Ни дня без мысли Жуховицкий Леонид
Однако новая дорога, по которой мы уже идем, все равно требует изучения. Где шоссе, где ухаб, а где обрыв — это хорошо бы определить заранее. Хуже всего знакомиться с канавой, когда в нее свалишься.
На дружный восторг губернаторов от новости, что теперь их будут назначать и снимать, можно не обращать внимания: потому и восторгаются, что боятся — а вдруг не назначат? Одобрение выборов только по партиям законодателями из списков тоже понятно — зачем им конкуренция одномандатников? Так что анализировать ситуацию резонней, не учитывая мнение лично заинтересованных лиц.
Есть ли у новой дороги плюсы?
Есть.
Самодурство, вороватость, а то и бездарность целого ряда губернаторов настолько очевидна, что и доказывать не надо. Слишком часто наш лучший в мире народ выбирал не работников, а лжецов и демагогов. Мы прекрасно помним, как иные областные начальники, растащив деньги, присланные из центра на зарплату, вместо того, чтобы тут же уйти в отставку, организовывали марши шахтеров или учителей на Москву за новыми деньгами. А погнать этих лидеров с работы не было никакой возможности — избранники! Да и карликовые партии в бюллетенях для голосования вызывали недоумение: куда выбираем, в парламент или в цирк? Другое дело, что предлог для избирательной реформы был найден крайне не убедительный: причем тут события в Беслане? Впрочем, при нынешних СМИ с предлогами можно особенно не утруждаться.
Возможно, настоящим поводом для реформы послужило избрание алтайским губернатором актера Михаила Евдокимова. Кремль четко показал, что предпочитает прежнего губернатора, сам президент уважительно беседовал с ним перед объективами телекамер — а избиратель предпочел замечательного исполнителя монологов про баню, оглоблю и красную морду. Тут бы хоть кто обиделся, а в Кремле ведь тоже люди сидят. Да и выборы оптом, не людей, а сразу партий, опробованы во многих странах. К тому же российская власть еще при первом президенте начала склоняться к трех, а то и двухпартийности по совсем не худшему образцу Германии, Англии, Швеции и США.
Словом, безумной реформу не назовешь. Вполне достойные державы управляются по той же схеме. Так чего бы и нам не попробовать?
Но Россия — не Англия, не Германия и не Швеция. Там, где у них за спиной долгая традиция, у нас чиновничий беспредел, хамство и хаос. У нас не было ни Рузвельта, ни Черчилля, ни Де Голля, ни Пальме — у нас были Сталин, Брежнев и Черненко. У них ворующий губернатор такое же редкое исключение, как у нас губернатор не ворующий. Короче, мы и тут пойдем особым путем — не потому, что так хочется этой особости, а потому, что на стандартный путь просто не хватит керосина.
Эта реформа, как и большинство инициатив сверху, направлена на укрепление властной вертикали. Мол, хватит бардака, страна должна быть управляема — противостоять страшной угрозе международного терроризма способна только сильная Россия. Во имя этой силы, во имя победы над жестоким и подлым врагом не стоит ли на время пожертвовать кое-какими завоеваниями демократии?
Может, и стоит.
Но меня волнует вот что: а приведет ли укрепление государственной власти к появлению сильной страны? Есть ли такая гарантия?
К сожалению, такой гарантии нет.
Ведь государство еще не страна. Вынужден повториться: государство — это существующий во всех странах и, к сожалению, неизбежный аппарат насилия. У нас в России это два миллиона чиновников, деятельность которых может страну и усилить, и ослабить, и даже привести к краху. В Семнадцатом году именно государственный аппарат подтолкнул Россию к гибели — большевики оказались просто расторопней других и изловчились ухватить падающее яблоко прямо на лету.
Кстати, когда Российское государство (не страна, а аппарат управления!) было самым могущественным? При Иване Грозном, при Петре Первом и при Сталине. Иван оставил после себя разрушенную страну и столетнюю смуту. После Петра, самого энергичного и талантливого из российских царей, опять-таки, последовал период развала, вакханалии дворцовых переворотов, правящих любовников и авантюрных временщиков. Четверть века сталинского правления заложили под страну все те мины (коллективизация, репрессии, уничтожение собственной армии, втягивание страны в холодную войну), которые взрывались в нашем отечестве все минувшее столетие и до сих пор не дают нам присоединиться к процветающей части человечества.
Наиболее показателен, пожалуй, период Второй мировой войны. Самый мощный государственный аппарат был в двух странах, сталинском Советском Союзе и гитлеровской Германии — ни у Рузвельта, ни у Черчилля никогда не было такой власти, как у этих диктаторов. Ни в Англии, ни в США никогда не было такой абсолютной управляемости, такого контроля над всеми процессами жизни, как у двух тоталитарных режимов, коммунистического и фашистского. Результат войны известен: союзники победили. Но Англия и США вместе потеряли в войне меньше миллиона человек. Германия — девять с половиной миллионов. Советский Союз — двадцать семь миллионов своих граждан. Ссылки на то, что наши союзники воевали спустя рукава, вряд ли корректны: ведь им не только пришлось сражаться в Африке, в Италии, во Франции и на Балканах, была еще долгая кампания на Тихом океане, где японцы сражались не хуже немцев, и пришлось отвоевывать у них огромные территории — половину Китая, Филиппины, Малайю, Сингапур, Бирму и даже часть Индии.
Если бы сталинский аппарат не уничтожил руководство собственной армии, если бы Рокоссовского и Туполева не пришлось разыскивать по лагерям, если бы в самом начале войны фронтами командовали не политруки вроде Ворошилова, а Тухачевский, Блюхер, Якир и Уборевич, немцы за три месяца не докатились бы до Москвы. А изуверская машина нацизма, отлаженная до последнего винтика, автоматически выдавила из покоренной Европы тех ученых, что в сорок пятом создали в США первое атомное устройство. Германии еще повезло, что Берлин пал в мае, а бомбы подоспели только к августу: ведь физики-антифашисты готовили небывалой силы оружие не для японцев…
В обеих тоталитарных державах запредельное усиление государства привело к слабости стран и фантастическим потерям в войне.
Не думаю, что сегодняшней России реально грозит тоталитарность. Но надо помнить, что за каким-то пределом сила аппарата неизбежно оборачивается слабостью страны. Еще раз процитирую умного человека: «Если мы от чего погибнем, так это от бюрократизма», предостерегал когда-то основатель первой в мире коммунистической империи. Его тревоги сбылись: империя погибла именно от бюрократизма, развалилась без единого выстрела, далеко отстав в экономике и потерпев жесточайшее поражение в бескровной «холодной» войне. Как это всегда и бывало в истории, свободный гражданин оказался неизмеримо эффективнее бесконтрольного чиновника и подвластного ему раба.
А нынешние административные изменения могут привести именно к усилению роли чиновника.
У меня нет оснований сомневаться в добрых намерениях действующего президента хотя бы потому, что он не только постоянно говорит о демократических ценностях, не только отказывается идти на третий президентский срок, но и регулярно приводит во власть далеко не худших людей. Можно сколько угодно высмеивать команду «новых питерцев» — но лучшие из них, как минимум, образованы, деловиты и не замешаны в безудержной коррупции. Для России не так уж мало! Но, не сомневаясь в намерениях Путина, есть, к сожалению, достаточно поводов сомневаться в его возможностях. Российский чиновник обладает вековым опытом борьбы за реальную власть в стране. Он хорошо знает ритуалы: над его рабочим столом портрет президента, он по любому случаю подчеркивает личную роль высшего начальства, любое указание сверху восторженно объявляет мудрым, а потом все делает по-своему.
Мы прекрасно видим, что происходит в парламенте и в иных министерствах, в каком-нибудь километре от Кремля! Так что станут творить назначенцы в отдаленных регионах, куда президент если и заглянет, то лишь пролетом в Японию или Индию? И не утонут ли новые реформы в чиновничьем болоте, как тонули все предыдущие?
Допустим, президенту удастся (что будет совсем не просто при короткой скамейке запасных) постепенно найти 89 трудолюбивых, образованных и элементарно честных губернаторов для всех российских регионов. Но бесконтрольная власть развращает. Нынче губернаторов хоть как-то контролирует избиратель: если глава администрации слишком зарывается, могут и не избрать. А как назначенных чиновников сможет контролировать президент? Реалистичный ответ только один — никак. Придется создавать целый аппарат проверяющих. Но кто станет контролировать контролеров?
Конечно, надежная система контроля в развитых странах давно существует: это гражданское общество, политическая оппозиция, независимый суд и, прежде всего, свободная пресса. У нас эта система находится в зачаточном состоянии, и изменений к лучшему пока не видно.
Пожалуй, хоть как-то надеяться можно только на «четвертую власть» — на прессу. Ей сегодня нелегко, в борьбе с газетами и каналами ТВ чиновники отвоевывают одну позицию за другой. И все-таки пресса держится. Причина тут объективная: в отличие от политика или судьи, журналист прямо зависит от народа — кому он нужен, если его не станут читать или слушать? Понятно, что ни в одной стране ни одному чиновнику свобода печати не нужна. Но — терпят! Почему? Это почти век назад объяснил прагматичный политик, жестко предупреждавший, что без самокритики советская власть развалится. Советская власть Ленина не послушалась — и развалилась.
Неужели независимая Россия наступит на те же грабли?
Наше государство настолько далеко от идеала, что эксперименты в управлении им неизбежны. Но любой автостроитель знает: чем выше скорость машины, тем надежнее должны быть руль и тормоза. Чем крепче властная вертикаль, чем могущественней каждый чиновник, тем независимей, финансово обеспеченней и неприкосновенней должна быть пресса. Это не вопрос борьбы за влияние — это вопрос существования нашей не слишком комфортабельной, но единственной и незаменимой страны.
ДВУХПАРТИЙНОСТЬ ПО-РОССИЙСКИ
Сколько в России партий?
В последних выборах участвовало что-то около двадцати. Сколько не прорвалось в список, знают только в Избиркоме — если знают. Например, в непосредственной близости от избирательных списков болтались почти близнецы — «Русь», «Святая Русь» и «Русь святая». Все вместе эти святые и грешные не набрали и одного процента, но главную задачу достигли: нимб засветили. Короче, претенденты на власть в нашей благословенной державе никогда не были дефицитом.
Но по моим скромным наблюдениям в сегодняшней России реально существуют только две партии. И на практике сложилась та самая двухпартийная система, о которой так мечтают отцы отечества, которые устали тасовать колоду, на три четверти состоящую из шестерок. Правда, эти две политические силы очень далеко отходят от руководящего замысла.
По идее, каждая партия защищает чьи-то интересы — так принято во всем мире. Если смотреть на вещи с такой точки зрения, у нас есть только две партии: партия чиновников и партия депутатов. У каждой из этих организованных, а местами и преступных группировок абсолютно четкие интересы и ясные цели.
Какие только речи не произносятся в Думе! Какие баталии идут! Ведь до драки доходит — не случайно наиболее дальновидные лидеры включают в список кандидатов собственных охранников. Но все противоречия мгновенно забываются, как только встает вопрос о материальных интересах партии депутатов. Не случайно одним из первых законов народные избранники узаконили для себя неприкосновенность во всех делах, включая уголовные. Помните случай, когда слуга народа застрелил двух человек? И что — под суд пошел? Куда там — так и заседал в парламенте, пока доведенные до крайности избиратели не пристрелили его ввиду полной невозможности наказать убийцу законными методами.
Нынче у думских работяг все льготы высших чиновников, но при этом никакой ответственности. На депутата не только дело завести нельзя, но даже начать следственные действия. О такой судьбе можно только мечтать! Единственная головная боль депутата — попасть в следующую Думу. Потому и кричат с трибун, и спорят на всяких ток-шоу, и даже дерутся. Все, что угодно, лишь бы запомнили, оценили и на выборах не вычеркнули. Кстати, крайне любопытно смотреть на депутатов в перерывах телевизионных дискуссий, пока камера выключена. Только что собачились так, что слюна летела на оппонента. Но стоит операторам выключить камеры, и все меняется: лютые политические враги обнимаются, делятся сплетнями, хохочут над корпоративными байками. Одна партия, одна тусовка, все общее — от зарплат до анекдотов. Ведь не случайно законодатели, провалившись на выборах, идут в помощники ко вчерашним непримиримым врагам.
У партии чиновников своя цель, тоже одна на всю компанию — усилить контроль. Над чем? А это не важно, лишь бы усилить. Лишь бы как можно больше согласований. Ведь что это такое — согласовать? Это значит согласиться совать в лапу чиновнику что-нибудь хрустящее. Но — не чипсы. И, желательно, не рубли. Говорят, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Так вот, бесплатных виз нет даже в мышеловке, каждая виза непременно вызывает хруст в кармане у чиновника. Поэтому постоянная задача чиновника — создание новых и новых виз.
Недавно мои знакомые въехали в новую квартиру — как нынче принято, без отделки и даже без внутренних перегородок. Что ж, разумно, каждый хозяин лучше знает, на что тратить квадратные метры, на спальню или кухню, где ставить холодильник, а где торшер. Но, едва мои знакомые получили ключи от собственного жилья, к ним в дверь постучалась очень милая женщина и сказала, что по новым правилам не только на каждую гипсокартонную стенку, но и на каждую розетку нужен проект, который потом утвердят — или не утвердят — в инстанциях. Процесс утверждения займет года полтора. Но все не так уж страшно, потому что гостья представляет фирму, которая как раз и берет на себя полностью процесс согласования. Две с половиной тысячи наиболее условных единиц — и через неделю проект со всеми визами будет у вас. Все жильцы уже подписали типовые договора, одни вы остались. Мои знакомые поинтересовались, где по правилам можно ставить стенки и розетки. Оказалось, за две с половиной тысячи безусловных единиц — где угодно. Так зачем тогда согласовывать, удивились хозяева. А чтобы потом все не ломать, объяснила гостья. А самим согласовать нельзя? Попробуйте, загадочно усмехнулась женщина из фирмы.
Знакомые, к счастью, оказались журналистами и сумели доискаться, кто стоит во главе фирмы-благодетельницы. Выяснилось — вчерашний чиновник, лишь недавно ушедший из районной конторы на вольные хлеба. А визы ставит кто? Другие чиновники из той же конторы. Так что контора и фирма вместе как раз и составляют вольное общество с неограниченной безответственностью, но очень емкими карманами…
В принципе, даже две партии все же лучше, чем одна. Может, партия депутатов хоть как-то придержит партию чиновников?
Не придержит. Зарплаты и льготы чиновников растут и будут расти дальше: ведь обе партии связаны общей хрустящей зеленой веревкой. Господа депутаты с самого начала установили себе министерские зарплаты, льготы и пенсии. А что это значит? Это значит, что депутатам выгоден любой рост чиновничьих окладов. Каждый из 15 министров получает сегодня 100 тысяч рублей в месяц — и каждый из 450 депутатов ровно столько же. И пенсии те же — три четверти от должностного оклада. И льготы те же. Так что беззаветное служение народу занятие не только благородное, но и очень выгодное.
Как же нужна России хоть одна партия, не вляпавшаяся в этот альянс! Но откуда она возьмется? Ведь даже беспробудные алкаши халявную бутылку предпочитают половинить, а не делить на троих.
Определенная надежда все-таки есть.
Дело в том, что и чиновники, и депутаты не способны что-либо производить. Их специализация — отнимать, делить и, прежде всего, потреблять. Поэтому во всех, даже минимально цивилизованных, странах обязательно существует третья политическая сила — предприниматели. Именно люди дела составляют фундамент любой успешной экономики. Именно на них держится процветание развитых стран. Двадцать миллионов предпринимателей США обеспечивают этой сверхдержаве мировое лидерство во всех сферах жизни, от армии до спорта.
К сожалению, в нашей стране под предлогом борьбы с пресловутыми «олигархами» по предпринимательству был нанесен мощный удар — в очередной раз в России политика победила экономику. И получилось, что интересы бизнеса в нашей стране сегодня не защищает никто. Но долго так длиться не будет. При всем своем социальном эгоизме и чиновникам, и депутатам придется вспомнить, что без развитого, свободного и уверенного в собственном будущем бизнеса им уже в близком будущем придется не сладко. Ибо в стране с затхлой экономикой и задавленным предпринимательством кто же будет платить зарплату парламентариям и давать взятки чиновникам?
«ГОСУДАРСТВЕННИКИ» ПРОТИВ ГОСУДАРСТВА
Однажды Герман Греф, в ту пору министр экономики, сделал сенсационное заявление: сказал, что необходимо изолировать «государственников» от власти. Прямо скажем, легкомысленно высказался, «государственники» такое не прощают. Они любят, чтобы их любили. А тех, кто не любит, тут же начинают поносить на всех углах. Что, в общем, и произошло. Даже телевидению заказали неугодного министра: ведущий программы «Постскриптум», обычно готовый облизывать любое начальство, строго напомнил Грефу, что «государственники» белые и пушистые, и видеть их иными не рекомендуется.
Почему же интеллигентный питерский экономист, один из самых влиятельных людей в стране, поступил столь неосторожно?
Видно, очень уж допекли. Чем? На этот вопрос двести лет назад коротко и ясно ответил великий историк Карамзин: воруют!
Кто же они такие — «государственники»?
Государственные служащие? Как правило, нет. Более того, государственных служащих «государственники» постоянно критикуют на том основании, что те недостаточно государственники. Мало любят родину и простой народ в лице его лучших представителей. Мало заботятся о верных слугах отечества.
Иногда «государственников» приглашают во власть немного поработать, но там они не задерживаются: их выгоняют либо за безделье, либо за развал порученной отрасли, либо за обычное казнокрадство. Разумеется, сами они тут же поднимают крик, что их уволили за патриотизм.
Однако, разумно сторонясь государственной службы, «государственники» стараются расположиться как можно ближе к государственной казне. Тут они большие специалисты. Все они либо директора мифических, но регулярно финансируемых институтов, либо президенты таинственных фондов, либо прошедшие по списку депутаты, либо идеологические консультанты на хорошей зарплате, либо люди свободных профессий, но и свобода их каким-то образом оплачивается из казны. По их твердому убеждению государство на то и существует, чтобы оплачивать «государственников».
Директора заводов, которые десятилетиями гонят халтуру, не находящую сбыта, кричат на митингах, что их неликвид из высших соображений обязана оплачивать казна. Губернаторы, развалившие хозяйство подведомственных областей, требуют увеличить дотации — конечно же, не просто так, а во имя интересов государства. Люди, близкие к кинопроизводству, прекрасно помнят, как известный актер решил перейти в режиссеры, успехов на новом поприще не добился, но сумел сквозь все инстанции пробить фестиваль, тоже не имевший успехов, но выделенный в бюджете страны отдельной строкой. Каждый раз, проходя по центру Москвы, мы видим близ Кремлевской стены бездарный памятник великому полководцу. Почему же его поставили там за казенный счет? А потому, что скульптор был «государственник», и точно знал, какая калитка ведет прямиком к кассе. Да и серые телепрограммы с высоким гонором и низким рейтингом настаивают, что их обязан кормить бюджет, раз уж не кормит зритель.
Самая опасная для страны ситуация возникает, когда «государственники» пытаются порулить экономикой. Наращивать производство они, естественно, не собираются: не тому учились и не к тому стремились. Их единственная идея — отнять деньги у народа и передать в казну. Любыми путями. Можно повысить налоги. Можно передать в управление чиновнику успешно работающие фирмы. Можно, вообще, отменить приватизацию.
Любой элементарно грамотный экономист знает, что частный предприниматель работает на порядок эффективнее чиновника. Что именно поэтому «социалистическая» экономика бесповоротно проиграла соревнование рыночной. Что даже Китай, где у власти коммунисты, сумел выбиться из нищеты и сделал колоссальный рывок в развитии именно тогда, когда подавляющее число предприятий было передано в частные руки. А что, «государственники» этого не знают?
Великолепно знают — уж на это-то их грамотности хватает. Тогда почему же норовят развернуть Россию поперек прогресса?
Причина элементарна. Ведь у хозяина не украдешь — могут и морду набить, и под суд отдать. А воровство из казны дело привычное и почти законное: во всех странах планеты казнокрады чувствуют себя достаточно комфортно, а в нашей России просто роскошествуют. И чиновники, если и преследуют вороватых «государственников», то уж очень лениво — ведь растаскивают казенное, то есть не свое, то есть чужое.
Дела в экономике пока что идут средне: громкие «наезды» на предпринимателей обернулись огромным ущербом для страны. И грамотные люди во власти стараются хоть как-то выправить положение. А крикливые захребетники путаются у них в ногах, требуя перевести все прибыльные предприятия из хозяйского управления в бюрократическую бесхозяйственность и под шумок подбирая ключи ко всем российским квартирам, где деньги лежат.
Потому-то, наверное, сегодня не только дотошные журналисты, но и ключевые министры правительства пришли к выводу: чтобы страна могла двигаться вперед, нужно срочно избавить российское государство от самозванцев, присвоивших себе выгодное имя «государственников».
Если удастся, Россия, Бог даст, использует свой шанс.
Другой вариант рассматривать не хочется.
СВОБОДА СИЛЬНЕЙ ДИКТАТУРЫ
Любой взрыв порождает взрывную волну. Эхо изуверских терактов в Париже, Мадриде и Лондоне до сих пор звучит в мировой прессе — в том числе, и нашей. Причем у нас отголоски последней по времени британской трагедии, как всегда, своеобразны: политики и журналисты говорят не столько об отвратительности террора, сколько о крахе демократии — мол, идеология либерализма, относительно приемлемая в спокойные времена, в нынешней грозной ситуации себя полностью дискредитировала. Только сильная власть, только «железная рука», только спецслужбы, наделенные неограниченными полномочиями!
Неужели, действительно, спасти страну от вакханалии террора способна лишь диктатура?
То, что международный терроризм наступает — бесспорный факт. Но то, что в связи с этим неминуем крах демократии — столь же бесспорная ложь. Говорить о мягкотелости либерализма могут только люди, убежденные, что по улицам Москвы до сих пор бродят медведи — уровень достоверности примерно такой же. Либерализм это система ценностей, согласно которой основа общества — интересы и права человека. Это строй, при котором не народ ходит в крепостных у государства, а государство служит народу. Это порядок, при котором перед законом равны все, от бомжа до президента. Где тут признак хлипкости?
Сторонники тоталитарного государства крайне редко предлагают конкретные способы борьбы с терроризмом. Чаще всего высказывается некая общая идея: дескать, надо потуже закрутить гайки, и тогда государство сможет дать достойный отпор агрессору. Звучит решительно. Однако исторический опыт и житейская практика начисто опровергают эту мысль.
Да, хуже террора нет ничего. И если бы недостатки тоталитаризма заключались только в нарушении прав человека, можно было бы всерьез обсуждать, не стоит ли в минуту крайней опасности временно прибегнуть к диктатуре ради конечного результата. Но сначала надо ответить на коренной вопрос: какая общественная система эффективнее в борьбе с террором?
Я уже писал: история человечества, в том числе, недавняя, убеждает, что основной недостаток тоталитарного государства даже не изуверская жестокость, а крайняя беспомощность! Диктаторы в минуты тяжких испытаний оказываются просто слабаками. Почему во Второй Мировой войне тоталитарная Германия потеряла в 30 раз больше, а тоталитарный СССР в 90 раз больше, чем либеральная Англия? У Черчилля, премьера демократической страны, просто не было возможности совершать те роковые ошибки, не говоря уж о преступлениях, которые позволяли себе Сталин и Гитлер. После первой же военной катастрофы, такой, как разгром Красной Армии в начале войны, руководителя, избираемого народом, тут же отстранили бы от власти, поставив на его место более умного и талантливого. А у Сталина и Гитлера была возможность гробить свои народы бесконечно. Кстати, и послевоенное развитие показало, какие режимы эффективнее: и в войне, и в политике, и в экономике свободные страны оказываются на порядок сильней тоталитарных.
Конечно, внезапной атаке террористов может подвергнуться любое государство, в том числе, и либеральное. Но реакция на трагедию — различна. После рокового 11 сентября в США не было ни одного сколько-нибудь заметного теракта. У нас, к сожалению, они повторялись многократно.
Американский народ сумел сплотиться вокруг своей власти. В России такого сплочения, увы, не произошло. Америка — страна с прочными либеральными традициями. Там избираются все уровни власти, от президента до шерифа. А нам наших «шерифов» спускают сверху, и доверять им больших оснований нет. В Америке Конституция почти не менялась за 200 с лишним лет, а нашей всего-то десять лет с хвостиком, и то ее постоянно норовят переписать. В наших законах зафиксированы очень достойные положения, но они абсолютно не подкреплены традицией. Ну, кто у нас верит в независимость судей? Даже предприниматели в конфликтных ситуациях предпочитают обращаться к бандитам — мол, те разберутся в деле справедливее. Рядовые граждане начинают уважать закон лишь тогда, когда ему беспрекословно подчиняется вся существующая в стране власть — а нам до этого очень далеко.
Приходится слышать, что именно классический английский либерализм привел к взрывам в лондонском метро. Но это ошибочный вывод: причиной уязвимости Англии стал не либерализм, а отступление от него. В демократической стране перед законом все равны. В Англии же получилось точно по знаменитой формулировке Оруэлла: «Все звери равны, но некоторые звери более равны». Представьте себе, что в Лондоне какой-нибудь христианский священник призывал бы к крестовым походам против мусульман. Скорее всего, он бы тут же оказался за решеткой — в полном соответствии с либеральными законами, запрещающими любые формы человеконенавистничества. А вот для радикальных исламских проповедников было сделано исключение из закона: лондонские власти сочли возможным в отношениях с ними действовать не по законам, а «по понятиям»: мы вас не будем трогать, а вы нас не будете взрывать. За это Англия и поплатилась.
Хочу особо отметить, что английские власти, как, впрочем, и российские, и американские, оказались нравственно достаточно зрелыми и постарались в полном соответствии с либеральной идеологией провести четкую грань между законопослушным большинством мусульман и бандитами, за действия которых мусульмане должны отвечать не больше, чем русские — за преступления кого-нибудь Чикатило. В любом народе и в любой религиозной общности бандит всегда изгой, нарушающий законы и божеские, и человеческие.
Смешно думать, что демократия — синоним беззубости и мягкотелости. Это жёсткий режим, который на военное нападение отвечает военным нападением при полной поддержке граждан, которые уважают ими же избранную власть. Вспомните, как повела себя Америка после 11 сентября. В течение одного месяца был уничтожен тоталитарный режим талибов, в течение двух недель — тоталитарный режим Саддама Хусейна. Правда, сегодня в Ираке идет жестокая религиозная междоусобица — но никто, ни шииты, ни сунниты, ни курды не воюют за Хусейна. И в этом случае диктатор оказался слабаком, его армия разбежалась, а министры перешли на сторону победителей…
Последний аргумент сторонников «железной руки» — только свободные от либеральной блажи спецслужбы способны разобраться с террористами, а всякие там «права человека» лишь мешают им работать. Но и этот довод не выдерживает проверки практикой. В той же либеральной Англии организаторы терактов в метро были вычислены и пойманы за считанные дни при полном соблюдении прав человека. А сколько лет наши спецслужбы, которые ни в чем не ограничены и обществом никак не контролируются, безуспешно ловили одноногого Басаева? Более того, вседозволенность прямо провоцирует «органы» на элементарный подлог: схватить того, кто под рукой, и назначить террористом.
Свобода не только гуманней диктатуры — она сильней диктатуры.
MESSAGE
ПОСЛАНИЕ ДА ВИНЧИ
Что бесспорно в Леонардо?
Когда крупнейшему художнику Двадцатого столетия Пабло Пикассо исполнилось восемьдесят, близкий друг Илья Эренбург послал ему приветствие, которое, как практически вся публицистика знаменитого писателя, поразило меня мудрой парадоксальностью. Эренбург писал примерно следующее (рыться в источниках не люблю, привожу по памяти): «Когда художнику исполняется восемьдесят, он или всеми признан, или всеми забыт. Тебе повезло — о тебе до сих пор спорят».
А кто, любопытно, из мастеров кисти или пера в мировой истории самый везучий именно по этому остроумному критерию? Думаю, двух мнений здесь не возникнет.
Не настигни его безвременная смерть — а смерть гения в любом возрасте безвременна — Леонардо да Винчи было бы сейчас пять с половиной веков. А что в нем бесспорно? Пожалуй, только одно — мировая слава. Все прочее — загадочно, дискуссионно, даже скандально. И, вообще, кто он? Доживи Леонардо до наших бюрократических времен, что писал бы он в бесчисленных анкетах в графе «Род занятий»? Художник? Конечно. Скульптор? Само собой. Химик? А как же — изучал яды. Инженер-конструктор? Безусловно: наши изумленные современники полагают, что именно Леонардо впервые набросал эскизные проекты танка, вертолета и подводной лодки.
Но даже все это, вместе взятое, не исчерпывает и не ограничивает фантастической натуры Леонардо. Не без оснований в нем подозревают великого мистификатора. Пишут, что в самом загадочном полотне всех времен и народов, в «Джоконде», под женской атрибутикой спрятано его лицо. С его именем связано еще одно невероятное предположение: вполне серьезные западные исследователи религии подозревают именно в Леонардо подлинного создателя Туринской плащаницы и находят в лике на холсте сходство с прославленным итальянским художником.
Но и это не все. Леонардо отличало равнодушие, если не презрение к общественной морали. Живи он сегодня, агрессивные противники гей-парадов вполне могли бы устраивать визгливые митинги под окнами его мастерской. Впрочем, осторожность им не помешала бы: классик обладал не только высоким ростом и внешней привлекательностью, но и редкой физической силой.
По количеству картин Леонардо уступал многим своим современникам. Писал он долго — над той же небольшой по размеру «Джокондой» работал четыре года. Причиной тому была не лень, мастер мог биться над картиной с рассвета до сумерек, не прерываясь даже на еду. Может, дело в том, что он искал не столько композицию и цвет, сколько истину? Коллега Леонардо по вечности Зигмунд Фрейд нашел убедительное объяснение странной медлительности художника, совершенного в своем ремесле: «Он исследовал вместо того, чтобы действовать и творить». За все в жизни надо платить, в том числе, и за поиск сути вещей — Леонардо заплатил одинокой старостью.
После всякого гения, помимо картин, книг, партитур, формул или выигранных сражений, остается, как правило, еще нечто, возможно, самое значительное. Это «нечто» можно, мне кажется, определить как послание потомкам, или, в стиле нашего образованного времени, назвать красивым словом message. Иногда посланием становится само имя гения. Моцартовское начало, комплекс Наполеона, действовать по-Суворовски, говорим мы, ничего не уточняя, потому что в уточнениях нет нужды.
А Леонардо послание оставил?
Оставил. Он жил в великое время, бок о бок с великими, и был равным среди равных — ни Микеланджело, ни Рафаэля в профессии не превосходил. Но когда мы говорим о ком-то «ренессансный человек», мы думаем именно о Леонардо. Разносторонность его личности, интересов и свершений в истории человечества, пожалуй, уникальна. Мой приятель Толя Анисимов, заводской механик, умевший на безлюдной дороге разобраться в любой поломке и поставить на ход любой автомобиль, презрительно отзывался о работниках автосервисов: «Операционники! Один может свечу поменять, другой скат собрать, а механик должен уметь все». Леонардо машины не ремонтировал, но в своих делах — а дел у него было множество! — умел все.
Не секрет, однако, что его современник и соперник Микеланджело оставил после себя гораздо больше великих творений и имел основания смотреть на оппонента пренебрежительно, если не презрительно. На бытовом уровне можно было бы сказать о Леонардо — разбрасывался. Но о людях такого масштаба судить на бытовом уровне, как минимум, неосмотрительно. Ну, разбрасывался — и что? Ведь было в разбросанности итальянского мастера что-то, приковывающее к нему наше внимание спустя пять веков. И разве случайно самый скандальный пока роман наступившего тысячелетия называется «Код да Винчи», а не, допустим, «Код Рафаэля»?
Образованный и небесталанный английский детективщик Дэн Браун в коде да Винчи в рамках жанра с грехом пополам разобрался. Разобраться в послании Леонардо будет, наверное, трудней. Не уверен, что у меня что-то получится. Но кому-нибудь когда-нибудь надо же начинать!
Сперва вопрос самому себе: кого из потомков великого итальянца можно назвать людьми Ренессанса?
Много имен не наберу. Но некоторые напрашиваются.
Например, Гете. Величайший поэт Германии. Прозаик. Драматург. Философ. Историк. Коллекционер. Когда пришлось стать государственным человеком, он и это сумел. А еще справился с колоссальной задачей, для художника почти непосильной: прожил долгую и счастливую жизнь. Кому еще из великих это удалось?
Может быть, никому. Даже Гюго, везучий, редкостно работоспособный, неутомимый в любви, ярко одаренный во всех литературных жанрах, все же прожил несколько лет в изгнании. Но он, конечно же, человек Ренессанса.
Нансен — ученый, спортсмен, великий путешественник, эталон гуманизма, ставший в конце жизни общественным деятелем мирового масштаба: паспорта, выдававшиеся бесчисленным беженцам-европейцам после Первой мировой и целой серии революций, носили имя Нансена.
В этом же ряду — Эйнштейн. И не в том только дело, что играл на скрипке, что ценил и понимал литературу (даже признавался, что Достоевский дал ему больше, чем Гаусс), что оказал огромное влияние и на развитие науки, и на судьбу человечества — Эйнштейн был ренессансен по типу мышления, по внутренней свободе, по умению жить и творить мимо догм.
Предлагаю приятное интеллектуальное развлечение — попробуйте продлить этот ряд.
Мне же, естественно, хочется найти людей Ренессанса в нашем трудном отечестве. Неужели у нас их не было?
Были, конечно, были.
Как и во многих прочих случаях, первым вспоминается Александр Сергеевич, веселое имя, «наше все». Уникальная фигура — таких у нас больше не было. Создатель и русского литературного языка, и великой литературы на этом языке. Странно — почти два века прошло, а мы говорим все на том же, Пушкинском, языке. Наша поэзия вышла из Пушкина, проза — из Пушкина, драма — из Пушкина, сатира — из Пушкина. Даже журналистика — она ведь из Пушкинского «Современника». А наше взрывное, бешеное, безрассудное жизнелюбие — оно ведь тоже оттуда, от его ста двенадцати добрачных любовей. Пушкин не считал себя философом — но чем дальше, тем больше российская частная жизнь приближается именно к его пониманию ценностей. Идти нам еще долго. Но, может, все-таки, придем?
Будем, однако, справедливы: российский Ренессанс начался до Пушкина. Одно имя на весь Восемнадцатый век — зато какое! Трудно назвать, чего он в жизни не умел, и что в российской науке началось не с него. Ломоносов, конечно же, Ломоносов. Физик, химик, поэт, величайший русский просветитель, один представлявший собой целую академию.
А еще кто?
Я бы назвал одно очень крупное имя, нынче, к сожалению, глубоко не модное — Алексей Максимович Горький: великий прозаик, драматург, без которого не представишь наш театр, яркий своеобразный поэт и, конечно же, удивительный по мощи и откровенности публицист, чьи «Несвоевременные мысли» сейчас, по окончании кровавого большевистского эксперимента, поражают так же, как и при его начале. И человеческая широта не уступала литературной: сперва бродяга, сменивший десяток занятий, потом революционер, потом жесточайший критик вчерашних соратников, крупнейший деятель культуры, открыватель и воспитатель талантов — из работ его учеников вполне можно составить библиотеку классики, которой могла бы гордиться любая европейская страна. Прагматичные коммунисты пытались сделать из него витрину режима — но стоит ли помогать им в этом нечестивом деле?
Ренессансность чаще всего возникает на переломе эпох, когда не только можно все, что нельзя, но и непонятно, что нельзя, когда рушится все привычное, и опасным становится не эксперимент, а отсутствие эксперимента. В России таким периодом стал «Серебряный век», растянувшийся до тридцатых годов и отмеченный именами Блока и Стравинского, Шагала и Мейерхольда, Мельникова и Сикорского, Шаляпина и Пастернака, Станиславского и Цветаевой, Малевича и Маяковского. Не уверен, что он выдвинул фигуру, сравнимую с Леонардо. Но весь «Серебряный век» стал чем-то вроде коллективного Леонардо.
А среди правителей России был хоть один человек Ренессанса? Был. Именно один. Царь Петр, жестокий сын жестокой эпохи — но, вместе с тем, «мореплаватель и плотник», строитель великого города, полководец не из последних, основатель первой российской газеты, продюссер и спонсор невероятного количества промышленных, научных и культурных затей, от уральских заводов до офицерских мундиров и напудренных париков.
Мой друг Борис Неменский, замечательный художник, как-то сказал мне, что есть два метода обучения живописцев и скульпторов. Один принят у нас сегодня: талантливые ребята, выдержав конкурс, поступают в институт, где слушают лекции разных педагогов и под руководством мастеров овладевают тонкостями профессии. Другой метод — ренессансный: художник набирает подмастерьев, и они с нуля, с веника и растирания красок, постигают тайны ремесла. Так, между прочим, обучался несравненный Страдивари. Так обучался сам Леонардо. Так он ставил на ноги своих учеников. Не берусь судить, какой метод лучше.
Но было в истории России одно удивительное учебное заведение, чей уникальный опыт, к сожалению, не был изучен, понят и развит. Я имею в виду Царскосельский лицей — вероятно, самое ренессансное учебное заведение в истории страны.
Его создавали с совершенно определенной и вполне прагматичной целью.
В царской семье подрастали дети, им нужно было дать образование хотя бы потому, что корона на глупой голове держится плохо. Учиться в одиночестве скучно. Вот и решили в компанию самым элитным детям державы набрать сколько-то отпрысков дворянских семей. Набрали. Задача этих ребятишек в том и состояла, чтобы составлять компанию.
Дальше, однако, получился сбой: венценосцы передумали погружать наследников в сомнительное общество рядовых баричей, и уже открытый лицей лишился цели и смысла. Словом, хотели, как лучше, а получилось, как всегда.
Дирекция Лицея оказалась в сложном положении. Военные училища готовят военных, инженерные инженеров. А кого готовить Лицею? Тут была полная неясность. Осталось, увы, единственное: учить, по формулировке Александра Сергеевича, «чему-нибудь и как-нибудь». Преподаватели, однако, были молоды, образованы и талантливы — для элитных учеников и наставников подбирали элитных. Они и принялись обучать лицеистов тому, что знали, любили и ценили сами. И никто не знает, что дало больше Пушкину, Пущину и Дельвигу — учение или вольное общение друг с другом и с молодыми педагогами. Наверное, никогда в российских гимназиях, колледжах и вузах не было столь ярких, столь талантливых выпусков — свободолюбивые, любознательные, широко мыслящие лицеисты становились и замечательными поэтами, и государственными деятелями высокого ранга.
Не знаю, как часто вспоминали в Лицее эпоху Возрождения и вспоминали ли ее вообще. Но земное притяжение действует не только на тех, кто изучил законы Ньютона. Шаровая молния, запущенная в самом начале шестнадцатого века, многократно обойдя планету, на наше счастье взорвалась блистательными искрами под Питером, в Царском селе.
Эта почти детективная история началась не вчера и кончится не завтра. Слишком много в ней неясностей. И — слишком много света, того нестерпимо яркого света, который заставляет нас по иному увидеть и мир, и самих себя.
Сюжет, если кратко, вот какой. В 1904 году великий математик Пуанкаре поставил перед коллегами задачу, решить которую не могли почти век, хотя стимулы к работе ума были: награда за успех составляла миллион долларов. И вдруг в 2002 году в Интернете появилась цепочка формул — в задаче, казавшейся нерешимой, разобрался питерский математик Гриша Перельман.
Почему Гриша? Возможно, потому, что гениальность не нуждается в солидности — ведь сам Эйнштейн мог показать язык фотографу.
Математиков высшего класса в мире мало. Зато не математики сразу уловили в событии важное. «Комсомольская правда» крупным шрифтом оповестила читателей: «Математиком быть выгодно». А какой-то рафинированный интеллигент даже сформулировал в Интернете самую суть проблемы: «Не хило братан на бабло приподнялся».
А дальше последовала новая сенсация, не менее шоковая: братан отказался приподняться на бабло. Гриша Перельман не поехал в Мадрид за миллионом долларов и всемирной славой. Заголовок «Комсомольской правды» оказался не совсем правдой — быть математиком выгодно далеко не всегда.
Вообще, гений из Питера повел себя странно: от журналистов, карауливших его у подъезда, скрылся в неведомом направлении, а приятелю, который отыскал героя по мобильнику, сказал, что находится в лесу, собирает грибы и просит в ближайшую неделю его не беспокоить.
Может, он настолько состоятелен, что дополнительный миллион к его миллиардам ничего существенного не добавит? Да нет, к богачам нашего гения не причислишь: живет вдвоем с мамой в панельной хрущевке на окраине Питера и даже зарплату не получает, поскольку в настоящее время ни на какой службе не числится.
Что же, все-таки, стоит за нестандартным поступком гениального Гриши? Когда-нибудь он сам расскажет об этом — если захочет. Пока остается только догадываться.
Надо сказать, гении российской науки и раньше отличались нестандартностью. И уж точно нестандартно складывалась их судьба. Особенно в минувшем веке. Коммунистическая верхушка, для удобства управления старавшаяся постричь всю страну наголо, с огорчением поняла, что гении под ноль не стригутся: уникальные головы не поддаются машинке. И, чтобы не нарушать гармонию, лучше не держать их на свободе. Этот принцип действовал четко: гениальный Вавилов был убит в тюрьме, гениальный Ландау чудом выжил в камере, Сергей Королев, Андрей Туполев, великий терапевт Виноградов вдоволь нахлебались лагерной баланды, совесть России академик Лихачев лишь случайно уцелел на Соловках, создатель ядерного щита страны Андрей Дмитриевич Сахаров долгие годы провел в ссылке.
Почему так получилось? Кто-то из наших научных гениев, Сахаров, например, серьезно относился к политике, кто-то был к ней равнодушен. Но все они, безусловно, выламывались из системы: были внутренне свободны, широко образованы, истину ставили выше конъюнктуры, а родину любили больше, чем власть. В стране жесточайшей диктатуры они были людьми Ренессанса — а этого тупая и подозрительная диктатура не могла ни понять, ни простить.
А причем тут Гриша Перельман? Он-то, слава Богу, на свободе, грибы собирает. Есть, однако, одна деталь, позволяющая поставить нестандартного питерского гения в этот славный ряд. На торжестве по случаю награждения пробросом заметили, что Гриша отказался от премии потому, что считает жюри недостаточно компетентным. Обычно с такими заявлениями выступают те, кому премию не дали. В нашем случае выступил тот, кому дали. Ну не странно ли? Нелепость какая-то.
Суть казуса объяснил мне знакомый математик.
Не только у нас — во всем мире есть ученые, а есть чиновники от науки. Эти чиновники возглавляют институты и общества, стоят во главе фондов, заседают в жюри и, прежде всего, делят деньги, бюджетные и спонсорские. В этом они профессионалы — только в этом. Гриша Перельман, искавший в науке истину, не мог не презирать тех, кто ищет в ней выгоду. И скандальное решение питерского гения — звонкая пощечина всем, кто кормится вокруг фондов, конгрессов и премий. А, кроме того, невольное послание городу и миру. Отправившись вместо Мадрида за премией в лес по грибы, Гриша Перельман напомнил человечеству, что есть вещи поважней, чем деньги, слава и власть.
Гении принадлежат всему человечеству. Но я рад, что на этот раз ренессансное послание пришло из России.
Когда гений через века передает послание другому гению, это возвышенно и романтично. Но причем тут мы, не гении? Они общаются в своих кругах и сферах — а нам что с того? Нам оно надо?
Надо, дорогие сограждане, тоже надо.
У нас с вами, как и у них, одна жизнь. А планета вокруг прекрасна и богата возможностями. И тайн вокруг полно. И профессий, одна другой привлекательней. И так тянет время от времени переиначить судьбу!
Я читал, что молодой японец, поступив на работу в крупную фирму, знает, на пенсию выйдет именно из этой конторы. Каждые несколько лет его зарплата будет возрастать, и к старости он станет если не богатым, то уж наверняка состоятельным. А состоятельный японец покруче иного нашего богача. И ездить в старости он будет на каком-нибудь «Лексусе». Вы завидуете такой судьбе?
Однажды на каком-то из европейских перекрестков я познакомился с двумя шведскими девчонками, студентками, взявшими на год академический отпуск. Отпуск они решили потратить вот на что. Скопив не очень много, но порядочно денег, они купили своеобразный тур — кругосветное путешествие. Своеобразный потому, что никаких суперудобств он не обещал: у девчонок была возможность самыми дешевыми поездами, автобусами, пароходами и самолетами передвигаться из страны в страну, останавливаясь в каждой на месяц-другой для того, чтобы посмотреть окружающий мир и подзаработать на харчи и крышу. Путешествие должно было занять год. В будущем оно ничего не гарантировало, но девчонки не нуждались в гарантиях — они хотели быть счастливыми здесь и сейчас, в каждый момент жизни выбирая ту тропинку, которая понравится. Вот этим девчонкам я завидую. Молоденькие, смешные, в драных джинсах и майках с распродажи, они — люди Ренессанса.
Такие есть и среди моих друзей. Рижанин по имени Илан, русский журналист, пишет очерки, переводит с английского, занимается боксом, прилично для любителя играет в шахматы, а летом уезжает в Таджикистан или Киргизию, где пасет овец, собирает лекарственные травы (неплохо оплачивается), ночует в шалашах, а в деревенских магазинчиках покупает уцененные книги. Прекрасная библиотека обошлась ему в смешные деньги.
Несколько лет назад умер мой очень близкий друг, поэт Саша Аронов. О нем стоит рассказать подробно — авось, я когда-нибудь и расскажу. В Саше удивительно органично сочетались огромный талант, писательская мудрость и житейская бестолковость — он был известен уже в двадцать три, а первую книжку выпустил в пятьдесят три. В отличие от множества коллег он не ждал от поэзии никакой награды, потому что понимал: она сама себе награда. После него осталось множество стихов. В том числе, такие:
- «Гуляю по морю пешком,
- Стучу о море посошком.
- Кругом стихия с трех сторон,
- А с берега кричат: „Силен“!
- Они завидуют тому,
- Что я иду и не тону.
- А я зато на берегу
- Сидеть, как люди, не могу».
Люди моря всегда ренессансны. Люди берега — они тоже хорошие, но другие. Дай Бог всем им счастья.
Мне жаль, что практически исчезло когда-то популярное движение хиппи, детей-цветов. Впрочем, я жалею не их, а нас. Они-то очень большой кусок жизни прожили, как хотели, а год счастливой жизни идет за три. Может, и у нас с вами не все потеряно. Нам ведь тоже не поздно остановиться, оглянуться и из сотни открывшихся дорог выбрать одну свою, или две, или пять. Тогда, возможно, однажды мы найдем в почтовом ящике послание с итальянской маркой и адресом отправителя — «да Винчи».
ЗАЧЕМ РОССИЯНИНУ БУДДА?
Четверть века назад мне необычайно повезло: будучи практически «невыездным» (термин, ныне забытый), я вдруг попал в Индию. Причиной тому была дороговизна туристической путевки — она весила с половину «Запорожца» (еще одно почти забытое слово). Секретари Союза писателей, главные редактора журналов и прочие литературные генералы в дальние дали ездили, разумеется, за казенный счет, для рядовых тружеников пера Индия была неподъемна, собрать писательскую группу не получалось, и некие таинственные органы, наделенные правом «не выпускать», решили на этот случай слегка ослабить контрольную удавку. А у меня как раз две первые пьесы пожаром пошли по театрам, деньги после многолетней нищеты перестали быть проблемой, и я получил роскошную возможность ценой бессонной ночи в самолете наблюдать рассвет над Гималаями. Мы прилетели в Дели рано утром, весь день и половину следующего мотались по городу среди разноликой толпы, недоступных нам ювелирных витрин и бесконечных уличных базарчиков, ничем не похожих на наши: у нас продавцы при торге завышали цену на треть, а в Индии раз в пятьдесят — за смуглого деревянного слоника просили тысячу рупий, но отдавали за двадцать пять. А ночью на темном асфальте светились бледные пятна — лишь подойдя, можно было понять, что это спящие люди: то здесь, то там с десяток мужчин и женщин ночевали прямо на тротуарах, с головой завернувшись в длинные полосы белой материи. Вечером второго дня я вдруг четко ощутил, что даже если завтра придется вернуться в Москву, жалеть не стану: непомерная цена путевки уже окупилась с лихвой новым знанием. Прежде я был нормальным европейским провинциалом, уверенным, что правильно живут только в моем родимом Урюпинске или Конотопе, а прочие города и веси в Африках и Азиях к этому идеальному стандарту стремятся, но пока не дотягивают. Теперь же я понял, что мир огромен, разнообразен, и путей в нем множество, и все разные, и каждый по-своему привлекателен. И что те же индийцы не рвутся к благам нашей цивилизации не потому, что не получается, а потому, что не очень-то и хотят. И прогресс вовсе не синоним счастья, и скудость не всегда беда, и если люди веками живут именно так, как живут, значит, так жить почему-либо хорошо.
Две недели мы ездили по огромной, яркой, нищей, красивой, очень своеобразной стране. Видели Тадж-Махал — может быть, самый прекрасный архитектурный ансамбль на планете. Видели, как в Варанаси, на берегу Ганга, сжигали тела умерших, пепел уносило течением, а рядом тысячи людей совершали вечернее омовение в мутных водах священной реки. Видели поразительные храмы Каджурахо, сплошь украшенные предельно эротической резьбой по камню — у нас это назвали бы порнухой, а в Индии веками поклонялись самому полному, самому жгучему проявлению жизни. Видели бесчисленных коров на городских улицах — здесь это священное животное, на которое никогда не поднимется рука индийца…
К концу поездки я вычленил для себя самое неожиданное впечатление от Индии: за две недели я не встретил ни одного хмурого лица. Ни единого! Даже нищие улыбались.
Конечно же, тогда мне и в голову не приходило, что именно в той поездке состоялось мое мимолетное, шапочное, но все же знакомство с великим учением Будды.
Впрочем, учение — это вряд ли точно. Скорее, речь может идти о культуре, духовной, нравственной и бытовой, сложившейся под влиянием буддизма. Вообще, мне кажется, любая теория, любая религия обретает силу и подлинное величие только тогда, когда прорастает в культуру. А буддизм за два с половиной тысячелетия неотъемлемо вошел в плоть и кровь восточных народов, составляющих, как минимум, треть человечества. Сегодня он проявляется не только в трудолюбии, в уважении к судьбе, в миролюбии, которое не смогли до конца выкорчевать даже маоисты и полпотовцы, но и в поражающей иноземца улыбке нищего торговца на улице Бомбея или Калькутты.
И в Западной Европе, и у нас в России периодически возникает мода на буддизм. Однако и в промежутках между всплесками моды спокойная мудрость восточного учителя жизни вызывает негромкий, но стойкий интерес. К учению и личности Будды в Девятнадцатом веке обращался Лев Толстой, а в Двадцатом молодые парни из английского Ливерпуля, чей своеобразный квартет до сих пор служит эталоном ранней всемирной славы.
Всякое массовое движение нуждается в благородных предках. Инквизиторы ссылались на гуманнейшего Иисуса, Сталин со своей туповатой компанией на мудрого Маркса, Гитлер на Ницше, хотя немецкий философ абсолютно не виновен в том, что Адольф Шикльгрубер на почве импотенции стал человеконенавистником. А нынешние террористы, сделавшие своим ремеслом детоубийство, клянутся именем Муххамеда, считавшего тяжким преступлением посягательство на жизнь беззащитного. В прошлом веке хиппи, юные романтики, любившие цветы и отвергавшие насилие, взяли в родоначальники Будду, объявив его символом всепобеждающего добра. Он и живет в нашей памяти символом добра.
Интересно, что при этом о буддизме подавляющее большинство его поклонников не только не имеет сколько-нибудь серьезного представления, но и не слишком в нем нуждается. К буддизму причисляется все доброе и яркое, приходящее с Востока: йога, индуизм, Кама-Сутра, тибетская медицина, загадочная Шамбала, архитектура пагод, живопись Николая Рериха, боевые искусства китайских монахов. Все это вкупе именуется обычно восточной философией. Впрочем, подобная куча-мала таит в себе долю истины: ведь, например, Толстого, Тургенева и Достоевского во всех библиотеках мира объединяют стеллажи русской классики, хотя при жизни если что и связывало великих романистов, так это упрямая вражда.
А теперь попробуем разобраться: зачем нынешнему европейцу и конкретно россиянину Будда? Ведь зачем-то нужен!
Причин тому, мне кажется, несколько.
Одна очень проста — страны буддистской культуры от нас далеки и известны нам весьма поверхностно. А все, что отдалено, как правило, не имеет недостатков: не случайно все политики демонстрируют «сияющие вершины» будущего на таком расстоянии, при котором детали неразличимы. Коммунисты со своей жестокостью и трусостью, с тюрьмами, взятками и закрытыми распределителями семь десятилетий обитали рядом, капиталисты сытостью и благополучием возбуждали черную зависть, а таинственные буддисты вполне годились для легенды. Они и стали легендой.
К тому же человек, вошедший в историю человечества под именем Будды, был просто образцом легендарной личности.
Среди множества популярных сюжетов людьми в разных странах особенно любимы два. Первый — сказка о Золушке. Судомойка, ставшая принцессой — что может быть прекраснее, особенно для судомоек, которых в мире несчетные миллионы. Умный Ленин, рассказавший электорату сказку о кухарке, способной управлять государством, имел потрясающий успех. Другой любимый сюжет человечества — о совестливом правителе, который случайно узнал, как страдают его подданные, раздал все богатства бедным и ушел в народ, чтобы нести миру свет и добро. Эта сказка точно ложится на судьбу принца Гаутамы, который в финале сюжета как раз и стал Буддой, то есть Просветленным. Так что наша любовь к восточному праведнику опирается на одну из двух самых дорогих нашему сердцу легенд.
Гаутама обладал еще одной греющей душу особенностью: он был не сыном Бога, не его пророком, а человеком, одним из нас. И доброта его была земная. И мудрость земная. Он ни от кого не требовал безоговорочного послушания, и в любви к нему не было примеси страха.
Безусловно, привлекало и то, что в истории буддизма кровавый оттенок разве что слабо угадывался. Последователи принца Гаутамы никогда не приходили в Европу с огнем и мечом. За их спиной нет ни Крестовых походов, ни Варфоломеевской ночи, ни Стрелецкой казни, ни гитлеровского геноцида, ни сталинских концлагерей, ни коварных преступлений Аль-Каиды и Хезбаллы. Буддисты совершенствуют мир, совершенствуя себя, а этот способ деятельности находит все больше сторонников в цивилизованном мире, уставшем от параноидальных экспериментов национальных вождей и полуграмотных спасителей всего (не меньше!) человечества.
Понятно, что основатель учения не может отвечать за своих последователей, тем более, отдаленных. Но это — в теории. На практике, увы, отвечать приходится. В развитых странах Европы и Америки — в Англии, Германии, Швеции, Австрии, Франции, Норвегии, Дании, США, Канаде — марксистам удалось создать процветающее демократическое общество, и, естественно, Маркс у них до сих пор один из самых почитаемых деятелей мировой истории. А у нас в России, увы, бородатому основоположнику великого учения до сих пор приходится отвечать за все, что натворили полуграмотные авантюристы и властолюбцы, козырявшие его именем. Нечто подобное происходит и в религии: церковные богатства, тяжелые от золота одеяния священников, их лицемерие, корыстолюбие и чревоугодие отвращают миллионы прихожан от мудрых заповедей — когда после Революции российские солдаты и крестьяне сбрасывали с церквей кресты, они, по сути, отрекались не от Бога, а от его служителей. Что уж говорить о муллах, иные из которых прямо в мечетях вербуют молодежь в террористы. Благочестивые ламы в одинаковых скромных одеждах, известные большинству европейцев по фильмам и репортажам ТВ, куда больше соответствуют нашим представлениям о «правильных» слугах Господних. Между тем, в реальности все сложнее. Люди везде люди. В том же ламаизме тоже хватает властолюбия, жестокости, унижения личности, подавления чужой воли.
Знаменитая француженка Александра Давид-Неэль, прожившая среди буддистов четырнадцать лет и сама ставшая женщиной-ламой, честно описала быт тибетских и непальских священнослужителей: «Монахи должны пить из простых деревянных чашек. В этом правиле можно усмотреть далекий отзвук обета бедности, бывшем обязательным для всех монахов в древнем буддизме. Но плутоватые монахи-ламы ловко обходят неугодные им правила устава. Чаши самых богатых лам несомненно деревянные, но сделаны из редкостных древесных пород или из наростов на некоторых деревьях с прожилками, образующими красивый рисунок. Такие чашки стоят порой до 70 рупий (700 франков)». По свидетельству Давид-Неэль, в жизни буддистских монастырей соприкасаются «изощренная философия, торгашество, высокая духовность, неистовая погоня за грубыми плотскими наслаждениями».
Короче, там хорошо, где нас нет. А в Тибете, в Бутане, в Непале нас нет.
Впрочем, я не совсем точен: мне, например, в Непале побывать довелось. И многое, очень многое стало понятно.
Когда маленький по нынешним меркам самолет из Дели опускался к аэродрому в Катманду, я увидел то, что буду помнить всю жизнь: длинный ряд сахарно-белых сверкающих то ли конусов, то ли пирамид. Они не показались мне особенно большими: ведь самолет поначалу летел вровень с их вершинами. Между тем, это как раз и были Гималаи — самые высокие горы на планете. От Эльбруса и Казбека они отличались сильно: у кавказских пятитысячников снег начинался где-то на середине, у гималайских гигантов почти с подножья: ведь само это подножье располагается на высоте, примерно, в два километра, а все, что ниже полутора, в Непале считается равниной.
Загадочное королевство в Гималаях — одна из самых интересных стран на Земле. Древняя буддистская традиция, непонятное европейцу многомужество, благородный аскетизм йогов, и все это на фоне самых высоких на планете вершин.
Пожалуй, однако, громадная гряда Гималаев, снежно нависающая над страной, не просто фон, да и, вообще, не фон. Именно горы определяют и объясняют все остальное.
Непал считается самой бедной страной на свете. Доход на душу населения здесь катастрофически низок. Экспортировать нечего — лишь туризм да обслуживание альпинистов приносят непальцам какую-то валюту. Двадцать миллионов человек живут на тесном пространстве, где полно льда, бесконечно много вечного снега и почти нет пахотной земли. Непальские крестьяне осваивают подошвы гор: выгрызают на крутых склонах террасы в метр шириной и сажают там все, что имеет хоть малый шанс вырасти. Труд убийственный! Техники почти никакой, да и зачем техника на таких делянках — на гору не влезет, на узком карнизе не устоит, о том, чтобы развернуться, и думать нечего. Тех, кто посостоятельней, выручает местный вездеход: низкорослый упорный ослик. Остальным остается надеяться только на мотыгу.
Вот этим и объясняется непальское многомужество. Если крохотные клочки земли на склонах делить между сыновьями, которые создадут свои семьи, через два поколения в Непале начнется голод небывалой свирепости.
Многомужество не имеет эротической подоплеки: это непальский метод планирования семьи, борьбы с демографическим взрывом, а проще — единственно возможный способ выживания. В лачугах местных крестьян о каких-либо удобствах даже не слышали. Несчастные хозяйки здешних «гаремов наоборот» надрываются на тяжелейшей домашней работе и обычно рано умирают. А братья, числом в пять или шесть, берут новую жену, у которой начинается та же каторга.
Мне думается, стойкие буддистские традиции в этих краях держатся благодаря тем же Гималаям. Но не столько из-за их грозной красоты, сколько из-за крайней нищеты у их подножия. Один бывалый российский врач сказал, что главная задача хорошего медика — примирить больного с его страданием. С этой задачей гуманнейшее учение мудрого принца Гаутамы справляется прекрасно. Что толку призывать к совершенствованию мира в стране, где любые поползновения комфортабельной современной цивилизации разобьются о неприступную стену Гималаев. А найти мир в собственной душе — это, к счастью, под силу каждому. Так что не гаснущая два с половиной тысячелетия слава Будды более чем заслужена.
На свете множество философских и религиозных систем. И обычному человеку трудно сделать свой выбор в этом море разливанном. К тому же все учения, чем дальше, тем больше дробятся. Даже слово «христианин» мало что говорит: может, католик, может, православный, или лютеранин, или баптист, или адвентист, или пятидесятник, или мормон, или православный коммунист — погоня за голосами избирателей породила и такие анекдотичные гибриды. И так уж сложилось, что для бесчисленного множества людей, в том числе, атеистов, самым надежным критерием истины оказалось чудо. Не исключено, что самым серьезным ударом по советской монопартийной диктатуре оказалось сперва немецкое, а потом и японское «экономическое чудо» — именно они убедили самых далеких от политики граждан Совка в неоспоримых преимуществах демократии и рыночной экономики. А как увеличивает приток верующих в храмы один только слух о чудотворной иконе!
По обилию чудес буддистская культура вне конкуренции. Причем, что особенно важно, чудеса эти наглядны, их, что называется, можно потрогать руками.
Когда человек годами живет в ледяной пещере среди гималайских снегов, причем, в одной лишь набедренной повязке — это разве не чудо? Когда буддистские ламы на солидном расстоянии общаются со своими учениками при помощи телепатии — это ли не чудо? Когда йог целый месяц остается под землей без пищи, воды и притока воздуха — не чудо? А предсказания, которые сбываются в обозримом или даже близком будущем? А полостные операции без ножа?
Все это факты, многократно подтвержденные, и оспаривать их непродуктивно. Важнее понять, что лежит в их основе.
Рискну предположить, что причина большинства рожденных на Востоке чудес — все те же Гималаи. Точнее, порожденная холодом и безземельем крайняя бедность.
Ведь если разобраться, привлекательные своей необычностью лечебные системы Востока — это медицина нищеты. Не было развитой химии, не было хитроумных приборов, не было крупных больниц с их богатыми лабораториями, вот и развивалась постепенно совсем иная ветвь древней науки о человеческом здоровье. В Европе синтезировали лекарства, в Азии изучали и бесконечно испытывали травы. И там, и там результаты с полным основанием можно назвать поразительными. Иглоукалывание, точечный массаж, целебные настои, хатха-йога, лечебная гимнастика с тысячелетней историей — все это для европейца чудо. А таблетка, за пятнадцать минут снимающая сильную боль — это не чудо? А новое сердце? А протез ноги, позволяющий играть в футбол? А искусственные хрусталики, возвращающие зрение?
Хорошо, что мир велик. Хорошо, что между странами лежат пустыни и горы, что у древних не было самолетов и скоростных поездов, чтобы их легко преодолевать, и поэтому им, вместо того, чтобы с легкостью перенимать чужое, приходилось изобретать свое. В результате столбовая дорога цивилизации разделилась, как минимум, на два равновеликих рукава. Запад снабдил человека множеством удивительных приспособлений к жизни, от таблетки аспирина до крылатого лайнера, способного за сутки облететь чуть не всю планету. Восток, сильно задержавшийся с промышленными революциями, выбрал иной путь: высвобождение и использование колоссальных резервов человеческого организма.
Что лучше?
Тут я не судья. И, наверное, никто не судья. Только опыт, только время, причем, достаточно большое, сможет ответить на этот вопрос. А пока человечество с испуганным восхищением смотрит на чудеса, которые иногда приоткрывает нам до сих пор загадочный Восток, и которые никак не втискиваются в изученную, описанную и понятную нам картину мира.
Когда Хрущев был в Индии, его побаловали экзотическим зрелищем: два бородатых йога легли на усыпанную битым стеклом землю, на грудь им положили деревянный щит, а на этот своеобразный помост въехал тяжело груженый грузовик. Однако мудрый Никита Сергеевич с честью вышел из положения: он назвал йогов народными богатырями и тем самым гармонично вписал их в марксистско-ленинскую материалистическую теорию.
А как относился к чудесам буддизма его основатель, принц Гаутама, начавший жизнь наследником престола, а закончивший ее одним из величайших учителей человечества? Может, на этот вопрос ответит притча, связанная с его именем.
Однажды Будда, путешествуя со своими последователями, встретил в глухом лесу изможденного йога, жившего в одиночестве в маленькой хижине. Будда остановился и спросил отшельника, как долго он живет в этой глуши.
— Двадцать пять лет, — ответил йог.
— Ну и чего ты достиг столь долгим самоистязанием?
— Я научился переходить реку прямо по воде, — гордо ответил пустынник.
— Бедняга, — с жалостью вздохнул мудрец, — неужели ты потратил на это столько времени? Ведь паромщик взял бы с тебя за переправу только один обол…
С тех пор, как состоялся этот диалог, прошло два с половиной тысячелетия. Ни наивный анахорет, ни великий Будда, конечно же, не догадывались, какой путь пройдет за это время человечество, чего достигнет и в какие тупики упрется. Сегодня тем более нет нужды ходить по воде — мосты строят быстро. Но ни ученые, способные клонировать человека, ни политики, в чьих возможностях спалить мир в ядерном костре, толком не знают, куда ведет дорога прогресса — в небо или в пропасть. Кто скажет, что ждет нас послезавтра? Увы, не исключено, что обрывочные знания и суровые навыки подвижников Востока, дошедшие до нас, как часть культуры буддизма, не экзотические фокусы уличных циркачей, а своеобразная заначка человечества, его резерв на самый уж черный день. Бог даст, его никогда не придется доставать из загашника. Но — кто знает!
ЗАГАДКА ТУРГЕНЕВА
Дон Кихот, Фауст, Робин Гуд, Дон Жуан, Василий Буслаев.
Наверное, у каждого пишущего эти имена вызывают и страх и что-то вроде жадности. Страх понятен: слишком огромны фигуры и слишком много о них написано. Но ведь и жадность понятна: как заманчиво, как фантастически интересно о них писать! За каждым именем уникальной яркости легенда. В каждой легенде уникальной значимости загадка. По-иному понять Фауста или Дон Жуана — это ведь по-новому взглянуть на мир!
А рядом с легендарными именами — другие, ничуть не ниже — Шекспир, Байрон, Лермонтов, Бальзак, Толстой. Масштабы те же. Характеры той же силы. Загадки? Пожалуй, еще загадочней.
Одна из самых крупных и загадочных фигур в истории мировой литературы — Иван Сергеевич Тургенев.
Писать о Тургеневе? Дух захватывает.
Я не литературовед, не историк. Просто читатель. Ну, еще ученик, выросший на его прозе, студент-первокурсник, затерянный в последних рядах аудитории, чья макушка с профессорской кафедры просто не видна. В последнем собрании сочинений Тургенева тридцать томов. Тридцать томов — и все классика! Как подступиться к этой махине?
Но перечитывать Тургенева, думать о Тургеневе — это ведь такой праздник…
Существует определенная традиция юбилейной речи. Торжественное вступление. Краткая биография. Длинный ряд заслуг. Длинный ряд цитат. Всемирно-историческое значение. Торжественное заключение. Словом, панегирик на коленях.
Но о нем так нельзя — Иван Сергеевич был человеком с юмором и со вкусом.
Написать о гении сугубо субъективно, так сказать, собственное мнение? Писатель о писателе? Нельзя — слишком различны масштабы.
Впрочем, у великих литераторов есть гуманная особенность: они, пусть в разной степени, принадлежат каждому, умеющему читать. Даже у редактора полного собрания сочинений на классика не хозяйские, а лишь читательские права. Так что у любого из нас свой Тургенев.
О своем Тургеневе я и буду писать.
Вероятно, все же окажусь субъективным. Но для субъективности у меня есть некоторые основания. Дело в том, что со школьных лет Тургенев мой любимый писатель, а любовь объективной не бывает.
Любимый писатель — всегда близкий человек. Нельзя серьезно думать о нем, о его эпохе, его жизни, его творчестве, не пытаясь в полную силу своего ограниченного разума вглядеться в себя, в свою эпоху, в свою жизнь, в свое ремесло. Не только книгами, но и собственными судьбами классики учат нас жить.
Я причислил Тургенева к фигурам загадочным. Но правомерно ли это? Жизнь его известна с первого до последнего дня, расчислена, расписана, разнесена по биографиям, монографиям, вузовским и даже школьным учебникам. Книги изучены до спорной запятой, истолкованы многократно. Письма собраны, изданы и прокомментированы. Замыслы, вплоть до неосуществленных, и те строго учтены: классик обмолвился в письме или случайном разговоре, что тревожит его некая мысль — а эту мысль тут же в реестрик под специальным номером. Вот так, например: «123. Бедный Семен. Замысел очерка из „Записок охотника“. Занесен под № 7 в двух программах в черновой рукописи „Бурмистра“ (июль 1847 г.)» («И. С. Тургенев, 1883–1933», сборник статей, ОГИЗ-ГИХЛ, 1934 г.)
Ну, где тут спрятаться загадке?
Но вот факт из того же реестрика — впрочем, известный ныне даже порядочному школьнику: в 1847 году Тургенев опубликовал в «Современнике» очерк «Хорь и Калиныч». Этим очерком или рассказом открылись знаменитые «Записки охотника», составляющие, как правило, в многочисленных собраниях его сочинений первый том. В литературу вошел великий писатель.
Стоп! Тут — загадка.
Момент вхождения в литературу — это, по сути, лишь канцелярская регистрация огромного события, произошедшего раньше. В 1847 году Иван Сергеевич Тургенев официально оформился в качестве великого писателя. А когда же и как он им стал? Каким образом, в силу каких причин человек становится великим? Если бы хоть приблизительно понять это! Какой ценности «передовой опыт» для любого живущего на Земле, будь то литератор, инженер или зоотехник…
Пушкина уже в шестнадцать лет заметил и благословил старик Державин. Лермонтова не заметили и не благословили — но зря: в шестнадцать лет он уже был вполне достоин благословения. Впрочем, юный поэт в благословении, пожалуй, и не нуждался, чуть не с колыбели он ощущал в себе громадный талант, и требовалось лишь время, чтобы найти ему воплощение.
Но Тургенев — дело иное…
…Родился 28 октября (по старому стилю) 1818 года в Орле, в достаточно богатой дворянской семье. Отец Тургенева, Сергей Николаевич (цитирую биографию 1883 года, вероятно, первую посмертную), «…служил в елисаветградском кирасирском полку и женился в Орле на дочери богатого местного землевладельца, Варваре Петровне Лутовиновой. Вскоре после рождения Ивана Сергеевича, бывшего вторым в семье, отец его вышел отставку, с чином полковника, и поселился в имении своей жены, селе Спасском-Лутовинове, и десяти верстах от города Мценска Орловской губернии. Там провел Иван Сергеевич первые годы своего детства, вместе со своим старшим (на два года) братом Николаем. В 1822 году родители их со всей семьей и множеством крепостной челяди отправились на собственных лошадях, в двух каретах с фургоном, за границу — в Германию, Швейцарию и Францию. Это путешествие, бывшее по тому времени и при тогдашних дорогах своего рода подвигом, едва не стоило жизни нашему Тургеневу: в Берне, осматривая знаменитую яму, где и теперь содержатся городские медведи, он сорвался с перил и чуть не упал к зверям; по счастью, отец вовремя успел подхватить неосторожного ребенка. Такая близость к смерти была не единственным случаем в детстве Тургенева: на том же четвертом году возраста он заболел так отчаянно, что с него уже снимали мерку для гроба».
Проходит еще несколько лет. Мальчика учат «чему-нибудь и как-нибудь» — пушкинская формулировка тут вполне уместна. С иностранной литературой его знакомит гувернер-немец, впоследствии оказавшийся седельником, с русской крепостной камердинер матери, читающий ему вслух «Россиаду» Хераскова, длиннющую торжественную поэму, давно и справедливо забытую. Литературой в семье интересуются мало, русскую вообще не признают, разве что, с оговорками, Пушкина. Зато языкам, французскому и немецкому, учат с раннего детства.
Читать бесплатно другие книги:
