След хищника Фрэнсис Дик
— Они что, так их и не открывали? — спросил я. Пучинелли окинул дом взглядом.
— Бандиты открывали окна на короткое время, когда мы на рассвете выключали прожекторы. Но шторы и тогда были задернуты. В остальных квартирах сейчас уже никого не осталось. Мы вывезли всех ради их же безопасности.
Внизу на дороге возникло какое-то движение. Большую часть полицейских машин отогнали, освободив место. За парой оставшихся притаились карабинеры.
Металлические загородки на улице удерживали зевак. Телефургон был вроде бы закрыт. Пара-другая фоторепортеров сидели на земле в его тени, попивая пиво из банок.
Безо всякого предупреждений из дома вышла молодая женщина с младенцем, прикрывая рукой глаза от яркого солнечного света. Она была вся взъерошена. К тому же на последних месяцах беременности. Пучинелли вскочил как ужаленный, глянул на часы и выбежал из «Скорой».
— Рановато они, — сказал он. Я следил за ним сквозь темное стекло.
Он сразу же зашагал к женщине, взял ее под руку. Она повернула к нему голову и тут же начала падать. Пучинелли подхватил младенца и яростно закивал головой своим людям за машинами.
Один из них бросился вперед, бесцеремонно поставил теряющую сознание женщину на ноги и затолкал в одну из машин. Пучинелли брезгливо посмотрел на младенца и понес его на вытянутых руках следом за мамашей. Отдав его, он с отвращеньем отер руки платком. Фотокорреспонденты и телефургон сразу же ожили, будто их к сети подключили. Из дома вышел пухлый молодой человек, сделал три шага и поднял руки вверх. Пучинелли, спрятавшись теперь за второй машиной, просунул руку в окно, вытащил мегафон и заговорил:
— Лечь лицом вниз! Ноги в стороны! Руки вытянуть!
Пухлый юнец немного помедлил, будто собирался вернуться назад, затем сделал как было приказано. Пучинелли заговорил снова:
— Лежи тихо. В тебя не будут стрелять.
Повисло долгое напряженное молчание. Затем на улицу вышел мальчик лет шести, в шортиках и рубашке, в ярких бело-голубых кроссовках. Его мать отчаянно замахала ему в окно машины, и он бросился к ней, оглядываясь на лежащего на земле человека.
Я включил на полную мощность сигнал от «жучка» в квартире. Однако там по-прежнему не было слышно никаких разговоров, просто кое-то хрюканье да шум непонятных передвижений. Через некоторое время и они затихли, а вскоре на улицу вышел молодой человек со связанными за спиной руками. Его шатало, вид у него был изможденный, подбородок зарос щетиной. При виде лежащего на земле похитителя он застыл на месте.
— Идите к машинам, — сказал в мегафон Пучинелли. — Вы в безопасности.
Казалось, мужчина просто не способен двигаться. Пучинелли, снова подставляясь под возможный огонь преступника, спокойно перешел через дорогу, взял его за руку и завел за машину, в которой сидела его жена.
Психиатры, наблюдавшие за сценой, качали головами, осуждая поведение Пучинелли, — они не одобряли такой отчаянной отваги. Я взял лежавший на скамье бинокль и навел его на окна напротив, но там не было заметно никакого шевеления. Затем я глянул на зевак у загородки на улице, пристально рассмотрел фотографов, но там не было никого похожего на того человека, которого я встретил на стоянке у дороги.
Я положил бинокль. Время тянулось бесконечно, было жарко и тихо, и я, как и все остальные, стал подумывать, уж не случилось ли в последнюю минуту — какого-нибудь несчастного случая, который сорвет все дело, и преступник не сдастся. «Жучок» молчал. На улице все застыли в ожидании. Прошло уже сорок шесть минут с того времени, как вышла мать с младенцем. Пучинелли заговорил в мегафон — твердо, но без угрозы.
— Вынесите ребенка. Вам не причинят вреда.
Ничего не произошло.
Пучинелли повторил приказ. Ничего.
Я подумал о карабинерах, об отчаянии, о самоубийстве, убийстве и злобе.
— Ваш единственный шанс когда-либо выйти из тюрьмы — это если вы выйдете, как было условлено.
Никакого результата. Рука Пучинелли с мегафоном скрылась в окне машины, и он снова появился с пистолетом в руке. Он засунул его за пояс сзади и без особой суеты пошел прямо через улицу к двери дома. Психиатры разинули рты и стали возбужденно жестикулировать, а я подумал — интересно, хватило бы у меня духу поступить в подобных обстоятельствах так, как Пучинелли?
Выстрелов не было. По крайней мере мы не слышали. Вообще никаких звуков не было слышно. Просто опять повисло тягостное молчание.
Карабинеры за машинами начали опасно беспокоиться из-за того, что их начальник не возвращается, и уже поглядывали друг на друга, размахивая карабинами. Инженер в «Скорой» еле слышно матерился, а «жучок» все молчал.
Если в ближайшее время ничего не произойдет, то мы будем иметь еще одну бешеную, разрушительную, неподготовленную атаку.
Затем в дверях внезапно появилась какая-то фигура. Дюжий мужчина нес девочку на одной руке — легко, словно перышко. За ним вышел Пучинелли.
Пистолета в его руке не было. Он показал на первого похитителя, так и лежавшего, пластом на земле, и здоровенный бандит с яростным непокорством во взгляде перешагнул через него и опустил девочку на землю. Затем сам лег, распластавшись, а девочка, только-только научившаяся ходить, постояла некоторое время, глядя на него, а затем тоже улеглась на землю, словно это была игра.
Карабинеры повыскакивали из-за машин, как злые духи из откупоренной бутылки, и бросились к лежащим с карабинами и наручниками наготове отнюдь не с нежной заботливостью. Пучинелли проследил, как бандитов отвели в пустую машину, а девочка вернулась к родителям. Затем он как ни в чем не бывало опять подошел к открытой двери «Скорой», словно бы выходил пройтись.
Он поблагодарил того, кто вел переговоры, психиатров и кивком попросил меня выйти за ним. Я так и сделал. Мы перешли через улицу, вошли в двери дома и поднялись по каменной лестнице.
— Этот громила, — сказал Пучинелли, показывая вверх, — был здесь, прямо наверху, на седьмом этаже, где лестница выходит на крышу. Я не сразу нашел его. Но мы, естественно, забаррикадировали эту дверь. Он не смог выйти.
— Он буянил?
Пучинелли рассмеялся.
— Он сидел на лестнице, держа девочку на коленях, и рассказывал ей сказку.
— Что?
— Когда я поднялся по лестнице с пистолетом наготове, шоу уже было окончено, и он это понимал. Я сказал ему, чтобы он шел на улицу. Он ответил, что хочет еще немного тут побыть. Сказал, что у него самого ребенок такого же возраста и что он уже никогда не сможет посидеть с ним на коленях.
Душещипательная, история, подумал я.
— И что ты сделал?
— Сказал ему спускаться немедленно.
Это «немедленно», однако, затянулось довольно надолго. Пучинелли, как и все итальянцы, был чадолюбив, и, как я понимают, карабинеры тоже бывают сентиментальны.
— Этот бедный папаша, — сказал я, — похитил чью-то дочь и застрелил чьего-то сына.
— У тебя сердце ледяное, — ответил Пучинелли. Он пошел впереди меня в ту квартиру, которую осаждали четыре с половиной дня. Жара и вонь там стояли неописуемые. Сказать, что тут было грязно, значит не сказать ничего.
В квартире нестерпимо воняло потом и гниющими объедками. Кроме того, в трех маленьких комнатах валялись совершенно неприличные кучи тряпок и лохмотьев, а также газеты — младенец, которого чистило в оба конца, не только орал.
— Как только они это терпели? — изумился я. — Вымыть, что ли, не могли?
— Мать хотела. Я слышал, как она просила. Они не позволили ей.
Мы с трудом прокладывали себе дорогу через этот бардак. Кейс с выкупом нашли почти сразу же — он лежал под кроватью. Насколько я мог судить, содержимое было в целости и сохранности. Это хорошая новость для Ченчи. Пучинелли кисло посмотрел на пачки банкнот и начал искать рацию.
У самих владельцев квартиры было радио — оно открыто стояло на телевизоре, но Пучинелли покачал головой, сказав, что это уж слишком просто. Он начал методические изыскания и наконец нашел рацию на кухне в коробке из-под макарон.
— Вот она, — сказал он, смахивая в сторону макароны ракушки. — С наушниками.
Маленькая, но сложная «уоки-токи», с убирающейся антенной.
— Не сбей частоту, — сказал я.
— Я не вчера родился.
Да и тот, кто передавал указания, думаю, тоже.
— Он мог не все продумать.
— Мог. Все преступники иногда маху дают, иначе мы никогда бы не поймали никого. — Он тщательно обмотал провод с наушниками вокруг рации и положил ее у двери.
— Как думаешь, — спросил я, — какой у нее диапазон?
— Не больше нескольких миль. Я выясню. Но, думаю, все равно слишком большой, чтобы нам это помогло.
Оставались еще пистолеты. Это было просто — Пучинелли нашел их на подоконнике, когда велел поднять один из прожекторов, чтобы дать нам побольше света.
Мы оба посмотрели из окна вниз. «Скорая» и заграждения все еще были на месте, хотя драма уже закончилась. Я подумал, что прежнее скопище полицейских машин и вооруженного до зубов народу, спрятавшегося за ними, представляло собой страшноватое зрелище. Вместе с жарой, младенцем, прожекторами и вонищей это наверняка держало бандитов на грани.
— Он в любой момент мог бы тебя застрелить, — сказал я, — пока ты шел по улице.
— Я решил, что он не будет стрелять, — бесстрастно сказал он. — Но когда я крался по лестнице, — он криво улыбнулся, — тут уж я засомневался.
Он по-свойски кивнул мне, пусть и сухо, и ушел, сказав, что позаботится, чтобы выкуп привезли, и пошлет людей забрать и зарегистрировать пистолеты и рацию.
— Ты останешься здесь? — спросил он.
Я поморщился.
— На лестнице снаружи посижу.
Он улыбнулся и пошел прочь, а потом, как и полагается, пришли полицейские. Я сопровождал выкуп до банка, выбранного Пучинелли, проследил за перевозкой вплоть до хранилища и взял расписку у банка и карабинеров. Затем, отправившись за машиной Ченчи, по пути я сделал обычный звонок с переводом оплаты на абонента в Лондон. Отчеты о проделанной работе должны были поступать регулярно, а в ответ я получал полезные плоды коллективной мысли нашего офиса.
— Девушка дома, — отчитался я. — Осада окончена. Первый выкуп цел.
А что мне будет за второй?
— Завтра утром разберемся.
— Ладно.
Они хотели узнать, когда я вернусь.
— Через два-три дня, — ответил я. — Зависит от девушки.
Глава 5
Алисия проснулась вечером, совершенно разбитая. Ченчи взлетел по лестнице наверх, чтобы заключить ее в объятия, и вернулся вниз с глазами на мокром месте, сказав, что она все еще никак не может проснуться окончательно и поверить, что она дома.
Я не видел ее. Илария по предложению тетушки Луизы проспала всю ночь на поставленной в комнате Алисии еще одной постели. Похоже, она была искренне рада возвращению сестры. Утром она спокойно спустилась к завтраку и сказала, что Алисия чувствует себя плохо и не хочет вылезать из ванной.
— Почему? — испуганно спросил Ченчи. — Говорит, что она грязная.
Уже дважды вымыла волосы. Говорит, что от нее воняет.
— Но ведь это не так, — запротестовал он.
— Не так. Я ей сказала. Эффекта никакого.
— Дайте ей немного бренди и флакон духов, — посоветовал я.
Ченчи непонимающе уставился на меня, а Илария хмыкнула:
— Почему бы и нет?
Она пошла отнести все это сестре. Сегодня утром она держалась куда свободнее, чем все время прежде, как будто освобождение сестры стало освобождением и для нее.
К полудню приехал Пучинелли со стенографистом. Алисия спустилась к нему. Стоя в холле рядом с Пучинелли, я смотрел на нерешительно спускающуюся по лестнице фигурку и прямо-таки ощущал ее неодолимое желание спрятаться. Она остановилась, не дойдя до конца лестницы четыре ступеньки, и оглянулась, но Иларии, которая ходила позвать ее, нигде не было.
Ченчи шагнул вперед и обнял ее за плечи, вкратце объяснив, кто я такой, и сказав, что Пучинелли хочет знать все, что с ней произошло, надеясь найти в этом ключ, который поможет ему арестовать виновных. Она слегка кивнула. Лицо ее было бледным. Я видел жертв похищений, которые при возвращении домой впадали в буйную радость, в истерику, в апатию — все это было шоком. Состояние Алисии как раз подходило для подобного случая — смесь робости, отстраненности, слабости, облегчения и страха.
Волосы ее были еще влажными. На ней были футболка и джинсы. Никакой косметики. Она казалась беззащитной шестнадцатилетней девочкой, только что оправившейся от болезни, девочкой, которую я видел раздетой. Но уж на что она точно не была похожа, так на любимицу всех европейских ипподромов, чье лицо не сходило с обложек журналов.
Ченчи отвел ее в библиотеку, и мы расселись по креслам.
— Пожалуйста, — сказал Пучинелли, — расскажите нам о том, что случилось. С самого начала.
— Я... это было, кажется, так давно... — Она говорила, обращаясь по большей части к отцу, изредка поглядывая на Пучинелли и вовсе не глядя на меня. Она все время говорила по-итальянски, хотя медленно и с частыми паузами, так что я легко понимал ее. На миг в голове промелькнула мысль, что я после приезда изрядно поднаторел в итальянском и лишь теперь это заметил.
— Я скакала на местном ипподроме... но ты же знаешь.
Ченчи кивнул.
— Я выиграла скачку, что была в шесть. Но результат оспорили... Теперь кивнули уже оба — и Ченчи, и Пучинелли. Помощник, не поднимая глаз, сосредоточенно стенографировал.
— Я поехала домой. Я думала об Англии. О том, как буду скакать на Брунеллески в Дерби... — Она замолкла. — Он выиграл?
Ее отец растерянно посмотрел на нас. Вряд ли после ее исчезновения он заметил бы даже пришествие марсиан.
— Нет, — ответил я. — Пришел четвертым.
— О, — рассеянно сказала она, а я не стал объяснять, что знаю, какой пришла лошадь, только потому, что на ней должна была скакать она. Обычное любопытство и ничего больше.
— Я была уже... я уже видела дом. Почти у ворот. Я сбросила скорость, чтобы повернуть.
Классическое место для похищения — у самого дома жертвы. У нее была красная спортивная машина, кроме того, она в тот день ехала, опустив крышу, как всегда делала при хорошей погоде. Услышав это, я подумал, что некоторые люди в прямом смысле слова облегчают задачу похитителям.
— Тут ко мне подъехала машина... Я ждала, пока она проедет, чтобы повернуть к дому... но она не проехала, она вдруг остановилась между мной и воротами, загородила дорогу... — Она замолчала и с мучительным беспокойством посмотрела на отца. — Я ничего не смогла сделать, папа. Правда.
— Милая, дорогая моя... — Казалось, даже сама мысль удивила его.
Он не видел, как я, верхушки айсберга, который называется комплексом вины.
Но ведь он не так часто, как я, с этим сталкивался.
— Я не могла понять, что они делают, — продолжала она. — Затем вдруг все двери той машины сразу открылись, и оттуда выскочили четверо... все в этих ужасных масках... правда, ужасных... маски демонов и чудовищ. Я подумала, что они хотят меня ограбить. Бросила им свой кошелек и попыталась дать задний ход... а они запрыгнули в мою машину... просто запрыгнули... Она замолчала. Слишком разволновалась. — Все было так быстро, — виновато говорила она. — Я ничего не смогла сделать...
— Синьорина, — спокойно сказал Пучинелли, — тут нечего стыдиться.
Если бандиты хотят кого-нибудь похитить, то они это делают. Даже вся охрана Альдо Моро не смогла им помешать. А тут молодая девушка в открытой машине... — Он выразительно пожал плечами, даже не считая нужным закончить предложение. По крайней мере, на некоторое время она успокоилась.
Месяцем раньше в частном разговоре он сказал мне, что любая богатая девушка, которая разъезжает в открытой спортивной машине, просто провоцирует грабителей и насильников.
— Я не хочу сказать, что они не похитили бы ее так или иначе, но она вела себя глупо. Она просто облегчила им задачу.
— Мало радости в жизни, если тебе двадцать три, если ты достиг успеха и не можешь позволить себе покататься в солнечный денек в открытой спортивной машине. Что бы ты ей посоветовал — ездить в закрытом почтенного возраста автомобиле с запертыми дверьми?
— Да, — ответил он. — Да и ты тоже, если бы твою фирму насчет этого спросили. Вам за такие советы и платят.
— Довольно верно.
Алисия продолжала:
— Они надели мне на голову мешок... от него шел какой-то сладкий запах...
— Сладкий? — спросил Пучинелли.
— Понимаете, как эфир. Хлороформ. Что-то вроде этого. Я пыталась сопротивляться... они держали меня за руки... вроде бы подняли меня... больше ничего не помню.
— Они вытащили вас из машины?
— Наверное. Должны были.
Пучинелли кивнул. Ее машину нашли в доброй миле от дома, на стоянке у фермы.
— Я проснулась в палатке, — сказала Алисия.
— В палатке? — растерянно спросил Ченчи.
— Да... ну... она стояла в комнате, но я не сразу это поняла.
— Что за палатка? — спросил Пучинелли. — Опишите.
— О... — Она слабо пошевелила рукой. — Я каждый стежок могу описать. Зеленый брезент. Около двух с половиной квадратных метров... чуть меньше. Стенки были...я не могла в ней встать. Каркасная палатка.
— У нее был пол. Очень плотная ткань. Серая. Водонепроницаемая, наверное, хотя это не имеет значения...
— Что случилось, когда вы проснулись? — продолжал Пучинелли.
— Один из них стоял возле меня на коленях и бил меня по щекам. Сильно. «Давай, — говорил он. — Давай». Когда я открыла глаза, он заворчал на меня и сказал, что я должна повторить несколько слов и потом могу снова спать.
— Он был в маске?
— Да... морда черта... оранжевая... вся в бородавках.
Мы все знали, что это были за слова. Мы все их не раз слышали, снова и снова прокручивая первую пленку. «Это Алисия. Пожалуйста, сделайте, как они говорят. Иначе меня убьют». Голос был пьяным от наркотиков, но все же узнаваемым.
— Я понимала, что говорю, — сказал она. — Я поняла, когда окончательно проснулась... но когда я говорила эти слова, все у меня в голове плыло. Я и маски-то толком не могла рассмотреть... я просто отключалась и просыпалась снова.
— Вы когда-нибудь видели кого-нибудь из них без маски? — спросил Пучинелли.
Еле заметная улыбка скользнула по ее губам.
— Я больше никого из них не видела, даже в масках. Вообще никого.
Первым человеком, которого я увидела с того самого дня, была тетушка Луиза... Она сидела у моей кровати... вышивала... и я подумала, что сплю...
— На глаза ее неожиданно навернулись слезы. — Они сказали, что, если я увижу их лица, они меня убьют. Сказали, чтобы я и не пыталась увидеть их...
— Она сглотнула комок. — Ну... я и не... пыталась...
— Вы поверили им?
Молчание. Затем она сказала «да» с такой уверенностью, что мы как наяву представили то, что ей пришлось пережить. Ченчи; который и сам верил в эти угрозы, был просто потрясен. Пучинелли твердо заверил ее, что, по его мнению, она была права. Я тоже так думал, хотя об этом и не говорил.
— Они сказали... что я в целости и сохранности попаду домой, если буду вести себя тихо... и если вы за меня заплатите. — Она по-прежнему старалась не плакать. — Папа...
— Дорогая моя... я все бы отдал! — Он сам, того гляди, готов был разрыдаться.
— Да, — сухо подтвердил Пучинелли. — Ваш отец заплатил.
Я посмотрел на него.
— Он заплатил, — повторил он, твердо глядя на Ченчи. — Сколько и где — знает только он. Иначе вас бы не освободили.
— Я был рад тому, что мне выпал шанс, после того, как ваши люди...
— защищаясь, заговорил Ченчи.
Пучинелли быстро прокашлялся и сказал:
— Продолжим. Синьорина, опишите, пожалуйста, как вы жили последние шесть недель.
— Я не знала, сколько времени это тянулось, пока тетя Луиза мне не сказала. Я потеряла счет времени... столько дней... да это и не имело значения. Я спрашивала, почему так долго, но они не отвечали. Они никогда не отвечали. Не было смысла спрашивать... но я иногда все же спрашивала, чтобы услышать собственный голос. — Она замолчала. — Странно разговаривать так.
Я целые дни вообще ничего не говорила.
— А они говорили с вами, синьорина?
— Они давали приказы.
— Какие?
— Забрать еду. Выставить... парашу... — Она осеклась, затем сказала:
— В этой комнате все это так дико звучит...
Она обвела взглядом благородные книжные шкафы, возвышавшиеся до самого потолка, обитые шелком кресла, бледный китайский ковер на мраморном полу. Каждая комната в этом доме была полна непринужденной атмосферы благополучия, старинных вещей, стоявших тут десятилетиями, сокровищ, уже воспринимаемых как должное. За свою карьеру жокея она, наверное, не раз жила в бедных комнатенках, но сейчас она взирала на свои корни, как я понимал, свежим взглядом.
— В палатке, — сказала она покорно, был кусок пенополиуретана, на котором я спала, и еще кусок поменьше, вместо подушки. Там еще была параша... обыкновенная бадья, как в конюшнях. Больше ничего. — Она помолчала.
— С одной стороны палатки была «молния». Она открывалась только на пятнадцать сантиметров... выше она была заклинена. Они говорили мне, когда ее расстегнуть, и я находила там еду...
— Вы могли видеть из палатки комнату? — спросил Пучинелли. Она покачала головой.
— За «молнией» была еще одна палатка... но слегка провисшая вроде бы... в смысле, установленная не так, как другая палатка для жилья... Она помолчала. — Они велели мне и не пытаться проникнуть в нее. — Снова молчание. — Еда всегда стояла так, что я легко могла ее достать. Прямо за «молнией».
— Что за еда? — спросил Ченчи, глубоко встревоженный.
— Макароны. — Молчание. — Иногда горячие, иногда холодные. С подливой. Думаю, консервированные. Короче, — устало сказала она, — их приносили два раза в день. И со второй порцией обычно бывали снотворные таблетки.
Ченчи было негодующе выкрикнул что-то, но Алисия сказала:
— Мне было все равно. Я просто глотала их... все лучше, чем бодрствовать.
Повисло молчание. Затем Пучинелли сказал:
— Вы слышали что-нибудь, что могло бы помочь нам обнаружить, где вас держали?
— Слышала? — Она рассеянно посмотрела на него. — Только музыку.
— Какую?
— Ох... записи. Запись, все время одну и ту же.
— Что это была за музыка?
— Верди. Оркестровые произведения, без голоса. Три четверти пленки — Верди, затем поп-музыка. И тоже без пения.
— Вы можете записать все музыкальные фрагменты по порядку?
Она слегка удивленно посмотрела на него, но ответила:
— Да, наверное. Я знаю все названия.
— Если вы сделаете это сегодня, я пришлю человека за списком.
— Хорошо.
— Вам что-нибудь еще приходит в голову?
Она тупо уставилась в пол. Тонкое ее лицо было полно усталости сейчас, после освобождения, мыслительные усилия были для нее еще слишком утомительны. Затем она сказала:
— Раза четыре мне велели зачитать вслух несколько предложений, причем каждый раз говорили, чтобы я упомянула что-нибудь из моего детства, о чем мог бы знать только мой отец, чтобы он поверил, что я еще... что со мной все хорошо.
Пучинелли кивнул.
— Вы читали из ежедневных газет.
Она покачала головой.
— Это были не газеты. Просто предложения, напечатанные на обыкновенной бумаге.
— Эти бумажки оставались у вас?
— Нет... они приказывали мне передавать их после прочтения сквозь то отверстие. — Она помолчала. — Они выключали музыку только тогда, когда записывали меня.
— Вы видели микрофон?
— Нет... но я четко слышала сквозь палатку, как они разговаривают, потому я думаю, что они записывали меня снаружи.
— Вы могли бы припомнить их голоса?
Она невольно вздрогнула.
— Два — да. Они больше всего говорили. Но были и другие. Тот, что делал записи... я узнаю его. Голос был такой... холодный. Второй был такой отвратительный... казалось, он наслаждается этим... но хуже всего он был в самом начале... или я привыкла, и мне стало все равно. Затем был один, который все время извинялся... «Прошу прощения, синьорина», — говорил он, когда приносил еду. А один просто ворчал... Никто из них не отвечал, когда я говорила.
— Синьорина, — сказал Пучинелли, — если мы прокрутим вам одну из тех записей, что получил ваш отец, вы скажете нам, если узнаете голос?
— О... — Она сглотнула. — Да, конечно.
У него с собой был маленький магнитофон и копии записей. Она опасливо смотрела, как он вставляет кассету и нажимает на кнопку. Ченчи крепко взял ее за руку, словно мог защитить ее от того, что ей предстояло услышать.
— Ченчи, — послышался ЕГО голос, — ваша дочь Алисия у нас. Мы вернем ее после того, как вы заплатите пятнадцать миллиардов лир. Послушайте голос своей дочери.
Щелчок. Затем голос Алисии. Потом снова ОН:
— Поверьте ей. Мы ее убьем, если вы не заплатите. Не тяните. С карабинерами не связывайтесь, иначе вашу дочь изобьют. Мы будем бить ее за каждый день опоздания, а также...
Пучинелли решительно нажал кнопку, резко и безжалостно отсекая самые страшные, мерзкие угрозы. Алисию и так трясло, она едва могла говорить. Она коротко и выразительно кивала.
— Вы можете поклясться?
— Д-да...
Пучинелли методично убрал магнитофон.
— На всех записях один и тот же мужской голос. Мы провели экспертизу голоса, чтобы быть уверенными.
У Алисии пересохло во рту, она с трудом сглотнула слюну.
— Они меня не били. Даже не угрожали. Они ничего подобного не говорили.
Читать бесплатно другие книги:
