла.[165]

Джордж Бернард Шоу

В фильме «Касабланка» есть сцена, где подозрительный человек подходит к туристу и предупреждает его о том, что нужно остерегаться карманников. Он говорит: «Тут повсюду воры» и, пока турист понимающе кивает, лезет в карман его куртки и вынимает кошелек. В этой главе я исследую институциональный эквивалент такого воровства: федеральное правительство. Представляя себя тем, кто преследует вора и возвращает украденное добро, правительство, в действительности, является самым большим вором. Более того, прогрессисты обратили большое количество американцев — в основном, тех, кто голосует за демократов — в соучастников воровства, убеждая их, что они делают нечто справедливое и достойное морального одобрения тем, что обчищают карманы своих соотечественников.

Представьте парня, который много трудился, чтобы достичь хорошего положения в какой-либо компании, или создал успешную фирму. Однажды вечером он смотрит телевизор, и вдруг у него на пороге появляется полицейский и начинает выносить его мебель, телевизор и другие вещи. Когда наш парень спрашивает, что здесь происходит, полиция сообщает ему, что он вор. Поскольку его никогда ни в чем не обвиняли, парень приходит в замешательство, однако полицейский заверяет его, что, хотя точное время совершенного им воровства неизвестно — это может быть связано с его бизнесом, или с действиями его компании за рубежом, или с тем, что сделали его предки — он, тем не менее, больше не имеет права на то, что у него есть, и теперь правительство конфискует это. Такой человек, обвиненный в воровстве, естественно почувствует, что его грабят. Под видом исправления предполагаемой несправедливости по отношению к нему совершается самая серьезная несправедливость. С такой ситуацией сталкиваются все успешные люди в эпоху Обамы. Самый большой вор — как они начинают подозревать — это не Америка и не капитализм, а обходительный негодяй в Белом доме. Более того, он и его коллеги-прогрессисты делают воров из честных американцев.

Как честный человек становится вором? Представим, что чья-то работа — грузить багаж в аэропорту или мыть полы в офисном здании. Когда эти люди уходят с работы, они видят успешных людей, сидящих в лимузинах или обедающих в роскошных ресторанах. Они задают себе вопрос: «Почему у этих людей есть то, чего нет у меня?» За этим вопросом немедленно следует чувство разочарования и ощущение неудачи. Это очень сильные и естественные чувства, и они заслуживают того, чтобы посмотреть на них более внимательно.

Мы чувствуем себя хуже других, когда осознаем, что мы не так хороши, как они. В обществе, где власть принадлежит аристократии, чувства такого рода в действительности редки. В таких обществах люди имеют высокий и низкий статус, но это не заставляет тех, чье положение ниже, чувствовать себя хуже высших. Если вас это удивляет, то зря. В кастовых обществах те, чье положение считается низким, знают, что это связано всего лишь с рождением или неудачей. Им просто не повезло. Следовательно, они могут утешать себя мыслями о том, что если бы им повезло, они были бы такими же богатыми и успешными, как кто-то другой.

В свободном и конкурентном обществе, где люди равны перед законом и где есть возможность реализовать свои способности, такое утешение невозможно. Общество свободной конкуренции подобно гонке, где каждый начинает на одной и той же черте. Тогда тот, кто прибегает к финишу первым, действительно самый лучший. Проигравшим приходится с этим смириться. Они не только чувствуют себя хуже, но это чувство заставляет их ненавидеть того, кто достиг успеха. Таким образом тайно они начинают питать эмоции, которые теперь будут направлять их политическое поведение — эмоции зависти. В каком-то смысле они становятся похожи на Яго, который говорит о Кассио: «У Кассио жизнь так красива, что я сам себе кажусь уродом».[166]

Кассио красив, поэтому Яго должен погубить его, чтобы самоутвердиться и почувствовать себя лучше.

Вернемся к нашему работнику, который, вместо того, чтобы ненавидеть себя за то, что он хуже, начинает завидовать более успешным людям. Поначалу его обиды невразумительны и не имеют подходящей отдушины. Затем появляется прогрессист, кто-то типа Обамы. Этот Обама испытывает не меньшую зависть, чем обычный рабочий. Почему? Вовсе не потому, что Обама лишен талантов, но потому, что он лишен таланта в том, что нужно для того, чтобы преуспеть в обществе, построенном на коммерции. Обама не может делать то, что делает Стив Джобс. Он не может вести бизнес, и никогда не мог. При всех ресурсах правительства он не смог сделать даже работающий веб-сайт по государственной программе здравоохранения. Следовательно, Обама чувствует сильную зависть к превосходству предпринимателей. Он знает, что у него есть способности, но это способности другого типа: способности к произнесению речей и мобилизации сил, способность завоевывать внимание толпы. Он решил применить эти способности для того, чтобы уничтожить ненавистного предпринимателя, чтобы установить свое превосходство путем государственного контроля.

Так завистливый политик, подобный Обаме, говорит человеку, испытывающему зависть: на самом деле ты не завидуешь — ты испытываешь справедливое возмущение. Именно эти чувства переживает он сам.

В таком случае у вас есть полное право чувствовать обиду и даже быть в гневе. Этот успешный соотечественник крадет у вас. Вы работаете так же много, как он, но он, тем не менее, забирает всю прибыль. В действительности вы производите столько же, сколько он, так что прибыль в такой же мере принадлежит и вам. И вот появляюсь я, чтобы восстановить справедливость в отношении вас. Если вы проголосуете за меня, я воспользуюсь властью государства, чтобы отнять то, что принадлежит другому. Затем я дам кое-что из отнятого вам. Разумеется, Обама забывает упомянуть, что в процессе этого растет его собственная власть. Он, а не вы, приводит в действие рычаги государственного контроля. Он использует вас, чтобы достичь своих собственных целей, а его цель — захватить тех, кто создает богатство. Но для утоления своей зависти и обиды вы нанимаете его, чтобы он работал на вас, отнимая деньги у других и отдавая их вам.

Именно так добропорядочный гражданин становится тем, кто крадет у других. Его зависть — невидимый порок, который раньше оставался в тайне. Идеология прогрессизма дала этой зависти политическую форму, позволяющую ей проявиться открыто и выглядеть нравственно оправданной. Теперь тот, кому раньше зависть приносила такие огорчения, может чувствовать себя лучше, несмотря на эти чувства. Порок притворился добродетелью. Теперь человек из нашего примера охотно поддерживает прогрессистов в их желании использовать мощь государства для того, чтобы отнимать и захватывать прибыль сограждан, вносящих самый большой вклад в развитие и достойных за это самой большой награды. Результат максимально приятный — те, кто испытывает зависть, могут пользоваться плодами этого грабежа и одновременно считать, что выступают за социальную справедливость. Что касается правительства, во имя борьбы с преступлением — воровством, которое, как мы продемонстрировали, большей частью отсутствует — под руководством прогрессистов оно само стало грабителем-взломщиком. Это кража того типа, который часто встречается в странах Третьего мира, где полиция оказывается на стороне грабителей.

С тех пор как Обама стал президентом, консерваторы и либертарианцы постоянно критикуют правительство, но похоже, что эта критика никуда не ведет. Давайте посмотрим, почему это так. Первое критическое замечание заключается в том, что правительство неэффективно. Очевидность этого может легко продемонстрировать любое посещение почты, отдела регистрации транспортных средств или иммиграционной службы. Правительство печально известно тем, что впустую тратит средства, и это связано не только с плохим управлением. Эта проблема внутренне присуща самому правительству. За что бы ни взялось правительство, оно делает это плохо. Это верно как для Министерства обороны, так и для Министерства труда. Частично причина такого положения дел в том, что правительство — это чиновники, тратящие чужие деньги. Естественно, они расточительны — ведь это не их деньги. Кроме того, они не охвачены законами рынка — следовательно, для них не существует «итоговой строки» их деятельности. Частные инвесторы, принимающие неверные решения, оказываются за это наказаны. Бюрократы, принимающие неверные решения, не несут никакой ответственности за последствия своих действий. Частные предприятия, не приносящие прибыли, закрываются, однако правительственные программы — за очень небольшим исключением — перефразируя Рейгана — остаются самым вечным, что мы можем найти на земле.

Еще одной причиной, по которой централизованное правительство оказывается настолько неэффективным, служит то, что ему просто недоступна информация, необходимая для принятия верных решений, которой обычно владеют люди на местах. Этот аргумент стал известным благодаря Фридриху Хайеку, и он никогда не был опровергнут. Например, зададим себе следующий вопрос: что происходит в это мгновение в Нью-Йорке на пересечении Лексингтон-авеню и Пятьдесят четверной улицы? Обама этого не знает, как и его чиновники в Вашингтоне. Но парень, живущий неподалеку, или человек, продающий хот-доги на перекрестке, или компания, которая собирается открыть здесь магазин — эти люди, скорее всего, знают о том, что здесь происходит, намного лучше. Следовательно, они способны принимать более информированные решения. Даже если чиновники могли бы быть не менее мотивированными, чем представители частного сектора, они просто не владеют адекватной информацией, позволяющей принимать мудрые и эффективные решения. Дело в том, что нам нужны правила и регулирование — в этом смысле нам нужно управление — но наилучшее результаты управления нам обеспечивает децентрализованная сеть частных и государственных институтов. Централизованное правительство просто плохо приспособлено для того, чтобы принимать множество решений, которые лучше оставить людям на местах — местному бизнесу, местным организациям гражданского общества и местному правительству.

Второй недостаток правительства, о котором я уже упоминал, когда говорил об инициированной Обамой реформе здравоохранения, состоит в его претензиях на то, что оно способствует укреплению моральных устоев граждан, в то время как на самом деле его политика не имеет ничего общего с моралью.

Я проиллюстрирую эту мысль с помощью вышеупомянутой реформы здравоохранения. Во время недавних дебатов меня спросили: почему, как христианин, я не поддерживаю программу, дающую нам возможность исполнить свой моральный долг — помогать своим ближним? В ответ я привел следующий пример.

Представим, что мы с вами гуляем вдоль реки и я ем бутерброд. Вы говорите мне, что хотите есть, и просите у меня половинку бутерброда. Я даю вам половинку. Это, как я считаю, несомненно нравственный поступок. Я совершил доброе дело, и могу этим гордиться. Вы испытываете благодарность, и возможно, однажды, когда у вас будет с собой бутерброд, вы тоже захотите поделиться им с кем-то другим.

Теперь давайте рассмотрим другой случай. Пусть все будет точно так же, как в первом примере, но теперь я отказываюсь поделиться бутербродом. В этот момент на белом коне появляется сам Обама. Он спешивается, приставляет к моей голове пистолет и говорит: «А ну, отдай этому парню половину своего бутерброда!» И я отдаю.

Заметьте, что результат кажется таким же, как в первом примере. В обоих случаях каждый из нас съел по полбутерброда. Но с точки зрения нравственности, во втором случае картина совершенно другая. Я не могу считать, что поступил добродетельно, потому что поделился бутербродом не добровольно, меня заставили это сделать. Вы, получив половину бутерброда, тоже не чувствуете благодарности. Напротив — вы чувствуете, что это ваше право. Возможно, вы думаете: «Почему это мне досталась только половина бутерброда? Этот жадный эгоистичный парень должен был отдать мне весь бутерброд». Если бы Обама был частным лицом, его действия, которые мы одобряем в исполнении правительства, стали бы почвой для обвинений в нападении, вымогательстве и краже. Этот пример иллюстрирует, как государственное принуждение отнимает благородство и высокие моральные качества у всех взаимодействий.

Разумеется, все это не означает, что правительство не должно играть никакой роли в помощи бедным. В политической сфере существует договоренность, что правительство занимается этим вопросом. Проблема прогрессистов в том, что они совершенно не способны определить, кто же «хороший парень». Представим общество как вагончик на колесах, а работающих американцев — как тех, кто тянет этот вагончик. Богатое общество может позволить себе, чтобы некоторых из его граждан, например тех, кто не может тянуть груз, везли другие. Исторически, число таких людей было небольшим, но в последние десятилетия оно постоянно увеличивается. Чем больше людей сидит внутри вагончика, тем тяжелее остальным гражданам его тянуть. Мы могли бы ожидать, что президент воздаст хвалу тем, кто тянет эту повозку, и поблагодарит их за все, что они делают для своих сограждан. Но Обама не такой. Он хвалит тех, кто сидит внутри, уверяя их, что они самые высоконравственные люди Америки. Затем он осуждает тех, кто тянет вагончик, обвиняя их в жадности, эгоизме и пристрастии к материальным вещам. Политика, которую проводит Обама и прогрессисты, все больше мотивирует граждан сидеть внутри и все меньше — продолжать тянуть. Естественно, некоторые из тех, кто тащит этот груз, подумают: «Вот как! Может быть, мне следует забраться в вагончик. Это гораздо лучше, чем тащить его». Таким образом вагончик движется все медленнее, и в определенный момент он может совсем остановиться.

Эта критика правительства, хотя и убедительная, тем не менее, производит не слишком большое впечатление. Почему? Потому что прогрессисты убедили людей в том, что они борются против присвоения чужого. Если жадный капиталист отнял принадлежащее вам, вы захотите, чтобы государство что-то предприняло по этому поводу. Важная функция государственной власти — привлекать воров к ответственности и возвращать украденное законным владельцам. Если критика прогрессистов верна, то не так важно, что правительство действует неэффективно, поскольку оно единственное, кто берет на себя эту задачу. Уж лучше несовершенная справедливость, чем совсем никакой. Более того, когда мы просим, чтобы полиция нашла «плохих парней» и отняла у них украденные вещи, мы не заботимся о том, помогаем ли мы «отдающему» быть добродетельным, а «получающему» — благодарным. Это происходит потому, что дающий в действительности не дает. Он просто возвращает назад, а получающий не имеет причин для благодарности, поскольку он или она просто вернули себе то, что у них было. В этом сценарии американцы, которые сидят в вагончике, заработали это право, а те, кто тянут его, — воры, заслуживающие наказания и осуждения. Вот почему я посвятил большую часть данной книги опровержению этого обвинения в грабеже. Если мне удалось доказать ложность этой критики, то все аргументы прогрессистов обнуляются, а наше федеральное правительство предстает не инструментом справедливости, но, скорее, инструментом грабежа. Это слово может казаться неоправданно суровым. В остальной части этой главы я намереваюсь показать, почему его употребление вполне оправдано.

Давайте сначала рассмотрим вопрос грабежа. Как прогрессистское правительство грабит своих граждан? Оно делает это, незаконно передавая богатство одной группы граждан в руки другой. Механизм такой передачи — налогообложение по очень высоким ставкам, регулирование и распределение мандатов. Налогообложение — совершенно очевидная форма «отъема», менее ясно, каким образом воровством является регулирование и распределение мандатов.

Представим, что администрация Обамы сказала бы американской семье: «Вы должны установить арендную плату за помещение в вашем доме 100 долларов в месяц». Допустим, рыночная цена такой аренды — 500 долларов в месяц. Если правительство заставляет вас сдавать свое помещение за 100 долларов, оно крадет 400 долларов из ваших доходов. Точно так же, когда администрация Обамы приказывает бизнесу обеспечивать сотрудникам те или иные пособия и выплаты, это кража у акционеров, которые инвестировали в данный бизнес.

Незаконное налогообложение также форма воровства. Мы настолько привыкли платить налоги, что обычно не распознаем этот грабеж. Давайте взглянем на историю. Центральный принцип рабства, согласно Аврааму Линкольну — «вы работаете, а я буду есть». В своей речи, произнесенной 10 июля 1858 г. в Чикаго, Линкольн говорил: «Все тот же древний змей, который говорит: “Ты работаешь, а я ем. Ты трудишься в поте лица, а я буду пользоваться плодами этого труда”». Это, говорил Линкольн, не только сущность рабства, это также сущность тирании. Это «то, что говорят короли, подавляя народы во все времена во всем мире».[167]

Столетиями люди в Европе понимали, что свобода крепостного — главное, что отличало крепостных от рабов — состоит в том, что слуги могут распоряжаться частью плодов своего труда. Карл Маркс отмечал, что «крепостной крестьянин ‹…› работал три дня на себя на своем собственном поле или на земле, предоставленной ему в пользование, а три последующих дня он выполнял принудительную и безвозмездную работу на землях своего хозяина». Маркс отмечал прозрачность этой системы: «Здесь оплачиваемая и неоплачиваемая части труда были разумно разделены».[168]

Таким образом крестьянин мог, по крайней мере, понимать, в какой мере он был ограблен. А грабителями были хозяева и аристократы, которые жили за счет труда своих крепостных. Крепостные работали, а они ели.

Налоговые ставки в Америке, как мы с удивлением можем видеть, накладывают на успешных граждан те же самые ограничения, какие приходилось выносить крепостным в Средневековье. Верхняя ставка федеральных налогов составляет почти 40 %, а вместе с другими налогами легко достигает 50 %. Это значит, что половина труда этих граждан конфискуется. Можно сказать, что полгода они работают на государство, и только вторую половину года они работают на себя и свои семьи.

Многие прогрессисты считают эти налоговые ставки несправедливо низкими — они бы желали поднять их. Обама, с предосторожностями настоящего сторонника Алинского, никогда не говорит это прямо. Но прогрессисты-эксперты объясняют свою позицию более подробно. Бывший министр финансов Роберт Рейх предлагает ввести предельную ставку налогообложения в 55 %. Экономист Ричард Вольф с ностальгией вспоминает период после Второй мировой войны, когда предельная ставка налогообложения была более 90 %. Вольф говорит, что богатые, платя теперь всего 40 %, пользуются существенным «снижением налогов». Он бы предпочел, чтобы ставки снова были девяностопроцентными.[169]

Это значит, что люди, достигшие экономического успеха, получали бы только 10 центов с каждого заработанного ими доллара. Примечательно, что если вы заберете эти 10 %, они неизбежно окажутся в рабстве. Рабство — это система, основанная на стопроцентной ставке налогообложения.

Разумеется, некоторые из этих денег идут на то, чтобы обеспечить соответствующий уровень необходимых государственных услуг. Эти услуги включают в себя охрану порядка, полицию, дороги, обеспечение безопасности продукции, защиту окружающей среды и фундаментальные научные исследования. Обратите внимание, что все граждане получают от этого пользу. Каждый получает пользу от организации обороны страны. Дороги строятся для всех, даже если кто-то решает не пользоваться ими. Таким образом эта деятельность входит в то, что Конституция называет «общим благом». Сравните это с тем, как правительство передает деньги одной группы американцев в руки другой. Каким образом это увеличивает общее благосостояние? Ясно, что никаким. Здесь правительство силой вымогает средства у одной группы и незаслуженно наделяет ими другую.

Я признаю, что мы имеем моральные обязательства по отношению к нашим согражданам, которые простираются дальше равного обращения в рамках закона. Возьмем, к примеру, Билла Гейтса, чей капитал составляет примерно 65 миллиардов долларов. Разумеется, Гейтс не может потратить большую часть этих денег, и поскольку он владеет такими большими средствами, не является ли его моральным долгом помогать нуждающимся людям в Америке и, возможно, в других частях мира? Без сомнения, миллиарды Гейтса могут помочь в том, чем занимается правительство: в финансировании учебных заведений, строительстве дорог, финансовой помощи банкам, выделении средств Египту и Израилю и т. д. Да, у Гейтса есть моральные обязательства, но я уверен, что он сам — а не правительство — должен их выполнять. Во-первых, это его деньги, и, следовательно, он сам, а не Обама и не Конгресс Соединенных Штатов, должен решать, сколько денег он хочет отдать и кому они должны предназначаться. Гейтс волен принять решение закупать москитные сетки для жителей Африки или спонсировать исследования в области здравоохранения, и это его право. Во-вторых, поскольку Гейтс заработал эти деньги, он с гораздо большей вероятностью мудро распорядится ими. Кажется, что Фонд Билла и Мелинды Гейтс сделал больше хорошего для общества, чем мог бы сделать Обама с теми же самыми ресурсами.

Почему участие государства в широкомасштабном распределении богатства — это воровство? Давайте вспомним, для чего вообще люди собираются вместе и создают государство. Согласно философам раннего нового времени, граждане заключают гипотетический «общественный договор». Они оставляют свое природное состояние и создают общество, потому что хотят быть защищены от местных и чужих разбойников. В такой защите заключается первичная цель государства. Однако эта цель не единственная. Совместно люди могут также делегировать государству исполнение функций, которые способствуют общему благу. Важнейшим качеством общего блага является то, что пользу от него получают все граждане. Общему благу государства не может способствовать требование, чтобы люди, живущие на севере страны, оплачивали жилищные кредиты тех, кто живет на юге. Общему благу государства не способствует принуждение успешных людей оплачивать медицинские услуги для всех остальных. Мы можем видеть здесь, почему реформа здравоохранения, инициированная Обамой, столь возмутительна.

Было бы совсем другое дело, если бы Обама побуждал правительство выделить дотации, чтобы обеспечить страховкой неимущих, которые не могут обеспечить себя сами. Возможно, это способствовало бы общему благу, потому что мы все получаем пользу от общества, где существует система поддержки, где обеспечивается минимальный уровень благосостояния, ниже которого не окажется никто из наших граждан. Реформы Обамы, однако, не являются системой поддержки нуждающихся. Эта реформа здравоохранения обязывает всех американцев покупать страховку — даже людей, которые не хотят этого — и это налагает дополнительные расходы на страховые премии тех американцев, кто уже имеет страховку и платит за обеспечение медицинской помощи. Реформа Обамы — это форма грабежа.

Налогообложение, предложенное прогрессистами, это также грабеж. Конечно, он обосновывается тем, что искупает грабеж, совершенный ранее. Но если этого более раннего грабежа не было, то не остается никаких законных причин для того, чтобы государство налагало более высокие процентные ставки на некоторых граждан. Единственная истинно справедливая форма налогообложения — пропорциональное налогообложение. Пропорциональный налог означает, что каждый, кто обязан платить подоходный налог, платит один и тот же процент. Разумеется, богатые платят больше, но они платят пропорционально больше. Так что свыше определенного уровня каждый платит 10 или 15 или 25 % федерального подоходного налога.

Пропорциональное налогообложение не только соответствует конституционной цели правительства — способствовать общему, а не чьему-то частному, благосостоянию — но также утверждает справедливость. Не важно, какой уровень налогообложения выберет демократическое большинство через своих избранных представителей, если этот уровень будет одинаков для всех. В настоящий момент мы имеем систему, где люди могут радостно голосовать за то, чтобы налоги для их сограждан повышались, в то время как их собственные налоги останутся прежними или даже уменьшатся. Настоящая система — это предмет восхищения прогрессистов, потому что она способствует действиям на основе зависти и государственному грабежу.

Рассмотрим поражающий воображение факт. В то время как один процент самых богатых американцев платит более чем одну треть всех федеральных подоходных налогов, а еще 9 % платит еще одну треть, 50 % наименее состоятельных американских граждан вообще не платят федеральный подоходный налог. Это вопиющая несправедливость. Обама прав, когда говорит о нечестности этой системы. В действительности она относится нечестно к тем, кто успешен! Также нечестно то, что так много американцев, которые зарабатывают и не являются бедными, тем не менее не платят федеральный подоходный налог. Во времена Американской революции люди боролись, в том числе, за то, чтобы воплотить в жизнь принцип «никаких налогов без представительства». Что ж, мы видим, что половина страны в настоящее время имеет представительство, не платя при этом налоги. Это кажется весьма тревожной особенностью нашей демократии, потому что мы хотим, чтобы граждане были кровно заинтересованы в эффективной работе этой системы. Самоуправление — вот что такое демократия. Проведение в жизнь законов, действие которых распространяется только на определенную группу граждан, вряд ли можно считать сущностью демократии. Однако людей, которые ничего не платят в казну в качестве федерального подоходного налога, тем не менее, приглашают высказаться о том, что такое «справедливая доля» для других и для них самих. Не удивительно, что демагогия Обамы находит для себя в такой среде подходящую почву. Он говорит гражданам, что они, не делающие никакого вклада в систему, должны получать от нее еще больше, в то время как другие, чей вклад огромен, должны платить еще больше — и это честно и справедливо. «Они работают, а вы едите», — вот формула успеха Обамы.

Глава 15

Американский паноптикум

Кто-то, должно быть, оклеветал Йозефа К., он знал, что не сделал ничего плохого, но однажды утром его арестовали.[170]

Франц Кафка. «Процесс»

В предыдущей главе мы говорили о том, как правительство во имя борьбы с воровством само становится вором. Здесь я хочу продемонстрировать, как правительство, путем слежки за американскими гражданами, собирает информацию, которую может использовать для того, чтобы обеспечить себе возможность совершать свою кражу. Мы думаем, что государство следит за своими гражданами только для борьбы с терроризмом. Но я намерен продемонстрировать, что правительство прогрессистов получает от этого гораздо большие преимущества. Если правительство стало грабителем, то слежка за гражданами — дела, которые совершают преступники, и ничего больше. Иными словами, наблюдение за гражданами представляет случай, когда наше правительство получает незаконную выгоду от того, что делает. Правительство собирает досье на тех, кто его интересует, точно так же, как грабители в фильме «Одиннадцать друзей Оушена» собирают информацию о казино перед тем, как ограбить их. Слежка за гражданами также позволяет правительству получить власть над своими гражданами, и эту власть можно использовать для того, чтобы навязывать конформизм и запугивать тех, кто выступает против санкционированного государством воровства. В целом, правительство Соединенных Штатов наращивает свою силу не только для того, чтобы систематически грабить своих граждан, но и угрожать им, если они воспротивятся этому грабежу.

Давайте начнем с признания того, что любой спонсируемый государством грабеж, вероятно, будет пользоваться популярностью у людей, в пользу которых этот грабеж осуществляется. Если банда преступников грабит банк и затем распределяет награбленное среди определенной группы людей, эти люди становятся их соучастниками и довольны этим. Их довольство превращается в чистое блаженство, если их убедят в том, что этот банк долгое время грабил их, а теперь они просто получают назад то, что принадлежало им изначально или чего они были несправедливо лишены. Как столетие назад с усмешкой сказал об этом Джордж Бернард Шоу в строках, которые я процитировал в начале предыдущей главы: «Любое правительство, которое грабит Петра, чтобы заплатить Павлу, всегда может рассчитывать на поддержку Павла».

Однако Петр вряд ли будет согласен с таким раскладом. Петр знает, что он не ворует у других. Он просто достиг больших успехов, чем другие. Поэтому прогрессисты должны как-то повлиять на него, что они и делают тремя способами. Первый — и самый мягкий — это постараться убедить Петра, что он вор. В этом стратегия прогрессистов восходит к Алинскому и в основном включает радикальное изменение смысла слов. «Жадность» теперь означает не желание обладать чем-то большим, что человек в состоянии получить. «Жадность» в лексиконе прогрессистов означает «желание сохранить свои собственные деньги». Слово «сострадание» прошло сходную трансформацию: оно больше не означает «испытывать симпатию или сочувствовать положению другого», скорее оно теперь значит «забрать деньги, принадлежащие другим людям». Чем больше правительство отнимает у своих успешных граждан, тем оно «сострадательнее». Чем больше граждане пытаются не позволить забрать свои деньги, тем более «жадными» их надо считать.

Это несколько нелепо, и неудивительно, что попытки убедить в этом людей почти не имеют успеха. Тогда прогрессисты пытаются побудить несогласных и не желающих сотрудничать граждан присоединиться к коалиции прогрессизма ради своей собственной выгоды и безопасности. Например, Обама убедил страховые компании поддержать его проект реформы здравоохранения, поскольку им был выгоден этот проект. Фактически, он сказал следующее: я заставлю американцев, которые не хотят иметь страховку, купить ее, а вы получите больше клиентов. Страховые компании поддержали новую государственную программу доступной медицинской помощи, не осознавая, что конечная цель Обамы — полностью подчинить их правительству. Этот способ напоминает хвастливые слова Алинского о том, что он мог бы соблазнить миллионеров поддержать революционный проект, который принес бы им кратковременную прибыль, но в конце концов привел бы к их казни.

Тем не менее не каждый Петр соглашается и с этим, и тогда прогрессистам приходится иметь дело с гражданами, оказывающими особо упорное сопротивление. (Хороший пример такого человека — я сам.) У прогрессистов в этом случае решение наготове: использовать власть государства для шпионажа за гражданами и собирать персональную информацию из их электронной почты, телефонных звонков, финансовых и личных записей. Этим сбором информации занимаются некоторые из наиболее могущественных государственных служб — от Налогового управления США до Агентства национальной безопасности (АНБ). Для оправдания этой слежки за собственными гражданами и сбора личных данных приводятся самые разные причины — от желания предоставлять государственные услуги более высокого качества до борьбы с терроризмом.

Лично меня гораздо больше интересует то, как эта информация может использоваться в целях, отличных от тех, о которых нам рассказывает правительство. Одна из таких целей — следить за гражданами, чтобы отнять их деньги. Очевидно, что если вы собираетесь украсть нечто, принадлежащее другому, полезно знать, что у него есть и где он это хранит. Слежка, каковы бы ни были ее другие цели, позволяет правительству собирать информацию с целью грабежа. Кроме того, информация, собранная путем государственного шпионажа, может также быть использована для получения одобрения общества. Ею можно воспользоваться, чтобы выявить граждан, не желающих поддерживать действия правительства и инакомыслящих, а затем проверить их налоговые декларации или обвинить в преступлении. Польза обладания огромным объемом персональных данных состоит в том, что каждый может оказаться в то или в другое время нарушающим какие-либо правила. Таким образом каждый — все граждане — оказываются уязвимы перед государством. Если что, несогласных можно запугать, и они сдадутся. Именно таким обществом мы становимся под предводительством Обамы и прогрессистов.

Иными словами, правительство оказывается не просто инструментом грабежа. Оно также заводит необходимый аппарат, позволяющий ему стать машиной террора. Точно также, как прогрессисты придумали отнимать чужое во имя борьбы с воровством, теперь они приобретают средства, позволяющие им запугивать американцев, если это будет в их интересах. Примечательно, что возможности по развязыванию террора в отношении собственных граждан наращиваются во имя борьбы с международным терроризмом. Защитники государственной слежки — как левые, так и правые — уверяют, что отмеченные мною опасности — только потенциальные. Конечно, правительство получает возможность запугивать и преследовать своих противников и критиков, но мы можем доверять ему в том, что оно не будет этого делать.

Мой личный опыт (который я описываю в этой книге) состоит в том, что правительство может использовать свою власть и делает это. Следовательно, я не слишком полагаюсь на добрую волю правительства. В этом отношении я определенно солидарен с основателями Америки. Мой опыт, возможно, не слишком типичен, но если окажется, что такое происходит сплошь и рядом, то никто больше не находится в безопасности. Если прогрессисты, такие как Обама, будут продолжать в том же духе, они превратят Соединенные Штаты в террористическое государство, подобное Ирану и другим тоталитарным странам, которые используют террор против собственных граждан.

Несомненно, тоталитаризм имеет свою притягательность для Обамы. В 2014 г., посещая Монтичелло, Обама сказал: «Хорошо быть президентом — я могу делать все, что хочу». Это было сказано в шутку, но именно такому стилю руководства он пытался следовать — более того, в 2014 г. он заявлял в ежегодном послании президента США Конгрессу, что собирался использовать механизм президентских указов для того, чтобы решения Конгресса не мешали осуществлению его желаний. Этот план действий совсем не нов для Обамы. Во время своего первого срока он сделал примечательное заявление, опубликованное в «Нью-Йорк таймс» о том, что «было бы гораздо легче быть президентом Китая».[171]

О да! И почему же это было бы проще? Потому, что президент Китая фактически диктатор. Ему не нужно беспокоиться о системе сдержек и противовесов, или об одобрении суда, или даже об общественном мнении. Китайское правительство может безнаказанно получать сведения о банковских счетах своих граждан, а также заставить их подчиняться, если они выступают против проводимой государством политики.

Теперь представим, на что была бы похожа Америка, если бы все было так, как хочет Обама. Мы стали бы, подобно Китаю, государством, которое, не смущаясь, использует террор против собственных граждан. Это был бы террор иного типа, чем тот, который применяет Аль-Каида. Это был бы террор в духе Алинского, включающий скорее запугивание и уголовное преследование, чем прямое насилие. Однако влияние такого террора намного существеннее. В то время как в попытке разрушить символы богатства и влияния Америки Аль-Каида наносит удар по некоторым американцам, правительство Соединенных Штатов делает мишенью всех американских граждан. Аль-Каида хочет запугать американцев путем редких актов насилия, но вероятность того, что эти действия затронут отдельно взятую американскую семью, крайне мала. Напротив, правительство Соединенных Штатов собирает информацию и шпионит за всеми гражданами. Следовательно, оно может запугивать, шантажировать или даже арестовать любого американца, который окажется у него на пути. Принимая во внимание очевидную способность государства нанести вред любому из нас, мы должны прийти к заключению, что в рамках данного сценария Аль-Каида представляет меньшую потенциальную угрозу нашей личной свободе и безопасности, чем наше собственное правительство.

Государственный механизм по установлению системы запугивания и террора — это тюрьма, позволяющая надзирать за всеми заключенными одновременно — «американский паноптикум». Этот термин стал известен благодаря английскому философу девятнадцатого века, Иеремии Бентаму. «Американский паноптикум» — это архитектурный план для здания тюрьмы. Бентам разработал свой проект в 1785 г. вместе со своим братом во время поездки в Россию. Императрица Екатерина Великая попросила его помочь ей модернизировать существовавшую в России систему наказаний. Бентам предложил ей проект тюрьмы цилиндрической формы, где все пространство просматривается из одной точки, а заключенные при этом не знают, наблюдают за ними или нет. Бентам был утилитаристом, и он считал, что паноптикум будет моделью прогрессивной гуманности и эффективности. Екатерина не стала применять проект Бентама. Однако сегодня в мире существуют несколько тюрем, в том числе в Америке, которые используют архитектурную идею английского философа. И все же ни одна из них не воплощает действительной цели, к которой стремился Бентам. Примечательно, что эта цель теперь может быть достигнута не только в какой-либо тюрьме, но в Америке в целом. План, когда-то предназначавшийся для заключенных, теперь с пугающей точностью описывает то, что происходит с гражданами Соединенных Штатов.

Ключевая идея Бентама была в том, чтобы построить тюрьму в виде круглого многоуровневого здания с башней охранника в центре. Каждая камера была бы оборудована всем необходимым и при этом полностью прозрачна. Таким образом, за каждым узником можно было постоянно наблюдать из башни охранника. Одного-единственного тюремщика было бы достаточно, чтобы следить почти за всем, что происходит вокруг. Это здание должно было освещаться по периметру, так, чтобы заключенные не могли видеть друг друга и не могли узнать, наблюдают ли за ними. Бентам считал, что так государство могло бы следить постоянно за большой группой людей с минимальными усилиями. Поскольку заключенные не знали бы, когда за ними следят, а когда — нет, им пришлось бы контролировать свои действия постоянно, под страхом того, что власти всегда могут узнать, что они делают. Бентам не стремился ограничить свой план только тюремными зданиями. Он предлагал опробовать эту «простую архитектурную идею» на тюрьмах, а затем, если это окажется эффективным, распространить ее на заводы, школы, казармы и больницы.[172]

Забытая идея Бентама теперь стала мрачной реальностью. Благодаря Эдварду Сноудену мы знаем, что правительство Соединенных Штатов теперь использует самые современные технологии для того, чтобы шпионить за своими гражданами. Это наблюдение ведется десятки лет и становится все более детальным и изощренным.

Что именно делает в отношении нас наше правительство? Перед нами возникает ясная и зловещая картина. Администрация Обамы собирает наши электронные письма и тексты, наблюдает за тем, что мы делаем в сети, мониторит наши телефонные разговоры, загружает списки наших контактов, просматривает наши приложения и файлы с личными фотографиями, собирает наши финансовые и личные данные, изучает наши потребительские предпочтения и даже отслеживает наши перемещения. Все это делается путем сбора «метаданных». Правительство подчеркивает, что метаданные, как правило, не включают содержание, правительство отслеживает, кому вы звоните и когда, но не прослушивает ваши разговоры; оно может проследить потоки ваших электронных писем, но не может читать ваши письма без санкции суда. Однако, как указывает ряд искушенных критиков, достаточно детальный журнал метаданных легко позволяет установить самое специфическое содержание личной истории.

Было бы уже достаточно плохо, если бы этим занимался сам президент. На самом деле, как сказал в своем интервью Сноуден: «Любой правительственный аналитик в любое время может сделать мишенью любого человека (…) в любом месте».[173]

Правительство построило огромные центры данных, такие как дата-центр площадью в 100 000 м² в Блафдейле (штат Юта) для сбора и обработки этой информации. Правительство даже получает доступ к данным частных компаний, таких как Google, Yahoo и AT amp;T, получая интересующую его информацию.

Мне тяжело поверить, что все это происходит в Америке. Когда я впервые прибыл в Соединенные Штаты, то узнал, насколько высоко американцы ценят неприкосновенность личной жизни, «личного пространства». Поскольку я вырос в стране с очень высокой плотностью населения, я не воспринимал личное пространство как ценность. Я помню, как однажды я облокотился на чью-то машину и ко мне подошел парень, который сказал: «Отойди от моей машины». Я был удивлен. Я не знал, о чем он говорит. Вскоре я усвоил, что машина человека — это часть его самого, и находиться на определенном расстоянии от этой машины — способ продемонстрировать уважение к личному пространству данного человека. В Америке мы учимся не слишком приближаться к другим людям, чтобы они не ощутили это как нарушение их границ. Американцы понимают, что наша личная жизнь — это часть нашей индивидуальности, и попытки нарушить ее воспринимаются как оскорбление и насилие. Однако сегодня наше правительство вламывается в наше личное пространство. Наиболее личная область нашей жизни — наши разговоры, и нашего сознания — то, что мы смотрим и слушаем — стали объектами завуалированного государственного наблюдения. Если вы читаете эту книгу в электронном виде, кто-то из правительственных аналитиков в АНБ, возможно, наблюдает за тем, как вы это делаете. Это омерзительно.

Такая тщательная слежка за американскими гражданами — вопиющее нарушение конституционного запрета на «необоснованный обыск и выемки». В конце концов, правительство шпионит за законопослушными гражданами, которых не подозревают ни в каком преступлении. Это, как кажется, делает любые обыски «необоснованными». Известно, что в деле 1979 г. «Смит против штата Мериленд» Верховный суд решил, что люди, подписывающие договор с телефонной компанией и получающие телефонный номер, таким образом отказываются от своего права на сохранение тайны личной жизни в связи с действиями, связанными с этим номером. Но все-таки одно дело — передать необходимую информацию телефонной компании или сообщить сведения о номере кредитной карты компании, где вы совершаете покупки, и совершенно другое — ожидать, что ваши телефонные разговоры и операции по кредитным картам будут постоянно отслеживаться и храниться правительством Соединенных Штатов.

В заботе о сохранении неприкосновенности личной жизни Конгресс США в 1976 г. учредил Комиссию Сената по разведке, чтобы наблюдать за деятельностью шпионских организаций Америки. Но до разоблачений Сноудена администрация Обамы не полностью информировала Конгресс о своей шпионской практике. Когда сенатор от демократов Рон Вайден спросил главу разведки Джеймса Клеппера, собирает ли АНБ какие-либо данные по миллионам и сотням миллионов американцев, Клеппер ответил: «Нет». Это была, как позже признал Клеппер, наглая ложь. Но даже сейчас, как говорит Вайден, ему не в полной мере известно, до какой степени администрация Обамы следит за американскими гражданами. Когда Вайдену задают вопросы о конкретных действиях, например загружает ли правительство фотографии американцев из «Фейсбук»? — он обычно отвечает: «Откуда я знаю? Я всего лишь член Комиссии по разведке».[174]

Конгресс также учредил особые суды для рассмотрения вопросов, связанных с правительственной слежкой за американскими гражданами. В 1978 г. Конгресс одобрил закон, регулирующий деятельность служб внешней разведки — Foreign Intelligence Surveillance Act (FISA) — запрещающий службам разведки шпионить за американскими гражданами, если те не являются агентами иностранных держав. Для того, чтобы контролировать действия правительства, были учреждены суды по этому закону. Однако правительство, как правило, не предоставляет этим судам нужную информацию, которая позволила бы суду выносить независимые решения о необходимости слежки за гражданами. Правительство приводит свои доводы, но нет никого, кто представлял бы тех, кто является мишенью слежки. Так что, в сущности, правительство ссылается на «национальную безопасность», а суды привычно одобряют все их планы. Все эти разбирательства проводятся тайно, и у американцев нет возможности узнать, какие решения в отношении них принимают эти суды.

Только когда появился независимый судья, Ричард Леон из округа Колумбия, стало известно, что шпионаж, развернутый администрацией Обамы, имеет «почти оруэлловский» масштаб, и стало возможно заявить, что это грубое нарушение норм, охраняющих права граждан, которые основатели Америки включили в Конституцию. Судья Леон писал: «Я не могу представить более “неразборчивое” и “случайное” вторжение, чем этот систематический сбор и хранение личных данных почти по каждому гражданину, осуществляемый с использованием современных высоких технологий». Судья Леон рассматривал просьбу администрации Обамы о разрешении на прослушку телефона без ордера, что якобы было необходимо для предотвращения неминуемых террористических заговоров. Он обнаружил, что не существовало «ни одного примера, где анализ огромного массива метаданных АНБ в действительности помешал бы неизбежному нападению террористов или иным образом помог бы правительству в достижении каких-либо оперативных целей».[175]

Вынужден сказать, что все это началось во время президентства Буша. Можно понять, что сотрудники администрации Буша были в панике после атаки 11 сентября и потребовали, чтобы Конгресс дал исполнительной власти дополнительные полномочия по выслеживанию террористов. Чиновники Буша беспокоились о том, что при обращении за ордером на слежку они теряли драгоценное время. Пока будет получен ордер, террористы могут совершить нападение. Однако Конгресс не знал, что этот механизм отслеживания станет Левиафаном шпионажа за собственными гражданами внутри страны и что правительство намеревалось шпионить за американцами, которых даже не подозревали в каком-либо преступлении.

Администрация Обамы не только продолжила политику администрации Буша в отношении слежки за гражданами, но и расширила масштабы слежки. На ранних этапах своей карьеры Обама считался защитником неприкосновенности личной жизни и гражданских свобод. В своей речи 2004 г. на съезде Демократической партии Обама эмоционально говорил об опасности слежки за тем, какие книги читают американцы в библиотеках. В качестве сенатора Обама критиковал то, что он тогда считал издержками программ наблюдения администрации Буша.[176]

Однако теперь Обама, кажется, применяет методы гораздо более зловредные, чем наблюдение за тем, какие книги читают в библиотеках, и гораздо более широкие, чем программы Буша, против которых он когда-то выступал. Может быть, потому, что Обама вдруг понял, как коварны и опасны террористы? Сомневаюсь.

Терроризм никогда не был главной заботой Обамы. Более вероятно, что он начал видеть, как выгодно правительству иметь компромат на всех американских граждан. Я также думаю, что он понимает ценность того, что американцы знают, что делает их правительство. Он и хочет, чтобы они знали. Люди могут бояться делать то, что составляет их законное право, только тогда, когда они понимают, что находятся под постоянным внимательным наблюдением.

Естественно, обоснованием шпионажа служит необходимость отслеживать террористов в целях обеспечения государственной безопасности, и очевидно, что государство не должно нарушать неприкосновенность личной жизни 300 миллионов американцев ради достижения этой цели. Как сказал сенатор Рэнд Пол, главная новость не в том, что правительство Соединенных Штатов следит за террористами — это то, чего мы ожидаем от своего правительства и хотим, чтобы оно этим занималось — но то, что правительство шпионит за своим собственным народом. Теперь мы знаем, что американцам придется переносить некоторое нарушение тайны их частной жизни, когда для этого есть важные причины. Когда террорист, устроивший взрыв на Бостонском марафоне, скрывался где-то поблизости, многие жители Новой Англии добровольно предложили полиции обыскать их дома и дворы, для того чтобы найти подозреваемого в этом преступлении. Но представьте, что государство для поиска какого-то взломщика — или даже взломщиков— начало бы регулярно обыскивать дома американцев. Представьте, если бы военные или полиция постоянно появлялись у вас дома с этой целью. Скорее всего, это стало бы причиной народных волнений, потому что нет никакой очевидной связи между такой масштабной и непомерной программой действий и узкой задачей нахождения и привлечения к ответственности преступников. Сходным образом правительство не объясняет — и даже не пытается объяснить — почему ему нужна такая — почти в духе Советского Союза — слежка за гражданами, чтобы управляться с «плохими парнями».

За семьдесят лет большевистского режима Советский Союз предпринимал постоянные попытки всестороннего наблюдения за своими гражданами. Советы знали, что для того, чтобы построить коллективистское общество и навязать гражданам коллективистскую идеологию, нужно сначала собрать информацию на своих граждан. Эта практика достигала пугающих размеров при Сталине. Сталин использовал собранные при слежке данные для того, чтобы убивать политических оппонентов, изводить верующих, переселять целые народы и отправлять нежелательных людей в трудовые лагеря в Сибири. Однако, хотя преступления Сталина были позже обнародованы его последователем Хрущевым, КГБ, тем не менее, продолжало следить за советскими гражданами. Диссиденты, политические или религиозные, продолжали сталкиваться с притеснениями и преследованием. Советские методы были грубы. В домах и номерах отелей устанавливались подслушивающие устройства, за «подозрительными персонами» следили, соседей и детей побуждали сообщать обо всем, что им кажется подозрительным.

Писатель Джордж Оруэлл показал, как выглядит этот процесс, доведенный до своего мрачного логического конца, в своей антиутопии «1984». Оруэлл как в воду глядел: он предсказал вездесущие телескрины со скрытыми микрофонами и камерами («Большой Брат следит за тобой»), он предвидел «полицию мыслей», он описал государство, пичкающее апатичных граждан непрекращающейся пропагандой, он писал о том, что государство может оправдывать установленный им режим репрессий тем, что это делается во имя людей и ради их блага. Оруэлл писал: «Разумеется, было совершенно невозможно знать, следят ли за вами в каждый определенный момент. Часто ли и по какому расписанию подключается к твоему кабелю полиция мыслей — об этом можно было только гадать. Не исключено, что следили за каждым — и круглые сутки. Во всяком случае, подключиться могли когда угодно. Приходилось жить — и ты жил, по привычке, которая превратилась в инстинкт, — с сознанием того, что каждое твое слово подслушивают и каждое твое движение, пока не погас свет, наблюдают».[177] Оруэлл приходит к заключению, что теперь «впервые появилась возможность добиться не только полного подчинения воле государства, но и полного единства мнений по всем вопросам».

Несмотря на свое предвидение, Оруэлл не мог представить, что всего спустя четверть столетия технологии достигнут такого уровня сложности, что за гражданами можно будет следить без миниатюрных подслушивающих устройств и вероломных соседей. Оруэлл полагал, что понадобились бы массовые пытки и насилие для того, чтобы установить государство Большого Брата. Его символом для такой тирании было изображение «следа от сапога, отпечатавшегося на лице — навечно».[178]

В случае с гражданами Америки вы можете беспокоиться не о сапоге, отпечатавшемся на вашем лице, а всего лишь о нежелательном стуке в вашу дверь. Там вы встретите не Большого Брата, а агентов ФБР, которые захотят задать вам пару вопросов по опросникам, созданным аналитиками, сидящими в офисах без табличек.

Политика слежки в Америке отличается от системы Большого Брата, но не менее эффективна в достижении своей цели. Эта цель, разумеется, не в том, чтобы поддерживать официальную марксистскую идеологию. И не в том, чтобы публика обожала президента. (Обама в любом случае может получить это обожание благодаря масс-медиа.) Скорее, слежка ведется для того, чтобы все граждане были под контролем, и тех, кто настроен против прогрессистской повестки дня, можно было легко обнаружить и наказать.

Иногда наказание может принимать форму выборочного аудита Налогового управления США. Мы просто добавим ваше имя в список. Мы знаем, что это случилось с многими представителями групп «движения чаепития». Их преступлением было не уклонение от уплаты налогов, но организация людей для сопротивления реформе здравоохранения и прогрессистской политике. Налоговое управление США также обрушилось на продюсера моего фильма «2016», Джеральда Молена. Молен — оскароносный режиссер таких фильмов, как «Парк юрского периода» и «Список Шиндлера». Он также был режиссером моего нового фильма «Америка». На протяжении всей его долгой карьеры Налоговое управление его не беспокоило. И вот внезапно, примерно в то время, когда проходили выборы 2012 г., он стал фигурантом расследования. Недавно Налоговое управление преследовало консервативную группу из Голливуда «Друзья Эйба». Эти консерваторы хотели сохранить свою анонимность для того, чтобы не повредить карьере. Заставив членов группы открыть своих спонсоров и список участников, Налоговое управление сделало практически невозможной эффективную дальнейшую работу этой группы. Эти махинации Налогового управления США не просто иллюстрируют, как государство может злоупотреблять властью и как оно действительно это делает. Они также иллюстрируют то, как прогрессисты не стесняются использовать правительство в качестве оружия возмездия против своих политических противников.

Притеснения подобного рода обычны в странах Третьего мира, где правительство использует налоговые проверки и выборочные судебные преследования для запугивания своих политических оппонентов. Однако американцы никогда не смирялись с таким поведением. Последний пример, когда представители власти злоупотребляли ею подобным образом — хотя и близко не в такой степени — был Ричард Никсон, и после этого он был вынужден уйти в отставку.

Недавно я с удивлением прочел, что администрация Обамы ополчилось на ведущую фирму по установлению рейтинга ценных бумаг — «Standard amp; Poor’s» — в отместку за то, что эта организация понизила кредитный рейтинг правительства Соединенных Штатов. Тогда министр финансов Тим Гейтнер предупредил главу «S amp;P», что ему придется заплатить за то, что его агентство поставило в неловкое положение администрацию Обамы. Очевидно, теперь правительство выполняет свою угрозу.[179]

Я сам был обвинен в нарушении законов финансирования выборных кампаний тем, что возместил средства двум своим приятелям, сделавшим вклад в 20 000 долларов в фонд кампании по выборам в Сенат США одного из моих старинных друзей из Дартмутского колледжа. При финансировании кандидата максимальное пожертвование, согласно закону, не может быть больше 10 000 долларов. Не было причин подозревать, что я стремился получить таким образом выгоду. В худшем случае это было неудачной попыткой помочь другу в его борьбе — как оказалось — безуспешной, против его состоятельного оппонента. Несмотря на это, мне грозят два обвинения в тяжелом уголовном преступлении, максимальное наказание по которым — семь лет тюремного заключения.

Существуют сотни — а возможно, и тысячи — федеральных законов, и правительство может преследовать в судебном порядке почти каждого гражданина за какое-то нарушение. Точнее, правительство имеет власть решать, кого именно оно хочет привлечь к ответственности. «Существует очевидная опасность, угрожающая гражданским свободам, если наша нормальная повседневная деятельность может стать поводом для уголовного преследования по прихоти правительственного чиновника». Это слова юриста, специализирующегося на защите гражданских прав, Харви Силверглейта, из его недавно изданной книги «Три преступления в день». Сильверглейт утверждает, что обычный гражданин, живущий обычной жизнью, бродящий в сети Интернет, инвестирующий деньги, покупающий прописанные лекарства, делающий покупки, жертвующий деньги на благотворительность, не знает, что эта обычная деятельность может быть истолкована так, что станет нарушением федеральных законов: законов по обороту лекарственных средств; законов, регулирующих финансовые транзакции; законов, регулирующих торговлю; законов, обязывающих раскрывать информацию; законов, запрещающих «утечки» и помехи осуществлению правосудия, положений о вымогательстве и антитеррористических законов.

Правительство использует эти законы, чтобы преследовать врачей, которые выписывают обезболивающие препараты, как «распространителей наркотиков». Юристы, охраняющие тайны своих клиентов, сталкиваются с обвинениями в «препятствии правосудию». Журналистов преследуют за отказ открыть свои источники. Сотрудники корпораций, исполняющие свои обычные деловые обязанности, или политические активисты, использующие мирный протест, могут быть обвинены в преступной деятельности. Участие в благотворительности добросовестных доноров можно связать с людьми, подозреваемыми в терроризме или преступными группами. Сильверглейт пишет, что правительство не только не защищает законопослушных граждан, но постоянно делает их мишенью обвинений и преследует их в судебном порядке.

Очень часто вы совершенно не в курсе, что сделали. Многие из этих законов так туманны, что невозможно знать заранее, выполняете вы их или нет. Я могу это засвидетельствовать. Расплывчатые формулировки помогают правительству, поскольку это дает чиновникам правительства возможность решать, кого они хотят преследовать. В предисловии к книге Сильверглейта защитник гражданских прав и профессор права из Гарварда Алан Дершовиц пишет об «уголовном законодательстве, растягивающимся, как гармошка», которое можно расширять и сжимать, чтобы оно соответствовало политической целесообразности. Сильверглейт отмечает, что «гибкость федерального закона позволяет своекорыстному федеральному прокурору с легкостью причинять вред своим политическим противникам».

Федеральных прокуроров нельзя назвать политически нейтральными. Они часто служат интересам исполнительной ветви власти, поскольку именно она назначает их на должность. И обвинение — это только начало. Даже если вы невиновны, пишет Дершовиц, государство имеет возможность заставить вас признать себя виновным. Дершовиц отмечает, что «федеральное уголовное законодательство требует возмутительно завышенных приговоров, часто с установленным минимальным наказанием. ‹…› Угроза суровых приговоров способствует тому, что даже невиновные граждане решают не сопротивляться давлению прокуроров. Вот почему почти все ответчики по уголовным делам в наши дни признают свою вину, чтобы “смягчить” обвинения, и не хотят защищать свою невиновность с риском получить драконовский приговор в случае признания виновным».

По словам Сильверглейта:

«Противоправное преследование поведения, не являющегося противоправным, превращенного в обвинение в тяжелом уголовном преступлении, сломало множество невинных жизней и испортило многим карьеру. Целые семьи были разрушены, наравне с огромным количеством отношений и целых компаний. Одно из самых пагубных последствий методов Министерства юстиции ‹…› в том, что они разрушают важные и приносящие пользу обществу отношения внутри гражданского общества. Членов семьи настраивают друг против друга. Друзей принуждают к выгодному обвинителям свидетельству, даже если это свидетельство менее, чем честное. Корпорации выступают против своих служащих и бывших партнеров, чтобы спасти компанию от уничтожения, выдвигая версии, совершенно противоречащие истине. ‹…› Журналистов газет настраивают против тех, кто служит им источником информации. Артисты, в том числе те, кто критикует правительство, становятся объектами кафкианских преследований. Юристы и клиенты становятся противниками, так же как врачи и пациенты, поскольку огромное давление оказывается на клиентов этих специалистов ради того, чтобы они выступили против людей, которым они доверяют, когда им нужна профессиональная помощь. Ни одно общество не выиграет от того, что его правительство так безрассудно нападает на граждан и разрывает такие важные социальные и профессиональные взаимоотношения».

Сильверглейт пишет: «Проницательный человек, наблюдающий за системой федерального уголовного правосудия, давно не верит, что признание вины означает истинную виновность. Слишком часто такие признания оказываются результатом желания избежать риска, а истина при этом приносится в жертву». Не удивительно, что книга Сильверглейта имеет подзаголовок: «Как федералы преследуют невиновных». Если вы думаете, что такого не бывает в Америке, прочтите книгу Сильверглейта и очнитесь. Вы определенно поверите в это, когда такое случится с вами. Сильверглейт приходит к заключению, что «ни одна область действий и ни один социальный класс не находится в безопасности» и что правительство в наши дни имеет власть достать вас в любом случае — если оно этого захочет.[180]

Слежка — это просто средство гарантировать, что каждый находится «под колпаком».

Завеса секретности относительно того, как правительство шпионит за гражданами, пала, но администрация Обамы борется на смерть, чтобы убедить Конгресс и суды позволить ему оставить свою систему наблюдения, эту американскую тюрьму-паноптикум. Мы должны добиться сокращения этой системы сейчас, потому что иначе со временем она увеличится настолько, что даже занимающие выборную должность чиновники и судьи будут слишком напуганы, чтобы противостоять ей. В конце концов правительство будет иметь обширный материал и на них тоже. Тогда система сдержек и противовесов в Америке рухнет, и мы будем жить в тоталитарном обществе. Если прогрессисты путем тотального контроля и запугивания вынудят общество принять их план действий, Америка действительно станет Империей зла, а правом и долгом американских граждан будет организоваться еще один раз, как это было в 1776 г., ради того, чтобы низвергнуть ее.

Глава 16

Упадок Америки: выбор за нами

Мы настолько привыкли к тому, что мир — западный, даже американский, что мы мало себе представляем, как было бы, если бы это было не так.[181]

Мартин Жак. «Когда Китай будет править миром»

Наступление пост-американской эпохи застанет всех врасплох. Неожиданным будет не ее наступление, а то, как все будет тогда выглядеть. Я как-то слышал, как Ирвинг Кристол сказал: «Западная цивилизация угасает, но это угасание происходит медленно, и мы можем тем временем прекрасно жить». Я думаю, он был прав тогда, но сегодня Кристол уже мертв. Упадок не всегда происходит медленно. Иногда все рушится очень быстро: тогда это называют «коллапс». Бурные двадцатые годы закончились крахом 1929-го. Время активного увеличения благосостояния, символом которого были инвесторы, получавшие выгодную информацию о курсах акций на бирже от разносчиков газет, закончилось рассказами о людях, потерявших все при крахе на фондовой бирже и в отчаянье выбрасывающихся из окна. Мы думаем, что закат нашей жизни, как и нашей страны, будет происходить постепенно, так, что мы сможем к нему приспособиться. Но судьба, бывает, решает по-другому.

Бывший Советский Союз клонился к закату десятилетиями, однако крах произошел очень быстро — в течение всего нескольких лет. Берлинская стена пала в 1989 г., волна восстаний в странах Восточной Европы проникла в Советский Союз, в 1992 г. Коммунистическая партия запретила сама себя, и режим пал.

Упадок Америки может происходить постепенно — скажем, за пятьдесят лет — или очень быстро. Я надеюсь на первое, но готовлюсь ко второму. Эта перспектива не просто ужасает. Она также наполняет меня чувством ответственности. Я не хочу, чтобы мы были поколением, которое стало свидетелем конца эпохи Америки и которое позволило этому случиться.

Конец эпохи Америки связан с подъемом Востока — расцветом Азии. Этот подъем, с точки зрения истории, является повторением. Большую часть исторического времени Азия доминировала в мире. Cо времен краха Римской империи, приблизительно в пятом веке, до примерно 1750 г. Индия и Китай были самыми крупными, самыми богатыми и наиболее влиятельными цивилизациями. Примерно с восьмого столетия к ним присоединилась исламская цивилизация, которая хотя и относится к авраамическим религиям, является, тем не менее, восточной цивилизацией. Вот почему мы называем эту область Ближний Восток. Вместе эти три азиатские державы господствовали в мире, производя три четверти мировой продукции, в то время как Европа была относительно изолированной, и на ее долю приходилось только 10 % мирового ВВП.[182]

Последние несколько столетий в мире доминирует Запад. Мы можем назвать этот период эпохой Запада, причем вторая половина столетия были эпохой Америки.

Поговорите с образованными людьми за пределами западного мира, и вам покажется, что, по их мнению, Запада больше нет. Одна из дежурных фраз — «после Америки…» За рубежом обсуждают не то, уйдет ли Америка в прошлое, а кто придет ей на смену. Главные кандидаты — это Россия, Бразилия, Индия и Китай, но эксперты ставят на Китай. Согласно Кан Сяогуану, профессору Китайского народного университета в Пекине, «в наши дни люди смотрят на Запад сверху вниз — на западных лидеров, на научное сообщество, на обычных граждан».[183]

Когда я слышу речи этих людей и вижу их глубокую уверенность в себе, даже высокомерие, — я чувствую изумление. Я вырос в эпоху превосходства Запада, когда то, что в американских школах называется европоцентризм, было незыблемым. Для меня, школьника с бомбейских улиц, это было не менее прочным, чем закон всемирного тяготения. И это до известной степени делало в наших глазах западных людей лучше, а мы, казалось, ощущали себя людьми второго сорта. Причиной ощущения неполноценности был не расизм — в ставшей независимой Индии не было белых людей, которые могли бы быть расистами. Превосходство Запада ранило нашу гордость потому, что нам приходилось признать, что у западноевропейцев было что-то, чего нет у нас. Страны Запада задавали тон и командовали, а мы — нет. Их жизни и решения влияли на мир не так, как наши. Даже если когда-то их превосходство было связано с завоеванием, они благодаря собственным ресурсам развили силу, позволившую им завоевывать других. Иными словами, они должны были быть сильнее до завоеваний для того, чтобы эти завоевания стали возможны.

Внимательно исследовав этот вопрос, мы поняли, что истинным источником силы Запада и превосходства Америки была экономическая мощь. Реальная сила Америки была не в том, что она могла сокрушить других, и не в том, что американский образ жизни и культура вызывали всеобщее восхищение. Скорее причиной военной, политической и культурной мощи Америки стало ее богатство. Богатство Америки давало ей возможность иметь более совершенные вооруженные силы, чем те, которыми располагала любая другая страна. Богатство Америки приносит ее гражданам уверенность в себе и позволяет проявляться их творческим способностям, вот почему американская культура источает неотразимое обаяние — обаяние индивидуальности и успеха. Теперь я понимаю, что когда Америку настигнет упадок, не только снизится уровень жизни американцев, но сами решения Америки перестанут быть значимыми для мира, а американские обычаи и культура будут становиться все более маргинальными и маловажными. Подумайте о том, как американцы смотрят на Мексику — со смешанным чувством снисхождения и презрения. Именно так будут смотреть на нас. Поправка: многие образованные люди за пределами западного мира видят нас именно так уже сегодня. Именно то, что в течение моей жизни произошел перенос уверенности в себе и своем будущем с Запада на Восток, кажется мне особенно поразительным.

В определенном смысле подъем Востока — это американская история успеха. Намерением основателей Америки было создать новый рецепт успешности не только для Америки, но и для всего мира. Это был рецепт 1776 г. для достижения благополучия обычным человеком. Этот рецепт был придуман здесь, но он никогда не предназначался только для американцев. Исключительность Америки всегда была связана с американским универсализмом. Вот почему в Декларации независимости не говорится «все американцы», но говорится «все люди». Америка хочет, чтобы другие страны заняли более заметное место в мире, но она хочет видеть, что они преуспели в этом не путем завоеваний, а путем создания богатства. Индия и Китай входят в силу благодаря тому, что они создают богатство. Они хорошо учились у своих американских учителей.

Теперь, как это было в случае с Америкой, экономическая мощь Китая превратится в военную силу и, наконец, в культурное влияние. Возможно, в это трудно поверить, но китайские машины, китайская мода, китайская музыка и китайская еда станут модными. Эти перемены возникнут не в результате завоевания, а благодаря тому, что Китай создает богатство. В этом смысле успех Китая честно заработан, как и несколько меньший успех Индии. В целом, я с восторгом смотрю на эти достижения. Китайцы и индийцы усвоили что-то из духа 1776 г…

Я также рад сообщить, что подъем Востока принесет с собой конец прогрессизма. Отчасти, это естественно: как только страна приходит в упадок, многие из ее приоритетов и идеологий приходят в упадок вместе с ней. В прошлом китайцы, индийцы и бразильцы посещали международные конференции и любезно кивали в знак согласия, когда западные прогрессисты рассуждали о своих политических предпочтениях. Но теперь главная мантра Азии, Африки и Южной Америки — «модернизация без вестернизации». Термин «вестернизация» здесь означает «прогрессизм». Восток не собирается отвергать западные технологии или западные экономические структуры. Скорее, он все больше отвергает западные ценности. Большей частью отвергаются ценности не 1776 г., а 1968-го. Восток не хочет видеть моральное разложение, распад института семьи и вульгарность популярной культуры, которые ассоциируются с Америкой и Западом. Это не «американские» черты, это черты прогрессизма. Жители стран Азии согласны с американскими консерваторами: они отвергают прогрессизм, и хотят держаться от него как можно дальше. «У нас здоровые семьи и здоровые сообщества, — говорил мне один индиец. — С чего бы нам хотеть импортировать всю эту грязь?» Когда-то Восток хотел быть современным и западным. Затем он хотел быть современным, и при этом был не прочь быть западным. Теперь он хочет быть современным, но не западным.

Для людей на Западе настоящим шоком в господстве Азии на мировой арене является то, насколько иначе будет управляться мир, когда Америка потеряет свое влияние. Наша история, наши карты, наше чувство времени и места должны будут измениться. Сегодня наши книги по истории рассказывают о Первой мировой и Второй мировой войнах. Но в действительности эти войны не были мировыми. Они были европейскими гражданскими войнами. Я подозреваю, что через сто лет к ним будут относиться иначе, а роль в этой войне Японии будет рассматриваться отдельно и более подробно. Мы, бывало, размещали Европу на картах в центре мира, а Китай — на периферии. Китайцы предпочитали иметь карты, где посередине находился Китай. Когда иезуиты прибыли в Китай в шестнадцатом столетии, они был изумлены, увидев китайские карты. Это было начало эпохи европейской экспансии. Но в эпоху доминирования Китая будет иметь смысл для всех — не только для китайцев — размещать Китай в центре, а Европу и Америку по краям. Карты будут отражать реальность. В синоцентричном мире весь наш понятийный аппарат должен будет измениться.

Многие американцы, которые понимают, что наступает время, когда главную роль в мире будет играть Китай, утешают себя мыслью о том, что, хотя китайцы восточный народ, думают они как американцы. Это этноцентричный взгляд на вещи, притом весьма близорукий. Если мы хотим увидеть, на что будет похож мир, где доминирует исламская цивилизация, нам нужно посмотреть на то, как правили мусульмане в то время, когда они действительно играли ключевую роль в мире. Точно так же, посмотрев на то, как выглядел мир, когда Китай был лидирующей супердержавой, мы можем представить, как будет выглядеть мир с Китаем в роли гегемона сегодня. Такую работу блестяще проделал Мартин Жак в своей недавно изданной книге «Когда Китай будет править миром». Хорошо информированный ученый, проживший большую часть своей сознательной жизни на Востоке, Жак дает нам возможность глубоко погрузиться в историю Китая и китайскую психологию и демонстрирует, что китайцы своеобразный народ, который намеревается вести дела мира своим собственным способом. Одно совершенно точно: китайцы — не американцы, и их путь — не американский. Несмотря на это, некоторые аспекты современного Китая напоминают мне о том, какой когда-то была Америка.

Жак цитирует Гао Руи-цюаня, профессора философии из Восточного китайского национального университета в Шанхае:

«Китай подобен подростку, который стремится поскорее стать взрослым. Он видит цель и хочет достичь ее как можно скорее. Он всегда действует так, как если бы он хотел быть старше, чем есть на самом деле, и постоянно забывает о том, в каком положении он в действительности находится».[184]

У Руи-цюаня это критика или, скорее, самокритика. Но я в этой смеси волнения, предвосхищения и уверенности вижу дух 1776 г. — тот же самый дух, который Токвиль нашел в Америке через полвека. Вопрос в том, где этот дух теперь? Его можно найти в Китае, Индии и где-то еще, но где же он в Америке?

Я еще вернусь к этому вопросу. А теперь я хочу задержаться на том, как, согласно описанию, данному Жаком, гегемония Китая будет отличаться от американской. Жак отмечает, что китайцам присуще «глубоко иерархичное восприятие мира, где место в иерархии зависит от культуры и расы».[185]

Китайцы не демократы и не сторонники равенства. Не верят они и в «цветущее многообразие». Китайцы хотят и, со временем, вероятно, сумеют провести «радикальное культурное и расовое переустройство мира в соответствии с китайскими представлениями». Когда положение Китая было невысоким, китайцы соглашались со своей этнической и культурной отсталостью. Когда Китай достигнет экономического могущества, он будет настаивать на своем этническом и культурном превосходстве. Китайцы будут требовать, чтобы их валюта, сменив нашу, стала мировой. Они будут также стремиться к тому, чтобы китайский язык заменил английский в качестве универсального языка межнационального общения. Однако это только «малые» изменения. Нас ждут, говорит Жак, намного более серьезные.

Исторически, Китай стремился не завоевывать другие страны, а подчинять их себе, с тем чтобы они признали превосходство Китая и оказывали ему должное почтение. Жак полагает, что китайцы заново установят такой же порядок. В основном, китайцы стремятся к восстановлению колониализма, но на этот раз в китайском стиле. Китайцы хотят доминировать над Азией, Африкой и Южной Америкой, а в конце концов также над Европой и Соединенными Штатами. Уже сегодня китайцы делают огромные инвестиции за границей, покупая права на землю и полезные ископаемые, получая плацдарм для себя, точно так же, как англичане два века назад.

Китайцы благоразумно используют антиамериканские настроения, чтобы представить свою страну как лучшую альтернативу. Однако Китай хочет гораздо большего господства и, вероятно, потребует гораздо большего подчинения от других, чем когда-либо желала и требовала Америка. В конце концов, это господство может распространиться даже на нас. Американские президенты в будущем вынуждены будут кланяться китайским официальным лицам прежде, чем их выслушают.

Более того, китайцы не заинтересованы делиться мировым лидерством. Они будут делиться до тех пор, пока чувствуют себя вынужденными, но их цель — быть единственным гегемоном в мире. Как гласил девиз Дэн Сяопина: «скроем нашу силу, выждем время». Китай наращивает военную мощь, модернизирует свой ядерный арсенал, развивает современный военно-морской флот. И — что неудивительно, принимая во внимание огромное население Китая — он может выставить на поле боя гораздо более многочисленную армию. В эпоху высоких технологий количество может показаться не важным, но если технологии одинаковы, число становится решающим.

Подумайте, в то время как численность военнослужащих в американской армии два миллиона, Китай способен вывести поставить под ружье до 100 миллионов человек! Для американцев гибель полмиллиона солдат была бы чудовищной. Если бы Китай столкнулся с подобным уровнем смертности, страна едва заметила бы это. Жак уверен, и я с ним в этом согласен, что Китай не собирается в действительности воевать с Америкой. Скорее, его цель — продемонстрировать, что такая война была бы чистым самоубийством для Америки, чтобы Америка подчинилась власти Китая без боя. То, чего не смог достичь Советский Союз, Китай видит, как почти свершившийся факт. Точно так же, как Америка выиграла «холодную войну» без единого выстрела, Китай намеревается без единого выстрела выиграть следующую войну с Америкой.

Китайцы, индийцы, бразильцы и русские становятся богаче и сильнее благодаря наращиванию благосостояния. Однако лидеры этих стран, хотя и ценят создание богатства как способ обрести власть, никогда не отказывались от этики завоевания и от возможности захвата других стран как еще одного способа обретения власти. На самом деле они видят создание богатства как способ увеличить свою военную мощь. Затем эту военную силу можно будет применить для того, что чтобы приобрести еще больше богатства за счет завоевания.

Чтобы понять, о чем я говорю, представьте, что мы открыли новую планету, богатую полезными ископаемыми и энергетическими ресурсами и населенную мирными инопланетянами. Считала ли бы Америка, что это правильно — завоевать этих инопланетян и забрать то, что у них есть? Нет, мы больше не пользуемся этикой завоевания. А китайцы пользуются. Они никогда не отказывались от нее. Вот почему миру по-прежнему нужна Америка. Мы остаемся хранителями представлений о том, что богатство должно приобретаться путем изобретательности, труда и торговли, а не путем силового захвата.

Нельзя отрицать, что, с точки зрения сохранения ведущей роли и влияния в мире, Америке брошен серьезный вызов. Принимая это во внимание, действия администрации Обамы и прогрессистов могут рассматриваться только как совершенно невероятные. Мне хочется сравнить их со скрипачами, которые играют на скрипках, в то время как «Титаник» идет ко дну. В этой картине Обама был бы странным дирижером, одержимым своей мелодией и теряющим представление о том, что происходит вокруг. Однако эта аналогия будет несправедливой по отношению к музыкантам на «Титанике». Их поведение было совершенно рациональным. Они знали, что корабль тонет, и они ничего не могли с этим поделать. Поэтому они храбро решили играть и принести людям то малое утешение, какое могли. В нашем же случае мы можем сделать очень многое. Хотя Обама, кажется, не желает сделать хоть что-нибудь. Я не говорю, что он не понимает ситуацию в мире. На самом деле он очень хорошо это понимает. Его поведение совершенно рационально с прогрессистской точки зрения. Если мы представим «Титаник» как символ эпохи Америки, то Обама хочет, чтобы этот корабль утонул.

Обама — архитектор заката Америки, а прогрессизм — идеология самоубийства страны. Чтобы понять, что именно делают Обама и прогрессисты, приведу следующую аналогию. Представьте, что они несли бы ответственность за баскетбольную команду с пятидесятилетней историей успехов и побед. Мы наняли их в качестве тренеров, чтобы команда продолжала выигрывать. Однако они организуют игры так, чтобы гарантировать команде проигрыш. Они делают это не потому, что ненавидят команду, а потому, что считают неправильным, что наша команда так часто побеждает. Они говорят, что длинный список предыдущих побед был основан на эксплуатации и было бы лучше для всех, если бы наша команда не была такой сильной. Если бы у нашей команды оказались такие тренеры, вряд ли есть сомнения, что мы бы немедленно их уволили. Мы спросили бы себя: для чего вообще мы их наняли?

Несмотря на то что у нашей команды в настоящий момент именно такой тренер, упадок нашей страны не является неминуемым. Упадок — это вопрос выбора. Мы не должны позволять Обаме и прогрессистам привести нас к упадку. И мы ни в коем случае не должны брать на работу другого тренера, подобного Обаме. Хотим ли мы жить в стране, которая больше не играет никакой значимой роли, где американская мечта окажется разрушенной и скукожится, где горькие сожаления придут на смену истинному влиянию в мире, где мы больше не сможем ожидать, что наши дети будут жить лучше нас?

Греки, турки, французы и англичане — все когда-то были великими народами, которым однажды пришлось справляться с потерей величия и влияния, и хотя у них было время к этому приспособиться, чувство поражения все еще читается на их лицах. Не так плохо быть незначительным, если ты всегда был незначительным. Но стать незначительным после того, как обладал ведущей ролью в мире, — это наносит рану, оставляющую вечный шрам в душе.

Я молюсь, чтобы этого не случилось с Америкой, чтобы не иссяк оптимизм, который создал эту страну и который я встретил, когда приехал сюда несколько десятилетий назад. Я думаю, этого не должно случиться: кризис, который мы переживаем, приносит нам новые возможности. Но время дорого, и наши действия нельзя откладывать ни на минуту — ожидание сделает ситуацию необратимой. Тогда мы только разрушим не только себя, но также жизнь своих детей. Мы потеряем Америку, в то время как могли бы ее спасти.

На самом деле Америка сегодня находится в ситуации, которая возникает всего несколько раз в истории. Это то редкое время, когда будущее Америки висит на волоске и когда американцы могут что-то предпринять ради своего будущего. Так было в 1776 г., когда американцы должны были решить, создавать ли новую страну или жить под властью Британии. Это был кризис создания Америки. Это случилось еще раз в 1860 г., когда американцы должны были решить, сохранять ли союз штатов или позволить ему распасться. Это был кризис сохранения Америки. И теперь мы должны выбрать, защищать ли эпоху Америки и сохранить ли Америку как пример для всего мира или позволить ненавистникам, как местным, так и иностранным, покончить с нами. Это кризис восстановления Америки.

Хотим мы этого или не хотим, этот момент мировой истории посвящен Соединенным Штатам. Эпоха Америки не может длиться бесконечно, но она может длиться намного дольше. Дух 1776 г. пустил корни повсюду в мире. Это могло случиться благодаря нашему лидерству или без нас. В предыдущих кризисах у нас были великие сограждане, которые демонстрировали качества лидеров, и обычные американцы, проявлявшие преданность и героизм. Вместе они прокладывали дорогу американскому эксперименту. Так что же оставим в наследство мы? Будет ли наш флаг, как прежде, гордо реять, или мы подчинимся прогрессистскому саморазрушению и, скуля, сойдем со сцены? Я верю, что задача восстановления нам по плечу. Но в любом случае, сейчас наша очередь повернуть колесо истории, и время покажет, как мы справились со своей задачей. Упадок — это вопрос нашего собственного выбора, как и свобода. Мы — американцы, так давайте выберем свободу.