Северная звезда Недозор Татьяна
Боже мой!
Если бы это могло хоть что-то изменить!
Если бы!!
Но Дмитрий Одинцов по-прежнему остается ее мужем, и она уже сделала свой окончательный выбор…
Она стояла у окна, в сотый раз за день разглядывая прохожих и унылые бревенчатые постройки, выходившие на главную улицу Сэркла.
Дмитрий проснулся, сел на кровати и жалобно посмотрел на Марию:
– Послушай, почему мы должны уезжать отсюда? Я хочу, чтобы мы остались. Твой Николай оставил достаточно денег, чтобы купить провизию и нанять кого-нибудь, кто был бы моими руками и ногами. Да хоть бы этого иннуита, Сунувика. Я уверен, что, если ему хорошо заплатить, он не откажется помогать мне. Пойми, я не могу уехать отсюда, не найдя своей золотой жилы. И не уеду.
Прошло четыре дня. Дмитрия перевезли в гостиницу, в комнату Марии. Теперь он лежал, завернутый в одеяло, на той самой постели, где в последний раз с такой жгучей, горькой страстью Николай любил ее. На ногах, голове и правой руке Одинцова белели повязки. Сунувик приходил каждый день, чтобы помыть его и переодеть. Колетти дал Марии пузырек с настойкой опия и объяснил, когда и как давать ее больному, добавив, что у ее супруга «организм молодого лося». Маша не почувствовала особенного воодушевления, когда узнала об этом. Она знала, что это зелье сгубило многих. Да и её собственного отца, если на то пошло.
– Ты что, не слушаешь меня? Я говорю, что хочу остаться здесь и еще раз попытать счастья. Колетти говорит, что если повезет, то можно застолбить участок…
Резко обернулась.
– Меня не интересует, что говорит этот докторишка! – закричала и тут же почувствовала себя виноватой. – Прости, Дмитрий. Мне не следовало так говорить. Но как же ты не можешь понять?..
Дмитрий мечтательно смотрел в потолок и как будто не слышал ее.
– Я слышал от проезжих геологов, что здесь поблизости простирается большая золотоносная провинция. Вот было бы здорово напасть на неё! Я назову новый участок в твою честь. Хочешь? Прииск «Мария»! Что скажешь, женушка?
Мария спокойно и терпеливо повторила:
– Дорогой, мы должны ехать домой. Врач сказал, что ты не можешь больше искать золото.
– Но, милая, ведь здесь…
– Я не хочу больше слышать про золото! Ни единого слова о нем! Как же я ненавижу его! – закричала она, срывая голос. – Да, не-на-ви-жу! Давай ищи его, придурок, уж точно этого золота найдешь столько же, сколько в бочке у любого золотаря!
Выкрикнув все это ему в лицо, она разрыдалась.
Вот уже четыре дня, как она только и слышит от него о грандиозных планах и надеждах разбогатеть. Как же он не понимает, что для него в этом смысле все кончено? Искать золото очень тяжело и опасно, это под силу только здоровым и выносливым мужикам. А не такому калеке, каким он стал. Нет, это абсолютно невозможно!
Ее мысли обратились к Николаю. Когда он уходил, его глаза, бездонные, как голубое арктическое небо, были холодны и наполнены болью.
– Ты сама сделала выбор, Маша.
– Нет, Ник, ты не понимаешь…
– Я понимаю больше, чем ты думаешь. Ну что ж, счастья вам, сударыня Одинцова…
– Николай!
Он развернулся и ушел, а Мария смотрела ему вслед, еле сдерживаясь, чтобы не закричать, не побежать вслед, не броситься в объятия и умолять, чтобы он никогда не оставлял ее.
Но она позволила ему уйти.
В этом диком краю, в безграничной холодной пустыне, ветер странствий переносит людей с места на место, как семена чертополоха. Расставание здесь подобно смерти. Прощаясь с человеком, никогда не знаешь наверняка, увидишь ли его вновь.
А она отказалась от любви во имя долга!
Откуда-то издалека до нее доносилось бормотание Дмитрия. Что-то о самородках, породе, слухах… Не вникала в смысл его слов. Знала, что скоро Дмитрий возненавидит ее.
Казалось, он так ничего и не понял. Когда однажды она попыталась помочь ему и покормить с ложки, он швырнул тарелку прямо ей в лицо. Он раздраженно говорил о костылях, которые Мария заказала у столяра за двадцать долларов, как будто это она была виновата в том, что он не может ходить без их помощи. Но самое главное – жена удерживает его вдали от золота, мешает исполнению его заветной мечты.
А любила ли она его когда-нибудь?
Любила…
Но к черту!
Девочка, вчерашняя гимназистка, которую приводило в трепет прикосновение красавчика мужчины, не имеет ничего общего с нынешней Марией! Или, если угодно, миссис Одинцофф…
Чтобы как-то отвлечься от этих грустных мыслей, Мария Михайловна рассеянно взглянула на улицу.
День близился к концу. От домиков протянулись черные длинные тени. Мимо окна прошли четверо старателей, неся на спинах тяжелые мешки с провиантом. Вероятно, они направлялись к одному из речных протоков, лелея надежду, что, может быть, на этот раз на дне лотка или бутары блеснет долгожданное золотое сияние. Скольким из них улыбнется удача? Одному из десяти? Одному из ста? Сколько из них получат вместо золота и счастья смерть в ледяной стране?
На глаза навернулись слезы…
Часть четвертая
Тьма из прошлого
…Окутанная хаотическим мраком, ничего не видя, ничего не чувствуя, она все же сознавала, что еще жива.
Ей чудилось, что она опять на «Онтарио», который тихо покачивалось на волнах моря. Её окружала беспросветная ночь, и она была одна. Пыталась звать на помощь, кричать, но язык не повиновался.
Потом Мария услышала голоса. Вначале они сливались в невнятное бормотание, затем ей показалось, что говорят два человека. По-английски.
Она открыла глаза. Прежде всего, увидела солнечные лучи, которые освещали стену комнаты. Затем в поле её зрения оказалось чье-то лицо. Сфокусировав взгляд, она выяснила, что оно принадлежит неаккуратно выбритому мужчине средних лет, наклонившемуся над ней.
– Очень рад, что ты не умерла, Мэри, – произнес он хриплым голосом.
– Спасибо, – ответила.
Голова у неё перестала кружиться.
– Спасибо. Где я? Кто вы?
Край жестяной кружки разжал ее стиснутые зубы. Ей пришлось сделать глоток, чтобы не захлебнуться. Жидкость обожгла гортань, во рту остался горьковатый привкус. Мария закашлялась, ее чуть не стошнило.
– Давай пей. Это поможет тебе успокоиться. Видит Бог, тебе это необходимо после всего, что ты пережила. Пей, Мэри. Что и говорить, солоно тебе пришлось, но теперь все будет в порядке.
Девушка была совсем измождена, поэтому не могла ничего возразить незнакомцу. Ей было все равно…
Человек, поивший её, был коренастым, большеротым, с рябым лицом.
Он снова поднес к ее губам кружку:
– Выпей еще. Это самогон местной выделки, из ягод и патоки, он очень крепкий и поможет тебе заснуть. К тому же это прекрасное средство против простуды, по себе знаю.
Незнакомец говорил с ней, как с маленьким, неразумным ребенком, – терпеливо, но настойчиво.
– Я не хочу ничего пить. И спать не хочу. Я хочу…
Прежде чем она успела закончить начатую фразу, тот запрокинул ей голову и насильно влил в рот самогон, так что Мария Михайловна закашлялась, и на глазах у нее выступили слезы.
Почувствовала, что её вот-вот вырвет, но сдержалась. Оглядевшись внимательнее вокруг себя, она поняла, что находится в самой обычной юконской хижине, сложенной из толстых бревен. Притом что на улице ярко светило солнце, в комнате был полумрак. На маленьком столике горели две свечи.
Мария пристально разглядывала развешенную на стенах одежду и ружья. Мысли путались в ее отяжелевшей голове. Сознание было затуманено и расплывчато. Комната кружилась перед глазами, качалась то вправо, то влево. Чужак участливо наклонился к ней.
– Тебе плохо?
Ее подняли на руки и куда-то понесли. Она силилась открыть глаза, но веки как будто налились свинцом и стали неподъемными. Почему вдруг стало так темно? Почему так сильно кружится голова?
Голос рокотал где-то вдали.
– Ну вот. Здесь ты сможешь спокойно заснуть.
– Нет… я не хочу.
– В жизни так оно и устроено, – добродушно и обстоятельно прогудел голос откуда-то издалека. – Разве ж я хотел сидеть в Синг-Синге два года за преступление, которого не совершал? Ну да ладно. Бог с этим со всем. Главное, что ты теперь со мной, и я смогу позаботиться о тебе, пока ты не встанешь на ноги. Если я рядом, тебе не о чем беспокоиться. Бог послал мне тебя, а тебе меня…
– Нет, я не хочу… Боже мой…
Маше казалось, что она медленно погружается в темную пучину, на самое дно, откуда нет возврата.
Сначала ее сон был спокойным и безмятежным. Потом стали появляться странные, пугающие видения, которые стремительно проносились в сознании и исчезали прежде, чем она могла понять, что они означают. Неизвестно, как долго проспала она, но когда открыла глаза, в комнате стало совсем светло. Неизвестный мужчина сидел за столом и что-то хлебал из жестяной миски – пахло наваристой мясной похлебкой. Мария судорожно сглотнула. Ей жутко хотелось есть, к тому же мучила жажда, горло пересохло, губы покрылись сухой коркой.
– Ну что, проснулась?
Она с трудом осознала, что в комнате еще кто-то есть. Она увидела давешнего незнакомца и с ним еще двоих, по виду типичных старателей. Мужчины сидели за столом, ели и вполголоса разговаривали. Был слышен негромкий стук ложек по оловянным тарелкам. Мария с трудом выдохнула:
– Дмитрий…
– Говорю тебе, Мэри, не стоит беспокоиться.
– Но я хочу знать… я должна знать. Что с ним? Он жив? Пожалуйста, скажите мне. Я уверена, что сразу поправлюсь, если вы мне скажете… Скажите…
– Сказать, кто я такой? – предположил незнакомец. – Я – Джозеф Смит.
Сказано это было с таким выражением, как будто бы Джозефа Смита должен знать каждый.
Мысль ускользнула от нее, Мария наморщила лоб и попыталась вспомнить, о чем она только что говорила. Джозеф подошел к ней с тарелкой:
– Поешь супа. Хороший, из оленины с копченым салом и перчиком.
– Нет. Дмитрий… мой муж… где он?
– Тебе незачем ломать над этим голову. Ты и без того сейчас слаба. Когда поправишься, мы поговорим о нем.
– Но я уже поправилась. Пожалуйста, ответьте… Ради всего святого…
Она сделала попытку сесть на кровати, но Джозеф насильно уложил ее обратно. У нее не было сил сопротивляться.
– Завтра. Поговорим завтра.
Мария снова провалилась в сон. Теперь ей снился Николай. Его голубые глаза гневно сверкали.
«Счастья тебе, Маша… Надеюсь, самопожертвование пойдет тебе на пользу».
Девушка то тонула во мраке небытия, то приходила в сознание. Иногда, хоть и смутно, она ощущала присутствие людей в комнате, потом тьма сгущалась, и она снова впадала в забытье. Временами даже слышала голоса.
А однажды утром она проснулась и обнаружила, что в состоянии отчетливо различать самые мелкие детали. Повернула голову влево и увидела, что Джозеф сидит у ее изголовья.
– Доброе утро, миссис Мэри.
– Дмитрий… Я должна была помочь ему. Что с ним стало? Скажите мне… Я должна знать.
– Твой муж? – Джозеф некоторое время сидел, насупившись. – Ладно, все равно ты бы узнала… Он умер.
– Умер?!
– Да. Ваша лодка опрокинулась. Тебя мы откачали, но твой Дмитрий… он, похоже, был очень слаб.
Она молчала. Все ее существо пронзила острая нестерпимая боль. Бедный Дмитрий! Так он и не нашел своей золотой жилы. Ее глаза наполнились слезами.
Да, теперь она припомнила все, хотя и смутно… Нанятого за последние деньги лодочника, налетевший ветер, крик проводника…
– Мы перевезли его тело сюда и похоронили в старом, заброшенном шурфе. Потом взорвали шурф динамитным патроном и поставили крест. Самая хорошая могила для старателя! Жаль, не нашлось вашего русского пастора, чтобы прочесть молитву… Целая куча попов в городе, а нужного-то и нет…
Мария отвернулась к стене. Джозеф тем временем продолжал:
– Он ведь не был тебе хорошим мужем, не так ли? Ты много говорила во сне. И по-английски и на своем языке…
Тряхнула головой, силясь рассеять туман, обволакивающий ее больное сознание.
– Мэри Одинцофф… – мечтательно прошептал он. – Я слышал о тебе и кое-что знаю, а в людях я разбираюсь… Ты русская княжна, бросившая дом и семью ради жениха-простолюдина…
– Я не княжна… – слабо запротестовала Маша.
– Не важно, – махнул он рукой. – Важно другое. У тебя нет ни цента, Мэри. Ты абсолютно нищая. Здесь твое происхождение и аристократическая внешность не стоят и песчинки золота. Чтобы выжить, тебе нужны деньги. Провизия стоит дорого не только в этом дерьмовом Доусоне, а повсюду. Так что, если не побираться и не воровать, на что ты явно не способна, у тебя остается единственный способ добыть кусок хлеба – это торговать своим телом. Но ты ведь не из тех женщин, которые с легкостью идут на это, не так ли? Ты скорее умрешь с голоду, чем станешь проституткой. Ты слишком горда для этого. А в таком случае тебе необходим человек, который возьмет на себя заботу о тебе. Этот человек – я. Здесь, на Аляске, у тебя больше никого нет, кроме меня. Меня, Джозефа Смита, человека с полумиллионом долларов в виде песка и самородков и доли в трех приисках. Мне нужна хорошая женщина, причем такая, с которой не стыдно было бы показаться в приличном обществе, когда я вернусь в Сан-Франциско… Я думаю, ты мне подойдешь…
Он помолчал.
– Послушай, – вдруг мягко и печально молвил Джозеф. – Может быть, то чувство, которое я испытываю к тебе, не похоже на твои представления о любви. Но для меня это любовь… Судьба послала тебе меня, чтобы ты не утонула. Может, так и надо? Ты вот задумывалась над тем, кто ухаживал за тобой, перестилал постель, подносил судно, пока ты лежала без сознания?
Одинцова была поражена:
– Я не думала….
Она находилась в крайнем душевном смятении, чувствуя, как краска смущения заливает ее щеки и лоб. Она прятала от мужчины взгляд и не знала, что сказать.
Джозеф подошел к ней, обнял за плечи и нежно прижал к своей груди ее голову. Мария ощутила прилив жалости к этому человеку. Это было все, чем она могла ответить на его чувства.
К началу октября по городу прокатилась новая волна слухов о богатых золотых месторождениях. Это вызвало необыкновенное оживление как среди старожилов, так и среди новоприбывших чечако. Все они, стремясь опередить зиму, ринулись на полуостров Сьюард, на север – к Берингову проливу. Говорили, что там, в окрестностях крохотного городишки Ном, вдоль самого побережья на два десятка миль тянутся золотые россыпи. Нужно только застолбить клочок земли и копнуть пару раз. Золото там лежит у самой поверхности, и нужно быть полным кретином, чтобы не использовать такой шанс разбогатеть.
Наверное, единственным человеком в Доусоне, которого не занимали все эти слухи, была Мария. Она была постоянно погружена в мрачные раздумья о своей судьбе.
Жизнь её с Джозефом Смитом вошла в обычную колею. Уходил он рано, приходил поздно.
После недолгих «супружеских обязанностей» отворачивался к стенке и засыпал – ни теплого слова, ни нежного прикосновения. Но, по крайней мере, при этом он не требовал от неё ничего особенного (до чего, как любили посудачить доусонские кумушки, мужики большие охотники) и старался, чтобы и ей было хорошо. Да и вообще был незлым и внимательным. Его компаньоны и приятели, Рон Мартин и Эдвард Милхавн, тоже относились к ней ровно и с уважением, как к венчанной жене товарища. Она уже знала, что так на Аляске было принято, да и попробуй тут быть невежливым с чужой женщиной, когда почти у каждого мужчины имелся револьвер.
Одинцова знала, что Джозеф планирует задержаться в Доусоне на несколько недель после того, как река вскроется, чтобы привести в порядок свои дела на Аляске перед отплытием в Сан-Франциско. А как только они вернутся домой…
И она с удивлением обнаружила, что, тоже думая о поездке с Джозефом в Америку, мысленно произносила «домой».
Временами на смену ее мрачному настроению приходила уверенность в том, что, в конце концов, все обойдется и закончится благополучно.
…Спустя неделю после выздоровления Мария вместе с любовником отправилась в магазин покупать себе одежду (Джозеф настаивал на том, чтобы она была одета модно, как подобает настоящей леди). Проходя мимо конторки управляющего, купеческая дочь мило улыбнулась ему, в результате чего маленький толстый управляющий раскрыл рот и посадил огромную кляксу на лист гроссбуха. И она рассмеялась.
За долгие недели своего то ли брака, то ли плена девушка помимо своей воли лучше узнала Джозефа. Вернее, она пришла к выводу, что никогда не сможет по-настоящему узнать его. Он был исключительно скрытным человеком, никогда не делился своими чувствами и переживаниям. Ни детских, ни каких-либо еще воспоминаний она никогда от мистера Смита, упорно желавшего сделать её миссис Смит, не слышала.
Но как-то поздно ночью Джозеф вернулся из местного кабака «Золотой павлин» сильно пьяным. Мария Михайловна услышала щелчок замка и поняла, что осталась со своим гражданским мужем наедине. Джозеф, не обращая на неё внимания, стягивал с себя тяжелые ботинки и со стуком ронял их на пол.
– А знаешь? – вдруг бросил он в пространство. – Я даже не знаю, что случилось с моей мамой. Её убили или просто она замерзла, напившись… Она умерла на свалке, сама или… Но, скорее всего, её убили. Убили… – повторил Смит. – Мою маму… Наверное, это было счастьем для неё после всего… А тело просто оттащили на свалку, словно она была не человеком, а дохлой козой… Её труп сожрали бродячие собаки, обглодали до костей. Мне было тогда шесть лет, и в доме уже три дня не было ни куска хлеба. А потом пришли крысы. Ты когда-нибудь видела настоящих крыс? Хорошие большие крысы, – страшно усмехнулся Джозеф. – Любую кошку задавят, если найдется такая глупая кошка, что с ними свяжется. В трущобах Нью-Йорка или Атланты такие съедают младенца за час. Они пришли сожрать меня, а я прятался от них, забравшись на стол, а они сидели вокруг и ждали…
Он громко икнул, и Мария поняла, что его сейчас стошнит.
– Я… я не мог отогнать их. Кричал и кидался в них чем ни попадя, но они так и не ушли.
Джозефа жестоко вырвало. Потом он лег на спину и закрыл глаза. Одинцова подумала, что он заснул, но через несколько секунд раздался еле слышный стон и бормотание.
Он рассказывал…
Рассказывал про свое детство в шахтерском поселке. Про то, как нанятые хозяевами бандиты убили отца во время забастовки, как сестра, чтобы не умереть с голоду, пошла на улицу и сгинула неведомо как и где… Как надорвалась на работе мать, медленно угасая, как они жили в убогой хижине и спали на соломенном матрасе за печкой, перед которой было развешано тряпье, отделяющее темный закуток от остального жилища. И как лишь на третий день, когда он уже сходил с ума от голода и жажды, пришли люди…
Рассказывал о голодном и холодном приютском детстве, когда учитель бил за плохо выученный урок, а повар воровал, казалось, даже воду, в которой варили яйца. Рассказывал про шайку воров, куда попал после побега из этой тюрьмы для сирот. Её атаман, Рэдж Полосатик, бил их, голодных мальчишек, если вечером они не приносили назначенной доли. Как спал на тротуарах и таскал пареные отруби у свиней, чтобы не сдохнуть с голоду.
Как подросший, вместе с такими же бродягами, решил жить честно и сколотил артель грузчиков и как оказался в тюрьме по обвинению в краже груза, которого и в глаза не видел.
О девушке, которую полюбил всем сердцем и которая сбежала от него с дрессировщиком бродячего цирка.
– Мэри, девочка моя, ну скажи, ну как мне это забыть? – всхлипывал Джозеф, тычась заплаканным лицом ей в ладони.
Наконец он провалился в глубокий, беспокойный сон, а молодая женщина сидела около него, потрясенная до глубины души, и долго не могла прийти в себя от ужаса. Сколько ему пришлось выстрадать! Как же ему удалось пройти такой невероятно трудный жизненный путь и превратиться из сына спившейся вдовы в дельца и богача. В таком случае какой необыкновенной силой воли и целеустремленностью он обладает!
Может статься, не так уж и плохо ей будет с ним? Возможно, она когда-нибудь сможет его по-настоящему полюбить…
Жизнь кончена, если подумать. Муж погиб, любимый человек если и жив, то, скорее всего, пропал навсегда. Возвращаться домой в Россию, чтобы светские сплетни смаковали её мифические похождения в аляскинских кабаках и борделях? Судиться за наследство с ненавистным женихом, а Арбенин еще чего доброго объявит её сумасшедшей из-за её бегства? И суд вполне может ему поверить.
Не лучше ль и в самом деле глупой девчонке Марии Вороновой-Одинцовой исчезнуть? Вон Николай стал же американцем… Николай… Ник… Коленька…
Дни шли. Наступила зима, вторая её зима на Аляске. В одиночестве она отметила православное Рождество, и в компании любовника, его друзей и соседей встретила Новый год. Первый год нового столетия. Это знаменательное обстоятельство не произвело на неё особого впечатления, хотя она со всеми вместе умеренно повеселилась, под выстрелы в полыхающее полярным сиянием холодное небо и хлопки пробок стодолларового шампанского. И вместе со всеми поднимала кружки под залихватский тост: «Ну, чтобы нам так же встретить следующий век!»
В феврале Смит принес ей письмо. Из самого Петербурга от тети Христины.
Мария с нетерпением развернула письмо и стала жадно вчитываться в аккуратный мелкий почерк тети Христины.
«…Дорогая племянница! Сообщаю тебе, что у нас все хорошо. Я выхожу замуж за человека по имени Фома Ильич Топляков. Он биржевой маклер, имеет двух сыновей-подростков и дочку одиннадцати лет. Я собираюсь переехать к нему, уже укладываю вещи. Разумеется, я буду следить за домом до твоего возвращения. К тому же здесь остаются Глаша и Перфильевна. Марта тоже выходит замуж за достойного человека, бывшего кондуктора флота, ныне механика в Кронштадтском порту. Без тебя дом кажется пустым и заброшенным, и я с радостью переберусь туда, где меня будут окружать дети… Надеюсь, и ты, и Дмитрий вернетесь с этой ужасной Аляски как можно быстрее. Береги себя… Я так давно не получала от тебя вестей. Верю, что у вас с Дмитрием все хорошо, что вы оба здоровы и счастливы. Возвращайтесь, я буду рада видеть ваших малышей, да и не дело тебе таскаться по всяким полярным льдам. Посылаю тебе еще денег, мало ли что. Когда вы собираетесь возвращаться? Чаю, теперь уже скоро. Очень люблю тебя и скучаю. Твоя тетя Христина, теперь уже отныне Топлякова».
Глаза Маши наполнились слезами. Если бы только тетя Христина знала, как она несчастна!
Той же ночью, проснувшись, услышала разговор с одним из деловых партнеров, а может, и приятелей Джозефа.
…– То-то и есть, слишком хорошенькая, – басил незнакомец. – Слишком хорошенькая, чтобы быть иной, чем она есть. Эта страна кого хочешь испортит. На этой гребаной Аляске и святая рано или поздно станет шлюхой.
Смит сердито заворчал:
– Мэри не какая-нибудь шалая бабенка. Сразу видно, порядочная. И очень страдала, но не пошла по кривой дорожке. Да, в конце концов, шлюха, не шлюха… Кто знает, может быть, так оно и есть. Но эта не такая. Что-то в ней не то, а что именно, не знаю. Наконец, мало ли миллионерш из кафешантанных певичек и актрисок?
– Так я же тебя, Джо, и не отговариваю…
…А через несколько дней в доме Смита состоялась вечеринка в честь очередных успехов бизнеса. На одном из приисков, принадлежавшем компаньонам, в Маунт-Айс, нашли богатую золотую жилу.
– Истинно говорю, – весело изрек входящий Джо, доставая из-за пазухи пару бутылок дорогого виски. – Дела идут в гору, а доллары текут если и не рекой, то хорошим ручейком. Жила дает по двадцать долларов с каждой промывки, а в ней еще будет верных восемьдесят футов. Этак до второй Бонанзы недалеко! Мэри, сядь и отпразднуй с нами, как-никак мы почти муж и жена.
Они вчетвером расположились вокруг стола… На столе оказалась копченая оленина, лососина, свежий белый хлеб и виски. Налили и Маше, правда, на три четверти разбавленного содовой. Рон принес откуда-то банджо и спел несколько песен из своего богатого репертуара. Все весело беседовали, вспоминали разные случаи.
Машу, впрочем, довольно скоро начало клонить в сон, и она уже собиралась покинуть их, чтобы те могли продолжить веселье, не стесняясь женского общества, как вдруг слух её резануло смутно знакомое, хотя и странное слово из рассказа Смита.
Она навострила уши.
– Ничего не понимаю. – Рон уже оборвал речь её гражданского мужа. – Какой еще Вендиго?
В ответ Джозеф ничего не сказал, пожимая плечами.
– Вендиго?! – вместо него заявил Милхавн. – Ну, краснокожие говорят, что такое создание водится в тайге, а они тут тысячу лет жили. Еще когда кто-нибудь из местных сходит с ума, про него говорят, что он видел Вендиго.
– Так что еще о Вендиго? – переспросила Одинцова, почему-то напрягшись.
– Дорогая, это разговор не для женщин, – хмуро пробурчал Смит, но Эд пропустил это мимо ушей.
– Да так. Никто его не видел, но говорят, что это такой северный зверь, а может, и не совсем зверь. Невидимый, злой и огромный. А еще очень быстро бегает. Лосями питается, но человечина ему за лучшее лакомство. Еще болтают, что самок у него нет, но ежели поймает лосиху, то перед тем, как сожрать, оприходует… кхм, извини, Мэри…
– Бабушкины сказки! – буркнул в пространство Рон, подливая себе хмельного.
– М-да, может, оно и так, но только вот индейцы хоть и дикари, но в лесу они как у себя дома и просто так чего не сболтнут!
– Брехня!
– Клянусь бородой моего папаши! Пусть провалюсь на этом месте, если это не так!
Рон глубокомысленно потер отросшую щетину на скулах.
– А ежели твои индейцы такие умные, – изрек он, – так пусть скажут, откуда этот Вендиго берется, если у него самок нет?
– Ну, вот у улиток тоже самок и самцов нет, – не растерялся Эд, – однако ж как-то плодятся.
– Ты откуда про улиток знаешь? – продолжал кипятиться Рон. – В штаны им, что ли заглядывал? Так нет у них штанов!
– Дружище, это мне еще в школе рассказывали… Ты в школу-то ходил?
– А, так ты у нас шибко ученый?!
Перепалка грозила перейти в ссору и в настоящий скандал, какие в этих краях иногда завершались поножовщиной, стрельбой, трупами и петлей суда Линча.
Но Мария почти не обращала внимания на выяснявших между собой отношения компаньонов как-то сразу помрачневшего Смита.
Она вдруг поняла, где слышала прежде это слово. Ну, конечно! Тогда, у трупа жуткого создания, это сказал Николай! А ей послышалось «индиго»! Никакое не индиго, а…
– Что, брехня?! – рявкнул Смит, отвечая на нерасслышанную ею реплику Рона. – Может быть, разные профессора и прочие очкастые умники так и говорят. Но они могут говорить что угодно, потому как дальше своих очков не видят. И живут в городах, где людей полно, как муравьев в муравейнике. Но вот те, кто походил по тайге или по пустыне и кое-что повидал… Те не будут смеяться попусту. Древние темные твари, потомки тех, что жили до потопа, еще таятся по окраинам мира, и не приведи Господь с ними столкнуться нос к носу! Это где-нибудь во Фриско или Нью-Орлеане можно говорить чего хочешь, а тут, знаешь, дикие места. Не ровен час о волке речь, а волк навстречь…
– Ага, – крепко «заложивший за галстук» Рон откинулся на спинку грубо сколоченного стула. – Помню вот, один пастор говорил еще на пароходе, когда я только в эти края приплыл. Спрашиваю: чего, мол, святой отец, вы в дикие места претесь? А он мне и загнул: дескать, в таких местах, как Аляска, забытых Богом, еще дремлет первобытное зло, попросту говоря, сатана и его порождения. В других местах он сидит тихо, придавленный молитвами да церковью и прочими святошами, но там, где мало людей и много грешников, он и дожидается своего часа, выскакивает да пакостит по мелочам. Ну и по-крупному, если получится. Смущает слабых душами, пугает и, как может, вводит в грех добрых христиан.
Он говорил еще, что такие места, мол, как раз на Аляске да на севере Канады имеются, а еще в этом, черт, рядом с Китаем, Тимет или Тибет, да на разных диких островах в Тихом океане, где разные идолы да развалины стоят… В Африке тоже… О, забавную штуку еще сказал. Что наши ниггеры привезли какое-то древнее зло сюда и своим колдовством готовятся это… Тьфу ты, забыл. И добавлял, что, мол, зря их после Гражданской обратно в Африку не отправили, как старина Линкольн хотел. В общем, ерунду нес божий человек. А по мне так…
Смит решительным жестом прервал разглагольствования компаньона, готового, похоже, говорить бесконечно долго.
– Послушай, Джо. Ну ладно, Рон, но неужто ты веришь пьяным россказням индейских бродяг да диких трапперов, а?
– Ты что, сдрейфил? – воскликнул Милхавн.
С этими словами он дружески пихнул Смита в бок.
– Пьяным россказням? – процедил сквозь зубы Джозеф. – Хорошо, а что ты скажешь вот на такую историю, какой я был свидетелем, когда охотился в Канаде как раз с этими, как ты сказал, дикими трапперами? Что ты скажешь на такое. Наш товарищ, Келли Робертс, парень, не верящий ни в Господа, ни в сатану, вдруг встает среди ночи и удирает в лес, пока мы спим? Причем стояли мы лагерем в месте, которое глупые и тупые индейские бродяги почему-то считают плохим… – Злая ирония сквозила в его словах.
– А потом мы слышим, как вдали, за старым лесным пожарищем, кто-то кричит в чаще. Знаешь, так, с повизгиванием да мяуканьем, как будто котенок орет… Правда, с медведя величиной, – передернув плечами, уточнил Смит. – А потом мы утром идем по следам нашего приятеля. Как раз снежок выпал. И мили через две кое-что заметили. Что расстояние между двумя отпечатками становятся все больше, как будто он прыгал с места сразу футов на десять…
Слушайте дальше, – нехорошо усмехнулся он. – Потом мы видим кое-что новое. Рядом с человеческими след животного, ни на что не похожий. Овальный и длинный, как от какого-то копыта… Старина Микки, который в лесу родился, и то сказал, что похожей твари никогда не видел и не слышал.
Он закашлялся и, чтобы промочить горло, осушил стоявшую тут же кружку остывшего чая, приготовленного Машей.
– Это еще не все, – бросил он Эду, начавшему было что-то бубнить о том, что в лесах и пустошах иногда люди ни с того ни с сего сходят с ума от дикости и одиночества. – Потом мы находим Келли. Он взял да и вышел нам навстречу… – Вновь пауза. – Да только вот я до сих пор не знаю, он ли это был… Клянусь, лицо его стало похоже на какую-то морду бесовскую… И эта ухмылка – словно зубы удлинились и торчали наружу… Кожа стала серой, как у старика или больного, и покрылась язвами, а голова поседела наполовину… Микки только и сказал: «Боже мой, Келли, что случилось с тобой?» А тот захохотал, как тысяча дьяволят, да и побежал в самую чащу…
Смит надолго замолчал.
– Можешь думать, что хочешь, но я… Я помню эти следы… А вот Робертса… Робертса с тех пор ни я, и вообще никто не видел. И даже косточки не нашли. Вот так, парни, – горько осклабился Джозеф. – Извини, Мэри, я тебя, наверное, напугал? – обратился он к любовнице.
– Да как сказать… – придав лицу как можно более независимое выражение, ответила Мария. – Просто я… я, кажется, этого вашего Вендиго видела.
Повисло молчание.
– Ты чего, – уставился Джо на Рона, – налил Мэри виски неразбавленного?
Тот покачал головой, пожимая плечами.
– Дорогая, это не тема для шуток, – сухо бросил Смит.
Понимая, что отступать уже поздно, Маша помотала головой и принялась рассказывать о страшной находке по дороге в Сэркл.
Разговор закончился в молчании. Даже скептик и весельчак Эд ошарашенно крутил головой. Молодая женщина посмотрела на Джозефа и вздрогнула, заметив, что в глазах его стоял не просто страх, а почти что ужас. Неприятный холодок пробежал по её спине. Тут Смит прервал молчание и ответил:
– Правда, выходит… что увидеть Вендиго – значит умереть.
– Но я-то жива? – пробормотала Маша, ощутив вдруг подступивший страх.
– Ну… – покачал он головой. – Так он был дохлый, а вас двое. Потому смерть и досталась одному – твоему Нику…
– Николаю? – изумилась Одинцова. – А он тут при чем?!
Джо собрался говорить, но Милхавн опять толкнул его кулаком в бок. Тот лишь отмахнулся.
– Не хотел тебе говорить, он вроде как и не чужой тебе был, – с неподдельной печалью цедил Смит. – Да и точно было неизвестно, а теперь вот ясно, что смерть-то не обманешь! Как раз когда ты валялась без памяти, в форте Сент-Майкл был пожар в местной гостинице. И вроде пожар-то слабенький, и погасили почти, только вот там в кладовой было двести с гаком фунтов динамиту – геологи тащили шурфы бить. Ну и рвануло, да так, что человек двадцать не просто поубивало, а в клочки порвало – и не опознаешь. Ну и говорят, что Ник Рашенз тоже там был… Вот оно как! – Извини, – добавил он. – Не хотел говорить…
Мария молча встала и вышла, как сомнамбула, из гостиной. У себя в комнатке она бросилась на койку и забилась в безмолвной истерике; грызла подушку и смотрела в темноту сухими, опаленными болью глазами.
Потом она ощутила, как рядом с ней присел Смит и долго, молча гладил её по волосам…
Апрель 1900 года. Доусон
– Вот что, – сказал ей Джозеф, когда негр в аляповато сшитой ливрее принял у них верхнюю одежду. – Когда я улажу дело с приисками, мы в следующий раз поедем прямо в Нью-Йорк. Нет, – тут же передумал он, – на мой вкус, цивилизации достаточно и в Сан-Франциско. Конечно, я достаточно элегантен и для Уолл-стрита, но мне больше нравится Запад.
Они прошли в зал казино «Фортуна», освещенный яркими фонарями под потолком, испускавшими яркий белый свет. Смит разглядывал их с некоторым интересом.
– Видела? – обратился он к Марии. – Это ацетиленовые фонари. Хитрая штука. Берется карбид… – замялся, – кальция, заливается водой, и получается такой фонарик. Чуть не в сорок раз дешевле электричества. Может, как вернусь, вложиться в него?
Смит стоял, непринужденно опершись на перила, ведущие на второй этаж казино. Он был одет в безукоризненно отутюженный черный сюртук и белую рубашку с бабочкой в горошек. Его внешний вид был настолько цивилизованным, что казалось, он только что вышел из собственного экипажа. Не поверишь, что это бывший бедняк из гнилого шахтерского местечка.
– Когда мы приедем в Сан-Франциско, – изрекал Джозеф, – мы не будем ходить по казино, а будем посещать всякие приличные места, вроде светских раутов. И еще в театры – никогда не был в нормальном театре! Я сниму для нас лучшую ложу… А еще я куплю тебе обручальное бриллиантовое кольцо с самым крупным бриллиантом. Он будет сверкать на твоем пальце, как тысяча солнц.
Ну, Мэри, не грусти! Вчерашний день принес мне две тысячи долларов. Пару сотен просадить можно себе позволить? Но если хочешь, прогуляйся в танцевальный зал. Там, говорят, поет какая-то певичка с недурным голосом.
Они пару раз сыграли. При этом Джо несколько минут потратил на то, чтобы объяснить Марии Михайловне тонкости игры в «фараон».