Лунный парк Эллис Брет
Джейн обсудила с Мартой, когда мы сможем вернуться домой.
Джейн как будто не догоняла, насколько серьезно я все воспринимаю.
Мы сели в «рейнджровер» и поехали в школу. Всю дорогу мы молчали, только однажды Джейн сказала, что на завтрашний вечер нам назначено у доктора Фахейда. Я воздержался от вопроса, почему мы не пойдем в наше обычное время в среду, поскольку во сне это больше не имело значения.
В Бакли повсюду стояли охранники. На воротах они просвечивали машины фонариками, сверяясь с именами в списке. На служебной парковке еще больше охранников, некоторые вооруженные, требовали документы с фотографией. Весь Бакли с подготовительного по двенадцатый класс насчитывал шестьсот учеников (в каждом классе человек по сорок), и сегодня собрание было только у родителей начальной школы, и, казалось, приехали все. На территории толпились опрятные парочки, Джейн ловила подобающие взгляды. Возле тележки с кофе, выставленной у библиотеки, мы наткнулись на Адама и Мими Гарднер, и как только стало понятно, что на меня они внимания не обращают и прошлую ночь вспоминать никто не собирается, я понял, что они мне тоже снятся.
Интерьер школы был обтекаемый, гладкий, индустриальный: куда ни повернешься, всюду маячит большая стальная дверь. Территорию окружало невероятное количество растительности. Деревья нависали над зданиями, школа пряталась в лесу. Меж деревьев стояло несколько блочных построек – безликие бунгало, испещренные узкими, как бойницы, окошками, вмещали большую часть классных комнат. Архитектура была настолько минималистской, что в ней чувствовалось какое-то обескураживающее обаяние. Здесь правил бал порядок, но без клаустрофобии, несмотря на все окружающие вязы и кусты. Что ж, удобно, даже мило. Да, это, безусловно, шикарная школа. В огромном спортзале мы сидели на бетонных пеньках и внимали краткой, но изобретательной речи директора об эффективности и организации, о связи между сознанием и духом, о безопасности и ее требованиях, о наших детях, жаждущих познать неизведанное. Следующим выступал педиатр, специалист по поведенческой психологии, бесчисленное количество раз мелькавший по телевизору, седовласый, мягкоречивый канадец; в какой-то момент он предложил устроить день «Принеси в школу чучело животного». После редких аплодисментов мы отправились встречаться с учителями. Нам показали рисунки и поделки Робби (исключительно лунные пейзажи) и рассказали, что в этом хорошего (немного), а что следует исправить (я чуть не заснул). Учительница, которая работала с Сарой над письмом, чтением и началами счета, объяснила нам, что в Бакли за эмоциональным состоянием учеников следят с не меньшим рвением, чем за успеваемостью, и, указав, что наши дети плохо переживают стрессовые ситуации, она предложила записать и Сару и Робби на семинар, посвященный укреплению уверенности в себе; нам выдали брошюры с фотографиями пестро разряженных кукол и советами по техникам релаксации, например как выдувать мыльные пузыри (при ровном дыхании получится замечательный поток), и списком книг о позитивном мышлении, которые должны помочь детям «обрести внутреннее спокойствие». Когда Джейн с улыбкой принялась возражать, нам сказали: «Миссис Деннис, дети чаще всего испытывают стресс не оттого, что их не позвали на день рождения, и не оттого, что к ним задирается какой-то драчун, а потому, наверно, что их родители сами находятся в состоянии стресса». Джейн снова принялась спорить, уже без улыбки, и была прервана: «Насколько хорошо родитель переживает стресс, показывает, чего можно ждать от ребенка». Мы не нашлись что ответить на это, и учительница добавила: «Вы знаете, что восемь с половиной процентов детей в возрасте до десяти в прошлом году пытались покончить с собой?», после чего я заткнулся до конца собрания. Краем уха я слышал, как учительница говорила другой озабоченной паре: «От этого у вашего ребенка могут возникнуть сложности в межличностных отношениях», после чего показала им нарисованного их сыном утконоса и сказала, что среднестатистический утконос выглядит «менее безумным». В какой-то момент Джейн промямлила: «Я йогой занимаюсь», после чего мы прочли тревожное сочинение Сары, озаглавленное «Жаль, что я не голубь», от которого Джейн разрыдалась, а я тупо уставился на изображения Терби – их были десятки, – и на рисунках он пикировал на дом вроде нашего, злобный, растопырив острые когти. Родителям выдали дополнительные антистрессовые корзинки, где среди прочего лежала книжка под названием «И сорняк может расцвести». Встречи эти ранили меня чрезвычайно. Больше обычного хотелось выпить. Сон мой дал трещину, а мне нужно было, чтоб он продолжал виться. Все, что я мог, это хмуро улыбаться.
В итоге после четырех бокалов кислого шардонне, выпитых на общем сборе в библиотеке, я вынужден был удалиться.
На улице я кивнул вооруженному охраннику, патрулирующему каменную дорожку к библиотеке, и спросил, не будет ли у него сигареты. Нет, сказал он, и вообще на территории школы курить запрещено. Я попытался пошутить, но охранник, отступая в тень, не улыбнулся.
Среднестатистический утконос, думал я, бредя по тропинке.
Среднестатистический утконос. Библиотека была трехэтажная и одной стороной ограждала просторный открытый двор. Полупрозрачные панели окон источали мягкий белый свет, который рассеивался в темноте. С места, где я стоял, виден был круговорот родительских теней, их бубнеж доносился из-за стен, как удаленный саундтрек, а за ними рассекали пространство ряды книжных полок. Во дворе помещалась бронзовая статуя грифона Бакли, полульва-полуорла; школьный тотем на четыре метра возвышался над двором с распростертыми крыльями, готовый соскочить с постамента и воспарить. Я спустился по ступенькам осмотреть грифона и посидеть в одиночестве, но когда я потянулся в карман за мобильным (звонок Эйми Лайт был ежевечерней процедурой), я заметил, что под статуей кто-то есть.
Окутанная тьмой фигура тяжело развалилась на скамейке. Когда я подошел поближе, она произнесла мое имя, и я увидел, что это Надин Аллен, а увидев – заколебался. Дабы убедиться, что тихое «Брет» было обращено ко мне, я обернулся в бессмысленной надежде, что это все-таки не меня, – но тут меня снова позвали усталым монотонным голосом, и, вздохнув, я подошел к ней.
Не говоря ни слова, я присел рядом с Надин на выступавшую из гранитной стены скамеечку. Я лениво отметил, что мы оказались ниже первого этажа, и продолжал смотреть на библиотеку, не обращая на Надин никакого внимания. Она шевельнулась, и это заставило меня повернуться.
Распластавшись по стене, она подносила к губам пластиковый стаканчик, наполовину наполненный белым вином, и я порадовался, что она пьяна, поскольку это обеспечивало бесперебойную проекцию моего сна на широкий экран, заслонявший то, что я на самом деле видел.
Небольшой водопад лениво плескался в искусственном пруду, в глубине которого мелькали оранжевые искорки рыб кои. Над головой покачивались деревья, толстые пупырчатые лианы увивали окружавшие нас гранитные стены, подсвеченные желтыми и зелеными лампочками, вмонтированными в постамент. Надин покрепче укуталась в свой жакет, хоть погода стояла теплая (впрочем, дождевые облака уже заволакивали луну), допила вино, после чего, не говоря ни слова, прильнула ко мне, а я не отпрянул. Она была симпатичной женщиной и для своих лет выглядела очень молодо, и я не без удовольствия наблюдал, как она слегка касается мелированных прядей.
Она так ничего и не говорила, и я стал рассматривать бронзового грифона.
Ее молчание наконец разбередило меня, и я приготовился к безобидному разговору (впрочем, как и все наши разговоры) о ее вчерашнем обеде, когда она вдруг что-то произнесла. Я не до конца расслышал и попросил ее повторить. Она опустила голову мне на плечо и вздохнула.
– Они уходят в Небывалию.
Я ответил не сразу и повел плечом так, что Надин пришлось вяло выпрямиться и сесть. Я повернулся к ней. Глаза полуприкрыты, набралась она серьезно. Шестидесяти секунд, решил я, вполне достаточно, чтобы закруглиться и тихо убыть со двора.
– Кто… уходит в Небывалию?
– Мальчики, – прошептала она, – они уходят в Небывалию.
Я прочистил горло.
– Какие мальчики?
– Которые пропали, – сказала Надин. – Они все там.
Я впитывал. Она ждала, что я отвечу. Я попытался нащупать связь.
– Ты думаешь… в этом замешан Майкл Джексон?
Надин хихикнула и снова облокотилась на меня, но никакого сексуального импульса я не почувствовал, упоминание пропавших мальчиков заволакивало все вокруг.
– Нет… при чем тут Майкл Джексон, дурачок.
Тут она вдруг перестала хихикать и стала махать руками, как большая, сильно пьяная птица. Она наклонилась вперед и стала покачиваться.
– Небывалия… как у Питера Пэна. Там все мальчишки.
Надин утомилась изображать птицу и откинулась уже мимо меня на гранитную стену. Лицо ее – потерянное, с толстым слоем макияжа, миндалевидные глаза как деревянные – наполовину освещала зеленым цокольная лампа.
– Ты о чем… Надин? – осторожно спросил я.
– О чем я? – Слишком уж резко она протрезвела. Тон стал грубым. Может, оттого, что я выглядел испуганным, ее так разухабило. – Хочешь знать, о чем это я, Брет?
Я вздохнул и облокотился на стену.
– Нет, пожалуй, что нет. Нет, Надин. Не хочу.
– Отчего ж? – Мои колебания как будто наэлектризовали ее, а негодование в голосе, похоже, было вызвано не опьянением, но страхом. – А дело, собственно, в том, – тут она втянула воздух и приглушенно застонала, – что никто их никуда не забирает.
Я глубокомысленно кивнул, как будто размышляя о сказанном, и произнес:
– Прости Надин, но это бессмыслица какая-то.
– Дело в том… – она уже не скрывала презрительного тона, – дело в том, что тебе надо знать…
Она перегнулась через скамейку и, к моему ужасу, вытянула почти пустую бутылку вина. Надин попросту увела с приема бутылку «Стоункрик шардонне» и посасывала ее в темном дворе школы, где учатся ее дети. Она аккуратно вылила остатки в пластиковый стаканчик. Я бы, может, и расхохотался, если бы мне не казалось, что лианы стягиваются вокруг нас все туже. Я вдруг напугался. По каналу сна пошли помехи. Я понял, что поведение Надин обусловлено не алкоголем, но какой-то особенной взвинченной тревогой, уже выходившей из-под контроля.
– Дело в том, – она сделала глоток и сморщила губы, – что никто из них не вернется.
– Надин, нам, пожалуй, нужно найти Митчелла. – Все, что я мог сказать.
– Митчелл, Брет, стоит возле твоей жены, в то время как директор Камерон пользуется случаем с ней сфотографироваться.
Тон, которым Надин произнесла эти слова, чего-то добавил, но ничего не объяснил, а по сути – лишь еще больше все запутал. В самом построении фразы, в том, как она акцентировала определенные слова, все наши отношения внезапно раскрылись в новом свете. Сон ускользал.
Надин потягивала вино, уставившись на что-то невидимое в темноте. Лианы шелестели вплотную. Я старался не смотреть на нее, а потом решил попробовать встать. Надин так долго молчала, что я думал, она уже и не заметит, но как только я пошевелился, рука ее молниеносно схватила мое запястье и потянула обратно к себе. Она уставилась на меня вплотную – ее глаза сочились страхом, – и мне пришлось отвернуться. Сон, который я так аккуратно выстраивал, стаивал в ноль. Нужно было бежать от Надин, пока он не исчез окончательно, пожранный чьим-то безумием. Надин стала видеть тот же сон, однако настойчивость, с которой она сообщала мне об этом, делала его слишком похожим на реальность. Когда я сел на место, она торопливо зашептала:
– Мне кажется, они уходят от нас.
Я ничего не сказал, лишь сглотнул и похолодел.
– Эштон собирает сведения про этих мальчиков. – Надин все еще держала мое запястье, смотрела мне в глаза и беспрестанно кивала. – Да-да. У него в компьютере есть файл, он не знал, что я его нашла. Он собирает сведения про мальчиков, – она втянула воздух и быстро сглотнула, – и обменивается ими с друзьями…
– Но меня-то это не касается, Надин.
– Касается, Брет. Еще как касается.
– И как же это меня касается, Надин?
Я уже возненавидел ее за эту исповедь, я хотел уйти, но не мог. Она оглядела двор и сказала тихо, как будто нас могли подслушивать и она серьезно рисковала, делясь со мной этими сведениями:
– Потому что Робби – один из тех, с кем он обменивается этими сведениями.
Я задержал дыхание. Все начало валиться в тартарары.
– О чем ты говоришь, Надин? – Я попытался высвободить руку.
– Не понимаешь, Брет? – Она почти что задыхалась. – Эштон скачал из Сети сотни страниц, посвященных этим мальчикам.
Чувствуя, как она дрожит, я выдернул руку и отвернулся.
– Он пишет им по мейлу, – сказала Надин так громко, что пустой двор отозвался эхом.
– Кому он пишет? – Я не мог остановиться, должен был спросить.
– Он пишет тем мальчикам.
Я уже не отстранялся, но, пораженный страхом, медленно обернулся к Надин:
– Он знал… кого-то из пропавших мальчиков?
Надин уставилась на меня. Мне показалось, что, если она ответит «да», все сразу обрушится.
– Нет, ни с кем из них он лично знаком не был.
Я вздохнул.
– Надин… – устало начал я.
– Но он писал им после того, как они исчезли, – прошептала Надин. – Вот чего я не могу понять. Он рассылал им мейлы после того, как они исчезли.
– Откуда ты знаешь? – спросил я после долгой паузы.
– Обнаружила однажды. – Она выпрямилась, на вино даже не смотрела, собиралась с чувствами; она вдруг поняла, что в этом разговоре у нее есть собеседник. – Письмо было написано каким-то шифром, он переслал его Робби. – Все это она поясняла жестами. – Он отправил одно письмо Клиэри Миллеру, другое – Эдди Берджессу, а когда я сверила даты, поняла, что письма отправлены после того, как они исчезли. После, ты понимаешь, Брет? – Она снова задыхалась. – Я нашла их у него в почте, в папке отправленных писем, но понятия не имела, что это значит, зачем он это сделал, а когда я спросила его в глаза, он только наорал на меня за вторжение в его личное пространство… а теперь, когда я недавно посмотрела еще раз, тех мейлов уже не было…
И когда ясность ума, казалось, уже вот-вот вернется к Надин, она сорвалась. Заплакала. Я смутно понимал, что она сжимает мою руку. Я вспомнил вчерашний вечер, зареванное лицо Эштона и как Надин постоянно отлучалась проверить, как он там. Кто еще стал мишенью для ее паранойи?
Сколько людей соблазнилось безумной теорией Надин? Она все хотела подвести меня к мысли, высказать которую сама не имела возможности.
Я постарался успокоить ее, подыграть ей.
– Значит, Эштон писал мальчикам в Небывалию?
– Да, это так. – Она подавила всхлип. – Исчезнувшим мальчикам.
Глаза ее источали мольбу, и напряженная тугость лица ослабилась, потому что ей поверили.
– Надин, а Митчеллу ты говорила? – Я хотел сказать это тоном мягким и успокаивающим, но сам был настолько на взводе, что голос прозвучал тонко, дребезжаще. – Вы в полицию позвонили, рассказали им эту версию?
– Это не версия. – Она завертела головой, как маленькая девочка. – Это не версия, Брет. Мальчиков никто не похищал. Никто не выдвигал никаких требований. Ни одного тела так и не нашли. – Она пошарила в сумочке и вытащила салфетку. – У них есть план. У мальчиков есть план. Я так думаю. Но зачем? Зачем им этот план? Понимаешь, другого объяснения быть не может. У полиции ничего нет. Ты знаешь, Брет? У них ничего нет. Они…
– Где же мальчики, Надин? – перекричал я ее.
– Никто не знает, – вдохнула она и поежилась. – В том-то и дело, что никто не знает.
– Ну, может, если мы с ними поговорим, с Эштоном и…
– Они наврут. Они обманут тебя…
– А если…
– Тебе не показалось странным их поведение? – спросила Надин, оборвав меня. Она хотела, чтобы я подтвердил ее подозрения относительно вещей, на которые я, признаться, особого внимания не обращал.
– В… каком смысле?
– Не знаю… – Теперь, когда она признала худшее, я думал, она расслабится и прекратит это представление, но Надин все комкала и комкала скрюченными пальцами бумажный платок. – Они такие скрытные… и… и… недоступные? – Это прозвучало как вопрос, так, чтоб мне пришлось ответить и попасть в западню ее собственного сна.
– Надин, им по одиннадцать лет. Они не работают на публику. Мальчишки-пятиклассники – не самый общительный народ. Я в их возрасте был таким же. – Я просто хотел говорить хоть что-нибудь, что угодно, лишь бы заглушить ее.
– Нет, нет, нет… – Она зажмурилась и помотала головой. – Тут совсем другое. У них есть план. Они…
– Надин, вставай, пошли.
– Ты что, не понимаешь? Не доходит? – Голос ее стал громче. – Если мы ничего не предпримем, мы их потеряем. Это ты понимаешь?
– Надин, пошли, найдем Митча…
Она схватила меня за руку, пальцы впились в рукав пиджака. Дышала Надин тяжело.
– Мы их потеряем, если ничего не сделаем…
Сон стал разворачиваться в обратном направлении, переписывать сам себя.
Я пытался поднять ее с гранитной скамейки, а она всем телом повисла у меня на руке. И вдруг закричала: «Да пусти ты меня!» – и отдернула руку.
Я стоял запыхавшийся и не знал, куда бежать. Пытался как-то уложить в голове услышанное.
И тут – вторжение.
– У вас там все в порядке? – спросил голос сверху.
Я поднял голову. Вооруженный охранник, у которого я просил сигарету, оперся о перила и всматривался во тьму двора, пока не достал фонарик и не упер его луч мне в лицо. Я прикрыл глаза ладонью и ответил как можно вежливей:
– Да-да, все в порядке.
В таком ракурсе массивная голова грифона маячила прямо под ним.
– Мадам? – спросил охранник, переводя луч на нее.
Надин взяла себя в руки и высморкалась. Она прочистила горло и, прищурившись охраннику, ответила с улыбкой, с натянутой веселостью:
– С нами все в порядке, спасибо большое.
Свет отразился от маски, которую надела Надин, и, неуверенно поглядывая на нас, охранник все-таки удалился. Его вмешательство привнесло чувство реальности, отчего Надин встала и, не смотря на меня, быстро пошла к ступенькам, как будто теперь ей было стыдно за то, что она мне наговорила. На некоем уровне я отвергнул ее, и преодолеть смущение ей было не по силам. Попытка интимности не удалась. Игра не стоила свеч.
Пора было домой. Она больше никогда не скажет мне ничего подобного.
– Надин, – позвал я. И поплелся следом.
Я пошел за ней по лестнице и пытался даже догнать ее, но она двигалась слишком быстро, перепрыгивая через ступеньки, пока не добежала до верха, где стояла Джейн.
Надин взглянула на мою жену, улыбнулась и быстро пошла к библиотеке.
Джейн любезно кивнула в ответ. В позе ее не было никакой укоризны, она просто давила зевок и, когда Надин прошла мимо, нахмурила бровь лишь на секунду. Рядом с Джейн сон мой стал возвращаться, и, споткнувшись о последнюю ступеньку, я развел руками и обнял Джейн, и меня даже не смутило, что она не стала обнимать меня в ответ, – сон возвращался ко мне.
По дороге домой, на Эльсинор-лейн, над приборной доской, за лобовым стеклом, на широком темном горизонте мне виделись цитрусовые деревья, недавно высаженные вдоль шоссе. Цитрусовые деревья мелькали по бокам, а кое-где проглядывала и дикая пальма, чьи ветви едва различались в синей дымке, а в «рейндж-ровер» каким-то образом проник тихоокеанский бриз, и Элтон Джон запел «Сегодня спас мне кто-то жизнь»,[29] хотя радио и не было включено, а затем показался съезд с магистрали, и поблескивающие на знаке буквы сложились в «Шерман-Оукс», и я стал думать о городе на Западном побережье, который я покинул, и решил, что не стоит обращать на это внимание сидящей за рулем жены, поскольку в лобовое стекло вдруг заколотился дождь, скрывая пальмы, которые теперь выстроились по обе стороны дороги, и геометрия созвездий над ними предполагала совсем другой временной пояс, и я снова подумал, что не стоит говорить об этом Джейн, потому что я, в конце концов, только пассажир.
14. Дети
Медленно поднимаясь по лестнице к комнате Робби, я слышал приглушенный свист пуль, вспарывающих тушки зомби; исходил тот, как мне казалось, из его компьютера. На верхней ступеньке я остановился, смущенный тем, что дверь открыта – это было из ряда вон, – но потом вспомнил, что мы с Джейн вошли домой молча (она тихо ускользнула от меня и понесла дополнительный антистрессовый пакет в кабинет к Марте), поэтому Робби нас и не слышал.
Подойдя поближе к открытой двери, я снова заколебался, мне не хотелось застать его врасплох. Я медленно вдвинулся в комнату и сперва увидел Сару – она лежала на его кровати, уставившись куда-то скучающим взглядом и поглаживая этого Терби. Робби по-турецки сидел у телевизора ко мне спиной и маневрировал джойстиком, пробиваясь через очередной коридор очередного средневекового замка. Взглянув на комнату, я первым делом подумал: мебель расставлена так же, как в моей детской в Шерман-Оукс.
Расположение просто идентичное: кровать вдоль стены рядом со встроенным шкафом, письменный стол под окном, выходящим на улицу, телевизор на низком столике, а рядом – полка со стереосистемой и книгами. Моя комната была куда меньше, да и попроще (никакого собственного холодильника), однако бежево-земляная цветовая гамма совершенно та же, и даже светильники, стоящие на тумбочках по обеим сторонам кровати, были точными копиями моих, хотя теперь их кичевость казалась плюсом, а в мое время такие лампы были пережитком дешевого шика середины семидесятых. Я отпустил десятилетия между моей комнатой и комнатой Робби, вернулся в настоящее, и взгляд мой остановился на компьютере. На экране, окруженное колонками текста, светилось лицо мальчика, и лицо это, показавшись мне знакомым (через несколько секунд я понял, что это Маер Коэн), заставило меня быстро войти в комнату, оставаясь незамеченным, пока Сара, оторвавшись от телевизора, не произнесла:
– Папа, ты вернулся.
Робби застыл, потом быстро встал, небрежно бросив джойстик на пол. Не глядя на меня, он подошел к компьютеру, нажал клавишу, и лицо Маера Коэна (теперь сомнений у меня не оставалось) исчезло. И когда Робби обернулся, глаза его блеснули внимательно и настороженно, а улыбка была настолько обезоруживающая, что я чуть не вылетел из комнаты. Я уже было улыбнулся в ответ, но тут понял: он разыгрывает спектакль. Он хочет отвлечь меня от того, что я видел на дисплее, и поэтому разыгрывает спектакль. Не было и намека на вчерашнее «ненавижу тебя», и сложно было смотреть на него без подозрения – однако насколько оправданным оно было с моей стороны? Пауза была выжидательной.
– Привет, – сказал Робби, – как там все прошло?
Я не знал, что ответить. Я стал своим отцом. Робби стал мной. В его чертах я видел отражение себя – в нем отражался весь мой мир: каштановые с рыжинкой волосы, высокий нахмуренный лоб, полные губы, всегда поджатые в задумчивости или предвкушении, карие глаза, где водоворотом кружилось с трудом скрываемое замешательство. Почему я не замечал его, пока не потерял? Я опустил голову. Понадобилась минутка, чтобы переработать полученный вопрос. В итоге я пожал плечами и сказал:
– Все прошло… нормально.
Во время очередной паузы я сообразил, что все еще пялюсь на компьютер, а Робби прикрывает его спиной. Робби обернулся через плечо – подчеркнутый жест, напоминающий мне, что пора заканчивать визит и проваливать.
Я снова пожал плечами.
– Хм, я просто зашел проверить, почистили ли вы зубы. – Фраза эта была такой провальной, так не свойственной для меня, что от ее неуместности я даже покраснел.
Робби кивнул, встал перед компьютером и сказал:
– Брет, я сегодня смотрел кое-что про войну, и мне захотелось прояснить одну вещь.
– Да?
Конечно, было бы здорово, если б он и вправду что-то там хотел «прояснить», но я знал, что это не так. В его любопытстве сквозила какая-то мстительность. Но мне очень хотелось навести мосты, и я заставил себя поверить, будто этим вопросом он не отвлекает меня от того, что знать мне не положено.
– Что именно, Роб? – Я старался казаться озабоченным, но фраза прозвучала без интонаций.
– Меня призовут? – спросил он, насупившись, как будто действительно хотел получить от меня ответ.
– Хм, навряд ли, Робби, – ответил я, медленно продвигаясь к кровати, на которой лежала Сара. – Я не уверен, есть ли теперь призыв.
– Говорят, что скоро опять введут, – сказал он. – А что, если, когда мне исполнится восемнадцать, война еще не закончится?
Мозг заметался в поисках ответа, пока не нащупал:
– К тому времени война уже кончится.
– А если не кончится?
Теперь он был учителем, а я – учеником и объектом манипуляции, поэтому мне пришлось присесть на край кровати, чтобы сосредоточиться на разыгрывавшейся передо мной сцене. Впервые за все время после моего переезда Робби завел со мной разговор, и когда я стал думать почему, в животе у меня заныло: а что, если Эштон Аллен уже связался с ним? Что, если Эштон предупредил его о Надин и обнаруженных мейлах? Глазами я рыскал по комнате в поисках подсказки. В углу стояли две коробки, наполовину наполненные одеждой, с надписью «АРМИЯ СПАСЕНИЯ», и, борясь с нарастающей паникой, к которой уже можно было привыкнуть, я тяжко сглотнул. Я понял: сцена эта отрепетирована настолько, что можно предугадать заключительные реплики. Я снова посмотрел на Робби и не смог избавиться от чувства, будто под его безразличием скрывается отвращение, а под отвращением – ненависть.
Он, казалось, заметил мои подозрения, когда я уставился на ящики, и спросил уже с нажимом:
– А что, если не кончится, пап?
Взгляд мой перескочил на него. Это «пап» прозвучало неискренне. Он играл, и инстинкт подсказывал мне подыграть ему, ведь только так я мог найти какие-то ответы. Хотелось разбить ложное представление и добраться до более глубокой правды – какой бы она ни оказалась. Я не желал идти на поводу, принимать его притворства, нужно, чтоб он был со мной искренним, настоящим. Но даже если теперь он прикидыв, все равно разговор завязался, и я хотел, чтоб он продолжился.
– Ну, ты же не хочешь… умереть за родину, – сказал я медленно, задумчиво.
На слове «умереть» Сара перестала возиться с игрушкой и тревожно посмотрела на меня.
– И что ж мне тогда делать? – спросил он без выражения, почти равнодушно. – Если меня все-таки призовут?
Пока я формулировал ответ, наступила долгая пауза. Я старался придумать простой практический совет, но, взглянув на коробки для Армии спасения, я вдруг напрягся и решил закончить эту игру. Я прочистил горло и, глядя ему прямо в глаза, сказал:
– Я б сбежал.
В ту же секунду фальшивый огонек, оживлявший Робби, погас, и не успел я переформулировать ответ, как сын опять замкнулся в раковину.
Он знал, что я бросил ему вызов. Он все еще стоял перед компьютером, и мне хотелось сказать ему, что можно уже и отойти, что лица пропавшего мальчика уже не видно и не нужно прикрывать то, чего нет. Я беспомощно посмотрел на Сару – она шепталась с игрушкой, – потом снова на Робби.
– Почему твоя сестра не у себя? – тихо спросил я.
Робби пожал плечами. Он уже впал в привычную молчаливость, глаза его стали отстраненными и холодными.
– Мне страшно. – Сара прижала к себе Терби.
– Чего ты боишься, малышка? – спросил я и сделал движение к ней, хотя Терби и заставлял меня держать дистанцию.
– Пап, а в нашем доме есть чудовища?
На этих словах Робби отошел от компьютера – теперь на экране пульсировал лунный пейзаж; уверенность, что я замкнусь на разговоре с его сестрой, позволила ему расслабиться, так что он снова сел, скрестив ноги, и продолжил видеоигру.
– Нет-нет… – Я поежился: сознание осветилось яркими вспышками образов, которые наснились мне со времени Хэллоуина. – А почему ты спрашиваешь, малыш?
– Я думаю, в нашем доме завелись чудовища, – сказала она хрипло, заторможенно и обняла игрушку.
Непонятно как у меня вырвалось:
– Ну, может, иногда, малыш, но…
Сара сморщила личико и вдруг – разрыдалась.
– Малыш, ну что ты, нет, конечно нет, они ж ненастоящие, малыш. Они придуманные. Они тебе ничего не могут сделать, – говорил я, а сам смотрел на черную игрушку в ее руках, зная, на что та способна, и тут заметил, что когти у птицы выросли и загнулись, и были они измараны коричневым. Я тут же стал строить планы, как бы поскорее избавиться от этой штуковины.
Сара понимала, что в доме монстры – поскольку теперь жила в том же доме, что и я, – и знала, что я ничего не могу с этим поделать. Она понимала, что я не в состоянии ее защитить. И тут я осознал непреложный факт: как бы ты ни старался, скрыть от детей правду можно только на какое-то время, но даже если ничего не скрывать и честно выложить перед ними все факты, они все равно тебя возненавидят. Приступ плача прекратился так же внезапно, как и начался, когда Терби вдруг заурчал и повернул голову в мою сторону, будто он не хотел, чтоб именно этот разговор имел продолжение. Я знал, что это Сара включила игрушку, но все равно сжал кулаки, чтобы не закричать и не броситься прочь, уж очень было похоже, что он нас слушает. Сара виновато улыбнулась и поднесла гротескный клюв (клюв, обгрызавший цветы в полночь и потрошивший белок, раскладывая их на террасе, – но это же всего лишь матрица датчиков и чипов, не так ли?) к ушку, как будто он попросил ее об этом. Она укачивала чудовище с такой нежностью, что, если бы речь шла о любой другой игрушке, я бы ужасно растрогался, но сейчас мое сердце так и ухнуло в пятки. Тут Сара подняла взгляд и хрипло прошептала:
– Он говорит, что по-настоящему его зовут Мартин. («Со мной разговаривал дедушка…»)
– Ах… так? – прошептал я, и в горле запершило.
– Он сказал, чтоб я его так называла. – Capa тоже шептала.
Я все пялился на эту штуковину. На улице как по писаному залаял Виктор, но потом заглох.
– Пап, а Терби живой? (Давай посмотри на шрам на ладони. Он цапнул не за ту руку, Брет. Он целил в ту, где был пистолет, но промахнулся.)
– А что, – переспросил я, колеблясь, – ты думаешь, он живой? – Голос мой дрожал.
Она поднесла куклу к уху и внимательно прислушалась к ней, а потом снова посмотрела на меня.
– Он говорит, что знает, кто ты такой.
Это заставило меня затараторить:
– Терби не настоящий, малыш. Это не настоящая птичка. Он не живой. – Я ни на секунду не забывал, что, говоря это, смотрю на тварь во все глаза и медленно покачиваю головой, словно успокаивая себя.
Сара снова поднесла игрушку к уху, будто та ее попросила.
Я с трудом сдерживался, чтобы не выхватить Терби у нее из рук (я чуял тухлый запашок), а Сара выпрямилась повнимательней выслушать, что говорит ей кукла. Потом она кивнула и снова посмотрела на меня.
– Терби говорит, что по-человечьи он не живой, зато, – тут она хихикнула, – по-тербиевски – очень даже.
Она обхватила птицу руками и закачалась взад-вперед довольная.
Я ничего не сказал и посмотрел на Робби, ища помощи, но он весь ушел в видеоигру, ну, или притворялся, и сквозь пальбу и вопли слышно было, как Марта выезжает со двора.
– Терби кое-что знает, – прошептала Сара.
Я сглотнул.
– Что… он знает?
– Все, что захочет, – просто сказала она.
– Малыш, тебе пора в кроватку, – сказал я и, повернувшись к Робби, добавил: – И ты тоже, Робби, выключай эту штуку и иди спать. Поздно уже.
– Обо мне можешь не беспокоиться, – пробурчал тот.
– Беспокоиться – моя обязанность, – сказал я.
Он отвернулся от телевизора и сверкнул на меня глазами:
– О ком?
– Ну, – смягчился я, – о тебе, приятель.
Он снова что-то пробурчал и снова уставился в телевизор.
Я слышал, что он сказал. И пусть я совсем не хотел, чтобы он это повторял, остановиться я уже не мог.
– Что ты сказал, Роб?
И тогда он без труда повторил, глазом не моргнув:
– Ты мне не отец, так что нечего командовать.
– Что это ты… говоришь?
– Я сказал, – и он отчеканил каждое слово, не оборачиваясь, – ты мне не отец, Брет.
Это признание рубануло как обухом по голове – обида копилась, небось, не один день, – да и прочие сегодняшние события настолько меня ослабили, что в ответ я только промолчал. Силы мои истощились. И когда в комнату вошла Джейн, а Сара закричала «мамочка!», я аккуратно встал с кровати и вместо того, чтоб сказать: «Я твой отец, Робби, всегда им был и всегда буду», я просто выплыл из его владений, оставив им взамен маму.
Я двинулся по коридору – бра мигали, когда я проходил мимо, – вошел в спальню, закрыл за собой дверь, прислонился к ней и на краткий, ужасный миг потерял всякое представление о том, кто я такой, где живу и как оказался на Эльсинор-лейн. Я пошарил по карманам в поисках ксанакса, проглотил парочку, а затем принялся очень аккуратно и целенаправленно раздеваться. Оставшись в трусах и футболке, я натянул халат, вошел в свою ванную, запер дверь и стал рыдать над тем, что мне сказал Робби. По прошествии примерно получаса я вышел из ванной и просто сказал Джейн, крутившейся возле зеркала во весь рост (целлюлитная паранойя): «Я сегодня здесь лягу». Она не ответила. Роза уже сложила покрывала, и Джейн в футболке и белых трусиках скользнула в кровать и спряталась под одеялом. Я стоял посреди огромной комнаты, чувствуя, как ксанакс проникает в систему, и, когда успокоился достаточно, сказал:
– Я хочу, чтобы Сара выкинула эту штуковину.
Не обращая внимания на меня, Джейн потянулась к ночному столику за сценарием.
– Я хочу, чтоб она избавилась от этой игрушки.
– Что? – раздраженно спросила она. – О чем ты говоришь?
– Есть в этой штуке что-то… нездоровое, – сказал я.
– Ну и на что у нас теперь избыточная реакция? – Она раскрыла сценарий и пристально в него уставилась.
Я вдруг подумал, что не могу вспомнить, в какой из этих дней она уезжает в Торонто.
– Она думает, что игрушка живая.
Мои слаксы лежали на моей стороне кровати; я подошел, взял их и педантично повесил на деревянную вешалку – все ради того, чтоб Джейн заметила, насколько аккуратны и обдуманны мои движения.
– С Сарой все в порядке, – только и сказала Джейн, когда я вышел из стенного шкафа.
– Но нам же сказали, что в школе она отказывается держать других детей за руку.
Читать бесплатно другие книги:
