13 маньяков Шолохов Алексей

Щербатской отодвинулся от альбома, помассировав пальцами уголки глаз у переносицы. Видно было, что он сам увлекся этим рассказом и несколько смущен тем фактом, что может рассказать так мало.

– Также к докшитам относят Яму, которого монголы зовут Эрлик, Пекхара, также называемого Белый Брахма, Экаджати, Голубую Тару, а еще Куберу и Вайшаравану, хотя последних можно считать исключениями из общего ряда, поскольку эти боги обычно предстают в доброй ипостаси.

Жданов задумчиво разглядывал открытую перед ним картину. Наконец он обернулся к Федору.

– Покажи мне кого-то из них. Пекхара или Яму, например.

Щербатской принялся бережно листать альбом и в конце концов остановился на картине, изображавшей белокожего бога, едущего верхом на льве и целящегося из лука. У бога было три головы и шесть рук, в которых он держал разное оружие. Жданов какое-то время рассматривал картину, затем указал в ее нижнюю часть.

– Не могу рассмотреть. Что это?

Федор Ипполитович прищурился, потом встал и вышел в кабинет, откуда вскорости вернулся с большим увеличительным стеклом. В его выпуклом глазе мелкие детали изображения удалось рассмотреть.

– Видимо, это жертвенные подношения… – пробормотал Щербатской, щурясь, – сердце… легкие… это, видимо, печень… а эти, помельче…

– Нос и язык, – за него закончил Георгий Филимонович.

Товарищ его выглядел раздосадованным.

– Как же я раньше не подумал, – сокрушенно покачал он головой, – это ведь традиционные жертвоприношения, которые делаются докшитам. Правда, уже много лет их заменяют слепками из теста…

– Видать, не все. – Жданов аккуратно закрыл альбом. – Оба слуги были не инструментами, но жертвами, которые да-лама приносил для успеха своего предприятия…

– И как это поможет нам? – неуверенно поинтересовался Щербатской.

Жданов пожал плечами.

– Боюсь, что никак. В лучшем случае, узнав о пропаже человека, мы можем предполагать, что в течение часа-двух после его исчезновения будет совершено убийство. Ты не возражаешь, если я закурю?

– Нисколько.

Щербатской унес альбом в кабинет, а Георгий Филимонович достал из портсигара папиросу и некоторое время раскатывал ее в пальцах. Тонкая, почти прозрачная бумага издавала едва слышимый хруст.

– Завтра Богдо-гэгэн будет проводить большую торжественную церемонию, – решив, как видно, сменить тему беседы, сообщил Федор Ипполитович, вернувшись в комнату. – Ожидается значительное скопление народа. Тебе раньше доводилось присутствовать на подобных церемониях, Жорж?

– Нет. – Жданов чиркнул спичкой и сделал пару затяжек, раскуривая папиросу. Аккуратные паутинки серого дыма поднялись к потолку.

– Весьма рекомендую, – сев за стол, Щербатской повернул ручку самовара, наполнив свою чашку кипятком, затем долил заварки и бросил пару кубиков сахару. – В Ургу в эти дни приезжают тысячи паломников. Религиозность этих туземцев европейцу кажется поразительной: они могут часами ждать появления своего Живого Будды, который в итоге произнесет лишь краткое благословение.

– Мне казалось, что подобные церемонии должны быть обставлены с большой пышностью, – заметил Жданов, несколько успокоившийся под воздействием табачного дыма.

Щербатской сделал осторожный глоток из своей чашки.

– Так и есть, – кивнул он, – церемония может длиться достаточно много времени, сопровождаясь пением, музыкой и костюмированными шествиями. Но сам Богдо-гэгэн появляется обычно ненадолго.

– Людям необходимо соприкасаться с божественным, – откинувшись на диване и выпустив несколько дымных колец, заявил Георгий Филимонович. – Подобное соприкосновение составляет фундамент их внутреннего мироустройства. В случае с монголами или тибетцами ситуация кажется мне особенно удобной. Многоуровневый мистицизм пропитывает их жизнь настолько, что в каждом ее аспекте они могут видеть присутствие божественного. Чего стоит только бесконечная цепь перерождений далай-лам, панчен-лам и Богдо-гэгэнов!

– Это действительно феноменальное культурное явление, – согласился Щербатской. – Ты знаешь, Жорж, что существует крайне формализированная, сложная процедура выявления очередного тулку? Тщательно рассчитан срок пребывания души святого в бардо – промежуточном состоянии между жизнью и смертью, разработаны методики вычисления возможных мест рождения нового тулку. После его обнаружения, как правило, проводится ряд самых скрупулезных исследований: специальная комиссия из лам исследует тело и душу кандидата, ища специальные отметины. Говорят, младенцам дают любимые вещи предыдущего хубилхана, спрятанные среди других, похожих. Обычно новый хубилхан безошибочно выбирает те предметы, которые принадлежали ему в прошлой жизни. Я нахожу это явление удивительным и выходящим за рамками понимания мира, которое дает нам европейская наука. Навязанная британцами вера во всесилие материалистической науки в этих краях кажется весьма сомнительной, если даже не смешной. Открытия последних десятилетий меркнут перед глубочайшей мудростью поколений, но должно пройти еще немало лет, чтобы подобная мудрость смогла укорениться в наших головах.

Жданов кивнул, сделавшись от слов товарища задумчиво-отстраненным.

– Путешествуя по Азии, – произнес он тихо, – я не однажды стакивался с явлениями, выходящими за пределы моего понимания. Я всегда старался воспринимать их с той позиции, что всякому явлению существует научное объяснение. И ежели в тот момент оно мне было неизвестно, это еще не доказывало факт отсутствия такого объяснения… И все же удивительная, таинственная, непостижимая суть Востока не раз заставляла меня сомневаться в правильности такого убеждения.

В желтоватом свечении керосиновой лампы танцевал в воздухе дым, вился пар над чашками с чаем, да слышно было, как ветер гудит разными голосами, просачиваясь через оконные щели. Зимний вечер казался бесконечным, а темы для бесед постепенно иссякли. Распрощавшись, друзья отправились спать.

Георгий Филимонович немного почитал на сон грядущий, ознакомившись со взятой в дорогу монографией Козлова «Монголия и Кам», написанной Петром Кузьмичом по возвращении из первой его экспедиции. С чтением не ладилось: раз за разом мысли Жданова возвращались к происшествиям двух последних дней. Картина складывалась стройная, но неясной пока оставалась только одна деталь – почему оба убитых не оказали сопротивления да-ламе? Если причиной их необычайной покладистости был усыпляющий яд, Дашевич мог обнаружить его следы. Впрочем, наверняка Аркадий Семенович далек от реалий судебной медицины, да и оснащение лазарета приборами и реагентами, скорее всего, оставляло желать лучшего. Если же да-лама был монголом или тибетцем, есть шанс, что появление его в консульстве могло быть кем-то отмечено. Но и на это всерьез рассчитывать не приходилось: даже прослужив в этих краях не один год, многие русские так и не научились различать здешних туземцев, продолжая воспринимать все их множество «одним лицом». Среди служащих консульства было, конечно, немало и бурят, таким недостатком не обремененных, – в частности, в окружении того же Рабданова.

Мысль была хороша, и Жданов крепко за нее ухватился. Вскочив с кровати в одном исподнем, он в возбуждении прошелся по спальне. Завтра утром нужно было выяснить, кто из служащих-бурят мог быть в консульстве в момент покушения – или же собрать всех, если число их невелико. Удовлетворенный этим умозаключением, Георгий Филимонович выкурил папиросу и спокойный отошел ко сну.

Утро разом смешало его планы. Отправившись к консульским приказчикам, он был встречен казачьим хорунжим, который тут же, безо всяких церемоний, подхватил Георгия Филимоновича под локоть и отвел в сторону.

– Вы – Жданов? – спросил он скорее для того, чтобы соблюсти формальность, нежели сомневаясь в себе. Георгий Филимонович кивнул. – Григорий Нестеровский, – представился хорунжий. – Владимир Федорович сообщил, что вы занимаетесь расследованием убийства Агафона Сурядова.

– Да, это так, – кивнул Жданов.

Нестеровский попытался разгладить усы, но, очевидно нервничая, сильно дернул и поморщился.

– Вчера вечером один монгол доставил к нам тело русской девушки. Несчастную зарезали.

– Позвольте, а я каким образом к этому причастен? – поинтересовался Жданов, напустив на себя невозмутимый вид. – Я ведь говорил Владимиру Федоровичу, что не занимаюсь профессиональным сыском.

– Увольте, господин Жданов. Мне поручено только известить вас и сообщить, что тело находится в лазарете у Дашевича. А уж чего и кому вы говорили – то дело ваше. Честь имею.

– Хорошо, – кивнул Жданов не дождавшемуся ответа хорунжему.

Нестеровский, закончив говорить, развернулся и отправился восвояси, оставив Георгия Филимоновича в некотором смятении. Взвесив обстоятельства и рассудив, что Дашевича навестить сегодня все равно придется, Жданов отправился-таки к приказчикам. Непродолжительная беседа выявила, что помимо Рабданова на постоянной службе в российском консульстве числились восьмеро бурят и два монгола. Договорившись, чтобы их собрали для разговора, Георгий Филимонович отправился в лазарет.

Мина, с которой Аркадий Семенович встретил гостя, была еще более пасмурной, нежели вчерашняя.

– Вам уже сообщили? – вместо приветствия спросил он.

Жданов кивнул, затем пригладил бакенбарды и достал из кармана портсигар.

– Угоститесь? – спросил он Дашевича, открыв крышку.

Тот кивнул.

– Всенепременно. – Протянув руку, он достал папиросу и, размяв ее в пальцах, прикурил от спички, зажженной Георгием Филимоновичем.

– Зачем меня позвали, голубчик? – спросил Жданов, также закуривая.

Аркадий Семенович выпустил мощную струю дыма.

– А как же без вас? Взялся за гуж – не говори, что не дюж.

– Но позвольте! Что же мне теперь – всякую смерть россиянина в Урге расследовать?

– Отчего ж всякую? – удивился Дашевич. – Эта смерть к вам отношение имеет самое прямое. Не нужно быть сыщиком, чтобы понять, что Сурядова и девицу эту один и тот же живодер к Богу отправил.

– Вот как? – удивился Жданов. – И как же вы это поняли?

– Страсть у него есть приметная. К хирургическим опытам.

Выражение лица Георгия Филимоновича сделалось непроницаемым. Подозрение это теплилось в нем еще с первых слов хорунжего, но отчего-то очень не хотелось верить этому подозрению.

– Где тело? – коротко поинтересовался, глядя на медика.

Тот затянулся, выпустил дым через ноздри.

– Я предостерегаю вас от осмотра погибшей. – Аркадий Семенович говорил спокойно, невозмутимо, словно о вещах совершенно обыденных. – Мороз предотвратил разложение, а вот местное зверье до тела таки добралось. Вид не слишком приятный, смею вас заверить.

– Понимаю. И все же мне необходимо осмотреть ее.

– Воля ваша, – не стал спорить Дашевич. Несколькими глубокими затяжками докончив папиросу, он затушил окурок и выбросил его в урну. – Прошу за мной, – рукой указывая на дверь, пригласил он.

Вид погибшей действительно был крайне неприятен. Стараясь не обращать взгляд на повреждения, которые уже после смерти нанесли ей следы когтей и зубов, Жданов осмотрел рану, послужившую причиной смерти несчастной.

– Несомненно, убийца обладает немалыми познаниями в хирургии, – прокомментировал Аркадий Семенович, – равно как и необходимым инструментарием. Хотя школа, безусловно, не европейская.

– Полагаете? – спросил Жданов, не прекращая осмотра.

Дашевич улыбнулся.

– Обижаете, Георгий Филимонович. Посмотрите, как была вскрыта грудная клетка. Европеец сделал бы стандартный разрез – от шеи до паха. А этот вскрывал со спины, отделяя ребра от позвоночника. Такой метод более трудоемкий и сложный.

– Что еще можете сказать?

– Часть внутренних органов повреждена трупоедами. Но сердце – его вырезал живодер. Можно видеть следы срезов на кровеносных жилах.

– Значит, сердце, – задумчиво проговорил Жданов. – А время смерти? Смогли установить?

– Трудно, Георгий Филимонович, трудно. Не меньше двух суток, это как пить дать, а точнее не скажу – несчастную бросили на морозе, да тут еще и волки постарались…

– Двое суток. – Жданов отошел от прозекторского стола и скрестил руки на груди. – А при ней ничего необычного не обнаружилось? Меня интересует небольшой лист бумаги с надписью на тибетском или монгольском.

– Нет, ничего такого. Но кое-что необычное я все ж таки обнаружил. – Аркадий Семенович поднял руку убитой, продемонстрировав таким образом темные круги на коже. – Видите? – спросил он.

Жданов кивнул.

– Трупные пятна?

– Нет, Георгий Филимонович, не они. Гематомы. И их по телу – множество. И шишка на голове, крупная, с кровоподтеком. Судя по состоянию, появились они за час или два до наступления смерти.

– Значит, здесь да-ламе не повезло, – вполголоса произнес Жданов.

Дашевич, заинтересованный чем-то на теле убитой, не поднимая глаз, переспросил:

– Что, простите?

– Ничего-ничего. Скажите, а что с Сурядовым? Ничего примечательного?

– Отчего же. – Дашевич распрямился и направился к соседнему столу, на котором лежало прикрытое простыней мужское тело. – С ним также не все гладко.

Сняв с убитого простыню, Аркадий Семенович взял его за подбородок, запрокидывая голову. На бледной шее, вымытой от натекшей крови, отчетливо была видна светло-фиолетовая поперечная линия.

– Странгуляционная полоса, – пояснил Дашевич. – Слишком светлая для того, чтобы полагать смерть от удушья, но все же. Несчастного придушили, возможно, до обморочного состояния.

– А яды? Вы проверяли его на предмет отравления?

– Увы, Георгий Филимонович, увы. Я не располагаю ни средствами, ни знаниями, необходимыми для такого исследования. Если Сурядов и был отравлен, подтвердить это нет никакой возможности.

– Жаль, – задумчиво проведя пальцами по бакенбардам, пробормотал Жданов. – Впрочем, удушение ничем не хуже яда…

Покинув лазарет, Георгий Филимонович отправился завтракать. Во всей этой утренней суете о завтраке он совершенно позабыл, и теперь, когда время уже приближалось к полудню, бренное тело его в полный голос жаловалось на такое непростительное упущение.

В столовой он встретил Петра Кузьмича. Путешественник, видимо, решил пополдничать либо так же, как и Жданов, задержался и не попал к урочному завтраку. Поздоровавшись, ученые сели рядом.

– Я слышал, Георгий Филимонович, что консул поручил вам расследование убийства, – проговорил Козлов.

Жданов сокрушенно покачал головой.

– Увы, Петр Кузьмич, я имел неосторожность проявить наблюдательность и таким образом создать о себе ложное впечатление. За что и наказан.

– Эк вы, любезный, все представили! – Козлов даже кашлянул в кулак, пытаясь скрыть свое удивление. – Выходит, Владимир Федорович против воли подвизал вас на сыскное поприще?

– Вне всякого сомнения, – заявил Жданов, промокнув губы салфеткой. – Тому есть не менее двух свидетелей.

Козлов испытующе взглянул на коллегу.

– Я мог бы побеседовать с Любой об освобождении вас от этой обязанности – тем паче что она может быть сопряжена с немалым для вас риском.

Жданов покачал головой.

– Заверяю вас, Петр Кузьмич, что опасность для моих жизни и здоровья не настолько велика, как вам могло показаться. Едва ли мне доведется встретиться с убийцей лицом к лицу. Даже если фортуна улыбнется, и я установлю его личность, то едва ли мне достанет смелости пытаться задержать его самостоятельно. Для подобных нужд консульство располагает казачьим отрядом – чему я, признаюсь, несказанно рад.

Козлов, не сводивший с Георгия Филимоновича внимательного взгляда, какое-то время молчал. Затем, словно приняв некое решение, заметил:

– Вам стоит помнить, в каких условиях вы ведете сыск. Урга сейчас скорее похожа на пороховой склад, нежели на город. Малейшая искра – и может произойти взрыв.

Жданов отставил опустевшую тарелку.

– Не могу сказать, что до конца понял смысл сказанного вами, Петр Кузьмич.

– Я поясню. Пребывание далай-ламы в Урге крайне невыгодно китайскому правительству. Стремясь вернуть его в Лхасу, где он будет находится под постоянным контролем британцев, признающих суверенитет Китая над Тибетом, китайцы предпринимают множество различных мер. Официальные письма и требования – лишь вершина айсберга. Ниже, невидимые стороннему наблюдателю, проводятся бесчисленные интриги, направленные на изгнание тибетского правителя из Монголии. Среди прочих особенно выделяется игра на чувствах молодого и амбициозного Богдо-гэгэна, уже успевшего продемонстрировать и императорскому двору, и тибетской теократии свои намерения полновластно править монгольским народом. Сейчас, с прибытием далай-ламы в Ургу, позиции монгольского Живого Будды пошатнулись, и из первого духовного лица он превратился во второе. Поток паломников разделился, и все большая часть из них посещает лхасского изгнанника, почитая его более святым, нежели монгольский хубилхан.

Козлов остановился, оценивая реакцию Жданова на услышанное. Георгий Филимонович молчал, ожидая продолжения.

– Китайские дипломаты и шпионы, приставленные ко дворам обоих святых, делают все возможное, чтобы усугубить наметившийся раскол. Особенно рьяно они обхаживают Богдо-гэгэна, который, в силу молодости и импульсивности характера, более подвержен внушению подобного рода.

Жданов закурил, продолжая смотреть на собеседника.

– Если я правильно вас понял, Петр Кузьмич, вы хотите сказать, что, буде пойманный моими стараниями убийца окажется тибетцем или монголом, это может привести к обострению конфликта между далай-ламой и Богдо-гэгэном?

Козлов кивнул:

– Или же, окажись он китайцем – к негативному повороту в отношениях России с империей Цинь.

Жданов задумчиво погладил бакенбарды.

– Я приму ваш совет, Петр Кузьмич – надеясь при этом, что и вы понимаете: имеет место покушение на одну из ключевых фигур в русско-тибетской дипломатии.

Козлов покачал головой.

– Любезный мой Георгий Филимонович, – произнес он, вставая из-за стола, – а есть ли она, дипломатия эта?

К двум часам пополудни Жданов в сопровождении Щербатского отправился на площадь Поклонений. Вокруг храма бодхисатвы Авалокитешвары, центрального храма монастыря Гандан, собралось несколько тысяч верующих, по большей части монголов. Разноцветные халаты и меховые шапки их образовывали пестрый ковер, в котором резко выделялись золотым шитьем и яркими оттенками красного одеяния местной знати. Халаты же простых монголов, по большей части, имели цвета серо-коричневой гаммы и были почти лишены украшений и излишеств. Над площадью стоял ровный гул множества человеческих голосов, в сдержанном возбуждении обсуждавших грядущее появление Живого Будды. Георгий Филимонович наклонился к Щербатскому и спросил, стараясь говорить как можно тише:

– Я думал, церемония должна была начаться с самого утра. В чем причина задержки?

– Никакой задержки. Здесь так принято – народ начинает стекаться к храму еще до рассвета, а церемония начинается глубоко за полдень, – Федор Ипполитович говорил в голос, нисколько не стесняясь.

– И что, все это время люди проводят на ногах в ожидании начала?

– А что тебя удивляет, Жорж? Разве православные ведут себя как-то иначе, когда дело доходит до выставления чудотворных икон или служб, проводимых патриархами?

Георгий Филимонович пожал плечами, не став отвечать на вопрос товарища. В чем-то Щербатской, несомненно, был прав, но Жданову, родившемуся и выросшему в среде интеллектуальной, где трепетное отношение к науке неизбежно преобладало над религиозным рвением, столь очевидное столкновение с последним было в новинку.

Неожиданно над площадью разнесся громкий рокочуще-утробный звук – зазвучали могучие сурмы, оживляемые сильным дыханием крупнотелых монахов. Им вторил глухой стук множества барабанов и многоголосый металлический перезвон. Ворота храма широко распахнулись, выпуская неспешную монашескую процессию. Возглавляли ее ламы, одетые в желтые длиннополые халаты и остроконечные шапки с высокими гребнями из конских волос, спадающих на спины. В руках часть из них держала знамена на невысоких древках. За ними следовали монахи, облаченные в сложную многоцветную одежду с множеством свободных концов, развевавшихся на ветру. Лица их скрывали маски, многократно превосходящие в размере людскую голову. Маски, скорее всего, изображали тибетских божеств, но Жданов не был уверен в своем суждении, поскольку расстояние было большим, а место, с которого он наблюдал за процессией, не самым удачным.

Открывающие процессию монахи расступились, образовав полукольцо. Паломники подались назад, освобождая место, в толпе поднялась некоторая суета, впрочем происходившая в почти полном молчании. Ламы в масках, войдя в образовавшееся пространство, начали ритуальные движения, чем-то напоминавшие сложный танец и все же слишком чуждые этом понятию – во всяком случае, на взгляд европейца. Замыкали шествие монахи-музыканты. Незамысловатыми их инструментами служили маленькие барабаны, бубенцы, колокольчики и просто металлические пластинки, по которым они ударяли специальными молоточками. При этом почти все монахи пели – если эти звуки можно было назвать пением. Они издавали странное подобие аритмичного рычания, в котором одна нота не сменяла другую, но плавно перетекала, как бывает, когда настраиваешь струну на виолончели или контрабасе. Казалось, человеческое горло в принципе не способно издавать такие звуки, и, судя по всему, это пение требовало от исполнителей немалых усилий. Создаваемая ими музыка казалась хаотичной и начисто лишенной гармонии и ритма. И все же движения монахов в масках находились с ней в странном, почти необъяснимом согласии.

Церемония заняла достаточно много времени – не меньше часа, пожалуй. После ее окончания сквозь толпу прошло несколько десятков монахов с деревянными колотушками и большими сумками, в которые паломники складывали самые различные предметы: глиняную посуду, мотки ниток, ткань, кожу, запечатанные бутыли и бурдюки. Одетые богаче щеголяли золотыми и серебряными монетами китайской и русской чеканки, дорогими мехами и предметами, купленными в торговых кварталах. Наконец, когда все сборщики вернулись к храму, сурмы снова протрубили, и в воротах, в окружении множества почтенных и богато одетых монахов, появились двое, мужчина и женщина, чьи одеяния выглядели особенно роскошно. По заполнявшей площадь толпе прошла волна, заставившая всех разом опуститься на землю. Бедняки пали ниц, касаясь лбами земли, знать преклонила колени и согнулась в поклоне. Жданов, Щербатской и другие немногочисленные русские, оказавшиеся на площади, несколько замешкались, но затем также поклонились, отдавая дань уважения первому духовному лицу принявшей их страны.

Богдо-гэгэн, широколицый крупный мужчина с гладкой кожей, одетый в золоченый халат, воздел руки в благословляющем жесте, произнеся краткие слова напутствия. После этого под оглушающие звуки сурм и стук барабанов царственная чета двинулась вперед, в освобожденное монахами вокруг входа в храм пространство. Народ медленно поднимался с земли, над площадью снова поднялось гудение многих голосов, в этот раз пропитанное благоговением и радостью.

– Кто эта женщина, что идет рядом с Богдо-гэгэном? – поинтересовался Жданов у Щербатского.

– Это Цэндийн Дондогдулам, его официальная супруга.

– Разве школа Гэлуг не предписывает целибат своим последователям?

Федор Ипполитович пожал плечами:

– Не забывай, о ком идет речь. Богдо-гэгэн в сознании монгольского народа – многократно переродившийся святой, предположительно потомок Таранатхи, одного из величайших мыслителей и практиков тантрического буддизма. В первом Богдо-гэгэне распознал хубилхана сам «Великий Пятый» далай-лама, личность играет важную роль в истории этих мест. Таким образом, для монголов Богдо-гэгэн свят изначально, уже своим происхождением, за которым стоят семь, а точнее, восемь предыдущих праведных жизней. В отличие от православных святых, канонизация которых может быть произведена только после смерти, Богдо-гэгэн не нуждается в доказательствах своей святости, ибо обладает ею изначально, а значит, все его деяния, каким бы они ни казались, должны рассматриваться как деяния бодхисатвы, личности, отказавшейся от достижения нирваны во имя служения людям.

– Выходит, что, следуя Восьмеричному пути, буддист достигает просветления, а достигнув оного, уже не обязан его придерживаться?

– Фактически так. В состоянии просветления буддист свободен от страдания, описанного в Четырех Благих Истинах, оно не представляет для него никакой угрозы.

Тем временем завершивший обход Богдо-гэгэн, поддерживая супругу, направился назад к воротам храма. Жданов же, окончив беседу, обернулся, привлеченный странным, неуместным в подобной обстановке звуком, раздавшимся из-за спины. Стук копыт по промерзшей земле, конский храп и звяканье сбруи явно указывали на появление всадника, хотя даже самые богатые из монгольских князей пришли на площадь спешенными.

На противоположном от храма краю площади Жданов увидел верхового казака в черкеске и папахе, с закрепленной у седла винтовкой. Нескольких секунд наблюдения оказалось достаточно – нагнувшись, Георгий Филимонович поднял с земли валявшийся под ногами камень и, выпрямившись, метнул его в казака.

Одновременно всадник потянул на себя винтовку, извлекая ее из седлового крепления и прижимая прикладом к плечу. Камень ударил его в левую руку как раз в тот момент, когда он нажимал на спусковой крючок. Винтовка дернулась влево и вверх, выстрел прозвучал оглушающе громко. Сотни голов разом обернулись на звук, а всадник пришпорил коня и пустился наутек.

Щербатской с силой сжал плечо Жданова:

– Жорж, нам нужно уходить. Сейчас они поймут, что произошло, – и растерзают всякого русского, которого увидят…

Георгий Филимонович какое-то время колебался – преступник, столь неожиданно обнаруженный им, казалось, был почти в руках, но… Не имея ни сил, ни средств к преследованию, оставалось лишь последовать настойчивому совету Федора – тем более что с каждым мгновением окружавшая их толпа роптала все громче.

Протискиваясь мимо возмущенно галдящих туземцев, русские ученые старались не поднимать голов. Первые выкрики, в которых слова «казак» и «убийца» звучали в опасном соседстве, уже пронеслись над площадью. Когда выбравшимся из толпы русским удалось ускорить шаг, сзади кто-то протяжно и хрипло вскрикнул. В голосе этом ощущалась такая боль, что и Жданов, и Щербатской вздрогнули, еще глубже втянув головы в плечи. Свернув за угол какого-то крупного строения, они, не сговариваясь, перешли на бег.

Только когда за ними закрылись двери консульства, товарищи решились перевести дух. Переглянувшись, направились в комнаты Щербатского, где разделись, бросив шинели прямо на кресла. Устало рухнув на топчан, Федор Ипполитович обхватил голову руками. Жданов достал портсигар и с невозмутимым видом закурил.

– Вот ведь беда, – пробормотал Щербатской, не поднимая головы. – Вот ведь беда какая…

– Полагаешь? – спросил Жданов, глядя, как струйка папиросного дыма поднимается к потолку.

Федор Ипполитович посмотрел на него удивленно.

– Едва не вся площадь видела, как пальнул этот треклятый казак. А в кого он пальнул? Я на тебя смотрел, не глянул. Только вот сейчас понял – целился-то он в сторону ворот. В Богдо-гэгэна!

– А не предупредить ли нам Владимира Федоровича? – спокойно поинтересовался Жданов. – Не ровен час, начнутся волнения, погромы…

Щербатской изменился в лице. Слова Георгия Филимоновича отразились на нем видом яркого болезненного понимания.

– Господи, спаси и помилуй… – прошептал он.

В этот момент он едва ли походил на опытного востоковеда, годами изучавшего ментальность этих народов и природу их религиозности. Страх овладел им без остатка, словно утопив в себе.

– Нужно… – выдавил он, запинаясь, – немедленно…

Жданов сделал глубокую затяжку и, затушив окурок, подхватил товарища под локоть, поднимая с топчана.

– Полноте, голубчик! – улыбнулся он ободряюще. – Горе не беда!

Но через несколько минут, стоя в рабочем кабинете консула, Георгий Филимонович имел все основания усомниться в собственном изречении.

– Ситуация крайне тревожная. – Владимир Федорович нервно барабанил кончиками пальцев по крышке стола. – Все это грозит обернуться серьезным дипломатическим конфликтом. Вы видели, в кого он попал?

– Нет, – покачал головой Жданов.

Щербатской, несколько успокоившийся, добавил:

– Георгий Филимонович, предвосхитив намерения душегубца, кинул в него камнем. В результате прицел оказался сбит, и пуля, как я полагаю, ушла выше голов собравшихся.

– Хорошо если так, – с сомнением покачал головой Люба. Какое-то время помолчав, он подошел к стене и позвонил в колокольчик, вызывая секретаря. – Любезный, извольте пригласить хорунжего Нестеровского, – сказал он появившемуся в дверях молодому человеку. Тот кивнул и скрылся. – А как вы, собственно, узнали, что казак намерен выстрелить? – поинтересовался консул, оборачиваясь к гостям.

Жданов позволил себе легкую улыбку.

– Все больше по наитию, Владимир Федорович. В седле он держался странно, да и взгляд был такой цепкий, явно момент выбирал подходящий.

– А как далеко от него вы стояли?

– Недалеко. Шагах в десяти – пятнадцати, не более.

Консул смерил Жданова пристальным взглядом.

– Вы везучий человек, любезный, – произнес он после некоторого молчания. – Возможно, брошенный вами булыжник сохранил жизни всем нам.

В кабинет без стука вошел Нестеровский. И выражение лица его, и походка говорили, что в какой-то степени он уже извещен о сложившейся ситуации.

– Господин консул, – щелкнув каблуками, кивнул он Любе. – Господа.

– Григорий Демидович, прошу вас, – консул сделал приглашающий жест. – Не знаю, слышали вы или нет… Около получаса назад на площади у монастыря Гандан один из казаков стрелял в монгольского священника, проводившего церемонию.

– Мне уже сообщили, – кивнул Нестеровский, поиграв желваками на скулах. – Я распорядился произвести общий сбор. В городе неспокойно.

– Неудивительно! – не выдержав, повысил голос Владимир Федорович. – Я знал, что дисциплина для казака всегда была понятием весьма размытым, но подобного, признаться, никак не ожидал. Что могло сподвигнуть…

Лицо хорунжего, оставаясь неподвижным, постепенно меняло цвет, наливаясь дурной кровью. Жданов прокашлялся.

– Владимир Федорович, предостерегая вас от поспешных выводов, хочу отметить, что стрелял в Богдо-гэгэна не казак. Кто-то использовал казачью одежду и оружие. Человека же, которому они принадлежали, я полагаю, мы вскорости найдем мертвым.

Консул не ответил, снова наградив Георгия Филимоновича изучающим взглядом.

– Если кто-то из моих людей отсутствует, об этом мы узнаем на сборе, – произнес Нестеровский.

Люба не обратил на его слова никакого внимания.

– Вы уверены в том, что стрелял не казак? – спросил он Жданова.

Тот кивнул.

– Уверен, Владимир Федорович.

– Можете это доказать?

На этот вопрос ученый ответил не сразу.

– Косвенно, – произнес он с некоторой заминкой. – Выводы мои основаны на визуальном наблюдении и умозаключениях о возможной связи…

– Боюсь, Георгий Филимонович, подобные доказательства для нас бесполезны. Учитывая ситуацию, я должен немедленно отправиться к Богдо-гэгэну, дабы предотвратить негативное развитие этого происшествия. И что я скажу ему? Что непричастность русского правительства к покушению на него подтверждается «визуальным наблюдением»?

– Я полагаю, непричастность правительства к произошедшему очевидна сама по себе… – попытался возразить Жданов.

– Отнюдь! Пары выверенных фраз, нашептанных на ухо монгольскому первосвященнику, хватит, чтобы он стал воспринимать это покушение как открытый вызов, объявление войны!

– Но позвольте! Внешняя Монголия является владением Китайской империи, и власть Богдо-гэгэна здесь целиком неформальна…

– Замолчите ради бога! – снова прервал его Люба. – Вы провели в Урге несколько дней и возомнили себе, что хорошо понимаете здешнюю политическую ситуацию. Это не так! Нынешний Богдо-гэгэн остро чувствует слабость Циньской династии и не упускает даже самой малой возможности утвердиться в своей вотчине. И позиция Певческого моста в этом вопросе такова, что он получает нашу негласную поддержку. Теперь же совершенно невозможно предсказать, как повернутся эти отношения… – Консул сел за стол, сцепив кисти в замок, подперев ими подбородок. – Думайте, Георгий Филимонович, – произнес он тяжело. – Мне нужны весомые аргументы для разговора с Богдо-гэгэном. И нужны сейчас.

– Тело казака, ограбленного и изувеченного, послужит достаточным доказательством?

Люба тяжело засопел, обдумывая сказанное.

– Допустим, – произнес он, почти не размыкая губ. – Как скоро вы сможете его предоставить?

– Как только сбор выявит пропажу. – Жданов казался невозмутимым, но нарочитая неподвижность его лица выдавала крайнее внутреннее напряжение.

– А если тело, как в случае с той несчастной девицей, увезли за город?

Жданов промолчал.

– Видимо, в этом случае, все надежды будут возлагаться на одно мое красноречие, – за него ответил консул. – Ну что же, как говорится, семи смертям не бывать, а одной не миновать, так?

Никто из присутствующих не решился ответить на его мрачную шутку. Обведя их взглядом, Владимир Федорович откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.

– Не смею более вас задерживать, господа, – произнес он спокойно. Воздержавшись от слов прощания, Жданов, Щербатской и Нестеровский вышли.

Хорунжий отправился во двор, где уже дожидались казаки. Федор Ипполитович, проводив его взглядом, полушепотом обратился к товарищу:

– Жорж, ты снова затеял какое-то безумство! Зачем ты солгал консулу?

– Я не лгал, – возразил Жданов спокойно, – я не сказал всей правды.

– Что ты утаил? И зачем? – Щербатской сжал локоть Георгия Филимоновича. – Ты же видишь, какая ситуация складывается?

– Вижу. И потому не хочу ее усугублять. Пойдем.

– Куда? – в голосе Федора Ипполитовича смешались удивление и негодование.

– К тебе. Нужно проверить кое-что. Ты можешь записать имена докшитов на тибетском?

– Могу, – нахмурившись, с некоторым сомнением ответил Щербатской.

Жданов увлек его за собой.

– Вот и прекрасно. Запишешь и покажешь мне.

– Но зачем?

– Терпение, голубчик, терпение. Сначала – запиши.

Затребованная Ждановым процедура заняла у Федора Ипполитовича не более пяти минут. Георгий Филимонович же упростил ее, сказав, что записывать имена Бегдзе и Лхамо нет нужды.

– Вот, – указал он на строку иероглифов, которую только закончил выводить товарищ. – Сходство очевидно.

Страницы: «« ... 1112131415161718 »»

Читать бесплатно другие книги:

Принцесса Селия – самая младшая в замке Сиянн, и каждому известно, что замок любит ее больше всех. К...
Автор бестселлеров Колин Гувер заворожила читателей своим романом «Без надежды», в котором рассказыв...
Эта миниатюрная книга – бесценная коллекция мудрых советов и рекомендаций, которые помогут каждому м...
Эта миниатюрная книга – бесценная коллекция мудрых советов и рекомендаций, которые помогут каждой же...
Часто в тех случаях, когда официальная медицина оказывается бессильной, помочь человеку могут только...
Эта миниатюрная книга – бесценная коллекция мудрых советов и рекомендаций, которые помогут каждой же...