Курляндский бес Плещеева Дарья
Оказалось, его высочество в ночь ускакал в Виндаву. Герцогиня была у детей – когда в детских комнатах шестеро, три сына и три дочки, младшенькому, Фердинанду, всего год, далеко от них не уйдешь, требуется постоянный материнский присмотр. Пришлось ждать, пока она приберется и выйдет в сопровождении двух фрейлин.
– Справедливости, ваше высочество, справедливости! – заголосил Аррибо, падая перед Луизой-Шарлоттой на колени. – Брата этой девицы убили ночью, а тело сбросили в Алексфлусс! Ваше величество, я знаю, кто убийца!
– Господин Аррибо, с каких пор вы нанялись в городскую стражу? – спросила герцогиня. – Поиск убийцы – не ваше дело.
– Ваше высочество, искать незачем – я знаю это, я знаю это так, как если бы сам все видел своими глазами! Клянусь, я знаю, кто убил Никласса Пермеке и сбросил тело в Алексфлусс! – выкрикнув это, Аррибо перекрестился.
– И кто же?
– Ваше высочество, мне стыдно говорить при вас о всяких непотребствах. Вы – святая, вы образец жены и матери! А тут – разврат, сплошной разврат!
Палфейн, который вместе со слугами увязался за Аррибо и танцовщиками, навострил ухо.
– Ничего не желаю слушать про разврат! – заявила герцогиня. – Приедет герцог, мой супруг, и вы подадите ему жалобу, как это принято…
– Ваше высочество! Пока приедет его высочество – убийца скроется, убежит! Придумает неслыханную ложь! Найдет способ оправдаться! – не унимался Аррибо. – Маргарита Пермеке, что же ты стоишь? Или не твоего брата закололи этой ночью?
Дюллегрит, снова зарыдав, кинулась на колени перед Луизой-Шарлоттой. Танцовщики, решив, что это необходимо, со всех сторон обступили герцогиню, и она оказалась в кольце коленопреклоненных людей.
– Ваше высочество, велите задержать убийцу! – взывал Аррибо. – Когда вернется его высочество, при нем произведут дознание. А сейчас, ради всего святого, велите задержать!
– Кого вы обвиняете? – спросила, подумав, Луиза-Шарлотта.
– Бегинку, сестру Анриэтту!
– Вы с ума сошли.
– Ваше высочество, сестра Анриэтта была любовницей Никласса Пермеке, это все подтвердят, даже моряки с «Трех селедок», им про это дело тоже известно. Маргарита, что же ты молчишь, говори! – велел Аррибо. – Ваше высочество, она девица, ей стыдно даже произносить такие слова!
Дюллегрит покраснела.
– А мне стыдно слушать такие слова, – строго ответила герцогиня. – Господин Аррибо, вы можете объяснить это дело благопристойно?
– Могу, ваше высочество, – повар вздохнул. – Вы и меня извольте понять, у меня в Оденсе сестрица растет, тех же лет, что фрейлейн Пермеке… как мне жаль бедняжку!.. Бегинки приехали сюда не для благотворительности. Та, что покрасивее, сестра Анриэтта, ловит богатых мужчин в свои сети. На корабле она развлекалась, а бедный Никласс решил, что она сбросит свое покрывало и выйдет за него замуж. Она же здесь, в Гольдингене, поймала другую рыбку в свои сети, рыбку с золотой чешуей. Я слишком поздно сообразил! Я ведь только на кухне умен, а как выйду с кухни – простак и дурень! Латынь знаю, а простых вещей не понимаю! Я ведь почему добивался, чтобы девицу к бегинкам поместить? Я хотел, чтобы ее репутация не пострадала!
– Вы непоследовательны, господин Аррибо!
– Сам знаю и каюсь, от души каюсь! Я ведь полагал тогда, что танцовщики распускают сплетни о сестре Анриэтте. Маргарита, детка, расскажи, что ты видела, что ты знаешь.
– Мне стыдно, – прошептала Дюллегрит. Свита герцогини быстро перешепнулась – ожидалось что-то любопытное.
– Говори, – велела Луиза-Шарлотта.
– Ваше высочество, к бегинкам ночью приходил мой брат, они ссорились, он хотел узнать, чем он провинился. А она даже сама с ним говорить не пожелала, послала сестру Денизу. Она другого себе нашла! – воскликнула Дюллегрит. – Он к ней этой ночью приходил!
– Ты по порядку говори. Кто пришел первым? – подсказал Аррибо.
– Первым пришел тот господин, я его не видела и не знаю, кто он. Сестра Дениза сперва подумала, будто это мой брат, сказала: «Уходите, господин Пермеке!», потом поговорила с ним и впустила его. Я ничего не видела, я слышала только голоса! И потом… потом я уснула…
– Девицу поместили в отдельную маленькую комнатку, – объяснил Аррибо. – А потом ты проснулась, услышав громкие голоса, бегинки говорили о твоем брате, который вбил себе в голову невесть что и вечно приходит не вовремя, так?
– Так, господин Аррибо… и ваше высочество…
– И сестра Дениза успокаивала сестру Анриэтту?
– Да, успокаивала… Мой брат приходил, чтобы увидеть того господина! А он не должен был его видеть! – выпалила Дюллегрит.
– Где разговаривали бегинки? В доме или во дворе?
– Во дворе. Ваше высочество, со двора можно сразу выйти на берег речки! Они стояли во дворе, а это была ночь, пропели вторые петухи…
– А когда пришел тот господин? Пропели первые петухи? – уточнил Аррибо.
– Да, господин Аррибо, я как раз почти заснула, когда услышала первых петухов. Он был уже в доме.
– И твой брат не должен был его увидеть?
– Нет, не должен…
– Ваше высочество, прикажите, чтобы привели сестру Анриэтту! Умоляю – пусть ее приведут и пусть она скажет, кто тот господин, который навещает ее ночью, тайно! Только он может точно сказать, когда пришел и когда ушел. Если я ошибаюсь – только он может установить истину! Только ему можно верить, если он скажет, что Никласс Пермеке приходил, покричал у дверей и ушел прочь. Ваше высочество, я уверен, что бегинки убили танцовщика, но я прошу справедливости!
Герцогине ни разу не приходилось распутывать дело об убийстве. Она сделала жест, означавший: господин повар, помолчите, мне нужно подумать.
Палфейн, стоящий у открытой двери, на колени не рухнувший, а отступивший подальше от вопящего повара и перепуганных танцовщиков, сделал еще два шага и оказался на лестнице.
Там стояла прислуга, с огромным любопытством прислушиваясь к голосам и шепотом строя свои предположения. Палфейн осторожно протиснулся мимо лакеев и горничных, спустился, вышел из замка в форбург и поспешил к южным воротам. Оттуда было совсем близко до жилища бегинок.
Он обнаружил Денизу и Анриэтту во дворике, где они неторопливо завтракали.
– Сударыни мои, сейчас не до лакомств. Еще пять минут – и за вами придут! – выпалил моряк.
– Кто придет, для чего придет? – спросила Дениза.
Палфейн оглядел дворик.
– Там есть спуск к речке? – спросил он.
– Три каменные ступеньки. Наверно, чтобы белье полоскать, – ответила Дениза. – Тут вода еще относительно чистая, вот ниже по течению – уже бросают всякую грязь.
Палфейн быстро дошел до ступенек и вернулся. При этом он внимательно разглядывал узкую тропинку и траву вокруг нее.
– Что вы ищете, господин Палфейн? – поинтересовалась Анриэтта.
– Кровь на траве, сударыня. Если тут тащили к воде тело, то могли остаться следы…
– Боже мой! – разом воскликнули бегинки.
– Когда к вам приходил ночью Никласс Пермеке?
– Он не приходил. Зачем бы ему приходить ночью? – строго спросила Дениза.
– Вот врать-то не надо. У него такая причина, что врагу не пожелаешь! Он хотел знать, за что красоточка дала ему отставку. Так был он этой ночью?
– Нет! Клянусь, нет! – воскликнула Анриэтта.
– А кто был? Кто тут провел ночь и может подтвердить, что Пермеке не появлялся?
Бегинки переглянулись.
– Никого не было, – ответила Дениза.
– Ну, значит, плохо ваше дело, милые врушки. Сейчас сюда придет городская стража. Герцогиня, дай ей Бог здоровья и деток побольше, уже наверняка сказала… – тут Палфейн очень похоже изобразил ледяной голос Луизы-Шарлотты: – «Когда вернется мой супруг, герцог, он будет разбираться в этом деле. А я приказываю начальнику караула арестовать бегинок и до приезда моего супруга, герцога, запереть…»
– За что арестовать? За что запереть? – возмутилась Анриэтта.
– За убийство Никласса Пермеке, сударыня. Его тело утром нашли на плотине. Кто-то ткнул его ножом в сердце и отправил в плавание. Значит, убили его ночью – и в трех шагах от речки… Что вы на меня так уставились? Бегите!
– Я вам не верю! – воскликнула Анриэтта.
– Ну, если так – сидите и ждите стражников. А я бы на вашем месте поверил старине Палфейну и пошел вместе с ним в лагерь московитов.
– Куда?! – судя по лицу Денизы, она своим ушам не поверила.
– Московиты – мои друзья, они вас спрячут. А тогда уже вы придумаете, как оправдаться перед герцогом. И я не буду сидеть сложа руки – попробую вызнать подробности этого убийства… Собирайтесь, живо! Вы еще успеете убежать!
– Не успеем, – сказала Анриэтта.
– Почему? Я вас проведу тропинкой, мы же не по Митавской дороге пойдем! Сперва надо вас спрятать, потом что-нибудь придумаем…
– Говорят же вам – не успеем! Я не могу бежать!
– Почему?
– Вы бы побегали с пулей в колене!
Со стороны форштадта послышались крики.
– Анриэтта, голубка, не кричи, – одернула подругу Дениза. – Мы поведем тебя под руки…
– Нет! Тогда нас всех поймают. Дениза, уходи. Если ты сумеешь спрятаться – то узнаешь правду и поможешь мне.
– Мы уже не успеем перейти через мост, – сказал Палфейн. – Стража приближается к мосту и увидит нас.
– Я тебя не брошу… – тихо сказала Дениза.
– Ты дура! Уходи! Если нас посадят в подвал под башней – что будет с нашими вещами?
– Нашли время думать о вещах! – возмутился Палфейн.
– Ты права! – Дениза кинулась к крыльцу и вбежала в дом.
– Вы обе – сумасшедшие! – уверенно сказал Палфейн. – Я, как тот Пилат в Святом Писании, умываю руки. Что мог – сделал.
– Уходите, – велела ему Анриэтта. – Скорее. Иначе и вы в это дело запутаетесь.
– А вы, сестрица?
– Что – я? Уходите и забирайте сестру Денизу. Она потом что-нибудь придумает… Да идите же!
Дениза, в черном плаще с капюшоном поверх обычного наряда бегинки, выскочила во двор и сунула Анриэтте кошелек.
– Вот, чтобы тебе хоть дали хороший тюфяк…
– Я ничего не расскажу. Ты найди его, объясни ему… скажи, что я молчу!
– Да, да!
Дениза поцеловала Анриэтту в щеку.
– Вот нашли время нежничать! – прикрикнул Палфейн.
Дениза подхватила подол и, обогнув угол дома, побежала изо всех сил.
– Ничего себе… – пробормотал Палфейн. И рысцой последовал за бегинкой.
Анриэтта стала негромко читать «Отче наш» в ожидании стражников. И усмехнулась, прислушиваясь: Дениза убежала вовремя, еще минуты полторы – и стража, окружив дом, не дала бы ей уйти.
Шанс уцелеть был. И ровно такой же шанс – отправиться на тот свет. Дениза и Анриэтта, зная опасности своего ремесла, всегда имели при себе коротенькие и очень острые лезвия, зашитые в одежду. Кровопускание – не самый болезненный вид смерти, и внешность не пострадает, не стыдно будет перед теми, кто придет укладывать в гроб.
Анриэтта представила, как кривоногий Палфейн, по-моряцки косолапя, поспешает за легконогой Денизой, и поневоле улыбнулась. Даже обремененная пистолетами, Дениза бежала, как Диана-охотница… а вот этого вспоминать не следовало… в той жизни, которая завершилась в январе тысяча шестьсот сорок девятого года от Рождества Христова, был прекрасный вечер, с чтением стихов и интермедиями на античные темы, там Анриэтта, леди Тревельян, была Венерой с букетом роз, а Дениза, другая леди Тревельян, – Дианой с позолоченным маленьким «татарским» луком…
Палфейн действительно отстал от Денизы и даже потерял ее из виду. Он мог только предполагать, где окажется бегинка.
Через Алексфлосс было перекинуто несколько мостов, в самом Гольдингене – четыре, и дальше, кажется, два: один точно в створе Мельничной улицы, другой подальше. По соображениям Палфейна, Дениза, вынужденная бежать не по скрунденской дороге, а в сторону церкви Святой Анны и дальше – к пруду Марии, с каждым шагом все больше удалялась от лагеря московитов. И предположить, где окажется беглянка, он не мог – как все моряки, он свято верил в непостижимость женской логики.
– Черт бы тебя побрал, – проворчал Палфейн, остановившись и пытаясь отдышаться. С одной стороны, правильно сделала бегинка, убежав туда, где ее преследовать мудрено. С другой – Палфейн хотел отвести ее к московитам, это было бы забавным подарком его новым приятелям, Иоганну, Петеру и их начальнику – тому строгому московиту, которому, кажется, ничем не угодишь. Да и страха в нем не было вовсе – Палфейн знал, как даже самые бесстрашные кавалеры шарахаются от змеи Изабеллы, а этот и погладил, и безмозглую змеиную башку пощупал, и не побоялся прикосновений быстрого черного язычка…
Воспоминание подсказало мудрую мысль – идти к московитам, рассказать им всю сегодняшнюю историю, и пусть полдюжины крепких и шустрых парней, которым все равно пока делать нечего, переправятся через Алексфлусс и поищут беглянку. Любопытно, какие такие вещи она унесла с собой…
Палфейн вспомнил ту ахинею, что нес граф ван Тенгберген, сидя на крыше. Если графу не мерещатся наяву клочья когда-то увиденных снов, если не застит глаза придуманная им чертовщина, то вещи могут быть очень даже занимательные…
Глава пятнадцатая
Ивашка с Петрухой впервые в жизни видели такую судостроительную верфь. И ладно бы Ивашка – человек, от морских дел далекий. Петруха, на всякие корабельные затеи в Архангельске насмотревшийся, – и тот, оказавшись в Виндаве, был в изумлении. Укрывшись за штабелем досок, назначенных для обшивки бортов, они наблюдали за компанией всадников в темных плащах и черных широкополых шляпах с высокими тульями. Всадники остановили коней у края довольно глубокой продолговатой ямы и с любопытством в нее заглядывали. Одного из них московиты уже знали в лицо – это был Якоб Кеттлер, герцог Курляндии.
В яме кипела работа – уже был собран остов двухмачтового флейта. Мастера обшивали верхнюю часть кормы, укладывая доски внахлест.
– Это тебе не англичанин, – говорил Петруха. – Это самый что ни на есть голландец. Их как раз с кормы легко различить. Англичанин весь обшит встык, а у голландца та корма, что над водой, внахлест – чего с ней возиться?
– Надо же, какое хозяйство, – оглядываясь, бормотал Ивашка. – Как двор у богатого боярина… Только ни хрена не понять!
– Это тебе не понять. А я вижу, как герцог все хорошо устроил. Тут тебе причалы для зимовки, тут тебе пруды, где мачтовые сосны держат, тут тебе лесопилка, там вон, вишь, дубовые бревнышки отдельно лежат, там вон – смолу варят, борта смолить…
Герцог Якоб переговаривался с мастерами, свита слушала, а Петруха страшно жалел, что не может подобраться поближе – очень хотел еще и такие сведения привезти Шумилову.
– Так как же корабль в реку перетащат? – спросил Ивашка.
– Видишь земляную насыпь между ямой и рекой? Осенью, как начнутся шторма, воду в реку нагонит ветром, и тогда эту насыпь сроют, вода в яму хлынет, поднимет флейт, и его выведут, отправят в зимнюю гавань, доделывать – мачты и стеньги ставить.
– Врешь!
– Дурак ты. Я у голландцев спрашивал. Герцог, когда только все тут начинал, голландских мастеров привез, из них иные уже померли. И шведских кузнецов он привез – ковать якоря. И столяров – из Померании, из той же Голландии.
Ивашка иззавидовался…
По дороге в Виндаву они, как и следовало ожидать, поссорились. Поэтому решили добывать сведения поодиночке – чтобы, боже упаси, не подраться. Оказалось, что Петруха знает, о чем мастеров, пильщиков, плотников и кузнецов, расспрашивать, а Ивашка – тот только бродил, считал, цифры запоминал. Да еще к голосам прислушивался. Он опознал не только голландскую, но и польскую речь – на верфи трудились мастера из Любека и Колобжега, – и датскую. В канатной мастерской сидели старые моряки, и Ивашка, вертясь поблизости, слушал их причудливые и вряд ли правдивые истории. Половины он не понимал – во-первых, не знал морских словечек, во-вторых, моряки считали делом естественным вставлять в свою речь французские, английские, португальские, испанские и чуть ли не турецкие слова, при этом они прекрасно друг друга разумели.
Очень хотелось Ивашке спросить у Петрухи про сеть – верно ли, что бывают очень толстые сети, которыми судно обтягивают, чтобы враг не мог пойти на абордаж. Коли так – нужно донести государю. А если вранье? Сраму не оберешься. И ведь Шумилин тоже не различит, правда или враки. История об огромном английском корабле, обтянутом такой сетью, который двинулся в поход и в самую тихую погоду из-за избыточного веса лег на борт и затонул, причем сеть помешала спастись семи сотням моряков, потрясла Ивашку.
– Да что ж, у них ножей не было? – бормотал он. – И сабли ни одной не нашлось?
Меж тем Петруха от души наслаждался солнечными днями, любимыми запахами – стружек, распиленной смолистой древесины, даже смолы в котлах, соленым морским ветром, прилетавшим с побережья. Дай ему волю – пристал бы к мастерам, что смолили борта уже готовых пузатых флейтов и изящных галиотов, стоявших в ямах, вплел в приятный его сердцу мужской разговор и свои замечания, поделился архангелогородскими моряцкими затеями.
А еще хотелось Петрухе выйти в море на таком суденышке, и не в холодное и мрачное, а в здешнее – оно все же малость потеплее.
Герцог, узнав у ямы то, что считал важным, поехал дальше. Всюду его приветствовали радостно, многие кидали в воздух шапки. Видно было – курляндского Якоба любят и уважают не только за титул.
Ивашка с Петрухой издали следили за всадниками. Герцог преспокойно, соскочив с коня, заходил в мастерские и сам встретил обоз из десятка телег.
– Хозяин, – с уважением заметил Петруха. – Вот такому бы служить…
– Окстись, дурень! Чем тебе наш государь не угодил?
– У нашего флота нет.
– Будет. Война же началась. Возьмем Ригу, уговоримся с курляндцем о портах – будет свой флот.
Петруха хотел возразить – но сдержался. Обоим крепко влетело от Шумилова за непрестанную склоку, и он не хотел затевать новый спор.
– Я мастеров присмотрел, – сказал он. – Только голландцы могут строить флейты для дальнего плаванья. У них тут главный мастер – Герт Иохансен, а у него – ученики, из здешних, вот как раз полдюжины таких учеников нам бы сговорить. Старшие-то тут, в Виндаве, поженились и детей нарожали, куда они потащатся. А эти – молодые, их можно нанять.
Герцог еще посмотрел, как укладывают в маленькой гавани, всего саженей двадцать в длину, вернувшуюся из дальних странствий «Рысь». Это для московитов тоже было дивное зрелище. Поставленное на якоря с носа и кормы судно освобождали от груза, прикрепляли к мачтам канаты и посредством многих лебедок клали набок, чтобы вылез киль. Портовые рабочие уже стояли наготове со скребками и прочим прикладом, чтобы сразу начать обдирать всю приставшую ко дну дрянь.
– Вот это надобно запомнить, – сказал Петруха.
Герцог все утро пробыл в Виндавском порту, потом поехал обедать в свой здешний замок, что стоял на левом берегу реки, между городом и портом. А Петруха с Ивашкой опять разбежались, помня, что хрупкое перемирие нужно оберегать и не слишком надоедать друг дружке. Им еще предстояло вместе ехать обратно в Гольдинген и вместе сообщать Шумилову добытые сведения.
Они встретились в назначенном месте и пешком пошли туда, где их ждали два бахмата. Коней они оставили в корчме на пильтенской дороге, примерно в трех верстах от верфи. До Гольдингена было, по их соображению, с полсотни верст. Они рассудили так – если выехать засветло, можно к закату одолеть не меньше двадцати верст; потом дать себе и лошадям отдых, поспать, завернувшись в епанчи, а незадолго до рассвета, с третьими петухами, снова – в седло, и тогда уж без остановок – до Гольдингена.
Сколько можно было, они ехали пильтенской дорогой, миновали Пильтен и стали вспоминать, где была переправа через реку Виндаву. Когда двигались от Гольдингена к городу Виндаве, переправу нашли скоро – потому, что были знающие попутчики. А в вечернее время и спросить-то не у кого, дорога пустынна и темна. Разумеется, стали искать виновника этой беды; разумеется, поссорились. Кое-как уговорились ночевать на лесной опушке, а перед рассветом пуститься в путь, сельские жители встают рано и подскажут верное направление.
Они выбрали такой сложный путь, чтобы не слишком бросаться в глаза. Можно было доехать от Гольдингена до Виндавы и прямой дорогой, но прямая была многолюдной, и два бородатых парня в странных кафтанах слишком бы привлекали внимание. Пожалуй, кое-кто и принял бы их за поляков, каких в здешних краях бывало немало, опять же – по случаю войны в Курляндию пришли беженцы, но человек, водящий с поляками знакомство, уж не ошибся бы.
Ивашку разбудили петухи. Видимо, за рощицей была усадьба. Небо посветлело настолько, что уже можно было собираться в дорогу. Петруха никак не мог проснуться, и Ивашка решил не трогать его, пока не будет съедена горбушка серого хлеба, присыпанная серой же солью. А вот воды, чтобы запить, у него не было.
Ивашка, городской житель, не так уж часто ночевал в лесу, укрывшись епанчой. Под забором, в лопухах – бывало раньше по пьяному делу. Но, попав в Посольский приказ, он себе таких шалостей уже не позволял. Утренний лес с птичьей перекличкой был для него дивом дивным, а кустик земляники перед самым носом – радостью несказанной. Однако не только птицы перекликались – Ивашка уловил далекие голоса. Кто-то шастал по лесу, и Ивашка сперва заподозрил охотников, потом сообразил – охотники не орут, а дуют в рожки. Он недавно сопровождал Шумилова, который в свите боярина Тюфякина поехал на герцогскую охоту. Боярин сперва был рад – будет чем похвалиться в Москве, с самим герцогом охотился. Но день в седле, дело обычное для молодых курляндских баронов, дался ему с таким трудом, что еле довезли страдальца до шатра. Шумилов по этому поводу высказался среди своих:
– Дал Бог честь, так сумей ее снесть.
И даже не улыбнулся, чтобы подчеркнуть собственное ехидство.
Завтракал Ивашка, закутавшись в епанчу, так что одна рожа и рука с горбушкой торчали. Прислушиваясь к голосам, он вертел головой, как птица, и вдруг понял – это действительно охота, потому что сквозь кусты пробирается какой-то крупный зверь; статочно, кабан. И зверюга уже совсем близко.
Пистоли были в седельных ольстрах, а бахматы, не расседланные, лишь с ослабленными подпругами, паслись шагах в десяти от Ивашки. Он сам не понял, как, выпутавшись из тяжелой епанчи, мгновенно оказался у своего коня.
Держа двумя руками пистоль, Ивашка вглядывался в лес и слушал шорох. Одновременно он вспоминал, что рассказывали бывалые охотники про медвежью охоту: не бойся зверя, когда он на задних лапах, бойся, когда несется к тебе на всех четырех. Однако – водятся ли в этой части Курляндии медведи? Насчет кабанов Ивашка знал точно – имеются, и лось может выйти из чащобы, и волки наверняка где-то тут бродят…
Когда за листвой появилось что-то черное, у Ивашки хватило мужества не стрелять сразу.
Споткнувшись о корень, из кустов выпала черная фигура – явно человеческая.
– Монах? – сам себя спросил изумленный Ивашка. Кто бы еще мог слоняться по лесу в долгополой одежде?
Фигура приподнялась на локте, и он увидел безбородое лицо.
– Баба?!
– Спасите меня… – по-немецки прошептала женщина.
– Ты кто такова? – по-немецки же спросил Ивашка.
– Я монахиня ордена бегинок… За мной гонятся, хотят меня убить…
– За что?
– Они думают, что я убила человека. Ради Христа – спасите!
Отказать Ивашка не мог.
– Они далеко?
– Скоро будут здесь. Они – верхом, их шесть человек.
Думал Ивашка недолго.
– Ложитесь сюда, – велел он. И, накрыв женщину епанчой, сам сел ей на ноги.
Минуты не прошло, как на опушку выехал всадник – седой, всклокоченный, в тусклом железном шлеме и рыжем кожаном камзоле, который был чуть ли не под мышками опоясан широким красным шарфом.
– Вы кто такие? – спросил он Ивашку и проснувшегося Петруху.
– Мы московиты. Исполняли поручение нашего господина… – и Ивашка назвал князя Тюфякина.
– Поручение?
– Да, письмо его высочеству везли, теперь возвращаемся.
– Женщину не видели?
– Женщину, в лесу? Петер, ты женщину тут не видел? – спросил Ивашка Петруху.
– Только во сне, – отвечал Петруха.
– Точно ли не видели?
– Как Бог свят! – Петруха широко перекрестился.
– Увидите – постарайтесь задержать и доставить в Гольдинген, будет награда. Сразу ведите в замок. Она – преступница, мужчину убила. Ганс, тут ее нет! – вдруг заорал всадник. – Она может уйти вдоль реки, скачи к берегу!
Он развернул коня, и тот тяжело поскакал прочь от опушки.
– Баба у него сбежала? – спросил не совсем проснувшийся Петруха. – Ну и поделом дураку – мечется по лесу, спать не дает…
Ивашка похлопал по епанче – там, где, по его мнению, было плечо женщины.
– Вылезайте, сударыня, – сказал он и встал.
– Что?.. – Петруха вытаращил глазищи на монахиню. – Так она тут была? Ну и сволочь же ты, Ивашка! Я ж поручился, что ее тут нет!
– Вольно тебе было ручаться! Кто тебе велел?!
Началась обычная перебранка на чистом русском языке.
– Ты как знаешь, а я ее в замок отвезу! – наконец заявил Петруха. – Еще нам преступных баб недоставало!
– Она Христа ради просила помочь, ирод! Христа ради! Это что – совсем для тебя пустое слово?
Монахиня, решив, что ее спаситель будет еще долго браниться, стала потихоньку отступать к лесу.
– Куда?! Стой!
Петруха, вскочив, кинулся за ней и поймал за руку, да так дернул – монахиня упала на колени.
– Ради Бога, отпустите меня! – взмолилась она. – Или поезжайте со мной! Я ничего дурного не сделала, я могу это доказать! У меня есть свидетель!
– Какой такой свидетель? – сердито спросил Петруха.
– Его высочество герцог Якоб. Я должна его найти! Он мне поможет выпутаться из этой страшной истории!
– Врет, – по-русски заметил Петруха и опять перешел на немецкий: – Вы врете, сударыня.
– Клянусь вам, это правда. Если вы поможете мне встретиться с герцогом – сами поймете.
– Врет, – повторил Петруха. – Возьмем ее с собой и довезем до замка.
– Нет, – ответил Ивашка. – Послушай, я дело говорю. Или она кого-то там убила, или не убила. Если убила – то правда очень скоро вылезет на свет божий. Если не убила, а мы ее замковой страже отдадим…
– То что?
– А то, что герцог вернется в Гольдинген, во всем разберется, и если она никого не убивала, так мы же еще окажемся виноваты. А нас для того сюда посылали, чтобы мы с герцогом ссорились?
– Врет она про герцога. Врет, чтобы мы ее отпустили.
– А мы не отпустим. Мы ей свяжем руки и повезем с собой. Все растолкуем Шумилову, он что-нибудь придумает. Подержим ее взаперти, пока герцог не вернется. И тогда мы на коне! Если она убийца – так мы убийцу изловили. А если невинна – так мы ее уберегли. Понял, исчадище?
– Ни черта не понял!
– Ну и дурак!
Ивашка, служа в Посольском приказе, на всякие выкрутасы насмотрелся. Вот и понял, что с бабой, да еще монашкой, которая считает свидетелем своей невиновности самого герцога, держи ухо востро. Поэтому он в конце концов сдержался, перестал отвечать на Петрухину ругань и задумался, глядя на монахиню.
– Отпустите меня, – поймав его взгляд, попросила она.
– Да врет же, как ты того не видишь! – выпалил Петруха. – Еще неизвестно, точно ли монашка! Нацепить черный подрясник – невелика наука! Может, самого подлого рода?!
– А чтоб тебе! Я ж ее признал! Помнишь, когда нас в Либаву посылали? Помнишь, в порту? Ну? Когда на берег высадили Палфейна с мартышками? Он же не один был! При нем был тот молодец, граф, и еще люди, и две монашки! Так это она и была, ее граф из Голландии привез! Она не простого рода! Граф перед ней прямо стелился!
– Так это Палфейна нужно спрашивать… – проворчал Петруха. – Вот по твоей милости, чтоб ты сдох, в такое влипли…
– Может, она графу тому – родня? – предположил Ивашка.
– Отпустите меня, – попросила монахиня. – Я дойду до Виндавы, отыщу его высочество. Герцог собирался пробыть там неделю, а ему нужно срочно вернуться в Гольдинген!
– Вас ищут, сударыня, – напомнил Ивашка. – Вас ищут на виндавской и на пильтенской дороге. Вы же сами сказали – вас хотят убить! Так поймают и убьют! А вот в Гольдингене, откуда вы убежали, вас искать не будут.
И он перешел на русский.
– Петруха, если мы эту бабу выручим и у себя спрячем, так, может, еще от герцога милость какая будет? Может, Шумилов это как-то в дело пустит? Говорю тебе, баба не простая! А Шумилову нужно как-то перед герцогом выслужиться, чтобы совсем его на нашу сторону переманить. Вроде внятно толкую?
– Внятно… Слушай, а давай пошлем ее к монаху на хрен! Хочет она сама пробираться в Виндаву – скатертью дорога! Не наша печаль!
В сущности, это было разумным предложением. Но склока между Ивашкой и Петрухой уже достигла той степени, что, кабы Петруха сказал, что трава зеленая, Ивашка сразу бы возразил:
– Врешь, красная!
Поэтому Ивашка подбоченился и заявил:
– Повезем ее к Шумилову! И только пикни! Я в Посольском приказе служу, а ты кто?!
Читать бесплатно другие книги:
