Я, оперуполномоченный Ветер Андрей
– Есть! – На лице Михаила сияла победная улыбка.
– Выкладывай, чему радуешься…
Оказалось, что в ту злосчастную ночь в 9-м отделении находилось помимо дежурного три человека выездного экипажа, которые постоянно видели друг друга, и ещё один, кинолог, спал на втором этаже. Его звали Константин Шорохов.
– Дежурный сказал мне, что когда поступил вызов, – возбуждённо докладывал Лукашин, – то он попытался дозвониться в комнату, где ночевал Шорохов, по прямому телефону. Звонил он минут пять, а тот всё не брал трубку.
– Так, так…
– Тогда дежурный решил подняться к нему. Шорохов ждал его в двери того кабинета, где он спал. На вопрос, почему не подошёл к телефону, Шорохов ответил, что не слышал. Но мне это объяснение кажется неправдоподобным. Не услышал звонка, который в самое ухо ему орал! А потом вдруг проснулся! Что-то тут не так.
– Молодец, Миша, – похвалил Смеляков. – Сразу нашёл, за что зацепиться. А где сейчас этот кинолог? С ним удалось поговорить?
– Нет.
– Почему? Он на выезде?
– Его просто нет.
– То есть как нет?
– Вот так и нет! – Лукашин развёл руками. – В общежитии сказали, что Шорохов собрал рюкзак и куда-то уехал. Вообще-то сегодня у него выходной.
– Подождём до завтра, когда появится.
– Виктор Андреевич, я вызвал в отделение эксперта, чтобы он осмотрел помещение, где спал Шорохов…
– Правильно. Что-нибудь нашли?
– На столе обнаружена пыль. Эксперт предполагает, что это мелкие крошки металла. Он взял образец для исследования.
– Металлическая, говоришь?.. Он мог пилить ключ, подтачивать болванку под нужный размер. Посмотрим, что покажет результат анализа. Если в замке обнаружатся следы металла, идентичного этой металлической пыли, то это означает одно – Шорохов подбирал ключ… Впрочем, это пока только догадки. Предъявить ему мы ничего не можем. Да и задержать мы его пока не вправе…
Время шло. Сыщики терпеливо ждали результатов анализа, занимаясь параллельными делами.
– Что там с этой проклятой кражей? – торопил Плешков.
– Работаем, Алексей Александрович, – успокаивал начальника Смеляков. – Есть версия.
– Одна?
– Зато очень вероятная…
– Ты, Виктор, давай не тяни. История, сам понимаешь, неприятная. Семёнову, бухгалтершу эту, продержали три дня… А меня за это время чекисты звонками замучить успели. Муж её всех на уши поставил. Невинного, говорит, человека в камеру запихнули…
– Алексей Александрович, мы в рамках закона действовали. 122-я статья…
– Да знаю я! Ладно, иди работай…
Константин Шорохов объявился на пятый день после кражи. Перед руководством своим повинился, объяснил, что уехал к невесте в Обнинск на выходной день, а там загулял, выпил лишнего, затем ещё…
«Надо его хорошенько прощупать, – размышлял Смеляков. – В Обнинск-то он и впрямь мог к невесте ездить, и напиться мог – дело нехитрое. Любой мужик всё это разыграет перед бабой… Но улик-то никаких против него нет. Что делать?»
– Надо его в кутузку, – решительно сказал Самохин.
– На каком основании? – резонно возразил Лукашин.
– За дисциплинарный проступок, – решил Смеляков. – Иного повода нет. Он же самовольно уехал, службу прогулял. А там подсадим к нему кого-нибудь из наших, чтобы раскрутить его… Я пойду к Плешкову, а он пусть идёт с рапортом к замначальника главка, к Бугаеву. Надо получить санкцию на дисциплинарный арест…
Бугаев внимательно прочитал рапорт и долго думал, молча глядя на Плешкова.
– Арестовать на пять суток? – произнёс он наконец.
– Так точно.
– Для проведения его внутрикамерной разработки?
– Да. – И Плешков тут же уточнил, хотя это уже было указано в рапорте: – У нас есть серьёзные основания подозревать его в краже денег из сейфа.
– А почему вы, подполковник, думаете, что Шорохов расколется? С какой такой радости он признается в совершении кражи?
– Может и не признаться, – согласился Плешков. – Но иного способа я сейчас не вижу. Прямых улик против него нет. Даже если металлическая пыль в замке окажется идентична той, которая изъята со стола в кабинете, где он спал. Кабинет-то принадлежит оперсоставу… Мало ли кто из них пилил. Нет объекта вменения… Попытаемся разыграть партию психологически и выведать, куда он спрятал деньги. Будут деньги, будет и улика.
Бугаев опять замолчал, перекатывая по столу карандаш.
– Что ж, попытайтесь, – проговорил он через некоторое время. – Раскрыть это преступление – дело чести для нас. А то дожили – свои же воруют у своих, да так нагло!.. Действуйте.
К арестованному Шорохову на второй день поместили Мишу Самохина. Опытный сыщик легко разговорил кинолога, пожаловался на судьбу-злодейку, порассказал о своих любовных похождениях, но дал понять, что о самом важном говорить не хочет.
– Да чего ты мнёшься? – ворчал Шорохов. За сутки, проведённые в камере, он изрядно истомился в одиночестве и жаждал общения. Он готов был говорить сам безумолку и слушать о чём угодно. – Чего у тебя стряслось-то? Как тебя угораздило сюда попасть?
– Да не хочу я об этом…
– Брось, Мишаня. Я не пойму тебя, что ли? Сам же тут парюсь!
– Разве ты паришься, старик? Тебя пожурят и оставят в покое. Ну, в крайнем случае, выговор влепят за прогул.
А у меня совсем другое. Если бы я рассказал тебе, ты бы понял, как я вляпался.
– Да как же я пойму, если ты не делишься со мной?! – почти возмущённо воскликнул кинолог.
Самохин отворачивался, шарил по карманам и шёпотом ругался на отсутствие курева.
– Да чего ты так дёргаешься? – не понимал Шорохов. – На сколько тебя сюда засунули?
– Не знаю я! – в отчаянии воскликнул Миша.
– Как можно не знать этого?
– Вот так! Я же пистолет упёр!
– Как упёр? Откуда?
– У приятеля… Ну получилось так, чёрт попутал…
– Что получилось-то? – недоумевал Шорохов.
– Костя, понимаешь, возвращаюсь я с дежурства, захожу в комнату, а там на кровати портупея лежит, ну, как полагается, кобура с «макаровым»… Мы же вдвоём с Васькой Зотовым живём. Это его пистолет был. Васька-то душ пошёл принять, а шмотки так и бросил на кровать… Ну вот…
– Что?
– Взял я пистолет тот, вот что! Понимаешь, вдруг решил, что нельзя упускать такой случай. Его и спихнуть можно кому-нибудь, и вообще… Словом, схватил его и прочь из комнаты. Васёк-то вышел из душа, а ствола нет! И всё бы мне ничего, но следы остались от башмаков моих мокрых. Наследил я, мать их! Ну и взяли меня за одно место… Вот такая хреновая история вышла. И сколько мне париться, я даже предположить не могу.
– Да, поганенькая история, – тихо согласился Шорохов.
– Я, конечно, сразу повинился, стал лепить горбатого, что пошутил и что-то про то, что проверить хотел, как быстро можно такое дело раскрутить… Глупо! Всё страшно глупо! Понимаю… Но всё уже сделано… Кончено… И стыдно! Просто места себе не нахожу из-за этого стыда! Было б военное время, на фронт бы попросился, чтобы кровью позор смыть. Но сейчас-то что делать?
– Да, вляпались мы с тобой, – вздохнул Шорохов.
– Тебе-то что! Разве ты вляпался!
– Это ты просто не знаешь, что у меня в действительности, – брякнул в сердцах кинолог. – Даже думать страшно…
– Ты о чём?
– Да так… – Шорохов хлопнул раскрытой ладонью себя по груди. – Вот тут всё горит от страха…
– Не понимаю, – почти равнодушно сказал Самохин и лёг на койку лицом к стене.
– Ты чего отвернулся? Разговаривать неохота?
– А что разговаривать-то?!
– Нет, ты погоди, Мишаня. – Шорохов сел рядом. – Ты пойми, что ведь у меня тоже беда… Мне тоже плохо…
Самохин упорно молчал и только громко вздыхал время от времени.
– Видишь ли, старик, – продолжал Шорохов, – меня ведь тоже стыд гложет. Страх и стыд, не знаю, чего во мне больше… Я же преступление совершил, может, поужаснее твоего…
Самохин медленно повернулся к нему и долго молча смотрел в глаза сокамерника.
– Против своих пошёл, – едва слышно сказал Шорохов.
– Чего? Ты о чём говоришь-то? Как это против своих? Тебя иностранцы, что ли, прихватили? Завербовали?
– Нет, – испуганно отмахнулся Шорохов. – Нет, я не предатель родины… – И тут же скис. – Но я не лучше…
– Да чего ты натворил-то? Теперь уж говори, а то душу растеребил.
– Деньги я украл.
– У кого?
– У своих… Зарплату взял. Пять тысяч рублей.
– Ни хрена себе! Это у кого ж такая зарплата?
– Ты не понял. Я сейф вскрыл…
Шорохов долго молчал, глядя в пол. Самохин не торопил, ждал.
– Я сейф вскрыл, где зарплата лежала для наших ребят. Я в 9-м отделении работаю… Знаешь, однажды подумал, что можно легко умыкнуть оттуда, если на ночь там остаться. Никто ж не увидит…
– Как умыкнуть? Ты же не медвежатник. Надо и ключ подобрать… да и опечатано ж всё!
– Фигня. Ключ я от другого сейфа взял, там все замки похожи. Чуток подшлифовал напильничком… А печать ведь из пластилина. Бритвой срезал её аккуратненько, затем обратно прилепил. Пришла кассирша, дёрнула ниточку, попортила печать, и всё… Только плохо мне теперь. И страшно, что придут ко мне… Придут за мной… И тебе говорю об этом только потому, что поделиться надо с кем-то, кто поймёт. А у тебя ситуация тяжёлая, ты поймёшь…
– Да уж… А деньги куда подевал? Это же сумма огромная! – сочувственно проговорил Самохин.
– Деньги я в Обнинск отвёз. У меня там невеста. Только она ничего не подозревает. Я у неё в вытяжной трубе спрятал… И теперь боюсь, как бы кто туда не влез… Ох, хрен чёртов! И тут боюсь, и там боюсь… И стыдно перед всеми. Перед Светкой тоже…
– Это невеста?
– Она самая… Она ж говорила всегда, что за честность меня полюбила… А я такое натворил!
– Да уж… – грустно повторил Самохин, а мысли его уже устремились в завтрашний день. «Теперь прогуляемся с Шороховым в Обнинск и при понятых изымем… А Шоро-хова мне жаль. Терзается парень. Только уж вор – он и есть вор, пусть и слабохарактерный. Вот она – страсть к наживе, стремление жить богаче других… На что только людей не толкает эта страсть! Через себя готовы переступить…»
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ДЕКАБРЬ 1985
– Ну вот что, ребята! – Плешков хлопнул руками и с воодушевлением потёр ими друг о друга. Утренняя «пятиминутка» закончилась, можно было обсудить и неслужебные вопросы. – Похоже, начинаются новые времена.
– И в чём это выражается? – полюбопытствовал Смеляков.
– Вчера был я в Доме политпросвещения МГК КПСС. Выступал там новый секретарь Московского горкома партии Ельцин. Он собрал партийно-хозяйственный актив и руководство ГУВД и вставил всем по первое число. Всё-таки Горбачёв молодец. Если он на все ключевые посты поставит таких, как Борис Николаевич, у нас много что круто изменится. Ельцин прямо с места в карьер ринулся: престиж социализма в Европе катастрофически падает, нам надо в срочном порядке поднимать экономику, бороться с преступностью…
– А мы разве не боремся? – спросил Лукашин. – Он бы заглянул к нам сюда, убедился бы собственными глазами, что мы не просиживаем штаны попусту.
– Вы не слышали его выступления, товарищи, иначе бы сами поняли. Надо, говорит, наказывать виновных, независимо от их рангов. Ткнул пальцем в кого-то из секретарей райкома: если вы, говорит, совершите преступление, то будете отвечать по всей строгости закона наравне с любым другим гражданином. Мы все равны! Хватит делить общество на касты! Неприкасаемых быть не должно!
– Вот когда увижу это на деле, тогда и поверю, – проворчал Лукашин. – А пока это только слова. Красивыми фразами у нас бросаться умеют.
– А я верю, что с таким руководством мы прорвёмся, – парировал Плешков. – Борис Николаевич всех там встряхнул. Представляете, поднимает кого-то из секретарей райкома и спрашивает, как зовут его участкового. Тот, разумеется, пожал плечами, мол, знать не знаю. Ельцин его чуть ли не в порошок стёр: должны знать такие вещи! Пригрозил на следующем заседании всех секретарей опросить. Кто, говорит, не будет знать своих участковых по имени, пеняйте на себя.
– Во даёт! Алексей Александрович, но это же очевидная глупость, – засмеялся кто-то из сыщиков. – Ну как секретарь райкома может знать по имени-отчеству всех участковых. Ельцин просто понятия не имеет, сколько в районе участковых. Несколько сот человек! Да и зачем это нужно?
– Вот я и говорю, что трепотня всё это, – опять пробурчал Лукашин. – Устроят сейчас повсеместно показушную встряску да и кончат на этом.
– Мне всё же хочется верить, что на этом не кончится, – сказал Плешков. – Борис Николаевич произвёл на меня положительное впечатление. Конечно, не обойдётся без некоторых перегибов, но мой нюх подсказывает, что Ельцин далеко поведёт нас…
Сергей Кучеренков поднял стакан с водкой и залпом выпил содержимое.
– Вот что, братва, – сказал небрежно, – пора заканчивать с глупостями.
Он поставил стакан на стол и откинулся на диване. Сидевшие за столом Груздиков и Сошников переглянулись, недоумевая. Тер-Микалёв, устроившийся с ногами в углу дивана, никак не отреагировал на слова Кучеренкова.
– С какими глупостями пора завязывать? – спросил Груздиков и потёр свой расплющенный нос.
– Хватит твой институт трясти. Пора заняться серьёзными делами, – проговорил Кучеренков.
– Серьёзными? – промычал Груздиков.
– Серёга, да ты чё? Мы из Пирогова за один только первый раз вынесли всяких приборов на пять тысяч рублей! – Алексей Сошников влил в себя водку из своего стакана и уставился на главаря. – Эти ж преци… как их там… зи…
– Прецизионные, – подсказал угрюмо Груздиков.
– Вот именно, они самые… – кивнул Сошников. – Они ж бешеные бабки стоят! Мы три раза выносили их, Кучер. Три раза махом тысяч по пять рубликов брали! Чего ж ты обижаешь? Ты, кажись, доволен был… А теперь вдруг говоришь: «Серьёзным делом»… А это, что ли, не серьёзно всё было? Нет, Федька, ты слышал его? – Сошников возмущённо толкнул Груздикова в плечо. Тот молча сунул в рот сигарету и, мягко щёлкнув зажигалкой, закурил.
За последние два года банда Кучеренкова семь раз проникала в медицинский институт имени Пирогова, где Фёдор Груздиков работал электриком, и совершала кражу дорогостоящего электронного оборудования. Бывали случаи, когда Груздиков и Сошников совершали и более мелкие кражи из этого института. Сам Фёдор не брезговал и личными вещами сотрудников.
– А про кардиологический центр ты забыл, что ли, Кучер? – Груздиков вперился взглядом в Кучеренкова. – Там видеомагнитофоны были ого-го какие! Три агрегата, каждый на тридцать тысяч рубликов потянул. – Фёдор потянулся к бутылке и, плеснув себе водки, добавил: – А то, может, и больше… Никто ж не в курсе, сколько ты получил за них.
– Что?
– Мы тебе на слово верим. Мы приносим товар, а ты спихиваешь его и даёшь нам бабки…
Кучеренков жёстко сложил губы и постучал пальцем по стакану.
– Ты вроде как не доверяешь мне? – каким-то придушенным голосом спросил он.
– А я не прав? – дёрнул щекой Груздиков. – Или мы все поровну получаем?
– Каждый получает столько, сколько должен, – злобно повысил голос Кучеренков. – Я придумываю, что и где взять! И я сбываю все шмотки! Хочешь сам заниматься этим? Валяй!
– Не хочу…
– Вот и хватит об этом… А если кто будет недоволен, то я за горло никого не держу. Пусть недовольные уматывают!
– Никаких недовольных нет, – миролюбиво произнёс Сошников и похлопал Груздикова по плечу. – А Федька наш всегда пургу начинает гнать, когда выпьет лишнего.
Фёдор дёрнул плечом и сбросил руку приятеля:
– Отвали!
– Вот и славненько. – Кучеренков холодно улыбнулся. – Стало быть, насчёт серьёзной работёнки возражений нет?
– Ты, Серёга, конкретно скажи, о чём базар, – спокойно проговорил из своего угла Тер-Микалёв. – Лёха прав: нельзя так словами бросаться… Мы с тобой и по твоей указке на разное дело ходили: и квартиры трясли, и магазины потрошили, и всякое прочее было. И про кардиологический центр Груздь верно напомнил. Рискованное было мероприятие: не поликлинику какую-нибудь и не институт Пирогова тряхнули, где не сразу и спохватятся, что куда подевалось. Серьёзное учреждение обчистили, можно сказать, союзного значения центр. Видеоаппаратура – новьё из Англии, за валюту закупили. Но мы гладко сработали. Менты небось всё прошерстили, а мы всё на воле…
– Сплюнь! – рявкнул Сошников.
– Вы меня не так поняли, – чуть смягчив тон, сказал Кучеренков. – Вы классно работаете, но барахло это медицинское залёживается у нас. И порой залёживается подолгу. На все эти аккумуляторные батареи и разные приборы трудно найти покупателя. Вот сколько у тебя, Сошка, дома лежит сейчас этих самых штуковин, ну преци… цизи… хрен их выговоришь…
– Две.
– Полгода уже лежат! И никому мы их впарить не можем, потому что слишком специфический товар. И всякий раз отдаём мы его по дешёвке. Выходит, что вы зря головой рискуете, пацаны… Нет, надо по-другому. Я же о вас пекусь…
– Чего ты хочешь, Кучер? Куда клонишь?
– Надо чистые деньги брать.
– Что?
– Кассу! – Кучеренков хищно улыбнулся.
Из туалета донёсся шум спускаемой воды, и через минуту в комнату вошёл, шаря осоловелым взглядом, Валентин Андрюхин.
– Ну чё? – спросил он, зевая. Груздиков посмотрел на него исподлобья и сказал:
– Кучер предлагает кассу брать.
– Кассу? – хмыкнул Андрюхин. – Мы ж не гангстеры. Да и кто умеет?
– Научимся! – рявкнул Кучеренков и вытащил из кармана пистолет. – Вот! – Он с победным видом положил оружие перед собой на стол.
– Ни хрена себе! – выдохнул Сошников.
– Выходим на широкую дорогу, – громко провозгласил Кучеренков.
– А справимся, Серёга? – Андрюхин облизал губы.
– Вы и квартиру когда-то первый раз брали, – напомнил главарь.
– В квартире никто не стреляет. А касса – дело другое. Там сигнализация, охрана, – веско заметил Андрю-хин, и Груздиков кивнул головой: «Вот именно!»
– Забудьте про сигнализацию, – прошипел Кучерен-ков и налил себе ещё водки. – Я всё обмозговал.
– Тогда выкладывай, – поторопил его Тер-Микалёв.
– По Золотому кольцу давно не катались?
– Это что такое? – не понял Груздиков.
– Малые города вокруг Москвы: Ярославль, Ростов и прочие всякие, – ухмыльнулся Кучренков. – Ты, Федя, похоже, вообще ни хрена не знаешь…
– Что надо, то знаю!
– Ладно… – Кучеренков закурил. – Я предлагаю брать сельские сберкассы. Сигнализацией там не пахнет, охрана – в лучшем случае глухая и слепая старушенция, до милиции всегда далеко. Угоняем машину, катим туда, вскрываем сейф, и всё в шляпе! А главное – сразу наличные, ничего продавать не надо.
– А как сейф вскрывать? – уточнил Тер-Микалёв.
– Плёвое дело. Автогеном разрежем.
– А ты умеешь? Или ещё кого искать будем?
– Я после школы на стройке работал, со сваркой дело имел, – сказал Кучеренков. – Автогеном разрежем.
– Сам резать будешь? – спросил Сошников.
– И тебя поднатаскаю. Или тебе слабо?
– Мне ничто не слабо, – развязно ответил Алексей и потянулся за водкой.
– Все должны научиться всему, – подвёл итог главарь. – И отмычками орудовать, и с автогеном управляться, и с пистолетом тоже.
– С пистолетом? – удивился Тер-Микалёв. – Это ещё зачем?
– Ствол рано или поздно может сгодиться…
В столовой на Петровке было тихо. Лукашин сидел напротив Смелякова и задумчиво тыкал вилкой в сосиску, изогнувшуюся возле кучки жёлтого картофельного пюре.
– О чём размышляешь, Миша?
– Да вот, Виктор Андреевич, пришла в голову странная мысль.
– Поделишься?
– Работаю я в розыске совсем чуть-чуть, можно сказать, ничего ещё по-настоящему не видел. Но на душе как-то тягостно.
– Почему?
– Столько людей, столько судеб! За один день можно соприкоснуться со столькими жизнями!
– Да, этого в нашей профессии предостаточно… – Виктор потряс гранёным стаканом, взбалтывая компот. – Пока до нужного человека доберёшься, с сотней-другой ненужных столкнёшься. И у каждого свои беды, заботы, неприятности…
– Вот это и давит, – сказал Лукашин. – Мне начинает казаться, что во мне всё это не вмещается. Слишком всего много, чтобы переварить. Ведь они – эти чужие мне люди – всё-таки влезают в меня; хочешь не хочешь, а боль их просачивается в меня. Услышишь что-нибудь на допросе – и вот тебе зарубка на сердце. Поначалу-то и не заметишь ничего, но через некоторое время количество переходит в качество и начинает в душе что-то незнакомое копошиться… У вас было такое?
– Было, но понемногу прошло… Или просто я сжился с этим? Слился? Сделался частью всего этого? Не знаю. Но теперь уже не тяготит.
– Сделаться частью этого? Впрочем, я понимаю. Женщины застревают в детях и растворяются в них без остатка, а мужчины – в работе… А что такое работа? Что для человека должно быть важнее – работа или всё остальное, что лежит вне работы? Если всё остальное, то человек будет несчастен, ведь мы почти всё время на службе. Не любить её, не хотеть её – значит ненавидеть подавляющую часть того, чем заполнена жизнь. По сути, такие люди должны ненавидеть собственную жизнь. А ведь таких много…
– Очень много.
– Сталкиваясь с ними, я теряюсь. Они пусты, они не могут себя посвятить ничему. Я этого не в силах понять. Мне нравится то, чем я занимаюсь. Мне интересно… Но иногда мне делается не по себе от обилия информации. Поговоришь с кем-нибудь, и вдруг мир переворачивается с ног на голову. Думаешь: как такое возможно и как люди вообще живут после того, что с ними происходит? А вот живут же… Пытаюсь осмыслить, переварить, утрясти, а оно только складывается кольцами где-то в глубине меня, сворачивается, затаивается, а потом вдруг как раскрутится ни с того ни с сего, вжарит по мозгам в самый неподходящий момент. И прям-таки почва из-под ног уходит…
Смеляков понимающе кивнул и подцепил чайной ложечкой кусочек сухофрукта со дна стакана.
– Можно капитана Смелякова?
– Я у телефона. – Виктор сразу узнал голос Татьяны Зуевой. – Слушаю тебя, Таня.
– Только что Кутузова говорила с Кучеренковым.
– Что-нибудь удалось выяснить?
– Кучеренков зовёт её в Москву.
– Зачем?
– Говорит, что соскучился. Обещает роскошную жизнь. Я записала дословно его слова. Потом пришлю всё официально, а сейчас послушай, тебе надо обязательно услышать это. Вот что сказал Кучер: «У нас тут такие дела начались – ахнешь! Приезжай, сама увидишь. Скоро я буду червонцами сортир оклеивать. Принцессой тебя сделаю. В шампанском купаться будешь…»
– Так и сказал?
– Слово в слово.
– Спасибо.
Смеляков положил телефонную трубку на рычаг.
– Пора за Кучеренкова браться всерьёз, – проговорил он задумчиво. – Если у него на самом деле бешеные деньги завелись, то надо срочно выяснить откуда. «Червонцами сортир оклеивать»… Вряд ли тут пустое бахвальство…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. МАРТ 1986
Кучеренков стоял возле окна и цепким взглядом ощупывал каждую деталь на неосвещённой зимней улице. Сквозь натянутый на голову чулок невозможно было разглядеть черт его лица, но там, где были глаза, различались два холодных блика. Придавленный тугим капроном нос делал облик бандита ужасным.
На дальнем конце посёлка тускло мерцала жёлтая лампа на покосившемся столбе. За спиной Кучеренкова гудело синеватое пламя автогена. Это пламя было единственным источником света в помещении сельской сберкассы. Красной шипучей полосой расползался под огнём расплавленный след на толстой металлической дверце сейфа.
Связанный сторож с наглухо замотанным ртом смотрел на бандитов слезящимися глазами и время от времени издавал глухое мычание. Фёдор Груздиков сидел на корточках возле входной двери, привалившись к ней спиной. Скатав нижнюю часть натянутого на голову чулка и освободив от этой маски рот, Фёдор курил.
– Сосни пока, дед, – отвечал на невнятный зов сторожа Сошников и продолжал разрезать автогеном металлическую дверцу сейфа.
– Долго ещё? – бросил через плечо Кучеренков.
– Не гони, Кучер, успеем…
С улицы донёсся слабый гул автомобиля.
– Тихо, пацаны! – скомандовал Кучеренков. – Едет кто-то.
Армен Тер-Микалёв и Валентин Андрюхин приникли к другому окну.
– Что там, Валёк? – Сошников не отрывался от своей работы.
– Не видно ни хрена, – выдохнул Андрюхин.
– Опа! – опять подал голос Сошников. – Я закончил. Принимайте работу.
Андрюхин и Тер-Микалёв бросились к вскрытому сейфу, от которого едко пахло сваркой. В темноте кто-то наткнулся на отвалившийся кусок металла и выругался.
– Вот хрень! Да посвети ты, не видно ж ни фига!
Читать бесплатно другие книги:
