13 маньяков Шолохов Алексей

– Простите, друзья, – сказал Агван сдержанно, – но в нашем доме случилось несчастье. Был убит мой слуга.

– Убит? – Щербатской, догадка которого оправдалась, разом осунулся. – Как это произошло?

– Я еще не знаю, – ответил Доржиев.

Неожиданно снова вмешался Жданов:

– Если досточтимый кхенпо позволит, мы бы могли осмотреть тело. Возможно, я или мой друг сможем помочь в поисках убийцы.

Агван снова бросил на Георгия Филимоновича короткий изучающий взгляд.

– Я готов принять любую помощь, – кивнул он. – Убийство в священном месте, а тем более там, где обитает далай-лама, – неслыханное святотатство. Виновный должен понести наказание в самый краткий срок.

Проследовав за Доржиевым и сопровождавшим его монахом, Щербатской и Жданов оказались у входа в небольшую келью в левом крыле здания. Обстановка здесь была предельно аскетичной: лежак, покрытый соломенной циновкой, стол, табурет, полка для свитков и письменных принадлежностей, небольшой запас свечей.

Убитый лежал на полу, лицом вверх. Судя по пятнам крови, его перевернули обнаружившие тело монахи. Нижняя половина лица несчастного была густо покрыта запекшейся кровью, во рту торчал грубый кляп из скомканной тряпки, а руки и ноги были перетянуты веревкой. Пятна крови также были видны на циновке, покрывавшей лежак.

– Это он, – произнес Агван на бурятском.

Щербатской кивнул, затем спросил Жданова:

– Как думаешь, Жорж, что за рану ему нанесли? Никогда не слышал, чтобы били в рот…

– Это не рана. – Георгий Филимонович осторожно склонился над умершим, кончиками пальцев вытащил изо рта его измочаленную зубами тряпку, заглянул внутрь, затем поддел прилипший к одежде небольшой квадрат бумаги. – Ему вырезали язык, – констатировал он, поднося найденный листок к свече, которую держал в руках один из монахов. На листке было выведено всего одно слово монгольским вертикальным письмом тодо-бичиг. – Что здесь написано? – вопрос этот Жданов задал Федору Ипполитовичу, но Доржиев ответил первым:

– Бегдзе. – Короткое монгольское слово прозвучало в повисшей тишине зловеще. – Скрытая кольчуга. Это имя древнего бога войны, одного из докшитов – ужасных палачей. Бегдзе – верховный покровитель и защитник далай-лам и панчен-лам.

– Благодарю, – кивнул Георгий Филимонович.

– Что вы узнали? – поинтересовался Федор Ипполитович, которому было явно не по себе в компании изувеченного трупа.

Жданов вместо ответа обратился к Агвану:

– Досточтимый кхенпо, давно ли вы были знакомы с этим человеком?

Тот еще раз внимательно посмотрел на погибшего, затем кивнул:

– Давно. С того дня, как далай-лама покинул Лхасу.

– Хорошо. – Лицо Жданова снова приобрело выражение расслабленного спокойствия. – Я благодарю досточтимого кхенпо за возможность осмотреть убитого. С вашего позволения, нам необходимо обдумать увиденное, прежде чем делать какие-то выводы. Вам же я смиренно советую спросить каждого монаха, который находился возле выходов с территории монастыря, кто покидал его в ближайшие час или два.

Доржиев кивнул. Вновь распрощавшись, русские наконец покинули монастырь Едва они вышли за пределы слышимости, Федор Ипполитович буквально набросился на Жданова:

– Жорж, изволь объясниться. Что за мистификация? Почему ты не рассказал Доржиеву о яде? Что за странные вопросы?

Георгий Филимонович поднял воротник шинели, защищаясь от порывов колючего ветра. Порывы эти доносили редкие удары монгольских колоколов. Звук их сильно отличался от звука колоколов русских – был он непродолжительным, фактически лишенным обертонов и вибрации, к которым привычен слух православных прихожан.

– Поспешные выводы, Федор, – вот чего надо бояться, – Жданов втянул голову в плечи и поглубже натянул свою бобровую шапку. – Дело это крайне необычное… Впрочем, стоило ли ждать иного, оказавшись в Урге?

– Лично я не вижу в нем ничего необычного. Какой-то заговорщик подкупил слугу, чтобы тот добавил в питье яд, а после, когда дело было сделано, избавился от него, дабы несчастный не проговорился.

Георгий Филимонович покачал головой.

– Здравое предположение, если не принимать во внимание некоторых особенностей. Предлагаю пока оставить эту тему – я предпочел бы продолжить ее, сидя у печки с чашкой горячего чаю. Здешняя погода, Федор, не слишком располагает к беседе.

– Твоя правда, Жорж, – согласился Щербатской, и остаток пути ученые проделали молча.

Вернувшись в консульство и наскоро переодевшись, они встретились в кабинете Федора Ипполитовича. В небольшом камине весело плясали язычки пламени, тихонько подвывал ветер в оконных щелях, но в комнате царил благостный, умиротворяющий покой, напрочь отбивавший охоту о чем-то всерьез беспокоиться. Ожидая, пока подадут чай, товарищи уселись у камина, протянув к огню озябшие ноги.

– И все же, возвращаясь к сегодняшнему происшествию, – завел разговор Щербатской, – я жду от тебя объяснений, Жорж.

– Увы, Федор, чтобы объясниться, необходимо видеть всю картину целиком, а этим я пока похвастаться не могу. Но кое-какие свои мыслишки по этому поводу таки озвучу. – Поерзав в кресле, Жданов выбрал позу поудобнее, вольготно откинувшись и разложив руки на подлокотниках. – Твоя гипотеза, друг мой, хотя и кажется наиболее логичной, не учитывает один важный факт, – произнес он рассудительно, достав из внутреннего кармана портсигар. Предложив папиросу Щербатскому, вежливо отказавшемуся, он закурил. – Ты присматривался к пятнам крови в келье?

– Признаюсь, я не стремился их особенно рассматривать. – На мгновение на лице Федора Ипполитовича проступило брезгливое выражение.

– Напрасно. По ним очень ясно можно различить, как умер этот несчастный. – Георгий Филимонович сделал глубокую затяжку, выпустив в потолок длинную струю дыма. – Изначально убийца расположил его на лежаке, где и произвел свою ужасную манипуляцию, оставив несчастного связанным. Само собой, смерть не наступила мгновенно. Кровь, обильно изливавшаяся из полученной раны, наполняла рот умирающего, грозя утопить его. Стремясь освободиться или же мучимый болью, он свалился с лежака на пол, где и скончался от кровопотери. Кляп к тому времени ему удалось разжевать – об этом говорит состояние тряпки и обилие крови на полу.

Щербатской, слушая рассказ Жданова, сильно побледнел.

– И что? – наконец спросил он, почти не разжимая губ.

– А то, что несчастный умирал довольно долго – часа два, не меньше. Это подтверждают и пятна на циновке – кровь там к нашему прибытию запеклась, а на полу же была относительно свежей.

– Избавь меня от этих ужасных подробностей, Жорж… – недовольно произнес Щербатской, но затем вдруг замер. – Погоди… Два часа? Выходит, что в тот момент, когда…

– Он уже истекал кровью в своей келье, – подытожил Георгий Филимонович, расправляя бакенбарды. – Так-то, голубчик мой, Федор Ипполитович. А ты говоришь, ничего необычного.

Щербатской задумался, по своему обыкновению потирая пальцами лоб.

– Что же это получается? Двойник?

– Очевидно. В пользу такой догадки говорит и то, что под личиной доверенного слуги убийца мог без лишних вопросов покинуть монастырь…

В дверь кабинета постучали.

– Федор Ипполитович, – раздалось из-за двери, – самовар-с, как заказывали.

– Входи, – бросил Щербатской небрежно, но, когда дверь открылась, удивленно воззрился на вошедшего. – Погоди-ка. А где Агафон?

Крепкий мужчина средних лет в простом сюртуке, державший перед собой пышущий паром самовар, пожал плечами.

– Запропал куда-то, Федор Ипполитыч. С утра его никто не видал. Комната его заперта, стучали – никто не отозвался. Вчера ушел небось к какой-нить Маруське в купеческом поселке, лишку поддал, а теперь болеет.

– Весь день?! – Недовольство Щербатского нашло выход. – Вот уж я ему задам, появится он только.

Слуга, не желая, как видно, попадать под горячую руку, поставил самовар на стол и, откланявшись, вышел. Федор достал из буфета две объемистые чашки и фарфоровую сахарницу.

– Совсем от рук отбились, – проворчал он, расставляя все на столе. Жданов словно не слышал его.

– Скажи, Федор, – вскинул он на товарища вдруг ставший туманным взгляд, – а что за хворь случилась с Будой Рабдановым?

Удивленный таким поворотом, Щербатской какое-то время медлил с ответом.

– Когда я навестил его утром, у него был сильный жар, к тому же расстроилось пищеварение…

– Вот оно как! А есть ли в консульстве медик?

– Само собой. Дашевич Аркадий Семеныч. Я направил его к больному еще утром…

– Нельзя терять ни минуты. – Георгий Филимонович резко поднялся со своего места, пыхнув папиросным дымом, словно паровоз. – Отведи меня к нему!

– К Рабданову?

– Да нет же! К медику твоему, Дашевичу.

– Жорж, ты опять принялся за свое! Я с места не двинусь, пока ты не объяснишь причин, по которым тебе нужно…

– Хорошо, голубчик мой, хорошо, – прервал его Жданов. – Два года назад я стал свидетелем случая, когда отравленного мышьяком человека приняли за больного холерой.

– Отравление… – Щербатской прикусил губу. – Ты считаешь, что пропажа Агафона…

– Сценарий один и тот же, без сомнения! От восточных отравителей, признаюсь, я ждал большей изобретательности…

– Погоди-погоди, теперь уж ты упускаешь важные детали, – Федор Ипполитович живо включился в игру ума, затеянную товарищем. – В то, что отравитель загримировался под слугу Доржиева, я могу поверить. Могу поверить и в то, что он сумел примерить личину Агафона. Но чтобы он одновременно мог сойти за монгола и русака – уволь, в это я никогда не поверю.

– И верно. – Жданов разом умерил свой порыв, снова опустившись в кресло. – Но все-таки пропажа слуги в русском консульстве, внезапная болезнь важного переговорщика – и все перед отравлением персоны еще более значимой… Эти события кажутся мне взаимосвязанными.

– Ну хорошо, – согласился Щербатской, – пойдем к Аркадию Семенычу. Думаю, от того, что мы справимся о здоровье Буды Рабданова, беды никому не будет.

Дашевича, коренастого, ширококостного мужчину, разменявшего недавно пятый десяток, товарищи обнаружили в небольшом лазарете, пристроенном к зданию консульства. Выйдя к гостям, вызванный одним из помощников, вид он имел крайне озабоченный.

– Что вам угодно, Федор Ипполитович? – спросил он ворчливо, тщательно вымыв руки и протерев их после того спиртом, распустившим по покою крепкий, щекочущий ноздри запах.

– Да вот, Аркадий Семенович, хотел справиться о здоровье Рабданова…

– Плохо, – отрезал медик, – черная оспа. Вы привиты, я надеюсь?

– Д-да, – запнувшись, ответил Щербатской.

Дашевич удовлетворенно кивнул.

– Вот и славно. А теперь, господа, прошу меня оставить. Состояние больного крайне тяжелое, а лечить его, без преувеличения, нечем. Прошу извинить.

Когда двери лазарета закрылись за ними, Федор Ипполитович обернулся к Жданову.

– Вот ведь напасть какая! – произнес он обеспокоенно. – Только этого нам и не хватало. Но один положительный момент тут все же есть – версия твоя не нашла подтверждения.

– Я бы не спешил с выводами, голубчик мой, – покачал головой Жданов. – А окажи-ка мне еще одну любезность: давай наведаемся в комнату твоего пропавшего Агафона.

Щербатской отрицательно покачал головой:

– Я бы и рад, Жорж, только ведь дверь заперта. Я через стены проходить не выучился еще.

– Напрасно, голубчик, напрасно. Чрезвычайно полезное умение, – улыбнулся Георгий Филимонович. – Но шутки в сторону. Мне нужно, чтобы замок на его двери вскрыли.

– В уме ли ты? – Щербатской шумно втянул воздух, вскинув брови. Кожа на гладко выбритой голове его при этом заметно сдвинулась.

Жданов пригладил бакенбарды, достал из портсигара новую папиросу.

– Выходки твои час от часу все сумасброднее становятся, Жорж.

Чиркнув спичкой, Георгий Филимонович раскурил папиросу.

– Как знаешь, Федор. Только попомни мое слово: за этим замком Агафон твой – мертвый лежит.

– Типун тебе на язык, – нахмурился Щербатской. – Нет, Жорж. Хочешь – обижайся, да только я тебе тут не помощник. Если так неймется, иди к консулу и расскажи все это ему.

– Эх, Федор! Нет в тебе азарта. – Жданова, похоже, резкий ответ товарища нисколько не расстроил. – Значит, пойду спать. Утро вечера мудренее. А заодно ужином озабочусь – вся эта суета нагоняет зверский аппетит.

– Если хочешь, – Щербатской выглядел несколько смущенным, видимо раскаиваясь в своей несдержанности, – я могу составить тебе компанию.

– Буду весьма рад, голубчик мой, Федор Ипполитович. Тем паче что я, признаться, не знаю даже, где мне этот самый ужин раздобыть.

Спустя полчаса, сидя друг напротив друга за небольшим столом в одной из комнат Щербатского, используемой им, как видно, именно в качестве столовой, товарищи оживленно обсуждали последние петербургские сплетни, привезенные Ждановым. Свежесть их, само собой, была сомнительна, но лишенный фактически всякой неформальной связи с Северной столицей Федор Ипполитович был рад и этому. Еда, которую подавали в консульстве, была незатейлива – щи да каша из привозных крупы и овощей да местная говядина и конина, жесткие, словно подметка. Чтобы скрасить скудность блюд, Щербатской поставил на стол небольшой графин водки из неприкосновенного запаса. Поставки в эти края были редки и нерегулярны, а спиртное в списки первой необходимости не входило. Оттого немногочисленные запасы его береглись для самых редких случаев.

– Что ты недоговариваешь, Жорж? – вдруг спросил Федор, резко меняя тему. Жданов вскинул бровь. – Нет, ты не гримасничай, я ведь тебя еще со студенческих лет помню. С чего ты взял, что Агафона убили? Ведь с Рабдановым не подтвердилось!

Жданов, усиленно пережевывая особенно жесткий кусок мяса, какое-то время не отвечал. Наконец расправившись с ним и вытерев губы салфеткой, он торжествующе улыбнулся:

– Значит, остался-таки юношеский запал в тебе, Федор. Это хорошо.

– Не ерничай, рассказывай давай. – Несколько выпитых рюмок расслабили Щербатского. Полные щеки его раскраснелись, а бритая голова покрылась испариной.

– Новых фактов не появилось, – заявил Жданов, назидательно подняв вилку с наколотым на нее куском соленой конины. – Но и старая гипотеза от того не распалась.

– Это почему? – удивился Федор.

Жданов снова взмахнул вилкой.

– Почему? Потому что оспа ничем не хуже мышьяка. К твоему сведению, англичане еще два века назад использовали ее, когда воевали с аборигенами в Америке. Чтоб не лезть под дикарские стрелы, они подбрасывали им одежду, вещи, одеяла больных. Целые племена вымирали.

– Думаешь, заговорщик подбросил Рабданову зараженную оспой вещь? Как же он сам не побоялся заразиться?

– Ты все еще полагаешь, что наш подозреваемый – монгол? – осведомился Жданов.

– Необязательно. Если откровенно, то я думаю, что за этим стоят китайцы. Их тут немало – в торговом поселении Маймачен, в паре верст отсюда. К тому же в Урге расположена резиденция амбаня, фактически – правителя Монголии, назначенного Цинской империей.

– Здраво. Но и это – не препятствие. Практика прививок оспы известна в Китае уже не одно столетие, так что злоумышленник, особенно если он не раз проворачивал подобный трюк, вполне может быть защищен от этой болезни.

Щербатской, уверенно подхватив графин, налил себе и Жданову еще по рюмке.

– Странный ты все-таки человек, Жорж! – сказал он, поднимая свою стопку. – Вот не мог ты сразу мне это сказать? Разве я похож на осла? Неужто ты думал, что я не пойму тебя или стану упрямиться?

– Не переживай ты так, голубчик мой, – заявил Георгий Филимонович примирительно. – Твое здоровье.

Когда все было съедено и выпито, друзья разошлись по комнатам, сговорившись перед тем с утра вскрыть-таки комнату Агафона. Правда, уже к утру решимость, питаемая Щербатским, сменилась похмельем, и Жданову стоило немалых усилий принудить его к исполнению своего обещания. Впрочем, нежелание Федора Ипполитовича вскоре стало понятным. Чтобы вскрыть замок, требовалось разрешение консула, а привлекать излишнее внимание к происходящему Щербатской не хотел. Наконец Жданову удалось его переубедить, и оба они предстали перед начальственные очи.

Первое официальное лицо Российской империи в Урге, Владимир Федорович Люба провел в Монголии уже почти двадцать лет, за этот срок пройдя путь от простого драгомана до консула, которым стал четыре года назад. Человек невоенный, востоковед и лингвист, посвятивший жизнь изучению этой далекой земли, он с первых минут знакомства завоевал симпатию Жданова. Кратко поприветствовав гостей, он сразу же предложил перейти к сути.

– Прошу меня извинить, господа, но я ужасно стеснен во времени. Не сомневаюсь, вы явились сюда не из праздности, так что излагайте свое дело – и вместе постараемся разрешить его как можно скорее.

Георгий Филимонович сдержанно пересказал свое предположение об умышленном заражении Рабданова. При этом он не стал упоминать о покушении на Доржиева и возможной связи этих двух событий. Консул выслушал Жданова со всей внимательностью, после чего, задумавшись на несколько мгновений, ответил:

– Вскрывайте замок, – и погрузился в изучение какого-то документа, отложенного им с приходом визитеров.

Щербатской выразительно посмотрел на Георгия Филимоновича, и оба двинулись к выходу. Уже в дверях Владимир Федорович остановил их.

– Вот еще что, – сказал он вполголоса, не прерывая чтения, – о судьбе Агафона Сурядова сообщайте мне любые новости. Как бы там ни было, его пропажа может стать серьезным инцидентом, фитилем, ведущим к бочке с порохом… Если его нет в комнате, необходимо срочно разыскать его.

Замок вскрыли споро – среди слуг нашелся опытный слесарь. Впрочем, еще до того, как он закончил свою работу, стало ясно, что Георгий Филимонович прав в своих подозрениях – резкий неприятный запах, проникавший из-за дверей, служил неоспоримым доказательством.

Так же, как и слуга Доржиева, Агафон Сурядов был связан, рот его закрывал кляп, а лицо было густо перепачкано засохшей кровью. Единственным принципиальным отличием был характер нанесенного увечья – этой жертве убийца отрезал нос.

– Господь вседержитель! – Слесарь, седовласый уже мужчина, побледнел, словно береста, и, перекрестившись непослушной рукой, вышел прочь. Щербатской выглядел немногим лучше.

– Выходит, заговор? – негромко спросил он осматривавшего труп Жданова. Георгий Филимонович не ответил, целиком поглощенный изучением тела. – Кто-то вознамерился расстроить наши переговоры с далай-ламой… Но каков расчет! Тонко – россиянин бы такого не измыслил. Тут восточный ум видится.

Георгий Филимонович по-прежнему молчал, продолжая разглядывать покойного. Достав из пиджачного кармана пенсне и водрузив на переносицу, он с особым тщанием осмотрел кисти рук, лицо и шею убитого, а некоторые участки даже ощупал кончиками пальцев.

– Ты можешь определить время смерти?

– Аркадий Семеныч сможет. Я думаю, нужно опросить всех в консульстве – где были в момент убийства, что делали, кого видели. Не призрак же он: кто-то наверняка заметил постороннего человека…

В коридоре послышались шаги – к комнате приближалось не меньше пяти человек. Вскоре в проеме показались консул, Дашевич и несколько казаков, один из которых нес свернутые походные носилки. Видимо, слесарь уже успел сообщить о страшной находке.

– Федор Ипполитович, Георгий Филимонович, – сдержанным кивком приветствовал их Люба, – вижу, ваши подозрения целиком подтвердились. Это прискорбно. Что можете сказать?

– Пока немного, – поднял голову Жданов. – Убийца связал жертву, вставил в рот кляп, затем отрезал нос и оставил умирать. Смерть наступила, по всей видимости, от попадания жидкости в легкие. Говоря просто, Агафон Сурядов захлебнулся собственной кровью. Кляп мешал ему дышать ртом, а в месте среза имело место быть обильное кровотечение.

Консул повернулся к Дашевичу:

– А вы, Аркадий Семеныч, что скажете?

Медик озадаченно пожевал губами.

– Для установления причины смерти, – произнес он, – потребуется вскрытие. Но, предварительно, высказанное предположение вполне логично.

– Что странно, – продолжил Жданов, – в комнате нет следов борьбы. Да и на теле я не обнаружил синяков или ссадин. Выходит, что Сурядов добровольно дал себя связать. Я осмотрел тело на предмет инъекций – ему могли сделать укол морфия, например, – но здесь очень плохое освещение. Потребуется повторный осмотр кожной поверхности в прозекторской.

Дашевич кивнул. Владимир Федорович, прикрыв глаза, чтоб не видеть погибшего, спросил:

– Получается, что ваша идея об умышленном заражении Рабданова оспой подтверждается?

– Увы! – кивнул Жданов. – Кто-то желал смерти этого человека.

– Полагаете, убийца подкупил Сурядова, дабы тот подбросил Буде Рабдановичу зараженный оспой предмет, после чего лишил Агафона жизни?

– Это разумное предположение.

– Как думаете искать убийцу?

Жданов пожал плечами.

– Владимир Федорович, я ведь не сыщик. Я – ученый. Полагаю, расследование лучше передать людям, более пригодным для этого.

– Говоря откровенно, никого, более пригодного, чем вы, Георгий Филимонович, у меня нет. – Люба испытующе посмотрел на Жданова. – Если бы не ваша блестящая догадка, мы, во-первых, не обнаружили бы пропавшего так быстро, а во-вторых, могли бы и не уразуметь его связь с болезнью Рабданова. Так что покорнейше прошу вашего содействия в этом вопросе.

– Необходимо поставить в известность Петра Кузьмича – он рассчитывает на мою помощь в подготовке экспедиции…

– Поставьте, – кивнул Владимир Федорович. – Хоть, по правде сказать, я не думаю, что расследование будет отнимать у вас слишком много времени. Господа.

Кивнув присутствующим, консул вышел. Дашевич кашлянул, привлекая к себе внимание.

– Думается мне, – сказал он, обращаясь к Георгию Филимоновичу, – что убийца едва ли стал везти оспу издалека – слишком велик риск. Нужно искать больных в Урге.

– Это зачем еще? – удивился Щербатской.

Дашевич, склонившийся над убитым, ответил:

– Затем, что больной или его близкие могли запомнить человека, который забирал его вещи… Орудовали бритвой или скальпелем – линия среза чистая… Хотя… – он поиграл желваками на скулах, – срезать бритвой носовой хрящ вряд ли получится. Тут нужно что-то потяжелее. – Отступив от тела, он обернулся к мявшимся за дверями казакам: – Ну-ка, братцы, заберите его да снесите в лазарет.

Жданов и Щербатской освободили комнату, позволяя казакам пройти. Георгий Филимонович в задумчивости приглаживал большим пальцем бакенбард.

– Аркадий Семенович, голубчик, в каком сейчас состоянии Рабданов? В сознании?

– Если бы, – досадливо скривил губы Дашевич. – В беспамятстве с того самого момента, как я обнаружил его. Оспа – страшная болезнь, а здесь мы вдобавок имеем дело с Variola Major, так что прогнозы я склонен давать самые неутешительные.

Он расстегнул верхнюю пуговицу мундира и промокнул лоб небольшим платком, хотя в коридоре было отнюдь не жарко. Весь вид его являл собой пример крайнего нервного истощения, вероятно вызванного событиями двух последних дней.

– А по характеру течения болезни вы в состоянии определить время заражения?

– Очень грубо, с погрешностью в день-два. Опыта в лечении оспы у меня мало, да и скорость ее развития зависит от слишком многих факторов…

– Это прискорбно, – вздохнул Жданов, механически протянул руку к портсигару, но затем, раздумав, повертел его в руках и снова положил в карман.

Дашевич ушел вместе с казаками, оставив Жданова и Щербатского наедине. Федор Ипполитович помассировал пальцами виски, устало прикрыв глаза.

– Я бы предложил выпить крепкого чаю, – невозмутимо заявил Георгий Филимонович. – Самое время немного отвлечься.

– Ты всерьез думаешь, Жорж, что нам удастся завязать отстраненную беседу? – Федор Ипполитович натянуто улыбнулся. – Два года я провел в Урге, но никогда доселе…

Тут он замер, воззрившись прямо перед собой в какую-то невидимую точку. Посетившее его озарение было столь молниеносным, что несколько мгновений Щербатской сохранял полнейшую неподвижность, словно соляной столб.

– Федор, что случилось? – обеспокоенно спросил Жданов.

Щербатской вскинул руку в предупреждающем жесте.

– Погоди… когда в одна тысяча девятьсот пятом я направлялся в Ургу, в Верхнеудинске я встретился с Алексеем Матвеичем Позднеевым, ректором Восточного университета, который переехал туда из Владивостока на время войны с японцами. У нас случилась увлекательнейшая беседа о монгольском буддизме, и среди прочего Алексей Матвеевич весьма подробно описал мне характер и биографию Богдо-гэгэна… Среди прочего он упомянул, что уже в юном возрасте хубилхан проявил себя независимым властителем, чем вызвал недовольство императорского двора. Из Пекина в Ургу было отправлено большое посольство. Откуда-то стало известно, что в свите послов скрывается один из знаменитых да-лам – лам-отравителей. Тогда Богдо-гэгэн покинул Ургу и не возвращался до отъезда посольства.

– Поучительная история, ничего не скажешь, – кивнул Жданов, – но позволь узнать, как она связана с нынешним делом?

– Ты не дал мне договорить, Жорж. – Щербатской очевидно наслаждался моментом. – Когда все улеглось, среди прочих слухов стал ходить и такой, что да-ламу включили в пекинское посольство с согласия Лхасы. А может, даже по ее просьбе. Я хочу сказать, что мы не включали в свои подозрения тибетскую миссию в Урге. А между тем столь сложная и изощренная манера скорее присуща тибетскому уму, нежели китайскому.

– Но есть ли смысл далай-ламе убивать своего ближайшего соратника?

– Прежде всего, он мог и не знать об этом. Трон буддийского первосвященника окружает множество партий и союзов. Но не исключен и тот вариант, что далай-лама, охладев к переговорам с нами, пожелал таким жестким способом закончить их, заодно избавившись от главного русофила в своей свите.

– Это мало что дает нам, голубчик мой, – с сожалением констатировал Жданов. – Такая теория только порождает новые вопросы. Но, возможно, твоя догадка верна.

В ответ на удивленный взгляд товарища Георгий Филимонович извлек из кармана небольшой бумажный лист с короткой надписью и засохшими пятнами крови.

– Это, кажется, на тибетском. Ты можешь прочесть?

Федор Ипполитович поднес бумажку к глазам.

– Палден Лхамо, – произнес он тихо. – Почему ты не показал ее Любе?

Жданов забрал лист и спрятал его во внутренний карман.

– Потому, голубчик мой, что не хотел раскрывать связь с убийством слуги Доржиева.

– Что за нелепица? – поразился Щербатской. – Консул даже не знает о нем!

– Как знать, как знать. Мне кажется, такой человек, как Владимир Федорович, всегда держит руку на пульсе событий. Оттого и его пристальный интерес к произошедшему здесь, у нас.

– А мне кажется, ты чересчур подозрителен, Жорж, – покачал головой Федор Ипполитович. – Не все вокруг склонны связывать события в цепочки так, как это делаешь ты.

– Не все. Но грамотный дипломат просто обязан это делать.

– Грамотного дипломата не поставят консулом в Монголию…

– Ой ли? Впрочем, пусть его. Оставим этот спор до лучших времен. Что значит это твое «Палден Лхамо»?

– Великая хозяйка жизни. Так же, как и Бегдзе, она одна из докшитов, гневных божеств. По легендам, она была супругой Ямы – повелителя подземного мира, или Махакалы, Великого Черного. Оба они – также докшиты.

– Я предполагал нечто подобное, – кивнул Георгий Филимонович. – Все, довольно. Если я еще хоть пару минут проведу на ногах, рядом с комнатой, насквозь пропитанной трупным запахом, то у господина Дашевича прибавится еще один пациент. Пойдем, Федор. Горячий чай, а лучше – сытный обед окажет на ход наших размышлений самое благотворное влияние.

Меню в российском консульстве не отличалось особенным разнообразием. Этот существенный изъян восполняла добросовестность поваров, которые не жалели ни мяса, ни масла, ни приправ, компенсируя простоту сытностью.

– В купеческих домах кормят куда как получше, – заметил Щербатской. – Только вот купцам до таких, как мы, дела не много: говорить им с нами решительно не о чем, в гости зовут редко, а если и зовут, то обязательно с корыстной целью какой-то.

– Ничего, – Жданова простота блюд, похоже, нисколько не волновала, – можно и без купеческих разносолов неплохо жить. Не хлебом единым, как в Писании сказано.

Сытость принесла умиротворение, успокоив мятущиеся мысли и настроив друзей на философский лад. Из-за окон раздавался металлический перезвон – какая-то монашеская процессия следовала из храма в храм, сопровождая свой путь звоном ритуальных бубенцов, колокольцев и металлических полос. К этим нестройным, для русского, звукам примешивались протяжные песнопения монахов, казалось, состоящие из одного бесконечного слова, тянущегося, словно дым от костра в вечернем небе.

На столе пофыркивал, сверкая начищенной медью, пузатый самовар. Разлив чай по чашкам, ученые наблюдали, как поднимается над коричневой гладью чая густой, ароматный пар.

– Вот ведь какая штука, – начал Жданов после недолгого молчания, – выходит, что обоих слуг убили не просто так.

– Само собой, – с некоторым удивлением согласился Федор Ипполитович. – Убили их, дабы добраться до хозяев…

– Не скажи. Чтобы подбросить Рабданову заразную вещь, убивать Агафона было совершенно необязательно. Да еще так, чтобы сразу ясно было, что всякий русский в Урге – вне подозрений. Жаль, что Дашевич не может достоверно сказать, когда Рабданов заразился, – не сравнишь со временем смерти Сурядова.

– Полагаешь, что да-лама убил Агафона до того, как заразился Рабданов?

– Не убил, – возразил Жданов, – а связал и искалечил. Смерть наступила позже. А ты, я гляжу, все же укрепился в мысли, что наш преступник – тибетец?

Щербатской пожал плчами:

– Надо же его как-то называть? Да-лама, на мой вкус, вполне подходящее имя.

– Хорошо, пусть будет да-лама, – не стал возражать Жданов. – Расскажи-ка мне лучше про этих докшитов.

– Изволь. Не только расскажу, но и покажу. В Бурятии я приобрел несколько танок – так называются ламаистские иконы, написанные на ткани. Помнится, среди них есть и божества, которые тебя интересуют. Обожди немного.

Щербатской встал и вышел в соседнюю комнату, служившую ему рабочим кабинетом. Вскорости он вернулся, держа в руках широкий альбом, который положил на столе перед товарищем. Внутри альбома оказались переложенные калькой и приколотые тонкими булавками на толстый картон шелковые картины. Их отличали яркие краски и множество мелких деталей, хотя композиция почти всегда была одинаковой: основная фигура в центре и несколько малых – вокруг, как правило, сверху и снизу. Остановившись на одном из изображений, Щербатской произнес:

– Это – Бегдзе или, как его называют в Тибете, Джамсаран.

Картина изображала мужское божество в доспехах, объятое языками пламени и клубами дыма. Лицо бога было искажено гневом, три глаза излучали ненависть, а оскаленный рот украшали острые клыки. Шлем был украшен бусами из человеческих черепов, а пояс заменяла низка из отрубленных голов. Ногами бог попирал человека и зеленую лошадь. Воздетая для удара правая рука сжимала клинок с рукоятью в виде скорпиона, а в левой бог сжимал легкие и сердце, изображенные с поразительной анатомической точностью.

– Суров, – уважительно поджав нижнюю губу, констатировал Жданов.

Федор Ипполитович кивнул:

– Как и всякий докшит. Не зря слово это означает «ужасный палач». – Пролистав еще несколько страниц, он указал на открывшееся изображение: – Лхамо.

Стиль изображения был сходен с предыдущим, за исключением того, что в центральной фигуре угадывались женские черты, и изображена она была верхом на коне. Лицо ее, также с тремя глазами, выражало сильный гнев, а из оскаленной пасти торчало человеческое тело. Фигуру окутывало серое пламя, а под ногами коня была красная вода – кровь, видимо. В поднятой руке богиня сжимала дубину, а к седлу были приторочены гадательные кости и странный мешок.

– Что это? – спросил Жданов, указав на заинтересовавшую его деталь.

Федор Ипполитович присмотрелся.

– Один из неотъемлемых атрибутов богини – мешок с болезнями, – пояснил он, а затем принялся листать дальше. – Черный Махакала. Весьма сложный для европейского разума бог, поскольку имеет семьдесят пять обличий. Легенды чаще всего называют его демоном, усмиренным буддами и поставленным на службу дхарме. Но есть и другая легенда, отголоски которой можно различить на картине. Видишь, вокруг Махакалы шесть малых фигур, объятых серых огнем?

Жданов кивнул. Сам Махакала, шестирукое божество, украшенное, как и предыдущие докшиты, черепами, оружием и частями тел, был изображен в ореоле красного огня.

– Легенда гласит, что Авалокитешвара, Великий Милосердный, проведя семь лет в печали, решил принять гневный облик, и тогда из его сердца возник синий слог ХУМ, который и стал Махакалой. Тут же произошло шесть землетрясений. Амитабха и бесчисленные будды в один голос воскликнули, что у Махакалы достаточно силы, чтобы исполнить все желания, если желающий праведен и честен. Шесть фигур на картине символизируют эти шесть землетрясений.