Приключение ваганта Гладкий Виталий

— Идите к черту! — грубо ответил Жермен. — Мне и в Париже неплохо живется. Еще чего — шататься по свету… И вообще, мне все науки противопоказаны. У меня от них голова раскалывается. Если бы не моя маман, которая спит и видит меня ученым болваном, видал бы я этот университет… Между прочим, за экзамены нужно заплатить, а я сейчас гол как сокол. Кстати, у вас, случаем, не найдется пары монет взаймы?

— Бог подаст! — сердито ответил Жиль.

Он уже знал, что дать Жермену взаймы — это все равно что выбросить свои денежки в Сену…

Жиль едва дождался окончания занятий, хотя они и были изрядно сокращены. Весь Париж жил в предвкушении следующего дня, и профессор, который читал лекции, не был исключением. Тем более что учебный год практически закончился.

Этим днем был четверг 5 июня 1455 года, когда парижане отмечали праздник Тела Господня. Во время праздника дети несли перед изображением Иисуса Христа свечи из свежего воска в четверть фунта каждую, а их путь усыпали лепестками цветов.

Жиль поражался обилию праздников в Париже. Их насчитывалось не меньше, чем воскресений. В провинциальной Бургундии, работающей в поте лица, праздников было гораздо меньше. Но с особым нетерпением парижане дожидались 11 июня, который по церковному календарю значился как день святого Варнавы, когда открывалась летняя ярмарка Ланди. Она длилась три недели и собирала на равнине Святого Дионисия торговцев, прибывших из многих областей королевства. Ланди была не просто ярмаркой. Это был всепарижский праздник. Открытие ярмарки заставляло торговцев запереть на замок лавочки во всем городе и его окрестностях. Ну а те, кому нечего было продавать и кто не мог ничего купить, все равно отправлялись на ярмарку для того, чтобы поглазеть, как торгуются другие, более состоятельные, и чтобы выпить на последние гроши вина, которое в ярмарочные дни было гораздо дешевле.

Ярмарка Ланди считалась большим событием и для Сорбонны. С 12 июня на Ланди начиналась торговля пергаментом, и ректор вместе со школярами направлялся на ярмарку торжественным строем с возглавлявшими процессию жезлоносцами. Важно восседавший на муле ректор был облачен в нарядную мантию, а его кортеж походил одновременно и на крестный ход, и на фарандолу[55]. Выставленные кожи внимательно рассматривались, оценивались, причем торговцы в присутствии ученых мужей вели себя весьма учтиво и не сильно завышали цену. Миссия ректора была очень важной — он отбирал пергаменты для дипломов, вручаемых студентам следующего выпуска. Потом преподаватели убирались восвояси, школяры напивались, и начиналась гульба, превращавшаяся во всеобщий беспорядок.

Дома Жиль застал премилую картину. Гийо находился изрядно подшофе и устроил представление с Гаскойном, который выделывал разные штуки с немыслимым проворством. Единственным зрителем этого шутовского балагана был новый приятель Гийо, рутенец Андре, слуга какого-то школяра. Они так сильно сдружились, что Жиль даже начал немного ревновать Гийо к сумрачному на вид иноземцу, который прибыл в Париж из немыслимой дали. Рутенец был черноволосым и казался сильно загорелым, и Жиль в шутку стал называть его Андре де Сад — Андре Смуглый. С его легкой руки это прозвище прилипло к Андрейке как банный лист.

— Забавляетесь? — мрачно буркнул Жиль и упал на постель.

Гийо и Андрейко с пониманием переглянулись, и Пройдоха вкрадчивым голосом сказал:

— Ах, мессир, жизнь нас не балует, поэтому небольшое развлечение помогает скрасить унылое и полуголодное существование. Кстати, мессир, не хотите ли выпить? Андре где-то достал две бутылки превосходного вина, и одну из них мы оставили для вас.

— Как же — оставили… — Жиль иронично покривился: — Вы думали, что я вернусь домой гораздо позже, поэтому и не успели выпить обе бутылки.

— Важны не намерения, а результат, — парировал Гийо. — В итоге мы имеем, что имеем: не только вино для вас, но и кусок окорока. И все благодаря стараниям мсье Андре. Уверен, что вы проголодались, поэтому оставим философические размышления на потом и приступим к делу…

С этими словами он ловким движением извлек из-под стола бутылку, наполнил вином оловянный стакан и сдернул салфетку, прикрывавшую блюдо с остатками окорока и хлебцами.

— Прошу! — Гийо галантно поклонился.

— А вы? — спросил Жиль, у которого при виде окорока слюнки потекли; он и впрямь был голоден, как волк.

— Мы уже откушали, — деликатно выразился Гийо. — Но выпить не откажемся…

Андрейке нравилась компания, в которую он попал совершенно нечаянно. Благодаря Жилю он познакомился с Франсуа Вийоном и, несмотря на то что мало смыслил в поэзии, был восхищен личностью магистра искусств. Проницательный взгляд Вийона, казалось, проникал в самые потаенные уголки души, и Андрейко ощущал в его присутствии невольный трепет — словно перед иконостасом. Вийон принял его весьма благожелательно и был гораздо проще в общении, нежели господин Жиль, у которого так и не выветрилась дворянская спесь, несмотря на его школярское положение.

— Отменное вино! — поразился Жиль. — Да ведь это клерет[56] из Роны! Потрясающе! Позвольте спросить, сударь, как вам удалось достать такую прелесть? — обратился он к Андрейке. — Ведь клерет стоит больших денег. Или вы нечаянно разбогатели?

Андрейко засмущался, покраснел, и Гийо поторопился ему на помощь:

— Наш друг-рутенец нашел неиссякаемый винный источник… — Гийо склонился над столом, осклабился с хитрецой и стал похож на Ренара[57], каким его изображали жонглеры — уличные актеры, шутники и забавники.

— Это как? — сильно удивился Жиль.

— Ах, ваша милость, есть тайны, которые нельзя упоминать всуе. Чтобы не сглазить, — нравоучительно изрек Гийо. — Разве плохо иметь одну-две бутылочки превосходного вина на дармовщину? В нашем-то положении…

— Все это так… — задумчиво ответил Жиль. — Однако же… — он с сомнением покачал головой, догадываясь, как Андре де Сад нашел «винный источник» (у самого рыльце было в пуху), а затем решительно сказал, отбросив глупые мысли: — Ладно! Не будем искушать провидение! — с этими словами Жиль принялся за окорок, да так усердно, что вскоре на тарелке остались лишь дочиста обглоданные кости.

Гийо сокрушенно вздохнул, виновато посмотрел на Гаскойна, который сидел возле стола, не сводя глаз с Жиля, и развел руками: мол, извини, дружище, что тебе недостанется мяса, а одни лишь объедки; все люди жадины, и наш хозяин не исключение.

Андрейко и впрямь нащупал неиссякаемый источник разных вин, в том числе дорогих. Дело в том, что Ивашко Немирич снял квартиру на втором этаже купеческого дома. Она вполне соответствовала его шляхетному статусу. В ней имелись не только кабинет и спальня, но также комнатка для прислуги, в которой обосновался Андрейко. Квартира была обставлена дорогой мебелью, и два ее окна выходили не на зловонную улицу, а на реку. Это обстоятельство очень импонировало Ивашке. Он отчаянно скучал по дому, и временами ему казалось, что Сена — это Днепр. Особенно сильно его воображение разыгрывалось после бутылки вина, когда наступал летний вечер. Сидя возле окна, Ивашко глотал кислое французское вино пополам с солеными пьяными слезами и, глядя на закат, отражавшийся в реке, тихо скулил — как побитый щенок.

Но главным оказалось то, что на первом этаже находилась винная лавка хозяина дома и винный склад. А комнатка для прислуги, в которой поселили Андрейку, была расположена как раз над складом. Поначалу Андрейко не придавал этому обстоятельству никакого значения. Но с течением времени, когда полуголодная парижская жизнь обкатала его, как гальку на морском берегу, он начал смотреть на ситуацию несколько иначе. Впрочем, не будь скрипучей половицы, которая сильно его раздражала, Андрейко никогда бы не решился на банальное воровство.

Он достал молоток и гвозди с намерением приладить половицу как следует и прибить ее намертво, но, когда снял широкую доску, его взгляду открылось помещение винного склада, в котором стояли несколько больших корзин с винными бутылками, представлявших собой весьма соблазнительное зрелище. Потолок склада был достаточно небрежно зашит досками, в которых зияли щели, так что Андрейко мог в полной мере насладиться видом пузатых бутылок, которые были, увы, ему не по карману. Повздыхав с сожалением, он решительно взялся за молоток… и отложил инструмент в сторону. В голову ему вдруг пришла преступная мысль, которая еще совсем недавно была совершенно непозволительной, так как дед Кузьма учил внука быть честным и никогда не зариться на чужое.

Вернув половицу на место и прикрыв ее изрядно потертым ковриком, Андрейко направился в ближайшую лавку, где купил кусок тонкой, но прочной бечевки. Возвратившись в квартиру, он подождал, пока купец закроет свой склад, а затем сделал на конце веревки удавку в виде петли и занялся хорошо знакомым ему делом. В свое время дед Кузьма научил Андрейку ловить птиц с помощью петли. Андрейко без особого труда подбирался к гнезду с птицей на близкое расстояние и настораживал петлю. Затем он вспугивал птицу, она вылетала из гнезда и сама затягивала петлю. Таким способом Андрейко ловил не только вальдшнепов и бекасов, но даже крупных тетеревов.

Щель пришлось немного расширить, что не составило особого труда, и первая бутылка, схваченная за горлышко петлей, «вознеслась на небеса». Андрейко поторопился отнести ее к Гийо — вдруг купец недосчитается своего товара и сообразит, куда он девался. Но склад был вместительным, кроме корзин с бутылками в нем стояли еще и бочки с вином, а купеческий приказчик был ленив и безразличен ко всему, что его не касалось. Поэтому недостачу никто не замечал, и Андрейко осмелел. Так у них с Гийо образовался некий союз: слуга Жиля де Вержи поставлял продукты, зарабатывая на хлеб представлениями с Гаскойном, а Андрейко — доброе вино, которое стоило дорого.

Перекусив, Жиль широко зевнул и сказал:

— А теперь — спать! Завтра у нас праздник, так что нужно набраться побольше сил.

Андрейко попрощался и ушел, а Жиль, перед тем как лечь в постель, молвил, обращаясь к Гийо:

— Я вижу, ты пречудесно спелся с этим рутенцем. Канальи! Но, с другой стороны, два мошенника в одной упряжке — это сила. Я готов ею воспользоваться и закрывать глаза на ваши проделки, лишь бы они были всем нам во благо… но только до определенного предела! Мне совсем не хочется оказаться на Гревской площади в качестве пособника воров.

— Мессир, как вы могли такое подумать?! — делано ужаснулся Гийо. — Я, к примеру, считаю вором лишь того, кто отбирает последнее у неимущего. Купец, у которого вина хоть залейся, уж точно не обеднеет. Между прочим, мессир, ваши, с позволения сказать, школярские «шутки» на Центральном рынке тоже могут закончиться весьма печально…

— Но-но! — разозлился Жиль. — Это не твоего ума дело!

— Понял, — покорно согласился Гийо, покаянно опуская голову. — Прошу простить меня, хозяин.

Жиль какое-то время прожигал его гневным взглядом, однако сытный ужин и доброе вино быстро настроили его на другой лад, и он миролюбиво сказал:

— Пшел прочь, Пройдоха. Ложись спать. И запомни: будешь храпеть, выгоню на улицу.

— Ну так это… того…

Гийо хотел сказать, что храп не зависит от его желаний, но Жиль уже его не слушал — юный де Вержи обладал уникальной способностью засыпать мгновенно…

Любое празднество, включая и праздник Тела Господня, означало для парижан, что в этот день можно отдыхать и свободно распоряжаться своим временем, провести его в кругу семьи или в кругу друзей, в церкви или в таверне. Однако праздники были сопряжены и с финансовыми тратами, поскольку работа в эти дни не продвигалась. Праздники стоили дорого, и многие предпочли бы, чтобы число их уменьшилось. Что же касается школяров, то они почти ничего не теряли, прекрасно обходились без положенных комментированных чтений, а если и сожалели о пропущенных уроках, то компенсировали их слушанием проповедей.

В самой Сорбонне праздников было еще больше, чем в Париже. Французы устраивали праздник святого Гийома, пикардийцы — праздник святого Николая, англичане в течение долгого времени устраивали гуляния в честь святого Эдмунда, а когда по политическим соображениям они решили возродить нордический дух, то стали чествовать святого Николая. Нормандцы довольствовались чествованием Богоматери, чем выделялись среди других студентов, но веселились они при этом отнюдь не меньше остальных. Весь юридический факультет воспринимал как свой собственный и праздник святой Катерины, и оба праздника святого Николая. А факультет искусств вдобавок к остальным, весьма многочисленным, праздникам единодушно решил отмечать еще и день рождения Робера де Сорбона[58].

Каждый факультет (как, впрочем, и каждая богадельня) насчитывал по меньшей мере дюжину праздников, не значившихся ни в церковном требнике, ни в составленном ратушей календаре, но при всем том достаточно основательных, чтобы от них сотрясался весь Латинский квартал. Получение докторской степени было равнозначно выходному дню для всего факультета, причем школяры, не приглашенные виновником торжества на банкет, без труда находили в тавернах кувшин вина и собеседников.

Студенты Сорбонны не пропускали ни одного торжества. Мало того, они еще добавляли к ним и многие другие празднества, не фигурировавшие ни в каких требниках, — например, Праздник дураков, Праздник осла, Праздник боба, Праздник простофиль. В конечном итоге получалось, что учителя и школяры трудились самое большее сто пятьдесят дней в году. Это обстоятельство в какой-то мере искупало вставания ни свет ни заря, которые приходилось терпеть в будние дни.

Праздник — это прежде всего благодарственный молебен с шествием, а иногда и с мессой. Жиль, изрядно расслабившийся благодаря доброму вину, проспал начало торжества и вышел на улицу в сопровождении Гийо, когда начали звонить колокола. Он, как и Пройдоха, относился к различным церковным церемониям весьма прохладно и совершенно не чувствовал за собой никакой вины в том, что ему не удалось послушать мессу в церкви Сен-Жак-де-ла-Бушери, возле которой Жиль договорился встретиться с Франсуа Вийоном, — поэт жил рядом с храмом.

Жиля оглушил шум, витавший над Латинским кварталом. Многочисленные рожки и трубы горожан вносили изрядную лепту в общий гвалт, соревнуясь в громкости с официальными трубачами шествия, оплаченного епископом. В церкви Сен-Жак-де-ла-Бушери чересчур громко звучал орган, на улицах люди кричали: «Слава!», а некоторые вопили дурными голосами все, что им приходило в голову. Фасады домов пестрели коврами, разноцветными шерстяными покрывалами и вышитыми одеялами, свисавшими из окон и балконов. Все улицы выглядели очень нарядно, были украшены и источники, из которых парижане брали воду.

Франсуа Вийон отмечал праздник в компании с очередной своей пассией по имени Изабель. Пресытившись гулящими девками, поэт стал ухлестывать за представительницами благородных семейств, не подверженных разным порокам. Жиль подозревал, что в случае с Изабель у Вийона имелся и практический расчет: ее семья не отличалась знатностью, но была богата. Дела у Франсуа шли худо, он уже больше года был на мели, перебиваясь случайными заработками, и женитьба на девушке с хорошим приданым могла бы спасти его от полной нищеты.

— Вы, я вижу, не торопитесь вознести славу Господу нашему, — не без умысла заметил Франсуа Вийон, когда он и Жиль обменялись приветствиями. — Вы пропустили мессу, друг мой.

— Я заглажу этот проступок большим постом, — с деланым смирением ответил де Вержи. — Я принимаю обет: буду неделю сидеть на одном хлебе и воде.

— Начнете прямо сегодня? — Вийон лукаво ухмыльнулся.

Он уже успел изучить Жиля достаточно хорошо и знал, что в душе тот почти еретик. По крайней мере особого рвения к различным богоугодным делам он не проявлял. В какой-то мере и сам Франсуа Вийон был того же поля ягода. Вольнодумство в студенческой среде за время Столетней войны приняло поистине угрожающий размах. Школяры даже в церкви откалывали разные штуки и вместо священных книг предпочитали светские, в которых описывались не только деяния святых и отцов церкви. Им больше нравились рыцарские романы и описание различных приключений, в которых присутствовали неверные жены и мужья-рогоносцы.

— Пожалуй, нет, — ответил Жиль. — Я пока не готов укрощать свою плоть. Но как только мой кошелек окажется пустым, так сразу и начну исполнять свой обет.

Они посмотрели друг другу в глаза и весело расхохотались. Отсмеявшись, Франсуа Вийон спросил:

— Надеюсь, сегодня вы при деньгах?

— Есть немного…

— Что ж, тогда айда в злачное заведение! Праздник Тела Господня заслуживает, чтобы мы отметили его, как подобает истинным христианам. Изабель, какую таверну вы предпочитаете?

Жиль тихо прыснул в кулак. Кто бы сомневался, что Вийон пригласил Изабель на прогулку в основном для того, чтобы она оплатила за него счет в таверне…

— Господа… — тут Изабель, которая до этого стояла немного в сторонке, скромно потупившись, подняла на Жиля глаза. — Господа, я предлагаю пойти в таверну «Большой Годе», что на Гревской площади. Там вполне приличная публика.

«Да уж, скромница…» — весело подумал Жиль; в глазах Изабель он углядел такой же блеск, как тот, что ему доводилось наблюдать у Перрин, дочери простого виллана из Азей-лё-Брюле. Он уже не раз подмечал, что Изабель смотрит на него с каким-то особенным интересом. Ну нет уж, ему лишние любовные приключения не нужны! Он чересчур сильно уважал Франсуа Вийона, чтобы подложить ему свинью.

Таверна «Большой Годе» среди парижан слыла вполне приличным заведением, хотя она мало чем отличалась от многих других, разве что ценами. В Париже существовало двести постоянных таверн и около сотни временных. Больше всего злачных заведений было на улицах Сен-Жак и Ла Арп — на левобережье, Сен-Дени и Сен-Мартен — на правобережье, а также в причудливом сплетении маленьких улочек вокруг центрального рынка и Гревской площади, у Монмартрских ворот и у ворот Сент-Оноре, а также на подступах к аббатству Сен-Поль.

По случаю праздника таверна оказалась набитой клиентами под завязку, но Франсуа Вийон, пользуясь своей известностью, быстро уладил вопрос с местами. Для Гийо эта таверна была чересчур дорогим удовольствием, а поскольку платить за него никто не собирался, он решил наведаться к Андрейке, который вчера обещал угостить Пройдоху кларетом из винного погреба купца.

Жиль приказал Гийо встретить его возле церкви Сен-Жак-де-ла-Бушери ближе к вечеру. При всей своей бесшабашной натуре юный де Вержи был человеком осмотрительным. Он хорошо знал, что любой праздник в Париже заканчивается драками и грабежами. И ходить вечером по улицам города в полном одиночестве было верхом беспечности. Тем более что недавно вышел королевский эдикт, запрещавший горожанам носить холодное оружие. Это могли делать только военные. У остальных сержанты, подчиненные парижского прево, изымали даже кинжалы.

Конечно, на этот запрет большинство парижан плевало с высокой колокольни (в моду мигом вошли длинные плащи, скрывавшие меч или шпагу), и школярам пришлось прятать кинжалы под одеждой, что было весьма неудобно. Пока достанешь клинок, тебя могут два раза ограбить и раздеть — представители парижского «дна» были весьма проворны и не утруждали себя долгими разговорами. Поэтому Гийо как проводник по ночному Парижу был просто бесценен.

Обед в таверне растянулся до самого ужина, и, когда изрядно разомлевшая от духоты и винных паров компания в составе Жиля, Франсуа Вийона и красотки Изабель вывалила на улицу, солнце уже висело низко над горизонтом. Беспечно болтая, они направились к дому приемного отца поэта, капеллана Гийома де Вийона (Франсуа съехал со съемной квартиры, так как у него не было денег, чтобы платить за жилье), и когда добрались к церкви Сен-Жак-де-ла-Бушери, то присели отдохнуть на большой плоский камень, лежавший на обочине проезжей части улицы Сен-Жак, как раз под циферблатом часов храма. Сняв башмаки, Вийон с наслаждением погрузил босые ноги в нагретую за день пыль, щедро усыпанную сверху лепестками роз, остатками праздничной процессии, и сказал:

— Обожаю тихие летние вечера! Это мой любимый камень. Я здесь часто сиживаю. Свежий воздух полезен для здоровья, к тому же во время созерцания улицы и прохожих стихи складываются сами собой. В помещении меня давит потолок, мешая общаться с музами, а здесь рифмы сыплются прямо с небес.

— Франсуа, прочитайте что-нибудь, — робко попросила Изабель. — Из нового…

Вийон улыбнулся и ответил:

— Извольте. Мой вчерашний труд. Увы, вчера настроение было совсем скверным, поэтому получилось, что получилось. Уж извините…

И он начал декламировать:

Жиль слушал новое произведение Франсуа Вийона с пониманием. В последнее время поэт испытывал большую нужду, и жизнь виделась ему в мрачном свете. Он поднял голову и посмотрел на часы. Полдевятого… Но где же Гийо? Похоже, Пройдоха опять где-то бражничает с этим смуглым рутенцем. Жиля тянуло на сон; ему уже хотелось покинуть Вийона и его пассию, так как прохожих стало гораздо меньше и стремительно начало темнеть. До дома господина Бернье идти было недалеко, но кто даст гарантию, что из какого-нибудь переулка не выскочит шайка грабителей? Что ж, похоже, дожидаться Гийо уже нет смысла, придется рискнуть — добираться до своего жилища в одиночку.

Он уже хотел откланяться, прервав поэта на полуслове (когда тот заводился, остановить его было трудно), но тут витийствования Франсуа Вийона были прерваны самым беспардонным образом:

— Эге, кого я вижу! Клянусь Господом нашим, это ведь сам Вийон! Мэтр Франсуа, я наконец-то нашел вас! Ну, держитесь, сейчас вам не поздоровится!

Жиль мигом подхватился на ноги и принял оборонительную стойку, потому что в словах незнакомца явственно прозвучала угроза. Его примеру последовал и Вийон, но без боевого азарта; он с недоумением смотрел на двух человек, которые приближались к нему явно с дурными намерениями. Один из них — тот, который угрожал, — одет был как священник, а второй, в ветхой школярской мантии, держался с заносчивым видом, по которому Жиль сразу определил, что перед ним, скорее всего, бывший студиоз, совсем недавно получивший звание магистра. Похоже, он уже как минимум неделю отмечал сие знаменательное событие, потому что его лицо было красным от выпитого вина и изрядно помятым.

— Филипп Сермуаз? — Вийон озадаченно наморщил лоб и перевел взгляд со священника на его товарища. — Магистр Жан ле Марди… Добрый вечер, господа. И скажите, Бога ради, что случилось? — он отступил на шаг назад, потому что священник приблизился к нему почти вплотную. — Мэтр Сермуаз, в чем я провинился перед вами? Что вы от меня хотите? Ведь я не сделал вам ничего плохого.

— Ваши стишки оскорбительны для меня и для общества! Ваша наглость не имеет пределов! Вы не поэт, вы фигляр, возомнивший о себе чересчур много!

Жиль понял, что Филипп Сермуаз ищет повод для ссоры, чтобы потом почесать кулаки. Он не стал вмешиваться в перепалку между ним и Вийоном, но зорко следил за Жаном ле Марди. Тот явно готов был ввязаться в драку в любой момент.

Франсуа Вийон еще на шаг отступил под напором священника, который вошел в раж и орал что-то бессмысленное, брызжа на него слюной. Похоже, Филипп Сермуаз истолковал его отступление как признак боязни и толкнул Вийона в грудь, да так сильно, что поэт, чтобы не упасть, сел на камень.

— Вы что себе позволяете?! — гневно вскричал Франсуа Вийон. — Убирайтесь прочь от моего дома!

Жиль мысленно попенял Вийона за его неосмотрительную горячность, потому что священник только и ждал от Вийона такой реакции, но что-либо предпринимать уже было поздно. Филипп Сермуаз выхватил из-под сутаны кинжал и ударил им прямо в лицо поэта. Удар пришелся в верхнюю губу, и лицо Франсуа залила кровь. Ответ не замедлил себя ждать. Несмотря на то что сержанты только тем и занимались, что отбирали у горожан шпаги, тесаки и кинжалы, в Париже никто не появлялся на улице без оружия, даже если нужно было выйти не дальше, чем на порог своего дома. У Вийона тоже был кинжал; он выхватил его и нанес удар прямо перед собой.

Рана, полученная священником, была легкой; спустя считаные мгновения Франсуа Вийон вскочил на ноги, и между ними началась дуэль на кинжалах. Кровь из ран густо окропила улицу Сен-Жак, но дуэлянты, казалось, не чувствовали боли от ран и продолжали размахивать кинжалами.

Тем временем Жан ле Марди, о котором Вийон позабыл в пылу схватки, извлек из складок своей одежды внушительного вида нож с явным намерением наброситься на поэта. Это было неблагородно и подло — вмешиваться в дуэль никто не имел права, так гласил неписаный закон Латинского квартала, — но Жиль предполагал нечто подобное, поэтому был начеку. Он набросился на ле Марди как коршун, отобрал у него нож и сильным ударом в челюсть поверг на землю. Бывший школяр оказался крепким орешком; он быстро пришел в себя, подхватился на ноги и помчался по улице с криком: «Наших бьют!».

Это уже было очень опасно. На Сен-Жак жили многие студиозы, и такой призыв действовал на них как сигнальная труба на боевого коня. Они оставляли все свои дела и бросались на помощь товарищу. Спустя считаные минуты Жан ле Марди появился возле церкви Сен-Жак-де-ла-Бушери с подкреплением в количестве пятерых великовозрастных балбесов, для которых любая драка была желанным развлечением, тем более в день праздника.

Схватка завязалась нешуточная. Жиль вертелся как белка в колесе, отражая удары со всех сторон. Хорошо, что на Вийона никто из подкрепления не набросился. Его сразу же узнали и не стали из-за уважения к поэту вмешиваться в дуэль. Но Жиль школярам не был знаком, поэтому они вцепились в него, как охотничьи псы в загнанного оленя. В пылу схватки он получил несколько легких порезов, а его кинжал поразил одного из нападавших, хотя от этого ему легче не стало.

Неожиданно в течение боя что-то изменилось. Окружавшие Жиля школяры рассыпались, и послышался голос Гийо:

— Мессир, держитесь!

Зазвенела сталь, и спустя небольшой промежуток времени два школяра были повержены, а остальные, кроме Жана ле Марди, бросились наутек. Причина позорного бегства была вполне объяснима: Гийо всегда ходил с тесаком, который был гораздо длиннее кинжала, к тому же он привел с собой Андре, который блестяще владел любым холодным оружием: в данном случае это был кинжал.

Только Жан ле Марди, обладавший бойцовским характером, не стал убегать; злобно оскалившись, он бросился на Франсуа Вийона и ловким движением обезоружил поэта, тем самым предоставив Филиппу Сермуазу отличную возможность нанести смертельный удар. Священник уже потерял много крови, и его реакции были несколько замедлены, тем не менее он все еще был очень опасен. Недолго думая, Вийон поднял с земли камень и с силой бросил его в Сермуаза. Камень попал точно в лоб, священник упал на мостовую и потерял сознание.

— Мэтр Вийон, вы за это заплатите! — вскричал Жан ле Марди. — Ждите людей прево! — и он бросился бежать.

У него не было ни единого шанса выстоять против четверых бойцов, отлично владеющих оружием.

— Дьявол… — устало пробормотал Франсуа Вийон, пытаясь остановить кровь, которая продолжала литься из рассеченной губы, носовым платком, участливо поданным ему Изабель.

Пока длилась схватка, испуганная девушка стояла, прижавшись к церковным вратам, дрожа всем телом.

— Вам нужно к цирюльнику, — заботливо сказал Гийо, обращаясь к поэту. — Рана опасная, ее нужно зашить. Я знаю одного, он находится неподалеку отсюда. Зовут его Фуке. Но главное — он не будет болтать лишнего. Надежный человек.

Вийон согласно кивнул, и вся компания быстрым шагом поспешила удалиться от церкви Сен-Жак-де-ла-Бушери; несмотря на позднее время, ротозеев хватало. Некоторые, увидев схватку, торопились уйти, но были и охочие до подобных зрелищ. В Париже всегда находилось много любителей посмотреть на казнь, полюбоваться пожаром (особенно если горел дом какого-нибудь богатого сеньора) или стать свидетелем смертоубийства, дабы потом было что рассказать приятелям и знакомым.

Парижские цирюльники не только брили, но и пускали кровь, бинтовали. Несмотря на враждебность врачей, брадобреи не сдавали своих позиций, потому что их услуги стоили дешево. К тому же больные не очень верили врачам, которые сначала изучали их мочу, а потом прописывали что-то на латыни. Они верили своему цирюльнику, ловко управлявшемуся со своим ланцетом и не хуже врача разбиравшемуся в припарках, снимающих боль. Когда дело касалось не слишком сложных случаев, помощь брадобрея оказывалась не менее эффективной, чем помощь хирурга.

В Латинском квартале драки случались часто. Обычно пострадавшие школяры редко имели толстые кошельки, поэтому за помощью старались обращаться к цирюльнику. Подобно всем своим коллегам, Фуке хорошо знал исходившее из Шатле предписание прево: прежде чем делать перевязку, нужно осведомиться об имени пациента. Несмотря на утверждение Гийо, что Фуке можно верить, Франсуа Вийон все же назвался Мишелем Мутоном. Это была блестящая уловка, так как в те времена никто не имел удостоверения личности и вопрос об имени решался с помощью свидетелей. Что касается Мишеля Мутона, то он реально существовал, но в данный момент сидел в тюрьме.

Пока Фуке врачевал рану Вийона, Жиль находился в тревожных размышлениях. В том, что о драке возле церкви Сен-Жак-де-ла-Бушери вскоре станет известно прево, он не сомневался. А ну как их опознают? Франсуа Вийон, по идее, не должен был выдать своих спасителей. Но там ведь были зеваки, которые вполне могли опознать Жиля. И еще этот Жан ле Марди…

Заметив серьезный и сочувственный взгляд Гийо, Жиль тяжело вздохнул и потупился. Если уж Пройдоха оставил свои шутовские замашки и стал мрачнее грозовой тучи, то дело и впрямь хуже некуда.

Глава 18. Беглецы

Всю ночь Жилю снились кошмары. Иногда в бессвязных видениях появлялись обрывочные фрагменты схватки возле церкви Сен-Жак-де-ла-Бушери, только его противниками были не люди, а монстры. Он сражался из последних сил, но все его движения были замедленны, будто действие происходило под водой. Монстры надвигались, готовые в любой момент схватить Жиля и растерзать его в клочья, он начинал кричать от ужаса, и тогда невидимая сила поднимала его к небесам, и он летел над Парижем как ангел, радуясь избавлению от неминуемой гибели.

Очередной полет закончился жесткой посадкой. Жиль открыл глаза и обнаружил себя на полу, возле своей кровати. В небольшое оконце залетел нечаянный солнечный лучик (такие чудеса случались только ранним летним утром; все остальное время в комнате стояли сумерки) и перечеркнул смятую постель. Жиль какое-то время лежал, все еще пребывая под впечатлением фантасмагорических картин, явившихся ему во сне, а затем подхватился как ошпаренный. Он проспал первую лекцию!

Жиль начал суетливо собираться, но куда-то запропастились пулены, он начал их искать и только тогда заметил, что постель Гийо пуста. Это было странно. Обычно Гийо, проводив своего господина в университет, снова падал на постель и спал почти до обеда. Жиль не помнил ни единого случая, чтобы Пройдоха уходил с утра пораньше. Это сильно встревожило юного де Вержи. Ему вдруг по непонятной причине расхотелось идти на лекции. Он нашел кусок зачерствевшего хлеба и начал жевать, погрузившись в сомнения и тревогу, которая продолжала нарастать как снежный ком, пущенный с горки. Несмотря на мягкий климат, зима в Бургундии иногда бывала снежной, хоть и короткой, и дети днями играли в снежки и лепили снежных баб.

Ему вдруг пришли на ум угрозы Жана ле Марди. Что если прево уже приказал арестовать участников схватки, в которой Жиль принимал участие? Не исключено. Ведь на мостовой остались лежать трое, в том числе и священник Филипп Сермуаз, и кто мог дать гарантии, что им не пришел конец. В пылу схватки Жиль не обращал внимания на поверженных противников — вышли из драки, и пусть их. Но теперь он пытался вспомнить, стонал ли кто-нибудь из них, шевелился ли.

Неожиданно отворилась дверь, и в комнату вошел Гийо. Он был непривычно суров и собран. Куда подевались его шутовские ужимки и любезность.

— Худо дело, — отрывисто сказал Гийо. — Мы в капкане.

— Не понял… О чем ты говоришь?

— Этот сукин сын Жан ле Марди донес на нас парижскому прево. Господина Вийона уже взяли под стражу. Ищут остальных. Если найдут, Пти-Шатле нам не миновать. А то и Гревской площади[59].

— Нужно уходить из Парижа!

— Боюсь, что уже поздно. Нас усиленно ищут. Дело в том, что нам сильно «повезло» отправить к праотцам двух человек — священника (он умер в больнице) и одного школяра. Про связи священника не знаю, а что касается второго покойника, то его отец — придворный, какая-то большая шишка. Говорят, он в ярости. Сегодня открыли только одни ворота — Сен-Дени, и там вместе со стражниками дежурит Жан ле Марди, который знает всех нас в лицо. Ищейки прево рыщут по всему Парижу, заглядывая в каждую щелку. Спущены с поводка все доносчики, в том числе и те, что обретаются на парижском «дне». А уж эти людишки весьма проворны и смышлены в деле доносительства. Они достанут нас из-под земли. И не потому, что хотят заработать. А по той причине, что грабителям и ворам лишний шум ни к чему.

— Я пропал… — прошептал сильно побледневший Жиль и сел на кровать, потому что ноги перестали его держать.

— Не только вы, мессир. Нам с Андре выпал более страшный жребий. Вас могут и помиловать как дворянина, а нас точно пошлют на виселицу. Оба убитых из дворянского сословия, а вам хорошо известно, что бывает с теми, кто поднял руку на господина.

— Так что же нам делать?! — Жиль в отчаянии схватился за голову.

— Бежать.

— Но как? И куда?

— Куда — это вопрос не главный. На земле мест много. А вот как… — Гийо задумался.

Жиль посмотрел на него с надеждой. Он был уверен, что Пройдоха найдет выход из опасной ситуации.

— Собирайтесь! — решительно сказал Гийо. — И не забудьте прихватить шпагу.

— И куда мы пойдем?

— Сначала нужно прихватить с собой Андре. Рутенец — добрый малый. Его-то уж точно не помилуют… если, конечно, опознают — он передвигался в схватке с такой скоростью, что его лицо трудно было запомнить. Очень хороший боец. Нам Андре здорово пригодится, если придется сражаться за свои жизни. Три человека — это уже почти отряд.

— И все-таки, что ты задумал?

— Для начала нам нужно добраться без приключений до улицы Жарден.

— Ты хочешь сказать, что…

— Именно так, — утвердительно кивнул Гийо. — Нам могут помочь только цыгане. В свое время мне казалось, что Тагар способен проходить сквозь стены. Есть лишь одна проблема — деньги. Бесплатно Тагар с места не сдвинется. Придется отдать ему все, что у нас есть.

— Но ведь тогда мы просто помрем с голоду!

— Ах, мессир, как вы еще молоды! Нет-нет, это не укор, просто зависть. Мне бы ваши годы… Это в Париже без полного кошелька нечего делать. А за его пределами мы найдем лес, состоящий из хлебных деревьев, которые плодоносят не только булками, но и окороками. Не волнуйтесь, с голоду мы точно не умрем. Можете на меня положиться.

Все еще во власти страха и сомнений, Жиль быстро собрал свои немудреные пожитки, взял шпагу и лютню (Гийо замаскировал инструмент, обмотав его тряпками), и они вместе с Гаскойном без лишнего шума покинули доходный дом господина Бернье, чтобы никогда больше сюда не возвращаться.

Утренний Париж показался Жилю чужим, незнакомым. Если вчера он играл всеми красками и мнился едва не родным домом, то сегодня город вдруг стал серым, неприветливым и опасным. Юный де Вержи с трепетом ждал, что в любой момент из какого-нибудь переулка выскочат сержанты прево и повяжут его вместе с Гийо. Но все обошлось, и они быстро добрались до купеческого дома, где квартировал хозяин Андре.

Рутенец оказался на месте. Он уже проводил своего господина в университет и теперь занимался весьма важным и серьезным делом — точил свою саблю. Андрейко словно предчувствовал, что вскоре она может пригодиться.

Он с каменным лицом выслушал сообщение Гийо, а затем вдруг задорно улыбнулся и сказал:

— Здорово! Наконец я покину эти вонючие каменные трущобы! Что может быть лучше вольного ветра, необъятного простора и чистого воздуха!

Жиль и Гийо лишь с удивлением переглянулись. Они никак не ожидали от Андре такой реакции на смертельную опасность. «Что за странный народ эти рутенцы?!» — подумали оба в этот момент.

Андрейко собрался быстро. Ему до чертиков надоело прислуживать своему капризному хозяину. Чем дольше учился Ивашко Немирич, тем больше у него появлялось панской спеси. Андрейко давно подумывал бросить опостылевшую службу и податься в бега — чтобы посмотреть мир. Домой вертаться не было смысла — и далеко, и не по средствам, к тому же не приведи Господь попасть на суд Якова Немирича, который будет в ярости, узнав, что слуга Ивашки сбежал, да и дед Кузьма невечен. А больше никого у Андрейки не было. Даже друзей. Кто из отпрысков зажиточных киевлян, считавших свой город пупом земли, будет дружить с бедным пахолком?

Вскоре они уже вышагивали по Парижу, направляясь к улице Жарден. Удивительно, но в компании с Андре французы почувствовали себя увереннее; даже видавший виды Гийо приободрился, а Жиль и вовсе повеселел. От рутенца прямо веяло несгибаемой волей и храбростью. Теперь в случае чего они свободно могли отбиться от отряда сержантов, которые обычно ходили вчетвером.

Еще большее удивление Жиль и Гийо испытали, когда добрались до кузницы Тагара. Завидев троицу, цыган широко улыбнулся и сказал:

— Здравствуйте, долгожданные гости! Ну наконец-то! Что-то вы задержались. Быстрее к столу, а то еда остынет.

— Ты что, ждал нас?! — изумленно спросил Гийо.

— А то как же. Чергэн о вашем визите предупредила меня еще вчера вечером.

— Как она могла знать?! — У Гийо глаза полезли на лоб. — Ведь мы приняли решение навестить тебя только сегодня утром!

Кузнец снова осклабился.

— Это ты у нее сам спроси, — ответил он уклончиво; но затем все-таки объяснил: — У нее есть дар предвидения. Она давно хочет податься в гадалки, но это мизерные гроши по сравнению с тем, что ей платят люди как танцовщице. Свою судьбу хочет проведать каждый, но не у каждого имеется лишние десять солей.

Гийо хмыкнул с пониманием и умолк. Даже кузнецы народа ром считались во Франции колдунами и знахарями, а уж цыганки и вовсе приобрели славу ведуний. Они гадали на картах, на птичьих косточках и даже на речной гальке. Понял он и намек Тагара, когда он сказал про деньги. Похоже, цыган догадывался, что Гийо будет просить его о помощи, но в завуалированном виде предупреждал, что без денег он даже пальцем не шевельнет. Гийо ни в коей мере не осуждал Тагара и не считал его жадным. Любой риск должен быть хорошо оплачен, даже если это будет дружеская услуга. А цыган дружил только с золотом и серебром.

Застолье прошло на невеселой ноте. О деле никто пока не сказал ни единого слова: во время еды это было неприлично. Цыган даже не пытался развеселить гостей. Видимо, он понимал, что они попали в знатную передрягу. Жиль мигом забыл о своих страхах и опасениях, потому что на стол подавала Чергэн. Их взгляды несколько раз встречались, и молодому дворянину начинало казаться, что в этот момент его кровь вскипала. Чергэн была одета нарядно, пестро, ее длинную лебединую шею обвивали тяжелые ожерелья, руки были в золотых браслетах, но даже сияние начищенного золота не могло превзойти блеск черных глаз красавицы.

По окончании застолья цыган приказал дочери принести ему курительную трубку, и вскоре помещение, в котором обедали гости, наполнилось сладковатым запахом конопли. Жилю это было внове, и он с удивлением смотрел, как Тагар с глубокомысленным видом выпускает в потолок клубы дыма. Что касается Гийо и Андрейки, то они отнеслись к забаве хозяина дома совершенно спокойно. Пройдоха уже знал об этой слабости Тагара, а что касается Андрейки, то он наблюдал, как дед Кузьма, который немного смыслил в знахарстве, с помощью дыма конопли облегчал страдания раненым. «Может, у кузнеца есть какие-то внутренние болячки», — после некоторого размышления решил Андрейко.

Пока Тагар дымил, Гийо рассказал ему суть дела.

— Нам нужно убраться из Парижа, — закончил объяснение ситуации Гийо. — И как можно скорее. Я знаю, что только ты в состоянии нам помочь.

Цыган крякнул, наморщил лоб в раздумье, некоторое время держал паузу, а затем остро взглянул на Гийо. Тот сразу понял, что таится в этом взгляде. Гийо молча достал из-под полы полный кошелек и бросил его на стол перед Тагаром.

— Это все, что у нас есть, — сурово сказал Гийо.

Тагар тряхнул кошелек и, услышав, как внутри звякнуло серебро, взвесил его в руке и молвил:

— Маловато… Но для тебя сделаю. Тагар помнит добро. Извини, что беру у тебя деньги, но по нашим поверьям любая услуга должна быть оплачена звонкой монетой. В противном случае дело закончится неудачей.

— Я понимаю, — согласно кивнул Гийо. — Когда?..

— Не раньше, чем завтра. Я должен все приготовить. А пока пошлю своих людей, пусть разведают, что там и как. За свою безопасность можете не переживать. Вы переночуете у меня, в таком месте, где вас не найдет целая армия ищеек. Пока отдыхайте. До вечера…

Цыган провел их внутрь дома и в одной из комнат нажал на потайной рычаг. Кусок стены бесшумно сдвинулся, и образовался проем, через который гости Тагара прошли в довольно просторное помещение без окон. Следом за ними бесшумно шмыгнул и Гаскойн. Помещение было загромождено ящиками, корзинами, бочонками и разной рухлядью. Гийо с пониманием ухмыльнулся: им предстояло провести ночь на складе контрабандного товара. Цыган был верен себе — по-прежнему зарабатывал на жизнь не только кузнечным ремеслом…

Тагар зажег две толстые свечи. Возле дальней стены лежала стопка сенников. Похоже, помещение было не только складом, но и местом, где скрывались от людей прево разные людишки, у которых были нелады с законом. Ткнув в сторону сенников толстым узловатым пальцем, цыган молвил:

— Вот ваши постели. Чергэн принесет еду и вино, чтобы вам не было скучно. Если кому-то из вас понадобится выйти, дерните за эту цепочку, — он показал. — До скорого…

С этими словами кузнец кивком головы попрощался и вышел. Движущаяся дверь встала на место. Какое-то время в помещении царила тишина, а потом Жиль с тревогой спросил, обращаясь к Гийо:

— Он нас не выдаст? Мы тут как в мышеловке.

— Выдать, конечно, может, — спокойно ответил Гийо. — Поэтому молитесь, чтобы до завтра за наши головы не успели назначить большое вознаграждение. Молитесь и надейтесь на удачу.

— Спасибо, успокоил! — сердито бросил Жиль.

— Не печальтесь, мессир. Я думаю, что вознаграждение если и назначат, то только через несколько дней, когда мы будем уже далеко от Парижа.

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно. Убитый школяр — сын какого-то придворного, и он страстно желает отыскать тех, кто отправил его отпрыска вперед ногами. Придворный этот, несомненно, весьма состоятельный господин. Но вот какая штука: богатые очень не любят расставаться со своими денежками. Поэтому он прежде всего понадеется на прево и его сержантов. Искать преступников — их первейшая обязанность. И они должны это делать совершенно бесплатно. А когда этот номер не выгорит, вот тогда и денежки пойдут в ход, чтобы добавить ищейкам прыти…

Чергэн принесла им ужин. И снова глаза Жиля и цыганки встретились. Свечи давали неяркий, колеблющийся свет, но и этого слабого освещения юному де Вержи вполне хватило, чтобы заметить волнение девушки и ее призывный взгляд. Уходя, она как бы ненароком коснулась свисавшей с потолка цепочки, за которую нужно было дернуть, чтобы отворили потайную дверь в пристанище беглецов. Жиля словно жаром обдало: он все понял!

Он едва дождался, пока уснет Гийо. Он готов был убить Пройдоху, лишь бы тот перестал травить байки для поднятия духа. Но усталость в конце концов сморила записного говоруна, и Гийо громко захрапел. Что касается Андрейки, то он уснул сразу же, едва его голова коснулась сенника.

Жиль тихо встал, взялся за цепочку и, задержав дыхание, словно перед нырком в реку, дернул. Прошло совсем немного времени, потайная дверь в помещение сдвинулась, и в проеме показалась Чергэн в длинной ночной рубашке, украшенной кружевами. Она держала в руках свечу, прикрывая ее трепетное пламя своей тонкой изящной ручкой. Девушка, не сказав ни слова, повернулась и бесшумно пошла-поплыла по недлинному узкому коридорчику, словно белое привидение. Не чувствуя от волнения ног, Жиль последовал за нею.

Спальня Чергэн находилась рядом с помещением потайного склада. Девушка задвинула засов, поставила свечу на низенький столик явно восточной работы и присела на кровать. Жиль стоял перед ней, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он не знал, что ему делать. Юный де Вержи смотрел на цыганку, которая при свете свечи показалась ему во сто крат краше, нежели днем. Чергэн была похожа на одну из тех прекрасных дев, о которых столько написано в рыцарских романах. Конечно, Жилю таких красоток не доводилось видеть, но он, обладая живым воображением, представлял их ангельский облик.

Молчание явно затянулось. Видно было, что девушка сильно взволнована. Ее маленькие острые груди, хорошо просматривающиеся сквозь шелковую ночную рубашку, жили своей жизнью. Жилю даже показалось, что они стали наливаться и совсем уж бесстыже уставились прямо на него. С юным дворянином творилось нечто непонятное. Он видел многих девиц, но они никак не задевали его чувства. Но теперь, в крохотной спаленке цыганки, его подхватила любовная волна и понесла прямо к грохочущему неподалеку водопаду.

Не помня себя, он вдруг опустился на одно колено перед Чергэн, схватил ее руки и начал страстно целовать. А затем Жиль почувствовал, как она поцеловала его в макушку, и услышал ее мелодичный ангельский голосок:

— Не надо… Прошу вас, встаньте.

Жиль послушно поднялся. Чергэн молча указала на низенький пуфик возле ее кровати и вконец очарованный де Вержи сел, не отрывая глаз от лица девушки. Она плакала! Слезы не катились ручьем, а стекали по смуглому лицу Чергэн крохотными слезинками, которые сверкали как бриллианты.

— Я люблю вас… — каким-то деревянным голосом сказал Жиль.

Он много раз произносил эти слова деревенским прелестницам, однако тогда его речи были всего лишь банальной прелюдией перед решительными действиями. Они ни в коей мере не затрагивали истинных чувств молодого человека. Признания в любви исполняли роль кубка пьянящего вина перед сытным обедом, не более того. Но сейчас эти слова шли откуда-то из потаенных глубин души, и девушка это поняла сразу.

— Вы… вы тоже мне небезразличны… — прошептала Чергэн, опуская голову. — Видит Мадонна, я говорю чистую правду! Но нам не быть вместе… Никогда не быть!

— Почему?!

— Я простая цыганка, а вы… вы дворянин.

— Мы уедем из Парижа… из Франции… куда угодно! Сбежим! Никто не будет знать, что мы из разных сословий. Я готов стать вечным бродягой, как люди вашего племени! У меня есть лютня, я хорошо пою, сочиняю музыку, вы прекрасно танцуете… мы составим великолепный дуэт и не будем нуждаться ни в чем. Люди любят разные зрелища и хорошо платят за них.

— Не в этом дело. Поздно… Я обручена.

Жиль ощутил состояние, подобное тому, когда человек с разбегу налетает на каменную стену.

— Не может быть! — воскликнул он трагическим шепотом.

Юному де Вержи показалось, что свет в его глазах померк, и он вот-вот упадет на пол без сознания.

— Я говорю правду… — девушка подняла глаза на Жиля, и он увидел в них столько муки и страданий, что едва не задохнулся от жалости и к ней, и к себе. — Ничего изменить нельзя. Таков наш закон. Если мы сбежим, нас проклянут. А затем найдут и убьют. Из-под земли достанут. Земля велика, но от цыган не скрыться.

— Мне не страшна смерть! Я готов умереть в любой момент! Лишь бы вы были рядом.

— Нет… Простите — нет. Я тоже не боюсь уйти в мир иной. Но мой поступок навлечет на нашу семью большой позор, а это для цыган страшнее смерти.

— Тогда зачем вы меня позвали? — мрачно спросил Жиль, которому в этот момент показалось, что он стоит на краю бездны.

— Чтобы объясниться. Наверное, это глупо, но в последнее время я постоянно думала о вас. Я знаю, что и вы искали со мной встречи. Поэтому поговорить нам нужно было… А теперь идите к себе. Идите!

В голосе девушки прозвучали жесткие нотки. Жиль поднялся и на негнущихся ногах, как сомнамбула, пошел к двери.

— Постойте! Ну постойте же! — вдруг вскричала девушка.

Она подбежала к Жилю, с силой обхватила его руками, и они слились в страстном поцелуе. Казалось, что он длился вечно. Жиль совсем потерял голову. Он ничего не понимал. Наконец девушка оторвалась от него и сказала:

— Уходите… я вас прошу… пожалуйста! И — прощайте…

Создавалось впечатление, что она немного не в себе. Жиль и сам чувствовал себя не лучше, но повиновался без лишних слов.

Улегшись на свой сенник, он прикусил нижнюю губу, чтобы не закричать от полного бессилия. Поцелуй Чергэн перевернул всю его душу. Как можно понять женщин? Ведь она тоже его любит — в этом юный де Вержи совершенно не сомневался, — но почему тогда Чергэн отказалась уйти с ним? Что за глупости — она страшится каких-то проклятий и позора семьи! Нет, он должен еще раз с ней поговорить!

С этими мыслями Жиль и уснул, переполненный надеждами на встречу с любимой девушкой. Но утром его ждало жестокое разочарование. Потайную дверь отворила другая девушка — наверное, какая-то родственница Чергэн, возможно, младшая сестра. Улучив момент, она приблизилась к Жилю и, сунув ему что-то в руку, прошептала:

— Это от Чергэн. Оберег. Всегда его носите, и вы будете спасены.

— Г-где… где она?! — запинаясь от волнения, спросил Жиль.

— Не знаю. Но дома ее нет…

И девушка убежала, потому что появился кузнец. Один из его помощников нес ворох одежды, которую бросил к ногам беглецов.

— За вас взялись всерьез, — озабоченно сообщил Тагар. — Прево поднял на ноги всех своих ищеек. Даже тех, кто уже отставлен от дел. Боюсь, что могут и до нас добраться. Поэтому вам нужно как можно скорее уехать из Парижа. К сожалению, по-прежнему открыты лишь одни ворота — Сен-Дени. Так что вам необходимо изменить внешность. Поедете в моей халабуде, но все равно ее будут обыскивать и всех пассажиров досматривать. Вы двое, — он указал на Жиля и Андрейку, — переоденетесь в женщин, — а ты, мой друг, — обратился кузнец к Гийо, — станешь старым дедом. Тебя так загримируют, что сам себя не узнаешь.

— Переодеться женщиной?! — возмутился Жиль. — Никогда!

— Что ж, если вы хотите поучаствовать в представлении на Гревской площади в качестве главного действующего лица — вольному воля… — пожал плечами кузнец.

— Мессир, в этом нет никакого позора, — назидательно сказал Гийо. — Жизнь дороже любых предрассудков, уж поверьте мне.

Жиль скривился, будто съел что-то кислое, и нехотя кивнул головой — согласился с доводами Пройдохи. Что касается Андрейки, то ему было все равно, в каком обличье уходить от смертельной опасности.

Страницы: «« « 23456789 » »»