Я, оперуполномоченный Ветер Андрей
Кучеренков привстал и перегнулся через спинку кресла. Глаза его уловили какое-то движение за задним стеклом, почти непроглядным из-за струящейся воды. Он застыл на несколько мгновений, звериным чутьём уловив надвигавшуюся опасность.
– Чтоб вы…
Ещё не успев толком понять, что так обеспокоило его, Кучеренков повернул ключ в замке зажигания и завёл машину.
«А может, это лишь нервы?» – спросил он и заставил себя выглянуть из окна.
То, что он увидел, поставило точку всем его всколыхнувшимся сомнениям. Вдоль улицы по направлению к сберкассе бежало несколько человек. В мокром тумане различались очертания переваливающегося «уазика».
«Менты! Обложили, суки! Подловили!»
В следующее мгновение из-за угла сберкассы вынырнуло два человека с пистолетами в руках. Один из них что-то прокричал Кучеренкову, но у Сергея словно уши заложило: пропали все звуки, в голове остались только оглушительное биение сердца и шум вскипевшей крови. Он впился руками в руль и до упора вдавил педаль газа. «Москвич» прыжком сорвался с места, едва не сшиб кого-то в плаще, возникшего из плотной стены дождя, и помчался, подскакивая, из посёлка. На повороте он едва не опрокинулся, но вырулил и скрылся.
– Ушёл гад! – с досадой воскликнул милиционер в плаще.
Остальные милиционеры рассредоточились вдоль здания сберкассы, заняли позиции возле двери и окон.
– Кучер! – Из двери высунулся Груздиков. Он услышал надсадный рёв двигателя и ринулся к выходу, чтобы понять, что происходит. Его беспредельное возмущение поведением главаря банды смешалось с накатившим испугом. – Твою мать?! Ты куда сорвался, хрен собачий?!
Мгновением позже ловкие руки свалили Фёдора лицом в жидкую грязь и выхватили пистолет.
– Лежать!
И тут Груздикова будто прорвало. Он взвыл от обиды и злости.
– И ещё этот ваш дождь! Это сраный дождь! – ревел он, утопая щекой в луже.
Группа захвата стремительно ворвалась в помещение сберкассы и захватила Сошникова и Тер-Микалёва, не оказавших сопротивления.
Лёжа на полу, Армен смотрел широко раскрытыми глазами на окруживших его сотрудников милиции и никак не мог взять в толк, что происходит. «Повязали! – крутилось у него в голове. – Повязали, скоты! Но как? Как это случилось?! Откуда свалились на нас эти легавые?!» Он увидел, как один из милиционеров подошёл к кассирше и бережно обнял её за плечи.
– Как ты, Мила?
– В порядке.
Милиционер нагнулся над Тер-Микалёвым.
– Если бы её хоть пальцем тронули, я бы вас прямо здесь пристрелил! – И такой безудержной животной силой хлынуло от милиционера на Армена, что он похолодел.
– Да всё ведь нормально, Андрей, – успокоила оперативника женщина.
– Нормально, только вот Кучер смылся. – Андрей сильно ударил Тер-Микалёва ногой под рёбра.
– Андрей! Остановись! – воскликнула она.
– Раздавил бы их всех, как тараканов!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. СЕНТЯБРЬ 1986
На тусклом телевизионном экране колыхалась взбудораженная толпа, в самой гуще которой виднелся улыбающийся человек в шляпе. Это был Михаил Сергеевич Горбачёв, в очередной раз совершавший незапланированную «вылазку в народ». Советские люди ещё не привыкли к тому, что руководитель государства мог вот так запросто остановить свой кортеж и выйти из машины, чтобы напрямую поговорить с простыми гражданами и услышать от них наболевшее. Все галдели, наседали, протягивали руки, стремясь потрогать Горбачёва.
– Михаил Сергеевич! Михаил Сергеевич! – кричали наперебой десятки голосов.
Все что-то спрашивали, но в общем шуме вопросы терялись.
– Давайте спокойнее, товарищи, – попросил Горбачёв, счастливо улыбаясь. – Давайте по порядку.
– Михаил Сергеевич, построже следует спрашивать с руководителей-коммунистов! – прорвался вперёд широколицый мужчина.
Горбачёв глубокомысленно кивнул и взмахнул рукой, призывая собравшихся к вниманию.
– Я считаю так: ко всем надо предъявлять повышенные требования. Но руководители и коммунисты должны понимать, что к ним требования должны быть удвоены. То, что мы начали в стране, будем начинать с партии. Главное – активность. Надо отбросить малейшее проявление инертности. И прежде всего партия должна быть ближе к народу, знать его нужды, держать руку на пульсе жизни народа… Хочу спросить у вас: вы за настоящую перестройку? Или пусть она потихоньку идёт?
– За перестройку!!! – Толпа колыхнулась в едином порыве. – Менять всё нужно!
Виктор отвёл глаза от телевизора. За репортажем он не следил. Мысли его унеслись, он был целиком поглощён завтрашним днём.
С того дня, как были схвачены подельники Кучерен-кова, а сам он невероятным образом ускользнул и исчез в неведомом направлении, Виктор не переставал думать о матёром, хитром и чутком бандите.
– Не может такого быть, чтобы мы не отыскали его! – снова и снова повторял Виктор. – Такие силы брошены на его поиски! Такая мощь! Не верю, что он исчезнет и избежит кары!
Генеральная прокуратура проводила расследование, МВД осуществляло оперативное сопровождение уголовного дела, но поскольку Кучеренков оставался в розыске, Смеляков продолжал работу по своему агентурному делу, разыскивая главаря банды. Квартира Кучеренкова по-прежнему находилась на прослушивании, телефон тоже. За всеми адресами, где Кучер мог объявиться – будь то его родители или семьи арестованных дружков, – велось наблюдение. Но Смеляков не надеялся, что опытный преступник сунется в какое-либо из этих мест. По-настоящему он надеялся только на один адрес – улица Новаторов, дом 3, где проживала Серафима Литвинова.
Савчук тоже склонялся к мысли, что Литвинова – единственная реальная зацепка, через которую можно выйти на Кучера.
– Ставь её телефон на прослушку, – распорядился Савчук.
– Это мы сделаем, Владимир Иванович. Только мне думается, что Кучер не станет ей звонить. Он же понимает, что мы обложили его со всех сторон. Раз мы устроили засаду в сберкассе, значит, мы за ним следили плотно и наверняка знали о его замысле. Он не мог не догадаться, что мы слушали разговоры в его квартире. Он этого не знает наверняка, но может догадываться. А если он допускает, что мы долго сидели у него на хвосте, то могли выявить и его связи. У Литвиновой он светился часто, стало быть, не рискнёт к ней пойти и не станет ей звонить.
– Рассуждаешь ты верно. Но не поставить телефон под технику мы не имеем права. Кроме того, необходимо взять под контроль её корреспонденцию. Бандиты хоть и много чего знают о наших методах работы, но им и в голову не придёт, что мы можем и почту их отслеживать. Думаю, что Кучер скорее всего свяжется со своей подругой с помощью какой-нибудь почтовой открытки. Не станет он звонить по телефону, тут я с тобой целиком согласен…
И вот неделю назад, после четырёх месяцев томительного ожидания, Литвинова получила короткое письмо: «Сима. Приезжай в Щербинку 20 сентября. Буду ждать в кафе „Солнышко“ в девять утра». Был ли это Кучеренков? Или связник?
Чтобы не обнаружить себя раньше времени, было решено установить наружное наблюдение возле кафе «Солнышко». Савчук усилил опергруппу Смелякова ещё тремя сотрудниками. Всё было готово. Нетерпение Смелякова достигло предела. «Завтра мы его накроем! Обязательно накроем! Не можем мы позволить ему снова уйти. Это было бы вне всякого разумения. Обязательно возьмём! Скрутим во что бы то ни стало. И с „Хищниками“ будет покончено!»
Уснуть Виктор не смог. Чтобы не мешать Вере и дочке, он всю ночь просидел на кухне с погасшей сигаретой в зубах. В голове плавали какие-то разрозненные воспоминания, иногда возникали картины детства. Почему-то перед глазами возникли родители. Он ясно увидел, как мама кормила его кашей с ложки – сцена из далёкого, почти нереального детства, источавшего запах яблок и скошенной травы. Он настолько провалился в ту сцену, что даже ощутил вкус каши во рту. Это была гречневая каша, сваренная на молоке и подслащённая. Так умела готовить только мама.
«Чего это я? Откуда вдруг отчётливое видение? Может, предчувствие чего-то плохого? Может, это знак? Нет, никаких предчувствий у меня нет. Только нервозность. А почему я думаю, что это не предчувствие? Никогда раньше я не видел ничего подобного… Детство вернулось ко мне. Почему? И такое яркое… Мама… Почему вдруг мама? Надо бы позвонить им… На всякий случай… Нет, нельзя. Ни в коем случае! Незачем зря тревожить стариков. Да и что я скажу им? Что приснилась мне мама? И что? Кашей кормила меня… Чего я прицепился к этому сну? Это ведь был просто сон…»
Виктор вытащил изо рта размякшую сигарету и смял её.
«И почему я решил, что это был не сон, а какое-то видение? Я просто уснул за столом и не заметил этого… Уснул… И увидел детство – самое беззаботное время моей жизни. Всё, из чего оно складывалось, это настоящие крупицы счастья. Разбитые колени, локти, ссоры с дружками, падение с обрыва на велосипеде – это счастье, потому что за этим не скрывалось никакой подоплёки, никаких тайн, никаких задних мыслей, никакой корысти. Всё было душевно чисто и понятно, даже если и накатывала порой обида на кого-то. Как всё было славно! И как всё потом стало совсем по-другому…»
Он поднялся, зажёг газовую конфорку и поставил чайник с водой. Внезапно на него накатило абсолютное спокойствие…
Из дома он вышел пораньше и прогулялся по Ленинскому проспекту до самого метро.
На работе его уже ждал Миша Самохин.
– Ты чего в такую рань, Миша?
– А вы?
– Не спалось.
– И мне не спалось, – признался Самохин.
– Побалуемся чаем?
– Я за ночь почти целый чайник выдул, – улыбнулся Миша. – В меня больше не влезет.
Виктор устроился за столом и посмотрел в окно.
– Все ещё спят, – проговорил он тихо, глядя на соседний дом.
– Суббота.
– Все ещё спят… Иногда мне становится так странно…
– Почему?
– Странно, когда вдруг понимаю, что никто нас не видит, не чувствует нашей работы… Все спят, у всех своя жизнь… А мы собираемся сейчас на задание, пытаемся решить важные проблемы, оградить людей от опасностей, о которых никто даже не подозревает… Вот это мне странно…
– Люди и не должны знать об этих опасностях.
– Ты думаешь?
– Каждый живёт своими заботами, выполняет свою работу. И никто из нас не знает секретов и тонкостей этой работы. Нам показывают кино – мы видим только конечный результат. Нас везут на метро – мы пользуемся только конечным результатом чьего-то очень напряжённого труда. Мы ловим преступников – и люди пользуются результатами нашей работы, даже не представляя, что эта работа была сделана. Если бы мы обо всём знали, то не могли бы, думаю, жить счастливо и спокойно.
– А ты счастлив, Миша?
– Да… Знаете, Виктор Андреевич, сегодня промаялся всю ночь, вспоминал всякую ерунду, глупости, которые мне вроде бы мешали жить, и понял, что я счастлив и что всё, что было (в том числе и всякие дурацкие неприятности), оно и составляет в конечном счёте счастье. Да, я счастлив. И сегодня я ушёл из дома с ощущением абсолютного счастья. Поглядел на Ольгу мою, на дочурок, поцеловал их и ушёл с лёгким сердцем…
В кабинете бесшумно появился Лукашин.
– Ты как призрак двигаешься. Ни звука не издаёшь. – Самохин протянул ему руку. – Привет. У тебя даже дверь не скрипит.
– Всегда мечтал быть Чингачгуком, – засмеялся Лукашин. – Вы когда пришли-то? Ночевали, что ли, здесь?
– Не спалось, а дома торчать уже не было сил, – признался Смеляков и встал.
Пройдясь по кабинету туда-сюда, он остановился и засмеялся:
– Между двух Михаилов стою.
– Это на счастье, – ответил Лукашин.
– Хорошо бы пораньше всё закончить сегодня. – Самохин потянулся. – Я уже давно девчонкам обещал выбраться в Парк культуры. На колесе обозрения хотят покататься.
– Если оперативно сработаем, то успеешь, – проговорил Виктор.
– Не пора ли нам выдвигаться? – Лукашин посмотрел на наручные часы.
– Погоди, сейчас Климов Володя подойдёт со своими ребятами. Савчук нам его опергруппу в качестве подкрепления выделил.
– Классно! Володька – мировой парень…
Погода была пасмурная. Густой туман лежал на полях и слизывал очертания деревьев.
– Ты только глянь! – произнёс Самохин, всматриваясь в наползавший туман.
Верхняя кромка лесного массива ещё различалась тёмной зелёнью с золотистыми проблесками, но книзу лес истаивал в белой пелене. Кое-где в поле из белёсой дымки поднимались неясные контуры пышных берёз и тополей, выступали полупрозрачные рисунки деревенских домов. Туман полз, словно живой молочный сгусток, растёкшийся по окрестностям, шевелящийся, ленивый; он медленно стекал на дно многочисленных оврагов, налипал на берегах речушек, клубился под мостами.
– Красотища! – то и дело восхищался Самохин.
– Удивительное спокойствие, – поддакивал Лукашин.
Машины наружного наблюдения мчались параллельно движению электрички. Автомобиль опергруппы Смелякова ехал «на хвосте», поддерживая с коллегами связь по рации.
Когда добрались до Щербинки, небо немного просветлело, тучи начали рассеиваться.
– Ну вот, – обрадовался Лукашин. – Теперь веселее будет. А то просто как в кино: декорация для создания соответствующей психологической атмосферы. Ещё бы гром с молниями…
Виктор кивнул. Из соседней машины вышел Климов и закурил. Смеляков подмигнул ему, не переставая вслушиваться в переговоры разведчиков по рации. Внезапно оживилась рация в автомашине.
– Пятьсот десятый, как обстановка? Пятьсот второй просит доложить ситуацию, – донёсся голос дежурного по МУРу.
– Пока расставились на месте. Ждём. Вряд ли удастся взять его тут. Кафе кишит людьми. Будем информировать по мере развития событий.
– Ладно, сейчас доложу…
Как только голос дежурного смолк, появился старший бригады наружного наблюдения и вполголоса сообщил:
– Приняли…
Кучеренкова было хорошо видно сквозь огромное окно, на стекле которого жёлтыми буквами тянулась изогнутая надпись «Солнышко». Он сидел за столиком прямо возле окна, просматривая всё помещение. Литвинову он приметил сразу, но не подал ей никакого знака. Войдя в кафе, она осмотрелась, поправляя густые тёмные волосы, остановила взгляд на Кучере и двинулась к нему, огибая столики на пути. Некоторое время она стояла перед Кучеренковым, невесело улыбаясь, затем скинула лёгкий голубой плащ, бросила его на спинку стула, села и одёрнула короткую юбку. На щиколотках и икрах Литвиновой различались мелкие тёмные пятнышки – при переходе улицы она забрызгала ноги.
– Я двадцатый. Груз находится в кафе…
Несколько минут спустя к столику Кучеренкова подошла официантка.
– Что будете заказывать?
– Два кофе с мороженым. Вина ведь вы не дадите?
– Вы же знаете, товарищи! – почти обиделась официантка. – Сейчас идёт борьба с пьянством. Нам категорически запрещено подавать спиртное.
– Ладно, несите кофе…
Официантка подходила к ним ещё дважды, что-то уточняя.
– Я пятнадцатый. Груз собирается покинуть кафе.
– Пятнадцатый, как он держится?
– Напряжённость чувствуется. Смотрит настороженно.
– Тринадцатый, принимайте их…
– Я тринадцатый, принимаю…
– Будьте осторожны…
Кучеренков и Литвинова шли довольно быстрым шагом. Женщина иногда останавливалась, что-то резко говорила Кучеру, он отмахивался, и они шагали дальше.
– Двадцать второй, я семнадцатый, принимайте груз возле булочной…
– Я двадцать второй, принимаю…
– Десятый, будьте готовы принять их в конце улицы…
– Вас слышу, мы уже на месте…
Смеляков напряжённо следил за продвижением Кучеренкова.
– Вот сволочь! Он будто специально ходит там, где побольше народу. Просто ныряет в толпу! Миша, ты видишь? – Виктор вытер вспотевшие ладони о брюки.
– Вижу, – сказал Самохин. – Надо было на выходе из кафе брать его.
– Там дети вокруг шныряли, – произнёс Климов. – Если бы он стрелять начал, то ужас что началось бы!
– Куда они идут?
– К нему на хату, наверное…
Когда Кучеренков замедлил шаги возле двери подъезда, одной рукой прижимая к себе Литвинову, в двух метрах от них остановилась двигавшаяся им навстречу плотно сбитая женщина с авоськой, в которой виднелся хлеб. Тяжело дыша, она расстегнула ворот и рукой отёрла шею.
– Это грузчица наша, – едва слышно проговорил начальник бригады, словно отвечая на застывший в глазах Смелякова вопрос.
Кучеренков потянул на себя дверь и вошёл в подъезд. Литвинова скользнула следом. Выждав секунд десять, в подъезд прошла и женщина с авоськой.
– Надо вызывать спецназ, – решил Смеляков. – В доме мы его сами не возьмём.
По радиостанции он связался с дежурным по МУРу.
– Кольчуга! Я пятьсот десятый! Передай пятьсот второму, что нужны тяжёлые!
– Вас понял, нужны вам тяжёлые, – отозвался дежурный.
– Двадцатый, я одиннадцатый, груз находится в квартире номер пятнадцать на третьем этаже…
– Понял тебя, одиннадцатый…
Виктор посмотрел на часы.
– Спецназ доберётся сюда минут через сорок. – Повернувшись к Самохину, он сказал: – Пойдём в подъезд. Мало ли что… Миша, позови Володю…
Вчетвером они неторопливо прошли в дом и осторожно поднялись к квартире пятнадцать.
Это был старый пятиэтажный дом, без лифта, с узкими лестничными клетками. В подъезде витал густой запах плесени и экскрементов, на грязных стенах всюду чернели пятна от затушенных сигарет, примитивные неприличные рисунки и криво выведенные матерные слова.
Климов и Самохин поднялись на пролёт выше и устроились на замусоренном подоконнике мутного окна.
Смеляков с Лукашиным заняли позицию пролётом ниже, чутко вслушиваясь во все звуки, разносившиеся по подъезду.
– Кто-то картошку жарит, – прошептал Лукашин, двигая ноздрями.
– Как ты сквозь здешнюю вонь картошку учуял? – так же шёпотом удивился Смеляков.
– У меня всегда было обострённое обоняние…
Наверху чиркнула спичка. Климов закурил. Самохин, осторожно ступая и стараясь не хрустеть попадавшими под ноги крошками грязи, спустился к квартире Кучеренкова и приложил ухо к двери. Затем перегнулся через поручни и посмотрел вниз, где ждали Смеляков и Лукашин.
– Вода в ванной шумит, – одними губами сообщил он.
– Вода?
– В ванной… – И так же осторожно Миша вернулся наверх.
– Мыться, что ли, собрались они? – спросил он приглушённо.
– Подмыться, – прошипел в ответ Климов и ощупал спрятанный под пиджаком пистолет.
– Резонно…
В эту минуту Сима Литвинова стояла в задумчивой позе, прислонившись к старому платяному шкафу спиной, и глядела на неприбранную кровать. Снятый плащ она держала в руке.
– Серёжа, – позвала она скрывшегося в ванной Кучеренкова.
– Чего? Сейчас я…
Он появился в комнате, оголённый до пояса. Вытирая вафельным полотенцем подмышки, он приблизился к женщине.
– Ты будешь мыться?
– Серёжа, ты непременно хочешь?
– Я соскучился, Сима, истосковался. – Он припал губами к её шее.
– Зачем нужна такая жизнь? Сколько ты будешь прятаться?
Он принялся торопливо расстёгивать её блузку, но никак не мог справиться с многочисленными крохотными пуговицами.
– Где ты такую дрянь отыскала? Что за шмотки?
– Самый писк, между прочим. – Её голос прозвучал тускло. – Ты в одежде никогда ничего не смыслил. Только на ценники смотрел.
– Сима, раздевайся! – Жадным поцелуем он заставил её замолчать.
– Хорошо, пусть по-твоему. – Она высвободилась. – Только быстро. Мне не хочется здесь оставаться. У меня сегодня не для нежностей настроение.
– Сима…
Она сбросила с себя всё и шагнула по направлению к ванной, но Кучеренков схватил её, крепко сдавив тонкое запястье.
– Не надо… Хочу, чтоб твой запах был…
– Глупый. – Серафима издала грудной смешок и прижалась к Кучеренкову.
Он грубовато обнял её и, подхватив одной рукой, бросил на кровать. Нетерпеливое возбуждение переполняло его. Тело дрожало, источая жар. Едва успев сбросить с себя джинсы, он навалился на женщину и быстрыми толчками вторгся в неё…
Потом они некоторое время лежали. Женщина едва касалась пальцами его живота. Кучеренков, расслабившийся и подобревший было сразу после совокупления, теперь опять понемногу мрачнел.
– Сима, я должен уехать, иначе меня скрутят.
– Тебе надо было сразу уехать. Не понимаю, чего ты ждал.
– Не знаю… Но без тебя не хочу…
– Серёжа, не смеши. У тебя девок полно всяких.
– Сима, ты же знаешь, что все они – дешёвки. Я только тебя хочу по-настоящему. Другие мне нужны на пять минут, а ты… На всю жизнь… Поедешь со мной?
– Куда?
– В Одессу. Там есть люди. Можно отлежаться. Спокойно. И на солнце…
Он порывисто поднялся и стал одеваться, путаясь в штанинах. Серафима тоже встала. Постояв чуть-чуть посреди комнаты, она погладила себя по бёдрам, скользнула руками по налитым грудям.
– Значит, только я нужна тебе… – Она запрокинула голову и собрала волосы на затылке.
– Нужна.
– Ой ли…
Она подобрала с пола одежду и стала приводить себя в порядок.
– У тебя тут и свет какой-то тусклый. Как в берлоге. Я даже лицо себе нормальное не сделаю при таком освещении.
– Тебе ничего не нужно делать с собой, Сима… – Ку-черенков мрачнел всё больше. – Так что? Поедешь со мной?
– Я должна подумать… – Она выпрямилась перед ним.
– Ты уже уходишь?
– Да. Ты всё сказал, Серёжа, объяснился. Теперь мне надо подумать.
Она подошла к двери и нащупала замок.
– Подожди, он заедает. – Кучеренков прижал женщину спиной к двери. – Сима…
– Что? – Она смотрела ему прямо в глаза.
– Мне без тебя тошно. Вся жизнь тебе принадлежит.
– Это ты врёшь, милый. Но я тебя тоже люблю. И ты знаешь это. Однако я не жена декабриста. Не требуй от меня многого. Я просто баба, которая хочет красивой жизни.
– Женой декабриста ты не станешь. Если меня возьмут… А меня не возьмут. Я не дамся живым.
– А жить в бегах? Это почти что в ссылке.
– Сима…
– Открывай. Я поеду… Обещаю подумать насчёт Одессы…
Кучеренков повернул замок, и металлический щелчок гулко отозвался в подъезде…
Климов первый среагировал на зазвучавшие возле двери голоса и приготовился действовать. Быстро перегнувшись через перила, он посмотрел вниз. Лукашин стоял один и напряжённо глядел на него. Несколько минут назад Смелякова по рации вызвали в машину.
– Что случилось? – недовольно спросил Виктор.
– Пятьсот второй просит срочно связаться…
– Савчук просит связаться, – сказал Виктор Лукашину. – Сейчас вернусь…
Лукашин знаками показал Климову, что Смеляков ушёл. Климов понимающе кивнул.
За громким двойным поворотом замка послышался металлический звук дверной ручки. Климов медленно шагнул вниз. За его спиной шёл Самохин. Лукашин бесшумно, как охотник, стал подниматься по лестнице.
Кучеренков появился в дверях, обнимая Литвинову. Женщина стояла к нему лицом, и он продолжал целовать её в губы. Но тень от окна заставила его насторожиться. Увидев посторонних, явно направлявшихся к двери, Кучерен-ков стиснул зубы и со всей силы отшвырнул Серафиму от себя, старясь бросить её на уже совсем приблизившегося Климова. Женщина от неожиданности даже не вскрикнула. Она вообще не успела понять, что произошло.
Кучеренков стремительно захлопнул дверь.
– Стой! Милиция! – пронзительно крикнул Самохин и выхватил пистолет.
Миша выпростанной рукой постарался не дать двери закрыться, и она защемила ему пальцы. Замок не защёлкнулся, зато в ответ на слова Самохина тут же раздалось два выстрела. Из двери вылетели две щепки, пули тупо чмокнулись в противоположную стену.
– Мать твою! – Климов отпихнул опрокинувшуюся на него перепуганную Серафиму и выдернул из-под пиджака пистолет. Литвинова, всё ещё не очень соображая, что произошло, приподнялась на коленях и прижала кулаки к груди. По растерянно-испуганному лицу пробежали тени десятка противоречивых чувств.