Роман с Полиной Усов Анатолий

Его, когда он был 9-летним мальчиком и жил с родителями-водниками на барже, это было еще в позапрошлом веке, умирающий колдун обучал своему ремеслу. Прадед умел кое-чего делать на моих глазах, когда я смеялся над ним, не веря ему, он взглядом за 50, может быть, метров распряг лошадь. Невероятно и странно было мне видеть это: лошадь вдруг побежала сама по себе, а телега покатилась сама по себе.

И всякий раз прадед что-нибудь выигрывал по лотерее, это происходило так — он выгонял женщин из дома, запирался в темной комнате с билетами и газетой с таблицей, что-то там делал, а потом выходил с билетом, который выиграл. Выигрыши были не самые крупные: холодильник «Саратов», он до сих пор наверное работает, стиральная машина «Урал», телевизор «Темп» — этим он снабдил всех своих детей и даже племянников. А вот «Волгу» так ни разу не выиграл, как я ни хотел этого, объясняя тем, что не сумел перенять настоящее мастерство, не выдержал последнее испытание. Ему дали топор и велели зарубить того, кто откроет ему дверь, когда он придет домой. Открыла мама, он любил ее. После этого он полгода был при смерти, а для колдуна пришлось разбирать потолок, чтобы он смог умереть.

Вот здесь, где сейчас в зарослях иван-чая валяются беленные когда-то гашеной известью дощатые стены бараков и торчит частокол разваленных печек, видимо, был военный госпиталь. Здесь папа лежал с вывихнутым голеностопом, и сюда она пришла, чтобы проститься с ним. Она сказала: «Мы должны проститься. Завтра я уезжаю».

Папа сказал, что у него будто все взорвалось в голове. Хотя он всегда знал, что она скоро уедет. Он говорил, что в этот миг понял все про себя, узнал, что будет всегда неудачником и хотя будет много трудиться и всего достигать, в самый последний момент, когда ему, наконец, повезет и он чего-то достигнет, что-то всегда будет случаться, из-за чего достигнутое станет блефом и пустотой.

Честно говоря, так и было.

— Возьмем даже последнее, — говорил он, — я — доктор наук, профессор, заведующий кафедрой, но для того чтобы не помереть с голоду, иметь возможность как-то элементарно существовать и платить за теплоснабжение, электричество и квартиру, должен мотаться в какую-то тьмутаракань, возить барахло. А будь я профессором МГУ, ну хотя бы в том же 56-м году, у меня была бы квартира в высотном доме, прислуга, дача и машина «ЗИМ»… Но в очередной раз в России посредственность произвела революцию, в очередной раз победила и присвоила себе все… Не скажу, что в этом судьба человечества, но судьба России кроется здесь — в вечном торжестве посредственности… и в ее странном умении присваивать себе все…

Так думал мой папа, так говорил и с этим, наверное, умер.

— Не скажу, что в этом судьба человечества, но судьба России кроется здесь — в вечном торжестве посредственности, — повторил я и подумал, может быть, папа прав.

На развалинах Пресноозерской школы, где 47 лет назад учился мой папа и был каждый день счастлив, я прикрутил табличку, которую выгравировали матросы-оружейники с моего военного корабля: «Здесь, в марте, апреле и мае 1956 года учился и был счастлив ОСС НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ, впоследствии доктор Астрономии, профессор МГУ, член-корреспондент Академии наук России. 1940–2000 гг.»

Как звали эту девушку, папа почему-то не любил говорить. Врал, что забыл. Проговорился только один раз:

— Очень простое имя… «Наира»… видимо, означает «новая» на каком-нибудь языке. Скорее всего, на древнееврейском.

— Она была еврейкой? — спросил я его.

— Ты можешь отличить евреев от неевреев? — спросил он меня. — С чем тебя поздравляю. Я никогда этого не умел и не хочу уметь. Я знаю, что во мне скорее всего нет ни грамма еврейской крови, как и в моем отце, твоем дедушке, но в пятьдесят втором году, когда мы служили в Москве, на него, капитана второго ранга, орденоносца, в булочной с воплями «бей жидов, спасай Россию!» кинулась какая-то шелупень — только из-за того, что он был красивый, имел темные волосы, породистый нос и иссиня-черные брови. И потому что сверху дали отмашку.

Да, дедушка у меня был красивый, это уж точно, я помню. Я представил его в военно-морской форме — наверное, был такой же красавец, как Славик Горбенко, не хуже.

— Ну, и как он, отбился? — пошутил я.

— Он не отбивался. Он никогда не воевал с женщинами, — серьезно ответил папа.

Мой дед умер в тот год, когда я загорал в Мордовлаге.

До этого он почти год не ходил. Отец так и не решился сказать ему, где я на самом деле, врал, будто меня призвали в армию, дали офицерское звание, будто служу в хорошем спокойном месте на космодроме «Плисецк». Там много ягод, грибов, рыбы в озерах и боровой дичи. А командиром космодрома, помнишь, товарищ был у меня по факультету, небольшого такого росточка, по фамилии Боксер, он после университета пошел в армию и теперь уже генерал…

Дед радовался за меня, улыбался и тихо шептал: «хорошо…» Он закрывал глаза и видел меня таким же, каким был сам в мои годы: веселым, белозубым, красивым, в великолепной форме морского офицера. И чудилось ему в этот последний миг, что жизнь прожита не зря, пусть эта странная перестройка, которая почему-то привела к плохому, но была война, в которой они победили. Есть внук, который пошел по его стопам.

В этом счастливом бреду погибшие в той войне друзья приходили к нему, он называл их по именам, жал крепкие молодые руки, и я был среди них, такой же сильный и молодой морской офицер, как они, и дедушке было хорошо среди нас, он не хотел возвращаться в сознание, не хотел больше жить среди чужих на чужой земле.

Я знаю ту ночь и то утро, когда умирал этот любимый мною больше всего на свете старик — в 4.30 утра 22 мая 1995 года его фигура взгромоздилась на свободной шконке на третьем ярусе в нашем бараке и трое суток, куда бы я ни пошел, не понимая, смотрела на меня дедушкиными лазоревыми глазами.

Говорят, что три первых дня умерший навещает те места, где ему было особенно хорошо… лучшего места у моего дедушки, чем в моем бараке на моей зоне, видимо, не нашлось… Молился он за меня или же проклинал, как прокляла меня мама, я так и не сумел понять по его испуганным грустным глазам.

Зная деда, думаю, что молился — сколько ни помню себя, он всегда всем желал только добра. И всегда всем помогал. Даже когда в 80 с лишним лет его пригласили работать комендантом разворованного рабочего общежития, он только и делал, что помогал тем, у кого не было дома или кто его потерял — уже наступило время, когда появились в России первые беженцы из ближнего зарубежья. Не случайно он умер в пасхальные дни, у православных это дар Божий: сорок дней после Пасхи врата рая широко открыты, кто умер в эти дни — избраны, они вознесутся на небо вместе с Иисусом Христом. Когда я узнал об этом у нашего тюремного батюшки, мне стало так хорошо, будто я оказался на воле.

Я стоял у заброшенного и заросшего багульником здания Пресноозерской школы и думал, как было бы хорошо, если бы оказалась верной теория астронома Козырева о плотности времени или хроноальная теория Вейника. Тогда можно было бы устроить так: мы с Полиной преподаем в этой школе и нам по 24 года, мой папа учится здесь в девятом классе, ему 15 лет и 7 месяцев, он счастлив, оттого что его здесь не дразнят и он оказывается совсем не урод, не каланча, не фитиль, а просто высокий… а деду было бы 47 лет, он был бы молодым, здоровым, белозубым и ясноглазым командующим базового района — и пусть бы это было всегда… это и было бы нашим счастьем.

И взошло солнце.

И потом опять село.

И все это уже было и опять будет.

И были люди, которые были соль земли. И были те, которые тлен.

И был огонь, который уничтожил Содом и Гоморру, потому что люди их погрязли в разврате, тоже уже был.

И было то, что уничтожило Вавилонскую башню.

И был Всемирный Потоп, который очистил Землю.

Начав войну в Ираке и легко победив в ней, Америка встала на путь, который поведет мир ко второй катастрофе. Что делать, всегда было начало, и всегда был конец, к которому вело это начало.

Что нового на Земле? Нет такого.

И мне кто-то сказал в этот последний миг — на Земле человеку не может быть хорошо. Земля человеку — место ссылки.

Ибо Он сказал:

«Мой ум — не ваш ум».

«Мой путь — не ваш путь».

И тут я понял, что я для чего-то еще проживу неделю, ощутил, что я совершенно здоров и мне следует побывать еще в одном месте.

В Лоции этот поселок называется Веселый Яр, он находится в северо-западной части залива, или, если говорить по-морскому, на норд-весте, тогда как Тимофеевка, то место, где жил папа, были школа, Пресное озеро, Дом офицеров и другие блага воинской цивилизации, как-то: штаб, политотдел и т. д. — находится в южном уголке залива Св. Владимира.

Туда, в гражданский поселок Веселый Яр, сдав экзамены за 9-й класс[8] и получив табеля, поехали на своих «Диамантах»[9] папа и его бескорыстные молодые друзья, чтобы купить там вина и выпить его, так как почувствовали себя совсем взрослыми и готовыми по-взрослому отмечать свои достижения.

Они купили восемь больших бутылок портвейна и распили их, возвращаясь домой, в лесу на краю Тимофеевки, в котором буйно цвела черемуха и дикие яблони роняли на их молодые головы лепестки своих нежно-розовых оплодотворенных соцветий. От непривычки к вину всем сделалось нехорошо, весь класс замертво упал под деревья. К вечеру их нашли и поместили в две большие палаты госпиталя, который находился неподалеку, а моего папу, едва он пришел в себя, командир базы вице-адмирал Збрицкий приказал посадить на воинскую гауптвахту на две недели, потому что до приезда папы в эти святые места никто в базе не напивался.

В свою защиту папа сказал суровому адмиралу — потому что до моего приезда никто не был взрослым, а сейчас выросли, сделались старше… За вольнодумство и возражения командир базы прибавил папе еще неделю ареста.

Но тут папе здорово повезло; когда он был молодой, ему всегда крепко везло — надо было посылать спортивную команду на флотскую спартакиаду во Владивосток, а борца по вольной борьбе в первом полусреднем весе не было. Папа же в те годы, когда его звали «фитилем» и «глистой», спасаясь от одиночества и нелюбви, занимался вольной борьбой и довольно преуспел в ней, дойдя до второго юношеского разряда.

Папу освободили из-под ареста, выдали фальшивый военный билет на имя матроса первой статьи Анатолия Николаева, одели в военную форму и отправили во Владик отстаивать честь родной ВМБ.

Там за те две недели, что он должен был сидеть на губе, папа играючи побросал на лопатки коренастых упитанных морских пехотинцев и матросов-подводников — ведь он был длинный, верткий и очень сильный, когда ему было пятнадцать с половиной лет, папа легко выжимал правой рукой 37 кг и запросто крестился двухпудовой гирей — и вернулся домой чемпионом флота по вольной борьбе в первом полусреднем весе и кандидатом в мастера спорта.

Тут-то и поджидало его потрясшее устои многих людей известие — очередной российский правитель, в очередной раз заискивая перед иностранцами, делал им хорошо, сокращая свою армию, флот, выбрасывая на улицу верных России людей, победивших в страшной Второй Мировой войне и спасших ее от гибели. Конечно, он был не столько дурак, сколько неграмотен, ему никто не сказал, что у России всегда было только два союзника — Русская армия и Русский флот. Он, наверное, и не понимал, что есть Россия, и что Россия — это не столько СССР, у нее есть свои обязанности перед миром.

Я почему-то знал, что должен побывать в Веселом Яре, на месте первого грехопадения моего отца. Мне чудилось, что-то ждет меня там. Берегом было мне уже не добраться, я попросил у Горбенко моторный катер и с командой из двух матросов направился на норд-ост к серевшим вдали домам хрущевских пятиэтажек.

Мне кажется, я узнал ее. В ее глазах я прочитал это же узнавание. Она стояла на берегу и смотрела на подплывающий катер глазами Ассоль, встречающей шхуну с алыми парусами. Правда, было ей не 15, а все 25.

Я узнал, что она учительница, что у нее двое детей, что муж, преподававший в ее школе физкультуру и рисование, в прошлом году пошел рыбаком на заработки и пропал, как пропал весь сейнер.

Во вторую встречу она спросила меня:

— У вас такая редкая фамилия, что невольно хочется спросить, ваш отец никогда не учился в Пресноозерской средней школе, это неподалеку, в поселке Тимофеевка на той стороне залива Святого Владимира? …Правда, сейчас школы нет, как нет и самого поселка.

— Он учился полгода в девятом классе в пятьдесят шестом году.

Она вспыхнула и спросила:

— Вам имя Наиры Оганесовой ничего не говорит?

— Он мне рассказывал, что в десятом классе училась очень красивая и очень умная девочка, она окончила школу и уехала учиться в институт в какой-то город. Поскольку она была очень умна и окончила школу с золотой медалью, папа был уверен, что она учится в МГУ. На будущий год он сам поступил туда, но ее не нашел… ее звали Наирой, это была ваша мама?

— Да.

— Она жива?

— Она умерла три года назад 23 февраля.

Боже мой, год в год и день в день с моим отцом. Я тут же увидел, как они встретились там, где нет ни мук, ни печали, как мой седой папа, превратившись в цветущего пятнадцатилетнего юношу, взялся за руку с прекрасной шестнадцатилетней девушкой, и они понеслись куда-то ввысь по лунному свету. И мне впервые стало жалко свою энергичную стервозную маму, с кем будет она, когда настанет ее черед, — разве был кто-то, кто любил ее или кого любила она сама?..

А может быть, и у нее была своя сказка в детстве…

Ее звали Полиной. В начальной школе, где она служила директором и единственным преподавателем, не было никакой исторической литературы; я выписал все, что было в каталоге, на 200.000 рублей и дал 300.000, чтобы сделали ремонт к новому учебному году. Что я мог сделать еще? Уже ничего. Возможно, она была той самой Полиной, которая предназначалась мне. Я сказал ей об этом. Она густо покраснела и призналась, что подумала то же самое, едва увидела меня подходящим к берегу на моторном катере.

Нам никто не мешал, я остался у нее и вошел к ней. Как писали в библии — «он вошел к Руфь и познал ее». Так и я вошел в эту новую для меня Полину и познал ее. Столь покойно и цельно в любви мне никогда не было. Я не пытался ей ничего доказать, и она ничего не хотела от меня утаить…

Сейчас меня уже нет с вами, но я знаю, что она понесла. Это было в июне 2003 года. А в конце февраля 2004-го, ровно 23-го числа, день в день, когда умерли мой отец Николай и ее мама Наира, у Полины родится сын. Она назовет его Николаем и воспитает в строгости, труде и любви. Корабль Вячеслава Горбенко возьмет над ним шефство и ни в чем не оставит его. Коля окончит Нахимовское училище и станет воином. Он начнет новую линию в нашем роду Осс, и она будет лучше прежней, которую чертил я.

Для него я и рассказываю о себе, пусть знает, что родился не на голом месте.

Через две недели, как и предсказывали врачи, Анатолий Осс умер. Это произошло на острове Шумшу, куда он сошел с частью команды, чтобы исследовать его тайны и аномалии. Он спустился в тоннель, куда все боялись спускаться, потому что думали, что он заминирован, и где на поворотном круге стоял законсервированный японцами 57 лет назад паровоз, и пошел в глубину, куда никто не ходил. Через полчаса там прогремел взрыв.

Он умирал полтора часа и радовался, что страдает, потому что тот, кто через страдание и боль переходит в иное, этим страданием очищает себя — так казалось ему и так он думал, ведь так умирал Христос.

Но в последний миг вдруг ушла боль, и он испугался, жалея о ней. Вместо нее по нему разлилась любовь, и он ощутил, как же он любит все: и то, что осталось в свете там, наверху, и то, что окружает его здесь, во тьме — своих матросов, последнего друга Славу Горбенко, помполита Грюнвельда и всех людей, которых он когда-то встречал, скользя по годам своей жизни, любил или же не любил, и все, что он когда-либо видел и на что может быть даже не обращал внимания. Этот пустынный брошенный остров. Океан. Небо. Всю землю. И все, что было с ним. Есть. И будет.

По своему обыкновению анализировать, он сказал себе: если последнее чувство, которое я испытываю, находясь на земле, есть любовь, значит, это и есть главная закономерность, которую я так хотел и не мог понять.

И он прошептал: «Любовь…» Это было последнее слово, которое прошептал, умирая, Анатолий Николаевич Осс, 33-х лет от роду, русский по национальности, православный по вере, большой грешник, завистник и ненавистник при жизни. Ему надо было прожить 33 года, отсидеть 9 лет в тюрьме и потерять все, чтобы понять это.

При переходе из жизни временной в жизнь вечную его встречали так любимые им дедушка, отец и Полина. И они были счастливы… им было, что ждать…

Того мальчика с волчьей пастью, который сутками напролет раскачивался в своей кроватке в интернате «Родничок», через агентство Владимира Корина усыновил Давид Вилькельсон. Немногие знают, что Давид В. является начальником личной охраны Президента США и его доверенным лицом. И уж никто, кроме них троих, не знает, что они вычитали о нем у Нострадамуса из центурии, на которую им указал личный астролог Президента.

«На склоне веков, когда закончится второе страшное тысячелетие, в восточном Гиперборее, в стране Ариев, на севере гор, которые отделяют Европу от Азии, родится ужасный мальчик. Родители, испугавшись его необычного лика, откажутся от него, и он будет помещен в приют. Но не напрасно он был рожден таким страшным в такое страшное время — он полностью отвечал ему. Именно про него было решено на самом верху: от того, каким вырастет этот мальчик, будет зависеть судьба породившего его мира — вырастет злым и ужасным, мир погибнет, захлебнувшись в своей ненависти и крови. Вырастет добрым, мир расцветет, и его цветение будет длиться до невидимого предела».

Так перевел астролог эту центурию. И потому Давид Вилькельсон отправился в Россию и, преодолевая все возможные и все невозможные препятствия, отыскал и усыновил его…

Роберт Маасс, поехавший на свой страх и риск за полгода до Вилькельсона, не достиг цели, его убили на полпути от Салехарда до «Родничка» с целью ограбления. Полина и Осс встретили его там, где когда-нибудь встретятся все…

КОНЕЦ.

P.S. Поставив здесь последнюю точку и написав слово «Конец», я вспомнил один замечательный анекдот. Сидят два близнеца в чреве матери и говорят между собой перед самым рождением: «Врут, что там есть какая-то жизнь, никто оттуда еще не возвращался…» Не знаю, кому как, а в меня этот анекдот всегда вселял большую надежду.

Страницы: «« ... 345678910

Читать бесплатно другие книги:

«Полет орлицы» является продолжением романа талантливого писателя Дмитрия Агалакова «Принцесса крови...
Пьеса «Фредегунда» – еще одно обращение Петера Хакса к событиям давно минувших дней. В центре сюжета...
Буше, некогда провозглашённый придворным живописцем Людовика XVI, доживает свой век в глубочайшей бе...
Жанна д'Арк… Легенда о «пастушке» родилась в XIX веке, на гребне очередной революционной волны во Фр...
Участковый инспектор Нестеркин находит в окрестностях завода по утилизации боеприпасов труп рабочего...
Отчаявшись найти ответ на вопрос «почему мне так не везет?», многие из нас предполагают: «Это сглаз!...