Я дрался в Новороссии! Савицкий Георгий
Какое-то время бойцы обращались к Колуну по вопросам снабжения, но каждый раз твердо переадресовывались к Калите. Командир отряда должен был заниматься военными вопросами. Иногда – политическими и дипломатическими. Если он погрязал в хозяйстве, отряд как военная единица деградировал.
Калита вел дела удачно. На «наганы» с патронами выменял у хозяина пейнтбольного магазина в соседнем нейтральном городе десятки пар тактических перчаток, наколенников, налокотников, а также подствольные фонарики с выносной кнопкой-включателем. Экипажи бронетехники он обеспечил рюкзаками с емкостями для воды, которую можно было пить через трубку, не отвлекаясь от боя.
В ивановском ателье мод Калита разместил заказ на разгрузочные жилеты. Сделки шли в основном по бартеру – ателье получало в уплату трофейные палатки и камуфляж.
Оружие в отряд поступало из трех основных источников.
Первый – так сказать, базовое снабжение от Министерства обороны республики. Это были карабины «СКС», винтовки Мосина, наганы. Теоретически было возможно получить что-то сверх того, для проведения особых операций или в награду за особые достижения. Но пока таких случаев в Ивановке не было. Второй источник – боевые трофеи и реквизиция в охотничьих и пейнтбольных магазинах. Реквизицией старались не злоупотреблять, тем более что всегда находилась возможность дать что-то взамен. Третий источник – оружейная барахолка в Донецке, где можно было выменять или купить широкий ассортимент стрелкового оружия, а также кое-что из артиллерии и бронетехники.
На этой барахолке, например, Калита выменял пять трофейных «АКС74», которым ополченцы предпочитали оружие калибра 7,62, на три пулемета Дегтярева.
В перспективе намечался четвертый источник – собственная военная промышленность Ивановки в лице оружейника Карася и его помощников, которая пока выпускала сошки для «СКС» и гранаты «ПГШ».
Однажды Калита пришел к Рыбаку с новостью.
– На изюмском направлении на проселке киевский БМП сгорел. Такой же, как у тебя. Ты бы сгонял, посмотрел, что там пригодного есть. Ребята на «тачанке» (джип с пулеметом) подкинут.
«Тачанка» остановилась в саду на окраине близлежащего к горелому БМП-2 села. Населенный пункт был нейтральным. Участковый давно был «перевооружен» и расхаживал с «наганом» и винтовкой Мосина.
Переговорили с наблюдателем, который безотрывно следил за дорогой и который-то и сообщил о горелой бронемашине.
– Похоже, аккумуляторы сдохли у нее. С ними еще БТР был и два грузовика с каким-то имуществом. Солдаты только на броне были. Стали заводить от внешнего источника. Ну и что-то не получилось. Мат, крики, потом дым, потом все разбежались. А потом уже пламя стало видно. Что-то взрывалось внутри.
Уехали часа три назад, с тех пор никого. Гореть перестало, да и дыма тоже нет.
Рыбак пришел к выводу, что вышла из строя система электрооборудования, от искрения зажглись потеки горючего и масла на дне моторно-трансмиссионного отделения, от повышенной температуры стали взрываться боеприпасы.
Осмотр сгоревшей бронемашины подтвердил его предположения. Двигатель просто обгорел снаружи, топливные баки не взорвались, трансмиссия осталась цела. Вышла из строя электросистема, была обожжена оптика прицелов, взорвалось несколько осколочно-фугасных снарядов и пулеметных патронов. Деформировался затвор орудия, детали пулемета. Установки ПТУР, похоже, на машине не было уже давно.
Внутри машины дышать от гари было невозможно, противогазов бойцы не имели.
Рыбак вернулся в Ивановку – скоро как раз была его смена ездить на БМП вместе с Обушком. Он объяснил ситуацию Калите и наводчику. Нужно было грузить горелую машину на трейлер и вывозить. Калита договорился с Колуном, в БМП посадили еще пятерых бойцов, всему экипажу дали противогазы и налобные шахтерские фонари – чтобы работать внутри брошенной машины. Для трофейных боеприпасов взяли с собой плетеные из проволоки короба, заполненные керамзитными шариками. Возгорание было исключено.
Еще одного бойца посадили в кабину трейлера. Старшим всей группы назначили Обушка, что было для наводчика первым большим назначением. Правда, лишь на несколько часов.
Когда ополченцы приближались к месту назначения и запросили обстановку у наблюдателя, тот сообщил, что у БМП уже находятся солдаты киевского режима. Четверо на грузовичке «УАЗ».
Обушку пришлось импровизировать.
– Здорово, хлопцы! – крикнул он солдатам, подъехав поближе и высовываясь из люка. – Как дела? А то начальство беспокоится.
– Да нормально дела, – пожал плечами старший из солдат, с погонами ефрейтора. – Сейчас пулемет достанем, и все.
Согласно унаследованной с советских времен традиции, особую ответственность военнослужащие несли за утрату индивидуального оружия. Поэтому солдаты были готовы бросить на дороге бронемашину с пушкой, главное – забрать закрепленный за кем-то индивидуально пулемет.
Из люка горелой башни высунулась голова в противогазе.
– Работай, все в порядке, – кивнул ей ефрейтор, и голова опустилась обратно.
– Ваш старлей просил передать, что нужно еще и снаряды с патронами достать, – начал сочинять Обушок.
– Не знаю, о ком ты… – буркнул ефрейтор. – То, может, не старлей, а кэп наш?
– Наверное, – пожал плечами Обушок.
– Да пошел он вон! – возмутился ефрейтор. – Пусть на такой жарище и в такой вонище сам возится!
– А он вам просил водички передать… – вкрадчиво произнес Обушок. – И перекусить…
Он дал команду в ТПУ, десант вышел наружу, доставая бутыль с водой и свертки с едой.
– А когда сделаете все, выпьем по маленькой, – заманчиво пообещал Обушок.
Ефрейтор дулся, дулся, но смирился. Солдаты перекусили, перекурили, вздремнули 600 секунд в тенечке. Потом принялись за дело.
Вытащив пулемет, они продолжили работу. Извлеченные снаряды они укладывали на траву. Обушок осматривал каждый и укладывал в короб.
– А что это у тебя? – поинтересовался ефрейтор, указывая на короб. – Уж не тебе ли поручили снаряды доставать и ящик дали?
– Не, не мне, – безмятежно отвечал Обушок. – А ящик я вожу всегда с собой, на складе то и дело снаряды россыпью выдают. Тара, типа, ломается.
– Ага, ломается. Воруют, списывают и сепарам продают, – зло сказал ефрейтор и сплюнул.
Когда все взрывоопасное было нейтрализовано, Обушок по рации вызвал трейлер.
– Машину тоже приказано забрать, – пояснил он ефрейтору.
– Не, тогда это не наш кэп, – уверенно сказал солдат. – Уж не знаю, какой такой старлей нашелся – всякий хлам по дороге собирать. Может, из штаба какой приехал…
БМП зацепили лебедкой, втянули на трейлер, закрепили. Обушок сел в кабину «уазика», два бойца разместились в кузове. Трейлер поехал первым, потом грузовичок, БМП замыкала колонну.
– Прикольная штука, – указал ефрейтор на «наган» Обушка. – Первый раз вижу такой. Где взял?
– Наградной, типа, – похвастался наводчик.
Ефрейтор осмотрелся по сторонам.
– А куда мы едем?
– К нам в расположение.
– К нам ехать по другой дороге.
– Так поедем сначала в наше расположение… – предложил Обушок. – Я же обещал «по маленькой».
– А ты не врешь? – подозрительно заинтересовался ефрейтор. – Мы за тебя всю работу сделали, а ты все в свои ящики сложил и себе везешь? Так нечестно! – он схватил Обушка за грудки. – Поехали сначала к нам, сдадим пулемет и все остальное. А тогда и «по маленькой» можно!
– Ладно, – вздохнул Обушок. – Открою тебе тайну. Мы – бойцы Новороссии. Сдавайся в плен, – ополченец достал «наган» и наставил его на солдата.
– Вот падла, а?! – возмутился ефрейтор. – Что только не удумает, лишь бы не работать! Да отсюда до позиций русских – два блокпоста. Что ты выдумываешь?
Обушок удивился такой недоверчивости, но все же отвернул лацкан гимнастерки и показал георгиевскую ленточку.
– Теперь-то ты сдашься?
Ефрейтор что-то мрачно буркнул, отвернулся и замолк. Его солдаты безмятежно доехали до самой Ивановки, где и были зачислены в дружные ряды военнопленных.
С горелой БМП сняли двигатель, коробку передач, наружное электрооборудование и оптику. Аккумуляторы были забракованы. Двигатель и коробку передач предстояло перебрать, кое-что заменить. Пулемет тоже требовал ремонта, а вот пушка могла быть восстановлена только в заводских условиях.
Калита решил извлечь пользу даже из обгорелой бронированной коробки. По скайпу он связался с одним из офицеров киевского режима.
– Хочешь благодарность в приказе и внеочередной отпуск? – спросил зампотыл.
– А что для этого надо?
– Для этого тебе надо уничтожить БМП и десяток-полтора живой силы. Если договоримся, завтра с утра в условленном месте будет стоять БМП, уже уничтоженная. Все труды беру на себя. Сфотографируешься с ней, напишешь донесение. Поощрение гарантировано.
– Что хочешь от меня?
– Два ящика гранат и бочку солярки на расходы.
– Гранат не дам, ваши же против моих их и применят.
Дам 120-мм мины – 2 ящика, 4 штуки. Ведь артиллерии у тебя нет.
– По рукам!
На рассвете горелая БМП стояла уже в условленном месте. К ней подъехала целая колонна машин и бронетехники, офицеры по очереди сфотографировались у «коробки». Сочинили донесение – потери ополчения в живой силе составили полный экипаж (3 постоянных члена экипажа и 7 десантников), а также 2 человека сверх того (ведь, типа, были еще бойцы – те, которые вывезли трупы экипажа). Получилось 12 убитых. По пропорции 1:3 посчитали раненых. Еще 36 человек. Итого потерь ополчению нанесено 48 человек. Одного скинули на всякий случай. Отрапортовали о 47. Всем понравилось.
Но на следующее утро горелой БМП уже не было на месте.
– Ты куда ее дел? – спрашивал армейский.
– Вернул обратно. В других частях тоже в отпуск хотят.
– А как мне объяснить, куда делась «коробка»?
– Напиши в донесении, что была тобой заминирована и взорвалась при попытке сепаратистов вывезти неисправную машину.
– Это идея!
Сочинили донесение – записали убитыми 4 человека, по коэффициенту – еще 12 раненых. Получилось 16, показалось мало – приписали еще одного. Теперь в самый раз! Доказательство потерь противника – отсутствие уничтоженной бронемашины. Доказательство твердое.
Потом Калита выменял фотосессии с БМП-2 на 2 снаряда для гаубицы «Д-30», четыре ящика ручных гранат, 8 литров машинного масла, 12 блоков сигарет, 30 пар берцев, комплект запчастей для двигателя и трансмиссии горелой БМП. Артиллерийские боеприпасы зампотыл отвез в Донецк и отдал в обмен на более нужные для пехоты вещи – тактические очки, военные ботинки и выстрелы к «РПГ-7».
Вершиной фотобизнеса стала заявка одного из хунтят на подбитый танк ополчения.
– Я хочу баллотироваться на выборах в Раду, – заявил один майор. – Понимаю, заявка сложная. Но вознагражу соответственно. Отдам тебе исправную «Рапиру».
100-мм пушка МТ-12 была бы роскошным приобретением. Основной ее профиль – борьба с танками, но могла стрелять и осколочно-фугасными по пехоте. Большим достоинством пушки была ее повышенная точность, дистанция прямого выстрела составляла 800 м.
– Будем искать танк, – пообещал Калита. – У тебя, случайно, нет на примете подходящих?
К сожалению, самопроизвольно сгоревших и брошенных на дороге танков не было. Танков вообще еще было мало на фронте.
Начальник разведки отряда осторожно навел справки и выяснил, откуда у майора «Рапира». Оказывается, пушку в подконтрольной майору мастерской оставила на ремонт шасси одна артиллерийская часть. При этом с пушки был снят прицел с панорамой, так что «Рапира» могла теперь работать только прямой наводкой. Снарядов артиллеристы не оставили.
Танк нашли. Он несколько десятилетий стоял на постаменте у соседнего нейтрального райцентра. Старый добрый «Т-34».
Его аккуратно сняли краном, сошлифовали краску и обработали металл кислотой. Броня покрылась коричневыми пятнами – типа, от ожога. Танк привезли в условленное место. Башню повернули набок, ствол орудия опустили, выбили из трака палец и сняли гусеницу, бросив ее «в художественном беспорядке».
Майор осмотрел приобретение скептически.
– Что-то уж совсем несолидный танк.
– А у тебя пушка без панорамы и боеприпасов. Не торгуйся, бери, что дают.
– Ну ладно… Только пропишите в газетах, что сняли с постамента и применяете «Т-34». А то не поверят, что я его в бою подбил.
– Пропишем.
– И пушку сами заберете. Там у нее охрана, солдатик артиллерийский…
– Заберем.
После фотосессии майор сообщил местонахождение пушки и уехал. Ополченцы увезли танк обратно, покрасили его и поставили на постамент.
«Рапира» стояла в автомастерской, удаленной от расположения войск, и лишь неотлучно находившийся при ней солдат-артиллерист охранял военное имущество. За пушкой поехал сам Колун на своем «командирском» БТР (этот БТР был самый неповрежденный из имевшихся в отряде, в свое время дважды простреленный Обушком из орудия).
Командир рывком распахнул дверь в мастерскую, прошагал к пушке, надвинулся на часового.
– Доложить обстановку!
– В мое дежурство никаких происшествий нет! Вверенное мне имущество в сохранности!
– А где панорама?
Солдат сник.
– Так ее сняли, когда пушку сюда на ремонт отдавали. Оптика – штука нежная.
– А может, и не было этой панорамы?
Солдат опустил голову.
– Ладно, я забираю пушку! – заявил Колун.
– Разрешите обратиться! – выкрикнул солдат. – Представьтесь, пожалуйста! В каком вы звании и должности?
Колун немного помешкал.
– Десятник самообороны Майдана. Позывной «Волк».
– А в какой сотне вы десятник?
Колун замешкался еще больше. Импровизация становилась все более трудной.
– В Небесной сотне, – сказал он твердо и пристально посмотрел солдату в глаза. Ополченец не очень хорошо разбирался в формированиях Майдана, но о существовании Небесной сотни знал наверняка.
– Так вас же всех убили… – непослушными губами пролепетал солдат.
Колун прикрыл глаза. Придуманная на ходу легенда рассыпалась.
– Всех… – произнес он и заторопился к выходу.
Артиллерист попятился.
Ополченцам, забравшим пушку, он не противился, так и остался сидеть в углу мастерской с недоуменным видом.
Майор, «подбивший» танк ополчения, действительно пошел в гору. Ломоть доложил Колуну, что в расположение части «героя» прибыла машина с журналистами.
Журналистов потом встретили на обратном пути – типа, на «мобильном посту» ВСУ. Остановили их автомобиль, забрали всю аппаратуру, заканчивая телефонами – якобы на проверку военной цензуры. Скопировали на ноутбук Ломтя все содержимое, вернули, извинившись – «недопущенной к публикации информации не обнаружено». Полученные данные отправили командованию, за что удостоились устной благодарности в приказе и полусотни пар берцев.
Впоследствии «героический» майор ездил в США, где встречался с сенаторами. Его фотографии у «подбитого» танка, с автографом, пользовались популярностью.
Темнота – друг шахтера
Обзаведясь бронетехникой, артиллерией и ПВО, Колун решил превратить отряд в полноценную единицу, создав штурмовые подразделения. Предполагалось, что штурмовые операции будут обычно вестись ночью, когда человеческая психика особенно восприимчива и уязвима. В темное время моральное преимущество защитников Донбасса над мародерами террбатов и ПС или насильно мобилизованными солдатами ВСУ возрастало в несколько раз. Преумножался эффект внезапности. Также ополчение, в рядах которого было много шахтеров, имело колоссальное преимущество – его бойцы не боялись темноты, умели в темноте жить и работать.
Обучение было коротким – времени было мало, а легких целей, подходящих для боевой учебы – много. Такой целью Колун выбрал гарнизон батальона территориальной обороны «Криворожье», численностью до взвода, расположенный в деревне Степное за двумя линиями блокпостов от Ивановки. Место было спокойное, тыловое, террбатовцы бронетехники и артиллерии не имели, занимались постовой службой, надзором за солдатами ВСУ в соседних населенных пунктах и, естественно, мародерством. «Криворожье» было сформировано из добровольцев – часть из них когда-то пыталась избежать службы в армии и пошла в территориальную оборону, «чтобы пересидеть». Эти деятели ошиблись в ожиданиях, батальон был отправлен на фронт. Часть бойцов были искателями военной добычи. Таких было больше всего. Они разграбляли магазины, дома, проезжающие машины, убивали людей ради денег в кошельках и одежды, и отправляли на барахолки Днепропетровска и Кривого Рога посылки с добычей. Еще в батальоне были идейные бандеровцы, которые грабили не меньше, но при этом еще и глумились над мирным населением и «несвидомыми» солдатами ВСУ с соседних постов. Террбат был очень удобной учебной целью, потому что не нужно было возиться с пленными. Их брать не планировалось.
Степное за двое суток до планируемой операции взяли под плотное наблюдение разведчики Ломтя.
С наступлением ночи БМП Обушка проселками, степью и оврагами поехала к Степному. На борту машины было 8 человек десанта, командир штурмового отделения занял место командира машины. Рядом с мехводом расположился боец с ДП. Еще два пулеметчика с ДП расположились с правого борта и на корме, выставив оружие в амбразуры. Штурмовое отделение делилось на несколько групп.
Саперная группа – два бойца с «калашниковыми», снаряженными патронами уменьшенной скорости и оборудованными ПБС. Вышибные заряды и вставляемые в них боеприпасы (отбракованные Карасем минометные 82-мм мины) находились в ящиках на броне.
Штурмовая группа – два бойца с «ППШ» образца 1942 г. и множеством секторных магазинов к нему в разгрузках. «ППШ» имел большую скорострельность и создавал высокую плотность огня в ближнем бою. Секторный магазин был заметно надежнее дискового. На стволе «ППШ» крепился тактический фонарь с выносной кнопкой. Также бойцы имели при себе карабины специальные 23-мм с магазинами на 7 патронов. В одном магазине были патроны с газом «черемуха», другие снаряжались светошумовыми и картечными патронами вперемежку. Такие карабины (нелетальное полицейское оружие) еще в последние месяцы правления Януковича щедро были поставлены в подразделения внутренних войск, и при их захвате попадали к ополченцам. Помимо стрелкового оружия, штурмовики имели по 3 гранаты «РКГ-3» и «ПГШ».
Снайперская группа – командир отделения с СВД, снабженной советским ночным прицелом и ПБС. Его помощник – боец с комплексом «Тишина» («калашников» с ПБС и бесшумным подствольным гранатометом «БС-1»). За «Тишину» Калита отдал на донецком оружейном рынке «АГС-17».
Позиционная группа – два пулеметчика с ДП.
Все десантники имели монокуляры ночного видения с масками. Таким образом, во время боя один глаз оставался адаптированным к темноте. На оружие были нанесены метки светящейся краской, позволяющие наводить и целиться ночью.
Доехав до Степного, БМП обогнула его по бездорожью и остановилась в небольшом овраге. Распахнулись створки десантного отделения, наружу вышел боец с ДП, занял позицию, осмотрелся. Через минуту из машины вышли саперы, сняли вышибные заряды и мины с брони и двинулись к соединявшей Степное с тылом дороге. Там они должны были установить небольшое минное поле и устроить засаду.
Остальные бойцы вышли из БМП, заняли позиции по кромке оврага, попили воды, проверили снаряжение.
Командир отделения связался с наблюдателями, уточнил обстановку. Гарнизон безмятежно спал.
Через час шесть минут после высадки саперы доложили о готовности. Десант погрузился в машину, БМП по косогору, в обход постов и пулеметных позиций бандеровцев, двинулась в село. Пройдя Степное до центра, и ведя огонь светошумовыми зарядами с бортов и кормы, машина под прикрытием пулеметчиков высадила снайперскую группу. Командир и его помощник поднялись на самое высокое строение в селе – элеватор – и затаились там.
Затем Обушок развез по позициям – перекресткам сельских улиц – пулеметчиков. Наконец, со стороны ветра (чтобы штурмовики могли применять «черемуху») высадил штурмовую группу, прикрывая ее броней, пока бойцы надевали тяжелые бронежилеты 6-го класса, потом отъехал назад и стал поддерживать штурмовиков огнем БМП. По инструкции, ночная ветвь прицела давала видимость ночью на дистанции до 700 м. Если подсветить инфракрасным прожектором, то должны были быть все 800, но, во-первых, инструкция преувеличивала, во-вторых, прожектор не работал. Но все равно метров на 300 было видно неплохо, а это уже большое преимущество.
После минутного замешательства командиры бандеровцев принялись организовывать оборону, но были отстреляны снайпером. Там, где не было линии огня для! СВД! применялся гранатомет «БС-1». Двое бандеровцев сообразили, откуда их обстреливают, и подступили к элеватору, но были подавлены из автомата с ПБС.
Потеряв управление, террбатовцы рассыпались по селу, прячась в садах, некоторые двинулись к уходящей в тыл дороге. Пулеметчики с ДП расстреливали бандеровцев, выбегавших на улицы. Штурмовая группа, создавая огневой вал из ППШ и КС, гнала террбатовцев из Степного. Там каратели попадали под выстрелы саперов, а когда автоматного огня стало недостаточно, саперы задействовали минную постановку.
Обушок минут десять погонял по степи, подавляя из пулемета разбегавшихся бандеровцев, потом вернулся в село.
Собрав наскоро трофеи, все-таки взяв двух пленных поважнее, ополченцы погрузились на БМП и двинулись к Ивановке. Добыча была скудная, но сегодня было главным научиться атаковать, и эта задача была успешно решена.
Наутро Колун связался с местным участковым и передал ему информацию о минной постановке – гражданские пострадать были не должны.
Николай Иванов
Засечная черта
В Россию текла боль.
Она с усилием переваливала свое рваное, длинное тело через косогоры, глотала пыль с терриконов и собирала для пропитания колоски среди сгоревшей на полях бронетехники. Она из последних сил тащила себя на костылях, ее толкали в детских колясках и несли спеленатой на руках. Везли в набитых нехитрым скарбом машинах. Именно по ним, по машинам, и узналось: а боль-то сама по себе бедна, богатые на таких стареньких «Жигулях» не ездят.
Ее останавливала, пытала и исподтишка пинала на блокпостах родная украинская армия, обвиняя в предательстве и грозя то ли отлучить от родины, то ли, наоборот, – никуда не выпускать. При этом боль сама могла тысячу раз, ломая шею, сорваться с крутых склонов, свалиться с искореженных пролетов на разрушенных мостах и навеки остаться на родной земле под наспех сколоченным крестом. Но всякий раз она находила и находила силы двигаться дальше. Ее двужильность удивляла, это нельзя было ни понять, ни объяснить. Особенно тем, кто не видел, с какими муками она рождалась под минами в поселке Мирном. Как вдоволь, словно про запас насыщалась слезами в городе Счастье. Как горела днем и ночью в Металлисте. Уродовалась в Роскошном, превращалась в черные кровавые сгустки в Радужном, плавилась в Снежном. Пряталась в тесных подвалах Просторного ради того, чтобы не померк свет, как в Светличном…
Брела, текла по юго-востоку украинская боль – немая, но оттого легко переводимая на любые языки мира. Порой казалось, что это просто мираж Первой мировой, начавшейся таким же жарким летом 14-го года. Но – ровно сто лет назад. Та война смела с планеты правых и виноватых, разорвала в клочки империи и загнала в небытие целые династии: ей после первого же выстрела становится все равно, что засыпать в могилы – любовь или ненависть, добро или зло, счастье или боль.
Боли нынешней тоже не гарантировалась безопасность и потому она вместе со всеми мечтала лишь об одном – побыстрее увидеть засечную черту. С пограничными вышками. С русскими солдатами на них. Там, за их спинами, за их оружием и могли прекратиться все мучения.
Но не торопилась, не спешила открываться граница. Словно оберегая собственный дом от близкой войны, оттягивала и оттягивала засечную черту в глубь России. А может, просто давая людской боли возможность испить свою чашу до дна.
Вот только где оно, дно? Кто его вымерял-выкапывал? Под чей рост и какую силу?
Но ни идти, ни ползти, ни ехать нельзя было, потому что за спиной «градины» от «Града» срезали бритвой деревья. Вспарывали крыши школ и детских садиков. Перемалывали в труху бетонные укрытия бомбоубежищ. А смешнее всего войне вдруг оказалось наблюдать за стеклянными ежиками. Разбиваешь взрывом на мелкие осколки стекла, и они веером сначала впиваются, а потом шевелятся на людях, когда те начинают ползти. Дети ползут – маленький ежик, старики – ежик большой. Летом одежды на людях мало, видно все очень хорошо…
Однако и на эти остатки живого после артиллерии серебристыми коршунами сваливались с неба «МиГи» и «Сушки». Из-под их крыльев, как из сот, с шипением вырывались гладко отточенные «нурсы» с единственным желанием – доказать свою военную необходимость, свое умение рвать на куски, сжигать, крушить все без разбору. Роддом и морг – одновременно. Водозабор и подстанцию – можно по очереди. Церковь, пляж, тюрьма – как получится. На то они и неуправляемые реактивные снаряды.
Вольготно на войне металлу.
Территория Новороссии, при любом исходе битвы уже обозначенная историей как Донецкая и Луганская Народные Республики, могла показаться адом, выжженной, потерявшей рассудок землей. Могла, если бы не ополченец «Моторолла», ломавший плоскогубцами гипс на своей правой руке, – ради фронтовой свадьбы, ради того, чтобы могла невеста по всем правилам мирной жизни надеть ему обручальное кольцо. Если бы не черепашка, которую нашли ополченцы в разрушенном детском садике и не поставили на довольствие в одном из своих отрядов самообороны. В конце концов, если бы не врачи, во время обстрелов прикрывавшие в реанимации своими телами малышей, которых нельзя было отключать от медицинских аппаратов и переносить в подвал при бомбежке. А их, врачей, закрывали собой и расставленными руками, чтобы захватить как можно большее пространство, обезумевшие матери этих недвижимых деток…
С усилием, с кровью, но жили, выживали Луганск и Донецк, хотя и сражались в одиночку. Соседние территории, исторически тоже считавшиеся Малороссией или тяготевшие к ней, не подтянулись, не отвлекли врага хотя бы ложным замахом. Укрылись в глухое молчание Харьков и Николаев. Да, обезглавили сопротивление, заполонили тюрьмы людьми с георгиевскими ленточками, но ведь не на пустом месте родился закон: вчера рано, но завтра – уже поздно!
Отворачивался Днепропетровск. Потеряло удалую казачью шашку под женскими юбками Запорожье.
Одесса? В городе-герое оказались героями всего лишь 50 сожженных в Доме профсоюзов горожан. В других странах ради одного невинно убиенного вспыхивают народные восстания, мужество же одесситов иссякло вместе с тайными похоронами этих мучеников. Смолчала Одесса. Не произнесли ни звука и ее великие дерибасовские сатирики, еще вчера поучавшие с экранов телевизоров всех нас достойно жить. Может, еще потому не встала Одесса, потому распылила великое звание «Города-героя», что в нем с помпой открывали памятники портфелю Жванецкого и нарисованной, брошенной на тротуар под ноги прохожих тени Пушкина, но не ветеранам Великой Отечественной?
А может, еще встанут? Еще соберут силы и злость?
Но первый, второй, третий, четвертый месяц Донбасс и Луганск, которые собранная на майдане в Киеве национальная гвардия вкупе с армией и частными батальонами олигархов обещали раздавить, как колорадских жуков, за десять дней, бились вопреки всем прогнозам. В соотношении 1 к 50. И тем значимее выглядело мужество одиночек, если даже в семимиллионном шахтерском крае слишком многие посчитали, что война их не касается. Почувствовав эту слабину, власть в Киеве и взвела курок. Полетели «градины», засветились в ночи начиненные фосфором бомбы, взмыли в небо стальные коршуны. Воевать глаза в глаза с ополченцами украинская армия не смогла, били по площадям, а значит, по невиновным, непричастным и отстраненным тоже.
Потому из Счастья, Мирного, Радужного, Славянска, легендарного «молодогвардейского» Краснодона, Шахтерска, Ясиноватой, Дебальцево вытянулись колонны уходящих от войны людей. В Россию. К «агрессорам», как объявили русских в Украине.
Вместе с беженцами потекла и боль. Никого не спросясь, ни с кем не посоветовавшись, она просто проникла в одежды, в глаза, в кожу, в сознание, в слова, в мысли, даже в сны людей, идущих к засечной черте.
Я ехал навстречу этой боли на БМП – универсальной, сотворенной для верткого, скоротечного боя боевой машине пехоты.
Ее тонкие, изящные, словно только что вышедшие из-под педикюра траки легко сдирали мшистый слой дерна вдоль просеки, ведущей к границе. Но я стучу ногой по левому плечу торчавшего из люка механика-водителя – сворачивай в эту сторону. У меня нет погон, камуфляж без опознавательных знаков, но бойцы слушаются, как безоговорочно подчиняются в незнакомой местности проводникам. Собственно, я и вывожу войска на самую удобную с военной точки зрения позицию. Сейчас еще левее, потом рывок через выросший самосевом лесок…
Вообще-то я ехал в родные края в отпуск, а не водить колонны. Но в очередной раз грустно подтвердилось, что в нашей огромной стране, при ее огромной армии воюют, выходят на острие событий одни и те же люди: что в Афгане, что в Чечне, что в Цхинвале я встречал в окопах одних и тех же офицеров. И даже здесь, в медвежьем углу брянского леса (древнее название города Дебрянск произошло как раз из-за непроходимых дебрей) нос к носу столкнулся на проселочной дороге со знакомым полковником с Урала. Знать, не только Одессу и Донецк победило телевидение, если даже у нашей армии нет длинной скамейки запасных…
– Извини, нам пора, – дернул щекой через пару минут после встречи уралец.
Приказ для стоявшей за его спиной войсковой группировки уже знаю – вылезти из капониров, в которые пришедшие из глубины страны бойцы зарывали себя и технику последние три дня. И не просто снять маскировку, а обозначить себя как можно ярче в непосредственной близости от границы. Порадовался: неужели руководству страны наконец-то надоело прятаться на собственной территории и делать перед заграницей вид, что не ведаем о перемещениях своих войск?
– Свои тапки в своей хате ставлю хоть под лавкой, хоть на печку, – перевел дипломатию и военный приказ на житейский язык уралец.
А я успеваю увидеть на его карте отметку около своего родного села. И хотя держал в уме и дальнюю, а потому, скорее всего, более верную причину проснувшейся активности – оттянуть от Новороссии на этот участок границы войска украинской армии, помочь мужикам из ополчения хотя бы таким, косвенным образом – встаю перед другом-полковником по стойке «смирно». Отдаю честь: готов быть рядом. Слов в данном случае не требуется, и командир кивает на головной «тапок» – залезай и рули.
Лишнего шлема со связью нет, рулю колонной по-афгански – ногами. Впереди до размеров солдат вырастают из-под земли боровички в зеленых касках и с оружием, перевязанным пропитанными зеленкой бинтами – чтобы не блестели стволы среди зеленки. Снимают с рогатин перегородившую нам дорогу длинную осину со срезанной через равные промежутки корой – чем не шлагбаум! При скорости начинают хлестать нависшие над дорогой ветки и приходит осознание полной зависимости нашего мира от случайностей: когда-то кого-то не отхлестали розгами по заднице, мальчики выросли, стали никудышными политиками, и вот теперь ветки бьют нас. Уже по лицу.
Благо наша «гусянка» быстроходна, и грудью вперед, урча от скрытой мощи, вырывается из самосевки на простор. Под бинокли замерших на сопредельной стороне украинских пограничников.
Цыганочка с выходом.
Мазурка.
Барыня.
Гопак, в конце концов!
А лучше всего вальс. Но – севастопольский! Он только что, этой весной прозвучал для России, и весь мир в оцепенении осознал ее величие и силу: когда возродилась «Рашка», когда вышла из-под послушания немытая Расея? Ведь к слабым целыми полуостровами не уходят!
И вот эта сила здесь. И я первым, помня о Новороссии, готов показать припавшим к окулярам украинским пограничникам, что сила эта сумасшедшая и могу ударить механика-водителя и правой ногой, направляя колонну на границу. Через засечную черту. Г орючки – почти до Киева! На стволах пушек – чехлы, но они скорее от пыли: 100-мм снаряды со скорострельностью 15 выстрелов в минуту прошьют ткань, не заметив этого. А рядышком – автоматическая пушка на 330 выстрелов в минуту. Под локтем гранатомет «Балкан» со скорострельностью уже 400-500 выстрелов в те же 60 секунд. Если в бинокль вдруг не видно, добавляйте на веру еще два комплекса – для уничтожения вертолетов и выноса мозгов танкам. Вместе с экипажами. Ну, и куда без родных крупнокалиберных танковых пулеметов. Они – классика жанра. И все это подо мной, под башней, на которой я восседаю царем на троне. В чреве только одной «гусянки». А их пылит сзади с десантом на броне… Брррр. Бойтесь, ребята. Или хотя бы просто доложите наверх про наш демарш. Войной, конечно, не пойдем, но вдруг наш откровенный танец хоть немного заставит Киев задуматься о безнаказанности. Поможет притушить вашу же, украинскую боль, текущую в Россию за сотни километров отсюда. А может, как в былые времена, станцуем вместе? Ради будущего. Оно ведь все равно настанет, на Луну друг от друга не улетим. А вот Америка останется за океаном, его не выпьешь. Так что приглашаем! Пройдем по острию каната, как шутят в армии. Училища-то заканчивали одни и те же, еще пока есть за что зацепиться в общем прошлом. В нем не называли презрительно фронтовиков колорадами, портрет фашиста Бандеры не висел в государственных кабинетах, от русской речи скулы не сводило…
Проносимся мимо заброшенного колхозного сада, больше похожего на недоенное стадо коров, стоящее по колено в бурьяне. Десанту хочется яблок, лето с зеленью, ягодами и фруктами проходит мимо них, но скользят, елозят по броне малые саперные лопатки, притороченные к солдатским ремням. Для бойца неизменно правило – окоп раньше еды. Обустроимся, а потом можно и яблочек, даже молодильных, поискать.
Рывок на скорости не долгий – пошли рытвины от плугов. Они перед нашим сельским кладбищем и словно тормозят ретивых – к нам торопиться не надо. Не будем. Там уже лежат моя бабушка, первая учительница, облучившийся в Чернобыле друг. Стволы синхронно, как на плац-параде, кланяются их могилам, и вслед за оружием, вроде бы просто потому что качка, кланяюсь и я. Вот, привел защиту. Теперь можете лежать спокойно. Может, и хорошо, что не дожили до таких времен…
Кладбище – самое высокое место в округе, в кустарнике рядом с ним можно укрыться, а вот обзор на все 360 градусов. Прекрасна и связь, из села народ сюда ходит звонить и в Москву, и в Киев: оказавшись практически на равных расстояниях от столиц, мы и разъезжались в них за лучшей долей тоже почти поровну…
Командиру неведомы мои переживания, привычно отдает распоряжения. Солдаты то ли дурачась, то ли потому что по-иному не получалось, повернули бээмпешки к границе задом, в охотку погазовали и юркнули нашкодившими котятами в тень от деревьев.
Но не котята, конечно. Украина зазывает к себе всех, кто мог бы наказать, проучить, просто укусить Россию. Она готова стать плацдармом, подносить спички, снаряды, чтобы заполыхало и у нас. В конце концов, выколоть самой себе глаз только ради того, чтобы у России был кривой сосед.
Потому и замерли на сельском кладбище БМП, по-китайски прищуривая от пыли глаза-триплексы. Целые и невредимые.
Командирам прищуриваться некогда.
– Это, случаем, не ваши? – полковник кивает на дубки, редкой стежкой отделявшей наши деревенские поля от украинских наделов.
К ним на всех порах неслась запряженная в телегу лошадка. То, что в селе занимались контрабандой, не видела только полиция, но с приходом армейцев ситуация, конечно, изменится. Надо предупредить земляков, чтобы зачехляли свой «контрабас» от греха подальше.
Командир понимает, что даже спрятанных под броней 660 «лошадей» не хватит догнать телегу из контрабанды, дергает щекой: хорошо, но это последняя. Потому как он теперь главный на этом клочке России и отвечает за все происходящее здесь. А точнее, за то, чтобы на нем ничего не происходило.
– Вроде пронесло.
Степка Палаш притормозил Орлика, вывернул шею. Танки не гнались, и он подмигнул лежавшему в телеге Кольке Трояку: вот так мы их по-партизански.
Но тут же затушевал мысли, вновь вскинув вожжи. Трояк в войну пусть и по малолетству, но числился в полицаях, и хотя отсидел за свою белую повязку сполна, при нем прошлое в селе старались не ворошить, щадили самолюбие.
Да только не объехать сегодня прошлое ни на Орлике, ни на кривой козе – вспомнится. Потому что ехали за сватом Трояка – Федькой, умершим вчера на Украине. Последним сельским партизаном. Кто теперь будет красить в селе памятник серебрянкой перед 9 Мая? Когда по приходу немцев Кольку записали в полицию, Федор подался в лес. Жалел-завидовал потом Степан, что в это время совсем пацаном был, а то бы тоже, конечно, взял в руки оружие как Федор. И тоже имел бы потом все льготы ветерана и почести.
А вот Победа одного и тюремный срок другого так и не примирили бывших друзей-одноклассников. Даже свадьба старшего сына Федора Максимыча за девкой Трояка не посадила их за один стол.
– Ты что творишь? Хочешь, чтобы внуки были полицейскими? – метал громы и молнии Федор перед свадьбой.
– Люблю я ее. А внуки будут партизанские! – не отступился сын.
Характером вылился весь в батю. Недаром первым поехал закрывать Чернобыль…
– Хороший человек был Федька. Замысловатый, но не вредный, – опять нарушил молчание Степан.
Трояк согласно кивнул головой, хотя отношения сватьев секретом ни для кого не являлись. А может, поддакнул всего лишь одному слову – «замысловатый»: кто узнает мысли соседа, даже если ехать с ним в одной телеге?
– А от чего они, тромбы, отрываются? – не отпускали Степана мысли о покойном.
– Все в организме от нервов, – пожал свободным плечом Трояк из своего лежбища в сене.
– Еще хорошо, что позвонили оттуда. А то по нынешним временам могли просто в яму скинуть.
– Главное, вывезти.
– Вывезем. Давай, Орлик, давай, милый, – подхлестнул Степан коня, вставшего перед крутой насыпью украинской трассы.
Четырехметровый ров, как в других местах, здесь хватило ума не рыть, колючую проволоку не натянули, а пограничников к каждому кусту не приставишь. Так что если не шуметь, то проскочить можно, контрабанду так и перекидывают, не спрашивая национальности.
Но Орлик скосил сливовый глаз, перебрал перед препятствием в неуверенности ногами, и мужикам пришлось спрыгнуть с телеги. Палаш взял коня за уздцы, потащил за собой наверх, Трояк уперся в телегу сзади. Внатяг, все трое припадая на колени, но взяли пограничный рубеж. Повторить такой же подвиг с телом Федора вряд ли получится, сами свалят его в яму. А это грех несусветный, чтобы живые роняли мертвых. Так что возвращаться придется официально, длинной дорогой через пограничный пост.
Город знали, как собственное село: чай, пожили без границ, а поскольку Украина была значительно ближе собственного райцентра, то и в магазины, на поезда, в больницы ходили-ездили сюда. Без подсказок разыскали и морг. Там их заставили расписаться в какой-то бумажке и впустили в прохладный, матово освещенный барак: забирайте, который ваш.
Федор лежал на крайнем топчане. Заострившийся нос, выступивший вперед подбородок и впавший рот изменили его облик, но не настолько, чтобы не узнать или засомневаться. На пиджаке висели колодки от медалей, но без самих кругляшей. На правой стороне, где по праздникам всегда красовался орден Отечественной войны, зияла рваная дыра.
– Как поступил, так все и есть, – толстенький санитар, не дождавшийся подношения, демонстративно отвернулся и наседкой замер над остальными топчанами. Авось на каком-то и снесется золотое яичко на обед…
Деды затоптались вокруг топчана, примеряясь, как подступиться к покойному.
– Бери за ноги, – скомандовал Степан.
Читать бесплатно другие книги:
