13 маньяков Шолохов Алексей
Михаил Андреич докурил, затушил окурок о потрескавшуюся скамейку, бросил под ноги и для верности растер подошвой потрепанных калош. Сначала он почувствовал запах и только потом посмотрел на запад, на дом Подсвирихи. Черный столб дыма стоял в огороде бабки Марии – Светка жгла костер. Как Подсвириха померла, девка совсем плохая стала. Дед Михаил встал и, кряхтя, пошел к калитке.
– От Светки опять жених сбег, – с порога заявил Андреич свой супруге Валентине.
– Что, опять костры палит? – Бабка Валя накрывала на стол, поэтому даже не повернулась к мужу.
– Да. Снова резину жжет. Уже третий раз за этот год.
Андреич сел за стол и сложил руки перед собой.
– Беда, как мать померла, совсем Светка испортилась. Все женихов в дом тащит.
– Так если б не тащила, может, они и не сбегали бы, – сказал старик и помял левую руку. Кисть, вздувшаяся венами, ныла страшно. – А то поглядят на ее заскоки – и в калитку.
Бабка Валя поставила перед ним тарелку с макаронами, рядом положила вилку. Старик посмотрел на супругу.
– Слушай, а может, они и не сбегают никуда?
– Это что еще? – Валентина поставила на стол плетеную тарелку с нарезанным бородинским хлебом.
– А то! – Андреич взял кусок хлеба, разломил его и замер, будто что вспомнил. – Ты видела, как она топором машет?
Супруга мотнула головой.
– Вот то-то и оно. Она ж за день дров может всей деревне на зиму наготовить. Только щепки летят.
– Ну и что?
– Да и то, милая моя. Хочет сбежать женишок, а она его топориком по темечку. Потом в тушенку да детишкам своим скормит.
– Тьфу ты! – Валентина всплеснула руками. – Баламут! Я думала, он серьезно.
– Серьезней некуда, женщина. – Андреич улыбнулся, но через секунду сменил шутливый тон: – Я иногда думаю, может, Егорычу позвонить. Пусть наведет порядок на своем участке.
– Да ладно тебе, баламут. Что тут может участковый? Тут психиатр нужен. Совсем Машка дочери голову задурила. С детства с ней о сексе рассуждала. Мол, только после свадьбы, а если уж вышло, то чтоб после этого дети непременно. А сама, говорят, стерилизовать ее хотела. Как кошку.
– Дурдом. – Михаил Андреич помешал вилкой макароны. – Ну после такой копоти, – Андреич кивнул в сторону дома Подсвирихи, – можно ждать пополнения. Сколько их уже у нее?
Баба Валя пожала плечами:
– Кажется, трое. Первый – Алешка – сразу после смерти Машки появился.
– Ага. Значит, ждем пополнения, – серьезно произнес Андреич и принялся поедать макароны вприкуску с бородинским хлебом.
Света съездила в город и купила лысые покрышки в вулканизации, потому что вчера сожгла последние. Света где-то вычитала, что жар сгорающей резины уничтожает все следы. Хороший способ уничтожить то, что тебе не нужно, то, что отвернулось от тебя лишь потому, что Бог наградил тебя детьми. Нет, она не винила себя ни в чем. Мама могла бы гордиться ей. Света делала все, как она ее учила. Воспитание в строгих традициях принесло свои плоды. Если до свадьбы терпеть у Светы не получалось, то внебрачный секс, кроме удовольствия, дарил ей прекрасного ребенка. От каждого мужчины, с которым она переспала, у нее был сын. И Сергей не станет исключением.
Она с улыбкой на лице поднялась на второй этаж. Одной рукой толкнула дверь детской, а вторую спрятала за спиной. Света очень хотела порадовать детей сюрпризом. Мальчики сидели за круглым столиком в центре комнаты. Они рисовали. Они так хорошо рисовали, особенно Боренька.
– Мальчики, – улыбаясь, но со стальной ноткой в голосе, позвала Света. – Прошу минутку вашего внимания.
Когда внимание было обращено на нее, она улыбнулась еще шире и достала руку из-за спины.
– У нас пополнение, – провозгласила она. – Ну кто первый будет знакомиться с братиком?
Дети молчали. Широко открытые немигающие глаза без интереса следили за происходящим.
– Ну что такое? Вы стесняетесь? Ну хорошо, я помогу вам.
Она прошла к столику и усадила куклу с каштановыми волосами (точно такими, как и у папы) на свободный стул. Платье она предварительно сняла (не годится мальчишке ходить в девчачьих одежках) и надела на сына пошитые собственными руками шортики и футболку с вышивкой на груди.
– Ну вы тут знакомьтесь… Сережа хороший мальчик, как и вы, мои родные.
Она потрепала каждую куклу по курчавым волосикам, улыбнулась и пошла к двери. Обернулась. Куклы смотрели друг на друга пластмассовыми глазами.
– Алеша, как всегда – ты за старшего.
И уже от лестницы добавила:
– Обед через двадцать минут.
Маньяк № 12
Владимир Кузнецов
Шесть ликов Дхармапалы
Просто я по-другому воспринимаю эту жизнь. Все по-другому воспринимаю.
Анатолий Оноприенко
…который уже раз я вижу тебя и любуюсь тобой… бесконечно долго смотрю на твою таинственную строгую красоту, на твой горделивый девственный наряд. Ты все прежняя – задумчивая, молчаливая, прикрываешься сизой дымкой и двумя-тремя нежными тонкоперистыми облачками, стройно проносящимися над твоей могучей головой. Ламы ургинских монастырей свято охраняют твой чудный покров…
П. К. Козлов. Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото
Георгий Филимонович Жданов, почетный член Императорского русского географического общества, доцент историко-филологического факультета Петербургского университета и действительный член Императорской Санкт-Петербургской академии наук, повел затекшими плечами и постарался выгнуть спину. Учитывая тот факт, что находился он в этот момент в седле неспешно шагающей низкорослой лошади, произвести сей маневр было нелегко. После нескольких часов конного перехода спина и плечи неизбежно затекали – что было отнюдь не самым плохим аспектом подобных поездок. И все же Жданов пребывал в прекрасном расположении духа. Положительно, эта экспедиция принесла немалую пользу его здоровью: свежий воздух, умеренные физические нагрузки, лишенный вредных излишеств рацион – все это действовало омолаживающе. Иной, обладая сложением и пребывая в возрасте Георгия Филимоновича, счел бы подобное предприятие тягостным и утомительным, но радость и воодушевление Жданова росли по мере его продвижения в неисследованные глубины востока.
Первым этапом путешествия, предпринятого Георгием Филимоновичем, была поездка в сердце Бурятии – расположенный за Байкалом Верхнеудинск. В городе отчетливо ощущались следы народных волнений 1905–1906 годов, приведшие к ряду казней и введению по всей области военного положения. Многочисленные городовые и казачьи патрули провожали Жданова пристальными взглядами, выражая явное недоверие столичному гостю; заборы пестрели обрывками листовок, тщательно приклеенных и так же тщательно сорванных. Город напоминал снаряженную мину, готовую взорваться от самого легкого прикосновения. Посему, встретившись с остальными участниками экспедиции, Жданов озвучил желание как можно скорее покинуть Верхнеудинск.
Следующим этапом стало конное путешествие в Кяхту – небольшое поселение, расположенное на границе с Монголией. Поскольку переход был сделан в самом преддверии зимы, путешественники испытали во время него некоторые неудобства. Седьмого декабря тысяча девятьсот седьмого года экспедиция, возглавляемая Петром Кузьмичом Козловым, в состав которой входил и Жданов, покинула пределы Российской империи, углубившись в бескрайнюю монгольскую степь. Одним из последних оплотов цивилизации на их пути должна была стать Урга – наполненная буддийской эзотерикой негласная столица кочевой Монголии, резиденция Богдо-гэгэнов – светлейших владык этого древнего и некогда могучего народа.
– Вы не находите, что сложившаяся между Россией и Монголией ситуация во многом символична? – спросил едущий рядом Петр Яковлевич Наплаков, топограф экспедиции.
– В чем, позвольте вас спросить? – Жданов одной рукой поправил меховой воротник шинели, прикрываясь от сильного встречного ветра, нещадно кусавшего лицо историка.
– Восемь веков назад монголы пришли на Русь, огнем и мечом намеренные покорить ее. Теперь мы, русские, приходим в Монголию…
– Позвольте заметить, делаем мы это не как завоеватели, но как товарищи, готовые к установлению добрососедских отношений.
– Как старшие товарищи, несомненно. Согласитесь, Георгий Филимонович, – Наплаков говорил отстраненно, но в голосе его все же ощущались нотки превосходства и национальной гордости, – ныне мы настолько же превосходим монголов, насколько они превосходили нас в Средневековье.
– И снова сомнительное утверждение, Петр Яковлевич, – покачал головой Жданов. – И в первой, и во второй его части. Не могу согласиться с тем, что монголы превосходили славян. Несомненно, они превзошли наших предков в ратном искусстве, но причиной тому была не слабость нашего народа и его владык, а разобщенность Руси в тот момент. Что касается дней сегодняшних, мне видится, что монгольский народ наделен особой мудростью, которая пока недоступна нам, славянам. Потребуются годы упорных исследований, чтобы по-настоящему проникнуть в ее тайны…
Наплаков собирался было возразить собеседнику, но ему помешал Аристарх Мадаев, ехавший во главе небольшой процессии путешественников.
– Впереди город! – Голос Мадаева, глубокий и зычный, заставил остальных поднять головы и пристально всмотреться в холодный, прозрачный воздух. Кяхтинский тракт, по которому двигалась экспедиция, спускался вниз по пологому склону, покрытому высохшей желтой травой, начисто лишенному кустарника и деревьев. Монгольская столица расположилась в низине, похожая на огромную подкову, примыкающую к серебристому изгибу спокойной реки, являя собой пестрое скопление монгольских юрт, русских изб и китайских фанз, щедро разбавленных разноцветными крышами храмов и кумирен, подобно стражам возвышавшихся над общей массой построек.
– Урга, – констатировал выехавший вперед Козлов. Широкое лицо его, с прямым носом и густыми черными усами, лицо потомственного белоруса, выражало сейчас присущие его народу спокойствие и рассудительность. Жданов питал к Петру Кузьмичу самое искреннее уважение, несмотря на то что разница в возрасте у них была крайне незначительна. Это объяснялось прежде всего преданностью Козлова своему делу и значительным вкладом, который принесла его предыдущая трехлетняя монголо-тибетская экспедиция, состоявшаяся на рубеже двух веков. Фанатичность, с которой этот человек отдавался исследованию Монголии и Тибета, иным могла показаться болезненной, но что касалось Жданова, то он целиком понимал и во многом даже разделял это чувство.
Георгий Филимонович кивнул, словно отвечая на замечание товарища. В присущей ему немногословной манере Петр Кузьмич обозначил, что переход от Кяхты до Урги, длиной более чем четыреста верст, успешно завершился. И хоть это было лишь началом их длительного пути, подобный факт не мог не воодушевлять.
В Урге экспедиция планировала остановиться на зимовку – российское консульство в городе позволяло сделать это без каких-либо затруднений. Семеро участников экспедиции, а также трое их спутников, направлявшихся непосредственно в Ургу, взбодрились. Начались оживленные обсуждения – большинство путешественников впервые были в этих краях. Несмотря на сильный холод и ветер, лошади, предчувствуя скорый отдых, без понуканий прибавили шагу, неся своих всадников к вожделенной цели.
– Так вот где нам придется провести ближайшие пару месяцев, – задумчиво произнес Наплаков.
Жданов кивнул:
– Не самое плохое место, смею вас заверить.
– Вы имеете в виду консульство?
– Нет, что вы. Я говорю о храмах города и дворце Богдо-гэгэна. Я много читал о них и с нетерпением жду шанса увидеть воочию.
Петр Яковлевич, по-видимому начисто лишенный пиетета перед монгольской культурой, промолчал.
Спустя всего час экспедиция въехала в Ургу. Составлявшие городское предместье юрты вскоре сменились многочисленными храмами, а одетые в халаты и меховые шапки простолюдины – степенными и молчаливыми ламами. Город казался застроенным без всякого плана: не было улиц, даже очевидных прямых направлений, постройки то ютились бок о бок, заставляя объезжать их по широкой дуге, то оставляли незанятыми значительные пространства, на которых беспрепятственно гулял суровый степной ветер.
Консульский поселок, русскую колонию в Урге, путешественники заметили сразу – точнее, заметили они разительно выделявшуюся на фоне остальных зданий православную церковь с выбеленными стенами и золоченой маковкой небольшой колокольни. Здание консульства, выстроенное в сдержанном классическом стиле, располагалось рядом.
Внутри путешественников встретил коллега Жданова, профессор Федор Ипполитович Щербатской. После формальных приветствий и краткого разговора с Козловым он распорядился об устройстве гостей. Когда Георгий Филимонович поравнялся с ним, профессор прищурился, а затем удивленно вскинул брови.
– Жданов? Любезный мой, ты ли это?
Георгий Филимонович улыбнулся.
– Я и есть. Признаться, с нетерпением ждал нашей встречи. Еще в Петербурге мне сообщили, что ты направлен в Ургу.
– Торчу здесь уже третий год, – посетовал Щербатской, – правда, мне грех жаловаться – материала для работы здесь столько, что жизни не хватит, даже чтобы все прочесть. Но ходят слухи, что вскоре меня таки отправят домой.
– Слухи? Ты говоришь загадками, Федя.
– Все потом. Располагайся, отдохни с дороги, а вечером я к тебе зайду. Пропустим по стаканчику, я тебе расскажу о здешних делах, а ты со мной домашними новостями поделишься.
– Было бы знатно. Только, боюсь, новостей у меня немного – сам, как только вернулся из Ташкента, так сразу к Петру Кузьмичу и напросился. В Петербурге всего неделю пробыл, и ту всю в сборах.
– Ни слова больше! Потом все расскажешь, Жорж. Ступай.
Распрощавшись со Щербатским, Жданов занялся обустройством своего нового жилища. Выделенные ему комнаты не отличались ни размером, ни роскошью обстановки: небольшая спальня с гардеробом и рабочий кабинет, всю меблировку которых составлял письменный стол, два кресла, кровать и пара шкафов. Впрочем, с момента отъезда из Верхнеудинска у Жданова не было более комфортных условий, так что жаловаться не приходилось.
Расположив багаж и переодевшись, Георгий Филимонович тщательно записал события трех последних дней в свой походный дневник. В пути не было решительно никакой возможности делать подробные заметки – лютый мороз отбивал всякую охоту снимать рукавицы даже в прогретой походной печкой палатке. Касательно же приезда в Ургу Жданов записал так:
«Как и ожидалось, в генеральном консульстве Российской империи я нашел давнего, еще со студенческих времен приятеля Федора Щербатского. Удивительно, что мы встретились здесь, за тысячи верст от Петербургского университета, где оба преподаем на одном и том же факультете. В студенческие годы нас связывала крепкая дружба, но по их завершении судьба наша и призвание раз за разом заставляли каждого следовать своим извилистым путем. Оттого, видимо, встреча наша произошла именно здесь, в месте, куда нас обоих привела страсть ученых и исследователей. С нетерпением ожидаю вечера, чтобы побеседовать с ним».
После обеда, который накрыли в столовой консульства, Жданов решил прогуляться. Его спутники после шести дней в седлах предпочли нуждам духовным телесные – иными словами, решили как следует отоспаться. Выяснив это еще за обедом, Георгий Филимонович намеревался совершить намеченный моцион в одиночку. К некоторому его удивлению, на выходе он обнаружил Щербатского, в сопровождении двух казаков намеревавшегося покинуть консульство.
– Узнаю тебя, Жорж, – приветствовал товарища Федор Ипполитович. – Мне стоило предположить, что твоя неугомонная натура не даст тебе ни минуты покоя.
– Само это место не располагает к праздности, – невозмутимо ответил Жданов, – к тому же, полагаю, у меня будет предостаточно времени для отдыха в последующие месяцы.
Щербатской улыбнулся.
– Ты думаешь? Признаюсь, я тоже полагал, что мое пребывание здесь будет спокойным и размеренным, но… – он сделал короткую паузу, бросив на Жданова понимающий взгляд, – как ты верно заметил, этот город не располагает к праздности. Скорее напротив – он требует действий.
Какое-то время он возился с застежками шубы, затем вдруг замер, посещенный неожиданной мыслью.
– К слову, Жорж, как твой монгольский?
– Сносно, – ответил Жданов и продолжил уже на языке степняков: – Не могу хвастать большим опытом, но со встречными пару раз беседовать пришлось. Выходило не так уж и плохо.
– Прекрасно, – улыбнулся Щербатской. – Я отправляюсь на встречу с Агваном Доржиевым. Между нами было договорено о двух визитерах, но Буда Рабданов, который должен был сопровождать меня – близкий друг и соратник Доржиева, к слову, – внезапно занемог.
– Ты, Федор Ипполитович, что-то недоговариваешь, – покачал головой Жданов. – Я хоть и не великий знаток этих краев, но о такой заметной личности, как Доржиев, само собой, наслышан. Во-первых, он прекрасно говорит по-русски. А во-вторых – к чему тебе брать с собой меня, человека несведущего в здешних делах? Неужто во всей колонии не нашлось никого более подходящего?
Щербатской сопровождал вопросы Георгия Филимоновича спокойными кивками.
– Ты все верно говоришь, Жорж. Мне нет причин что-то скрывать от тебя – из всех возможных спутников по-настоящему полезен мне мог быть только Рабданов. Но, поскольку ему сопровождать меня возможности нет, я уж было решил отправиться к Доржиеву сам-один. Тебя же я знаю как человека умного и проницательного, и встреча с такой незаурядной личностью, как Агван Лобсан, тебе наверняка будет интересна.
– И только ради моего интереса ты решил взять меня на эту встречу? – Жданов смотрел на товарища с явным недоверием. Федор Ипполитович пожал плечами:
– Как знать, как знать… В любом случае выбор за тобой.
– Змий, – хлопнув Щербатского по плечу, с улыбкой резюмировал Жданов. – Веди.
Выйдя из здания, товарищи двинулись по сложному пути в лабиринте ургских улиц меж монастырей и храмов.
– Удивительнейшее место, доложу я тебе, – говорил Федор Ипполитович. – По оценкам моих предшественников, сейчас в Урге проживает около двадцати пяти тысяч человек, из которых половина – ламы и иные лица, так или иначе причастные к культу. Поразительно! Можешь ли ты себе представить чтобы в Петербурге или в Москве половину населения составляли православные священники и чернецы?
Жданов кивнул, но от комментария воздержался.
– Таков феномен теократического государства, – продолжал Щербатской, – здесь духовенство заменяет собой аристократию, и я вижу в этом определенно положительный аспект. Вне всякого сомнения, человек остается человеком, сколь бы высоким духовным саном он ни был облечен, – и все же Богдо-гэгэн, далай-лама и панчен-лама связаны куда более прочными устоями религиозной морали, нежели европейские монархи.
– Неужто, Федор, ты предлагаешь вручить всю полноту власти московскому патриарху и Святейшему Синоду? – полушутя поинтересовался Жданов.
Товарищ его отрицательно мотнул головой:
– Ни в коем случае. Православие слишком долго существовало в тени и по милости власти светской, чтобы сегодня быть способным к самостоятельным действиям государственного масштаба. Нет, любезный мой Георгий Филимонович, каждый народ следует своим путем, и глупо рассчитывать на благоденствие и процветание, слепо копируя чужие порядки…
– Петр Великий не согласился бы с тобой.
– Ах, оставь. К чему сейчас эти отстраненные рассуждения? Как бы ни старался первый русский император обустроить Россию по образу и подобию немецких княжеств, все равно вышло не так. Тесно славянину немецкое платье. Да и азиатский халат не пришелся бы впору. Оставим этот разговор. Я хочу рассказать тебе о цели нашего визита.
– Как пожелаешь, – без колебаний согласился Жданов, – и какова же цель?
Щербатской снял рукавицу и потер раскрасневшиеся на морозе щеки.
– Если тебе доводилось слышать о Доржиеве, ты наверняка знаешь, какое положение он занимает.
– Буду признателен, если ты прояснишь это, – признался Жданов. – Поскольку знания мои об этом человеке ограничиваются газетными заметками времен его визита в Северную столицу и краткой беседой с поэтом Волошиным.
– Что ж, изволь, – кивнул Федор Ипполитович. – По возвращении Агвана Лобсана в Тибет далай-лама значительно возвышает его, возведя в третий чин старшего кхенпо. Это назначение дает Доржиеву право голоса во всех вопросах, как политических, так и религиозных. По сути, Агван становится первым министром далай-ламы, в его руках, в частности, находится тибетская казна.
– Гм… – Жданов задумчиво покачал головой, – признаться, я воспринимал его скорее как миссионера, несущего буддизм в Европу. Никогда бы не подумал, что этот человек настолько влиятелен.
– Полтора года назад он встречался с государем императором. Ты ведь понимаешь, что его величество едва ли дал бы аудиенцию простому миссионеру?
– Само собой, – кивнул Георгий Филимонович. – В Ургу, я полагаю, он перебрался вместе со своим господином?
– Именно так. После того как англичане вторглись в Тибет, винтовками и пулеметами решив навязать ему волю британской короны, далай-лама и его ближайшее окружение вынуждены были покинуть Лхасу. Сейчас ситуация складывается для них нелучшим образом: Британия и Китай давят на далай-ламу, вынуждая принять унизительное подчинение Тибета Циням. Доржиев заверил далай-ламу в том, что Российская империя окажет ему всестороннюю поддержку, – так бы и произошло, если бы не результаты Русско-японской войны, не самые лучшие для нас, как ты знаешь.
– И что теперь?
– Теперь? Доржиев рассчитывает, что русское правительство разрешит двору далай-ламы переселиться в Бурятию. Подобный ход позволит сильно изменить расстановку сил в Большой Игре, поскольку даст Российской империи довольно веские основания претендовать на присоединение Тибета. Само собой, Англия никогда этого не допустит, да и маньчжурская династия, правящая в Китае, всяко не обрадуется такому повороту. Сейчас, когда европейские державы уже вознамерились разделить Китай словно именинный пирог, можно было бы считать подобную просьбу со стороны далай-ламы подарком судьбы, но…
Щербатской прервался, задумчиво глядя прямо перед собой. Уже начинало смеркаться, и из-за стен храмов слышны стали странные, чуждые русскому уху песнопения. Низкие горловые звуки, монотонные и аритмичные, звучали в морозном воздухе вибрирующе-протяжно. Казалось, им не будет конца. Жданов попытался уловить настроение этих песен, но не почувствовал ничего – они были слишком чуждыми, чтобы проникнуться тем благоговением, какое испытывали местные монахи.
– Стараниями графа Полусахалинского на Певческом мосту считают, что империи стоит воздержаться от обострения отношений с Китаем. Они кормят меня (а я, в свою очередь, Доржиева) обтекаемыми заверениями о теплоте отношений и готовности к сотрудничеству. Между тем день ото дня становится яснее, что эти переговоры ни к чему не ведут.
Федор Ипполитович от столь внезапного откровения выглядел удрученным. Вероятно, находясь в узком кругу соотечественников, он не имел права и возможности поделиться с кем-то своими соображениями. Появление Жданова сильно подействовало на него – менее чем за час их беседы он раскрыл старому товарищу самую суть стоявшей перед ним проблемы. Георгий Филимонович, при всем своем желании, все же едва ли мог помочь другу.
– Так в чем же цель этой встречи? На ее проведении настоял Доржиев? – произнес он, желая отвлечь Щербатского.
Тот покачал головой:
– Нет. На встрече настоял я. Видишь ли, ситуация, и без того непростая, продолжает осложняться. Китай непрерывно шлет далай-ламе требования немедленно вернуться в Тибет, вдобавок оказывая давление на Богдо-гэгэна. До сих пор эти требования игнорировались, но в последний год отношения между двумя буддийскими лидерами стали, мягко говоря, натянутыми. Если далай-лама покинет Ургу, Россия лишится серьезного козыря в Большой Игре. Больше того – это повлияет на отношения с Китаем, значительно склонив его на сторону англичан.
– Значит, сейчас ты через Доржиева постараешься убедить далай-ламу не покидать Монголию?
– В общих чертах – да. Необходимо убедить его, что процесс переговоров не зашел в тупик. Но видит Бог, я и сам в это не слишком верю.
Наконец спутники вышли к массивному зданию с выбеленными стенами, судя по всему – монастырю. В его архитектуре преобладал тибетский стиль: многоярусные, будто составленные из кубиков разного размера здания, обилие золоченых декоративных элементов, коричневые горизонтальные полосы, обозначавшие границы секций, узкие окна и тонкие колонны портиков.
– Пришли, – резюмировал Федор Ипполитович. – Далай-лама со свитой разместился в этом монастыре.
– Насколько я понял, от меня требуется только молчать и слушать? – негромко спросил Жданов.
Щербатской кивнул:
– Точно так. Но слушать и смотреть очень внимательно. Я бы очень хотел узнать суждение человека стороннего, не проварившегося еще в этой похлебке.
Встретившие посетителей монахи, выслушав спокойное представление Федора Ипполитовича, провели их внутрь монастыря. Казаки из сопровождения остались на первом этаже, ученые же, сняв верхнюю одежду, поднялись по лестнице выше. Там, в небольшой комнате, украшенной золочеными щитами, бурханами разных размеров, лентами и свитками, их ожидал невысокий мужчина в просторном бордовом халате. Он сидел в традиционной для монгольских народов позе, поджав под себя ноги, сложив на груди спрятанные в просторные рукава халата ладони и выпрямив спину. Черты лица его были характерны для бурят: округлая форма, при этом – прямой нос и широко открытые карие глаза, только слегка раскосые. Темные волосы его были коротко острижены, а одежда лишена каких-либо украшений и излишеств. Он приветствовал вошедших, кивком указав на сиденья напротив него.
– Приветствую тебя, мой друг Федор, и прошу садиться.
Говорил Доржиев по-русски, довольно чисто и бегло.
– Я также приветствую тебя, кхенпо Агван, – ответил Щербатской, усаживаясь на одно из указанных хозяином мест. – Я не забыл своего обещания.
С этими словами он извлек из кармана мундира небольшой кисет. Лицо Доржиева тронула улыбка.
– Я благодарю тебя, друг мой. В западном мире много удивительных вещей, но кофе воистину занимает достойное место среди их сонма.
– Зерна прибыли к нам сегодня – как раз перед моим визитом. Я рад этому совпадению.
Доржиев позвонил в небольшой колокольчик. Спустя мгновение в дверях появился монах-прислужник.
– Принеси кувшин воды и глиняную посуду, которую я привез с Запада, – распорядился Доржиев на монгольском. – Пиал возьми по числу гостей.
Монах кивнул и исчез за дверями. Агван перевел взгляд на Щербатского.
– В последние дни ты выглядишь беспокойным, – заметил он. – Скажи, что случилось? Плохие новости от твоего владыки?
– Нет, – качнул головой Федор Ипполитович. – Новостей пока нет – ни плохих, ни хороших. Вероятно, письмо все еще в пути.
– Возможно. А где мой товарищ, Буда Рабданов?
– Буда занемог. Внезапная болезнь приковала его к постели.
– А кто пришел с тобой?
Щербатской бросил на Жданова короткий взгляд.
– Это мой старый товарищ. Мы обучались вместе. Его зовут Георгий.
– Я рад нашему знакомству, Георгий. Долго пробудете в Урге?
– До окончания зимы, – ответил Жданов с вежливым кивком головы. – После чего отправлюсь с моими товарищами в дальнейший путь.
– Вы – путешественник? – спросил Доржиев.
– Да. Я ученый, прибывший, чтобы узнать больше о здешней земле.
– Стремление к знанию – благородная черта, хоть и не всегда ведущая к просветлению. Пусть ваше путешествие будет удачным.
В комнату вошел служка. На подносе, который он держал перед собой, стояли три небольших глиняных чашки, мельница, кувшин и турка в небольшом поддоне с песком. Ее полированная ручка ловила блики зажженных свечей. Поставив поднос на столик перед Агваном, слуга отошел на несколько шагов и замер слева от выхода.
– Могу ли я просить тебя оказать мне честь в приготовлении этого напитка? – спросил Доржиев у Щербатского.
Федор Ипполитович с улыбкой кивнул.
– Почту за честь приготовить напиток для своего друга.
Раскрыв кисет, он пересыпал зерна в мельницу и принялся вращать рукоять, неспешно перетирая их.
– Значит, от твоих владык по-прежнему нет вестей? – спросил Доржиев, наблюдая за действиями Щербатского.
– Увы, – ответил тот, – дорога сюда далека, а сложные вопросы требуют размышлений, не более коротких, чем эта дорога.
– Почему ваш император не желает помогать далай-ламе? – Похоже, Агван Лобсан не намеревался говорить обиняками.
Федора Ипполитовича такой поворот врасплох не застал.
– Его величество не дал отрицательного ответа, – уклончиво сообщил он. – И все же вопрос переселения далай-ламы в Бурятию требует всестороннего рассмотрения.
Он пересыпал смолотые зерна в турку, залил их водой из кувшина и поставил на угли, тлевшие рядом в небольшой напольной жаровне.
– Россия не желает вступать в открытый спор с династией Цинь. Вопрос принятия далай-ламы прежде всего затронет интересы Англии, но Китай, опираясь на ее поддержку, также стремится к присоединению Тибета – во всяком случае, пока власть находится в руках императрицы Цыси.
Густой кофейный аромат наполнил комнату. Федор Ипполитович расставил чашки – две коричневые и одну с тонким узором по краю – и разлил напиток. Одну из простых чашек он передал Жданову, вторую взял сам. Доржиев взял третью. Едва слышно скрипнула дверь – вышел из комнаты слуга.
– Вдовствующая императрица не вечна. Когда она покинет этот мир для следующего перерождения, ее племянник вернет себе полноту власти, – заметил Агван, поднеся чашку к лицу и осторожно втянув ноздрями поднимающийся над ней пар.
– Досточтимый кхенпо, – вдруг подал голос Жданов, – не сочти дерзостью – ты не разрешишь мне взглянуть на твою чашку?
Щербатской бросил на товарища изумленный взгляд, Агван же, не показав ни лицом, ни жестами даже малейших признаков удивления, протянул чашу просящему.
– Не думал, что такая простая вещь может заинтересовать твоего друга, – обратился он к Федору, – ведь она родом из вашей земли.
Жданов принял чашку и, прежде чем Щербатской успел ответить на замечание собеседника, слегка покачнулся, будто потеряв равновесие, и уронил ее на пол. Кофе коричневым пятном растекся по ковру, тут же впитавшись в ворс.
– Я смиренно прошу простить меня, – Жданов низко наклонил голову, – мне следовало быть аккуратнее. Я приношу свои глубочайшие извинения и прошу принять взамен мою чашу. Еще раз прошу меня простить.
Щербатской наградил его взглядом, в котором одновременно читались недоумение и гнев. Доржиев коротко кивнул.
– Не стоит извиняться, – голос его оставался спокоен, но во взгляде промелькнула странная искра. – Всякий человек – пленник своего тела, и обрести над ним полную власть можно, лишь достигнув бодхичиты.
– Истинно так, – согласился Жданов, словно не заметив реакции своего товарища.
Дальнейшая беседа продлилась недолго. Спустя полчаса гости распрощались с хозяином и покинули территорию монастыря. Прощаясь, Доржиев пристально посмотрел Георгию Филимоновичу в глаза, словно задавая какой-то вопрос. Жданов, церемонно поклонившись, вышел.
Как только они оказались в коридоре, Щербатской остановился, развернувшись к товарищу и буравя его гневным взором:
– Жорж, изволь немедленно объясниться! Что за ребяческие выходки? Зачем тебе понадобилась чашка Агвана?
– Для того чтобы вылить ее содержимое, голубчик, – невозмутимо ответил Жданов.
Федор Ипполитович, заготовивший уже обвинительную речь, оборвался на полуслове, обескураженный таким ответом.
– Вылить? – переспросил он. – Но зачем?
– Затем, что в чашке был яд, Федор. – лицо Жданова разом утратило спокойную благодушность.
Щербатской нахмурился.
– Яд? С чего ты взял?
– Ты заметил слугу, который приносил сервиз?
– Не обратил особого внимания. Ты что, видел, как он подсыпал яд?
– Нет, к сожалению, нет. Но когда он подал сервиз и отступил – в тот момент он считал, что на него никто из нас не глядит, – лицо его исказила гримаса ненависти. А взгляд был обращен к Доржиеву.
– Гримаса? Жорж, помилуй, но разве это достаточное основание? Честно говоря, я вообще сомневаюсь, что ты видел что-то подобное. Эти монахи – они приучены не выражать явных эмоций…
– Я знаю. Именно это меня и насторожило. А в последующие минуты настороженность моя переросла в подозрение. Ты ведь заметил, когда твой монашек покинул комнату?
– Не помню. А при чем здесь это?
– При том, что он стоял у дверей до тех пор, пока не убедился, что нужная чашка попала в руки Агвана Лобсана. Значит, яд был нанесен на ее стенки. И тогда я решил действовать.
Щербатской задумался.
– Погоди, Жорж, – сказал он, потерев большим и указательным пальцами лоб, – разве не проще было добавить яд в воду?
Жданов покачал головой:
– Нет. Целью отравителя был именно Доржиев. А мы должны были остаться в живых, дабы подозрение в убийстве пало на нас…
– Погоди-погоди… В этом случае всякие дальнейшие переговоры с далай-ламой наверняка прекратились бы! Эвона как! Но почему ты не сказал об этом сразу?
– А что, если я ошибся? – Георгий Филимонович невесело улыбнулся. – Здесь нет ни грамотного специалиста по отравлениям, ни химической лаборатории, которые смогли бы подтвердить наличие яда в чашке. Пусть уж лучше я останусь в памяти старшего кхенпо как неуклюжий растяпа, нежели как клеветник.
– И то правда. – Федор Ипполитович снова в задумчивости потер лоб. – И что же нам теперь надлежит предпринять?
– Ничего, я полагаю, – пожал плечами Жданов. – Но впредь быть настороже.
Они спустились на первый этаж с твердым намерением обсудить произошедшее в более подходящей обстановке. Планам этим помешало новое происшествие: по лестнице мимо них пробежал молодой монах, всем видом выражавший крайнюю растерянность и испуг.
Казаки встретили Щербатского и Жданова с не менее обескураженными физиономиями.
– Что стряслось? – без предисловий спросил Федор Ипполитович.
Один из казаков, по чину урядник, почесав в затылке, заявил:
– Да кто ж их поймет – все по-своему лопочут… Вродь как преставился кто-то…
– Вот ведь как, – досадливо пробормотал Федор Ипполитович. – Дурной знак. Не к добру… Старик, что ли, какой?
– Не думаю, – за урядника ответил Жданов. – Сдается мне, к новому перерождению отправился наш недавний знакомец…
– Говори яснее, Жорж, не до загадок сейчас… – начал было Щербатской, но внезапная догадка поразила его. – Ты думаешь?..
– Предполагаю, – кивнул Георгий Филимонович.
Сзади раздались чьи-то торопливые шаги. Обернувшись, ученые увидели Доржиева вместе со встреченным ими на лестнице монахом.