Испытание киллера Пучков Лев
— Да ладно тебе! — наигранно улыбнулся я. — Отлежишься, оклемаешься — еще задашь жару всем подряд. Какие твои годы!
— Умру я, — после продолжительной паузы выдавил Дон. — Все, сынок… Какой я дурак! Я даже ни разу тебе не сказал, что ты… — тут он закашлялся и посинел — на настенном табло тревожно загудела сирена, и в палату ворвалась куча врачей, которые очень невежливо выдворили меня прочь.
В коридоре я отловил дежурного врача и поинтересовался состоянием патрона.
— Очень плох, — сухо сказал доктор, пожевав верхнюю губу и отвернувшись. — Сделали все, что могли, но… Короче, если протянет эти трое суток — будет жить. Организм, в принципе, крепкий, может выкарабкаться. Но нагрузку старик получил просто страшенную — любой молодой на его месте мог бы ласты завернуть. Так что…
Не дослушав доктора, я сполз по стене на пол и тихо зарыдал, как пятилетний ребенок. Жалко было Дона. Сынок. Он сказал — сынок. Так он меня никогда не называл, железный Дон — властитель с несгибаемой волей и сверхмощным аналитическим чутьем. Значит, действительно плох… За совместно прожитые годы я успел всем сердцем привязаться к этому неординарному человеку.
— Если хотите знать подлинную картину болезни, дождитесь заведующего, — сказал дежурный врач, переждав приступ моих рыданий. — Он — настоящий мастер своего дела, светило. Может, он вас обнадежит.
Выйдя в холл, я путанно объяснил Кругликову, что надо дождаться заведующего отделением и посулить ему золотые горы. Врио мудро улыбнулся и заверил меня, что он не нуждается в моих подсказках: ситуация на контроле, уже из Москвы вылетает какая-то крутая бригада суперкардиологов, которые даже субпродукты в магазине для ветеранов могут заставить функционировать как нормальные рабочие органы. Слегка нагрубив вице, я упал в кресло и заявил, что буду ждать: казалось мне, что если я сейчас покину этот зал, залитый мертвым светом неоновых ламп и подавляющий своей стерильной чистотой, они все разбегутся и оставят Дона на произвол судьбы.
Слава Завалеев, проявляя озабоченность по поводу моей безопасности, предложил вызвать пятерку телохранителей: дескать, нехорошо, что я здесь один и без охраны, в восемь утра, дескать, начнется движение, меня могут узнать, в результате…
— Я с охраной, — успокоил я начальника СБ и продемонстрировал ему портативную рацию (непременный предмет экипировки бойцов группировки Бо).
— Свистну — через десять секунд здесь будут два конченных негодяя с автоматами, которые начнут крошить здесь всех подряд. К тому же — они сидят во дворе, в машине, и внимательно наблюдают за подступами к клинике — мышь не просочится.
Славик недоуменно пожал плечами и, как мне кажется, слегка обиделся.
Светило приперлось в половине девятого. Было оно маленькое, кругленькое, чрезвычайно плешивое, картавое и носило странную фамилию — Шага. Я с ходу атаковал его, оттеснив богатырским плечом кинувшегося было наперерез врио, и тут же задал конкретный вопрос: а не нужен ли оному светилу добротный особняк в элитарном районе частного сектора нашего города?
— Ну что за вопрос, молодой человек! — удивленно воскликнуло светило, заинтересованно останавливаясь у дверей. — Знаете, особняк — он это… м-м-м… короче, всем нужен — вот как.
— А есть еще альтернатива, — тут же объяснил я. — Есть вариант, что в вашем отделении перебьют все стекла, поломают мебель, изнасилуют медсестер в извращенной форме, а самого того… ну, ясно, короче…
— Вон как?! — изумилось светило. — Интересное явление! А нельзя ли это мероприятие того… перенести на этаж ниже? Там, знаете ли, нейрохирургия, так у них и оборудование побогаче, и само отделение в два раза побольше — это по поводу медсестер…
Я терпеливо объяснил, что перенести никак нельзя, потому что именно в этом отделении лежит Дон. Если доктор все бросит и вытащит его с того света — особняк тут же автоматически переходит в его собственность. Если же он проявит нерасторопность и из-за этого Дон умрет — альтернатива, приведенная выше.
Спустя сорок минут я вновь беседовал со светилом: выглядел он задумчивым и грустным. Ничего конкретного он не сказал, наговорил кучу названий по латыни и пообещал сделать все от него зависящее.
— Вы можете спокойно отправляться домой, молодой человек, — сказало светило, мудро похлопав глазами. — Я очень хочу особняк, а потому из кожи вон вылезу, чтобы вытащить вашего шефа. Сам буду неотлучно при нем находиться. Лучшего специалиста, чем я, в области нет — так что… Ну а ваша бригада кардиологов — это совершеннейшая ненужность, батенька. У нас элитарное отделение — ничего такого, чего не можем мы, они сделать не в состоянии.
Покинув клинику, я вышел за ворота и хотел было стремительным броском пересечь улицу, чтобы запрыгнуть в «Ниссан» с сопровождающими меня бойцами, но не тут-то было. Дорогу мне преградила утренняя губернаторша: соблазнительная, томная, слегка припухшая со сна и чрезвычайно настойчивая.
— Я тебя везде ищу черт знает сколько времени! — возмущенно воскликнула она. — Ты где есть вообще постоянно! В офис звоню — нету! Домой — нету! Если бы мой стервятник не сказал, что у Дона приступ — ни в жисть бы не нашла! Я тебя вычислила — так и подумала, что ты здеся! Я молодец?
— Молодец, Оля, — сокрушенно вздохнул я. — Только тебе сейчас со мной общаться не стоит — у меня куча проблем, чреватых летальным исходом.
— Ты меня не хочешь? — удивилась губернаторша, капризно надув губы. — Я тебе уже не нравлюсь?
— Да хочу — конечно же, хочу! — успокоил я ее. — Только, понимаешь, я всю ночь не спал, мой близкий человек при смерти, мою женщину, как оказалось, два дня подряд один товарищ нещадно эксплуатировал в сексуальном аспекте…
— В смысле — в рот давал? — заинтересовалась губернаторша — глазенки засверкали, ресницы — хлоп! хлоп!
— Пф-ф-ф… Ну, я в такие тонкости не вникал, — смущенно сказал я. — Это уже их личное дело — как…
— Ну, короче, кто-то вые…л эту твою стервозу — так?! — возбужденно воскликнула губернаторша.
— Ну. так. — нехотя признался я. — Знаешь, мне сейчас очень плохо…
— Да и хер на нее! — убежденно вскричала губернаторша — я опасливо оглянулся по сторонам. — Бросай ее к гребаной маме — я у тебя есть! Тебе никто не нада, когда я у тебя есть, вот увидишь, ласковый мой! — Она приблизилась вплотную, потерлась упругим бедром о мою ширинку и жарко зашептала: — Щас у Лады никого нет — я тебя туда повезу. Я тебя там покормлю, попою, в ванне искупаю — все твои летательные проблемы как рукой снимет… Мр-р-р?
— Летальные, — машинально поправил ее я, чувствуя как в душе растет непроизвольное желание схватить этот эротический агрегат в охапку и оттащить куда-нибудь в укромное местечко для интенсивного использования по прямому назначению, — летальные, радость моя… Прекрати тереться об меня! А то я щас тебя прямо тут…
— А вон такси! — моментально отреагировала губернаторша. — Стоит, ждет — падаем туда, и через десять минут я твоя! — Она показала пальцем в сторону такси, ожидавшего на противоположной стороне улицы, неподалеку от «Ниссана» с бойцами.
— Отпусти его, — сказал я, хватая губернаторшу за руку и направляясь к «Ниссану» — Поедем на моей тачке — так безопаснее.
Подбросив нас до мэрского дома, бойцы пообещали заехать через пару часов и укатили.
Голая Лада — мэрская женушка — на этот раз меня особенно не смутила. Единственное, что отличало этот визит от предыдущего — отсутствие бигуди. Груды журналов, сигарет и пепел в пупке — все осталось, как прежде.
— А где бигуди? — по-домашнему поинтересовался я, когда мы с Ольгой, сопровождаемые здоровенным мужланом Жоржиком, вошли в зал.
— А на хера они мине щас? — удивилась Лада, сдувая пепел на лобок и внимательно следя за этим архиинтересным процессом. — Я в салон, типа, хожу-езжу, как приспичит… А! Вона что? Ну, тогда мой козел меня арестовал — вот и пришлось самой причипуриваться… Давайте, дуйте наверх и е…тесь тама, сколько влезет! А хотите — я к вам тоже приду. А?
— Не-а, мы сами! — с поспешностью отвергла рацпредложение Ольга, затаскивая меня на второй этаж и делая страшные глаза — дескать, молчи и не вздумай что-нибудь ляпнуть. Я промолчал, но, уже входя в дверь, обернулся и послал Ладе воздушный поцелуй. Она моментально заинтересовалась этим явлением: переменила позу и стала поедать меня глазами, плотоядно облизываясь.
— Еще раз замечу — я ей башку оторву, — сердито пообещала Ольга, захлопнув дверь в спальню. — Ты че думаешь — я совсем ничего не соображаю? Я все вижу, не глухая! Эта стервоза на любые штаны слюни пускает — потому что ей тута скучно, а мэр-сучара никуда ее не вывозит, дебил! Помнишь, я тебе говорила про ее хахаля Леху?
— Помню, — кивнул я, медленно освобождаясь от одежды. — Леха-ха, мне без тебя так плохо…
— Нету того Лехи, — сокрушенно всплеснула губернаторша и уперла руки в бока. — Пропал куда-то. Дома нету, на работе — нету… Щас ей ходить некуда, надо опять шашни заводить… — Ольга сокрушенно вздохнула и даже не предприняла попытки избавиться от полупрозрачного кружевного платьица, подчеркивающего ее обворожительные формы.
— Мамочка раздеваться не желает? — вкрадчиво поинтересовался я, оставшись без облачения и медленно приближаясь к губернаторше.
— У мамочки в сумочке есть еще одно такое платьице, — хрипло прошептала Ольга, фиксируя взгляд на вспученности в районе передней части моих плавок, — и еще одни трусики… и лифчик… но лифчик крепкий, зараза…
— А это мы сейчас проверим, — пообещал я, хватая губернаторшу в охапку и швыряя ее на постель. — К выполнению норматива — приступить!
— Ох-х-х-х! — испуганно взвизгнула губернаторша, когда я одним движением разорвал на ней платье.
Тп-р-р-р! — прозвучали выдранные с корнем крючки ажурного лифчика, отлетевшего за кровать, глянцевито поблескивающие молочной белизной груди взволнованно колыхнулись, вырвавшись из нейлонового плена, и вопросительно наставили на меня нежно-розовые соски.
— Ну держись, мамочка, — процедил я сквозь зубы, разрывая в клочья губернаторшины трусики и расталкивая в стороны ее атласные колени, которые плутовка в последний момент отчего-то пожелала сдвинуть…
Вы наверняка в курсе, что после некоторого воздержания коитус бывает достаточно коротким и завершается быстрой разрядкой, принося только освобождение от страшного возбуждения, но не длительное наслаждение. В этот раз процесс проистекал особенно быстро и сопровождался интенсивными стонами снизу и целенаправленным рычанием сверху. Непосредственно же после разрядки я испытал два совершенно нестандартных ощущения: удивление от того, что раскрывшая глаза Ольга вдруг испуганно вскрикнула: «Ой, мамочки!», и последовавший за этим мощный удар в основание черепа, от которого все медленно погрузилось в кромешный мрак.
— Вот это я трахнулся! — восхищенно отметило угасающее сознание.
Очухавшись, я не сразу сообразил, где нахожусь и что со мной делают. В глотке ужасно жгло, остро пахло спиртом — попытавшись сглотнуть, я почувствовал, что не в состоянии это сделать. Во рту было что-то твердое — судя по привкусу — пластмасса. На глазах я ощутил что-то типа шерстяного шарфика.
— Давай еще, — раздался чей-то голос. Через то, что было у меня во рту, в глотку полилось что-то жгучее.
«Воронка, — определил я и еще определил: Водка. Но почему-то разбавленная теплой водой».
Попытался рвануться — не получилось. Кто-то крепко держал меня. В процессе вливания участвовало не менее трех человек: один сидел на ногах, второй придавил мои руки к полу коленями, а третий взгромоздился на грудь и вливал через воронку смесь водки с водой — грамотно вливал, гад, мелкими дозами, давая глотнуть воздуха и приготовиться к очередной порции.
«Козлы, — печально подумал я. — Как вычислили? Как подкрались? Совсем квалификацию потерял… Губернаторша подставила, что ли?»
— Хорош, — послышался голос. — Давай его сюда!
Вливальщик освободил мою грудь от своей увесистой задницы, двое подхватили меня за руки, за ноги и швырнул на постель — я с ужасом почувствовал под собой обмякшее женское тело. Попытавшись встать, я получил еще один профессиональный удар в основание черепа и вторично потерял сознание, успев напоследок расслышать: «Смотри, аккуратнее — чтобы вовремя очухался…»
Очухался я как раз вовремя. Открыв глаза, отметил, что шарфик отсутствует, а подо мной лежит Ольга. Голова у нее была неестественно вывернута лицом в подушку, а тело… в общем, тело было холодное — неживое.
Мгновенно вспотев от страха, я вскочил с кровати и вдруг ощутил, что мертвецки пьян! Тело непослушно занесло в бок, панорама спланировала туда-сюда и на место возвратиться не пожелала.
В спальню вдруг заскочили четверо в камуфляже и масках, вооруженные короткоствольными автоматами, — увидев их, я пьяно икнул и проблеял:
— Сво-и-и-и, бля! Тута такая штука…
Ребятишки моментально угостили меня прикладами по почкам, закольцевали наручниками и потащили вниз. То, что я увидел внизу, мне страшно не понравилось. Посреди холла стоял высокий милицейский майор с официальным лицом и грозно смотрел на меня. Голенькая Лада лежала на тахте в луже крови — горло у нее было перерезано каким-то острым предметом — аж до шейных позвонков. Мужлан Жоржик, бедолага, был засунут головой в камни — рубаха на нем превратилась в окровавленную тряпку. Что с его лицом, я не сумел рассмотреть, но даже моего пьяного мышления достало, чтобы уразуметь, какую роль в судьбе несчастного кастрата сыграли массивные каминные щипцы, валявшиеся неподалеку с прилипшими к ним сгустками крови.
— Вот это ты, сука, наворотил, — тихо сказал майор, поднявшись наверх и вновь выйдя из спальни. — Вот это ты влип!
А я уже и сам понял, что влип, несмотря на алкогольный туман, застылавший мозги. Теперь у меня, помимо заморочек с братвой и мамедами, возникли некоторые осложнения с органами, возникли некоторые осложнения с органами правоохраны. И какие осложнения! Минимум на пару расстрельных статей без права на апелляцию…
ЧАСТЬ 2
Глава 1
— Я вашего слона забираю, — сообщил Звездорванцев после продолжительной паузы. Вы его напрасно сюда поставили! Погорячились…
— На здоровье, — я вяло пожал плечами. — Забирайте, воля ваша.
Следователь сцапал слона и на пару секунд задержал руку и фигурой над доской:
— Переходить не желаете? Думаю, вы просто допустили ошибку — я вам прощаю.
— Да нет, не ошибся, — я хмуро улыбнулся и почесал могучую щетину, за две недели превратившуюся в почти полноценную бороду. — Я его сюда специально поставил. Это тривиальный карповский дебют — через пять ходов вам мат.
— Вы так полагаете? — Звездорванцев удивленно сдвинул на лоб свои «хамелеоны». — Мы же только начали партию!
— Нет, это не я. Это Карпов так полагает. — Я опять почесал бороду и потянулся к початой пачке «Лаки страйк»: — Разрешите?
— Да-да, пожалуйста. — Звездорванцев придвинул пачку и озабоченно углубился в изучение партии.
Я шел в «несознанку». Этот допрос был восьмым по счету, и ни на одном из них я ничего не сообщил следователю по факту инкриминируемого мне деяния. И не подписал ни одного протокола. Нет, в молчанку я не играл — нес всякую чушь о чрезмерной загазованности атмосферы и поголовной дегенератизации общества, упирая на извращенность человеческой натуры вследствие стечения негативных факторов, которые могут даже самого честного и бескорыстного сотрудника правоохранительных (!) органов сделать отъявленным и жутким мздоимцем. Когда я переходил к конкретике, следователь вымученно улыбался и розовел — не успел еще окончательно испортиться, салажонок. Вообще, мне с ним повезло: коммуникабельный, отзывчивый, не давит, не орет, допускает всякие поблажки… Видимо, знает, что мое дело — заведомо лажа. Мне кажется, никто ему забашлять не удосужился за мою закопку по самые уши. Просто сказали — веди дело как обычно, и так все ясно. Вот и не старается…
Узнав, что родичи насильственно привили мне склонность к шахматным баталиям и даже пытались вытащить на уровень межобластных олимпиад, следователь притащил набор дорожных шахмат и за два часа продул со свистом шесть партий подряд.
С того раза это вошло в систему. Следователь задавал мне дежурный вопрос:
— Показания давать будете?
— Не-а, не буду, — печально отзывался я.
— Ага! А протокол подписывать… А? — уточнял Звездорванцев.
— Тоже не буду, — опять отзывался я. — вы же слышали, что Гольдман, упокой господь его грешную душу, мне завещал? Грех не выполнить последний совет покойного…
— Ясно, — Звездорванцев потирал ладошки и доставал из кейса с золоченой монограммой (ах, как хочется казаться большим и солидным!) коробку с шахматами: — Ну, тогда, может… эээ… партейку?
— А вот это — с превеликим удовольствием! — Тут я усаживался на краешек стула (привинчен, зараза, не подвинешь у столу!), и мы начинали сражаться не на жизнь, а на смерть — Звездорванцев, дилетант в сей строгой игре, отдавался ей самозабвенно, будто с разбегу нырял в омут.
Такой расклад меня вполне устраивал — можно было посидеть в нормальной комнате, подышать воздухом, покурить и, общаясь с хорошим человеком, узнать, как там — на воле. Такой идиллии, впрочем, предшествовали кое-какие катаклизмы местного значения, которые, повернись ситуация несколько иначе, могли сыграть в моей дальнейшей судьбе весьма неприятную, если не трагическую, роль. В камере ИВС меня держали не долго — к исходу вторых суток предъявили обвинение в тройном убийстве и перевезли в СИЗО. Дознавателя мои отчаянные доводы совершенно не волновали.
— Все шито белыми нитками, — резюмировал он, определившись в отношении меры пресечения. — Все вы так — подстава, подстава! Надо же, а! Водку ему в рот залили! Может, они еще и бабу под тебя подложили?! И щипцами от камина и ледорубом полтергейст позабавлялся?! Ха!
Но мою просьбу об обязательном присутствии адвоката неожиданно выполнили — честно говоря, я не рассчитывал на результат, когда, руководствуясь опытом просмотренных видеофильмов, гордо заявлял, что без адвоката нашей фирмы даже рта не раскрою! А может, сыграло роль особое положение нашего адвоката в системе отношений правоохраны и криминалитета. Борис Моисеевич Гольдман, состоящий на службе у Дона, за время своей активной деятельности посадил на скамью подсудимых не один десяток товарищей в форме, имевших неосторожность превратно истолковывать суть и значение правозащиты в современном уголовном процессе. В общем, адвоката ко мне доставили и даже позволили переговорить наедине, предварительно обыскав Гольдмана, дабы не пронес злобному убийце каких-нибудь запрещенных предметов.
— Я все знаю, — махнул рукой Борис Моисеевич, когда я попытался изложить суть дела. — Я предупредил, чтобы не смели без меня предъявлять обвинение… Так что… — Тут он смутился и виновато пожал плечами: — Ну, знаешь, придется тебе посидеть некоторое время в СИЗО, мальчик мой… Мммм-да… Так вот. Это липа — дураку понятно. Я разберусь — подключим все резервы, заплатим кому надо — можешь не беспокоиться. И не из таких передряг выскакивали…
— Нехорошо мне в СИЗО будет, дядя Борис, — мрачно сообщил я. — Знаешь, сколько товарищей хотят мою голову?
— Знаю, мальчик, знаю, — торопливо покивал Гольдман. — Уже дадено кому надо — будешь сидеть в комфортабельной одиночке. Ты же у нас бывший вэвэшник — положено отдельно содержать. Так что — не беспокойся, быть удавленным в общей камере тебе не грозит.
— И на том спасибо, — поблагодарил я и поинтересовался. — Как Дон?
— Нормально, — отводя взгляд, ответил Гольдман, в его голосе я уловил фальшь. — Ты не волнуйся — сиди себе… Да — вот еще что! Без меня — ни слова! Понял? Ни ЕДИНОГО словечка! Все показания — в моем присутствии. И ничего не вздумай подписывать. Ясно?
— Да понял я, дядя Боря, — успокоил я Гольдмана. — Вы, главное, найдите, кто меня подставил. И знаете — я могу подсказать: ищите в Кировском районе.
— Это уже не твоя забота, мальчик мой, — мудро сощурился Гольдман. — Твой патрон занимает достаточно высокое положение в системе, а потому у тебя не должна болеть голова о том, как тебя будут вытаскивать из дерьма, в которое ты имел неосторожность вляпаться. Так что — сиди себе…
Меня благополучно переместили с СИЗО и водворили в одиночку. Никто меня ногами не бил и прикладами в спину не тыкал — наверное, проинформировали, что я за птица. Правда, мне не понравилось, что при перевозке были предприняты, на мой взгляд, излишние меры предосторожности. Во-первых, на меня натянули наручники в положении «руки за спину» и хромированные ножные кандалы, не позволяющие широко переставлять ноги. Во-вторых, начальником караула был пожилой капитан — командир роты по конвоированию. Я выходец из Внутренних войск и знаю, что начкаром в данном случае мог быть и обычный прапорщик. Офицер, тем более командир роты, возглавляет караул только в особом случае.
Обстановка одиночной камеры комфортом не отличалась: откидные нары и отвратно воняющая в углу чаша «Генуя» (на местном диалекте — «параша» или «толчок»), над которой свисал протекающий водопроводный кран. Когда я намекнул, что неплохо бы заполучить матрац, робу, туалетные принадлежности и так далее, корпусной терпеливо разъяснил:
— Вот на зону придешь — тама тебе все и дадут. Тута ни фуя не получишь. А матрац — с бикарасами. Хошь?
Я решительно отказался — уж лучше на голых досках бока отдавливать, чем потом беспрерывно чесаться…
— И вообще — должен радоваться, — сообщил свое мнение корпусной. — У нас тута людишек — как сельдей у бочке. А ты, как король, — отдельно. По режиму, вишь ты, полагается ему! Хм… Ну, бывай, хлопец, — и со страшным скрежетом захлопнул железную дверь, похоронив меня в замкнутом пространстве камеры…
на следующий день, после завтрака, который состоял из пары кусков липкого черного хлеба и тарелки перловки с острым привкусом хлорки, меня повели на допрос. Комната для допросов располагалась в этом же корпусе, на последнем этаже. За ближним к зарешеченному окну столом сидел румяный молодой человек с бездонно-голубыми глазами и скучающе обрабатывал ногти маникюрной пилкой.
— Спасибо, — сказал он корпусному и сделал отмашку рукой — типа удались, тот ретировался, оставив дверь слегка приоткрытой.
— Дверь-то закройте! — возвысил голос румянолицый.
В коридоре раздалось брюзгливое бурчание по поводу какой-то матери и безопасности следователя, однако дверь закрылась.
— Ну вот и ладненько, — констатировал румянолицый и указал рукой на свободный стул: — Садитесь, пожалуйста.
— Спасибо, — буркнул я, присаживаясь, и уточнил: — На сколько?
— В смысле? — не понял румянолицый.
— На сколько садиться — лет на двадцать? — Я пристально посмотрел на собеседника, стараясь определить степень сопричастности следака моим напастям.
— Ах, вон что! — румянолицый смущенно улыбнулся и нервно мигнул — значит, в курсе, сволочь, почем дровишки! — Я полагаю, мы разберемся с вашим делом, угу… и расставим все точки над «і». Кстати, я ваш следователь. Звездорванцев, Василий Хафизуллович…
— Василий Хафи… как? — переспросил я.
— Хафизуллович, — зарделся следак. — от слова Хафизулла.
— Эк вас угораздило, — посочувствовал я. — А на вид вы совсем даже бледнолицый! Да и фамилия… Хм! Н-н-нда…
— Ну… где вы встретите сейчас носителя чистого этноса? — заоправдывался Звездорванцев. — Сейчас все так перемешалось… мгхм… ммм… монголы там, видите ли, триста лет, ага… Так что… А насчет фамилии — увы, мы не выбираем. Впрочем, давайте займемся делом.
— Давайте, давайте, — согласился я и выдал: — Вы в курсе, что без своего адвоката я вам ничего не скажу? Там, на подходах к изолятору, должен где-то топтаться такой толстенький курчавый дедок — мой адвокат. Гольдман его фамилия.
— Ну, дорогой вы мой! — поморщился следователь. — Зачем же вам сразу заручаться протекцией такого маститого адвоката, уподобляясь каким-то рэкетирам? Мы будем разбираться по существу дела скрупулезно, дотошно, не упуская ни одной детали. С материалами предварительного следствия я ознакомился, прекрасно знаю…
— Вы не поняли! — перебил я его. — Гольдман — адвокат, работающий на нашу фирму. Я сотрудник фирмы. Быть может, мы с вами беседуем в последний раз, досточтимый Василий Хафи… Тьфу! Короче, гражданин следователь, тащите сюда этого старого еврея, ежели желаете контактировать! Кстати, вы его видели или так — понаслышке знаете? А то я вам его опишу…
— Видел, — Звездорванцев замялся. — Эээээммм… Дело в том, уважаемый Эммануил Всеволодович… знаете, Гольдман вчера вечером попал в автомобильную катастрофу. Мммм… сейчас он лежит в реанимации…
— Что?! — Я вскочил и подался через стол к следователю: — Чего вы несете? Я вчера с ним разговаривал!
Следователь опасливо отодвинулся и покраснел. Рука его нашарила на столе черную кнопку звонка и зависла над ней, как кошка, изготовившаяся к прыжку.
— Но-но! Эмоции! — петушиным всхлипом выдал Звездорванцев. — Говорю вам — в реанимации… Вчера, между десятью и одиннадцатью часами вечера, его машина столкнулась с бульдозером, который на большой скорости…
— Бульдозер на большой скорости?! — Я скривился в ухмылке. — А каток асфальтный на большой скорости не пролетал?! С реактивным двигателем?! Вот уроды-то! Все куплено! От бля, а!
— Прекратите, — тихо попросил Звездорванцев, утирая внезапно вспотевший лоб. — Я никакого отношения к бульдозеру не имею. И вообще никакого отношения к адвокатам не имею — я из другой службы…
— Службы, службы! — передразнил я. — Знаем мы вашу службу! Не буду ничего показывать. Точка. — Я пристукнул кулаком по столу и для вящей убедительности продемонстрировал следователю кукиш: — Вот вам, а не показания!
— Ясно. — Звездорванцев тяжело вздохнул. — Имеете отвод?
— От каких вод? — удивился я. — Я секретарь-референт! Водами никогда не торговал! Ну, вы даете!
— Да нет, — досадливо нахмурился следователь, — если я вас не устраиваю, можете написать заявление — официальный отвод. Если причины отвода — веские, вашим делом будет заниматься другой следователь. А вам назначен адвокат Иноземцев — очень, знаете ли, опытный и авторитетный…
— Когда назначен? — живо поинтересовался я.
— Сегодня, естественно! — Следователь смутился.
— Вот оно что! — ядовито протянул я. — Можете передать: пусть адвоката этого, назначенного, на пенсию отправляют! Он мне на хер не нужен!
— Отказываетесь от защиты, значит? — уточнил Звездорванцев.
— Не-а, не отказываюсь, — я развел руками. — Зачем мне ваши адвокаты? Фирма найдет мне защитника не хуже Гольдмана — вот тогда и будем разговаривать. И отвод я не собираюсь писать: вы ли, кто другой — какая разница?
— Ясно. — Звездорванцев опять вздохнул. — На вопросы отвечать отказываетесь?
— Отказываюсь! — Я внимательно осмотрел одежду следователя. — Кстати, закурить не дадите?
— А отвечать будете? — хитро прищурился Звездорванцев. — Если будете, тогда дам!
— Не буду, — упрямо насупился я.
— Аааа! Стойкий ленинец! — Звездорванцев улыбнулся и достал пачку «Лаки Страйк»: — Все равно — нате. Вы мне чем-то симпатичны, Эммануил Всеволодович.
— Спасибо! — искренне поблагодарил я, вытаскивая четыре сигареты и пряча их в штаны. — К сожалению, не могу сказать вам то же самое. Ваш брат в последнее время мне что-то здорово не нравится — ну о-о-очень не нравится. Либо хитрые продажные шкуры, либо затурканные трудоголики, которые до пенсии расколупывают чемоданные кражи, не замечая, что рядом воруют эшелонами, практически не маскируясь! Нормальных нет.
— Ну, это не мы! — Следователь протестующе потряс руками. — Это специфика работы такая. А меня вы к какому разряду относите?
— Пока не знаю, — покривил я душой и прищурился: — Разберемся со временем. Вот что — я подумаю на досуге, а вы приходите завтра и приводите адвоката — тогда я вам все расскажу. Только позвоните 2-93-51 — это номер моего шефа, скажите, что я прошу адвокатика приличного найти. Договорились?
— Хорошо, — согласился следователь. — Я позвоню. Только вы можете молчать сколько влезет — у меня установка: две недели на следствие, затем передать дело в суд. Даже если вы не подпишите ни одного протокола, это ничего не меняет.
— Вот как! — удивился я. — Ну ты посмотри, а! Все уже заранее распределено, все предусмотрено! Да уж…
— И вот еще что, — Звездорванцев осторожно постучал пальцами по столу, — я позвоню, но… знаете, я могу сразу сказать, что, кроме Иноземцева, вас никто защищать не возьмется…
— С чего это вдруг? — насторожился я.
— Ну что вы, право! — укоризненно воскликнул Звездорванцев. — я вам гарантирую, что после случая с Гольдманом вами никто не станет заниматься. Пример, знаете ли, очень убедительный. Идите-ка в камеру и подумайте, как себя вести. А если уж совсем меня не презираете, как продажную шкуру, — ответьте, пожалуйста, на ряд процедурных вопросов…
В персональную одиночку меня отчего-то не водворили. Курносый проследовал мимо, и я, очнувшись от мрачных мыслей, заметил, что стою перед открытой дверью камеры № 12, что в противоположном конце коридора от моей одиночки.
— Э-э, дядя! Ты чего это? — я обернулся к конвоиру и на всякий случай сделал шаг назад.
Ласково улыбнувшись в пшеничные усы, корпусной вдруг рубанул меня под коленки дубинкой и резко втолкнул в камеру — от неожиданности я даже не сделал попытки к сопротивлению. Трудно было предположить, что такой толстый и на вид нерасторопный дядька может действовать столь проворно.
В камере присутствовали три человека. Они, расположившись на нижних шконках, азартно резались в «буру».
Некоторое время троица продолжала увлеченно играть, а я получил возможность осмотреться. Двое были сильно здоровы — один, по всей видимости, баловался бодибилдингом, о чем свидетельствовали немного одрябшие, но не утратившие формы мышцы. Второй крепкой статью был наделен от природы: массивные плечи, широкие запястья с толстыми пальцами, испещренные татуировками, твердокаменная челюсть и грудь бочонком — все это наводило на самые грустные мысли о собственной физической неполноценности. Но опаснее всех мне показался третий: мелкий и сухощавый, он словно был сплетен из стальных тросов, которые при каждом движении руки перекатывались под бронзовой от загара кожей.
«Борец, — подумал я, — бывший… — И еще подумал: — Когда это он успел загореть? Если все лето торчит в камере?.. Странно…»
Мне стало немного неуютно. Ай-я-яй… Было очевидно, что в узком пространстве камеры эти ребята задавят меня за несколько секунд. Это вам не по перрону кренделя выписывать!
Трое закончили кон и разом повернули головы в мою сторону.
— За что чалишься? — коротко спросил качок.
Я не стал отвечать — выдержал паузу и добродушно произнес:
— Здорово, мужики! Где мне упасть?
— Не хочет говорить! — сокрушенно развел ручищами здоровый от рождения, а борец неожиданно глубоким басом добавил:
— А и не надо — так знаем. Двух девчонок несмышленых оттарабанил и головенки им посворачивал. Загубил юные души, бля! А знаешь, что за это полагается? Знаешь, петух недоделанный?! — И тут все трое встали, продвинулись вперед и образовали передо мной в узком пространстве камеры треугольник, вершиной которого оказался борец.
— Мужики! Это же затасканный прием! — тоскливо воскликнул я, в отчаянии заламывая руки. — Я не делал этого! Меня подставили! Твою мать, а! Ну вы че — фильмы, что ли не смотрите?! Меня подставили, а теперь через вас рассчитывают опустить — ведь дебилу ясно! Неужели вам не западло быть чьими-то «шестерками»? Мужики…
Увы — ораторское искусство успеха не возымело. Борец молнией метнулся мне в ноги, ухватил за бедра железным кольцом, резко приподнял и мотанул в бок, заваливая на пол.
Вопреки ожиданию нападавшего, я не стал сопротивляться — наоборот, расслабился и плюхнулся, как мешок с трухой. От неожиданности борец подался вперед и ослабил захват.
То, что происходило далее, мой рассудок только успевал фиксировать: мышление выключилось, и заработали автоматизмы старой боевой машины, ключевым понятием которой является коротенькое слово «УБЕЙ!».
Подхватив борца под мышки, я с маху вогнал его башкой в железную дверь, от чего она гулко завибрировала басом, образуя чистую квинту с последним криком бедолаги.
Упершись руками в пол позади головы, я выгнулся дугой и обеими ногами швырнул обмякшее тело борца на стоящих чуть поодаль картежников, которые, приняв на грудь драгоценный груз, попятились к шконкам. Резво выпрыгнув в стойку, я бросился за борцом и с разбегу запихал комплект из двух мужиков, поддерживающих обмякшее тело, в проем между шконками, пока смешавшиеся здоровяки не догадались бросить сотоварища и перейти к активной обороне.
Уцепившись за стойки, я стремительно навалил на уголовников все, что навернулось под руку на верхних ярусах шконок: два увесистых матраца, подушки и постельные принадлежности, которых, как утверждал сволочь корпусной, тут не должно вроде бы быть.
Получилась бесформенная куча, на которую я и запрыгнул, вцепившись руками в кроватные дужки, и принялся все это интенсивно пинать с большой амплитудой, злобно приговаривая:
— Вот вам гостинцы, суки! Вот вам опущение, п…дюки недоношенные! — и в таком духе что-то еще.
Секунд сорок спустя куча мала перестала шевелиться. Потрепанная боевая машина выключилась, и заработало рациональное мышление.
— А не чересчур ли? — запоздало пробормотал я и отбросил матрацы.
Троица пребывала не в самом лучшем виде: борец не подавал признаков жизни, качок еле слышно стонал, скрючившись в эмбриональном положении, и только здоровый от рождения, держась руками за голову, членораздельно просил прекратить экзекуцию.
— То-то же, уроды! — резюмировал я и, зверовато взвыв, с разбегу долбанул ногой по двери.
Любопытство через глазок моментально прекратилось — по коридору забухали удаляющиеся шаги.
— А сейчас переходим к репетиции, — мрачно сообщил я. — Драматическое произведение камерного типа: утро в совхозе. Или в колхозе — в деревне, одним словом… — Углядев на быстро оплывающем лице здорового от рождения некоторую заинтересованность, я пояснил: — В этой самой деревне утром, на зорьке, начинают орать петухи — хором. И в связи с этим спать никак не возможно — все встают и принимаются за работу. Доступно?
Похоже, эта перспектива здоровому от рождения совсем не приглянулась: он живо полез под шконку, пряча зад и выставляя наружу ноги. Угостив его смачным пинком, я погрозил пальцем и сказал:
— Спокойно, кочет! У меня нет охоты мараться о ваши грязные задницы. Я тебе даю минуту на размышление, а потом буду кастрировать подручными средствами. Кто дал команду меня опустить?
— Фуля тут размышлять, — здоровый от рождения выбрался из-под шконки. — Это Пахом приказал тебя отпедерастить.
— Вор, что ли? — удивился я. — И чего я ему-то сделал?!
— Вор, вор, — подтвердил здоровый и хмыкнул: — И не обязательно, чтобы ты че-то ему сделал. Кто-то из братвы попросил — вот и всех делов-то… Ну, допустим, Витя-Протас…
— Ага, — я поскреб щетину на щеке и сожалеюще покрутил головой: — Значит-таки походатайствовал Витек. Ну-ну… Однако не удалось сие мероприятие!
— Ну, ниче, — ободрил меня здоровый от рождения. — ты все равно труп. На зону зайдешь — один фуй опустят, по этапу уже опустят — и отдельная камера не поможет! Ты лучше сразу вскройся — там, за шконкой, самопальное перышко затарено, — здоровый мотнул головой, показывая, где это самое перышко затарено. — А то обидно — такого резвого пацана — опустят… Гы-гы… Лучше, братан, умереть мужиком, чем жить петухом — это я те точно говорю!
— Ну-ну. — Я тяжело посмотрел на советчика, подошел к двери, и, привалившись к ней спиной, начал колотить по железу пяткой, выкрикивая угрозы, адресованные городской администрации, персоналу СИЗО и всей местной братве.
Из соседних камер начали кричать, требуя прекратить, и вскоре поднялся тотальный гвалт. Я с любопытством прислушивался к шуму — теперь было не разобрать, кто устроил такое веселое времяпрепровождение.
— Придется переводить на место, уроды, — пробормотал я. — Куда вы, на хер, денетесь…
Вдруг шум разом стих: в коридоре послышалась дробь бегущих ног, причем мягко этак переступали, словно бегущие были одеты в кроссовки или кеды.
— Довыепывался, идиот, — резюмировал здоровый от рождения и опять полез под шконку. — Ныряй под вторую — это спецназ позвали.
— Что за спецназ? — удивился я. — Откуда в СИЗО спецназ?
— Это уиновский спецназ, — пояснил здоровый и потащил на себя матрац. — Как раз для таких крутых и буйных, как ты. Щас увидишь и почувствуешь!
У меня нехорошо сжалось сердце. Спецназ нарушителям порядка никогда ничего путного не сулил.
— Здесь? — раздалось с той стороны двери.
— Тута, тута! Бушует, скотина, весь корпус переполошил, падла! — ответил голос пшеничноусого корпусного.
— Давай! — коротко приказал кто-то.
Дверь со скрежетом распахнулась. На пороге возникли крепкие парни в камуфляже с масками на лицах и резиновыми дубинками в руках. Тот, что стоял спереди, держал под мышкой наизготовку нунчаки из текстолита, окольцованные медными ободками.
«Как врежет — череп напополам», — профессионально определил я и грустно опустил голову, поднимая руки вверх. Слова оправдания были неуместны.
— Во как? — удивился тот, что с нунчаками. — Ну-ну… так, парни, не трогать его, — обратился он к остальным и кивнул мне: — Выходи.
Я послушно вышел в коридор, на всякий случай держа руки поднятыми. Корпусной злобно глянул на меня и сказал:
— Это он, он — тот самый! Он тута…
— Заткнись, чмо, — флегматично посоветовал старший группы. — закрывай камеру, пошли в дежурку.
— Да ты че, паря! — возмущенно вскинулся корпусной. — Да я тебе… я буду жаловаться…
— Делай, что командир говорит, — один из пятнистых схватил корпусного за рукав и внушительно встряхнул его. — Чего непонятно?
Бурча под нос невнятные угрозы, корпусной запер дверь и валкой трусцой направился к выходу. Спустя три минуты вся наша компания оказалась в помещении ДПНСИ. Здесь нунчакообладатель снял маску, и я с удивлением узнал в нем своего школьного приятеля Ловцова по кличке Муля-младший.
— Муля? А ты как тут?
— А что? Я ничего. — Муля смущенно почесал затылок. — Работа как работа… Я вообще-то подрывником — просто щас дежурю… Вот… Ты лучше скажи, чего там у вас получилось?
— А-а-а! Ты это у него спроси! — сказал я, кивая в сторону корпусного, который что-то нашептывал на ухо ДПНСИ, бросая на спецназовцев неприязненные взоры. — Спроси — как это я вместо одиночки угодил в камеру к блатным!
— А запросто! — спокойно заявил Муля. — Щас мы это узнаем. Михалыч! — мой школьный приятель обратился к ДПНСИ. — Дай потолковать с этим фруктом. Пару минут. — Он кивнул в сторону корпусного, который попятился, прячась за угол.
— Отставить! — рявкнул Михалыч. — Ты вместе со своим отделением снят с дежурства за неповиновение! Идите к себе наверх и ждите, когда смена придет — щас начальнику УИН позвоню. Топайте!
— Не понял?! — Муля прищурился. — Неповиновения кому? Вот этому ублюдку? — Он кивнул в сторону корпусного, который сжался за столом и спрятал запунцовевшее лицо за мощную спину ДПНСИ. — Этому придурку, который одиночного в камеру к блатным подсадил и тем самым допустил грубое нарушение режима?! — Флегматичный Муля уставился на ДПНСИ, вызывающе перебрасывая нунчаки из руки в руку. Я удивленно хмыкнул — вот так тихоня Муля, который мухи не обидит по жизни! Ай да молодец!
Читать бесплатно другие книги:
