Женщина с большой буквы «Ж» Барякина Эльвира
– Слушай, ты ведь литагентским бизнесом занимаешься, да? А я как раз книжку написала. Хочешь меня представлять?
Предложение звучало заманчиво. Триш писала блестящие статьи: пожалуй, это было лучшее, что я читала из публицистики.
– Давай встретимся и все обсудим. Ты в Нью-Йорке?
– В Мемфисе.
Тришка долгое время была моей тайной страстью: она была настолько умна и талантлива, что я аж поскуливала от зависти, читая ее статьи. Ее трудно было назвать идеальной начальницей. Она орала на подчиненных, являлась на работу с похмелья и дымила, как Фидель Кастро. Женственности в ней было не больше, чем в лопате. Тем не менее личная жизнь ее протекала весьма бурно. Мы по очереди водили ее секретаршу в ресторан, и та выбалтывала нам подробности.
Большинство девушек в нашей редакции не задерживалось. Глупых Триш уничтожала на месте, а красивых медленно травила. Однажды на Рождество генеральный провозгласил знаменательный тост: «Выпьем, девчонки, за ваш ум. И еще за красоту – какой бы она ни была».
Сблизились мы следующим образом.
Я уже уходила домой, когда в редакцию вломилась взмыленная Триш.
– Там! На улице! У мужика лиса и енот в клетках! И еще медведь на цепочке! Он их мучает!
Я подхватила сумку, и мы помчались на помощь.
Куда смотрели полиция и всевозможные «зеленые» – бог весть, но факт оставался фактом: у входа в Пенн Стэйшн сидел пьяный бомж и выклянчивал деньги на «лечение зверей».
Тришка спикировала на него, как истребитель.
– Это подло – эксплуатировать животных! Тем более когда они не могут ответить вам тем же!
Глазки мужика с нежностью смотрели друг на друга: ему было хорошо.
– Отпустите их! Вы слышите?! – крикнула Триш. – Мы из полиции!
Бомж сфокусировался на ее лице.
– Бля-я-я…
И, выронив поводок, побрел прочь.
– Стойте! – завопили мы.
Ситуация была хреновая. Мы стояли посреди города с лисой, енотом и медведем и понятия не имели, что нам делать.
– Побудь здесь, а я найду телефон-автомат, – сказала Триш. – Пусть их заберут в зоопарк.
Но я запротестовала:
– Не бросай меня! Я не справлюсь с ними одна!
Медведь – тощий подросток со скатавшейся шерстью – заурчал и двинулся к нам.
– А-а-а!
– Держи его!
Лиса заметалась в клетке, енот заскулил.
Разумеется, ни в одно такси нас не взяли.
– Вы бы еще с коровой пришли! – ворчали водители.
Триш порылась в записной книжке.
– Кажется, Конни живет недалеко, – вспомнила она. – Идем к ней, а там разберемся.
Я взяла лису, Тришка – енота, а медвежью цепочку мы решили продеть под ремни наших джинсов.
– Вместе мы больше весим, – сказала Триш. – Нас двоих он не своротит.
Медведь нам попался на редкость мощный. Мы протащили его сто ярдов, а потом ему захотелось на дерево.
Как мы орали, когда он потянул нас за собой! Отцепиться было невозможно – в руках у нас были клетки.
– Не бросай лису! – вопила Триш. – Она может ногу сломать!
Спасли нас проезжавшие мимо пожарники: медведя сняли с дерева и вместе с лисой и енотом сдали в приют для животных.
– Пошли ко мне, выпьем рому, – позвала Триш, когда все уже было позади.
Так мы и подружились. Потом, когда я переехала в Лос-Анджелес, я потеряла ее из виду. Несколько раз пыталась созвониться, но безуспешно, а потом оказалось, что Триш вообще бросила журналистику и уехала на родину пенсионерствовать.
Город Мемфис поразил меня обилием церквей и негритянок в фиолетовом.
Местные церкви выполняют самые разнообразные функции – от душеспасительных до физкультурных – у них при храмах есть и спортзалы, и детсады, и даже дискотеки. Что ни возьми – все находится под божественным присмотром.
В отличие от Калифорнии, народ в Мемфисе одевается по-модному. Особенно черные. Наши тетки нацепят на себя майку со штанами – и вперед; а тут все в костюмах (большей частью фиолетовых). По воскресеньям у них вообще показ мод: к Богу на прием в чем попало ходить нельзя – может неправильно понять.
За время, что мы не виделись, Тришка умудрилась похудеть, помолодеть и выщипать брови.
– У меня теперь муж, – хвасталась она. – Нормальный! Даже посуду мыть умеет!
– Где взяла?
Тришка немного смутилась:
– В виварии… Там, где крыс подопытных разводят. Понимаешь, здесь есть детский госпиталь Сент-Джуд: они такие технологии разрабатывают, что у них излечимость рака почти восемьдесят процентов. А раньше выживал один пациент из пяти.
– И что, твой муж разводит лабораторных крыс?
– Знаешь, как ему их жалко! – шмыгнула носом Триш. – Но они для дела умирают!
Было видно, что ей нелегко согласовывать гринписовские принципы и профессию мужа.
– Я решила, что мне надо что-то сделать для восстановления равновесия в природе, – сказала Триш, когда мы прибыли к ней домой. – Сегодня я тебя кое с кем познакомлю. Иди в душ, потом будем завтракать, а потом поедем.
Триш подвезла меня к сооружению, построеному в египетском стиле: на стенах – фрески с фараонами, перед входом – скульптуры.
– Пошли! – скомандовала она. – Только не падай, когда увидишь ЕГО. Это такой самец – одна рожа чего стоит! А мускулы! Я никогда в жизни не видела таких мощных рук.
Я подозрительно покосилась на нее:
– Погоди… А как же муж?
– Он одобряет. Он даже рад, что мне есть чем заняться. Да ты сама в НЕГО влюбишься, как только увидишь!
Триш оказалась права – я впечатлилась по полной программе. Здание с фараонами оказалось зоопарком, а ОН – самцом гориллы по имени Гоблин.
– Во зверюга, да? – хохотала Триш. – Я уже три года работаю с ним – кормлю, убираю, экскурсии провожу. Думаю, это компенсирует то, что делает Майк, да ведь?
Вечером мы отправились в ресторан праздновать день рождения Майка. Тришкин муж был полной противоположностью ее нью-йоркским бойфрендам: здоровым, добродушным и ничего не понимающим в искусстве. На все крики и метания жены он реагировал ухмылкой, а когда она особенно кипятилась, поднимал ее и переносил в другое место – охладиться. Тришка возмущалась, но было видно, что ей нравится насилие над личностью.
– А какую песню поют русские на день рождения? – спросила Триш, когда официанты принесли тортик со свечкой.
Я задумалась.
– «Пусть бегут неуклюже…»
– Спой!
Пришлось грянуть песню.
– Какая-то она у вас не очень веселая.
– Она подходит к русскому менталитету, – отозвался Майк. – Представь себе: бескрайняя равнина, боевой конь и певец в седле…
– Ты не поверишь, но этот певец – крокодил с гармошкой.
За целый день мы с Триш так и не удосужились поговорить о деле. И только когда я пошла спать, она заглянула в мою комнату.
– Если фигня – так сразу и скажи, – буркнула Триш, вручая мне рукопись.
Я пробежалась глазами. Это был сборник детских стихов про крыс и мышей. На титульном листе стояло посвящение: «Всем невинно убиенным во имя науки».
Стихи были чертовски хороши.
Посторонний
Странная штука – бывшая любовь. Душа уже давно чистая и белая, как выстиранная наволочка, а привычка к любви осталась: вот и звонишь, непонятно зачем, общаешься, подписываешь открытки…
Я все думала: что бы написать Кевину на это Рождество? По традиции хотела сказать что-нибудь искреннее и доброе. Но сочетать одно с другим уже не получается.
Написала: «Дорогой Кевин! Поздравляю тебя с Рождеством и желаю осознать, какой ты дурак, что упустил свое счастье. Здоровья тебе, гадина: живи сто лет и каждый день рви на башке волосы и посыпай то, что останется, пеплом.
Уже давно не твоя,
Мардж».
Разумеется, не отправила. Только открытку зря испортила.
Сегодня встретились на Санта-Монике: у него был обеденный перерыв, а я так – мимо пробегала. Обоим хотелось послать друг друга в жопу, но вместо этого мы стали обсуждать новости.
Кевин очень переживал за судьбу родственников Саддама Хусейна:
– Что ни день, так сообщение: убит кузен, ранен дядя. Такое впечатление, что их всех либо переранили, либо перебили, и даже в большем количестве, чем было.
Я не выдержала и сбежала первой. С горя купила себе два наряда вне очереди.
Хорошо, что у меня есть Зэк.
Господин из Сан-Франциско (мемуары)
Жизнь с супругом № 2 не заладилась с самого начала.
Каждые три месяца Лука уезжал в командировки и каждый раз – на войну. Я исступленно ждала его, пытаясь не бояться неурочных звонков и официальных конвертов. На висках появилась первая седина.
Для меня любовь означала близость – не только абстрактную, но и фактическую. Для Луки она равнялась письмам «с фронта». Он получал все, я – ничего. Как мозоль сначала кровоточит, а затем покрывается твердой коркой, так зарубцевалась и моя любовь.
Я все еще инстинктивно боялась разрыва. Но стоило мне представить, что так будет всегда, и мне хотелось мстить за погубленную молодость.
Отношения с Лукой треснули окончательно после того, как он попал под автоматную очередь в Чечне. Четыре месяца провалялся в больнице – из башки провода торчат, из рук – трубочки: киборг на ремонте да и только.
И хоть бы жизнь его чему научила!
– Мардж, ты не поверишь! В Перу захвачено пятьсот заложников! Ох, мне туда надо!
Я вопила, что не могу каждый день ждать похоронки, что мне нужен муж, а не герой фольклорного эпоса… Лука смотрел на меня глазами несчастного спаниеля: «Как это нельзя на охоту? А как же дичь? Как же вольные пампасы?»
Не знаю, зачем мы поехали в Таиланд. Наверное, каждый в глубине души надеялся, что еще не все потеряно.
В самолете я смотрела на храпящего рядом мужчину. На пузе газета с дикими заголовками, на лице – улыбка. Во сне он наверняка делал историю.
Мы тянули в разные стороны: мне хотелось затащить его в свой кофейно-литературный мир, где подвигом считался поход в спортзал. Лука мечтал о танках, истребителях и минометах.
Эх, эх… Шило из задницы врачи ему так и не удалили…
На курортном Пхукете Луке не понравилось. Он покатался на слонах, откушал лобстера и заказал в ателье ненужный костюм.
– Джонни, – сказала я нашему гиду, – отведи его на экстремальный стриптиз. А то он весь отпуск будет Си-эн-эн по телику смотреть.
Джонни сообщил Луке, что его ждет в местных притонах. Глазки у супруга загорелись, щеки разрумянились.
– Чего, бритву прямо ТУДА сует?
– И курит ею, курит!
– Идем! – воскликнул Лука и побежал переодеваться.
Я до самого последнего момента надеялась, что он никуда не пойдет. Он пошел.
Жизнь была таким говном, что ни в сказке сказать, ни совочком убрать. С Лукой надо было расставаться – нам было очевидно плохо вдвоем. А если расставаться, то чем жить дальше? Я представила себе, как буду приходить в пустой дом и включать погромче телевизор, чтобы слышать хоть чей-то голос… Впрочем, разве я не делала этого в течение последних трех лет? Лука вечно был в командировках – так что изменится?
«Мне некого будет ждать – вот что», – в тоске думала я.
Купаться по ночам было запрещено, но я все равно пошла: очень хотелось погибнуть при невыясненных обстоятельствах. Свет из окон гостиницы доходил только до середины пляжа, а дальше был черный провал – только слышался шелест волн.
Море я нашла на ощупь. Потрогала ногой водичку. Сердце билось как колокол: сейчас нырну и пропаду! Луке даже некого будет опознавать в морге.
Размазывая слезы по лицу, я стянула майку, расстегнула шорты и голышом ринулась в воду.
У меня хватило смелости только на то, чтобы мокнуться и, трясясь от ужаса, выбежать на берег. И тут я поняла, что не могу найти одежду.
Бог ведает, где я ее оставила: кругом была темень хоть глаза выколи. Перспективы вырисовывались очень неприятные: в отель не войдешь (в Тайланде с порнографией строго), фиговых листков вокруг не имеется… Я представила, как буду сидеть тут – голая и несчастная – до утра.
Ощупью я нашла шезлонг и легла. О, боги, сигарету мне, сигарету… И яду! И еще, пожалуйста, дайте яду Луке, и Джонни, и портье в фойе отеля. Если бы портье отключился, я бы успела прошмыгнуть в номер.
– Чудесная ночь! – Какой-то мужик плюхнулся на соседний шезлонг.
– Ага. Зашибись какая.
– Мардж! Вы?
Это был Макс – мы с ним сидели за одним столом за завтраком. Кажется, он был каким-то предпринимателем из Сан-Франциско.
– Что же это вы тут делаете одна? Где муж?
– Пошел по стриптизершам.
– Хм… А вы?
– А я тоже решила подготовить номер стриптиза. Вот, репетирую на свежем воздухе.
Только тут Макс заметил, что я голая.
– Не пяльтесь зря, – проворчала я. – В такой темноте все равно ничего интересного не видно. Лучше принесите мне полотенце и сигареты. Ужасно хочется курить.
Сложно было сказать, сколько Максу лет. Смуглый, тощий, гибкий – на дискотеке он зажигал так, что мужики вынуждены были оттаскивать от него своих обалделых супруг. Волосы зализывал гелем, посасывал вонючие сигары, тайцам давал большие чаевые. Будь мне 15 лет, я бы непременно влюбилась.
– Я взял вам «лайт». Подойдет? – спросил он, вернувшись.
Я мысленно прокручивала возможные сценарии: поведать ему о горе; поговорить о вечном; послать в жопу и заявить, что я ненавижу мужиков…
– Пойдем изменять моему супругу, – сказала я наконец. – И давайте сделаем это громко. Пусть мне обзавидуется все женское население отеля.
…Лука расстроился, когда с утра я сообщила ему свое решение – по возвращении в Штаты мы разводимся.
– Ты что, влюбилась в этого… из соседнего номера? – тихо спросил он.
Я нервно бегала по комнате – все мосты сожжены, отступать некуда.
– Нет. Я не влюбилась. Я просто должна оторваться от тебя.
Мне казалось, что у меня по всему телу проступают отпечатки рук Макса.
– Но как же ты будешь одна?
– Выйду замуж. Я уже придумала за кого: за фиолетового телепузика. Он идеально подходит к занавескам на кухне.
Лука не удерживал меня, и в тот же день я вылетела в Бангкок. Смотрела в иллюминатор: «Я воздушный шарик. Я оторвалась и улетаю в небо».
А в голове крутилась песня: «Ты знаешь, мне грустно в небе без тебя».
Рождественская мистерия
Рождество. Потоки людей втекают в освещенные двери церкви. Стекло, бетон и скоростные лифты. Хрустальный собор – самый большой храм в штате.
В карманах наших с Зэком курток спрятано пиво с подведенными к нему трубочками. Время от времени мы прикладываемся к ним и с каждым глотком становимся все веселее и набожнее.
Пи– Пи держит за одну руку меня, за другую – Зэка и качается, поджимая ноги.
– Тоже хочу пива, тоже хочу, тоже хочу!
Зэк сдуру похвастался перед ней нашим изобретением, и Пи-Пи уже выторговала себе дядькин плеер и мои бусы.
Задабривать ее удается ровно на десять минут.
Но стоит нам войти в храм, как она забывает про свой черный бизнес. Хрустальный собор огромен, как олимпийский стадион. Роскошная сцена, телекамеры… Жидкокристаллические экраны демонстрируют то оркестровую яму, то восторженных прихожан.
Хор в сотню голосов ахает гимн. От изумления Пи-Пи роняет жвачку.
На сцену выходит священник – звезда религиозного телеканала.
– Братья и сестры! Сегодня мы собрались для того, чтобы отпраздновать великое событие. Чтобы вспомнить, как две тысячи лет назад раздался чудесный детский крик…
– ХОЧУ ПИИИИИИВАААААААА! – на весь зал.
Таких оваций, наверное, не срывал даже папа Иоанн Павел II.
Сестра Леля
Леля не любит Зэка. Говорит, что на порог его не пустит, если я приведу его с собой.
– Блядствуй сколько хочешь, только не в нашем доме. У меня как-никак ребенок.
На ребенке Джоше уже проб негде ставить, он с шестнадцати лет по девкам гуляет. А мой муж – законный. Но это Лелю не колышет: она всегда была эгоисткой и козой.
Я не могла простить Леле самого факта ее рождения. Она ворвалась в мою жизнь и начала лишать меня мамы, игрушек и желтого горшка с цветком.
На прогулке Лелю – как младшую – сажали под капюшон коляски, а меня – в ноги, на солнышко. За это Леля всегда получала по шее.
– Мы тебя на помойке нашли! – шептала я, когда родители, поцеловав нас на ночь, уходили в другую комнату.
– Неправда! – кричала Леля.
– Ну ты глянь на себя в зеркало – ты же больше на Жулю похожа, чем на кого-либо из нас!
Жуля была соседской пуделихой.
– Зато во всех сказках младшие сестры выходят замуж за принцев, а старших никто не берет! – мстила Леля.
– Вот щас как дам по башке!
– А я как заору, и тебе ремня всыпят.
Я выливала ей в волосы белый клей, чтобы ее побрили налысо, она тырила из моей сумки проездной, чтобы меня оштрафовали. Мы самозабвенно дрались, рыдали в мамины колени и от безысходности мирились.
– Будешь домик под столом строить?
– Бу-у-уду!
Научившись читать в пять лет, я с головой ушла в книги и каждую ночь пересказывала Леле прочитанное. В результате она пошла в школу, не зная ни одной буквы, но зная содержимое всех детских библиотек в округе.
В классе Леля снискала себе репутацию девочки-вамп. У нее тут же появились хахали, которых она беззастенчиво пользовала. Она открывала платные курсы курения в женском туалете и бесстыже врала завучу, что школьное платье «так и продавалось» с короткой, чуть ниже попы, юбкой.
Как– то раз классная поймала меня на улице и показала на Лелю, гуляющую по карнизу.
– Твое?
– Мое.
– Вот иди и разбирайся с ней! А то обоим замечание в дневники напишу.
Единственным, кого Леля любила в то время, были звери. У нас в доме жили четыре черепахи: Жозефина, Одетта, Пенелопа и Аглая. На панцире каждой Леля написала их инициал, а потом составляла из черепах слово «ЖОПА».
Еще у нас были рыбки, крысы, кошки, а также пуделиха Жуля Вторая.
Однажды Леля притащила домой клетку с породистыми и чрезвычайно горластыми курами. Мама выставила их на лестницу.
– Мне курятник в доме не нужен!
Леля забрала свое зверье и ушла, хлопнув дверью. Через час нам позвонили соседи:
– Ваша дочь устроила в лифте зоопарк. Мы вызываем кабину, а там куры!
Мама залила горе валерьянкой и согласилась пустить кур в дом. Впрочем, они у нас жили недолго. В их коллектив затесался крайне озабоченный петух, который всегда хотел секса. Возбуждаясь, он начинал вырывать дамам перья, отчего они переохлаждались и дохли. Петух тоже вскоре помер – жить без секса он не умел.
Лелина любовь (мемуары)
Когда я доучилась до второго курса, я поняла, что мне нужна своя квартира. Водить мальчиков к нам домой было совершенно невозможно: мама разговаривала с ними о саженцах, а папа вообще доводил до припадков. Стоило мне закрыться с очередным кавалером, как он тут же подходил к двери, громко топал и многозначительно сопел.
– Пусть знают, что я все время начеку!
Все лето я работала как проклятая и накопила на съем частной квартиры.
Моя новая обитель пахла покойными старушками и не имела ванной, но зато там не было папы с мамой.
На новоселье я пригласила всех друзей и друзей друзей. Стола у меня не было, еды тоже, поэтому водку мы пили на газете, расстеленной на полу.
Было весело и жарко. Всем хотелось целоваться, но тогда публично лобызаться могли только жених и невеста.
– Давайте, что ли, кого-нибудь поженим, – предложила я, втайне надеясь, что женить будем меня и Пьющенко.
Чтобы определить новобрачных, мы затеяли игру в бутылочку. Жениться выпало Леле и тихому юноше, имени которого никто не знал. Впоследствии выяснилось, что это был мой сосед снизу, который пришел ругаться из-за громкой музыки. Входная дверь была открыта, он заглянул в комнату, и тут все заорали: «Жених!»
Свадьба была почти настоящая. Пьющенко, как самого бородатого, назначили попом.
– Венчается раб божий… Как тебя звать, раб? Коля? Венчается раб Коля с рабой Лелей…
Дальше Пьющенко слов не знал и понес отсебятину про рабовладельческий Рим и восстание Спартака.
– Но к вам это не относится, – заключил он. – Мы – не рабы; рабы – не мы. Горько, товарищи!
– Горько! – завопили мы.
За отсутствием колец Коля с Лелей обменялись резинками для волос, и жених так поцеловал невесту, что у нее очки свалились.
После этого с Лелей произошли необратимые изменения. Она начала спать в бигуди и покупать у цыганок кружевные трусики. Через месяц Коля поехал с нами в лес на шашлыки, а затем бесследно пропал.
Тайну его исчезновения я узнала десять лет спустя. За день до похода Леля исписала целую тетрадь откровениями на тему «Я не знаю, люблю ли я его… Мне кажется, у него нет цели в жизни», после чего «нечаянно» забыла дневник в Колиной палатке.
Коля полночи читал Лелину фантастику, а затем свернул вещички и ушел на станцию. На месте его палатки остались лежать Лелин дневник и записка «Прости за все».
Вскоре я встретила у мусоропровода незнакомую девушку – на ней были Колины тапочки и рубашка.
– Меня Милой зовут, – радостно сообщила она. – Я ваша новая соседка.
Леля рыдала три недели и попеременно проклинала то вероломство жениха, то собственную дурость.
– Да я ему рога поотшибаю! – кипятился папа.
– Это у меня рога, а не у него!
Но на этом история не закончилась. Колина девушка по ночам работала в привокзальном ресторане «Антей»: добрые языки говорили, что официанткой, а злые – что не только ею. Денег Мила приносила до обидного много.
Читать бесплатно другие книги:
