Юбилей смерти Розова Яна
Запретив себе испытывать разочарование, прямо от дома Комарова Дима направился в больницу, где когда-то работал его отец. Поднялся в травматологию, нашел заведующего. Тот оказался слишком молод для воспоминаний двадцатилетней давности – ему едва исполнилось тридцать лет. И все-таки завотделением помог: направил Диму к Станиславу Георгиевичу Серегину, главному врачу больницы, тоже травматологу. Серегин не мог не знать Александра Даниловича Чудая – главный всю жизнь проработал именно в этом отделении.
Так и оказалось. Толстяк и ярко выраженный гедонист Серегин вспомнил Чудая, как только увидел Диму.
– Вылитый отец! Просто копия, – сказал главврач.
Велел секретарше никого не пускать, достал коньячок – помянуть друга. Расчувствовался.
– Какой был врач! Золотые руки, бриллиантовое сердце! Точный, строгий, добрый, чуткий! Никогда больше не встречал я подобных людей. Как жаль, что погиб, как же жаль! Вся больница, не только травматология, рыдала на его похоронах пуще вдовы…
– А мама где была во время похорон? – Дима нуждался в фактах как голодный в пище.
– Она лежала в больнице, у невропатологов. После аварии впала в кому.
– А потом?
– Потом… – Серегин почесал толстенькими пальчиками розовую лысинку. – Кто-то упоминал, что ее забрал к себе Ищенко.
– Кто?
– В психиатрию увезли. Кажется, был суд или просто следствие, а потом ее отправили в психушку. Ох, прости, это же твоя мама… Но, понимаешь, Василий Цезарионович Ищенко был другом твоего отца, так что он для твоей мамы создал хорошие условия. Он, как я помню, еще до аварии лечил ее от какого-то невроза. По-моему, она на не могла ходить по причине психосоматики.
– Да, паралич был.
– Вот-вот! Истероидный паралич.
– Мама была истеричкой?
– Тут тебе надо с Василием Цезарионовичем поговорить. Только ты имей в виду, что быть истеричкой и страдать от истероидного паралича – две большие разницы. Не стоит вносить оценочных суждений в диагноз. Кстати, хотел посоветовать: попробуйте дело об аварии в архиве запросить.
Дима воспользовался всеми советами Серегина.
С архивом – не повезло: двадцать лет дела не хранятся, а хранятся выписки о решении суда. Но и выписку ему не выдадут, потому что десять лет назад архив залило из канализации – все документы, естественно, погибли.
На следующий день Дима встретился с Ищенко.
– … Я бы не хотел вас моралями загружать, просто думаю, что вам надо подготовиться. Видите ли, правда, конечно, вещь правильная, но очень беспокойная.
– Как умерла моя мать? – спросил Дима.
Доктор, плотный высокий человек с удивительно молодым свежим лицом, взирал на Диму с большим сочувствием. Угостил чаем, расспросил о жизни. Диме психиатр скорее понравился – в нем чувствовался большой оптимизм, сочетающийся с высоким интеллектом, что большая редкость среди гомо сапиенсов.
Убедившись, что посетитель эмоционально стабилен, Василий Цезарионович обратился к долгожданной для Димы теме:
– Снежана Чудай покончила с собой, к моему огромному сожалению. Она провела в моей больнице пятнадцать лет – по решению суда в специальном отделении особого режима, – доктор достал сигарету и закурил.
– Какой суд? Почему суд?..
– Знаете, вы лучше сами почитайте… – Ищенко встал из-за стола, снял с полки худенький томик. – Вот моя книга, здесь есть глава о случае вашей мамы.
– А почему ее стали лечить в психиатрическом отделении?
Ищенко на секунду замер, соображая. Столбик пепла с его сигареты обломился на лацкан белого халата.
– А вы не знаете? Вам никто не сказал?
– Нет. Понимаете, бабушка увезла меня сразу после аварии в Польшу. Мы считали, что мама умерла. Только я в это никогда не верил.
– Может, и не стоит вам это ворошить? Историю семьи иногда и вовсе лучше не знать.
– Но я хочу, – упрямо сказал Дима. – И даже не хочу, а мне надо это знать.
– Если надо…
Глава о случае С. занимала всего сто пятьдесят страниц от книги доктора Ищенко, Дима же читал эту главу всю ночь, переплетая с детскими воспоминаниями и ощущениями – очень скудными, обрывочными, неполными, зачастую щедро перемолотыми воображением.
Диме показалось, что ночи и не было, потому что он не заметил ни того, как стемнело, ни того, как взошло солнце. То есть, его глаза, наверное, это заметили, ведь он включил вечером и выключил утром лампу у кровати, но разум оставался словно зазомбированным строками текста.
Ищенко начинал рассказ с того, как к нему обратился его коллега и друг – травматолог А. Ч., жена которого С. лежала парализованной уже два месяца. Ищенко знал А. Ч. с самого детства – они учились в одном классе, вместе поступили в медицинский, только на разные факультеты. Продолжали общаться, закончив вуз.
Жену А. Ч. тщательно обследовали невропатологи и хирурги, но только развели руками, потому что физических причин паралича они не нашли. Ищенко начал осмотр с долгой беседы с С., но женщина на контакт не шла. Сам А. Ч. сообщил: паралич случился после того, как он сообщил жене, что хочет развода.
А. Ч. рассказал, как познакомился со своей будущей женой С. в компании друзей. С. сама назначила ему первое свидание, а он не решился отказать девушке, боясь ее обидеть. Свидание А. Ч. не вдохновило, но С. настаивала на дальнейших встречах. А. Ч. искал повода прекратить общение, его смущала настойчивость девушки, и он несколько раз пытался вежливо намекнуть, что не планирует романа с ней. С. делала вид, что не понимает его. Наконец, С. сумела соблазнить А. Ч. и забеременела, после чего он, как порядочный человек, предложил ей руку и сердце.
Ищенко позволил себе сделать вывод, что А. Ч. невольно обманул невесту, так и не отдав ей свое сердце, что и стало причиной последовавших несчастий.
Дима пытался вспомнить, рассказывали ли его родители о том, как они познакомились и поженились?.. Кажется, нет. А как родители общались между собой? Выражения лиц, слова, интонации? Все, что всплывало в памяти, выглядело тусклым, как кадры старых кинопленок. Пожалуй, он точно знал только то, что его мама очень страдает, а страдания ей причиняют все окружающие люди и все происходящие события.
Образ папы словно бы двоился в памяти. Дима помнит, как они играли в прятки – папа веселый, сильный, добрый. А вот – он сидит за семейным столом, опустив взгляд в тарелку. Мама выплескивает свои обиды, папа старается успокоить ее тоном доброго доктора. Маме это не нравится, она хочет другой реакции, она требует, упрекает, оскорбляет! Он старается шутить. В финале – мама рушится на пол онемевшей статуей. Папа относит ее на постель, звонит кому-то, успокаивает испуганного Диму: «У мамы нервное расстройство, ей надо отдохнуть!».
Ищенко изображал семью Димы объективно: манипулятор-мать, запуганный ее «болезнью» сын (Дима морщился как от лимона, читая это), отец, понимающий, что им манипулируют, но не видящий выхода из ситуации.
Образ А. Ч. Ищенко подавал мелодраматически: «пойманный в капкан своей доброты и нерешительности, несущий свой крест, отрекшийся от собственной жизни». Дима понимал – автор книги сочувствует другу, но и считает его отчасти виноватым в сложившейся ситуации. А. Ч. уже при первом знакомстве с С. обязан был доходчиво объяснить девушке, что она ему не интересна.
Дима не мог не согласиться – выводы психиатра совпадают с его собственными ощущениями.
О самой С. доктор писал даже не как о пациентке, а, скорее, как об иллюстрации общепринятой концепции истерического паралича.
«Девушка родилась в обеспеченной семье торгового работника и домохозяйки. Родители С. поженились в двадцать лет, и оказалось, что оба не готовы к браку. Рождение дочери только подточило и без того непрочные взаимоотношения молодых людей – каждый старался спихнуть ребенка другому, чтобы заняться своими делами: учебой в вузе, общением с друзьями, спортом. Оба любили путешествовать, оба хотели свободы, в том числе и сексуальной. На этой почве скандалы в семье С. не прекращались. Старшее поколение семьи С. проживало не в Гродине, по различным причинам взять ребенка к себе они не имели возможности, поэтому маленькой С. постоянно не хватало тепла. Взрослея, девочка заметила, что мама с папой становятся куда внимательнее, когда С. болеет. И она начала болеть беспрерывно – простуды, аллергия, ушибы, травмы и прочее стали ее жизнью. А если никакая зараза не цеплялась, С. расстраивала себя по любому поводу до состояния обморока.
Уже к десяти годам С. демонстрировала качества опытного манипулятора, ведь иначе ей приходилось оставаться одной в квартире – на день, а то и на сутки. Ребенок просто выживал таким способом.
Метод манипуляции болезнью неплохо работал и в школе. За С. утвердилась репутация слабенькой девочки, которую не следует расстраивать плохими оценками или жесткими мерами воспитания, а иначе С. впадала в глубокую истерику или падала в обморок. Учителя предпочитали избегать ответственности за здоровье С., незаслуженно повышая ее оценки и позволяя девочке разнообразные поблажки: отпуская с занятий и утомительных мероприятий вроде сбора металлолома или собраний пионерской дружины, разрешая опаздывать на первые уроки и не отвечать у доски.
С. стала особенной – она могла повелевать окружающими, она всегда получала то, что хотела. Естественно, что и вопросы личной жизни девочка решала проверенным способом.
Зная А. Ч. лично, не побоюсь заявиить, что для С. он воплощал все черты идеального мужчины, сочетая ум, силу воли, интеллигентность, беспримерную доброту и снисходительность (А. Ч. изначально прекрасно понимал весь «расклад» отношений с С.). Поначалу С. даже не пришлось манипулировать, давить на А. Ч. – она просто показала свою любовь и беззащитность – кто оттолкнет привлекательную девушку, даже если она и не так уж нравится? Но позже, в браке, когда А. Ч. наконец осознал свою ошибку, С. пришлось спасать свой рай от бунта, и тогда она воспользовалась уже проверенными методами воздействия.
Как я упоминал выше, в беседах со мной А. Ч. вспоминал, что первый паралич у его жены случился несколько лет назад во время ссоры, когда А. Ч. сказал, что им двоим не следовало бы жениться. Услышав это, С. покачнулась и упала на пол. Муж бросился к ней, не понимая, что случилось. Она прошептала: «Я не могу пошевелиться!». А. Ч. испугался за здоровье жены, вызвал «Скорую», не отходил от койки С. в больнице целый месяц. Он кормил ее из ложечки, читал книги, заботился, чтобы не образовались пролежни, разминал мышцы и занимался с ней лечебной физкультурой. С. получала столько внимания, сколько ей требовалось, она решила, что нашла способ возвращать любовь мужа. Конечно, на самом деле это была не любовь, а просто доброта.
Мой диагноз – истерический паралич – совпадал с предположениями А. Ч. о природе болезни его жены. Он ясно осознавал, в какой ловушке оказался: С. хотела его внимания и добивалась его всеми возможными способами. Если бы А. Ч. отказался принимать условия ее игры, она пошла бы далее. Возможно, попыталась покончить с собой. А. Ч. не смог бы жить, если бы по его вине (как он считал) С. погибла. Поэтому А. Ч. пришлось сломать в себе тягу к жизни и он принял самоубийственное решение. Этот замечательный доктор, хирург высочайшего класса, интересный, живой человек решил посвятить свою жизнь супруге. Благородство в наше время невероятное, особенно, если учесть, что А. Ч. жену свою не любил…».
На этой строчке буквы начали расплываться. Дима понял – это слезы. Лицо отца всплыло в его сознании так четко и ясно, что стал ощутим даже запах его волос и одеколона. Такое милое, доброе, открытое и чуть отстраненное лицо. Он словно бы запрещал себе раскрываться перед окружающими, но при этом оборачивался к ним только своей самой лучшей стороной. Разочарование, неудовлетворенность, обиду и проклятия он скрывал так глубоко в себе…
«…Со временем С. стала чувствовать, что муж остается с ней только из чувства долга. Она догадывалась – он принадлежит ей не целиком. При ней А. Ч. исполняет роль доктора, но не друга и уж точно – не любовника. С. все сильнее ощущала недовольство ситуацией.
Семья С. и А. Ч. не представляла собой абсолютный уникум. Несчастный муж и несчастная жена вполне могут существовать в едином пространстве, уравновешивая свои беды, сосредоточившись на единых целях – детях, ремонтах, дачах, событиях и прочем. Вот только С. не могла смириться с тем, что муж не любит ее, и направить интересы на куда более важный объект – на своего собственного сына. Она привыкла являть собой центр Вселенной для себя и для окружающих. Сын мало интересовал С., она решила добиться полной самоотдачи мужа, его абсолютной преданности и любви. Но чем активнее С. действовала в этом направлении, тем сильнее она отталкивала от себя А. Ч.. Если бы жена не понимала причин своего недуга, если бы она стыдилась, испытывала вину, невольно вынуждая А. Ч. месяцами ухаживать за ней, он бы еще смирился. Но жена становилась все более требовательной, и А. Ч. начинал испытывать к ней отвращение…».
Ищенко настаивал на стационарном лечении в своем отделении психиатрии, но С. приходила в неподдельный ужас при мысли, что останется за больничным забором навсегда. А. Ч. естественно стал на ее сторону – он сам доктор и сознает меру опасности для своей жены.
Ищенко оказался вынужден отпустить пациентку домой, но со строгим указанием: внимательно следить за ее состоянием, принимать лекарства и без промедления обращаться за помощью, если возникнет подобная необходимость. Психиатр понятия не имел, что в ближайшем будущем произойдут непоправимые перемены.
Игорь Янов. Новые улики
Ева вышла из квартиры первой, чтобы придержать дверь для Игоря, несущего ее сумку. Однако первым из двери выскользнул вечный параноик Шарик, мучимый негаснущим подозрением: вдруг люди запрут его дома, а сами удерут? И что я есть буду?..
Широкая лохматая собачья лапа попала на красный листок бумаги, лежавший на коврике. Ева подняла его. Черные буквы угрожали: «Уезжай, проклятая сука, или тебе будет плохо!». Спрятать анонимку ей не удалось – Янов уже заглядывал через ее плечо.
– Что это?
Она обернулась к нему, не успев стереть с лица ощущение страха.
– Реклама!
– Реклама со словом «сука»?
– Это реклама случки собак.
Он протянул длинную руку и отобрал листок. Внимательно осмотрел, заприметив ясный отпечаток на черной букве «С». Янов потер по краю буквы «У» – краска не размазывалась. Значит, отпечаток оставил тот, кто взял лист из принтера еще горячим, с невысохшей краской. Аккуратно сложив бумажку, Игорь спрятал ее в свою папку с документами по делу брата.
– Ева, кто это мог состряпать?
– Тот парень, наверное. Сын Саши, Дима.
– Не думаю. Вчера он отпустил тебя, так что ему незачем сегодня угрожать. И ты говорила, что он не опасен, помнишь?
Она смотрела в сторону.
– Ева, я должен знать!
– Да все в порядке, Игорек! – она улыбнулась. – Иногда в моей работе такое случается. Искусство соблазнения – это как пистолет: можно сделать что-то хорошее, а можно навредить.
– Даже убить.
– Хочешь сказать, что я все же виновата в смерти Алены? Хотя бы косвенно?
– Ты оказалась звеном в цепочке событий, которые привели Алену к смерти. Но это не виновность, а стечение обстоятельств.
Ева заперла дверь и пошла по лестнице вниз. Шарик уже скулил у выхода из подъезда. Янов остался стоять у ее двери.
– Ты очень хитро перевела разговор, – сказал он в спину Еве. – А между тем этот чертов аноним вполне может оказаться и убийцей. Алену убили в том доме, где должна была находиться ты!
Она обернулась, не успев скрыть испуг.
– Ты хочешь сказать, что Алену убили вместо меня? По ошибке?
– Есть такая версия, – Янов спустился к Еве, и теперь их глаза находились на одном уровне. – Понимаешь, почему я так волнуюсь?
Ева молчала, и Янов, казалось, слышал ее мысли: она не хочет верить, что кто-то желает ей зла.
– Ну не знаю я, кто пишет эту гадость! – сказала Ева. – Свекровь умерла, а больше меня никто так не ненавидел!
В машине Янов сказал:
– Есть одно соображение. Я не могу не сказать об этом, хоть ты и расстроишься. Угрозы могла писать твоя дочь – бабка и отец науськали ее ненавидеть тебя.
– Нет, давай не будем так думать! Я же с ума сойду.
– Но ты не знаешь, какая она, та девочка! Ну, ладно. А что, если записки кропает твой бывший?
– Да ну!
– Он женат?
– Не знаю. Вэл – дурак полный. Как сказала моя подруга Машка: воплощение мужчины-тряпки!
– А что насчет этой самой Маши?
– Она моя подруга детства, как сестра. Все эти двадцать лет мы продолжали дружить. Обычно перезванивались, писали письма, иногда она приезжала ко мне в гости. У нее в Гродине школа танцев. Правда, дела идут не очень из-за большой конкуренции. Маша слегка депрессует, разъелась на этой почве.
– Может, она тебе завидует?
Ева скорчила рожицу – какую гадость слышу! Янов хмыкнул.
– А кто та блондинка в желтом, с которой ты разговаривала в фитнес-клубе?
– Это Лена Каретина. Только я так и не поняла, в чем конкретно виновата. Лена ходила ко мне на занятия в Краснодаре, три года назад. Она влюбилась в своего сотрудника, но он на нее не реагировал совершенно. Я научила ее некоторым приемчикам – простым способам обратить на себя внимание. Посоветовала, как вести себя, как лучше выглядеть. Лучше выглядеть – это для повышения самооценки. Мужики все равно ничего не замечают.
– Ну? – торопил ее Янов. – Получилось у нее?
– Да. Моя жизнь в Краснодаре уже закончилась, я перебралась в Воронеж и там получила ее сообщение – на страничку моей группы в соцсети. Лена писала, что тот парень сделал ей предложение, звала на свадьбу. На свадьбу я не попала, но видела свадебную фотографию в Инстаграмме.
– Так что же ей надо было?
– Да не поняла я. Она сказала что-то вроде: «как тебе не стыдно людям жизнь портить и деньги за это брать». Я не готова была с ней говорить – Гродин произвел на меня жуткое впечатление. Это просто город страшных снов. Поэтому я оставила Лене номер телефона, чтобы встретиться в другое время, но она не позвонила.
Янов покосился на Еву, рассчитывая на подробности, однако она потеряла интерес к теме. Достала из сумки темные очки, скрыла ими глаза. Помолчав немного, сказала:
– Знаешь, за эти двадцать лет после смерти Саши и потери дочки я много рассуждала сама с собой о природе зла. И поняла: когда человек делает зло людям, он совершает медленное самоубийство.
– Да? – иронично отозвался следователь. – А я думал – добивается своих целей всеми средствами. А добившись, наслаждается результатами.
– Понимаешь, эволюцией запрограммировано, чтобы люди сотрудничали. Мы можем сделать что-то хорошее только все вместе. Дружба, любовь, преданность, надежность – вот на этом мы строим цивилизацию. А цивилизация делает нас счастливее. Мы лучше живем, мы больше не должны драться друг с другом за хлеб, землю, рабов и прочее. А если человек совершает зло – вредит другим, подставляет, грабит, бьет, убивает, то его рано или поздно вышвырнут из общества. Он окажется изгоем в семье, для детей, окажется в тюрьме. И умрет! Вот поэтому я считаю, что зло – это самоубийство. Если бы детям объясняли это в младшей школе, то зла было бы куда меньше.
Янов слушал Еву с удивлением.
– Мне нравится твоя теория, – заметил он. – Только не все так просто: у зла есть много разных форм, которые полезны для развития общества.
– Например?
– Однажды в моей практике две банды перестреляли друг друга.
– Но ведь у этих людей были матери, близкие! Нет уж. Зло есть зло, и никаких гвоздей!
– Вот именно, что есть, – подытожил Игорь, глянув на Еву. – Все, что действительно – разумно, понимаешь?
Она ответила ему терпеливой улыбкой, признав, что спорить не о чем.
Янов уставился на дорогу. Он встретил очень странную женщину: люди доставили ей много боли, а она не озлобилась и стала идеалисткой.
Дорога от Гродина до Курортного по большей части не радовала волшебными пейзажами – высушенные солнцем, седые от пыли обочины, лесополосы, делящие на квадраты землю, поля. Даже в начале осени ясно, что все уже случилось и нечего больше ждать.
Убаюканные своими мыслями, они молчали почти целый час. Наконец, Янов спросил:
– Ева, подумай, кто бы тебя мог так сильно ненавидеть, что даже желать смерти? Жена того человека, который погиб в аварии, жива?
– Дима сказал, что она покончила с собой.
– Хорошо, я проверю это. Но ты – будь осторожна!
Ева насупилась, задумалась.
Обычно равнодушный к людским делам Шарик, валявшийся сзади пыльным ковриком, встал и вытянулся между сидениями, жалобно засопел носом.
– Что это ты?.. – удивилась Ева. – Сочувствуешь мне? Будешь охранять?
– Ева, он просто хочет гулять, – буркнул, не подумав, Янов.
Она погладила пса и отвернулась к окну. В молчании они добрались до Курортного. Игорь высадил Еву и Шарика у своего дома, они решили немного прогуляться. Подняв вещи в квартиру, Янов спустился, протянул Еве ключ.
– Я – по делам, а ты жди меня в постели!
– Тише, – она стрельнула глазами в Шарика, весело орошавшего куст шиповника на газоне. – Не при собаке!..
– Да он старше тебя – по собачьим меркам! И трижды был женат, почти как я.
– А все равно собаки – ангелы, им не надо слушать наши неприличности.
Усмехнувшись, Янов обнял Еву, закрыв широкой спиной от «ангела» и поцеловал таким откровенным долгим поцелуем, что сбился с дыхания. Может, он даже разучился дышать на некоторое время – точно бы не сказал.
Отпустив Еву, Игорь почувствовал себя счастливым.
Каменев принял Игоря добродушно – без пыхтения. Естественно, старик догадывался, что майор недоволен назначением Чернова на дело Алены Яновой, но делал вид, будто так и надо. Игорь тоже знал, что Каменев знает, и тоже изображал дружелюбие, напоминая себе самому молодого пса. Ссориться не имело смысла.
Отчитался об учебебе, добавив, что правильно – бывать на подобных мероприятиях, но мудро – их игнорировать. Поделился наблюдениями за гродинским высоким начальством (идиоты!), оценил погоду (в Курортном всегда теплее). Выслушал одинаково скучные и длинные воспоминания шефа об учебах в советское время, когда к обязательным мероприятиям непременно прилагались культурно-массовые. Почему-то культура по-советски обязательно ассоциировалась с баней и «Жигулевским», ну и возникали на этой почве разные ситуации…
Пока шеф мемуарничал, Янов, сохраняя внимательное выражение и похохатывая, размышлял – стоит ли навести беседу на волнующую тему. Каменев словно услышал его мысли:
– Игорь, а ты как относишься к Чернову?
– Паршиво, товарищ подполковник!
– Я должен объяснить тебе кое-что. Тут сверху поступило требование – либо Чернов займется делом твоего брата, либо чужой из Гродина приедет в нашем грязном белье ковыряться. Я выбрал Чернова.
– А с чего это его так любят… сверху?
– А ты не в курсе? Он на дочке самого женился!.. Пух-пух-пух, – запыхтел шеф, принимая архистрогий вид: – Что это мы с тобой тут сплетничаем?
– Да я, вообще-то, молчал, – вежливо схамил Игорь.
– Ага, так это я один тут?.. Все, Янов, топай работать!
Игорь вызвал в свой кабинет Яценко.
– Не в службу, а в дружбу, – обратился Янов к оперу, – будь добр, выясни, чем занимался двадцать девятого августа в ночь гражданин Корда Валентин Семенович, проживающий в Гродине.
– Съездить туда надо?
– Нет, просто позвони ему. Не говори, что ты из Курортного, а просто – здрасьте, я сотрудник полиции. Мол, в вашем районе ночью двадцать девятого ларек обнесли, вы ничего не видели? Ну, и завяжи разговор, то-сё… Может, у вас дома гости были – кто-то видел, что случилось. Если есть алиби – проверь.
– Это по делу вашей невестки? – сообразил Яценко.
– Ага. Я бы и сам позвонил, но если что-то раскопается, не смогу внести добычу в общий котел – Чернов не позволит. А ты – в деле, тебе можно.
Яценко сек поляну и не удивился, а ушел – выполнять задание.
Затем Янов занялся текущими делами – перекурил с ребятами, написал кучу бумажек, выпил чаю, встретился со свидетелем по делу, переданному на доследование. По ходу суеты успел сделать пару запросов о Снежане Чудай, с расчетом получить ответ хотя бы через несколько дней.
При этом мыслями своими он находился очень далеко.
К вечеру удалось вырваться на встречу с Гжелкиным и Лёхой, назначенную в фирме брата, в его буржуйском кабинете.
Лёха выглядел ужасно: морда отекла, под глазами обвисли сиреневые мешки, волосы торчали в разные стороны, несло от него сивухой и немытым телом. Ссутулившись, он сидел за пустым столом.
– Игорёшка, он меня упечет, упечет!.. – лепетал брат.
Адвокат и Янов-старший уселись в кресла под окном. Гжелкин олицетворял деловитость.
– У меня уже не одно предложение, а целых два, – сообщил он. – Во-первых, давай-ка, Алексею Пантелеевичу бюллетень организуем и пристроим его в неврологию к моему тестю. Есть чудесная оздоровительная программа для впавших в глубокий стресс граждан.
– Хорошая идея, – оценил Игорь. – Тебе, Лёшечка, как раз надо бросать пить.
Младший брат молча ерзал на стуле, пытаясь нашарить что-то в ящике стола.
– Вторая мысль – о свидетеле. У меня есть баба знакомая, она может подтвердить, что была с Алексеем всю ночь. Типа он не мог признаться, так как она замужем. Баба живет от Алексея в соседнем доме, так что вполне он мог туда прошвырнуться, и никто из соседей его не заметил.
Игорь закатил глаза: в один голос с Могилой запели!
– Нет. Я не позволю такие вещи.
– Ты чо, дурак? – возмутился Лёха, извлекая чекушку водки. – А меня на зону – позволишь?..
– Не будь кретином, ты на зону не пойдешь.
– И как ты меня отмажешь?!
Алексей приложился губами к бутылке, закинул голову, судорожно глотнул и снова нахохлился в своем директорском кресле.
Гжелкин пояснил:
– У нас – частицы рыбьей чешуи на одежде жертвы, ДНК под ногтями, а также мотив в виде ссоры накануне…
– Гога, откуда ссора накануне взялась? – удивился следователь. – Лёшка, ты разболтал это Чернову?
– А вот и нет! – ухоженные зубы Гжелкина блеснули в недоброй ухмылке. – Соседка из соседней квартиры слышала через балконную дверь, как они ссорились. Курила там, холера…
Игорь привстал, цапнул со стола чекушку, отхлебнул водки. На выдохе сказал:
– Хрень какая…
– Вот именно! – запричитал брат. – Ты хоть понимаешь, что это все значит? Сидеть мне – не пересидеть!
– Стоп. Я найду убийцу, – прервал его Игорь. – Только поклянись, что это не ты убил Алену!
– Игорешка… – просипел брат, – я же сказал тебе, что ничего за ту ночь не помню! Но я не убийца, – добавил он убежденно, но не убедительно.
Адвокат и следователь переглянулись.
Хотелось выпить. Янов решил, что чуть позже именно это он и сделает – на пару с Евой. Он похлопал брата по плечу, потному под тонкой тканью рубашки.
– Ну, да, – прокомментировал адвокат. – Ну, да.
Хозяйка дома, в котором случилось убийство Алены, приняла Янова без энтузиазма. Ее собственный дом удобно размещался через улицу от места происшествия.
– Ну, чего вам надо? Я уже с вашим мальчиком говорила, все рассказала.
Она выглядела типичной деревенской жительницей лет шестидесяти: трикотажный просторный халат, небрежно собранные в дульку волосы, резиновые шлепанцы на босу ногу.
– Этого недостаточно, Оксана Васильевна, – сухо ответил Игорь. – Произошло убийство, а вы – важный свидетель. Давайте, у вас в доме поговорим. Жарко тут.
– В беседке поговорим, – неласково ответила она.
Беседка, расположенная за углом дома, оказалась чудной деревянной ротондой, увитой виноградом. Хозяйка примостила полное тело на скамейку, Игорь облокотился на перила.
– Ваш дом стоит почти напротив того дома, что вы сдаете. Вы наблюдаете за жильцами?
– Да так себе, – она махнула толстенькой ручкой. – Посматриваю.
Протягивая фотографию брата в полный рост, Игорь спросил:
– Его тут не видели?
– Гм… – Оксана Васильевна вгляделась в фото, – кажется видела, но давно. Еще как Ева дом сняла, так он и пришел. Да, точно он.
– Сколько раз пришел?
– Я видела только один раз, а там, может, он каждый день шнырял!
– А в ночь убийства вы в окно не выглядывали?
Она призадумалась, рассматривая фото.
– Ну, вообще-то, я видала кого-то… Ваш-то мальчик это уже спрашивал, а я как-то не сообразила. Очень уж меня напугало, что у меня в хате женщина умерла! Кто теперь хату снимет? Соседи, небось, разболтают каждому, кто сюда заявится! Эх, вот же бог сюда ту бабу привел!.. А кто она?
– Да никто.
– Никого не убивают! – убежденно заявила хозяйка.
– Еще как убивают. Поверьте мне, как начальнику убойного отдела, – заверил Янов и потряс перед носом Оксаны Васильевны Лёшкиным изображением. – Так он тут был в ночь убийства?
– Он – не он, а кто-то был. Толком я не разглядела.
– А в какое время вы его видели?
– Ну, наверное, после двух ночи. Я тогда отравилась чем-то, понос меня мучил. Свет не включала… В окно смотрела со скуки – с поносом-то не уснешь!
– То есть, в ночь убийства Алены Яновой вы видели во дворе дома, в котором она находилась, мужчину.
– Не во дворе, а на улице.
Оксана Васильевна насторожилась, опасаясь, что признание приведет к каким-то беспокойствам и потере времени.
– Хорошо. А что тот мужчина делал?
– Он мимо дома прошел, сначала туда, а потом назад. Вроде присматривался к окнам, готовился войти. Но я в туалет захотела и ушла от окон, а потом уже его не видела. После туалета я про того мужика забыла.
Дома Янова ждала записка от Евы: «Прости, не могу больше ждать встречи с дочерью. Приеду к ней в день рождения, и будь, что будет! Не стала звонить, чтобы не мешать, но ты позвони мне, пожалуйста!».
Дима Чудай. Страх
Читать бесплатно другие книги:
