Дикая степь Пучков Лев
— Вот те крест батюшка! — Полковник размашисто обмахнулся знамением — малость на колени не бухнулся. — Который день в яме сидит с побратимом. Почти кажну ночь тишком мясо с хлебом носим. Браты все же, жалось берет… Кабы моя воля, давно бы стражу порезали да вызволили…
— Как — носите? — ухватился за мясо Ушаков. — А что — стража?
— Дак под утро они спят, батюшка, — плутовато подмигнул полковник. — Со светом уж бодры, будто всю ночь службу блюли. А до свету — дрыхнут… Как князья откочевали, гвардия бессменно держит ночной караул вокруг Ставки. Мышь не проскочит — патруль катается, посты стоят большим числом да рядком собак на прищепки сажают. Потому в самой Ставке не опасаются, жируют… А мои тут каждую кочку знают, впотьмах, как кошки, ползут, без шума.
— Спят, говоришь… — призадумался Андрей Иванович. — Славно, что спят… А ну, Егорша, — план готов?
— Сей момент. — Кудрин метнулся, притащил план Ставки, рисованный писарем.
— Укажи место, где сидят, — внимательно ознакомившись с планом, приказал Ушаков.
— Вот тут, — глянув наметанным глазом, ткнул пальцем полковник. — Маленька балочка, где головы лекарейна колья посажали, — там яму откопали сразу, как хан преставился. Стражей двое, шалаш у них и костер жгут. Меняют день в день, аккурат опосля обеда.
— Хорошо, — непонятно чему порадовался Андрей Иванович. — Славно. Вот что, братцы… Лихое дело я задумал. Но — во благо государево, потому как бы и не лихое вовсе…
— Только прикажи, батюшка, — костьми ляжем! — молодцевато гаркнул полковник, хватаясь за рукоять сабли.
— Тихо ты, пострел… — урезонил сенатор бравого вояку. — Твое дело — сторона. Твое дело помощь малую оказать моим людям, выделить две пары заводных да потом руками разводить, коли вдруг ханские что спрашивать учнут… А ты, Егорка, поставь сей момент на вышку Митьку Харю да Ваську Плутова. Да место покажи. Пусть смотрят, пока не смерклось. И вели лошадей приготовить — со светом тронемся на Царицын.
А до уезду должны мы сделать вот что…
Глава 9
…Утром следующего дня было мне два просоночных видения. Точнее, первое было — просоночное слышание.
“Пиу-пиу-пиу!” — ни свет ни заря сказал мой “Siemens”.
— Нет, — тихо прошептал я, размежив веки и обнаружив, что потолок слабенько сиреневеет предрассветными разводами.
Так рано мне звонить никто не может. Разве что старший менеджер чистилища — чтобы пригласить на прожарку. Сейчас возьму трубку и пошлю менеджера в зад. Или еще куда попроще. У них там, в аду, непременно должно быть такое место, куда всех посылают. Пусть идет — нельзя так рано беспокоить больших людей.
— Ты как? — сказала трубка голосом Славы Завалеева.
— Никак, — одними губами ответил я.
Слава Завалеев — мой начальник СБ. Бывший чекист. Это нормально — ему в чистилище самое место. Уж кто-кто, а этот определенно — заработал. –
— Я подъеду после обеда, — пообещал Слава. — Дали”добро” из разрешительного. Нужна куча твоих автографов.
— В зад, — прошептал я.
Слава перевооружает всю нашу СБ. Месяц боролся с соответствующей службой областного УВД — не так давно мы там утратили позиции, теперь это стоит больших затрат и треволнений. Но теперь без разницы: в чистилище все равно, чем вооружены охранники на твоих фермах — помповиками или автоматическими карабинами.
— В зад!!!
— Так я подъеду, — проявил настойчивость Слава. — Ты от трех до пяти дома будь. Бывай…
— В зад, — тактично напомнил я и, отключив телефон, перевернулся на другой бок.
Прекрасное время — рассвет. Время глубокого сна и всепобеждающей неги. Нет ничего приятнее душе диверсанта, чем на рассвете вогнать штык в печень сонного часового. Ухватить под шейку аккуратненько, прогнуть чуток назад, прижать к себе и — легонько, без усилий, под правый краешек “брюшка” бронежилета…
Затем было видение.
Привиделся мне в салатовом полумраке занавешенного окна мой толстый боевой брат. И был он весь в белом. И снимал дверь с платяного шкафа. И при этом старался не шуметь — как будто в доме кто-то умер.
И стало вдруг мне ясно: это же я умер! И хотел подсказать толстому: надо межкомнатную дверь снимать, на дверцу от платяного шкафа я вряд ли влезу. Но как скажешь, когда ты уже умер? Как говорит Бо, все, закрылась в детство дверь, ты не девочка теперь! Теперь сорок дней придется парить надо всеми и безропотно наблюдать, какие они глупости допускают. И не вмешаешься ведь! Согласитесь, это ужасная несправедливость. Было бы правильнее каждого астрала, отлетевшего от физического тела, на сорок дней снабжать этаким энергетическим дрыном-указателем. Чтобы можно было сверху поправлять близких, когда те залепухи мочат да косяки лепят. Неплохая идея, как вы думаете? Надо будет, как в чистилище попаду, заявку на патент оформить…
Проснулся я от странных звуков.
— Эмр-р… Гхм-кхм… Дорогие земляки! От лица всех деловых… гхм… Нет, не так. Ур-рр… От ебтэть… А! Уважаемые соотечественники…
Бо тихонько репетировал речь. Был он облачен в белые трусы до колен и белую же рубашку — без галстука. Брюки висели на спинке стула. А репетиция происходила перед зеркалом, которое крепилось к внутренней стороне одной из дверей платяного шкафа. Дверь была снята и под незначительным углом прислонена к стене.
— Уважаемые соотечественники! От лица всех соплеменников, проживающих за пределами… Ур-рр… Е… Как там? От лица всех соплеменников… эмр-р… Выразить вам уважение… уважаемые земляки… Тьфу! Е… вашу мать! Уважаемые, ебтэть! Это жополизы фуевы — уважаемые? Кто уважаемые — давно съе…лись к е…ной маме за пределы — деньги зарабатывать. Остальные — старики, салабоны и — жополизы.
— Старики — уважаемые, — сипло подсказал я. — Они не виноваты.
— Старики? Да, старики — да, — согласился Бо. — Проснулся, что ли? Еще час можешь дрыхнуть — время есть.
— Спасибо, уже не хочу, — поблагодарил я. — Зря репетируешь. Во сколько передача?
— В полдень. В 11.00 сказали быть — подготовиться, обговорить там… — Бо коротенько задумался. — Ага… Думаешь, не успею?
— Думаю, не успеешь, — безжалостно заверил я. — Ты в таких делах тупой. Если за сорок два года не успел, за два часа — ну никак не выйдет! Лучше давай я тебе на листочек запишу.
— Годится, — обрадовался Бо. — Запиши. А я за два часа выучу. Только без всяких твоих в…бонов! Попроще — чтобы было на меня похоже…
К телецентру мы подъехали на такси. Вообще Бо старался как можно реже перемещаться по родной земле на своем любимом джипе — как он сам утверждал, чтобы не привлекать внимания.
Краевед поджидал нас на КПП с двумя пропусками: при свете дня да будучи трезвым, он производил очень даже приятное впечатление — этакий стройный, солидный, убранный сединами дядечка с красивым пробором, в Позолоченных строгих очках и неброском, но добротном костюме. Не верилось даже, что это именно он позавчера предлагал прокатиться в баньку и непотребно побаловать там с девчатами в некой замысловатой позиции.
— Ур-р… — нечленораздельно прорычал Бо, смущенно хороня в своей клешне узкую ладонь краеведа. — Ты…Эмр-р… Вы../
— Раком — на бортике, — подсказал я ему на ухо. — Напомни — обещал…
— Сам урод, — ответно прошипел Бо. — Сергей… эмр-р…Дорджиевич…
— Не думал, честно говоря, что вы приедете, — радушно улыбаясь, сообщил краевед, пропуская нас через турникет и делая знак вахтеру — они, мол, они. — Как-то тогда все получилось спонтанно, как-то несерьезно… Без лишних церемоний, пожалуйста. По имени-отчеству — только во время передачи.
— Я тут кое-что принес, — торжественно сообщил Бо, хлопнув по боку своего “дипломата”, в котором лежал кисет с гнусной подделкой. — Как обещал.
— И что же это? — поинтересовался краевед, увлекая нас по аллее к центральному входу в здание телецентра. — Мемуары?
Вот те на! Видать, крепко выпимши был дядечка — не помнит, что обещали такой раритет подогнать!
— Хуже, — буркнул Бо. — Нет… лучше. Потом скажу. Сюрприз.
— Сюрприз так сюрприз, — вежливо согласился краевед. — Прошу вас — прямо по коридору…
Студия была темной и мрачной, как средневековая гробница. Обшарпанные стены, задраенные светонепроницаемым материалом окна, древние киношные сидушки, истертый множеством ног старенький линолеум, допотопная громоздкая аппаратура — все было убого и запущенно. Оператор вид имел крайне неухоженный и рассеянный донельзя, а ведущая выглядела так, словно ее обещали послезавтра расстрелять.
— Зоя Васильевна, — шепнул нам при входе краевед. — Наша телезвездочка. Если что вырезать — сразу говорит. Очень правдивая, знаете ли.
— Будем иметь… — кивнул я и, критически оглядев немодно одетую даму бальзаковского возраста, сразу отсек двусмысленность: — В виду…
Настроенные юпитеры, ярко высвечивавшие центр помещения, уюта не прибавляли, а, скорее, наоборот: как будто подчеркивали всю ущербность ситуации. Лица собравшихся в аудитории фиолетово отсверкивали в бледно-синем свете фильтров, глаза казались нереально красными, как у поджаренного терминатора в одноименном блокбастере. Жутковатое, я вам сообщу, зрелище — создавалось впечатление, что мы угодили спозаранку на совещание временно сытых вампиров.
Между тем, судя по толковым комментариям краеведа, публика была — сплошь интеллигенция, выдающиеся деятели культуры и искусства. И процентов на пятьдесят — тихая оппозиция.
А еще были гости — два москвича. Краевед представил их как археологов, но мне они почему-то таковыми не показались. Руководитель экспедиции — еще куда ни шло, большой симпатичный дядька с плешью и манерами барчука, сквозь которые слегка просвечивались отточенные жесты бывшего военного. А второй — мелкий, вертлявый, шустрый — сразу производил впечатление замаскированного шпика. Видимо, особист экспедиции. Видимо, экспедиция археологичит не в шибко далеких от нас пластах истории, а, возможно, местами и радиоактивных. Бо как-то рассказывал, что на территории Калмыкии есть какие-то там ядреные отходы то ли закрытые разработки стратегического сырья. Вот и приехали ребята поковыряться.
Впрочем, меня эта парочка особо не занимала — я интересовался местной интеллигенцией. Интеллигенция была вполне даже ничего, если принять поправку на морговское освещение: лица умные, породистые, улыбочки на месте, обстановка в аудитории вполне непринужденная — все друг друга знают и особенно не опасаются.
— Я вас очень прошу, коллеги, — перезнакомив аудиторию с нами, предупредила Зоя Васильевна. — Не первый год вместе работаем. Смотрите не подведите. Если кто скажет что-то против режима — буду резать. Так что пожалейте труд оператора и пленку.
— Не волнуйся, Зоя, — успокоил матерый интеллигент„с золотыми зубами, помеченный пышной шевелюрой и отсутствием галстука. — Эксцессов не будет. Если кто-то что-то позволит себе, так разве что — в предельно завуалированной форме.
— Ну смотрите. — Ведущая глянула на часы. — В принципе, все готово. Если не появится — ей-богу, начну без нее. Что за непунктуальность у нынешней молодежи?
— Кого ждем? — спросил я у краеведа. — Шишка какая-то?
— А вот и наш орган надзора, — объявила Зоя Васильевна, услышав раздававшиеся по коридору торопливые легкие шаги. — Опаздываете, барышня!
— Часы отстают, — извиняющимся тоном сообщила влетевшая в студию Саглара и, с ходу пристроившись на краю, в первом ряду, принялась прихорашиваться. — Вы уж извините…
— Оп-па! — выдохнул я, чуть не вскочив от неожиданности. — Это… как?
— Началось! — досадливо буркнул Бо и, в робкой надежде поправить положение, засопел мне на ухо: — Сразу после обеда — в баньку. Телки будут — я те дам! Я уже все пробил…
— Вы имеете в виду “орган надзора”? — зашептал в другое ухо краевед. — Пусть вас это не смущает. Это так, для галочки. Комитет Администрации Президента по связям с общественностью. Но мы все друг друга знаем, так что контроль — это так, фикция. Зое никакой контроль не нужен — она сама все ненужное вырежет. И предупредит…
— Оставь это дело, — предупредил Бо, отметив, как я пожираю взором свою недолюбленную администраторшу. — Я тебя в последний раз предупреждаю…
— В принципе, можно работать, — сказала Зоя Васильевна, обведя придирчивым взглядом собравшихся в студии. — Напоминаю: каждый из здесь присутствующих — герой передачи, интересный человек и вообще центр Вселенной. Работаем сразу со всей аудиторией, вроде бы вразброс, стихийно. Однако от сценария прошу не отклоняться. Я — вступительное слово, затем Сергей Дорджиевич — небольшой доклад по теме, а уже затем — выступления. Основная подача — на гостей. Бокта Босхаевич — гвоздь программы. Работаем в основном на гвоздя, не забывайте. Так: Сергей Дорджиевич, Бокта Босхаевич — прошу за стол.
Я остался в изоляции: Бо и краевед пересели за стол, стоявший по центру павильона. Воспользовавшись случаем, я немедля пересел к Сагларе, в первый ряд.
— Здравствуйте, принцесса… — В полумраке студии администраторша выглядела столь таинственно и загадочно, что я чуть не застонал от желания прямо здесь выразить ей свои горячие чувства.
— Здравствуйте, трусишка. Ловкий заяц-торопыга… Вы теперь меня избегаете?
— Напротив, я прилагаю все усилия, чтобы с вами встретиться. — Я почувствовал, что краснею, и поблагодарил студию за организацию такого великолепного морговского освещения. — Но… Обстоятельства, принцесса, видите ли, до того неблагоприятные складываются, что впору впасть в отчаяние…
— А вчера? Мне Бокта Босхаевич сказал…
— Он страшный врун, этот ваш Бокта Босхаевич, — заверил я, слегка помрачнев, — вот хоть убейте, но ничего хорошего толстый сказать про меня не мог! — Ему ни в коем случае нельзя верить. Он боится, что у нас могут возникнуть более серьезные отношения,
— А он что — твой опекун? Выглядишь ты достаточно взрослым.
— Он в некотором роде самый близкий мне человек, — сообщил я. — Но мои сердечные дела его совершенно не касаются — это он уж, воля ваша, слишком о себе возомнил…
— Так, все готово, — объявила Зоя Васильевна. — Бокта Босхаевич, почитайте вопросник, подумайте, что будете отвечать. Если что-то не нравится, карандашиком отчеркните. Только не слишком там — основной массив должен остаться в неизменном виде.
— Я это… — Бо кивнул в мою сторону. — Этого типа можно — за стол? У него язык подвешен. Он бы на все вопросы ответил…
— Вашего друга мы опросим по ходу передачи. А вы — гвоздь, — напомнила Зоя Васильевна и, кокетливо стрельнув глазками в сторону рослого московского археолога, ласково прожурчала: — Мр-р… У нас имитация прямого эфира, Тимофей Христофорович. Понимаете, у нас тут своя специфика, так сказать, местные особенности…
— Понимаю. — Археолог сладко зевнул с видом все повидавшего и уставшего от жизни сноба. — С вашими особенностями я очень даже знаком — никаких проблем.
— Ну и прекрасно. — Ведущая облегченно вздохнула и кивнула оператору: — Поехали…
И поехали. Вступление, доклад, выступления — все по сценарию.
Передача была про корни. Не про растительные, а про духовные. Краевед жестом фокусника выудил из своего потрепанного “дипломата” портянку с квадратиками и стрелками и принялся доходчиво объяснять, как важно для народа помнить про корни. То есть кто от кого получился и вообще откуда есмь пошла нация калмыцкая. Такую же примерно портянку мне показывал дядя Бо: кружочки, имена, стрелки. Дядя сказал, что в каждой калмыцкой семье существует генеалогическое древо и каждый калмычонок, едва начав ощущать себя в этом мире маленькой личностью, уже знает структуру этого древа назубок.
В целом меня этот вопрос занимал мало — и не из-за лености духовной, а в силу привитого системой характера общественного сознания.
Я вам сейчас одну маленькую пакость скажу — вы уж не обижайтесь. Давно заметил, что, в отличие от других наций, мы, русские, на корни свои плевать хотели. У подавляющего большинства из нас глубина познаний в личной генеалогии ограничивается дедкой и бабкой. Редко кто осведомлен о судьбе прадеда и прабабки. И уж совсем единицы могут проследить свой род до седьмого колена.
Думается мне, это не оттого, что мы такие моральные уроды, а ввиду объективных исторических причин. От Батыева нашествия и до ВОСР 1917 года генеалогические копания у нашего народа были присущи только аристократии, которая составляла весьма незначительный процент от общей численности населения страны. Остальным — подавляющему большинству — все как-то недосуг было: войны, катаклизмы, систематический мор вследствие естественных и привнесенных причин. А самое главное, пожалуй, — успешно привитая нашему народу азиатская привычка к рабскому состоянию. Это ведь далекие предки Бо — веселые скотоводы, завоевавшие практически полностью наш континент, — . в свое время вырезали все боеспособное мужское поголовье росичей. А затем ударно оплодотворяли наших вдов и девиц, штампуя подряд несколько десятков поколений полукровок, которым с рождения внушали: ты — сын рабыни, ублюдок и безотцовщина, ты — раб. Какая тут может быть родословная? А после двухсот сорока лет всеобщего рабского существования были четыреста лет существования холопьего, когда развлечься генеалогическими изысками могла позволить себе лишь упомянутая выше аристократия. А с 1917 по 1937-й холопы всю аристократию передушили и остались сам на сам.
Вот тут бы и подумать о генеалогии — да опять недосуг: маньяки-правители да страшная война совокупными усилиями отправили в мир иной что-то около девяноста миллионов наших с вами сограждан. Согласитесь — цифра впечатляющая даже по союзным меркам, а уж если брать по российским… Это же ведь больше половины всего населения нашей страны! А если учесть, что половина эта была представлена на девяносто процентов лицами славянской национальности… Попробуй после всех этих пертурбаций проследи свои корни. Сплошь обрубки и высохшие фрагменты, сиротливо торчащие из обугленной земли…
У калмыков с генеалогией все было в порядке. Лишения кочевой жизни и массовая депортация никак не повлияли на их отношение к корням. Маленький крепкий народ преданно хранил память отцов, бдительно следил за вековыми устоями и изо всех сил старался сохранить свою самобытность, не желая растворяться в вязкой массе Российской империй, которая со всех сторон окружала островок его территории. Честь и хвала — есть чему поучиться…
В общем, корневая тема развивалась вполне гармонично: благодаря профессионализму ведущей, доклад как-то незаметно перерос в диспут, который проистекал достаточно шумно и оживленно, без стандартных зажимов, каковых следовало ожидать после многообещающего предостережения насчет имитации прямого эфира и безжалостных вырезаний. Тем не менее публика себя держала в рамках и не шибко баловала, разве что намеками: до девяносто третьего — так было, а после девяносто третьего — эдак, — но в пределах рамок, с поправкой на общероссийский упадок и тотальный бардак.
Как и обещали, Бо работал гвоздем программы: стержень передачи протыкал насквозь его генеалогическое древо, вонзаясь в первый нежно-зеленый побег и выходя острием из самой верхушки.
Это оказалось неожиданно интересно и занимательно: раньше я как-то не вдавался в подробности родословной моего боевого брата, да и сам он внимания на это не обращал — у него и без того дел по горло.
А сейчас я сделал вывод: а влияет генеалогия, еще как влияет! Бо — ханский отпрыск, прямой потомок удачливого полководца и мудрого правителя, каковым его представил краевед, — по всем параметрам вписывался в образ вождя. Умный, хитрый, прозорливый, могучий, как буйвол, с железным здоровьем и стальными нервами, прирожденный лидер. Правда, косноязычный и грубый до безобразия — но это, видимо, издержки производства. Всю свою сознательную жизнь он имел дело с представителями волчьей породы и командовал одиозными типами, которые этих представителей прилежно давили.
Толстому гвоздю приходилось туговато. Написанную мною речь ему почитать не дали — она даже в общих чертах не вписывалась в тему передачи. На простые вопросы он отвечал односложно, с грубоватой прямотой, а вопросы, выходящие за уровень его компетенции, с ходу переадресовывал мне, балуя аудиторию вполне респектабельной длиннющей фразой:
— Эмр-р… Ур-р… Полагаю, этот вопрос более полно раскроет мой уважаемый коллега. Концептуальных расхождений в этом аспекте у нас нет, так что…
Такую замысловатую для Бо конструкцию он явно где-то подслушал, записал и вызубрил — я ему ничего подобного не диктовал. Но в целом получалось очень даже недурственно — я с ходу ввинчивался в тему и пространно философствовал, радуя собравшуюся публику. Это я умею, не зря соответствующую боевую кличку в свое время получил.
Так бы мы и болтали мило до конца передачи, если бы ВДРУГ Зое Васильевне не пришло на ум обратить внимание на литературную подкованность гвоздя. Знаете, наверно, как это бывает в процессе передач: что читаете, кто больше нравится из авторов, какой стиль более всего отвечает мировоззренческой позиции, да почитайте на память что-нибудь щемящее из Ахматовой или Асадова…
— Стихи? — Бо мучительно наморщил лоб и беспомощно зыркнул в мою сторону — переадресовка в данном случае была неуместна. — Стихи… я это… А! Во: “…все мы, народ калмыцкий, любим вино и пляски, ой дарьки-дарь-ки — хорошо! Все мы, народ ойратский, любим потом подраться, ой дарьки-дарьки, хорошо!” Годится?
Публика в студии откровенно потешалась — весело им было с Бо. Хихикали, смеялись, переговаривались — атмосфера была явно не зажатая и где-то даже праздничная. Зоя Васильевна заслуженно радовалась — передача шла как по маслу, и во многом благодаря ее личному мастерству.
— А нашего великого современника вы, надеюсь, знаете? Нашего знаменитого земляка…
— А у нас их навалом, — приосанился Бо. — Амур-Санан, Сян-Белгин, Джимбинов, Аксен Сусеев, Эрёндженов… который из них?
— Ну что вы, в самом деле! — досадливо поморщилась Зоя. — Самого великого! Ну? Члена Союза писателей России, народного поэта Калмыкии, который является рупором демократии…
— Это кто? — озаботился Бо. — Ну-ка, намекните?
— Неужели не догадываетесь? — ужаснулась ведущая. — Ну подумайте, пожалуйста…
Я знал, о ком идет речь, и замешательства Бо не понял. Видда Новкугульти — пожалуй, наиболее известный в России калмык докирхановской эпохи. Член всего, что только доступно, народный поэт, мыслитель, лауреат Государственной премии СССР и так далее — интеллигенция российская его знает. Правда, народный поэт до странности хорошо ужился с новой властью и посвятил остаток жизни славословию молодого хана, но это уж, как я полагаю, личное дело каждого, в какой маразм впадать на старости лет. Человек пережил депортацию, массовые репрессии, гнет сталинского режима, возможно, видит в молодом хане некое знамение новой эпохи, надежду на демократические перемены и так далее. Кроме того, добрый хан подарил поэту роскошный дворец, в котором можно с успехом разместить крупный детский сад, так что…
— …певец степных просторов, безжалостный клеймитель произвола властей и тоталитарного режима… Да неужели не знаете?!
— Клеймитель? — Бо почесал нос, взгляда не поднимал — видимо, стыдно было ему. — Клеймитель… Я вообще… такое слово — в первый раз…
— Видда Новкугульти! — торжественно объявила ЗояВасильевна. — Неужели не знаете?!
— А-а-а… Этого — знаю. — Бо вдруг странно прищурился и как-то весь подобрался — как старая толстая рысьперед прыжком. — Читал. Могу на память. А?
— Сделайте одолжение, — оживилась ведущая. — Что за стихотворение?
— Это не стих. — Бо нехорошо подмигнул аудитории, и я насторожился: вел он себя так, словно собирался из пулемета полоснуть или как минимум долбануть кого-нибудь по черепу, а возможно, и ногой.
— Это цитата — я ж сказал… Двадцатипятилетней давности. Слушайте: “…Великая русская литература всегда смотрела на мир любящими глазами творца. Она создавалась чистыми руками, но не подлым пером Фаддея Булгарина. К сожалению, последний оказался не бездетным. Герострат был, Солженицын — есть. Но Герострату не платили за поджог храма, Солженицын берет. Однако даже замутненный злобою разум его должен бы понять, что пытающийся вдуть жизнь в червивую залежь фашизма обычно кончает всенародным презрением…”
Видда Новкугульти — народный поэт Калмыкии…
Аудитория на несколько секунд замерла. Я от неожиданности прикрыл ладонью рот: вот это речь! Для косноязычного Бо выучить такую безразмерную цитату — настоящий подвиг! И вопрос: откуда вообще толстый выкопал эту ужасающе скандальную цитату? Это что же такое вообще? С трудом верилось, что народный поэт, жертва сталинских репрессий, мог такое сказать про собрата по перенесенным страданиям — Солженицына!
— Есть такое дело! — отвязно воскликнул кто-то из собравшихся, нарушая неловкое молчание. — Читали мы эту статейку!
— Господи… Да что вы такое говорите?! — Зоя Васильевна пошла пятнами и сделала оператору знак — тот послушно остановил запись. — Вы… Вы соображаете, что говорите?
— Я за слова отвечаю, — веско сообщил Бо, доставая платок и утирая лоб — упрел, бедолага, толкая речь. — Передача выйдет — пусть он на меня в суд подаст. Я выиграю.
— Ничего он не подаст! — заверил из аудитории бесстрашный интеллигент, поддержавший Бо. — Что написано пером, не вырубишь топором! Зоя?
— Никакого суда не будет, — решительно заявила Зоя Васильевна и тут же в три приема выхлебала стакан воды. — Гхм-кхм… Фу ты, господи… Я это вырежу, сразу говорю. Тимофей Христофорович — вы не думайте… просто у нас… ну вы понимаете, да?
— Да вы не оглядывайтесь на меня — работайте, — покровительственно разрешил плешивый москвич, опять зевая. — Это ваши дела. А вообще — отрадно. Отрадно, что человек интересуется историей культуры своего народа, и вообще…
— Откуда? — спросила ведущая, морщась так, словно ей в трусики сунули лягушку. — Откуда вы это взяли?
— Дочка в Интернете нашла, — не стал скрытничать Бо. — На принтер скинула. Ревела, дура, как будто умер кто… Потом мне дала. Там и ссылки есть — из каких газет… Хотите — звякну дочке. Адрес в смысле…
— Да нет, я не про то! — досадливо скривилась Зоя Васильевна. — Какой адрес, о чем вы?! А вот вы… Вот вы — бизнесмен… новый… эм-м…
— Руководитель охранной фирмы, — подсказал Бо. — В смысле — зачем оно мне надо?
— Да — зачем вам это? Вам что — больше заняться нечем?
— Мне есть чем, — сурово отчеканил Бо. — Но как раз это мне надо. Это всем нам надо. Без этого мы просто выродимся и станем ханскими ублюдками. Я не прав?
Зоя Васильевна на этот раз не нашла что возразить — Бо вообще умеет быть убедительным, когда захочет. Аудитория смотрела на гвоздя по-особенному: кто-то прятал глаза, кто-то готов был аплодировать, а пара взглядов наполнились явным негодованием — даже во мраке студии стало заметно.
Вот такой душевный прорыв. Именно прорыв, а не порыв. А я и не подозревал, что мой толстый терминатор способен испытывать такие сложные околопатриотические чувства.
Хотя, может быть, тут просто вышло наложение: обычная реакция характера на необычную обстановку и наличие зрителей. Просто Бо любит называть вещи своими именами, не терпит витиеватостей и недомолвок. Сидели бы мы с ним в парилке, вякнул я об этом поэте что-нибудь хорошее, а Бо почесал бы задницу варежкой и обложил бы его в три этажа. И через “твою мать” объяснил бы мне, в чем дело. И — никакого резонанса…
Сами понимаете, так приятно катившаяся по утоптанной дорожке передача оказалась скомканной нехорошей выходкой Бо и в былое русло возвращаться не пожелала. Ведущая нашла в себе силы мягко закруглиться, а краевед под самый занавес, когда все натягивали последние улыбки, вдруг вспомнил про подарок: потащил из трепаного портфеля какую-то старинную книгу.
Вот, дорогой друг, — это он к Бо адресовался, — в память о нашем общении вам подарочек. Книга принадлежит перу известного дореволюционного врачевателя Бадмаева, в ней, наряду с диковинными рецептами и эзотерическими обрядами, его рассуждения о мистических особенностях некоторых исторических персон. В том числе и о предке Бо — том самом хане стародавнем. Точнее, о его роли в фатуме калмыцкого народа. Это реликвия сама по себе, к тому же ценна она еще и тем, что Бадмаев был штатным врачом российской императорской семьи и лечил от многих недугов…
— Все его пациенты умерли. Не своей смертью, — непонятно к чему сказал задумчивый Бо и мотнул подбородком в мою сторону: — Вон, брату подари. Он у нас фанатеет по этому делу.
— Брату? — У несправедливо обиженного краеведа отвисла и затряслась нижняя губа — нормальная реакция для большинства из тех, кто не привык к общению с толстым грубияном. — Э-э-э… какому брату?
— Да вот этому типу. — Бо ткнул пальцем в мою сторону. — У меня все равно потеряется или дети потреплют. А он такие штуки бережет. Будет с ней носиться как дурень со ступой, всем показывать…
— Снято, — скомандовала ведущая и призналась: — гУф-ф! Как хорошо, что у нас — имитация. Как они там прямые эфиры делают на Центральном — ума не приложу!
Вот так нехорошо закончилось столь славно начатое дело. Надо было краеведа предупредить. Если Бо чего не надо — ни в жизнь не возьмет. А будут приставать — пошлет подальше. Или, того хуже, оскорбит действием.
— Он всегда такой — не переживайте, — успокоил я готового заплакать краеведа, бережно пряча врученную книгу в пакет. — Не обращайте внимания. Уникум. Патологический невежа. Был бы чуть повежливее — давно бы уже в министерском кресле сидел.
— Сам дурак, — привычно отреагировал Бо и вдруг, обмахнув зашевелившуюся аудиторию широким жестом, рявкнул командирским голосом: — Стоять! А теперь мы сПро… эмр-р… с Эммануилом приглашаем всех в “Айс”!Всех!
— Куда? — не понял я. — Ты домой не собираешься?
— Эмр-р… Обед, — обернувшись ко мне, распорядился Бо и обвел аудиторию пальцем. — А?
— Где? — Я с готовностью достал свой антиударный мобильник. — Платишь сам? Сколько персон?
— Сам, — кивнул Бо. — Ноль-девять, спроси “Айс”.Это рядом — за углом тут. Закажи. Персон… раз, два, три…
Персон оказалось двадцать семь — ведущую и оператора пригласили тоже. Зоя Васильевна, как ни странно, отказываться не стала — хотя я на ее месте обиделся бы.
–. Хулиган вы, господин Болдырев, — погрозила она Бо пальчиком. — Социально опасный тип. С вами не соскучишься. А вы не думаете, что могут хану доложить?
Бо мерзко ухмыльнулся и разинул было пасть, чтобы ответить в привычном контексте:
— Луи…
— Ферзь, — молниеносно вмешался я.
— А? — заинтересовался Бо.
— Он шахматный фанат. Ферзь.
— А! Ну и… ферзя им в сумку, — принял подсказку Бо. — И попутного ветра в спину. И пусть идут.
— Уважаю. — Сверкнув плешью, московский археолог протянул Бо руку. — Это было сильно. Прошу ко мне в любое время. Сити-Чесе, как заезжаете — шестой коттедж справа.
— Обедать, — напомнил Бо, махнув рукой на выход. — Шире… — Хотел по привычке скомандовать — шире шаг, блин! — Эм-м… Прошу…
Я не приветствую расточительность, но в данном случае возражать не стал: хозяин — барин. Покормить взвод интеллигентов для Бо — не проблема, а в рамках легенды насчет лоховатой беспечности такой поступок смотрится вполне гармонично. Не таится оппонент, не хоронится по кустам, а гуляет напропалую.
Ресторанчик “Айс” действительно притаился неподалеку от телестудии — за углом. Было там довольно мило, уютно, и встретили нашу компанию вполне радушно: никак не ожидали, что в неурочное время образуется такая аппетитная куча клиентов. Кроме того, данное заведение имело некоторые претензии на импозантность.
— Недурственно, — похвалил я, усаживая Саглару за дальний от входа столик, который на правах распорядителей забронировали Бо и краевед, руководившие размещением гостей. — Тут, наверно, местная крутизна ужинает?
— А также российские и голливудские звезды, — в тон добавила Саглара. — В частности, Чак Норрис, Ричард Гири папаша Сиси из Санта-Барбары — не помню, как его фамилия.
— Да ну!
— Вон — фото.
Действительно, фото в наличии: вышеперечисленные товарищи и ряд других помельче, из того же цеха, запечатленные во время обеда в “Айсе”. Автографы, пожелания. Хан приволок — не иначе. Решил распотешить ребят экзотикой. Ну что ж — приятно. И мы тут посидим, мнем недостойными попами священные стулья.
— Шампанского?
— А у меня рабочий день.
— Так ведь чисто символически!
— Ну, если символически…
— За любовь?
— Мне кажется, вы опять торопитесь, сэр рыцарь. Я вам говорила уже… Вы всегда такой торопливый?
— Тогда — за мир и дружбу между народами?
— Хорошо, за дружбу.
— И да здравствует искусство!
— Да, пусть здравствует…
А тут и Бо с краеведом подтянулись — рассадили всех. За поведение толстого можно было не опасаться: он был благообразен, тих и вальяжен — и вообще весь светился от умиротворения. С ним так всегда бывает, когда яд выпустит, — потом целые сутки благоухает и всех любит.
Обед прошел вполне сносно: готовят в этом “Айсе” нисколько не хуже, чем в нашей “Славянке”, ингредиенты используют качественные, в том числе и пресловутое “мраморное” мясо, и с алкоголем полный порядок — все только самое лучшее. В общем, держат марку.
Гости остались довольны. Мы — тоже. Я между делом нащупал вполне весомый повод для развития дальнейших отношений, условился с Сагларой насчет вечернего рандеву и проводил ее к выходу — даме нужно было писать отчет о подконтрольном мероприятии. Краевед привскочил за нами — московские гости тоже засобирались, нужно было оказать знаки внимания.
— Мы вас проводим, Саглара, — галантно предложил высокий московский дядька. — А по дороге обсудим ряд производственных вопросов.
“Ах ты, сволочь плешивая! — рявкнула во мне невесть откуда выскочившая ревность. — А ногой по черепу не желаете? Вопросы он обсуждать собрался!”
— Спасибо за заботу, — по-деловому отреагировала Саглара. — Если вам удобно, встретимся сегодня после пяти — мне сейчас отчет писать надо.
— Ничего — мы по дороге, это недолго, — мило разулыбался москвич. — Это по поводу связей…
“Люди работают, — укорил я непрошено возникшую ревность. — Поди вон, убогая…”
Как только мы вернулись за стол, Бо изобразил широкий жест: источая благодушие, небрежно, вроде бы между делом презентовал краеведу узлы вместе с “дипломатом”.
— На. Обещал — дарю.
Краеведа при виде раритета едва удар не хватил — он и в самом деле забыл, что Бо обещал преподнести ему кое-что занимательное.
— Это… Это такое… Это раритет! — несколько придя в себя, проблеял краевед. — А что ж на передаче молчал? Надо было на передаче…
— В рот твою передачу, — ласково проурчал толстый, греясь в лучах краеведова восторга и блаженно жмурясь от удовольствия — под настроение любит поработать дарителем, нравится это ему. — Мне главное — человек. Вот конкретно ты — человек. Я тебе их дарю. А Зое — фуй по всей морде. Не люблю.
— Я этого никогда не забуду, — позеленев от избытка чувств, заявил краевед. — Сегодня же все брошу и займусь… Кстати, пока еще все здесь…
Тут он привстал и схватился за “дипломат” — видимо, желая огласить на весь ресторан, какой славный подарок сделал ему только что ханский потомок.
— Стоять, барбос, — не меняя тона, буркнул Бо и, ухватив раздухарившегося служителя науки за рукав, усадил его на место. — Ты полегче с узлами. Не светись, пока я рядом. Понятно?
— Почему? — искренне удивился краевед. — Это же такое… Такой… Почему?
— Почему? — Бо напряг было лоб, но, не желая прерывать приятное состояние купания в лучах своего великодушия, ткнул пальцем в мою сторону. — Он скажет.
— Враги крутом, — пояснил я, оперируя предельно доступными категориями. — Обидеть могут. Отнять. Это мы — крутизна обалденная. А вы — просто краевед. Доступно?
— Доступно, — несколько озадаченно согласился краевед. — Но…
— А еще ведь неизвестно, что там завязано, — ернически подмигнул я, похлопав по “дипломату”. — А вдруг, помимо духовного завещания, — клад? Представляете, какой нездоровый ажиотаж может начаться вокруг этого подарка?
— Я понял. — Краевед воровато оглянулся по сторонами задвинул “дипломат” ногой под стул. — Я — никому. Пока не найду специалиста — никому ни слова. Шамана то есть…
— Кстати, как найдете такого шамана — обязательно дайте мне знать. — Я протянул краеведу визитку. — Я вас очень прошу.
— Конечно, конечно, обязательно! — с готовностью закивал краевед. — Для вас — все, что хотите!
— Замучается искать, — бросил Бо. — А найдет — тебе не достанется.
— С чего ты взял? — накуксился я.
— Они прячутся, — напомнил Бо, — Я говорил. И кого попало к себе не пускают.
— Гонения? — уточнил я у краеведа. — Преследования?
— Скажем так — некоторые расхождения с официальной религиозной доктриной, — уклончиво пояснил краевед.
— В конфессию не вписываются, — сумничал я. — Зато, наверно, в народе популярны — от посетителей отбоя нету. Правильно?
— Правильно, — кивнул краевед. — Желающих много. Контактов мало. Верно ваш друг сказал — найти трудно.
— Но все равно — я на вас надеюсь, — подбодрил я краеведа. — Знаете пословицу: кто ищет — тот всегда найдет.