Испытание киллера Пучков Лев
— А насчет чего тебе доложили? — настороженно поинтересовался я — докладчик мог извратить факты настолько, что происшествие на перроне было бы воспринято Феликсом как беспредельный наезд с моей стороны на ни в чем неповинных „быков“.
— Доложили, доложили — не сомневайся, — успокоил меня Феликс. — Мои хотели разобраться че почем, а ты с каким-то левым „быком“ их угондонил.
— Они с ходу меня окучивать начали! — начал горячо оправдываться я. — Даже как звать не спросили! Они… — тут я осекся — сообразил, что упустил одну существенную деталь. — Слушай, они же меня не знают, — растерянно пробормотал я. — Откуда же они могли… а?
— Следствие ведут знатоки, — мудро прикрыл глаза Феликс. — Нашли проводницу, допросили, забрали у нее билет того „быка“ — оказалось, что Стас Васильев. Сопоставили факты — выяснилось, что это брат твоей… мкхм… гммм… ну, твоей женщины… Вот и всех делов, братишка.
В комнату вошла ного-грудая блондинка в суперкоротком халатике — притащила нам кофе. При виде девы у меня сладко защемило под ложечкой — Феликс понимает толк в женской плоти. Только при одном взгляде на такую можно получасовую эрекцию схлопотать. Дева кокетливо стрельнула в мою сторону глазками и удалилась, оставив в воздухе тонкий аромат свежевымытых волос.
— Жена? — хрипло поинтересовался я и смущенно прокашлялся, вспомнив, что жены у Феликса никогда не было.
— Ха! Жена… — Феликс лукаво улыбнулся, остро глянув на меня. — Наложница, братишка. Хочешь, подарю? Токо учти — балованная скотинка, управы нет. Только на одну ее парфюмерию целая бригада хлеборобов пашет. Потянешь?
— Да я как-нибудь так, пешком постою, — смущенно произнес я, устыдившись своей финансовой несостоятельности. — У меня вон есть подружка, сама себя обеспечивает. Так удобнее.
— Ага, знаем мы вашу подружку. — Феликс вдруг колюче прищурился. — Так себя обеспечивает, что на „СААБе“ катается, который, между прочим, за сороковник тянет. И быстро же катается, красавица!
— Ты че, Феликс! — удивленно произнес я. — Замяли же дело! Да и давно было. Зачем старое вспоминать?
— Да нет, это я так. — Феликс лениво зевнул и успокаивающе махнул рукой — дескать, не боись, перень, лишнее не будем тебе писать. — Хорошо, что сам пришел — разберемся. Там нюансик — Саню Бурого ты того… чересчур. Он руку сломал и сильное сотрясение получил. Остальные отделались ушибами средней тяжести. Короче, братва сильно тебя хочет. Говорят, за прошлое не поквитались, а тут еще получилось… Я сказал, чтобы тебя не трогали, но знаешь… всякое бывает. Я же не слежу за всеми.
— Так может, мне надо что-нибудь предпринять? — живо поинтересовался я. — может, надо съездить к этому Саше Бурому, поговорить…
— Без толку. — Феликс пренебрежительно махнул рукой. — У нас все бабки стоит. Без бабок — никаких разговоров. Ты вот что — найди пятнадцать штук баксов, а потом приходи — я тебя сведу с теми пацанами, которых ты на вокзале отоварил. Вот тогда у вас конкретный разговор получится. Сядете, бухнете, побратаетесь — и ходи потом без оглядки.
— Так где же я возьму эти пятнадцать штук? — удивился я. — Это ж какие деньги!
— Господи, вот проблема! — Феликс пренебрежительно скривился. — Ну, займи у кого-нибудь, потом вернешь. В принципе, можешь не искать и вообще ничего не делать. Я же сказал, что скандал замяли — пацаны знают. Но ты пойми правильно — ты уже второй раз на халяву проехал. В тот раз тебе с рук сошло и в этот — тоже крутанулся. Пацаны на тебя злобу заточили. Ты, кстати, по графику работаешь: в тот раз с Октябрьской бригадой сцепился, в этот раз — с вокзальной. — Феликс насмешливо покачал головой. — Теперь тебе осталось еще две бригады зацепить — и как раз со всей группировкой будешь в состоянии кровной мести. С чем тебя и поздравляю.
— Ей-богу, не хотел! — сокрушенно покаялся я. — Так все по-дурацки вышло — что в прошлый раз, что в этот… Но, хочу заметить, оба раза твои ребятки вели себя по меньшей мере м-м-м… нетактично. Любой нормальный мужик возмутился бы!
— Любого нормального пацаны утоптали бы на три счета, — живо отпарировал Феликс. — А такие шустрые, как ты, попадаются крайне редко — прецедент, что называется. И потом — как бы мои себя ни вели, они практически всегда правы. Потому что находятся на своей земле — чувствуют себя хозяевами. А бойскаутов я из них делать не собираюсь. На хер они тогда такие добренькие нужны?
Феликс нахмурился и начал напряженно отбивать пальцами дробь по крышке журнального столика. Я почувствовал себя несколько неуютно. Хозяин явно дал понять, что всячески не одобряет моего поведения и терпит меня лишь за принадлежность к ближнему кругу жизнедеятельности Дона. Чтобы как-то отвлечь его от мрачных размышлений, я решил переключить внимание Феликса на более приятные для него вещи.
— Ну ладно. Значит, пятнадцать штук баксов я где-нибудь найду — тогда еще раз подъеду, — доброжелательно произнес я. — Лады?
— Ага, — согласился Феликс. — В любое время. Только сначала позвони, а то, может, я буду занят.
— Ну, обязательно, — пообещал я, а сам подумал: „Если у меня получится сработать в обычном режиме — без отклонений, — ты, парнишка, действительно очень скоро будешь сильно занят — земными делами тебе заниматься не придется!“
— Карабин у тебя классный, — кивнул я на висевший на коврике 7, 62-милиметровый „лось“ с богато инкрустированным ложем и позолоченной насечкой на стволе. — Вот это машинка! Посмотреть не дашь?
— Ну, о чем речь, братишка! — Феликс чуть не выпрыгнул из кресла и, резво подскочив к карабину, снял его с ковра. — Это точно — такого ружьеца даже у губернатора нет! — гордо произнес Феликс, вручая мне ружье. — Сам Митрофаныч смастырил — ты что! — увлеченно затараторил хозяин, как только карабин оказался в моих руках. — Штучная сборка, примерка по моим параметрам… — И в таком духе — что-то около пятнадцати минут.
Я терпеливо слушал россказни босса Центральной группировки и благодарил бога за то, что патологическое пристрастие Феликса к охоте с возрастом неудержимо росло и крепло, приобретая форму своеобразного психического заболевания. Феликс бредил охотой. Думаю, если бы вдруг возникла дилемма: поселиться навечно в тайге, где-нибудь в егерской избушке, и утратить теперешний статус главаря группировки или остаться при своих, но навеки забыть дорогу в лес, Феликс без раздумья выбрал бы первое. Для него охота — это что-то невообразимое. Ну и, соответственно, относящиеся к этой охоте аксессуары. Вот потому-то он так увлеченно объясняет мне, насколько исключителен его карабин — равных нет! Хотя если бы главбандит Новотопчинска чуть-чуть поднапряг свою память, он наверняка вспомнил бы, что подобную лекцию я имел счастье слушать в прошлом году, когда мы совместно ездили на охоту в заказник.
— Слышь, а патроны к нему тоже какие-то особые? — поинтересовался я, дождавшись, когда поток красноречия хозяина иссяк. — Или в „Охотнике“ берешь, обычные?
— Ха! — Феликс чуть не поперхнулся. — Ну ты скажешь тоже. Где ж обычные! Мне на заказ Андрей Сухов делает. Берет обычные, пулю вынимает, че-то там с порохом мудрует, потом пулю пилит по-своему, пулю обратно ставит, обжимает… Ну, как обычно, короче. Так с этих патронов я могу медведя одним выстрелом опрокинуть! Вот, было дело, в позапрошлом году ездили по первоснегу на шатуна… — И Феликс вновь пустился в странствия по своему славному боевому пути. Я терпеливо слушал, мысленно делая заметки. Андрей Сухов — знаменитый на всю область ружейный мастер, обслуживал всех властей предержащих, желающих получить профессиональный охотничий припас. Сухова я знал лично — он проживал неподалеку от моего дома — чуть ли не сосед.
Потратив на меня без малого час, Феликс спохватился:
— Да, кстати, братишка, твой шеф там как? В смысле завтра-послезавтра?
— В смысле — занят или где? — уточнил я, отметив, что несколько лет общения с братвой оказали мощное влияние на лексикон бывшего розыскника.
— Ну да, в смысле — занят, — подтвердил Феликс. — Я тута собираюсь прошвырнуться в заказник — на кабанье. Приглашаю. Так что — передай, если хочет, пусть звякнет.
— Не-а, это вряд ли, — сожалеюще развел я руками, — Ты же знаешь, после смерти Ник-Ника у Дона работы невпроворот. Он теперь даже по выходным занят — а уж в пятницу из офиса бульдозером не вытащишь!
— Ну, наше дело предложить, ваше — отказаться, — филосовски заметил Феликс. Было заметно, что сожалений из-за отсутствия Дона на предстоящей охоте он не испытывает. Ему на охоте вообще никто не нужен, кроме старшего егеря — Жукова.
— Мне надо идти, — изобразил я озабоченность, заметив, что блуждающий взгляд Феликса вновь остановился на карабине и начал принимать осмысленное выражение, чреватое еще одним полуторачасовым рассказом о славных охотницких делах. — Спасибо, что принял, я, наверное, у тебя столько времени отнял…
— Да ну ты че, братишка! — добродушно воскликнул Феликс, вставая и протягивая мне руку. — Всегда рад, всегда. Мы таких, как ты, любим. Только смотри там — поаккуратней с моими. А то как-нибудь пристрелят под горячую руку — вот будет заморочка!
— Да я уж постараюсь, — кисло улыбнулся я, направляясь к двери. — Уже и так нарисовался — дальше некуда…
Солнце медленно выглянуло из-за горизонта, окрасив пустоши в мягкий рассветный пурпур. Где-то вдалеке — там, где располагались Гашунские озера — послышался едва уловимый собачий лай. Я потянулся, тревожно всматриваясь в темноту подлеска, где едва заметно мерцали тлеющие угольки костра. Шумнуть, что ли? Троица накануне изрядно приняла на грудь — пока окончательно не рассветет, будут спать как убитые, этак не долго и охоту проворонить!
Лай повторился — теперь уже ближе. Я приложил руку ко рту и два раза ухнул филином — как в свое время учил Бо, натаскивая меня подавать сигналы во время операций.
Троица у костра зашевелилась. Первым вскочил Вадим Жуков — осмотрелся, хрипло каркнул: „Подъем!!!“ Минут через десять охотники разобрались по своим направлениям, изготовились для стрельбы стоя и замерли, настороженно всматриваясь в направлении засеки, откуда очень скоро на них побегут свиньи. я тоже застыл, прильнув к биноклю, — Феликс встал в неудобном для наблюдения месте. От меня его заслоняли раскидистые кусты. Место, конечно, прекрасное — Жуков мастер своего дела. Кабан, гонимый собаками, не сможет обежать охотника — неминуемо застрянет в густых кустах. Путь у него один — сломя голову лететь по тропинке навстречу своей гибели. Жаль только, я со своего наблюдательного пункта могу рассмотреть лишь верх фетровой шляпы Феликса — остальное скрывается в зарослях. Попереживав по этому поводу, я успокоил себя: собственно, Феликса мне видеть необязательно — достаточно того, что я могу просматривать практически все пространство от засеки до засады.
Шум облавы приближался. Раскатистый лай егерских собак и щелканье бичей вскоре были слышны так, словно вся эта массовка находилась в ста метрах отсюда. Я зябко поежился и попросил удачи у своего киллерского бога. Эта акция проводилась практически без подготовки, поскольку не использовать внезапно образовавшиеся благоприятные обстоятельства с моей стороны было бы преступной халатностью. Поэтому шансы были равновероятны — как на благоприятный исход (для меня), так и на неудачу.
Оглушительный лай собак приблизился к засеке. На некоторое время там возникла заминка: собаки вдруг начали истошно визжать, хрипло подвывая, как в предсмертных конвульсиях, а удары бичей слились в единые артиллерийские залпы.
Затем — на секунду — собачий лай оборвался, и одновременно прекратилось щелканье бичей. Стали слышны истошные взвизги подсвинков и утробные крики свиноматок, не желающих лезть в обход засеки и упорно бьющихся в завал.
Плетеная из ивовых прутьев фашина рухнула на землю. Из прохода вырвался здоровенный секач и стремительно рвану по крайней правой тропке, получив в левый бок мощный удар бичом от засевшего на дереве Сашки Жукова. Жуков-младший сделал выбор в пользу охотничьего престижа. На правой тропке, неподалеку от засеки, в кустиках, стоял дорогой гость — Феликс. Жуков талантливо вычленил секача из общей кучи и мастерски направил его навстречу неминуемой гибели. В том, что Феликс завалит кабана первой пулей, сомнений быть не могло — этот охотничий маньяк из своего чудесного карабина бил на звук с завязанными глазами, по пьяному делу рисуясь перед приятелями.
От напряжения я вспотел и чуть не упал с дерева, пытаясь нащупать наиболее выгодный ракурс для наблюдения. Секунды неотвратимо приближали главу Центральной группировки к мучительной смерти. Позавчера я посетил Андрея Сухова — на правах соседа — предварительно запасшись двумя литровыми бутылками „Кремлевской“, а чтобы визит не выглядел странным, попросил дать мне консультацию по поводу различных модификаций ружей. Дескать, хочу стать членом Союза охотников и приобрести себе самое крутое ружьецо в округе. Сухов все бросил и начал подробно меня инструктировать — попутно мы славно попивали водочку, и вскоре клиент дошел до определенного состояния, которое характеризуется желанием похваляться своим мастерством. Именно в этот момент я ненавязчиво направил разговор на патроны для Феликса и тривиально спер один экземпляр для образца. Посидев для приличия еще с полчаса, я отправился домой, где попросил Стаса слетать в „Охотник“ и приобрести три пачки патронов для карабина. И я, конечно, не Сухов, но ночи мне хватило, чтобы переоборудовать содержимое всех трех пачек по подобию образца. Особого труда это не составило: Сухов просто-напросто досыпал в гильзу какой-то хитрый порошок, предварительно удалив четверть обычного порохового заряда (в этом я имел возможность убедиться, разобрав образец). Затем мастер спиливал конец пули и делал на нем глубокий крестообразный нарез, после чего вставлял пулю обратно и обжимал юбку патронной гильзы вокруг пули. Вот, собственно, и все.
Я все сделал как Сухов, за исключением одной малю-ю-юсенькой детали. Из всех патронов я высыпал треть порохового заряда, а досыпать туда ничего не стал. Вспомнив данные по баллистике, которые настойчиво вкладывали в мою голову многомудрые преподаватели Школы ПРОФСОЮЗА, я пришел к выводу, что остаточной части порохового заряда хватит, чтобы вырвать пулю из канала ствола и даже вогнать ее в шкуру зверя. А сегодня ночью я поменял патроны, забрав из рюкзака Феликса его фирменные и подложив свои дрянные…
Набирая скорость, секач несся к зарослям, где его поджидал Феликс. Я на миг представил себе лицо охотника — сосредоточенное, с прищуренным левым глазом, — лицо человека, на двести процентов уверенного в своей неуязвимости и силе. Медведя, говоришь, твоя пуля завалит?! Ну-ну…
Кабан приблизился на удобное для прицельного выстрела расстояние. Выстрел из зарослей показался мне оглушительным, словно взрыв — раскатистое эхо моментально троекратно сдублировало хлесткий звук, больно резанув по перепонкам. Секач только пригнул голову пониже и, не сбавляя скорости, продолжал нестись вперед. Расстояние между ним и зарослями стремительно сокращалось. Один за другим стремительно последовали еще три поспешных выстрела — Феликс пытался реабилитироваться.
Стремительным рыжим снарядом секач влетел в заросли, раздался глухой удар — словно ломом по коровьей туше, — послышался короткий душераздирающий вскрик, который мгновенно смолк. Кусты, где секунду назад я мог наблюдать верх фетровой шляпы Феликса, заходили ходуном, затряслись, оттуда послышался какой-то утробный рев. Несколько секунд спустя секач с окровавленной мордой выскочил из зарослей с другой стороны и неспешно затрусил в сторону леса. К месту трагедии стремглав мчались Жуков и его помощник, что-то отчаянно крича на ходу. Я аккуратно спустился с дерева и хорошей иноходью припустил прочь — делать мне здесь больше было нечего…
Глава 8
В 7.30 утра я уже был дома. Несмотря на прекрасную погоду и удачно проведенную акцию, настроение было просто преотвратительнейшим. Одолевали смутные сомнения как в правильности выбора режима функционирования, так и в целесообразности существования вашего покорного слуги на этой земле. Очень уж мне не понравилась сложившаяся вокруг фирмы ситуация. Судите сами: за две недели я ликвидировал троих видных деятелей, так или иначе связанных с фирмой и занимавших в криминальном мире далеко не последнее место. Изъятие этих товарищей из оборота закономерно влекло за собой перераспределение сил и средств в соответствующих сферах, которое при определенном соотношении обстановочных факторов могло вылиться в бурные катаклизмы с непредсказуемым финалом. И хотя „Петрович“ клятвенно заверил, что все делается во благо фирмы, а значит, и в моих интересах тоже, в сознании у меня поселилась безотчетная тревога, не позволявшая вздохнуть полной грудью и расслабиться. Тревога эта рождала тяжкое подозрение: а не уподобляюсь ли я обколотому дебилу, которого посадили с подрывной машинкой метрах в двухстах ниже плотины, обложенной взрывчаткой, и в установленное время велели крутануть ручку…
Стас, оставшийся за хозяина, решил для полноты ощущений добавить пару проблемок, которых мне как раз не хватало для комплекта. Пока я принимал душ и брился, он безмолвствовал, а когда мы уселись завтракать, выдал:
— Это… Ну, вчерась звонили из автоинспекции — спрашивали, в каком состоянии твоя „Нива“ и где она сейчас находится.
Положив поддетый на вилку кусок ветчины, я медленно выдохнул и поинтересовался:
— Ну и что ты ответил?
— Сказал, что все хокей, — Стас пожал плечами, — и что тачка твоя стоит во дворе. Правильно?
— Ага, правильно, — подтвердил я и, промотав в уме все возможные варианты непредсказуемых пакостей, несколько успокоился. Вчера Феликс был жив и здоров, значит, звонок автоинспектора ничего общего с акцией не имеет. Ну а остальное переживем — пусть даже тачку отберут за злостное уклонение от техосмотра. Дон утрясет все проблемы мановением мизинца. Рассудив таким образом, я опять подцепил ветчину и потащил ее ко рту.
— И это… — Стас несколько смутился. — Ну, мы с Милкой уйдем от тебя… Щас вещи соберу, вот… подбросишь до ее хаты? А то шмоток много у нее — неудобно на тачке…
— Тихо, тихо, тихо… — Я водрузил ветчину на место и потер уши — показалось, что ослышался. — Ну-ка, ну-ка, еще разок и повнятнее.
— Мы от тебя уходим, — угрюмо повторил Стас, опустив взгляд. — Хата у нас есть. Я молодой и здоровый, „капусты“ на харчи срублю всяко-разно. Ну вот. — Он неопределенно развел руками.
— Это ты так решил? — поинтересовался я, угрожающе сдвинув брови. — Или надоумил кто?
— Я так решил. — Стас опасливо отодвинулся вместе со стулом. — А че? Че такого?
— А ты меня спросил? — едко ухмыльнулся я. — Ты ее спросил? — Я потыкал пальцем в сторону, где располагалась Милкина спальня. — Ты вообще кто такой, парень? Да недавно тобой тут вообще не пахло! А тут — нате вам, явился не запылился и давай распоряжаться! Ха! Деятель…
— Она все равно ничего не соображает, — тихо проговорил Стас и шмыгнул носом. — А ты… Она тебе не нужна. Ты вон — с Оксанкой… Да и помимо Оксанки у тебя еще есть — дома не ночуешь, а она вчерась звонила вечером.
— Кто звонила? Оксана? — переспросил я.
— Ага, она, — подтвердил Стас.
— И чего? Что ты ей сказал?
— Ну чего, чего… Сказал, что ты уехал куда-то. Я думал, она в курсе.
— А во сколько это было?
— Да где-то около двенадцати ночи…
— А как она отреагировала на твое сообщение о моем отсутствии?
— Ну как… Ну, сказала… Че ж она сказала… А, вот — сказала „а-ха!“, раздельно так — „а-ха“ — и швырнула трубку.
— Вот спасибо-хорошо! — Я задумчиво побарабанил пальцами по столу и горько вымолвил: — Все, старик, кранздец моей спокойной жизни. Жизнь дала трещину, денег осталось два чемодана… Оксана опять закатит скандал, ты чего-то там тянешь… угу, угу…
— Да я че! — начал оправдываться Стас. — Просто жить на прикормке у доброго дяди не приучены мы… Ну, ты классный, конечно, мужик, но понимаешь… Милка тебе никто — вы уже скоко-то времени не живете, ага… Я тебе — тоже никто… Хата к нас есть…
— Хорош чушь пороть! — спокойно оборвал я Стаса. — Милка мне никто! Да она, если хочешь знать, неотъемлемая часть моего существования! Она — моя половинка! Я за нее жизнь отдать готов, если потребуется…
Стас отвернулся и непримиримо скрестил руки на груди. В соответствии с учением Хосе Сильвы сия поза свидетельствует о непреклонном стремлении оппонента стоять на своем и никоим образом не соглашаться с любыми разумными доводами, исходящими от противоположной стороны. Тупиковая ситуация. Она разрешима лишь двумя способами: либо мощным радикальным давлением на оппонента, либо заменой противоположной стороны на более импонирующую этому оппоненту особь.
Так-так… Ну, калечить Милкиного братца в мои планы пока не входило — а посему я решил избрать второй путь по Сильве и заодно попытаться разрешить проблему с Оксаной.
— Вот что, — миролюбиво сказал я, ласково улыбнувшись надутому Стасу. — Ты, конечно, волен поступать как сочтешь нужным, но… но ты особенно не торопись, мой юный друг. Тебе же ведь без разницы, когда съезжать?
— Ну, в принципе, без разницы, — согласился Стас, несколько расслабившись.
— Так вот, давай эту проблему оставим на послеобеда, — предложил я, — до того момента как раз все прояснится. Идет?
— Ладно. — Стас придвинулся к столу, взял вилку и буднично сделал резюме: — Раз так — то и похавать можно. — И начал ударно метать ветчину с зеленым горошком и яичницу.
— Похавай, похавай, — согласился я. — А я пока пойду кое-куда звякну. — И направился в спальню.
Набрав Оксанин номер, я дождался, когда она сонно ответит: „Ну кто там еще?“ (эта дамочка встает, как правило, не раньше одиннадцати), и быстро протараторил, не дав ей раскрыть рот:
— У меня жуткие проблемы с Милкой и Стасом. Если не поможешь — мне конец. Срочно приезжай, а то застрелюсь на фиг! Я тебя люблю, ты у меня — самая желанная! — И моментально положил трубку, тут же вырубив автоответчик.
Выждав, когда иссякнет желание моей дамы выяснить, в чем дело (это желание обернулось тремя сорокасекундными попытками дозвониться до меня), я включил автоответчик и набрал номер Бо. Его автоответчик сообщил, что хозяина нет, а если приспичило, можно оставить сообщение. Сообщение я оставлять не стал — мне необходимо было личное общение с персоной. А поскольку персона могла находиться минимум по трем десяткам адресов, я тяжело вздохнул и начал методично названивать всем знакомым, так или иначе связанным с жизнедеятельностью главы периферийной группировки. На восьмом или девятом звонке выяснилось, что я, наконец, попал куда надо. Попросив пригласить Бо к телефону, я дождался, когда в трубке раздастся его ритуальное сопение, и сообщил:
— Это я. У меня проблемы.
— Ну, — в данном междометии я уловил некоторую озабоченность.
— да не настолько серьезные, можешь не беспокоиться, — успокоил я Бо. — Просто, если тебе позвонит Оксана, скажи, что я вчера приехал к тебе ориентировочно в десять вечера и всю ночь мы пьянствовали. Короче — ночевал у тебя. Идет?
— Ну, — согласился Бо с заметным облегчением и нетрадиционно добавил: — Как сам?
— Хреновато, братишка, — признался я. — Боюсь, что скоро мне придется обратиться к тебе с более серьезными заморочками… Нет, я естественно постараюсь все разрешить своими силами, но ты будь готов, если что… Ага?
— Ну, — беспечно бросил Бо. — Прорвемся. Все?
— Все. — подтвердил я. — До связи.
— Пока. — сказал Бо и положил трубку.
Заглянув на кухню, я обнаружил, что прожорливый Стас благополучно аннулировал завтрак, приготовленный на двоих, и теперь мне предстоит еще разок выступить в роли кока. Немного подумав, я решил отложить это дело до прибытия психоаналитички, которая, будучи в хорошем настроении, могла бы, на мой взгляд, приготовить великолепный завтрак.
Оксана прибыла минут через пятнадцать. Вид ее не предвещал ничего, кроме семейного скандала. Резво подскочив к калитке, я принял озабоченное выражение лица и разом выдал на-гора:
— Вчера я, дурачок, решил немного разрядиться у Бо — ну и остался у него ночевать. А в это время придурок Стас такую штуку придумал — хочет съехать от меня и Милку увести. Представляешь? Надо же — деятель! А кто будет за ней следить-ухажиать? Ему ж придется только на одну няньку круглосуточно пахать. Вот такие вот пироги. Помогай, солнышко…
На прелестном личике моей подружки несколько секунд явно прослеживалась борьба эмоций. Наконец профессиональный аспект возобладал, и Оксана, порывисто вздохнув, распорядилась:
— Ладно, разберемся. Давай этого… на кухню. И оставь нас одних.
Профилактика длилась около двадцати минут. Я за это время успел вздремнуть в прихожей под монотонное бормотание Оксаны и „бу-бу“ Стаса — совсем как в прошлый раз, по прибытии Милкиного братца в наш город. Проснувшись, я обнаружил, что Оксана и Стас стоят рядом и улыбаются, глядя за мной.
— Храпишь, братан, — сообщил мне Стас. — Нос сломан?
— Ага, еще до рождения, — хрипло пробормотал я и поинтересовался: — Результат?
— Будет жить, — утешила психоаналитичка. — Пока будет. Через недельку-другую будет продумывать варианты с устройством на работу. У моего мужа в фирме наверняка найдется непыльная работенка для такого здоровяка. — Оксана кокетливо стрельнула в сторону Стаса глазками — он зарделся аки маков цвет.
— Но-но! — недовольно воскликнул я. — Ты мне это брось — кокетство свое. В другом месте будешь кокетничать, а тут вам не здесь!
— А это специфика работы. — отпарировала Оксана и кивнула в направлении моей спальни: — Пошли-ка уединимся — разговор есть.
О! Интересная мысль! Насчет уединиться в спальне я никогда не прочь, особенно если речь идет о прекрасной даме, долго и упорно не отвечающей мне взаимностью по одной только ей понятной причине.
— Но-но, парниша! — угрожающе воскликнула моя фурия, когда мы оказались в спальне и я без обиняков стремительно сграбастал ее в охапку. — Дистанцию соблюдай!
— Не понял! — обиделся я. — Кого в спальню звали?
— А я что — сказала, что мы тут будем совокупляться?! — с деланным недоумением воскликнула Оксана. — Или у тебя действительно фуй в голове, как говорит твой друг Бо? Если это так, тебе надо экстренно лечиться, мой мальчик!
— Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь, — медленно проговорил я, приняв каменное выражение лица. — Мне не нравится, как ты вообще со мной обращаешься. Давай в конце концов определимся в степени близости наших отношений. Ты меня мучаешь, Оксана, неужели ты этого не видишь? Или это тебе доставляет удовольствие? Мужчина и женщина встречаются для того, чтобы доставлять друг другу радость. Для чего встречаемся мы?
— Все, все, все, птичка моя! — ласково прощебетала Оксана, мгновенно поменяв тон. — Не надо так напрягаться — головка бо-бо будет! Разве я против? Давай определимся. Сегодня я приглашаю тебя к себе на ночь — мой сохатый укатил по делам в Самару. Вот и определимся там — не спеша, вдумчиво… во всех позах…
Я кисло улыбнулся — вот как интересно получается! Оказывается, достаточно принять суицидопредрасположенный вид, как психоаналитичка тут же идет на попятную. До сих пор я в таких случаях нервничал, ругался и пытался нахрапом осуществить свои незамысловатые намерения — как правило, это веселило мою мегеру и она оставляла меня пребывать в самом скверном расположении духа, стремительно удаляясь восвояси. В настоящий момент так ловко у меня вышло все не из-за прирожденных актерских способностей. Я страшно устал сегодняшней ночью. После таких ночей я обычно напиваюсь до изумления и веду себя крайне неприлично. Когда это случается раз в квартал — ничего страшного, терпеть можно. Хотя, как мне кажется, со временем я сделаюсь полноценным неврастеником — даже если и делать это по разу в квартал. А тут — представьте себе — три раза за две недели. Не многовато ли?
Так вот, я страшно устал, при виде Оксаны кратко воспламенился тлеющей искоркой вожделения — эта фурия может воспламенить даже совершенно негорючий состав, — а когда встретил сопротивление — мгновенно утух. Спать. Сейчас мне хотелось только спать — ничего более не желала моя натруженная нервная система.
— Это что за новости? — Оксана по-своему истолковала отсутствие дикого энтузиазма в моем угасающем взоре. — Ты чем занимался ночью?
— Всю ночь пьянствовал с Бо и Коржиком, — вяло сообщил я и зевнул во весь рот. — Теперь хочу спать. Я страшно рад, что мы проведем сегодняшнюю ночь вдвоем, сердечко мое. Но сейчас…
— Да-а-а-а уж, — озабоченно протянула Оксана. — Я тебя упустила. Извини — что-то в этом плане я дала маху! Ну ничего — сегодня вечером мы расставим все точки над „i“. Сегодня…
— Ты мне что-то хотела сказать? — невежливо перебил я свою собеседницу и прямо в одежде завалился на кровать, показывая всем своим видом, что готов немедленно отойти ко сну. Такие штуки в присутствии дамы сердца я ранее не делал никогда — совсем распоясался! Чтоб средь бела дня, да при виде великолепных грудей, да прелестной попки и чувственного рта я завалился спать — да ни в жизнь! Вот если со всем этим эротическим комплексом да под одеяло — это я понимаю!
— Ай-я-яй! — обескураженно пробормотала Оксана и присела на край кровати. — Хочешь, я сейчас тебе… а?
— Не-а! — Я страшно зевнул, едва не вывихнув челюсть, и вяло махнул рукой, отвергая дар: — Уже все, май дарлинг. Уже уехал на ручной дрезине — как ты советовала. Так что ты там хотела сказать? Давай быстрее!
— Стас кое в чем прав, мальчик мой, — обиженно заявила Оксана. — Тебе надо расстаться с Милкой. Как это не прискорбно, но придется.
— Мстишь за отсутствие алчного желания? — поинтересовался я, поудобнее укладываясь на правый бок. — Не мсти — вечером реабилитируюсь.
— Нет. — Оксана пожала плечами и грустно вздохнула. — Тут наши отношения не при чем — это объективные факторы. Тебе придется расстаться с Милкой хотя бы потому, что она вскоре пойдет на поправку и ты пожелаешь жить с ней как с женщиной…
— А тут ты, да? — проникновенно закончил я. — И мне предстоит делать выбор между двумя дорогими моему сердцу дамами, отчего моя легкоранимая душа будет страшно страдать! О-о-о…
— Придурок, — констатировала Оксана и для убедительности покрутила указательным пальцем у виска. — Я тебе серьезные вещи говорю, а ты прикалываешься. Может, выспишься, потом поговорим?
— Не-а, давай сейчас, — решительно заявил я, с трудом подавив очередной зевок. — Только в доступной форме, без психоаналитических выкидонов.
— Милка никогда не сможет спать с тобой, — Оксана сожалеюще развела руками, — более того, живя рядом с тобой, она будет чувствовать себя крайне дискомфортно, что может свести на нет реабилитационный курс и вновь обострить заболевание.
— Страху нагоняешь? — неуверенно предположил я.
— Ничего подобного, — возразила Оксана. — Я была бы рада, если бы вдруг оказалось, что я ошибаюсь, но… но в сознании этой девочки ты всегда будешь ассоциироваться с той трагедией, которая с ней произошла. Она… она будет неразрывно связывать тебя и тех подонков, потому что…
— Ну чего ты несешь, а?! — возмущенно воскликнул я. — Ты же прекрасно знаешь, как было дело! Нету их, нету — не с кем ассоциировать! Она уже давно про них забыла…
Оксана смущенно замолчала и отвела взгляд. Я озарился мрачным предчувствием, что психоаналитичка вовсе не нагоняет страху, а дает мне верный прогноз, основанный на всестороннем анализе заболевания моей маленькой женщины. Говоря Стасу, что о заваленных мной гоблинах, изнасиловавших Милку, знаем только я и Милка, я несколько кривил душой. Естественно, я рассказал об этом Оксане! Иначе как она могла бы заниматься с Милкой, не зная всех подробностей и причин? И потом — мне нужно было как-то реабилитироваться перед своей совестью. Близкий человек должен был знать, что я отомстил подонкам, совершившим ЭТО. Что я не тварь дрожащая, а право имею… Так вот, Оксана неоднократно туманно намекала на грядущие осложнения в наших с Милкой отношениях в связи с обстоятельствами трагедии. Особенно ей не нравился портрет Тимура, лоб которого Милка метила моим шрамом. Намекала она, намекала! Но в конкретной форме обозначила эти осложнения лишь сейчас…
— Она всегда будет бояться тебя, — тихо сказала Оксана. — Она не сможет спокойно спать, зная, что ты находишься в соседней комнате. Спать в одной комнате с тобой — а тем паче в одной постели — она не сможет никогда. Ваша жизнь превратится в пытку. Ее подсознание будет постоянно кричать ей, что ты — тот самый человек, из-за которого с ней случилось это. Мало того — это же подсознание будет кричать ей о том, что ты — тот самый человек, который знает, что с ней случилось это; который присутствовал при этом; который… который убил на ее глазах…
— Который вообще конченая сволочь и дегенерат, — тоскливо закончил я. — Который, будучи в жопу пьяным, оттарабанил ее в период болезни, после чего болезнь обострилась!
— Я этого не говорила. — Оксана покраснела и отвернулась. — В принципе, конечно, но… Эм-м-м… в общем, этот эпизод может сгладиться со временем.
— Я очень надеюсь, что ты ошибаешься в своих прогнозах, радость моя, — сказал я, усилием воли отгоняя смертную тоску, пожелавшую захлестнуть горло слезливой петлей. — ведь для разных типов больных характерно свое, особое течение заболевания. Так? Медицина частенько ошибается! А есть такие, которые вообще опровергают все устоявшиеся постулаты: вои, Порфирий Иванов, например, или этот… как там его — ну, академик Никитин…
— Дай бог, чтобы я ошибалась, — согласилась Оксана, вставая и направляясь к двери. — В принципе, если у вас все получится по-иному, я буду очень рада. Мы с тобой останемся хорошими друзьями — это я тебе гарантирую. Так что — пока спи спокойно, не насилуй себя тягостными измышлениями околосуицидного характера. Всему, как говорится, свое время — когда она окончательно пойдет на поправку, тогда и посмотрим… Только избави тебя боже форсировать события!
— В смысле? — встрепенулся я, уже почти убаюканный ровным звучанием мягкого психоаналитического голоса.
— Никогда не отпускай няню на ночь, если я не ночую у тебя, — твердо произнесла Оксана. — И не вздумай в ночное время заходить в комнату Милки, если она находится там одна. Ты понял меня?
— Понял, — обескураженно произнес я. — Я и так никогда…
— Ну вот и молодец! — прервала меня Оксана. — Продолжай далее в том же духе — и тогда мы еще посмотрим, как оно обернется. До вечера — я позвоню после восьми! — Она послала мне воздушный поцелуй и удалилась, закрыв за собой дверь…
Проснувшись, я обнаружил, что стрелки настенных ходиков фиксируют три часа пополудни, и почувствовал, что во мне настойчиво шевелится могучий зверь со всеми присущими ему первобытными инстинктами: желанием жить на всю катушку, жрать все подряд и размножаться с первой, кто под руку подвернется. Я мгновенно вспомнил, что ел аж вчера вечером, всю неделю жил кое-как, через раз, а размножался целую вечность назад — в понедельник.
— У-у-у-у-р-р-р, — кровожадно зарычал я, проанализировав весь комплекс одолевающих меня желаний, и вскочил с кровати, решив погасить две основные составляющие этого комплекса, а именно: желание размножаться и жрать.
— Вот щас пойду под душ и слегонца проананирую, — пообещав я, обнаружив своего стойкого солдатика во встопорщенном состоянии. — А что ж — пока до психоаналитички доберемся, ты у нас так и будешь вытарчивать? Нет, так не годится! А потом уже можно и пожрать! — После чего со спокойной совестью направился к двери. Не тут-то было!
Телефон будто сидел в засаде, поджидая когда я попытаюсь покинуть спальню. Едва я коснулся дверной ручки, он призывно затрезвонил.
— Ах ты скотобаза! — воскликнул я и показала телефону кукиш. Любопытство, однако, оказалось сильнее всех инстинктов — не дослушав окончания предложения автоответчика, я подошел и снял трубку.
— Бакланова хачу! — раздался в трубке грубый мужской голос с заметным кавказским акцентом.
Я обмер — события давно минувших дней внезапно с отчетливой ясностью встали перед глазами, а в голове кто-то тоскливо крикнул: „Началось!“ Неужели все по новой? Гоблины-кровники, тайная война, бессонные ночи и хронический переизбыток адреналина в крови…
— Кто… кто это? — прохрипел я, опустив взгляд и обнаружив, что первобытная эрекция, которой, казалось, никогда не будет конца, неожиданно самопроизвольно исчезла.
— Это я, мой офицерик! Тута возле будки какой-то хачек торчит — так я его попросила попросить, что, значить, попросили тебя — для конспирации. Я молодец?
Я со стоном выдохнул и сполз на пол. Это была Ольга — губернаторова супруга и секс-машина многофункционального использования. Продышавшись, я выдал ей по первое число за склонность к конспирации, сообщил, что она имеет вполне реальный шанс своими дурацкими шутками сделать из меня полноценного импотента, и в конечном итоге поинтересовался, по какому поводу звонок.
— Тебя хочу, — с придыханием сообщила Ольга. — Прям здеся, прям щас — о-о-о-о! Золотой ты мой, нецелованный.
От последнего эпитета я чуть не поперхнулся и ядовито поинтересовался, собираясь отбрить эту ходячую похоть самым жестким образом:
— Что — твой сохатый тоже укатил? На заседание Госдумы или с телками за город?
— А чей еще сохатый укатил? — живо отреагировала Ольга. — Тебя что — уже кто-то зацепил на сегодня? Почему ты говоришь „тоже укатил“, а?
— Никто меня не зацепил! — лениво обиделся я, подивившись недетской сообразительности первой леди области. — Я, между прочим, не вещь! Просто книгу тут читаю — как раз аналогичный случай описывается…
— Книги читать вредно, — компетентно заявила Ольга. — Зрение тупеет.
— Что тупеет? Удивился я.
— Зрение, зрение, — повторила Ольга и вдруг, без перехода, будто тренировалась полгода на „горячей линии“, жарко зашептала в трубку эротическим голосом: — Я тебя покусаю за ухи, а потом погрызу зубками зад головы — у тебя дрожь по мурашкам пойдет! Потома я буду тебе грызть затылок — ласково и нежно. О-о-о-о! Потома я буду покусать тебе спину, а сией — туда-сюда по попке… — И в таком вот ракусе, напористо и без перерыва, — минуты три. Перспектива, согласитесь, весьма заманчивая, хотя и несколько расплывчатая из-за особенностей губернаторшиного диалекта. К концу первой минуты „горячей линии“ я заметил, что давешняя эрекция возвращается помимо моей воли. К завершению третьей минуты я чувствовал, что готов немедля бежать в цепкие лапы этого эротического чудовища и немилосердно эксплуатировать его во всех позах, дико крича и подвывая от переполнявшей меня страсти.
Рациональное мышление и какое-то подобие мужской гордости сделали было попытку воспротивиться этому спонтанному водовороту чувств.
— У тебя ревнивый муж, — жалко промямлил я, пытаясь представить, какие ужасные последствия может иметь для меня эта связь, буде губернатор вдруг об этом узнает, — и он в городе. Ни-зя!
— Я в гробу видала этого стервятника! — возмущенно воскликнула Ольга. — Мы поедем на дачу у моей подружке. Классная дачка! Классная подружка! Полная тайна и конспирация. — И неожиданно заявила: — Ты знаешь, я такое упражнение постоянно делаю — для тебя, желанный мой, нецелованный! Такое упражнение — засовываю туда два пальчика, раскидываю ножки и обжимаю пальчики, обжимаю. О-о-о-о! М-м-м-р-р-р-р… Знаешь, из-за этого я тебя потом могу так обжать, так обжать — как кулачком! Таким маленьким, горяченьким, влажненьким кулачком! Представляешь?
Знаю я, знаю — испытал уже разок. „Вот сволочь“, — подумал я и попытался разогнать перед мысленным взором заклубившиеся было в хаотичном беспорядке вагинообразные воронки, желавшие засосать меня всего без остатка.
— У меня это… м-м-м-м… короче, дела у меня — вот, — отчаянно пробормотал я, вспомнив Оксану и обещанный чудесный вечер вдвоем, — да, дела у меня. Я буду после 19.00 страшно занят — просто невероятно занят!
— Нам для этого хватит два часа, — деловито сообщила Ольга. — А еще — на мне такое же платье… э-э-э-э… блузка с бретельками, ага. Помнишь, я порвала бретельку, и у меня сися выпала. Представляешь — щас такая же штучка получится! М-р-р-р?
Я представил. Восхитительная незагорелая грудь, тяжелая, как спелый плод, с торчащим кверху нежно-розовым соском, при одном взгляде на который возникает необоримое желание припасть к нему губами… „Вот сволочь! — вторично подумал я. — Интересно, что будет из этой… этой… короче — что из нее получится к тридцати пяти годам, когда она в совершенстве освоит свое прирожденное дарование“.
— Я… Я не знаю! — потерянно крикнул я. — Я ничего не соображаю!
— А и не надо соображать, золотистый мой! — обрадованно воскликнула губернаторша. — Я в двух шагах от тебя! Возьми тачку и езжай в сторону Демьновской. Возле гостиницы притормози и помахай ручкой из окна. Тута я к тебе и упаду. А потом я тебя уже увезу к подружке — ниче соображать не надо! Токо быстрее, мой желанный, тот хачек, которого я попросила тебя попросить, — он, козлина, торчит и стрижет глазами. И не отстает ведь, козла кусок! — Последнее восклицание было адресовано хачеку — Ольга выкрикнула его куда-то а пространство.
— Ладно, еду, — сдался я. — Только учти — я жрать хочу, как стадо диких… — хоте сказать „кабанов“, но осекся, — э-э-э… короче, как стадо диких всяких. Со вчера не ел — некогда было…
— Я тебя накормлю, — клятвенно пообещала Ольга. — Ты токо поезжай, поезжай, радостный мой! Уж я тебя накормлю…
Она действительно оказалась совсем рядом. Спустя десять минут я подрулил к гостинице и принял на борт это секс-чудо в возмутительно короткой юбке и, как обещали, некоем подобии блузки на бретельках, совершенно не скрывающей умопомрачительных грудей, едва не вывалившихся наружу при посадке и чуть было не ставших причиной инфаркта у пожилого лысого таксера, разинувшего оторопело рот на последней фазе вдоха.
— Рот закрой и поехали, — сердито посоветовал я водиле, по-джентельменски захлопывая дверь за губернаторшей, и тут же рявкнул на приволочившегося было следом за Ольгой тщедушного хачека, отделившегося от толпы на остановке: — Продано! Иди дрочи, недоделанный!
Через двадцать минут мы вырулили на Демьяновскую — элитарный частный сектор Новотопчинска — и остановились у „дачки“ Ольгиной подруги. Губернаторша швырнула таксеру стольник и, не дожидаясь сдачи, повлекла меня за руку к массивным железным воротам. Я покорно трусил за своей укротительницей и, раскрыв рот, глазел на апартаменты. „Дачка“ была очень даже ничего: три этажа, оранжевая черепица, фигурные оконные рамы и прочие прибамбасы в стиле „зажравшийся номенклатурщик конца 90-х“ — все это безобразие утопало в пышной зелени заботливо рассаженных вдоль забора деревьев.
— А там, кроме твоей подруги, никого больше нет? — запоздало поинтересовался я, когда Ольга нетерпеливо давила на кнопку звонка у калитки в воротах.
— Там есть кто, — скороговоркой бросила Ольга. — Но он нам не помешает.
Дверь распахнулась — с той стороны стоял здоровенный мужлан звероподобного вида и негостеприимно хмурился, собираясь, очевидно, раскрыть рот. „Сейчас зарычит и бросится“, — подумал я и опасливо отстранился. Мужлан, однако, рычать не стал — он расплылся в широченной улыбке и по-уставному принял вправо, приветственно вскинув вверх правую руку.
— Привет, Жоржик, — прощебетала Ольга, влача меня за собой и решительно направляясь к дому.
— Это… это… а? — поинтересовался я, оглядываясь на мужлана, который, закрыв калитку, не спеша двинулся за нами.
— Ладин телохранитель, — пояснила Ольга, забегая на крыльцо. — Муж ее одну боится оставлять — могут изнасиловать.
Я хотел было спросить, отчего это Ладу могут изнасиловать, но в этот момент мы оказались в холле и вопросы отпали. На широченной тахте, среди кучи разноцветных журналов, возлежала очень симпатичная дамочка лет этак двадцати трех-четырех и лениво пускала в потолок кольца, стряхивая пепел с сигареты себе… в пупок. Сказать, что она была голой, я бы не решился: на голове у дамочки имелись бигуди, повязанные прозрачной косынкой. Более предметов туалета на этом холеном теле я не обнаружил, а потому мгновенно покраснел, засмущался и стыдливо отвернулся, делая вид, что рассматриваю интерьер.
— А-ха! — обрадованно воскликнула дамочка и дунула себе в пупок. Пепел взвился небольшим облачком и равномерно осел на коротенький пушок, выкрасив его в благородные седины. Придирчиво осмотрев сей необычный натюрморт, дамочка сожалеюще вздохнула и сообщила:
— Е…ная тетя — как я постарелся! Седею на глазах!
— Лада — нудистка, — сочла нужным пояснить губернаторша, — постоянно ходит голенькая. Ты не стесняйся — она привыкла!
— Дуйте наверх, — скомандовала Лада, отряхивая пепел с лобка и указывая пальцем в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, — и е…тесь тама скоко влезет.
— Скоко влезет не получится, — скорбно вздохнула губернаторша и поджала губки. — Мой мальчик токо до семи часов — потома занят.
— Все равно дуйте, — сказала Лада и негодующе сверкнула глазенками: — Щас я не в духе — могу нагрубить, бля!
— В че такое, че такое? — суетливо затараторила губернаторша, спешно поднимаясь по лестнице и влача меня за руку. — Кто тебя обидел, радость моя?
— Да мой чмо — тварь паршивая — из дома не выпускает! — Лада в ярости стукнула кулачком по пачке журналов. — Коз-з-зел, бля! Вчерась приехала поздно — вот он, сучара, и встал на дыбки! У Лехи на именинах была — ну вот…
— А во сколько приехала? — полюбопытствовал я, будучи уже в дверном проеме на втором этаже.
— В пять утра, — охотно сообщила Лада и с любопытством стрельнула в мою сторону глазками. — А что?
Хлоп! Ольга втянула меня в спальню и захлопнула дверь.
— Ты че? — возмущенно прошипела она. — Она ж как щас вцепится, до ночи болтать будет! Ей же скучно!
— А кто Леха? — праздно поинтересовался я, приходя в себя после общения с экзотическим фруктом по имени Лада.
— Да, там один — харит ее, — беспечно сообщила Ольга, сноровисто стаскивая с себя одежонку, — муж в курсе. Просто она припозднилась — вот и…
— А кто муж? — спросил я, застенчиво снимая брюки.
— А! Муж объелся груш! — с придыханием проворковала губернаторша, освобождаясь от юбки и с сомнением глядя на свои кружевные трусики. — Мэр. Мэр наш — вот кто муж. Знаешь — такой ста-а-аренький дядечка, такой лы-ы-ы-сенький…
— Ни хера себе — старенький! — возмутился я. — Да ему всего сорок пять! А за такие штуковины — в пять утра — я бы своей жене, будь она у меня, башку бы открутил! Ничего себе — шуточки!
— Старенький, старенький, — хриплым шепотом произнесла Ольга, — и он ничего Ладочке не сделает — без ума от нее! Все ее выкрутасы терпит… Да любит ее как! А офицерик мамочку любит… — Она чуть-чуть приспустила трусики и поманила меня к себе: — Ну иди сюда, красочный ты мой!
И я, естественно, пошел. Трусики — в клочья, на кровать — плюх! Раз-два, ножки врозь, три-четыре — оп! — к вам гость! И — туда-сюда, обратно, о боже, как приятно! — целых три раза без передышки. Затем я перекурил, выпил колы (в спальне имелся бар), произвел удивительно длительный и вдумчивый акт совокупления № 4 и потребовал заслуженный обед — он же завтрак.
Слегка одуревшая от ударного секса губернаторша ушуршала на разведку, предварительно истребовав от меня обещание сдублировать акт № 4 не далее как через десять минут после окончания обеда (до 19.00 у нас оставалось около полутора часов).
Спустя пятнадцать минут я уже восседал за столом в огромной кухне мэрского хауса, будучи облачен в полотенце наподобие набедренной повязки, поглощал холодные закуски и слушал треп малоодетых подружек (на двоих у них имелась лишь юбка, которая слегка прикрывала Ольгину попку).
Отобедав, я ощутил, что не в состоянии выполнить данное полчаса назад обещание, и уведомил об этом Ольгу. Последовала небольшая, но бурная сцена, после которой мы благополучно покинули этот гостеприимный домик и двинулись в город на вызванном мэршей-нудисткой такси.
— А этот… ну — Жоржик… мэр не боится с ним оставлять свою красавицу? — полюбопытсвовал я, почесывая за ушком привалившуюся к моему плечу губернаторшу.
— А он кастрат, — томно сообщила Ольга и сладко зевнула во весь рот. — Ему в армии все хозяйство оторвало гранатой. Под корень. Чего бояться?
— Кхм! Действительно, нечего, коли так. — Я озадаченно покачал головой. — Да уж… И откуда вы такие беретесь? Интеллекта — ноль, ноги, грудь т все такое прочее… У этой Лады… у нее какое образование?