Карфаген должен быть разрушен Немировский Александр

Свиток из посоха

Ранним утром в той гавани Коринфа, которую называют восточной, причалило небольшое суденышко. Тут же набежали рыботорговцы, торопясь скупить ночной улов. Но высокий костистый старик в одежде рыбака отмахивался от них, как от надоевших мух.

— Нет у меня ничего. Морская лиса порвала сеть.

Убедившись, что старик ничего не привез, перекупщики разбежались. Он же поправил на голове петас[105] и зашагал, постукивая по камням массивным посохом. Иногда он останавливался, осматривая наиболее красивые здания, из чего можно было заключить, что в Коринфе он впервые.

У одного из уличных колодцев старик подошел к девушке, набиравшей воду, и попросил напиться. Прежде чем взять кувшин, он зажал свой посох между коленями. Отдавая кувшин, он достал из пришивного кармана чистую тряпочку, вытер губы и поблагодарил изысканным поклоном.

«Странный старик, — подумала девушка, глядя ему вслед. — Одет, как рыбак, а кланяется, как знатный».

На агоре старик подошел к рыночному служителю и спросил, как отыскать стратега Критолая.

— Пойдешь по той улице и на правой стороне увидишь дом с высокой черепичной кровлей, — объяснил тот. — Там всегда много народу толкается.

Пройдя менее стадия[106], старик остановился у одноэтажного дома, выделявшегося среди соседних своей кровлей. У его дверей толпились люди — судя по одежде, ремесленники.

Долговязый юноша с нездоровым цветом лица и впалыми щеками объяснял своему соседу:

— Да откуда мне денег взять? Богачи разбежались. Мои статуэтки никто не берет. А он мне расписку сует — «Отдавай!»

— Вот бы собрать все эти расписки и сжечь! — отозвался сосед. — А то ведь закон есть, а они не унимаются.

Из дальнейшей беседы старик понял, что Критолай, избранный первым стратегом, провел через синод закон об отсрочке платежей и эти люди пришли жаловаться на ростовщиков, не желающих считаться с законом.

Внезапно открылась дверь, и на пороге показался человек лет тридцати, с красивым энергичным лицом.

— Друзья! — обратился он к собравшимся. — Простите, что заставил вас ждать. Вчера мы обсуждали государственные дела до петухов…

И тут старик протиснулся вперед.

— Стратег! — проговорил он. — Я прибыл издалека. И у меня к тебе дело чрезвычайной важности.

Стратег пропустил старика и закрыл за ним дверь.

Старик поднял свой посох на высоту груди и дернул его за оба конца. В его руках остались две короткие палки, а на пол, шелестя, упал свиток.

И вот они сидят рядом — стратег Ахайи и посол Филиппа.

— Удивительно, как тебе удалось к нам пробраться, — начал Критолай первым. — Ромейские волки рыщут везде.

— Волки не ходят по морю! — отозвался Николай.

— Твой корабль в гавани? — спросил Критолай.

— У нас нет кораблей, — ответил посол. — Военные суда уничтожены ромеями еще при отце нашего государя, Персее. А владельцы торговых кораблей увели их, как только народ призвал Филиппа на царство. В гавани стоит моя лодочка.

— С тех пор как меня избрали стратегом, наша гавань почти пуста, — грустно проговорил Критолай.

— Верно ли, — продолжал македонец, — что Ахейский союз объявил войну Спарте?

— Да, — ответил Критолай. — И поэтому ромеи объявили нам войну. Но пока у нас нет настоящего войска. Богачи, служившие в пехоте и коннице, разбежались. Мы заменили их ремесленниками. Их надо еще обучить.

— Нам известно, — проговорил Николай, понизив голос, — что на корабли посажено два легиона под командой Метелла. Ромеи двинут их против нас, а потом против вас. Сумеете ли вы ударить ромеям в спину, когда мы встретим их грудью?

Эхо

Еще вчера дворец на острове жил, подчиняясь вековому церемониалу. Каждый из царских родственников, главных друзей, стражников, поваров, цирюльников, актеров, палачей, слуг, евнухов гарема и его обитательниц был занят своим делом или узаконенным бездельем. Все были на своих местах, стояли, ходили, бегали, ожидали, прислушивались, передавали распоряжения, открывали и закрывали двери, накрывали столы, смотрели в бронзовые зеркала, визжали под ударами бичей, падали на колени, ползли по ковру к трону. Сегодня же, сразу после известия об исходе битвы близ Апамеи, дворец обезлюдел.

Деметрий бежал по бесконечным коридорам, метался по залам, отражаемый бесконечными зеркалами, распахивал бесконечные двери. Никого.

— Есть ли кто-нибудь? — кричал он.

— …нибудь… — отзывалось эхо, особенно гулкое в пустых залах.

Все эти люди и людишки, так гордившиеся его расположением, добивавшиеся его дружбы, унижавшиеся, чтобы попасть во дворец или пристроить туда сына, дочь, племянника, разбежались, как крысы с тонущего корабля. Никто из них, узнавших о неудачном исходе сражения под Апамеей, не подумал о нем, не предложил ему помощи. А ведь они могли бы помочь ему бежать. В закрытой коляске его никто бы не узнал. Можно было бы скрыть лицо под маской. Во всем виноват Филарх! Это он отверг план бегства в Индию.

— Филарх! Фила-а-арх! — вопил Деметрий.

— А-а-ах! — отзывалось эхо.

Внезапно он вспомнил о Лаодике, и его охватила ярость. «Это все из-за тебя!» — подумал он, кинувшись на ее половину дворца.

Специально заключенным договором Деметрию запрещалось появляться в покоях царицы, но сейчас он об этом забыл. «Да! Да! Это ты признала лже-Филиппа, и ромеи признали самозванца. Сейчас я тебе покажу!»

Половина Лаодики была тоже пуста, как и весь дворец. «Ага! — злорадно думал Деметрий. — Вот тебе и любимица Антиохии! Тебя бросили! Бросили! Ага!»

Внезапно он остановился. «А не бежала ли ты со всеми? Ты, называвшая меня трусом, бежала первая и увела за собой всех!»

Он распахнул двери в спальню Лаодики и едва не наткнулся на нее. Она лежала на полу, прижав к груди резную деревянную доску. Из-под доски вытекала струйка крови. В руке ее был зажат кинжал.

— А-а-а! — кричал Деметрий, выбегая из спальни, не помня себя от ужаса.

— Не хочу умирать! — вопил он.

— …рать…

Он остановился, вспомнив о вражеском войске. Оно теперь подходит к Антиохии. И все те, кто бежал из дворца, сейчас встречают и приветствуют самозванца, как двенадцать лет назад встречали и приветствовали его, законного царя Сирии.

Не прошло и часа, как воины Баласа, вступив в пустой дворец, отыскали царя, забившегося под кровать, и сразу его прикончили. Тело Деметрия, сына Селевка, было брошено в Оронт.

Лаодике, дочери Селевка и вдове Персея, были отданы царские почести. За гробом шла вся Антиохия.

В Эгах

Андриск сидел на камне в нескольких шагах от дороги. По другую сторону, прямо против него, виднелась полуоткрытая дверь выдолбленной в скале гробницы.

Она была копией расположенной слева гробницы Филиппа, отца Персея. Левее тянулись другие гробницы царского некрополя, мимо которых только что прошел Андриск. В Андрометии, готовясь к своей коронной роли, он тщательно изучал историю Македонии и запоминал имена сменявших друг друга царей. Здесь они были все, кроме Александра, завоевателя Востока, останки которого покоились в Египте, и Персея, погубленного ромеями вдали от царственных предков.

Сразу же после разгрома ромейского легиона Андриск принял решение о сооружении кенотафа[107] Персея, и вот эта гробница воздвигнута, и сегодня же в полдень к ней соберутся все, кого он пригласил для участия в траурной церемонии.

Яркое осеннее солнце нагрело землю, но камень, на который присел Андриск, был холоден. Пахло кипарисами и дорожной пылью. В воздухе кружились большие желтые стрекозы. Одна из них бесстрашно села на колено Андриска, и тот, затаив дыхание, смотрел на насекомое, наслаждающееся теплом и последними днями жизни, и, только когда стрекоза улетела, перевел взгляд на дверь гробницы.

И вновь мысли Андриска перенеслись к тому, чьим сыном он себя называл. «Я видел тебя лишь пленником, сломленным бедами, когда тебя вели по Риму. Но каким ты был на троне и в палатке полководца, царь Персей, сын Филиппа? Ты получил в наследство Македонию, сломленную условиями позорного мира, и возродил ее славу. Даже враждебный тебе Полибий, тот самый, от которого я впервые узнал о своем сходстве с твоими детьми, вынужден был в своей истории сквозь зубы признать, что македоняне мужественно и отважно сражались за царское достоинство этого негодяя. Что он понимает в истории, этот римский прихвостень! Македоняне сражались за Македонию и за самих себя, стремясь сбросить позорное иго рабства. И разве теперь нет таких, которые догадываются и даже уверены, что я не сын Филиппа. Но, приняв имя царя, я стал воплощением идеи».

Внезапно на дороге появилось трое воинов со столбом на плечах. Приблизившись к гробнице, они опустили его смазанный дегтем конец в заранее вырытую яму и стали засыпать ее землей и камнями. Столб был необходим для церемонии, которая состоится через час.

За работой они не спеша перебрасывались словами, не догадываясь, что каждое из них слышно Андриску.

— А я бы с ним не возился, — бросил один из воинов, судя по голосу, юноша. — Да не стоит он пищи, которую на него извели за эти два месяца.

— Точно! — подхватил другой. — Отрубить голову и бросить на корм собакам.

— Много вы понимаете, — проговорил третий, судя по голосу, человек немолодой. — Ведь этот ромей — цареубийца. Сын должен за отца своего отомстить. И так, чтобы все видели.

— А говорят, что он вовсе ему не отец, — сказал вполголоса первый воин.

— Да-да! — подхватил другой. — Когда мы его охраняли, косой — он знает язык ромеев — слышал, как ромей кричал, что наш царь — вовсе не царь, а раб и что настоящего Филиппа он сам в саван заворачивал.

— Молчите, дурни! — крикнул третий. — Нашли кому верить! Презренному ромею! Филипп по всему — царь, и на отца своего похож. А за то, что ромей злословил, ему язык вырвали.

Закончив работу, воины присели отдохнуть.

— Вот что я вам скажу, ребята, — проговорил старший. — Ромеи давно всякую ложь плетут, чтобы нашего Филиппа власти лишить. А царь это или не царь, только в бою можно понять. Наш Филипп — по всему видно — царь!

— Здорово он с эпирскими собаками придумал! — откликнулся один из юношей. — Молосские псы для ромеев пострашнее фаланги оказались! Рвали их, как зайцев.

— А я слышал, — вставил другой, — что наш ромейский боров пса голыми руками задушил. И раны на нем нет никакой.

— Это боги его сохранили для праведной казни, — добавил старший. — Ромеи крест придумали для беглых рабов. А кто эти рабы? Такие же воины, попавшие в плен. И за них пусть он муку примет.

— А на чем он висеть будет? — спросил первый.

— Вот это ты правильно вспомнил, — поднялся третий. — Где тут перекладина и гвозди?

Через некоторое время послышались ровные удары, а потом звук удаляющихся шагов.

Мысли Андриска перенеслись к отцу, нет, не к царю Македонии, а к учителю Исомаху. «Где ты, мой родной? — думал он, и слезы сами заполнили глаза. — Боги свидетели, я сделал все, чтобы тебя отыскать. Жив ли ты или погублен ромейской неволей, как царь Персей? А если жив, догадываешься ли, что это твой сын стал царем великой Македонии? Если догадываешься, не обижайся. Александр отказался от своего отца Филиппа и назвал себя сыном бога Амона из тщеславия. Я — из нужды. Не мог я иначе отомстить за тебя и за весь наш народ. Как хорошо, что выдумку с молосскими псами приписывают мне. Они и правда гнали ромеев, как зайцев».

Предатель

Они сидели друг против друга, претор Цецилий Метелл и человек с узким лицом и изнеженными руками.

— Мое имя Архипп, — начал незнакомец. — Много лет назад я представлял в Риме Ахейский союз.

— Припоминаю! — проговорил претор по-гречески. — Добиваясь возвращения тысячи ахейцев, ты тогда произнес яркую речь. За кого же ты ходатайствуешь теперь?

— За несчастную Ахайю. Она во власти смутьяна и безумца Критолая. Возбужденная им чернь лишила меня всего: домов, кораблей, рабов. Я изгнанник и могу сказать о себе словами Архилоха: «В остром копье у меня замешен мой хлеб. И в копье же из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье».

— Прекрасные строки! — воскликнул претор. — Архилох — истинный поэт. Но тот, кто берется за копье сейчас, не истинный эллин.

— Я с тобою согласен! — вкрадчиво проговорил Архипп. — Но, взяв в руки копье и поступив на службу самозванцу, я остался коринфянином, ахейцем, эллином и другом Рима.

— Ты служишь лже-Филиппу! — выдохнул Метел л, начавший догадываться, чем вызван ночной визит.

В голосе Архиппа зазвучала ярость:

— Этот негодяй отбирает у достойных македонян землю, раздавая ее черни. Он освобождает рабов. Это второй Клеомен. Если он соединится с Критолаем, Элладе придет конец. Сначала я надумал его убить. Но телохранители самозванца — дикие фракийцы — никогда не подпускают к нему, не обыскав. Мои всадники…

— Ты командуешь всадниками? — перебил Метелл.

— Да, самозванец поручил мне всю конницу. Отдельными отрядами всадников командуют македоняне. В Элладе немало людей, сочувствующих твоему народу и готовых ему помочь в наведении порядка.

— Ты прав, — проговорил Метелл, стараясь сдержать ликование. — Чем скорее будет наведен порядок, тем меньше будет жертв. Я желаю Элладе добра.

— Поэтому я и пришел к тебе! Скажи, что мне делать?

— Нельзя дать самозванцу соединиться с Критолаем. Во время боя уведи конницу. Вот и все!

Две битвы

За лагерем Метелла в Эпире велось неусыпное наблюдение. И Андриск уже привык к сообщениям лазутчиков: «Лагерь ромеев на месте». Тем неожиданнее оказалась весть: «Ромеи вошли в долину Эригона».

Эта долина соединяла Эпир с Македонией, и Андриск понял, что Метелл решил нанести удар по македонцам, пренебрегая оставшимся в тылу ахейским войском. Он вызвал Архиппа. Коринфянин выглядел утомленным, словно не спал несколько ночей. Но если раньше гиппарх жаловался, что пастухи и лесорубы с трудом усваивают кавалерийские премудрости, то теперь, напротив, — он рассыпался в похвалах их усердию.

— Моя конница готова к бою, — закончил он уверенно. — Можем выступать хоть сейчас.

— Вот и прекрасно. Но сейчас выступит фаланга, а ты поведешь своих всадников ночью и скроешь их в лесах над ложбиной Тимфе. Мы прибудем туда почти одновременно.

— Понимаю! — сказал Архипп. — Ты опасаешься, что вражеские лазутчики днем узнают, сколько у нас всадников.

— Именно так. Ромеям ложбины Тимфе не миновать. На ней мы дадим им бой. Сначала в сражение вступит наша тяжелая пехота. Потом с правого фланга выйдут из засады легковооруженные. По сигналу — это будут три красных флажка — ты ударишь ромеям в спину.

— Прекрасный план! — воскликнул Архипп. — Удары конницей с тылу всегда удавались твоему деду Филиппу.

Враги быстро приближались. Еще минуту назад их строй казался сплошным, а теперь были видны ряды спускающихся беглым шагом — местность имела уклон — лица воинов первого рада, напряженные, с расширенными от страха или возбуждения глазами.

Воины Андриска заняли всю долину, от речного обрыва справа до лесистых холмов слева. На дороге и правее ее стояли македонцы. Сверкали их позолоченные доспехи, пламенел еще не выцветший пурпур недавно сшитых гиматиев. Выставленные вперед сариссы казались стальной щетиной.

Левее македонцев плечом к плечу стояли их братья по оружию — фракийцы в черных хитонах. Потрясая тяжелыми мечами, они что-то выкрикивали. Грозный рев леденил в жилах кровь.

Строй ромеев, более узкий, был направлен только против македонцев. Это могло показаться ошибкой: оставшись вне боя, фракийцы неминуемо ударили бы в левый фланг наступающих.

Так и случилось. Как только македонские сариссы вонзились своими остриями в ромейские щиты, фракийцы немедленно развернулись. Сражение вспыхнуло на левом фланге, где ромеям приходилось обороняться. И в это время по проходу между дорогой и холмами, умышленно оставленному Метел лом, ринулась римская кавалерия.

— Поднимай флажки! — крикнул Андриск.

Впервые он руководил боем. Он скакал на коне от фланга к флангу, давая приказания и ободряя воинов.

На длинных шестах взметнулись три красных флажка. Сигнал был замечен. Сквозь просветы деревьев можно было видеть крупы и головы коней.

«Сейчас! — думал Андриск. — Сейчас Архипп обрушится на ромеев».

Но вместо того, чтобы ринуться в бой, конница Архиппа выходила из боя. Обойдя строй ромеев, приветствовавших предателей торжествующим воем, всадники вышли на дорогу и, не останавливаясь, поскакали к перевалу.

Видя измену, Андриск дал сигнал отступать. Но его не заметили или не хотели заметить, продолжая сражаться. Фракийцы, теснимые ромейскими всадниками, старались поразить коней, и вскоре тела убитых животных образовали вал, который оказался непреодолимым. На правом фланге в македонской фаланге появились разрывы и бреши, в которые втиснулись ромеи.

Сила фаланги, заключавшаяся в ее монолитности, иссякла. Сражение разбилось на ряд отдельных стычек.

Спешившись, Андриск, сопровождаемый гетайрами, ринулся на помощь македонцам. Его тяжелый фракийский меч сверкал, как молния. Он опускался с такой силой, что пробивал крепкие длинные щиты ромеев.

В бой вступили свежие когорты второго легиона, который Метелл держал в резерве. Повсюду римляне стали брать верх.

— Взять самозванца живым! — приказал Метелл. — Я хочу, чтобы этот храбрец украсил мой триумф.

Центурион побежал передать приказ. Но в это мгновение кем-то брошенный дротик пронзил незащищенное правое плечо Андриска, и он, пошатнувшись, выронил меч. Верные гетайры подхватили раненого и, взяв его на коня, ускакали вместе с ним.

Не дав отдыха, прямо с поля боя Метелл повел победоносные легионы на юг, через Фессалию.

Когда римляне проходили по берегу Ламийского залива, их увидели с палубы стоявшего на якоре ахейского корабля. Кормчий послал лазутчика, и вскоре Критолай узнал, что вместо армии Филиппа, с которой он должен был соединиться у Фермопил, идут ромеи.

Понимая, что своими силами он не справится с двумя легионами, Критолай дал приказ отступать в направлении Эпира.

Римляне настигли отступавших в землях фокейцев у подошвы горы Эта. Критолай выстроил воинов.

В одном строю сражались отряды ахейцев, фиванцев, халкидян и македонцев — последних привел Николай. Силы были неравны. Десять тысяч эллинов и македонцев пали смертью храбрецов.

Метелл приказал отыскать тело Критолая, чтобы отдать воинские почести мужественному противнику. Приказ не был выполнен, потому что Критолая не нашли. Кто-то видел, как он, истекая кровью, нашел в себе силы добраться до солончаков и бросился в топь.

Горечь триумфа

Римская толпа заполнила улицы, отданные триумфу, задолго до объявленного времени торжества. Несмотря на это, не ощущалось радостного возбуждения, которое всегда владело римлянами во время подобных зрелищ. Не чувствовалось и мстительного желания насладиться позором поверженного врага. Ведь им был не законный царь, а, если верить сенатской комиссии, какой-то дубильщик и даже не македонянин.

Именно это вызывало жгучее любопытство зевак. Какой силой воли надо было обладать, чтобы захотеть быть царем и стать им, устранив немыслимые преграды! Из уст в уста передавалось, что вдова Персея Лаодика, потерявшая обоих сыновей, самолично опоясала самозванца царским мечом. В его царское достоинство поверили фракийцы, так что Третья Македонская война одновременно стала Первой Фракийской войной. А с какой легкостью самозванец ушел из оков? По письму Деметрия претор принял вместо лже-Филиппа почтенного царского секретаря Филарха, годившегося самозванцу в отцы.

— У него особые чары, — уверял человек в потертой тоге, судя по всему, клиент. — Есть люди, вся сила у которых во взгляде.

— Какая там сила! — возразил сосед. — Разве он македонянам и фракийцам в глаза глядел? Если бы он обладал чарами, его бы Деметрий не выдал.

— В том-то и дело, что Деметрий его не принял и приказал выдать, когда он добивался аудиенции, — парировал клиент.

— И вовсе это не самозванец! — проговорил человек в гиматии, очевидно эллин. — Я слышал, он изъяснялся по-македонски без малейшего акцента.

— Да не сын он Персея, — вмешался в разговор старик. — Сенатская комиссия не ошиблась, назвав его Андриском. Но он не скорняк из ликийского города Адрамиттия, как уверяют сенаторы, а эпирец. И нет ничего удивительного, что он добился того, чего хотел. Андриск — прирожденный актер. Видели бы вы, как он играл Паппа.

— Ты хочешь сказать, что он жил в Италии?! — воскликнул клиент. — Кто тебе поверит?

— Жил! — продолжал Макк. — Был здесь рабом, а потом либертином. Да мне ли о нем говорить. Я вижу Филоника. Он Андриска первый узнал.

Проходивший рядом Филоник остановился.

— Я услышал свое имя или мне показалось? — проговорил публикан важно.

— Нет, не показалось, — ответил клиент. — Говорят, что ты лже-Филиппа знаешь?

— Лже-Филиппа? Опять эта клевета! Меня уже вызывала сенатская комиссия, и я доказал, что не имею никакого отношения ни к лже-Филиппу, ни к Андриску и вообще с проходимцами не имею никакого дела.

— С твоими деньгами все доказать можно, — язвительно заметил старый актер.

— Ведут! Ведут! — послышались возгласы.

Толпа отхлынула, оставив Филоника одного. Первым шел Андриск. Ясное, солнечное лицо. Легкость и непринужденность движений, словно бы на его руках не оковы, словно бы он шел не на казнь, а на свидание с любимой.

Толпа пожирала Андриска глазами, и он не ощущал в них недоброжелательности. В них сквозило удивление: «Вот какой ты, Андриск».

Андриск бесстрашно шел вперед. Он смотрел на ромеев, как в те далекие годы, когда на его лице была маска Паппа, когда он заставлял их смеяться. Раньше он играл у ворот, а теперь — в самом Риме. Что ж! «Игра закончена! Рукоплещите и все с весельем проводите нас».

За Андриском шли македоняне, фракийцы, фессалийцы. Покрытые дорожной пылью, черные, оборванные, они поблескивали лихорадочно горевшими глазами. В них была такая пугающая ненависть, какой еще не приходилось видеть римской толпе. И это отвращало от них взоры римлян. Они смотрели на Андриска и двигались за процессией, чтобы не упустить его из виду.

Не вызвал любопытства и триумфатор Метелл с его четырьмя старшими сыновьями на пристяжных конях и двумя младшими в колеснице рядом с отцом. Кого в Риме удивишь многодетностью? Ничего не ожидали и от песенки легионеров, следовавших за триумфальной колесницей. Метелл был в меру суров, в меру щедр. Не засматривался на юных пленниц. Нос, как у всех. На лбу не было ни бородавки, ни какой-нибудь иной отметины. Ни к чему не прицепишься. И все же нашли чем потешиться:

Не успел стихнуть хохот, как случилось невероятное. Из храма Весты, мимо которого испокон веков проходила триумфальная процессия, выбежала весталка. Она была без ликтора, всегда сопровождавшего каждую весталку. Никто не крикнул: «Расступись!» Но толпа покорно расступилась. Ей уступили дорогу и почтительно застывшие легионеры.

Весталка поравнялась с триумфальной колесницей. Метелл, чего также никогда не случалось, дал знак остановить коней. Видимо, он подумал, что весталка хотела подняться к нему на колесницу — это весталкам разрешалось, — чтобы освятить триумф своим присутствием. Но она, даже не взглянув на застывшего в ожидании триумфатора, быстро обогнала пленников.

Андриск обернулся, когда весталка была в нескольких шагах от него, видимо догадавшись по замешательству зрителей о чем-то необычном.

Теперь они шли навстречу друг другу. Толпа замерла. И только кто-то в толпе крикнул: «Смотрите! Какое у нее лицо!»

Элия была прекрасна. В весталки избирали самых красивых девочек, чтобы не оскорбить Весту, покровительницу государственного очага, каким-либо несовершенством. Слова «весталка» и «красавица» в Риме были синонимами. Но красота весталки была сродни красоте архаических мраморных статуй афинского Акрополя с их холодностью и недоступностью. Главный жрец, великий понтифик, в ведении которого находились весталки, знал, как погасить у юных жриц не подобающий их сану огонь в глазах. Не раз, проходя мимо круглого храма Весты, прохожие слышали, как оттуда доносились свист розог и приглушенные стоны.

Элия была другой. В белой столе с косынкой огненного цвета, с развевающимися от бега желтыми лентами сияла не священной, не мраморной, а юной девической красотой. Когда уже можно было обнять одним взглядом весталку и самозванца, всех поразило сходство юноши и девушки. Римлянка и чужеземец были похожи друг на друга, как брат и сестра или как жених и невеста, ибо влюбленные бессознательно ищут себе подобных.

Андриск поднял руки с цепями, пытаясь обнять Элию. Она споткнулась, и пальцы ее коснулись цепей.

Ужас охватил жрецов, как всегда безучастно и надменно наблюдавших за ходом триумфа. Соприкосновение весталки с цепями, узлами и со всем другим, что может связать и сковывать движения, грозило государству смертельной опасностью. В тех редких случаях, когда весталка встречала на улице скованного преступника или раба, его освобождали от наказания. Но никогда за все столетия римской истории во время триумфа не расковывали пленников, обреченных смерти и подземным богам. Но оскорбить Юпитера? Обречь государство на бедствия?!

По знаку верховного жреца к Андриску бросились люди с ключами. Оковы со звоном упали на камни мостовой. Теперь они могут уйти, и их никто не остановит, как не задерживают у Капитолия быка, не захотевшего стать жертвой.

Взгляд Андриска упал на скованных товарищей и выхватил посветлевшее лицо Николая. Андриск задорно тряхнул головой и двинулся вперед. Весталка безмолвно шла с ним рядом.

На Форуме, у ростр, Андриск на мгновение остановился и, как актер, исполнявший роль, низко поклонился зрителям. Каждый в толпе мог подумать, что самозванец поклонился ему.