13 маньяков Шолохов Алексей

– Пекхар, – прочитал надпись Федор. – Я жду объяснений.

Жданов раскурил папиросу, сломав при этом пару спичек.

– На черкеске того казака был прикреплен лист бумаги.

– И тебе удалось рассмотреть надпись на нем?

– Да. Точнее, не рассмотреть, а заметить. Согласись, не нацепит русский человек себе на грудь бумагу с иероглифами. А тем паче казак.

– Так ты его и узнал…

– Да, именно так.

Щербатской вскочил, нервозно разминая кисти.

– Что же это получается – наш убийца не только переговоры с далай-ламой расстроить хочет, но и отношения с монголами? Уж не по английской ли указке он орудует?

– Погоди, Федор, не спеши. Эдак мы с тобой до самых верхов дойти можем в рассуждениях бесплодных. Нам да-ламу ловить нужно, а про то, кто и как его подрядил, он и сам расскажет.

– Да как ты его поймаешь? Один раз видели, и то переодетого…

Жданов затянулся, сбил пепел и задумчиво пригладил бакенбарды.

– Пока он нам одну только зацепку оставил – ритуалы свои. Тут, мне кажется, и ключ к разгадке… Каждый раз способ убийства меняется: Бегдзе – яд, Лхамо – болезнь, Пекхар – пуля. Каждое убийство сопровождает жертва с хирургически удаленной частью тела. Язык, нос, сердце… Рядом с трупами их не нашли – возможно, они все еще у да-ламы. Федор, что обычно делают с жертвенными подношениями?

– Чаще всего они остаются на алтарях, пока их не заменяют следующими.

– Выходит, голубчик мой Федор Ипполитович, поиски наши могут идти двумя путями. – Жданов затушил папиросу и тут же достал следующую. – Мы можем искать логово да-ламы или храм, в котором происходят служения докшитам. А можем попытаться предугадать его следующую жертву.

– Учитывая, что два предыдущих покушения сорвал ему ты, Жорж… – многозначительно произнес Щербатской.

Жданов покачал головой:

– Нет-нет. Он не будет размениваться на меня. Я для него сторонняя цель, не заложенная изначальным планом.

– Но мы ведь так и не узнали, каков его план. А между тем из шести дхармапал четыре он уже использовал.

– Кого? – переспросил Георгий Филимонович, в отстраненной задумчивости изучая надписи, сделанные товарищем.

– Дхармапал, – повторил Щербатской, – это тибетское название докшитов, в переводе означает «Защитники Учения». Буддизм, даже впитав языческие традиции принявших его народов, в корне остается неизменным – гнев высших сил может обрушиться только лишь на тех, кто вредит дхарме.

– Кто вредит дхарме… – задумчиво повторил за ним Жданов, какое-то время после этого пребывавший в некой прострации. Федор Ипполитович хотел было уже окликнуть товарища или коснуться его, дабы вывести из этого состояния, но Жданов сам встрепенулся и встал со своего места. – Нужно спешить. Нам надо встретиться с Доржиевым.

Теперь в прострацию впал уже Щербатской, огорошенный столь неожиданным заявлением. Справившись с собой, он открыл было рот для закономерного вопроса, но Георгий Филимонович и тут опередил его:

– Я знаю, на чью жизнь теперь посягнет да-лама.

Покинуть консульство ученые смогли только после долгого спора с Нестеровским, который в конечном итоге выделил им небольшой эскорт.

– Нашли пропавшего? – поинтересовался Федор Ипполитович напоследок.

– Нашли, – хмуро ответил хорунжий. – Игнат Велехов, каптенармус. Тело его нашли в цейхгаузе, всего в крови, с кишками наружу. Доставили к Дашевичу. Осмотреть не желаете?

– Нет-нет. – Жданов, вернувший себе свой обычный невозмутимый вид, покачал головой. – Этому несчастному, к моему великому сожалению, мы помочь уже никак не сможем. Оттого и обращаем усилия свои во благо живых.

Монастырь, в котором обитал тибетский двор, со стороны напоминал растревоженный улей. Краткий зимний день подошел уже к своему завершению, и монастырские постройки осветились десятками огней, выдававших самую бурную деятельность, производимую монахами.

Ученых пропустили не сразу, какое-то время не желая даже сообщать Доржиеву об их визите. В конце концов Щербатскому удалось убедить монахов, и русских провели уже знакомым путем, правда, в этот раз сопровождающих было куда больше.

Агван Доржиев встретил их в той же комнате. Казалось, что все время их отсутствия он провел здесь, неподвижный и отстраненный от мирских сует.

– Я рад вновь видеть моих русских друзей, хотя сейчас и не время для радости, – произнес он на русском. – Полагаю, вас ко мне привело важное дело.

– Приветствую тебя, кхенпо Агван, – кивнул в ответ Щербатской. – Ты прав, мы прибыли по делу.

После этих слов он бросил короткий взгляд на Жданова. Тот едва заметно кивнул и обратился к Доржиеву.

– Досточтимый кхенпо, – начал он, – после того покушения, свидетелями которого мы стали, произошло еще несколько подобных ему. Весть о последнем наверняка уже достигла этого монастыря.

Доржиев кивнул.

– Мы прибыли, потому что нам стало известно, кого убийца постарается сразить следующим.

Жданов остановился, видимо подбирая слова. Агван Лобсан заговорил первым:

– Если вы здесь, то новая жертва находится в этом монастыре?

– Именно так, досточтимый кхенпо. Более того, мы знаем, как именно убийца попытается осуществить свой замысел.

Федор Ипполитович бросил на Жданова полный изумления взгляд.

– Необходимо выяснить, не прибывал ли в монастырь сегодня днем какой-либо груз. Под его видом была привезена похищенная в российском цейхгаузе взрывчатка. Ее украдено достаточно, чтобы взрывы уничтожили все здания монастыря.

– Хорошо, – кивнул Доржиев, поднимаясь. – Я прошу вас остаться здесь, пока я все не узнаю.

Как только дверь за ним закрылась, побледневший как полотно Щербатской схватил Жданова за плечи.

– Ты спятил, Жорж! С чего ты взял? Нестеровский ни слова не сказал о пропавшей взрывчатке! Почему именно сюда?!

– Полно, Федор, прошу, успокойся. Я знаю, что это риск, но риск вынужденный. Это последний козырь нашего да-ламы – и ходить с него нужно сейчас, потом может быть поздно. Слишком уж удобное совпадение, чтобы я в него поверил.

– Жорж, ты несешь форменную ахинею…

Дверь раскрылась, и на пороге возник Доржиев.

– Сегодня в монастырь привозили только уголь, которым будут топить печи храма во время вечерней церемонии…

– Их уже разожгли? – быстро спросил Жданов.

Кхенпо покачал головой.

– Нет. Их зажгут во время церемонии, как того требует традиция…

– Когда начинается церемония, досточтимый кхенпо?

– В полночь.

– А печи? Когда их будут заправлять углем?

– За час до начала, не раньше…

– Сколько человек делает это?

– Один. Это священная обязанность, которая возлагается на достойного ламу…

– Где он сейчас?

Щербатской обеспокоенно заерзал на месте. Видно было, что тон, взятый Ждановым, по его мнению, не подходил для общения со столь значительной персоной. Доржиев, напротив, оставался непроницаемо спокоен.

– В своей келье.

– Досточтимый кхенпо, – поднимаясь на ноги, спросил Жданов, – будет ли нам дозволено навестить этого уважаемого ламу?

Агван кивнул. Они покинули основное здание монастыря и проследовали к небольшой постройке, стоявшей неподалеку от храма. Низкая дверь из темного дерева оказалась не заперта. Темнота и тишина царили за ней. Жданов зажег спичку, и в неровном круге света, образованным ее огоньком, вошедшие увидели тело пожилого монаха, распростертое на полу. Все вокруг было залито кровью – грудная клетка несчастного была вскрыта так же, как у русской девушки, найденной в степи.

– Убийца в монастыре, – спокойно констатировал Жданов.

Едва слышно скрипнула дверь. В темном пространстве храмовой залы проступил робкий огонек – небольшая лампа, которую нес пожилой сутулый человек в малиновой безрукавке ламы. На правом плече его балансировала длинная упругая палка, с концов которой свисали две корзины с чем-то черным, тускло бликующим в свете лампы.

Шесть небольших печей стояло в углах залы. К каждой из них старик подходил и каждую наполнял содержимым своих корзин. Уверенный в том, что в зале никого, кроме него, нет, он осторожно разгребал уголь, составлявший верхний слой в каждой из корзин, извлекал со дна небольшие брикеты, завернутые в желтую бумагу. В каждую печь он укладывал по одному брикету, аккуратно присыпая его слоем угля. Закончив процедуру, он покинул храм. Воцарившуюся после его ухода тишину нарушило чье-то покашливание. Чиркнула спичка, огонек ее выхватил чью-то руку и масляный фонарь. Разожженный, он осветил троих – Жданова, Доржиева и Щербатского.

– Нужно очистить печи, – произнес кхенпо. – Он не уйдет?

– Казаки не позволят, – уверил Федор Ипполитович. На лице Жданова на миг проступило сомнение.

– Я видел достаточно, – кивнул Доржиев, – и благодарен вам, друзья, за эту помощь.

– В эту ночь церемонию должен был вести далай-лама? – спросил Жданов.

– Да, – кивнул Доржиев. – И тот человек знал это – так же, как и вы.

– Мы ничего не знали о церемонии, досточтимый кхенпо, – возразил Жданов. – Но мы догадывались, что целью своей преступник изберет далай-ламу.

– Как вы это узнали?

– По предыдущим его деяниям. Убивая людей, он считал, что действует от лица дхармапал – Защитников Учения. Потому постепенно стало ясно, что убивать он стремился тех, кого считал врагом учения.

– Далай-лама и Богдо-гэгэн – враги учения? – вмешался Щербатской. – Помилуй, Жорж, но это невозможно…

– Отчего же? Размолвка между двумя столпами буддизма, с каждым днем все более явная, вносила раскол в религиозную общину Урги – а возможно даже, всей Монголии, Тибета и Бурятии. Богдо-гэгэн запрещал паломникам посещать тибетского хубилхана, далай-лама намеревался навсегда покинуть Тибет, обосновавшись в Бурятии, шли активные прения из-за раздела пожертвований… Думаю, все это лучше осветит наш пленник.

– Хорошо, – захваченный обсуждением, Федор Ипполитович, казалось, совершенно не обращал внимания на Доржиева, стоявшего рядом. – Но как ты узнал, что это будет взрывчатка?

– Когда Нестеровский сказал, что жертва была принесена в цейхгаузе, вывод этот казался самым очевидным. Из шести докшитов убийца не использовал только двух – Махакалу и Экаджати. Легенда Махакалы говорила о шести землетрясениях. Лхамо несла мешок болезней – и Буду Рабданова заразили оспой. Бегдзе держал в руках меч с рукоятью-скорпионом – и против досточтимого кхенпо был использован яд. Бог грома Пекхар целился во врага из лука – и в Богдо-гэгэна была выпущена стрела, сопровождаемая громом. Взрывчатка показалась мне отличным воплощением землетрясения.

– А как же Яма?

– Бог смерти изображался с петлей и дубинкой. Сурядова убийца задушил, а несчастную девицу наградил ударом по затылку.

– А что, если бы он избрал обличье Экаджати? – Сомнения все еще одолевали Щербатского.

– На это ничто не указывало. Хотя, возможно, я не разгадал знаков. Мне так и не удалось понять, каким особым даром наделена эта дхармапала…

– Тайной властью, – неожиданно произнес Агван, – той властью, которая помогает женщине править мужчиной.

– Господь вседержитель! – прошептал Георгий Филимонович, меняясь в лице, после чего, ни слова не говоря, бросился к выходу. Доржиев и Щербатской последовали за ним.

На улице пятеро казаков, оставленных ими караулить вход, как ни в чем не бывало стояли у стены, негромко переговариваясь.

– Где она?! – Жданов вопреки своей манере почти выкрикнул этот вопрос. Казаки встрепенулись, изумленно моргая и пожимая плечами.

– Кто, ваше благородие?

– Женщина, которая вышла из этих дверей, – уже тише спросил Жданов.

– Ушла, – состроив непонимающую мину, ответил один из казаков. – Вы же сказали старичка задержать. Так старичок не выходил пока.

– Упустили, – сокрушенно произнес Жданов. – И так по-глупому, ей-богу! И как я раньше-то не догадался!

– О чем догадался, Жорж? – осторожно спросил Щербатской, взволнованный расстройством товарища.

– Только девицу наш да-лама оглушил и силой увез. А мужчины все добром с ним шли. Почему так? Потому как женщина он. И видно, красивая. Заворожила их, заморочила – а потом взяла теплыми. Потому последнюю дхармапалу мы и не разглядели…

– И что же теперь? – сокрушенно спросил Федор Ипполитович.

Жданов пожал плечами.

– Ждать. Готовиться.

– Нет, – возразил ему Доржиев, до того хранивший молчание. – Есть и иной путь.

На следующий день было публично объявлено об отъезде далай-ламы из Урги. По слухам, тибетский изгнанник направлялся в Китай, в один из монастырей на священной горе Утайшань. К полудню, после утреннего разговора российского консула с Богдо-гэгэном, монгольский первосвященник вышел к народу, призвав всех усмирить гнев и не преследовать всякого русского за грех, совершенный одним представителем этого народа. Через монгольскую же знать был распущен слух о том, что виновный казнен. На похороны каптенармуса Велехова, проходившие на небольшом русском кладбище рядом с церковью, собралось поглазеть немало жителей Урги, видимо желавших воочию убедиться в том, что святотатец наказан.

Щербатской и Жданов также были на похоронах. Каптенармуса Велехова похоронили вместе с Сурядовым и Анфисой Картуниной – так звали ту несчастную девушку. Слушая мерное чтение заупокойной, произносимое крупнотелым отцом Никифором, Федор Ипполитович шепотом произнес:

– И все же, Жорж, в твоем объяснении я вижу серьезный изъян.

– Какой же, позволь спросить?

– Как могла женщина с таким невероятным искусством перевоплощаться в образы, столь разные и отличные от нее? Я своими глазами видел казака и старика. Они рознились и сложением, и ростом, и осанкой. Не могу представить себе лицедея настолько искусного, чтобы сумел все это воплотить. Если бы я не знал, что старик так и не вышел из храма, я бы уверенно утверждал, что действовал не один человек, а несколько…

Жданов пригладил встопорщившиеся на морозе бакенбарды.

– Боюсь, этот вопрос останется для нас без ответа. Зачем да-ламе было приносить в жертву людей, чью личину она собиралась примерить? Был ли это варварский обычай, дошедший до нас из глубины веков, или же душевное расстройство? Мне кажется, в этих жестоких действиях был иной, более глубокий смысл.

Дабы разговором своим не нарушать скорбную торжественность панихиды, товарищи отошли от процессии.

– Уж не хочешь ли ты сказать, – поразился Щербатской, – что да-лама колдовским способом меняла обличье? Полно, Жорж, двадцатый век на дворе – эпоха торжества научной мысли! Помнишь, в студенческие годы нам попадалось в руки французское издание записок Видока? По слухам, человек этот был столь искусен в преображении своей внешности, что мог изменить не только черты лица, но и рост, полноту и осанку…

– Может, и так, – согласился Жданов. – Только как тогда объяснить тот факт, что каптенармуса нашли в одежде, и ничего из вещей его не пропало, исключая винтовку и коня? Какой грим сумеет превратить молодую цветущую девушку в облысевшего, дряхлого старца, которого ты своими глазами видел? Нет, я молю Бога, чтобы отъезд далай-ламы усмирил эту загадочную персону – ибо в следующий раз нашей удачи может не хватить, чтобы остановить ее.

– Я не верю в колдовство, – упрямо произнес Щербатской, глядя перед собой.

Жданов улыбнулся.

– Не ты ли недавно рассуждал о слабости современных европейских теорий в сравнении с азиатской эзотерикой?

– Это не одно и то же. Я говорил о мудрости поколений, о глубинном понимании сути вещей… Никак не о чудодейственных превращениях!

– Пусть так, – примирительно похлопал его по плечу Жданов. – Я не намерен тебя разубеждать, тем паче аргументов у меня нет – одни лишь сомнения и домыслы. И все же я не хотел бы снова встретить эту женщину, кем бы она ни была – мастером перевоплощений или же тибетской колдуньей.

Спустя несколько дней стало известно, что Владимир Федорович Люба получил новое назначение – пост генерального консула в Харбине, что в провинции Хейлуцзян. Город этот, несмотря на свое положение, фактически являлся русской колонией, возникшей при строительстве Китайско-Восточной железной дороги. Война с Японией вынудила многих поселенцев покинуть эти места, но даже при таком оттоке город в основном был заселен русскими.

Щербатской видел в таком решении очередную смену настроений на Певческом мосту. Для него самого отъезд далай-ламы также означал завершение монгольской миссии. Федор Ипполитович готовился к возвращению в Россию.

Рабданов, вопреки мрачным прогнозам Дашевича, начал поправляться и вскоре пришел в себя. Аркадий Семенович избегал давать какие-либо обещания, но лицо его стало куда светлее и приветливей.

Все произошедшие события никак не отразились на намерениях Петра Кузьмича Козлова, с головой ушедшего в подготовку экспедиции, до возобновления которой оставалось не более двух месяцев.

Что же касается Жданова – перед самым своим отъездом консул вызвал его к себе.

– Георгий Филимонович, – испытавший значительные нервные потрясения, Люба выглядел усталым и осунувшимся, – я позвал вас для важного разговора. Вы наверняка извещены о моем скором отбытии в Харбин.

– Тайны из этого не делалось, – согласился Жданов.

– Несомненно, вас удивил тот факт, что я до сих пор не назвал имя того, кто заменит меня на посту консула Российской империи в Урге. Причина тому, к великому моему сожалению, весьма прозаична – Министерство иностранных дел не намерено назначать нового консула. При этом само консульство остается.

– Не совсем понимаю, к чему вы клоните, Владимир Федорович.

– Я поясню. Поскольку консульство продолжает, пусть и без официального одобрения, свою работу, здесь необходим человек, способный его возглавить. Согласен, задача не из простых. Именно потому я и решил обратиться к вам.

Жданов провел большим и указательным пальцами по бакенбардам.

– Вы предлагаете мне стать консулом без консульства, Владимир Федорович?

– Да, можно и так сказать. Поймите меня правильно, я не намерен взвалить на вас бремя своих обязанностей, не предложив ничего взамен. Не сомневаюсь, рано или поздно в Петербурге поймут, что консульство при дворе Богдо-гэгэна необходимо. И тогда ваше назначение из неофициального станет официальным. В том, что пост этот сохранят за вами, я не сомневаюсь – пришлый человек здесь не справится. Вы же наделены острым умом, имеете соответствующее образование и уже зарекомендовали себя как человек решительный и прозорливый, способный действовать в самых жестких условиях.

– Боюсь, вы несколько преувеличиваете мои способности, – покачал головой Жданов. – Мои профессиональные знания в большей мере относятся к культуре Средней Азии и исламским религиозным течениям, а успешные действия мои – плод скорее необъяснимого стечения обстоятельств, нежели работы ума.

– Георгий Филимонович, скромность, вне сомнений, входит в число ваших добродетелей, но давайте оставим демонстрацию ее до лучших времен. Сейчас мне важен ваш ответ.

Жданов отрицательно покачал головой.

– Каким бы лестным ни было ваше предложение, я вынужден ответить отказом. Я уже связан обязательствами перед Петром Кузьмичом, и оставить его сейчас, когда замену подобрать нет никакой возможности, было бы верхом неуважения – а неуважение к этому человеку я проявить не могу.

Жданов помолчал какое-то время, глядя консулу в глаза. Люба также не нарушал тишины. Наконец он распрямился, поведя онемевшими от долгой бумажной работы плечами, и произнес неспешно:

– Ну что же, в таком случае я желаю вам удачного путешествия. Еще раз благодарю за оказанную помощь. Я всенепременно напишу об этом в официальном отчете.

– Я бы не хотел этого, Владимир Федорович, – поднимаясь, произнес Жданов. – Но, в свою очередь, могу сказать, что в том случае, если при моем повторном посещении Урги по возвращении из экспедиции предложение ваше все еще останется в силе…

– Останется. – Люба взглянул на Георгия Филимоновича пристально, в своей обычной манере.

Жданов кивнул. На лице его проступила легкая, почти что юношески-мечтательная улыбка.

– В таком случае, я обещаю серьезно его обдумать. Есть в этом городе нечто притягательное.

Человек, проведший в Урге десять лет, ответил на улыбку, едва обозначив свои чувства легким движением губ.

– Без сомнения есть, Георгий Филимонович.

С тем они и расстались. Следующей их встрече суждено было произойти только спустя три года, в те тревожные дни, когда Богдо-гэгэн, поддерживаемый знатью и народом, взял себе титул богдыхана, а Монгольскую землю провозгласил свободной от китайской власти. Агонизирующая Циньская империя, испугавшись могучего северного соседа, не решилась силой оружия усмирить мятежную провинцию. Впрочем, империя Российская в те дни также не могла похвастаться крепким здоровьем. Крушение двух монархий произошло почти одновременно – как и многих других во всех концах света. И с крушением этим начался новый виток истории, в том числе истории монгольской, лихой и страшный, в котором Георгию Филимоновичу Жданову еще предстояло сыграть свою, пускай и не слишком заметную, роль.