Северная звезда Недозор Татьяна

Стена безмолвия окружила их. Слышны были только редкие возгласы да потрескивание дров в огне. Иногда в невидимой вышине шелестела крыльями какая-то птица. Спалось им неспокойно, но поутру они продолжили путь как ни в чем не бывало.

…Солнце не проникало в чащу леса; там, казалось, наступила ночь. Маша нервничала, думая, что лесные дебри опасны. В них много троп и ни одной дороги. Множество предательски нависших скал, готовых упасть полусгнивших деревьев. И бурелом, который непременно встречается на пути. И пугающая темень с загадочной тишиной, где каждый хруст ветки воспринимается словно выстрел, а крик совы заставляет вздрагивать и пугливо оглядываться по сторонам. Иногда они останавливались, чтобы найти дорогу в буреломе. Во время одной из таких остановок издалека донесся протяжный, заунывный вой.

– Волк! – воскликнула Маша. – Коля, это кажется волк!

– Волк, – согласился Устюжанин. – Причем чем-то напуганный. Давненько мне не приходилось слышать струсившего серого…

Они двинулись дальше, сделав крюк, чтобы обогнуть большое упавшее дерево. Легкий ветерок начал шелестеть в вершинах сосен и кедров. Еще несколько раз раздался вой волка.

Уже под вечер вошли в лесистую теснину между двумя высокими скалистыми холмами. Со всех сторон их окружал темный лес, выглядевший угрюмым, как сама смерть.

Потом Николай вдруг замер на месте и спустя мгновение попятился…

…Тварь была мертва несколько дней, туша уже начала разлагаться под летним солнцем, но даже в смерти это было пугающее зрелище. Мария, может, даже закричала бы, но уж слишком неожиданно они увидели мохнатый бок с длинной свалявшейся бело-серой шерстью, и, лишь заметив исполинскую лапу с пятью пальцами, поняли, что это не лось, не овцебык, и даже не медведь.

Оно было чуть ли не вдвое крупнее обычного человека – огромный рост, грудная клетка как бочонок, ноги-колоды. Руки-лапы были невероятной длины, чуть не до колен. Пальцы, каждый едва не в её запястье толщиной, венчали длинные, как кинжалы, когти. Одинцова потом видела это во сне – жуткое бесформенное человекоподобие, от которого хочется отвести глаза.

При этом тварь была мертва. Как выражался её покойный отец, надежно мертва.

Можно сказать, кто-то обезглавил жуткого монстра. Выше шеи было лишь нечто, напоминающее вдребезги разбитый горшок с ведро величиной, с томатным соусом и какой-то серой дрянью внутри.

Тварь воняла. И смрадом разложения, и собственной мускусной вонью старой берлоги.

Но было еще что-то, помимо отвратительного духа. Нечто исходило от тела чудовища, повиснув в воздухе.

Подавив приступ тошноты, она взглянула на Николая, и вот тут-то её пробрало по-настоящему.

Ибо не очень приятно увидеть страх в своем спутнике, на которого ты полагаешься намного больше, чем на себя, и которого знаешь как отважного бойца и гранитной твердости человека. А Устюжанин сейчас испугался – впервые на её памяти. Он лихорадочно разглядывал склоны холма, словно пытаясь убедиться, что поблизости нет собратьев твари.

Затем как-то расслабленно, словно для проформы, передернул затвор ремингтона.

– Уходим, – пробормотал он, разворачиваясь назад.

И Мария понимала, что ему стоит дьявольской выдержки не побежать куда глаза глядят.

…Остановились они, когда уже почти стемнело. При этом Николай дал большой круг, дважды пересекая ручьи и проходя по воде шагов по полста.

И Мария была вполне с ним согласна. Ведь что бы это ни было, оно издохло не само по себе – кто-то его убил. Но кто мог убить такое? Хотя важнее не это, а другое: то, что справившийся с таким чудищем мог вполне использовать их самих на закуску.

Девушка шла, дрожа от страха и озноба. Густая чернота неба, на котором блестел серебряный серп месяца, казалось, давила на нее своей тяжестью. И в какой-то миг Маша, перекрестившись, подумала, что, если это какой-то обитатель ада, решивший, что в этих диких местах Бог позволит ему разгуливать по земле без опаски, и сраженный молнией гнева Господнего?

Она боялась, что не сможет заснуть, но отключилась почти мгновенно, как только голова коснулась спальника.

…Проснулась от того, что солнце било в глаза. Николай уже разжег костер и варил кофе. Сжевав наскоро свой завтрак, они торопливо собрались и двинулись в путь.

Лишь на полдневном привале она осмелилась задать вопрос…

– Индейцы называют их саскуотч, – выдержав паузу, поведал Николай. – А канадские трапперы – «бигфут». Но они как будто не такие огромные. Правда, я сам не видел, – словно извиняясь, добавил он. – И даже следов не встречал… Черт, неужели… – И полушепотом произнес что-то вроде «индиго» или еще чего-то подобного. – Хотя будем считать, что это медведь-переросток или урод. Такие, говорят, бывают.

Мария подождала, но продолжения разговора не было. Блондин покачал головой, и она поняла, что тот не хочет беседовать на эту тему.

Они продолжали путь молча.

Предстояло спасать Дмитрия, и по сравнению с этим все загадки Аляски и древние твари были мелочью.

Сэркл оказался очень похожим на Доусон. Те же ряды деревянных домишек с кособокими пристройками, тот же едкий дым из печных труб. Они ехали по главной улице, пестревшей традиционными вывесками магазинов, варьете, салонов. В числе прочих заведений на нее выходила тюрьма, на дверях которой висело объявление: «Заключенные обязаны присутствовать на перекличке ежевечерне. В противном случае им будет отказано в ночлеге».

Николай печально улыбнулся:

– Да, неприятная перспектива. Остаться без крыши над головой в этих краях радости мало. В таком разрезе и тюрьма покажется раем.

– Меня это не интересует! Я хочу скорее найти Дмитрия, раз мы уже сюда приехали.

– Имей терпение. Думаю, нам следует расспросить о нем в трактире. Обычно это заведение является центром городской жизни. Там все про всех знают.

Быстро разыскали трактир, который назывался «Фишхаус». Его кухня располагалась в пристройке, которая, казалось, в любой момент была готова развалиться на бревна. Вывеска гласила: «Аарон Штормман, кредит не предоставляется». Когда они подошли ближе, то заметили, что к двери пришпилено еще одно объявление, предупреждающее о том, что вор, застигнутый на месте преступления, будет «сдан в участок и выслан из пределов города без запасов продовольствия».

– Выгнать без запасов?! Но это же значит обречь на голодную смерть…

– А что ты хочешь?! – пожал плечами Николай. – Бандиты и грабители в последнее время совсем обнаглели. Здесь за пригоршню золотого песка, не задумываясь, пристрелят.

– Хорошие места, нечего сказать…

Они вошли внутрь заведения, которое, как все без исключения трактиры на Аляске, оказалось душным, тесным, шумным и пропитанным насквозь запахом влажного дерева, кожи и собак. Хозяин, крупный мужчина с огромной черной бородой и тяжелой челюстью, блеснул черными глазами из-под низко надвинутой песцовой ермолки…

– Что будете заказывать?

– А что есть? – осведомился Устюжанин.

– Медвежатина, фасоль, лепешки, – сообщил Аарон Штормман. – Хотите – ешьте, хотите – нет!

Николай весело ответил:

– Пожалуй, мы поедим.

Хозяин кивнул, правда, не слишком любезно, и направился в кухню, остановившись на секунду у столика, вокруг которого тесно сидели человек десять мужчин, пуская по кругу бутылку виски и громко смеясь. Еще за одним столиком расположились трое мрачных старателей, уставившихся в тарелки с едой. Мария едва оглядела комнату, ее мысли занимал Дмитрий.

У входа о чем-то болтали несколько человек.

– У этого Робби был в Скагуэе салун под названием «Хвост быка»… – говорил один. – Там на заднем дворе жил прикованный цепью к насесту орел со сломанным крылом. Ну, там же и сортир стоял. Так что, если кому-то требовалось оправиться, местные жители стали говорить, что им надо «посмотреть на орла».

– Ник, давай спросим этого человека. Вдруг он что-нибудь знает о Дмитрии.

– Давай сначала перекусим. Я голоден, как волк, и не откажусь от хорошей порции жаркого.

– Но, Николай…

– Плохие новости всегда лучше воспринимать на сытый желудок, тебе не кажется? Чувствуешь, как пахнет? Надо надеяться, что повар не заставит нас долго ждать.

– Хорошо.

Маша печально вздохнула, но безропотно села за столик, поскольку уже знала, что поперек желаниям Устюжанина идти бесполезно.

Через полчаса их тарелки уже опустели. Блондин поднялся и, извинившись, тоже прошел на кухню. Через некоторое время он вернулся, его лицо было мрачным.

– Я все узнал. Не думаю, что новости порадуют тебя.

– Ну же, говори скорее.

– Оказалось, что наш милейший хозяин, мистер Штормман, действительно знает Дмитрия. Весь город его знает. Он пробовал искать золото здесь поблизости, на Форест-Крик, но не особо удачно… А недели полторы назад Дмитрий приезжал в город, чтобы купить на последние деньги поесть. Он повстречал компанию каких-то бродячих старателей и уж что там с ними не поделил… В общем, слово за слово, дело дошло до кулаков… Они отделали его, как не знаю кого, и ушли, бросив подыхать, как собаку.

– О боже мой!

– Не волнуйся, он не умер. Твой Дмитрий не такой слабак. Какое-то время пролежал без сознания, а потом пришел в себя. Ему как-то удалось подняться на ноги. Он поплелся домой, два дня тащился, решил отлежаться. Но, видать, в раны была занесена зараза или просто организм ослаб… Боюсь, что все очень серьезно. Да еще он отказался от медицинской помощи, которую ему предложил местный католический доктор. Твой муж очень упрямый человек. Хотя, по-моему, это называется короче – придурок!

Купеческая дочь, широко раскрыв глаза, смотрела на Николая. Ее губы вдруг стали сухими, а дыхание жарким. Нет, этого не могло произойти! Конечно, она сердилась на Дмитрия, проклинала его, и ее можно понять. Кто посмеет осудить ее за это? Но никогда, даже в минуты самого страшного отчаяния и дикой злобы, она не желала ему такой участи!

Через людную, душную комнату мистер Штормман нес поднос с полными дымящимися тарелками для посетителей. За дальним столиком сидели два человека и о чем-то горячо спорили. До нее доносилось:

– Уж я-то знаю толк в золоте. Худо-бедно, двадцать тысяч добыл из Серого Холма! Это все чихня – геология-шмеология! Золото там, где его находят, сынок. Мне ли не знать, ведь я его копал, когда у тебя еще молоко на губах не обсохло. Чем была Бонанза? Лосиным выгоном, куда ни один порядочный золотоискатель не заглядывал. А вот сейчас намывают в каждом лотке по пятьсот долларов и добыли чистых полста миллионов!

– Тут ты прав, Дон, – соглашался молодой. – Почем знать, может, под этой самой хижиной или вон за той горой лежат миллионы и только того и ждут, чтобы какой-нибудь счастливец, вроде нас с тобой, выкопал их из-под земли.

Золото… Опять золото!

Мир поплыл перед глазами.

– Мария, с тобой все хорошо?

– Да… да, все в порядке.

Она чувствовала, как к горлу подкатила тошнота. Усиленно сглатывая, девушка пыталась отогнать ее. Не дай бог, ее стошнит прямо здесь! Нетесаная, замызганная поверхность стола то поднималась, то опускалась перед ее глазами. В ушах стоял гул.

– Нет! Дмитрий не может умереть!

Николай обнял ее за плечи, стараясь привести в чувство.

Маша покорно опустила голову, Устюжанин положил ей руку на затылок и стал наклонять ее еще ниже. Девушка чувствовала, как кровь приливает к голове, стучит в висках. Она хотела выпрямиться, но тяжелая рука блондина с силой давила ее книзу.

– Ну что, теперь лучше?

– Да… немного.

Выпрямилась, смутно сознавая, что взгляды присутствующих устремлены на нее. Она старалась не обращать на них внимания.

– Подожди здесь. Сейчас доедим и отправимся к нему. Увидим своими глазами, как он, посмотрим, что можно для него сделать. В конце концов, мы русские…

– Да, конечно.

– Синьорита, я предчувствую, что добром это не кончится!

Мария поежилась. Дурное предчувствие лишь разрасталось в душе. Она заметила, что не одна чувствует себя неуютно. Видела, что собаки как-то странно беспокоятся, а их спутник-иннуит, которого прихватил с собой местный лекарь, сперва невозмутимый и даже медлительный, теперь прибавил шагу. Его лицо, прежде веселое и приветливое, было мрачным.

Не без труда она заставила себя вернуться в реальность, отвлекшись от жутких воспоминаний, прислушаться к журчащему бормотанию голоса доктора – круглолицего толстячка-итальянца.

– Миссис Одинцофф, – с акцентом цедил он, – приготовьтесь к тому, что вам станет еще хуже, когда вы увидите своего мужа. Может, вам удастся вразумить его. Я уже отчаялся. Дело дошло до того, что он грозился пристрелить меня, если я еще хоть раз появлюсь у него. Даю слово, что я пошел с вами только потому, что ваш друг хорошо мне заплатил. Уверен, что из нашего визита ничего хорошего не выйдет.

Через час с лишним они поднялись на небольшой холм и увидели у его подножия дом Дмитрия. Из трубы выбивалась тоненькая струйка дыма, едва заметная в туманном лунном свете.

Внезапно собачий вожак сел на задние лапы и, подняв к небу морду, испустил протяжный скорбный вой. В этом звуке было что-то, заставившее Машу вздрогнуть. Иннуит подошел к саням.

– Йипу-уйин-уйу! – сказал он.

Его глаза горели в темноте, как два уголька.

Доктор бросил что-то проводнику, тот забормотал в ответ некую тарабарщину.

Медик покачал головой.

– Что он сказал? – спросил Николай.

– Он суеверен и глуп, как все дикари, – проворчал итальянец. – Он говорит, что его собаки чуют смерть. И что тут побывал дьявол… Черт побери эти суеверия!

Собаки, однако, были неспокойны. Они сидели на задних лапах, уставившись неизвестно на что и поскуливая. Мария подумала, что, может быть, псы чуют запах твари, оставшийся в складках одежды или еще что-то, какие-нибудь флюиды или эманации, оставшиеся в том проклятом месте, которые они принесли с собой. Жуткая находка казалась теперь зловещим предзнаменованием.

– Черт побери, – повторил итальянец. – Ну и так доберемся, пусть тут остается.

Они осторожно приблизились к лачуге – все, кроме иннуита, который остался с собаками. Маша слышала, как громко бьется ее сердце. Что-то в этом месте показалось ей странным и непривычным. Но что?

Потом она поняла. Вокруг домика не было следов. Снег переливался в лунном свете, как нетронутое, стерильно-белое покрывало. Доктор, как будто читая ее мысли, сказал:

– Сюда давно никто не приходил. Он всех прогнал. Сказал, что никого не хочет видеть и пусть все катятся к чертям собачьим. Оставили ему продукты и дрова и ушли. А что было делать?

В какой-то миг Мария испугалась и пожалела, что пришла сюда. Но сразу же совладала с собой: ведь Дмитрий один, ему нужна помощь, и предложила:

– Я думаю, нам пора постучать.

– Здесь не время и не место для демонстрации петербургских манер, Мэри.

Лекарь вмешался:

– Не знаю, что вы решите сделать, только решайте побыстрее. У меня заледенели руки.

– Я думаю… – начала было девушка.

Но тут Николай громко постучал и решительно толкнул дверь, которая жалобно скрипнула на проржавевших петлях. Мария нагнулась и проскользнула вперед под вытянутой рукой блондина.

Внутри можно было с трудом различить печь, табуретку, кривобокий стол и деревянную скамью у стены.

– Дмитрий! – позвала она. – Дмитрий, с тобой все в по…

И остолбенела. Ее окатила волна тяжелой, омерзительной вони, жутко напомнившей то, что ощущало её обоняние несколько дней назад на месте гибели неведомого науке реликта. На нее пахнуло смесью ароматов гниющего тела, тухлого мяса и еще какой-то гадости. Мария судорожно сглатывала, стараясь справиться с тошнотой.

Из глубины хижины раздался голос Дмитрия:

– Что, слегка несвежий дух? Не обращай внимания, дорогая супруга. К нему довольно быстро привыкаешь. Я вот привык же!

Его голос звучал насмешливо, даже весело. Таким голосом вполне можно было обсуждать с дамами на светском рауте последнюю театральную постановку. Девушка заметила, что в том углу, откуда раздавался голос, поблескивала вороненая сталь.

– Николай! У него ружье…

– Я вижу. Отойди в сторону, Мэри. Послушайте, господин Одинцов, не будьте идиотом. Мы здесь, чтобы помочь вам.

– Заткнись! – Голос Дмитрия из спокойного и непринужденного мгновенно превратился в злобное шипение. – Кто ты такой? Где она тебя подцепила? Я посылал за своей женой, а не за ее любовником.

Устюжанин угрюмо шагнул к больному, Мария подскочила к нему и схватила за руку:

– Ник, нет! Он же нездоров. Он сам не понимает, что говорит.

– Это не важно, я не позволю ему оскорблять тебя.

– Коля, успокойся. Он не хотел меня оскорбить… Он просто не в себе!

Мария наклонилась к Дмитрию, который приподнялся навстречу к ней на куче одеял, шкур и тряпья.

– Дмитрий, я пришла, чтобы помочь тебе. Ты же сам написал мне о том, что попал в беду и нуждаешься в моей помощи.

– Ничего мне не нужно, – произнес злой и бесконечно усталый голос.

– Но ты послал за мной, и вот я здесь.

– Возвращайся назад, Маша. Вместе с теми, кого ты привела с собой. А не то я убью вас всех, клянусь. Как паршивых псов перестреляю! И тебя, и твоего хахаля, и этого докторишку! – голос его сорвался на хриплый фальцет.

– Хорошо, я уйду. Обещаю тебе. Только сначала я хочу поговорить с тобой. Ты ведь не откажешь мне в такой малости.

Она повернулась к Николаю:

– Пожалуйста, оставьте меня с ним на несколько минут.

– Не говори глупостей. Он же сумасшедший!

Врач торопливо вмешался:

– Пойдемте лучше, мэм. Если он хочет, чтобы мы ушли, давайте так и сделаем. Пусть помирает в одиночестве. Видимо, такова воля Иисуса и Девы Марии!

– Дмитрий мой муж! Вы что, забыли об этом? Я имею право поговорить с ним, и я намерена это сделать. А вы оба, пожалуйста, уйдите. Все будет в порядке, не волнуйтесь.

– Маша, перестань!

Она уклонилась от его протянутой руки.

– Говорю вам, оставьте нас.

– Но, Мэри, я…

– Вы что, не понимаете, что вам говорят?

Подождав, пока за ними закрылась дверь, подошла ближе к Дмитрию. Он отложил ружье в сторону и сказал своим обычным, спокойным голосом:

– Как все это трогательно! Так о чем ты хочешь говорить?

– Дмитрий, пожалуйста, выслушай меня терпеливо. Мы с мистером Колетти и господином Устюжаниным хотим перевезти тебя в город.

– Вот еще! – расхохотался тот. – Я не хочу, чтобы этот тупой макаронник прикасался ко мне своими трясущимися от пьянства руками! Наверное, весь аптечный спирт выпил! И этот твой любовник пусть тоже убирается.

Мария не обратила на это никакого внимания:

– Ты сейчас не в том положении, Дмитрий, чтобы… Ты лежишь в собственном дерьме и гниешь заживо.

Одинцов заворочался в тряпье и застонал. Его жена всхлипнула:

– Милый, ты ведь умрешь. Как ты этого не понимаешь?

– Ну и умру. А может, не умру! – с философским апломбом ответил Одинцов.

– Умрешь. Если останешься один в этой отвратительной грязной лачуге, то умрешь. Тебе нужна… нужно…

– Отрезать ногу? Женушка, это не я сошел с ума, а ты! – Его голос был полон злобной насмешки. – Как… как я смогу искать золото без ноги? Как, ответь мне!

– Я не знаю, Дмитрий. Но если ты останешься тут, ты уже никогда в жизни не сможешь ничего. Ни искать золото, ни даже дышать, потому что умрешь.

В хижине надолго воцарилась тишина.

– Умру… Боже мой, умру!

Мария услышала сначала робкое всхлипывание, которое через секунду превратилось в громкие, безутешные рыдания.

– Машенька! Боже мой! Что же мне делать? Я не знаю. У меня никого нет, кроме тебя! Я… я так виноват перед тобой. Прости меня за все. Я не хотел… А теперь уходи или я не отвечаю за себя!

– Маша, ты сошла с ума, неужели ты и вправду решилась на такое!!!

Николай был вне себя, Мария никогда не видела его таким по отношению к себе.

– Да, решилась. Я долго думала и пришла к выводу, что ничего другого не остается.

– Нет. Не может быть! Ты соображаешь, что говоришь? Как же можно ставить на себе крест?! Выбрасывать себя на помойку, как ненужную ветошь! Этот человек не стоит тебя! Он не заслуживает…

– Дмитрий не заслуживает прежде всего того, что с ним случилось. Он мой муж и…

– Ради бога, Маша…

Устюжанин снова принялся убеждать ее, но Марья Михайловна упрямо пропускала его слова мимо ушей. Если она будет его слушать, то даст слабину, испугается, и у нее не останется выхода, кроме как броситься в его объятия и умолять увезти отсюда.

Дмитрий перенес две операции, которые провел Колетти при содействии местного плотника, который в бытность солдатом американской армии служил при госпитале. В качестве анестезии применялся джин с толикой опиумной настойки, ибо весь запас эфира у медика украли месяц назад, видать, чтобы вынюхать в тайных притонах.

При этом, как Колетти сказал Марии, ее супруг на удивление стойко перенес эту процедуру. Дмитрий лишился правой стопы целиком, четырех пальцев на левой, всех пальцев на правой руке и одного уха – полуоторванное в драке, оно стало гнить. Врач оставит больного у себя на несколько дней, чтобы окончательно убедиться, что опасность миновала. Итальянец согласился смотреть за ним, сколько будет нужно.

– Маша, послушай!

Голос Николая вернул ее к действительности. Она почувствовала, что он обнял ее за плечи и притянул к себе.

– Пожалуйста, отпусти меня.

– Не раньше, чем ты выслушаешь меня. Хорошо, допустим, что этот человек – твой муж. Не знаю, как с этим в России, но сейчас ты на Аляске, и тут свои законы. И согласно им он сам освободил тебя от всех обязательств по отношению к себе! Он предал тебя, разве ты забыла? Он оставил тебя в поисках золота. Скажем прямо: золото ему важнее тебя. Он выгнал тебя… Ему наплевать на тебя…

Купеческая дочь отвечала тихим, бесцветным голосом:

– Да, все верно. Но ведь ты сам привез меня сюда. Ты говорил, что мы должны ему помочь.

– Да, говорил. Он человек, и мы не вправе были обрекать его на смерть в беспомощном одиночестве. Но теперь мы выполнили свой долг и его жизнь вне опасности. Я куплю ему билет на пароход и отвезу в Дайю. Оттуда он доберется до Фриско, где есть русский консул. Что еще ты хочешь для него сделать?!

Николай тряс Марию за плечи, ее голова моталась из стороны в сторону. Если бы только она могла припасть к груди Николая и сказать, что любит его, что ненавидит Дмитрия и этот чертов Сэркл и проклятую Аляску!

Вместо этого она произнесла холодным, ровным голосом:

– Я хочу выполнить свой долг по отношению к нему. Если бы с ним все было в порядке, тогда другое дело. Но это не так. Он…

Блондин пришел в бешенство, его голубые глаза сверкали.

– Ты просто любишь этого ублюдка, своего Дмитрия, а не меня!

– Нет! Это неправда! Ник, ты не понимаешь. Я нужна ему.

– Ты нужна мне! Я люблю тебя, Мария. Как ты не можешь понять этого своей бестолковой головой?!

Он с силой притянул ее к себе и впился зло и яростно в ее нежный рот. Девушка задыхалась и пыталась вырваться, наконец, ей это удалось.

– Николай, я должна. Ведь он беспомощный, как младенец. Он даже одеться сам не может. У него нет никого, кто мог бы заботиться о нем. На всем белом свете у него есть только я. И он… он любит меня… по-своему. Я уверена в этом. Иначе он не стал бы так ревновать меня к тебе.

– Он просто кретин…

Слова Николая вызвали у нее яростное ожесточение.

– Он мой муж. Хорош он или плох – это так. Я обвенчана с ним перед Богом и людьми и не могу бросить его на произвол судьбы. «В горе и радости, в здоровье и болезни…» Я говорила эти слова, и это не просто так – для меня…

На ее глазах выступили слезы, и сквозь влажный туман она видела, как любимый отошел к окну и задумчиво смотрел на улицу. Наконец, он нарушил молчание:

– Я мог бы просить тебя остаться со мной. Но я не стану этого делать. Я никогда не унижался и не просил милостыню, это не по мне. Если ты любишь меня, то останешься, если нет – значит, нет.

Наступила пауза.

– Я так понимаю, что ты сделала выбор. Что ж, хорошо. Желаю тебе и твоему мужу счастья. Что касается меня, то я не останусь любоваться вашей… пасторалью. Я уезжаю.

– Куда… куда ты уезжаешь?

Мария шагнула было к нему, но, сделав над собой усилие, остановилась. Ей хотелось броситься ему на шею, но Николай обернулся и свысока посмотрел на нее:

– Какое тебе дело, куда я еду?

– Я тебя люблю! Или ты забыл?

Презрительная улыбка была ей ответом.

– Да пошел ты к черту! – выкрикнула Маша.

– Тогда…

Он круто повернулся, затем сунул руку за пазуху и достал увесистый кожаный кисет.

– Вот! – швырнул он кошель под ноги девушке. – Возьми. Пригодится. Бери, бери, дорогуша! Тебе могут понадобиться деньги.

Она в недоумении смотрела на мешочек.

– Я не могу их взять.

– Ты не можешь взять у меня золото?! Как же ты собираешься жить здесь и выхаживать своего мужа без денег, а? Будешь торговать своим прекрасным телом? Неужели ты действительно такая наивная, что думаешь везти своего муженька до самой твоей России бесплатно? Возьми их, черт побери! Можешь считать… – Он криво ухмыльнулся. – Можешь считать, что ты их заработала, Мэри.

– Что?!

– Я говорю, что с тобой хорошо в постели! – рявкнул он. – Могу я отблагодарить тебя за услуги или нет? Здесь тысяча двести долларов. Этого вам с Дмитрием должно хватить на жизнь до весны и на дорогу до Европы, если не транжирить.

– Как ты смеешь так говорить со мной! – Она отшвырнула деньги ногой. – Я не хочу ваших денег, господин Устюжанин, и не потерплю ваших оскорблений. Убирайтесь вон, немедленно!

– И не подумаю. Я уйду отсюда не раньше, чем мне это будет угодно. Не забывай, моя дорогая, что это я заплатил за гостиницу и это я заплатил за то, чтобы твоему драгоценному муженьку сделали операцию. Надеюсь, этого достаточно?

Мария молча смотрела на него. Как же она его ненавидит! Как бы она хотела, чтобы они никогда не встречались! Повинуясь какому-то внутреннему позыву, идущему из самых глубин души, она схватила мешочек и с силой швырнула его в лицо голубоглазому. Тот легко уклонился. Кисет шлепнулся на пол. Золотой песок тоненькой струйкой высыпался на грубые доски.

– Вот! Плевать мне на тебя и на твое золото! У меня, если хочешь знать, в России его хватит, чтобы купить и продать сотню таких, как ты! Я ненавижу тебя!

Николай стремительно бросился к ней и сжал ее запястье. Её пальцы вмиг онемели.

– Отпусти! Мне больно!

– Неужели? – Черты его правильного лица исказились, глаза потемнели. – Ты говоришь, что хочешь спасти своего муженька. Интересно, как ты собираешься сделать это? Без золота вы просто сдохнете с голодухи!

А потом вдруг порывисто сжал девушку в объятиях и повлек к ложу…

…Их тела сплелись, стали неделимым целым, Мария чувствовала, что ее сопротивление постепенно сменяется любовной игрой, ощущала сладостную дрожь, осознавала с ужасом, что страсть Николая против ее воли рождает в ней ответное желание. Ее тело с готовностью откликается на его ласки, а сознание не в силах бороться с преступным влечением, перед которым тускнеет целый мир и обращаются в ничто мораль, долг, память.