Принцесса крови Агалаков Дмитрий

Только малая часть рыцарей, которую защитили своими телами их же товарищи, ворвалась в лагерь врага, но тут же была встречена конницей англичан. Держа копье наперевес, впереди французов врубился в ряды английских рыцарей сам Луи де Буа-Бурдон. Встречавшие французов англичане не были вооружены копьями – они сжимали мечи, молоты и секиры. Это и подвело их. Тяжелые французские копья, державшиеся на фокрах, стальных подпорках для копий, привинченных к кирасам, легко выбивали из седла любого противника. Нужно было только не промахнуться – найти роковую для врага точку в его панцире. Копье де Буа-Бурдона первым выбило из седла англичанина, разворотив тому шлем, ничего не оставив от лица. Бросив копье, де Буа-Бурдон уже держал в руках другое оружие. Три стальных шара с шипами, на длинных цепях, взмыли над головами англичан, первый ряд которых был скомкан напором французов. Обладавший огромной силой, Луи де Буа-Бурдон сокрушал противника – стальные шары ломали руки, державшие мечи, легко сбивали забрала, оставляли на шлемах вмятины и дыры, крушили черепа, оглушали лошадей, опрокидывали на землю врагов.

Карл Орлеанский, хоть и летел мимо частокола в первых к нему рядах, уцелел. Остался в живых и его боевой конь, но только благодаря хорошему доспеху и случаю. Правда, конь его был ранен в ляжку двумя стрелами, но мощная броня далеко не пустила английскую сталь, и конь двигался хорошо, быстро. Его копье ударило в щит английскому рыцарю, но рука англичанина не сдержала удара: щит отвело в сторону, острие копья вонзилось в край забрала и открыло его, как острый нож открывает плотно сжатую раковину. Ударом сорвало шлем, оглушенный рыцарь вывалился из седла. Выхватив длинный меч, Карл Орлеанский отразил щитом удар другого атаковавшего его рыцаря и погрузил меч в шею его лошади, там, где заканчивался ее стальной шлем-намордник. Вместе с лошадью английский рыцарь упад под ноги своим же, наступавшим на французов, товарищам…

…Добрая четверть солдат первой линии французского пешего войска, которым командовал коннетабль Карл д, Альбре, полегло или было ранено еще на подступах к палисаду. Оставшиеся три четверти порядком устали, топча в плотном ряду грязь, в полном вооружении продвигаясь к противнику под дождем, поливавшем поле.

Пешим было хуже видно, как обстоит дело на флангах, хотя они то и дело тянули головы: им хотелось знать, какова будет поддержка своей конницы, когда они подойдут вплотную к палисаду. Им хотелось думать, что мощные рыцари сомнут неприятеля, ворвавшись за частокол, примут удар на себя, отвлекут лучников, заставят тех вооружиться топорами. И тут ударят они – замкнув англичан в кольцо.

Но Карлу д, Альбре и немногочисленным конным рыцарям, составлявшим его свиту, картина на флангах, пусть в общих чертах, открывалась куда лучше. Они даже подняли забрала, чтобы не пропустить ничего. Карл д, Альбре видел, что у палисада, где ударила конница, разворачивается самая грандиозная катастрофа, которую он даже не смел себе предположить. Перед его взором гибли те, кто еще недавно, на огненных конях, стоивших целые состояния, не находил себе места. Забыв о воинской дисциплине, не ведая ее, готовые записать своего главнокомандующего в предатели, они рвались в бой. И вот они его получили – на свою голову, железными грудами ложась перед палисадом…

– Наши фланги смяты, – громко прошептал ехавший рядом с коннетаблем рыцарь де Вернуа. – Монсеньер…

– Я вижу! – отозвался коннетабль. – Лучше бы я был там! – Теперь на него смотрели все рыцари свиты, кто услышал эту фразу. – Они гибнут быстро, – зло бросил коннетабль, – а нам надо плестись к этим чертовым кольям через все поле! Проклятые бароны, глупцы…

Стрелы, тысячами падающие с неба, мало волновали окружение полководца. Все думали о том, что без поддержки конницы дела их плохи. А на флангах тем временем благородные аристократы расплачивались за гордыню – и расплата эта была скорой, как предательский удар ножа в сердце.

– Если мне кого и жалко, так это кавалера де Буа-Бурдона, – бросил коннетабль рыцарю де Вернуа. – Он не хуже меня знал, чем все это кончится. – И значительно громче прибавил: – Мы идем на смерть, благородные сеньоры, так примем же ее достойно, как это должно сделать французским рыцарям!

Тучи стрел, недавно падающие одна за другой на медленно тающее войско коннетабля, вдруг прекратились. Точно у английских лучников закончились стрелы. Войско коннетабля и частокол англичан разделяло не более семидесяти шагов. Коннетабль понял: стрелы больше не будут градом падать с неба. Теперь их полет станет другим…

– Мы атакуем! – привстав на стременах, выкрикнул коннетабль. – Солдаты, бегом! Смерть англичанам! Да здравствует Франция!

Опустив забрало, он пустил коня легкой рысью, вылетая вперед. Все, что теперь он мог сделать, это подать пример своему войску. Тактика в сложившейся ситуации потеряла какой-либо смысл. От нее не осталось и следа. Впереди их ждала рубка. Английские стрелы, коридоры в частоколе и рубка.

Рыцари свиты коннетабля последовали его примеру – они тоже опускали забрала и вырывались вперед. Было бы признаком трусости закрыть лицо прежде, чем это сделает их командир, которого они уважали и которому верили. Особенно теперь, когда его правота становилась все более очевидной. Теперь уже ни для одного рыцаря не было тайной, что на тяжелую конницу, с таким пылом рванувшую к неприятелю на флангах, надежды было мало. Атака конницы захлебнулась так быстро, как захлебывается новорожденный щенок, которого бросают в корыто с водой. Теперь задачей первых баронов Франции, их вельмож и многочисленных рыцарей всех рангов было не сломить противника, не опрокинуть его, а, скорее, погибнуть с честью. Потому что из той мясорубки, которая шла сейчас по обе стороны разбухшего от дождя поля, гордым и самолюбивым французам исхода не было. А спасти жизнь бегством вряд ли бы решился хотя бы один рыцарь!

Тяжело дыша, пешие воины старались не отставать от своего командующего. «Смерть англичанам!» – кипели нападающие, выглядывая проходы в палисаде, чтобы были пошире. Уже некоторые арбалетчики пристраивали на плечо свое тяжелое оружие. Уже выставляли вперед длинные пики копейщики, которым нужно было подойти вплотную к частоколу и метко поразить в лицо и плечи спрятавшегося противника, уже закрывались щитами спешенные рыцари, держа в отведенной руке длинный меч, боевой топор с длинной рукоятью или палицу.

– Живее! Живее! – что есть мочи выкрикивали капитаны по всей линии, подбадривая своих солдат. – Смерть англичанам!

«Смерть англичанам!» – гудело войско.

…Все, что оставалось французам, это пройти еще пятьдесят, сорок, тридцать шагов…

– Ближе повозки! – ревели английские командиры авангарда, в обязанность которых вменялось снабжать лучников очень быстро тающими запасами стрел, которые с разницей в несколько секунд взмывали в дождливое небо. – Ближе повозки! Разгружайте живее, дьявол вас раздери! Живее!! Французы уже близко!

Хлысты били по спинам лошадей и мулов, запряженных в телеги, подгоняя животных как можно ближе к передовой. Повозки были укрыты отрезами грубого холста, пропитанного жиром и смолой, чтобы не промокнуть. Другие лучники уже срывали эти холстины, под которыми оказывались связки стрел – десятки тысяч, увязанных в ершистые снопы. Они тут же резали веревки, и пока одни держали под прицелом уже подступившее к самому частоколу французское войско, другие, ухватив стрел, сколько возьмет рука, втыкали их десятками перед лучниками. Тем оставалось, почти наугад, вырывать их из земли, прилаживать к тетиве и, целясь так, как целится орел, парящий в небесах, к бегущему по полю зайцу – сердцем, печенками, всеми потрохами, посылать одну стрелу за другой.

– Смотри, как бегут-то! – шептал обоим товарищам Вилли-Нос. – Уже и лица видать! Вон как оскалились-то! А эти-то, рыцари, впереди, страх! Ох уж я не пропущу вон того, что впереди! Он, видать, их командир! Ох не пропущу!

– Я тоже его приметил! – отвечал рыжебородый Джек. – А ты, Джон?

– Мой он, мой! – зло отвечал их рябой товарищ.

Уже было слышно, как хлюпают тысячи ног. Несколько стрел ударили в палисад. Один из лучников, стоявший недалеко от трех товарищей, охнув, схватился за лицо – стрела из арбалета, ударив ему в лоб, отбросила стрелка назад. Конный отряд, под мелким дождем, угрожая копьями и мечами, вырвался вперед и теперь стремительно приближался к палисаду.

Рыжебородый Джек уже натягивал тетиву:

– Не могу я больше ждать, не могу!!

– Джек, Джек, еще не время! – кричал рыжебородому товарищу конопатый Вилли-Нос. – Джон, скажи ему! Надо ждать! Не трать силы! Тридцать шагов! Надо ждать!

– Идите вы оба к дьяволу! – огрызнулся Джон. – Что б вас разорвало…

Через дождь, шаг за шагом, на них шла громада французского войска. Она надвигалась – конные рыцари, пешие; копья, торчавшие вперед, как жала, нацеленные арбалеты, вздыбленные топоры и мечи…

– Лучники! – скомандовал английский офицер. – Бей французов!!

– А я ему в самое сердце, в самое сердце! – шептал Вилли-Нос. – Только бы открылся!

Злость, гнев и ярость звериного накала одолели Карла д, Альбре, когда он увидел эти рыжебородые рыла, высунувшиеся из-за частокола. Тупые конопатые рыла. Их была тьма. Не счесть. Точно все английские крестьяне, эти лучники, были согнаны сюда, под Азенкур, их чертовым королем! Назло ему, Карлу д, Альбре, всему его войску, лучшим рыцарям, всей Франции…

Круглые луки, как морские волны, идущие к горизонту, выросли впереди, совсем рядом. Их было не счесть. И в каждом таилась смерть. Такая же хитроумная, жестокая и неумолимая, какая одолела рыцарей, нападавших на англичан с флангов. Карл д, Альбре понял это с такой поразительной ясностью, когда увидел лицо одного из лучников – круглое, рыжее, по-детски конопатое. Этот лучник смотрел на него так, точно он, знатный французский дворянин, испытанный воин, командир армии, был всего лишь диким кабаном, разъяренным, встретившимся этому стрелку на пути. Его бы, крестьянина, изрубить на куски, как теленка, но не тут-то было – их разделяли тридцать шагов, которые еще нужно было пролететь, преодолеть, оставить позади…

Пение стрел на этот раз было особенно дерзким, явным, пронзительно-острым, свирепым. Точно яростная волна прибоя, с шумом налетающая на берег, ударила в нападающих волна из тысяч английских стрел.

Карл д, Альбре почувствовал, как его качнуло назад – эта волна словно окатила его с головы до ног, оглушила, обожгла, сковала члены.

Его конь еще нес его вперед, но нес уже мертвый, загребая ногами: десятка полтора стрел, ударив в упор и пробив броню, изрешетили животное. Еще Карл д, Альбре увидел с десяток стрел, пробивших его щит, а вместе с ним и руку, и вонзившихся в его панцирь. Все тело нестерпимо жгло. Он только мельком увидел, как рыцарь де Вернуа и многие другие из его свиты, сплошь покрытые стрелами, вместе с лошадьми падали в грязь. Первая волна пущенных стрел в упор сразила всю его свиту – не оставила в живых ни одного бойца. Уже мертвые, сминая друг друга, они катились вперед. Все превратилось в кашу. Стрелы торчали из их забрал, откуда била кровь, из стальных панцирей, щитов, поножей. И отовсюду торчали гусиные перья. Они облепили его рыцарей и пеших воинов, падающих тут же, рядом, белыми облаками. Ему показалось, еще немного, и рыцари его загогочут и полетят вверх, прямо в полное дождя небо. Но летели они в грязь. Карл д, Альбре рванул руку со щитом в сторону, поломав сразу несколько стрел, застрявших в его броне и груди, но тут же новая волна, не менее дерзкая и свирепая, ударила вновь. И вновь огонь лизнул его по всей груди – теперь он и сам превратился в оперенное облако, в гуся, в птицу, готовую вот-вот вспорхнуть и полететь через дождь – вверх…

Коннетабль Карл д, Альбре, изрешеченный английскими стрелами, перелетел через убитого коня и всей массой угодил на острые колья английского палисада. Он был только одним из многих, кто в этот день, не успев нанести ни одного удара по противнику, замертво упал в топкую грязь на поле под замком Азенкур.

…Ряды конных французских рыцарей, прорвавшихся за палисад, редели. Но тем отчаяннее дрались французы. Из трех рыцарей, набросившихся на Карла Орлеанского, он выделил одного, грузного – в шлеме с остроконечным забралом, выдававшимся вперед, точно клюв птицы. Плащ англичанина был сорван, и Карл мог разглядеть чеканный герб на кирасе – это был герб Йорков, первых герцогов Англии. Англичанин был вооружен длинным мечом, которым он, даже не закрывая себя щитом, пытался поразить врага. Карл Орлеанский едва успевал обороняться: мечом – отражать удары Йорка, и щитом – удары двух наседавших на него рыцарей. Было понятно, они прикрывали своего сюзерена, пытались всячески обезопасить его. Йорк не сопротивлялся их опеке. И обижаться на него было трудно: шел не турнир, а бойня, за благородством и учтивостью тут никто не гнался – только за победой! Карл Орлеанский понимал, что так долго продолжать не сможет, один из них изловчится и ранит его – и тогда он разом окажется легкой добычей.

– Будь мы один на один, Йорк, я бы распотрошил тебя! – выкрикнул герцог. – Втоптал бы в грязь!

– Кто ты? – нанося удар за ударом, мечом по мечу, выкрикнул англичанин.

– Карл Орлеанский! Герцог и принц!

– Убейте его! – что было силы выкрикнул массивный Йорк. – Чем будет меньше претендентов на престол французов, тем лучше!

Двое английских рыцарей, крутившихся на конях, пытались как можно ближе подобраться к Карлу Орлеанскому. Они стремились прорвать его оборону и нанести решающий удар. Но слишком увлекшись охотой на принца, англичане не заметили, как один из французских рыцарей, сражавшихся плечом к плечу с Буа-Бурдоном, сразил единственного на эту минуту противника булавой и увидел, в каком положении герцог Орлеанский. Пришпорив коня, француз рванул на помощь к нему со всей прытью. Но этот маневр не укрылся от Йорка.

– Осторожно, Ричард, сзади! – вытянув руку с мечом вперед, громко предостерег своего рыцаря герцог Йорк.

Англичанин развернулся к противнику в ту самую минуту, когда тот оказался рядом с ним и со всего маха ударил булавой по его шлему. Островитянин, от забрала которого ничего не осталось, рухнул в грязь. В эту же самую минуту меч Карла Орлеанского лизнул руку герцога Йорка, в которой тот держал свой меч. Удар был не сильным, хоть он и рассек наручи, ранение – незначительным, ведь он едва дотянулся до противника, но этого было достаточно, чтобы Йорк замешкался. В эти мгновения он был уязвим – его щит открывал широкую грудь, плечи и голову. Решив забыть о третьем рыцаре, понадеявшись, что его спаситель возьмет англичанина на себя, Карл Орлеанский весь обратился к Йорку, которого он так неожиданно застал врасплох. И следующим ударом, уже четким и рассчитанным, тяжелым, ударил его по забралу. Йорка качнуло назад, он прикрылся щитом, но следующий удар Карла Орлеанского пришелся ему по пояснице. Йорк отвел руку со щитом назад, и тогда, рискуя быть убитым сзади, Карл Орлеанский весь потянулся к нему. Он вонзил меч в одно из самых незащищенных у любого рыцаря мест – туда, где под мышкой кончалась кираса и, оставляя узкое пространство, прикрытое лишь кольчугой, начинался широкий наплечник. Карл Орлеанский услышал, как широкое лезвие его меча, рассекая кольчугу и ломая ребра, с хрустом вошло в грудь герцога Йорка. Тот поплыл назад и опрокинулся на тела убитых солдат.

– Смерть англичанам! – вырвалось у Карла Орлеанского, потянувшего за узду. – Смерть англичанам!! – Его собственный крик показался ему самому криком обезумевшего от жажды крови и смерти человека. Закричи он так не на поле боя, а в другом месте, не поверил бы, что это его голос!

Конь молодого герцога встал на дыбы и тем самым спас хозяина. Третий англичанин, ранив его спасителя, уже мчался к нему, желая отомстить за герцога. Колющий удар его меча, открытый, стремительный, который должен был рассечь броню герцога, пришелся на брюхо его боевого коня. Смертельно раненное животное жалобно заржало, колыхнулось всем телом, повалилось на бок и грохнулось на трупы вместе с седоком. Англичанин хотел было тут же добить врага, нога которого оказалась придавленной бронированной конской тушей, рассечь ему голову, но рыцарь-спаситель из свиты де Буа-Бурдона, хоть и получив ранение в бок, ударом того же молота расшиб голову склонившегося над Карлом Орлеанским англичанина.

Вся эта катавасия, круговорот смерти, вынужденного вероломства, доблести, ловкости, ярости, происходила в течение полутора минут, не более. Француз ухватился за узду убитого под герцогом страдающего коня, тянувшего голову вверх, и немного оттащил животное в сторону. Этого хватило Карлу Орлеанскому, чтобы освободиться и приготовиться к битве. А его спаситель уже направлял коня к их командиру – Луи де Буа-Бурдону, вокруг которого рыцарей становилось все меньше.

– Гори в аду, Оксфорд! – услышал Карл Орлеанский выкрик кавалера де Буа-Бурдона, когда его меч, зажатый в богатырской руке, ударил противника в упор. Меч командира левого фланга, – еще полчаса назад многолюдного, устрашающего и мощного, от которого теперь мало что осталось, – пробил не только кирасу – он пронзил противника насквозь; окровавленный наконечник французского меча вышел из спины сраженного графа Оксфорда. И стоило Луи де Буа-Бурдону рывком, не без усилий, вытащить свой меч, как граф Оксфорд рухнул с коня.

Больше наблюдать за подвигами кавалера де Буа-Бурдона у Карла Орлеанского времени не было…

Все что он успел, это подняться, крепко встать на ноги и, выставив руку с мечом вперед, угрожать стальным жалом противнику. Его окружали четверо лучников и два ратника с копьями. Стоило французам ворваться за палисад, огромные луки стали неповоротливы и превратились в обузу. Нужно было отбивать удары. Лучники вооружились боевыми топорами с длинными рукоятями. Копейщики тоже хорошо знали свое дело в ближнем бою. Они, как правило, оставляли свои щиты, крепко сжимая обеими руками древка копий, длинные и широкие стальные наконечники которых были у основания снабжены острыми крючьями и всевозможными шипами на все случаи жизни. Так врага не проткнешь, зато зацепишь, стащишь с коня.

– Бросай меч, француз! – выкрикнул один из копейщиков. – Сдавайся!

Конец его копья был обагрен кровью. Французской кровью. За спиной, слева и справа, впереди – везде шел бой. Везде звенели клинки. Взрывались проклятиями голоса бьющихся не на жизнь, а на смерть людей. Резали слух крики раненых. Карл Орлеанский едва справлялся с яростью, которая обуревала его.

– Подходи ближе! – в ответ английскому ратнику выкрикнул молодой герцог. – Я выпущу тебе кишки! Подлая английская тварь!

Англичане не торопились – они все теснее окружали его.

– Это я одену тебя на копье, как кусок мяса! – подбадривал себя все тот же наступающий на него копейщик. – Тебя ждет ад, проклятый француз!

Как правило, сходившиеся в битве воины, несмотря на то, простой он воин, капитан или благородный принц, всегда подогревали себя проклятиями, направленными в сторону врага. Это был ритуал – часть воинской эпопеи, в которой кто-то должен был погибнуть.

– Сейчас ты сдохнешь! – выкрикнул второй копейщик, целясь пикой на герцога. – Говорю тебе это я, Джон из Корнуолла!

– Это мы посмотрим, отребье из Корнуолла! – мрачно откликнулся герцог. – Подлая дрянь…

Карлу Орлеанскому приходилось оглядываться – лучники с топорами подступали, и уже тянулись к нему зазубренные наконечники копий. Джон из Корнуолла сделал выпад, но ударом меча Карл отсек часть копья, ухватился за обрубленное древко, рванул копейщика на себя и пронзил его, одетого в легкий доспех, мечом. Корнуолец вобрал в себя воздух и уставился на противника. Копейщик, устроивший перепалку, попытался ударить герцога, но всадил оружие в своего же товарища, которым молодой герцог своевременно заслонил себя. Разом обернувшись, Карл Орлеанский увернулся от удара топора и вонзил меч в живот не слишком расторопному лучнику. А следующим ударом, перехватив меч обеими руками, отсек по локти обе руки и второму виллану, замахнувшемуся на него топором. Искалеченный англичанин, захлебнувшись болью, сжал обрубки; истошно крича, истекая кровью, он повалился на тела погибших, забился ногами в грязи… Когда же копейщик, выдернув свое оружие из тела убитого товарища, попытался вновь нанести прямой удар, молодой герцог ухватил наконечник копья, также рванул противника на себя и, достав врага, вонзил конец меча ему в горло.

Двое опешивших лучников отступили… Рыцаря легко сбить с коня английской стрелой, коль руки у лучника сильны и глаз точен, прошить, как иглой – кожу, его доспех. Но если оставить рыцарю его меч и выйти на него с тем же оружием, быть беде. Ведь меч для рыцаря – продолжение его руки, сердца, разума бойца, самой его воинственной породы. Меч для рыцаря – его жизнь, честь и слава…

Несколько мгновений было дано Карлу Орлеанскому, чтобы оглядеться. Чудом оставшийся в седле де Буа-Бурдон отбивался от пяти, а то и шести английских рыцарей. Конь под уже немолодым, но сильным и выносливым командиром фланга, вертелся юлой. Лучники не могли помочь своим рыцарям, лошади затоптали бы их. Карл Орлеанский видел только, как длинный меч де Буа-Бурдона, воистину – молния, разил своих врагов налево и направо. В ста шагах, через битву, пролетел мимо них конный отряд англичан, выследив крупную добычу. Карл Орлеанский успел разглядеть королевский штандарт Генриха Пятого и самого короля в пурпурно-алом плаще, окруженного своими рыцарями. Такие же схватки шли повсюду – по всем четырем сторонам света. Лязг оружия, истошные крики, вырывающаяся из разорванных жил человеческая кровь…

На помощь двум вилланам спешили трое лучников с топорами и рыцарь с большим конусообразным щитом. Двое из лучников издалека метнули свое оружие: первый топор вскользь задел шлем герцога, от другого Карл Орлеанский увернуться не сумел. Топор тяжело ударил в середину кирасы, и молодому герцогу, которого качнуло назад, резко обожгло грудь. Топор так и торчал из брони Карла Орлеанского, когда на него бросились двое осмелевших лучников. Они думали, что юный вепрь, на которого они так смело пошли, смертельно ранен, но не тут было! Карл Орлеанский вырвал из кирасы топор, перехватил его за рукоять. Лучник нанес удар сбоку, но два топора в руках врагов пересеклись, а меч тут же, точно вертел, прошил виллана насквозь. Карл отступил, желая уйти от удара второго лучника, но оступился и упал на несколько лежавших за его спиной трупов. Это помогло ему – он воткнул меч точно в мошонку нападавшему виллану. Его смелость и ловкость поразили противника; к нему торопился один только рыцарь, вооруженный мечом и щитом. А вилланы уже поднимали с земли луки и шарили глазами в поисках уцелевших стрел.

Оступившийся победитель поднялся вовремя. Его доспехи были прочны и легки одновременно. Молодой герцог был одним из самых богатых людей французского королевства. Лучшие кузнецы-оружейники Орлеана по заказу города ковали их для своего сюзерена. Помимо хорошей школы боя, которую ему давали лучшие фехтовальщики королевства, включая его отца, это было тоже немалым преимуществом! Меч Карла Орлеанского был длиннее, чем меч наступавшего англичанина. Ему было легко держать на дистанции своего врага. И пока он еще не избавился от топора. Отбив очередной удар меча, он изловчился и нанес ответный – топором – в шлем противнику. Рыцаря повело. Еще один удар топором сбил того с ног. Карл Орлеанский не видел никого и ничего. Придавив врага ногой к земле, он за несколько секунд превратил забрало англичанина в железное месиво, откуда наплывала кровь. И только тогда осознал всю опасность положения – лучники успели вооружиться. Отбросив топор, молодой герцог отсек руку упавшего навзничь противника, выбросил обрубок и схватил щит. Все это он проделал как раз в то самое время, когда две английских стрелы дрожали в натянутой тетиве. Третий лучник, вооруженный топором, ждал минуты, чтобы добить противника. Обе стрелы ударили в щит, пробили его, наконечник одной из них уперся Карлу Орлеанскому в распоротую топором кирасу… На этот раз его руке не повезло. Вторая стрела прошила ее насквозь, пробив и наручи, и кольчугу под ними. Молодой герцог не сразу почувствовал эту боль. Главное, кость его руки была цела, потому что он отразил удар топора тем же щитом, и привычным колющим ударом поразил напавшего на него виллана. Перешагнул через него и двинулся на двух лучников. Первый сразу же отбросил лук и рванул назад, второй отыскал на земле стрелу и теперь натягивал тетиву.

Карл Орлеанский шел на него, опустив щит. Его грудь была открыта для выстрела. Но стрела подвела лучника – она оказалась сломанной. Виллан растерялся. Какие-то мгновения он выбирал, что ему делать, найти другую стрелу, убежать или схватить с земли оружие, топор или копье, и попытаться сразиться с рыцарем. Это и погубило его. Карл Орлеанский был уже рядом. Как хворостинка, английский лук разлетелся надвое от удара меча. А следующий удар, тяжелый, наотмашь, пришелся на шею отступающему англичанину – с тяжелым хрустом голова его отделилась от тела, перевернулась, обрызгав молодого герцога кровью, шлепнулась в грязь. Фонтан крови ударил из шеи, заливая топкую грязь под ногами герцога и лежавшие рядом трупы. Первый лучник, что дал деру, оглядываясь, улепетывал все дальше в сторону своего лагеря. Ведь у француза, как он убедился, была дьявольская сила!

Вокруг все звенело, ревело на все голоса, кипело…

Карл Орлеанский поднял голову к небу. Оно был хмурым. Нескончаемый мелкий дождь смывал кровь тысяч убитых в черную жижу раскисшего поля.

Он услышал свист стрелы и почувствовал толчок. Три намокших гусиных пера дрожали перед самым его носом. Чуть ниже правого плеча, пробив броню, торчала стрела. Еще один свист и еще один толчок. И вновь три гусиных пера. На этот раз стрела торчала из его бедра. Неожиданно подкатила боль.

Он сделал шаг и едва не лишился от боли чувств.

Карл Орлеанский не сразу увидел целившегося в него лучника. Тот стоял за трупами двух лошадей, готовясь как можно точнее выпустить стрелу. Звуки плыли в ушах молодого герцога, то становились громче, то затихали. Голоса, окружавшие его со всех сторон, полные бешенства, агонии, страха, отчаяния, безумия, пробивались к его слуху и куда-то уплывали вновь. Карл Орлеанский тупо двинулся на врага. Выпущенная стрела, едва коснувшись его плеча, ушла в сторону. Переступая через трупы, хромая, Карл шагал на противника, так старавшегося прикончить его.

Он опомнился от лошадиного ржания за спиной. Оглянулся. Несколько всадников, французов, теснили англичан, хотя тех было больше. Французские рыцари уже не верили, что их армия победит, что сами они живыми и здоровыми возвратятся в лагерь. Круша мечами и боевыми молотами черепа противников, они знали, что сегодня, уже скоро, погибнут на этом поле. И эта уверенность давала им непобедимую силу. Увидев эту картину, молодой герцог нашел в себе силы улыбнуться. Он был одним из этих героев. Ему тоже оставалось жить считанные минуты. Он взглянул на кончик стрелы, целившейся в него, и вдруг увидел, что она ползет вверх и в сторону. Лучник нашел себе более достойную мишень – одного из конных рыцарей-французов, что сейчас старались забрать с собой как можно больше англичан.

– Сюда, – наполняясь гневом, хрипло прошептал он в сторону лучника, – сюда!..

Но тот не слышал его: виллан старался не промахнуться – сразить одного из отчаянно бившихся французов, не попасть в своего. Карла Орлеанского покачивало. Да как смеет этот крестьянин пренебрегать им – принцем королевской крови? Как смеет он мешать битве рыцарей? Их героизму? Их презрению к смерти?..

Карл Орлеанский хотел было переложить меч в левую руку, но та не слушалась его; тогда он зло воткнул меч перед собой – лезвие вошло в тело убитого англичанина, и оперся о рукоять. Ему нужно было передохнуть. Он делал все медленно, тяжело, точно в полусне. А за его спиной сцепившиеся англичане и французы, закованные в доспехи, всей громадой двигались в его сторону. Что было силы мучая лошадей, заставляя увертываться от оружия противника, они двумя противоборствующими волнами накатывали друг на друга, отступали, теряя товарищей, и вновь, тут же затаптывая убитых и раненых, бросались в атаку. Молодой герцог взглянул на лучника – в этот самый момент англичанин и сам уставился на него. Но лучника и разрезавшие пространство за ним конные отряды, бьющихся пеших уже проглатывала бездна. В глазах герцога темнело. Он крепче ухватился за меч, но все же нашел в себе силы выдернуть его из мертвой плоти. Что было дальше, он так и не узнал. Над ним истошно заржала лошадь, а затем что-то тяжелое и громоздкое накрыло его, уже теряющего сознание, с головой…

Генрих Пятый скакал вдоль рядов дерущихся англичан и французов. Англичане брали верх, но их расторопность снижала алчность. В общей свалке опрокинув очередного рыцаря в богатом доспехе крюком или скрутив раненого рыцаря, подбитого стрелой, зажатого собственной лошадью, тоже раненной или убитой, они волокли его за палисад. Такой рыцарь уже превращался в товар. Иногда тащили и тяжело раненных, истекавших кровью, обезображенных, уже не жильцов, вместо того чтобы добить их тут же и дальше броситься в бой. Некоторые, самые жадные, сами становились жертвами – их сминали и закалывали разрозненные и малочисленные отряды французов, редевшие с каждой минутой, но ожесточенно отбивавшиеся от наседавших англичан.

Тысячи людей копошились на поле – вдоль английского палисада, местами разломанного, где-то уцелевшего, в грудах оружия и море стрел, в грязи и крови, под мелким дождем, идущим на убыль. Взлетали топоры и мечи, луки были втоптаны в разбухшую от дождя землю. А по полю, в их сторону, уже двигалась вторая волна французского войска. Но лучники не видели ее, они были заняты своим товаром, доставшимся им так легко в этот осенний день!

Бросив свиту, Генрих пришпорил коня и помчался вдоль рядов ополоумевших от легкой добычи лучников, копейщиков и спешенных рыцарей, не видевших приближавшейся опасности. Точно пламя, бился за его спиной пурпурно-алый плащ.

– Французы наступают! – ревел английский король. – Не щадите рыцарей! Не думайте о выкупах! Дробите им черепа! Убивайте под ними лошадей и не давайте подняться! Режьте их как свиней! Всех до единого! Французы уже близко! Беритесь за луки, черт вас раздери!

Король промчался мимо рыжебородого Джека, едва не сбив того с ног. Но лучник услышал обрывки последних фраз и теперь, оставив своего пленника лежать в грязи, тянул голову вверх, пытаясь разглядеть за спинами своих же ратников, за мечущимися лошадьми французов, за мельканием алебард, мечей и копий движение на поле. А темная полоса пеших французов и впрямь приближалась. Солдаты противника, взбивая грязь, уже перешли на бег. Они торопились что было силы: на глазах второй линии войска вырезали первую, а также лучших рыцарей Франции, раненых, сбитых с лошадей, покалеченных во время неудачного наступления.

Рыжебородый Джек взглянул на своего пленника.

– Жаль с таким добром расставаться! – бормотал он, вытаскивая широкий нож из-за пояса. – Ох, как жалко! Богатый мне попался пленник, ох, богатый!

– Я герцог Барский! – хрипло проговорил тот. – Я родственник французского короля! Скажи об этом своему командиру, англичанин! Моя семья заплатит тебе столько, сколько ты захочешь!..

Глаза рыцаря были широко открыты. Тяжело раненный, он едва мог пошевелиться. Три стрелы пробили ему оба плеча. Еще одна вошла в локоть и вышла снаружи. Колено рыжебородого Джека прижимало рыцаря к земле, вдавливало в грязь.

– Англичанин, ты станешь богатым! Я не хочу погибнуть так…

Рыжебородый Джек уже держал широкий нож над поверженным французским рыцарем. Английские лучники, простые крестьяне, боялись ослушаться своего короля. Генрих мог и вельможу не пожалеть, а виллана – и тем паче. Не успел он оттащить его к палаткам, сам виноват. Даже злость разобрала английского лучника, что все сложилось так. А вот оттащил бы к палаткам, и резать бы не пришлось!

– Хотите, милорд, не хотите, а наше дело – слушать короля! – глядя в глаза раненому рыцарю, зло усмехнулся он. – Небось, душу Богу отдавать не хочется, а француз?

– Я прошу тебя, – умолял его молодой воин. – Я не сбегу, слово рыцаря. Я останусь тут, на этом поле. Я дождусь тебя…

– Верно, никуда не сбежишь, – занося нож, еще более зло огрызнулся рыжебородый Джек, – тут и останешься. Только вот я не вернусь!

– Прошу, англичанин! – выкрикнул француз, но это были его последние слова.

Рыжебородый Джек, на выдохе, ударил широким лезвием точно в шею воина – под самый подбородок, где не было брони; кровь из артерии брызнула вверх, окатив лицо лучника; рыцарь захрипел, забился в конвульсиях, насколько ему позволяли доспехи и полученные в бою раны. Но рыжебородый Джек только утерся широкой конопатой ладонью и рассмеялся.

– Как свинью! Как свинью подрезал. – Он оглянулся на палисад. – Где ж мне теперь лук мой искать? Вот незадача…

Умерщвляя и бросая добычу, какой бы дорогой она ни была, лучники и ратники отступали за палисад, за те участки, где он еще сохранился. Вторая волна французской пехоты была уже в пятидесяти шагах. Лучники подбирали оружие, свое ли, чужое – неважно, пробовали тетиву, лихорадочно собирали стрелы.

А французы уже шагали по трупам своих соотечественников, которых свалил первый град английских стрел; пересекали это страшное кладбище, еще местами живое, где убитые и раненые лошади, поверженные рыцари и простые ратники представляли собой горы окровавленного мяса, иссеченного и порубленного металла.

Вперед вышли французские арбалетчики, их стрелы положили около сотни не самых расторопных англичан, но вскоре лучники выглянули из-за палисада и ударили в первые ряды французов. Под их стрелами вторая линия потеряла половину своих людей, но оставшаяся половина ожесточенно бросилась через разрушенный палисад и, истребляя англичан, стала теснить их к лагерю.

Вот тогда все и увидели над английским станом пламя и черный дым. Это горели наспех построенные и теперь политые смолой бараки англичан. Но не предательская рука пошла на это злодеяние – десятью минутами раньше сам король Англии приказал своим офицерам поджечь все строения в тылу. Многие из них не поверили своим ушам. Бараки были набиты пленными французскими рыцарями. Ранеными и здоровыми, но оглушенными, придавленными лошадьми, на время ставшими беспомощными, а потому изловленными, теперь же – скрученными по рукам и ногам.

– Вы не поняли приказа? – рявкнул король. – Исполнять!

Офицеры немедленно передали приказ сержантам. Солдаты арьергарда засуетились. Двери бараков были подперты бревнами.

Король Генрих Пятый смотрел, как его солдаты поливают смолой нехитрые постройки, сбитые не так давно из срубленных в окрестностях Азенкура деревьев, как разгорается пламя. И как английские рыцари из арьергарда, прикрывавшие со своими отрядами лагерь, смотрят на этот костер. Он видел некоторых своих рыцарей, снявших шлемы, оставивших на головах только стальные сетки, и злился еще больше. Фронт приблизился. Оставлять за спиной лучших французских бойцов, попавших в плен по глупости своей и своих командиров, он не решился. Зачем было рисковать победой? Французы, в случае их проникновения в лагерь, могли освободить товарищей.

Судьба пленных была решена в считанные минуты.

Граф Солсбери и другие рыцари, с окровавленными мечами, тупо смотрели, как полыхают деревянные постройки, еще недавно укрывавшие их от многодневного дождя, слушали, как крики и вопли погибающих разносятся по всей округе, заглушая продолжавшуюся резню.

– Господи, – прошептал граф. – Господи всемогущий…

Рядом с ним, храпя, встала на дыбы закованная в броню лошадь, опустилась, разбив копытами грязь вокруг себя. Весь залитый кровью врагов, рыцарь поднял забрало. Это был герцог Кларенс. Сейчас он походил на бога войны, на беспощадного Марса, наполненного огнем битвы, утолявшего главную и единственную свою жажду – неистребимую жажду! – кровавой расправы.

– Что, граф, – кивнул он в сторону пылающих бараков, – такая тактика оправдывает себя на поле боя?

Солсбери не ответил ему. Кларенс зло усмехнулся, опустил забрало и, пришпорив коня, помчался туда, где французы еще оказывали мало-мальски достойное сопротивление.

Гибнущие пленные, связанные, задыхаясь от гари, сгорая заживо в бараках, в плену раскаленного металла собственных доспехов, звали на помощь. Но оставшимся от второй линии французам, так и не сумевшим пробиться к своим, под напором собравшихся англичан пришлось отступить. Отбиваясь, они минули частокол и уже вновь были в поле, когда Генрих Пятый, нарушив свое же правило, отдал приказ беспощадно преследовать врага. Английская конница, хоть и поредевшая, но теперь едва ли уступавшая французской (истребленной на три четверти) по численности, бросилась за пешими – арбалетчиками, копейщиками и спешенными рыцарями – чье отступление теперь походило скорее на бегство.

– Пленных не брать! – вновь ревел английский король своим рыцарям и солдатам. – Шкуру живьем спущу с каждого, кто будет охотиться за дворянами! Никому не будет пощады!

Англичане, особенно простолюдины, из которых по большей степени и состояло войско Генриха Пятого, верили: король, заживо спаливший своих пленников, тем более – аристократов, с ними церемониться не будет. Живьем шкуру спустит – точно. А как ни крути, жизнь будет поважнее выкупа.

И потому пленных они не брали. Третья линия французского войска так и не решилась вступить в бой. Гибель коннетабля, большинства полководцев и половины армии за какие-то полтора часа боя парализовала воинов убитого Карла д, Альбре. На виду у третьей линии французов, теперь ожидавшей исхода позорной битвы, англичане перебили почти всю вторую линию французского войска. Конным английским рыцарям, преследовавшим врага по пятам, помогали лучники и копейщики – они беспощадно, топорами и пиками, добивали тех, кто был на земле. Клочья мяса, точно на скотобойне, разлетались на любом крохотном пятачке поливаемого дождем поля. Кровь текла по мечам и топорам идущих вслед за французами англичан.

Третья линия, уцелевшая, отстоявшаяся в арьергарде, так и не двинулась с места.

Судьба битвы на земле Фландрии, под замком Азенкур, была решена за четыре часа стояния под дождем и за два часа битвы. Ее исход теперь был ясен и англичанам, и французам. Хозяевам своей земли оставалось, как псу, избитому до полусмерти, поджав хвост, убираться восвояси.

Захватчикам – праздновать победу.

На середине поля английские рыцари повернули своих коней. Переступая через тысячи тел убитых французов, остывая от кровавой расправы, шли назад и простые ратники.

Англичане понимали: не скоро теперь оправятся французы после такого поражения, не скоро соберут войско. Да и соберут ли вовсе…

…Там, где наступал левый фланг французских конных рыцарей, где громоздились друг на друга тела лошадей и людей, покрытые сталью и глубоко застрявшими в ней стрелами, оглядывающий окрестности лучник, невысокий ростом, остановился:

– Эх ты! Посмотрите-ка…

Под его ногой пошевелилась рука в стальной перчатке: рыцарь все еще держал меч – богатый, крестовина которого так и сверкала золотыми узорами. Это был француз, как пить дать, француз! Лучник вытащил из его руки грозное оружие, закутал его в первый попавшийся на глаза плащ, который он тут же стянул с убитого, лежавшего рядом лучника. Может быть, убитого этим самым рыцарем. Затем, поразмыслив, ухватил рыцаря за руку и потянул на себя. Да только тщетно. Он был крепко завален телами убитых.

Тогда англичанин снял с руки рыцаря чешуйчатую перчатку, и не ошибся – дорогущий перстень сидел на среднем пальце рыцаря. Целого села, где жил лучник, стоил такой перстень!

– Вот это да! – воскликнул вояка-простолюдин.

Он хотел было отрубить руку рыцарю, чтобы похвастаться перед своими товарищами, но передумал. Лучник стащил перстень, присмотрелся. Это была золотая печатка. И на этой печатке, помимо прочего, красовались три лилии.

– Ого! – вырвалось у лучника.

Он был не дурак и знал, что три лилии – это герб французских королей, с которыми уже целый век они воевали за большую землю. «Неужто король?» – подумал лучник, но потом отрицательно покачал головой:

– Нет, вряд ли.

Король их, говорили, был безумен и не выходил из своего дворца, так и сидел годы напролет в своей столице.

А может, сын короля?..

Лучник огляделся: в поле было немало его товарищей, собиравших стрелы, оружие, искавших раненых друзей-товарищей, и не менее того – желавших отыскать пленника, а нет – добить проклятого француза. Разбросав несколько тел, лучник все-таки напрягся и вытащил из-под конских ног наружу рыцаря, оказавшегося в отменном доспехе. Его кираса была изрублена, наплечники тоже. Как видно, он дрался до последнего, пока не свалился без чувств. Лучник хотел было открыть забрало, но не удалось – насмерть заело замки. Тогда англичанин стащил с головы рыцаря его дорогой и причудливый шлем, украшенный гравировкой с позолотой. Ох, и родовитым был этот молодой воин, мог поклясться он всеми святыми! И преисподней тоже.

Кажется, рыцарь еще дышал…

Лучник вновь огляделся: битва была закончена. Вряд ли бы кто теперь стал его наказывать за то, что он приволочет в свой стан аристократа в таком богатом доспехе. Только бы не издох по дороге.

В эту минуту рыцарь открыл глаза. Лучник подмигнул ему.

– Ты кто? – спросил англичанин.

Рыцарь что-то прошептал, но лучник только поморщился.

– Кто, кто? – переспросил он. – А ну, говори яснее. – Он занес над рыцарем свой топор. – Если не скажешь толково, сейчас тебя и прикончу. Порублю на кусочки башку твою французскую! – Смягчившись, лучник все же склонился над рыцарем, желая помочь ему. – Ну?

– Герцог Орлеанский, – прошептал тот.

– Герцог? – нахмурился лучник, первое слово он расслышал, второе – нет. – Какой герцог?..

– Орлеанский, – уже громче проговорил рыцарь, понимая, что от этого зависит его жизнь. – Внук короля Франции Карла Пятого, племянник короля Франции Карла Шестого…

Лицо лучника расцвело, он рассмеялся, подставляя все свое рыжее море конопушек моросящему дождю.

– Знал я, сегодня мне повезет! Дорого, верно, милорд, стоит ваша шкура?

– Дорого, – ответил тот.

Лучник хотел было вновь обрадоваться, но вдруг нахмурился:

– А жить-то, милорд, будете? Не протянете ноги раньше времени? А не то притащу я вас в лагерь, а вы дух испустите?

– Жить я буду, – откликнулся рыцарь. – Буду…

– И то дело. Сейчас найду коня и подведу его. – Он уже озирался, выискивая глазами свободную лошадь, которую пока еще никто не перехватил. – Никуда не отползайте, милорд, – весело воскликнул он. – Не сердите меня! Я вспыльчивый малый! – Его лицо вдруг стало нарочито суровым. – Запомните, теперь вы принадлежите Вильяму из Уэльса по прозвищу Вилли-Нос!

Карл Орлеанский смотрел на вечернее небо. Где-то рядом слышалась английская речь. Перебранка. Смех. Шелестел дождь, но совсем непривычно – не как в лесу или поле. Тут и там капли барабанили по металлу. Кричала смертельно раненная лошадь, которую еще не успели добить. Звуки подкрадывались к нему, становились полнее. Вздохи и мольба о помощи раненых точно перекликались повсюду друг с другом. Все поле, укрытое дождем, гулко стонало, словно горевало о своей судьбе… Герцог подумал о сотнях французских рыцарей, так бесславно в этот день выстеливших своими телами поле. Он подумал о боевом товарище герцоге Жане Алансонском – что сталось с ним? Карл Орлеанский не знал, что принц крови д, Алансон, еще в начале битвы окруженный англичанами, поняв, что сопротивление бесполезно, сорвал с головы шлем и выкрикнул: «Я – Жан Алансонский! Сдаюсь!» Но это его не спасло. С десяток копий и мечей уже были нацелены на него. И хотя стоил он дорого, англичане в кровавом пылу закололи его. Он подумал об Артюре де Ришмоне, что бился на правом фланге. Что с ним – убит, как и многие другие? Артюр де Ришмон и впрямь лежал на той стороне поля, он был завален горой трупов – французов и англичан. Конечно, герцог Орлеанский не мог знать, что де Ришмона найдут так же, как и его. Откопают. Кираса истекающего кровью графа окажется изрублена, и английский топор будет торчать из его шлема – из рассеченного забрала. А в десяти шагах от де Ришмона будет лежать командир правого фланга – маршал Буссико, весь истыканный английскими стрелами, но тоже выживший, раненый.

Глотая дождь, слизывая кровь с губ, Карл Орлеанский всего этого знать не мог. Как и того, что, отбившись от англичан, его командир де Буа-Бурдон дал клич к отступлению тому небольшому количеству рыцарей, что еще оставались с ним и которым улыбнулась надежда на спасение…

– А вот и я, милорд, – расплылось над ним рыжее и довольное лицо лучника с приплюснутым носом. – Вокруг столько мертвечины, что к вам и не подберешься! Небось, хорошо поработали сегодня мечом, а? Вон сколько наших вокруг вас полегло. А то что герцог, племянник короля, это хорошо. У меня в Уэльсе, в родной деревне, невеста, Мэри, вот она рада будет, когда узнает, какой куш мне достался! Мне бы теперь вас на лошадь как-то взгромоздить. Вон, на вас железа-то сколько. Так ведь и оно дорогое. За такой доспех я смогу себе новый дом построить. С большим участком. И овец штук пятьдесят прикупить, да еще отложить на черный день. Сейчас я вас обвяжу, да затащу на лошадь, перекину через седло. Только вы смотрите, помогайте мне. И смотрите, Богу душу не отдайте, милорд, вы теперь мне дороги, ой как дороги!

…В этот день, 25 октября 1415 года, на поле под Азенкуром французы потеряли убитыми более половины своей армии – свыше семи тысяч человек, а именно: девяносто графов; полторы тысячи рыцарей; три с половиной тысячи конных дворян; несколько тысяч пехотинцев. Были убиты двенадцать представителей высшей знати, среди которых – коннетабль Карл д, Альбре; кузен короля, принц крови герцог Жан Первый Алансонский; родные братья Жана Бургундского Бесстрашного – герцоги Антуан Брабантский и Филипп Неверский; герцог Барский и другие вельможи.

Более тысячи человек попало в плен, среди них – герцог Карл Орлеанский; герцог Туренский; герцог Бурбонский, граф де Клермон; маршал де Буссико; Артюр де Ришмон, второй сын герцога Бретани.

Потери англичан благодаря блестящей военной тактике и выдержке оказались несравнимо меньшими – шестьсот или семьсот человек, среди них командир правого фланга герцог Йорк и граф Оксфорд…

– Мой дружок, рябой Джон, погиб в этой битве – ему снесло мечом полголовы, а вот я не только жив, но еще и при товаре, – рассуждал Вилли-Нос. Лучник хотел поделиться этим чувством с кем-нибудь и обернулся к пленному рыцарю. – Так только на войне бывает, верно, милорд?

Карл Орлеанский, которого вез на пойманной лошади в английский лагерь лучник из Уэльса Вилли-Нос, счастливый своей добычей, молился только об одном – не истечь кровью, выжить. Его выкупят, его обязательно выкупят! Он – наследник огромных земель на территории Франции. Его родной город Орлеан не уступит Парижу!

Ход мысли Карла Орлеанского был прост и понятен: нынешние английские короли – родственники французских королей. Его бывшая жена – королева Англии. В жилах его дочери, Жанны, течет кровь не только Капетингов-Валуа, но и Плантагенетов – ушедшей ветви английских королей, место которых нынче заняли их младшие братья – Ланкастеры. Они договорятся. Таковы правила!

Только бы не истечь кровью…

Ветер выносил из осенней рощи листья – желто-багряными волнами, выносил сюда, на опушку, где сидели двое: мужчина лет сорока, коренастый, в стеганом пурпуэне, теплых штанах и кожаных сапогах со шпорами, подпоясанный широким ремнем, и темноволосая девочка лет восьми. Они расположились под деревом, на просторном теплом плаще. Недалеко была привязана лошадь – она грустно разглядывала желтеющую траву под своими копытами, лениво поводила головой. Лицо мужчины было суровым, каким бывает лицо воина, а девочка казалась беззаботной. За таким отцом другой и не будешь! Рядом лежал лук, колчан со стрелами и ножны с заправленным в них мечом. У правого бедра мужчины, в кожаных ножнах, дремал широкий охотничий нож.

За рощей был виден краешек реки – Мааса. Столько земель охватывал он! Маас брал начало в Шампани, на границе с графством Бургундским, и устремлялся точно на север, проходил по землям Священной Римской империи и впадал далеко отсюда в Северное море. Для жителей здешних мест эта река была пограничной – она разделяла селенья Домреми и Грё с Лотарингией, всегда державшейся особняком к французскому королевству.

Осенний ветер легкими порывами сдувал листья, и они рассыпались по опушке. Один, зубчатый, застрял между шпорой и каблуком воина, два других угодили на платье девочки. Она взяла самой большой за твердый стебелек, покрутила, точно флюгер, в пальцах, с любопытством взглянула на отца.

– А правда, что в этой рощи живут феи?

Мужчина прищурил один глаз, усмехнулся:

– Правда.

– А какие они – добрые или злые?

– Добрые.

– А правда, что они могут украсть душу человека?

Отец внимательно посмотрел на дочь.

– Кто тебе это сказал?

– Жакмен.

– Глупости. Феи не крадут душ. Им вообще мало до нас дела. У них своя жизнь. Правда, говорят… – он осекся.

– Что говорят?

Мужчина серьезно покачал головой:

– Нет, ты еще мала, чтобы слушать такие истории.

– И вовсе я не мала! – девочка даже ручкой ударила по земле. Стала разгневанной, серьезной не по годам. – Я уже большая! – Ее темные бровки потянулись вверх. – Ну, отец!

– Большая, – усмехнулся он. – Ну, хорошо. Говорят, хозяин этой рощи, рыцарь Бурлемон, встретил тут одну фею, у дерева, что растет неподалеку от нашей опушки, там еще течет чистый ручей…

– Где мы не раз набирали воду, верно?

Мужчина кивнул:

– Он самый. Так вот, поговаривают, что эта фея украла у него сердце, – он утвердительно покачал головой. – И с тех пор рыцарь Бурлемон стал не такой, каким был раньше. Странный он стал. Каждый день ходил в эту рощу и ждал свою фею, но она не вернулась к нему. Так и оставила его жить в огорчении и печали. А невесту себе рыцарь с тех пор так и не нашел. Все фею ждал…

Девочка вздохнула:

– Грустно.

В ответ мужчина только пожал плечами:

– Что верно, то верно, Жанна, – печальная история.

Редко, когда из Жака д’Арка можно было вытащить хоть пару лишних слов. Но для Жанны он мог сделать исключение. В жизни Жак д’Арк был суров и немногословен, и таким его знали земляки. На его плечах лежало много забот, и отдыхать, как сегодня, он позволял себе редко.

В каждом небольшом селении Франции есть такой человек – он и староста, и командир местного ополчения, и начальник полиции, и генеральный откупщик. У него всегда много дел, ведь он – опора своим односельчанам. Нужно позаботиться, чтобы исправно платились налоги и отдавались сеньорам де Бурлемонам, у которых арендовалась эта земля. Нужно проследить, чтобы небольшая крепость на острове всегда была в боевой готовности и чтобы хранилось в исправности оружие – пики, мечи и луки, на случай бандитского вторжения. Ведь лотарингские банды, на которые сам герцог Карл Лотарингский не всегда мог найти управу, редко, но рыскали по округе. А солдаты гарнизона Вокулера не всегда могли подоспеть вовремя. Значит, приходилось обходиться своими силами. Жак д’Арк заседал в суде. Наконец, нужно было вести и свое хозяйство – в деревне Грё, что стояла рядом с Домреми, у них была усадьба… Его уважали. Что до Жанны, то она боготворила отца. Кряжистый, сильный, стрелявший из лука не хуже валлийца, с большими руками и обветренным лицом, Жак подхватывал ее как пушинку. Но и обращался с ней, как с пушинкой. Заботился, чтобы не унесло случайным ветром, не навредил кто. Он часто занимался своим оружием – точил мечи, ножи и топоры, чистил доспехи. И приучал к тому своих растущих сыновей. Жанна часто присутствовала при этом – ей нравилось наблюдать за преображением стали, ее блеском. Отец не раз говорил своим детям: «Были у нашей семьи и лучшие времена! Наши предки ходили с великими королями в Святую землю! Сарацины трепетали перед ними. – Старший Жакмен слушал отца внимательно, два младших, Жан и Пьер, всегда внимали отцу широко открыв рот. – Станете большими, – заканчивал свою речь отец, – вернете нам былую славу…»

– Смотри, – девочка указала рукой на небо.

– Что там? – рассеянно спросил у нее отец.

– Смотри же, смотри, какое небо темное, – она указывала пальчиком на горизонт.

Там, за холмами и желтыми грядами плотных лесов, виднелась свинцовая полоса. Это была непогода. И двигалась она в их сторону.

Двигалась с севера…

– Что ж ты хотела, Жанна, нынче уже двадцать пятое октября! И так хорошая погода застоялась, хоть и грех жаловаться. Пойдут скоро дожди, ох, пойдут!

– Не хочу, чтобы дожди шли! – воспротивилась прогнозам отца девочка. Она глаз не сводила с далекого горизонта и темно-свинцовой полосы. – Плохое небо…

Из-за леса повернули три всадника. Увидев расположившихся у опушки мужчину и ребенка, пришпорили коней и быстро понеслись к ним. Едва увидев их, Жак д’Арк потянулся к луку, вытащил наполовину из ножен меч. Он был готов подняться в любую секунду. Но лицо одного из всадников, которые уже были совсем близко, заставило его расслабиться. Он неторопливо привстал, одернул пурпуэн, поправил широкий ремень.

Жак д’Арк хорошо знал молодого солдата Жана Онкура из крепости Вокулер, кто были двое других – он мог только догадываться. Трое всадников спешились. Первый незнакомец, лет тридцати, при золотых шпорах, а значит – рыцарь, был одет в роскошное изумрудное сюрко, на нем был плащ, подбитый легким мехом, черный берет. Рыцарь был при мече и боевом кинжале. Второй всадник, совсем молодой, был одет более скромно, но тоже держался с гордостью.

– Позвольте вам представить, сир де Бодрикур, старосту Домреми Жака д’Арка, – сказал Жан Онкур.

Рыцарь протянул руку, Жак д’Арк почтительно пожал ее.

– Меня зовут Робер де Бодрикур, – улыбнулся рыцарь. – Я новый капитан Вокулера. А это мой оруженосец, – он обернулся на воина лет двадцати трех, – Бертран де Пуланжи.

Молодой человек кивнул старосте Домреми.

– Мой дядя Гильом де Пуатье, – продолжал сир де Бодрикур, – которого я неделю назад сменил на этом посту, упоминал ваше имя…

Жак д’Арк еще раз поклонился. Он не ошибся – к ним пожаловал новый капитан города-крепости Вокулер, к которому были приписаны деревни Домреми и Грё. Этого назначения здесь ждали. Новый капитан, по всей видимости, решил осмотреть свои владения. Что ж, хорошее начало.

– И упоминал в положительном смысле, – добавил капитан.

– Я благодарен сиру де Пуатье, – почтительно откликнулся Жак д’Арк. – Вы, сир де Бодрикур, наверное, решили осмотреть нашу крепость на острове?

– Вы догадливы, д’Арк. Именно крепость на острове. Неизвестно, чего ждать от англичан после захвата Гарфлера. Мы должны быть во всеоружии. А я люблю во всем порядок. Особенно – в военном деле.

– С удовольствием покажу вам ее.

Только теперь взгляд Робера де Бодрикура остановился на ребенке – маленькой девочке, внимательно слушавшей разговор мужчин. Брови капитана нахмурились, он взглянул на Жака д’Арка и вновь перевел внимание на темноволосого ребенка.

– Не та ли это девочка, о которой мне говорил мой дядя? – нахмурившись, спросил Робер де Бодрикур. Он перехватил взгляд д’Арка. – Неужели и впрямь…

– Это она, сир де Бодрикур.

– Вот как?! – капитан приблизился к девочке, потянулся к ней, но она отпрянула.