Карфаген должен быть разрушен Немировский Александр

Вода Оронта

Деметрий еще отдыхал после продолжавшегося до рассвета пира, когда в спальню вступили двое носильщиков с плотно закрытым серебряным пифосом. За ними на цыпочках крался Диодор. Обойдя комнату, он показал, где поставить пифос, и дал знак носильщикам удалиться.

Предосторожности эти были излишни: Деметрий спал сном Диониса, который, если верить острословам, даруется лишь тем, кто воздает должное изобретенному этим богом напитку.

Царедворец раздосадованно махнул рукой и, отойдя от ложа, на котором раскинулся Деметрий, опустился в кресло, окруженное винными амфорами.

«Значит, купцы не обманули», — с горечью подумал Диодор. Более года он не видел своего воспитанника и знал о нем лишь то немногое, что могли ему сообщить сирийские виноторговцы. По их словам, Деметрий все свое время отдает охоте и попойкам. «Наследственная страсть», — подумал Диодор, вспомнив, как он не раз поддерживал еле державшегося на ногах Селевка. А его брат Антиох плясал на пиру голым, не постеснявшись ромейских послов.

Диодор сокрушенно взглянул на Деметрия:

— Я привез тебе добрую весть. Но для успеха нужна трезвая голова.

— А-а-а, — простонал царевич во сне и резко повернулся.

Глаза его были красны, как у иберийского кролика.

— Это ты, Диодор, — наконец проговорил юноша. — Во сне за мной гнался лев.

— Лев снится к короне! — промямлил царедворец.

Деметрий в отчаянии махнул рукой. Но глаза его оживились, когда он увидел пифос.

— Бьюсь об заклад, что это лаодикейское, — произнес он, дотянувшись до сосуда пальцами.

— Вода! — торжественно воскликнул Диодор.

— Да ты спятил, старик! Везти из Сирии воду!

— Но это светлая вода Оронта, священной реки. Ты столько лет жил на чужбине, что забыл вкус воды твоей родины. Ромеи лишили тебя всего. Твоя царственная сестра Лаодика посылает тебе пока только воду, но вскоре, я уверен, ты получишь и землю вместе с короной твоего отца.

— Как это понимать?

— Двумя словами не обойтись! — проговорил Диодор, устраиваясь поудобнее. — Ромеям откуда-то стало известно, что в Сирии имеются военные корабли и боевые слоны, которых запрещено иметь согласно мирному договору с Римом, подписанному твоим дедом Антиохом Великим.

— Откуда-то, — хмыкнул Деметрий, — ты же сам, наверное, и сообщил.

Диодор, словно не поняв намека, продолжал:

— Сенат обязал послов проследить за уничтожением незаконно построенных кораблей, слонов и…

— Знаю! — перебил Деметрий, натягивая хитон. — Послами были отправлены Сульпиций Гал и Гней Октавий.

— Но возвращается один Сульпиций! — В голосе Диодора звучало ликование. — Октавия растерзала чернь в Апамее, когда он пытался уничтожить слонов. Теперь Лисию и Антиоху-мальчику несдобровать! Возвратится Сульпиций Гал. В сенате начнется разбирательство. И те сенаторы, которые в прошлый раз тебя поддерживали, возьмут верх. Надо бы тебе в сенате вновь о своих правах заявить. Речь я уже написал.

— Опять речь! — выкрикнул Деметрий. — Рим речам не верит. Встретил я тут одного изгнанника, ахейца. Человек он серьезный и деятельный. Пойди с ним потолкуй. Только смотри, ничего лишнего обо мне не наболтай.

Диодор встал и поклонился.

Вести

Исомах был в черном гиматии. По его одежде и выражению лица Полибий понял, что произошло неотвратимое.

— Телекл очень страдал? — спросил Полибий после долгого молчания.

— Угас, как светильник. Без стонов и жалоб.

— Когда умирает друг, уходит часть тебя. Конечно, Исомах, ты сделал все, что мог. Знаешь, я принес тебе весть.

Исомах взволнованно взглянул на Полибия:

— Мне бы только знать, что мой мальчик жив.

— Этого мало: твой Андриск получил свободу.

— Откуда тебе это известно? — воскликнул Исомах.

— Я даже видел твоего Андриска и с ним разговаривал. Но о том, что он Андриск, я узнал позднее, от такого же, как он, вольноотпущенника. Сейчас Андриск разъезжает по Италии. Осенью, вернувшись в Кумы, он сможет тебя найти.

— О боги! Дожить бы до осени!.. — простонал Исомах. — Мой мальчик на свободе. Ты мне принес благую весть, а я тебе — дурную. Но ты еще всего не знаешь. На следующий день после похорон Телекла бежал Александр…

Исомах подошел к стене и поднял прислоненную к ней доску.

— Персей и Андромеда! — воскликнул Полибий, вглядываясь в резьбу на дереве. — Хорошо, что ты догадался это захватить. Но как изменилось с тех пор лицо девушки! Она вся — ожидание. Как прекрасны ее протянутые руки!

— Эта картина была последней радостью твоего друга. Он все время наблюдал за работой Александра. За день до смерти Телекл знаком попросил, чтобы ему дали взглянуть на нее еще раз.

«Из нашего горя что-нибудь да родится!» — вспомнил Полибий, и глаза его увлажнились.

— О бегстве Александра, — сказал Полибий, — я узнал от Андриска.

— Мой мальчик был в Альбе Фуцинской?! — воскликнул Исомах.

— Нет. Он похож на Александра, как две капли молока. Из рассказа о том, как его чуть не задержали стражники, приняв за кого-то другого, я понял, что Александр бежал.

— Похож на царевича, — пробормотал Исомах. — Разве такое бывает?

Внезапно он шлепнул себя ладонью по лбу:

— Совсем забыл. Тебе письмо.

Через несколько мгновений в руках у Полибия был квадратик папируса.

— Последнее письмо пришло от Телекла, — проговорил Полибий с горечью в голосе. — Кто же мне пишет теперь?

Почерк был незнакомым, а письмо лаконичным: «Не смог с тобою проститься. Больше нет сил жить в Риме. Может быть, найду счастье в Афинах. Твой Теренций».

Полибий, разгладив клочок папируса на ладони, проговорил с горькой усмешкой:

— Еще один беглец!

— Это ты про карфагенянина? — поинтересовался Исомах.

Полибий утвердительно кивнул головой.

— Виду него был растрепанный, — сказал Исомах. — Словно бы кто его обидел. Очень он сожалел, что тебя не застал. И еще двое приходили. Спрашивали, когда соберется кружок Сципиона.

— Кружок Сципиона, — повторил Полибий. — Вот и название уже нам придумали. Что ж, будем ждать гостей в следующие нундины[63].

Исомах покачал головой:

— Не явятся. У них еще траур не кончился.

— Какой траур? — удивился Полибий.

— Умер Эмилий Павел. Боги его наказали за то, что он с нашим народом так поступил. Есть все же справедливость!

— Конечно, есть, — подтвердил Полибий, не желая поддерживать разговор на больную для него тему.

— Вот и Андриск отыскался, — продолжал Исомах, — разве это не знак божественной справедливости? Ведь я Авла и Гая как родных полюбил, хотя их отец поработил мой народ. Перед самой смертью Телекл обнял меня и сказал: «Найдется твой сын, Исомах! И будет у тебя все хорошо…»

Полибий, наклонив голову, думал о своем. За три года изгнания он осознал необходимость творчества. Исчезли одолевавшие его сомнения. Да, он создаст историю круга земель и покажет, что возвысило Рим над другими государствами и народами, изучит особенности ромейского государственного устройства и военной организации, непонимание которых эллинами было источником стольких трагедий. Вопреки Катону и другим ромеям старого закала, с презрением относящимся ко всему чужеземному, он возвысит тех, кто чувствует себя эллином, покажет, что без эллинской науки и мудрости город на Тибре никогда не станет тем, для чего он предназначен самой судьбой, — центром круга земель. И если этот труд получится таким, как он задуман, то беда, постигшая его Ахайю, будет воспринята в веках как благодеяние судьбы.

Кружок Сципиона

Полибий обвел взглядом стол и возлежащих за ним гостей. Место Теренция занимал незнакомый юноша с пышной шевелюрой.

— Ты уже знаешь? — спросил Публий.

— Да, — отозвался Полибий. — Он заходил в мое отсутствие и оставил записку на клочке папируса. Я понял, что он выбрал Афины.

— Но ведь и в Афинах он останется чужестранцем, — произнес Публий с обидой в голосе.

— Чужестранец в Афинах не то, что чужестранец в Риме, — заметил Полибий. — Там нет различия в одеждах, и знание языка уже делает эллином.

— К тому же, — заметил Лелий, — Элладу он выбрал для себя сам, в Италию же попал не по своей воле.

— Да-да! — подхватил Полибий. — Отсутствие свободного выбора — это тяжесть невидимых цепей. Не каждый в силах вынести ее. К тому же Теренций сетовал, что в Риме у него нет зрителя.

— Не было, — согласился Публий, — но видел бы ты, с каким успехом прошло представление его «Братьев» после похорон моего отца, да будут милостивы к нему маны.

— О каких «Братьях» ты говоришь? — спросил Полибий. — Я не знаю такой комедии.

— Он ее принес перед отъездом, когда меня не было дома, и оставил без всякой записки, — пояснил Публий.

— Что творилось в театре! — вставил Лелий. — Люди ревели от восторга.

— А о чем эта пьеса? — спросил Полибий.

— Коротко говоря, — произнес Публий, — о пользе воспитания, соединенного с уважением к личности, и о вреде грубого насилия, превращающего воспитанника в тупого истукана. Да нет, — добавил он, — лучше послушать монолог Микиона, добившегося мягкими и разумными мерами того, чего не удалось достичь наказаниями и суровостью:

— Великолепно! — воскликнул Полибий. — Какой удар по тем, кто слепо следует обычаям предков и отвергает эллинскую образованность!

— И Теренций попал в цель! — засмеялся Лелий. — Катон неистовствовал, и не будь «Братья» включены в поминальные игры в честь нашего Эмилия Павла, он бы добился, чтобы комедия не увидела света.

— Да… — вздохнул Публий. — Мой отец был истинным поборником нового воспитания. Не случайно он забрал в Рим библиотеку Персея. Мне не забыть, как после охоты в Македонии он провез меня по всей Элладе, показал Афины и Олимпию. Если бы ты знал, Полибий, как он радовался, что ты пишешь историю…

Открылась дверь, и в таблин вступил пожилой человек в тоге сенатора, слегка сутулый, с волевыми чертами лица. За ним шел высокий мужчина с живыми черными глазами.

Выскочив из-за стола, Публий бросился к вошедшему:

— Дядюшка! Пакувий! Как хорошо, что ты пришел! Вот ваши места. Полибий, познакомься. Вот Сципион Назика и Пакувий.

Полибий встал и обменялся с вошедшими рукопожатием.

— Мы не опоздали? — поинтересовался Назика, обратив на Публия вопрошающий взгляд. — Чтение еще не началось?

— Что ты имеешь в виду? — удивился Публий.

— Историю Полибия, — отвечал старец.

Полибий вопрошающе взглянул на Публия, и юноша, несколько смутившись, улыбнулся:

— Откуда ты взял, что Полибий будет ее читать?

— Друзья! — сказал Пакувий. — Это я ввел патрона в заблуждение. Я слышал, что Полибий вернулся в Рим после долгого отсутствия, и подумал: «Ведь не с пустыми же руками?»

— Да, не с пустыми, — согласился Полибий. — Много встреч, мыслей, набросков. Несколько глав о Ганнибале, сейчас я принесу их.

Полибий читал тихо, не повышая и не понижая голоса. Лишь дрожащие пальцы и румянец выдавали его волнение. И как не волноваться, когда он, гиппарх Ахайи, впервые выступает в роли историка, причем историка Рима! Полибий ощущал, с каким вниманием его слушают, и это воодушевляло. «Кажется, получилось», — думал он, переносясь вместе со слушателями в страшные для Рима дни, когда со снежных вершин Альп, подобно лавине, скатился Ганнибал.

Вот и последняя фраза. Полибий отложил зашелестевший свиток. Наступила тишина. Слушатели переживали поражение Гая Фламиния.

Первым к Полибию бросился Публий. Обнимая его, он кричал:

— Мы этого ждали! Мы все этого ждали, Полибий!

— Прекрасно! — воскликнул Лелий. — Ганнибал и Фламиний как живые!

— А как дан переход Ганнибала через болота! — вставил Пакувий. — Словно сам вытягиваешь ноги из трясины!

— Если так изображен Ганнибал, представляю, каким у тебя будет Сципион, его победитель! — заключил Назика.

— Благодарю вас, друзья! — с чувством проговорил Полибий. — Сегодня я не собирался вам читать, но теперь рад, что так получилось. Ваше одобрение для меня все равно что попутный ветер для морехода. Теперь, надеюсь, моя работа пойдет быстрее, и я смогу показать вам через год первые две книги.

Оплошность

На третий день сентябрьских календ сенат опять вернулся к судьбе ахейских изгнанников. После того как посол Ахейского союза Диэй был выслушан с явным одобрением, ему предложили удалиться из курии и ждать решения. Претор Авл Постумий, руководивший заседанием, предоставил слово Сципиону Назике.

— Отцы-сенаторы, — начал Назика, — вопрос, поставленный на обсуждение, ясен, и можно лишь удивиться тому, что мы им занимаемся уже второй раз. Решение о высылке в Италию тысячи ахейцев было принято нами в то время, когда существовала опасность объединения Ахайи с Македонией. После того как Персей был разбит и Македония перестала существовать, нам нет смысла удерживать ахейцев. Поэтому я предлагаю немедленно отпустить домой граждан государства, с которым мы никогда не находились в состоянии войны.

Затем выступил Элий Пет:

— Я согласен с Назикой, что задержанных ахейцев следует отпустить. Но надо ли отпускать немедленно?

Несколько дней назад мне стало известно, что возобновилась вражда между ахейцами и Спартой, которая стремится выйти из союза городов Ахайи. Разумеется, это обстоятельство не имеет отношения к ахейским изгнанникам. Но если мы отпустим их немедленно, это будет воспринято как наша слабость. И я думаю, надо отложить освобождение ахейцев на несколько месяцев, дабы мы могли убедиться, что Ахейский союз не применит к Спарте силу.

— Слово имеет Марк Порций Катон, — объявил председательствующий.

— Я знаю, — начал Катон резко, — что многие жалеют ахейцев и считают их удержание беззаконием. Но решение, принятое сенатом, — закон, а отменять законы не в наших обычаях. Поэтому пусть себе ахейцы живут там, где мы их поселили, а ахейские послы не морочат нам голову.

— Итак, — заключил Постумий, — выступили три оратора. Двое из них высказались за то, чтобы ахейцев отпустить, один — чтобы оставить. Кто желает отпустить ахейцев — переходите направо, кто не желает — налево.

Сразу же стало ясно, что за освобождение ахейцев голосовала почти половина сената. Но за удержание — все же на несколько человек больше.

— Постумий! — выкрикнул Назика. — Почему Элий Пет среди тех, кто за удержание? Ведь он меня поддерживал!

— Но я был против немедленного освобождения! — крикнул Элий. — А голосовалось всего два предложения.

— И мы тоже, как Элий, против немедленного освобождения, — раздались голоса из левой части зала.

— Что же ты наделал! — возмущенно кричал Назика. — Если бы голосовалось три предложения, ахейцы были бы освобождены.

— Как бы то ни было, — проговорил Катон, — голосование состоялось. Какой у нас следующий вопрос?

В тот же день ахейский посол Диэй встретился с Полибием.

— Я уже знаю, — начал первым Полибий, — Постумий совершил оплошность. В следующий раз…

— О чем ты?! — перебил Диэй. — Следующего раза не будет! Ромеи понимают только язык силы.

— Но разве мы в состоянии воевать с Римом? — проговорил Полибий.

— Сейчас нет. Ахайя обезглавлена. Но поколение, к которому принадлежим и я, и Критолай…

— Несчастный Критолай! — вставил Полибий.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Скончался его отец, мой друг Телекл.

— Мы, сыновья тех, кого угнали ромеи, — воскликнул Диэй взволнованно и словно не слыша печальной новости, — сыты по горло уговорами, переговорами, обещаниями. Мы никогда не простим тем, кто стоял во главе Ахейского союза, их слабость и уступчивость. Чего вы достигли, не оказав помощи Персею? Стали не рабами, а заложниками? Заложниками чего, позволь тебя спросить, Полибий? Нашей покорности, нашего позора?!

Диодор

Отказ сената удовлетворить просьбу ахейских послов был воспринят Полибием как удар. Занятый своей историей, он не чувствовал потребности покидать Италию. Но решение сената показало, что он ошибочно оценил политическую ситуацию и не разглядел подводных камней на пути ахейского корабля. «Телекл был прав, когда сомневался в возможности нашего возвращения, — думал он. — Сенаторы вовсе не так умны, как мне казалось. Ведь они восстанавливают против Рима его друзей и укрепляют силы его недругов. Диэй говорит, что Критолай способен на все. Значит, он, потакая черни, пойдет на конфискацию земель порядочных и достойных людей, даст свободу рабам. Начнется хаос».

Растущую тревогу Полибий хотел заглушить работой. Но теперь это был не тот творческий порыв, на волнах которого возник рассказ о походе Ганнибала в Италию. Продолжая заниматься историей, Полибий и себя чувствовал беглецом, но только беглецом в прошлое.

Раздумья Полибия были прерваны. Открылась дверь, и в комнату заглянул Исомах.

— Явился какой-то эллин. Я вижу его впервые.

— Впусти!

Седобородый человек поклонился Полибию. Полибий, не вставая, показал ему на стол, где лежал книжный каталог.

— Присаживайся. Здесь ты отыщешь нужную тебе книгу.

— Я по поручению Деметрия, — проговорил незнакомец.

— Как твое имя?»— спросил Полибий.

— Диодор. Я из Сирии. Обогнал посольское судно. В Апамее разъяренной толпой убит Гней Октавий. Военные корабли сожжены, а слонов ромеям уничтожить не удалось. Мне кажется, сейчас самое время для обращения в сенат с просьбой о пересмотре прежнего решения. А как считаешь ты?

— Не надо дважды спотыкаться об один и тот же камень, — произнес Полибий вполголоса. — Это любимая поговорка моего покойного друга. Поверь мне! Деметрия из Рима не выпустят, даже если в Сирии убили обоих послов и потопили посольское судно.

— Что же делать?

— Бежать, и как можно скорее. Твои соотечественники встретят Деметрия с ликованием — ведь он жертва ромеев.

— Я в этом не сомневаюсь. Но ведь царей утверждает Рим. Деметрия вернут силой.

— Нет! — успокоил Полибий. — До этого не дойдет. Многие в сенате даже обрадуются, узнав, что не надо отменять сенатское постановление и все решилось само собой. Необходимо лишь подумать, как бежать.

— Хорошо, мы подумаем, — отозвался Диодор.

— И я тоже. Давай встретимся через нундины в полдень у водяных часов.

— В Риме есть водяные часы?

— Появились, пока ты был в Сирии. Их соорудил Сципион Назика в пику своему недругу Катону.

— Но ведь Катон всемогущ, — вставил Диодор.

— Не во всем. А часы он обходит за милю, поэтому мы там и встретимся.

Менилл

Обещав Диодору подумать, Полибий знал, что вскоре в Рим должен прибыть кариец Менилл, добившийся высокого положения при египетском дворе. В бытность свою гиппархом Полибий принимал Менилла в Коринфе, а потом и сам пользовался его гостеприимством в Александрии.

Каждый день Полибий приходил на грекостазис, пытаясь отыскать в толпе послов знакомое ему лицо. Наконец его терпение было вознаграждено.

— Менилл! — крикнул он.

Менилл обернулся, несколько мгновений стоял неподвижно, а затем кинулся к Полибию в объятия.

— Полибий! Тебя ли я вижу! — радостно повторял он. — Все эти годы я думал о тебе! Несчастье, постигшее Ахайю, известно всему миру. Но как ты нашел меня?

— Я тебя ждал, — отозвался Полибий. — Мне было известно, что ты служишь египетскому царю, но я не знаю, какому из двух Птолемеев.

— Разумеется, старшему! Младшему может служить лишь такой же негодяй, как он сам. Мой Филометор, человек мягкий, вместо того чтобы прогнать брата, которого ненавидит весь Египет, согласился, по совету ромейских послов, на раздел царства. Он великодушно выделил ему Ливию и Киренаику, и Эвергет поклялся перед богами больше не чинить козней, но не прошло и двух лет, как заявил, что его обделили, и требует теперь Кипр.

— А как ромеи?

— Поддерживают Эвергета. Между Римом и Александрией бесконечно курсируют послы. Наконец Филометор послал и меня.

— Ты ничего не добьешься. Ромеи всегда поддерживают слабых, чтобы ослабить сильного.

И вот старые друзья шагают по городу. Ветер обдувает их разгоряченные лица, донося запах дыма. Пред глазами Менилла разворачиваются сцены прощания в Мегалополе. Суровое молчание Ликерты и сплетенные пальцы его рук. Корабль, набитый ссыльными. Набережная в Остии. Первая неудача в сенате. Альба Фуцинская и встреча с Телеклом. Весть о его смерти.

— Ромеи хуже пиратов, — сочувственно произнес Менилл, выслушав друга. — От тех можно отделаться выкупом. Как же тебе помочь? Хочешь, я увезу тебя в Египет?

— А что скажут другие изгнанники? «Вместо того чтобы хлопотать о нас в Риме, спасся сам!» У меня есть другая просьба. Надо помочь бегству сирийского царевича Деметрия. Может быть, когда-нибудь это нам поможет.

— Но ведь Деметрий — сирийский грек, — сказал Менилл нерешительно.

— Ты думаешь, что, став царем, он придет по стопам своего дядюшки Антиоха, едва не захватившего Александрию?

— И не только. Меня не раз отправляли послом в Антиохию. Я встречался с Антиохом и Лисием. Они не выполнили ни одного из своих обещаний.

— Но они не были ничем обязаны лично ни тебе, ни твоему Птолемею. К тому же Лисий — известный лгун. Диодор же, воспитатель Деметрия, производит приятное впечатление. Ведь недаром говорят: «Каков советчик, таков и царь!»

— Я готов, друг мой! — тотчас же отозвался Менилл. — Мне доставит это к тому же истинное наслаждение. Хоть раз провести ромеев! Как только кончатся переговоры, я возьму Деметрия на корабль, даже если, узнав об этом, мой повелитель прогонит меня прочь.

— Надо остерегаться! — перебил Полибий. — Будет беда, если ромеи догадаются, с чьей помощью бежал Деметрий. В Остии много других судов. Кстати, с Деметрием придется прихватить его наставника Диодора.

— Это я беру на себя! — воскликнул Менилл. — Завтра же отправляюсь в Остию.

У водяных часов

Полибий сидел на горячем от солнца камне, прислушиваясь к падению воды. «Время течет и в Риме по нашим эллинским часам»[64], — с удовлетворением думал он. — Консул Эмилий Павел привез эллинские книги для своих сыновей. Теперь ими зачитывается едва ли не весь сенат. Консул Сульпиций Гал по ночам изучает звезды. А сколько бородатых эллинов разгуливают со своими питомцами в претекстах[65]?! В варварский говор вплетается журчанье эллинской речи. И никакому Катону этого не остановить!»

Появление Диодора прервало поток мыслей. Полибий встал, приветствуя сирийца движением руки.

Ответив поклоном, Диодор начал вполголоса:

— Поразмыслив, мы решили воспользоваться твоим советом.

— А я могу вас обрадовать, — сказал Полибий, приблизившись к сирийцу. — Обстоятельства складываются чрезвычайно благоприятно. Мой друг отправился в Остию договориться с корабельщиками, и вот оказалось, что там стоит едва ли не под парусами карфагенская триера, держащая курс к побережью Сирии.

— Как же она оказалась в Остии? — удивился Диодор.

— Думаю, вам надо принести жертву Посейдону, — улыбнулся Полибий. — Он наслал бурю на корабль, везущий в Тир[66] священные дары, и не потопил его, а только отнес к Италии. Потребовалась месячная починка. На корабле нет пассажиров. Это очень важно для безопасности. Глава священного посольства Гасдрубал согласился взять египетских послов, за которых вас выдали, до Тира. А оттуда — день до Лаодикеи.

— Полдня! — поправил Диодор.

— Еще лучше.

— Мы готовы в путь хоть сегодня, — добавил Диодор.

— Торопливость излишняя, — возразил Полибий. — Скажи лучше, много ли у вас рабов?

— Семеро, — ответил сириец. — Но если их нельзя захватить с собой, мы их бросим или подарим. И разумеется, прикажем им молчать.

Полибий расхохотался:

— Сразу видно, что ты не знаешь ромейской присказки: «Сколько рабов, столько врагов». Не успеете вы отойти и на милю, как кто-нибудь из невольников помчится к претору с доносом. Занимаясь историей, я узнал, что почти все неудавшиеся побеги или заговоры выданы рабами.

— Но наши рабы преданы Деметрию, — перебил Диодор. — Он добр и никогда их не наказывает.

— Даже если раб предан господину, он выдаст тайну под пыткой. Ты же знаешь, что допросы рабов в Риме производятся только под пыткой, — возразил Полибий. — И вообще о наших планах не должен знать никто, кроме тебя и царевича. Но и в ваших разговорах мое имя не должно упоминаться. Пусть я буду для вас «врачом». Обо мне можно говорить лишь так: «врач сказал», «врач советует», «пойду к врачу».

— А что же делать с рабами? — растерянно проговорил Диодор.