След хищника Фрэнсис Дик

Чрезвычайно приятная внешность председателя определенно была ходовым товаром, а его спокойная уверенность привлекала людей. Он был способен сохранять такой вид и перед лицом крайней опасности, потому всегда казалось, что он в любой момент может выдать блестящее и успешное решение проблемы, даже если такого и не происходило. Когда я был тут еще новичком, мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что и Джерри Клейтон тоже такого склада человек.

Председатель добрался наконец и до моего отчета. Фотокопии его большинство народу уже прочло, и потому он спросил, есть ли у кого вопросы. Мы всегда учились на опыте друг друга, и время ответов для меня обычно бывало весьма полезным — хотя еще лучше, когда отвечать не приходится.

— Этот офицер карабинеров... да, Пучинелли. Какие у вас с ним сложились личные отношения? Как вы оцениваете его способности? — Это спрашивал печально известный своими напыщенными манерами партнер. Тони просто сказал бы: «Как тебе показался этот педик? На что он похож?»

— Пучинелли хороший полицейский, — ответил я. — Умный, храбрости — хоть отбавляй. Он был полезен. Как я понял, более полезен, чем прочие, хотя своих полномочий он никогда не превышал. Он еще не... — Я помолчал.

— У него нет «лапы», чтобы продвинуться по службе. Он второй по старшинству в своем районе, и, думаю, выше ему не подняться. Но что касается его шансов поймать похитителя, то тут он весьма компетентен и скрупулезен.

— А что было, когда ты уезжал? — спросил кто-то еще. — Я еще не успел дочитать две последние страницы.

— Пучинелли сказал, что, когда он показал портрет того человека, которого я увидел, двум захваченным бандитам, они оба были просто в шоке. Конечно, он показывал рисунок каждому по отдельности, и в обоих случаях это просто ошарашило их. Никто из них не произнес ни слова, но оба были напуганы. Пучинелли сказал, что собирается распространить копии портрета и посмотреть, нельзя ли идентифицировать этого человека. Когда я уезжал, он был полон надежд.

— Поскорее бы, — сказал Тони. — Этот миллион фунтов будет отмыт в течение недели.

Я не стал спорить.

— Это весьма хладнокровные типы. Они могут попридержать деньги.

— А еще они могли перевести их за границу и поменять на франки или шиллинги прежде, чем отпустили девушку.

Я кивнул.

— Они могли запланировать что-то вроде этого для отмывания первого выкупа и быть наготове.

Как всегда, Джерри Клейтон поигрывал первым попавшимся ему под руку листом бумаги. На сей раз это была страница моего отчета.

— Ты сказал, что Алисия Ченчи приехала в Англию вместе с тобой. Есть какой-нибудь шанс, что она еще что-нибудь припомнит? — спросил он.

— Это не исключено, но мы с Пучинелли очень дотошно допросили ее еще в Италии. Она так мало знает... Там не было ни звука церковного колокола, ни поездов, самолеты поблизости не пролетали, собаки не лаяли... она не может сказать, была она в городе или за городом. Говорит, что в последние дни она ощущала запах свежего хлеба. Больше ничего.

Молчание.

— Ты показывал рисунок девушке? — спросил кто-то. — Она до похищения когда-нибудь видела этого человека?

Я повернулся к нему.

— Я приносил фоторобот на виллу, но она не могла припомнить, чтобы когда-либо видела этого человека. Я спросил, не мог это быть один из тех четверых, что похитили ее, но она ответила, что не может сказать. Никто из ее семейства или близких не узнал его. Я всех их допросил.

— Его голос... когда он говорил с вами у придорожного ресторана... он был тот же, что на пленке?

— Не знаю, — признался я. — Я не слишком хорошо знаю итальянский. Не могу сказать, чтобы это был совершенно другой голос.

— Вы привезли копии рисунка и пленок? — спросил председатель.

— Да. Если кто-нибудь хочет...

Несколько человек кивнули.

— Есть еще что-нибудь, чего вы не отметили в отчете? — спросил председатель. — Какие-нибудь незначительные детали?

— Ну... я не включил сюда список музыкальных произведений. Алисия написала все названия, которые знала, и Пучинелли сказал, что попытается узнать, не продается ли такая подборка в магазинах в готовом виде. Очень длинный список, даже если такая подборка и есть.

— У вас есть этот список?

— Нет, боюсь, нет. Я мог бы попросить Алисию снова составить его, если нужно.

Один бывший полицейский сказал, что никогда не угадаешь, понадобится он или нет. Другой бывший полицейский кивнул.

— Хорошо, — сказал я. — Я спрошу.

— Как она? — спросил Джерри. — Только-только отходит от потрясения.

Многие понимающе закивали. Мы все знали, какие разрушения приносит этот пронесшийся над душой ураган. Все мы, чаще или реже, выслушивали рассказы тех, кто только что был освобожден, — отчет по возвращении, как по-военному называли это в фирме.

Председатель обвел собравшихся взглядом, ожидая еще вопросов, но никто не был готов спрашивать.

— Все? Ладно, Эндрю, мы не можем уволить вас за то, что вы наткнулись на разгуливающего на свободе похитителя, но кто же знал, что вам придется водить машину к тайнику? Как бы то ни было, на сей раз дело для вас обернулось к лучшему, но больше такого не делайте. Ладно?

— Ладно, — безразлично сказал я, и, к моему удивлению, больше мне шею не мылили.

Через пару дней сидевший на коммутаторе партнер поймал меня в коридоре, где я расхаживал с чашкой кофе в руках в поисках чего-нибудь новенького.

— Эндрю? Тебе звонят из Болоньи. Я переключил на телефон в твоей комнате.

Я одним глотком прикончил кофе и схватил трубку.

— Эндрю? Это Энрико Пучинелли.

Мы обменялись приветствиями, и он возбужденно заговорил прямо мне в ухо.

— Энрико, — воскликнул я, — постой! Говори медленнее! Я же не понимаю тебя.

— Ха. — Он шумно вздохнул и заговорил ясно и четко, словно обращался к ребенку:

— Младший из бандитов заговорил. Он боится сесть пожизненно и пытается заключить сделку. Он сказал нам, где после похищения держали синьорину Ченчи.

— Потрясающе, — сказал я. — Отличная работа!

Пучинелли скромно кашлянул, но я понял, что это был триумф допроса.

— Мы были в том доме. Он находится в очень тихом пригороде Болоньи, где живут люди среднего достатка. Мы выяснили, что его снимает отец с тремя взрослыми сыновьями. — Он с отвращением прищелкнул языком. — Все соседи видели, как из дома выходили и входили в него какие-то люди, но никто не обещает снова их узнать.

Я усмехнулся про себя. Показывать пальцем на похитителя вредно для здоровья.

— Дом был обставлен мебелью, принадлежавшей владельцу, но мы все тщательно осмотрели, и в одной из комнат наверху мебель, стоявшая на ковре, оказалась слегка сдвинутой по отношению к старым следам. — Он остановился и встревоженно спросил:

— Понимаешь, Эндрю?

— Да, — ответил я. — Мебель передвигали.

— Точно, — с облегчением сказал он. — Кровать, тяжелый комод, платяной шкаф, книжный шкаф. Все. Комната большая, для палатки места достаточно, а из окна видно только сад да деревья. Снаружи туда никто не мог заглянуть.

— А ты не нашел чего-нибудь... полезного, каких-нибудь улик в остальных комнатах?

— Мы искали. В первый раз мы пришли в этот дом вчера утром. Я подумал, что тебе интересно будет узнать.

— Ты прав. Это прекрасная новость.

— А синьорина Ченчи, — спросил он, — ничего больше не вспомнила?

— Пока нет.

— Передай ей мое почтение.

— Конечно, передам.

— Я перезвоню, — сказал он. — Мне отозвать обвинение, как ты сказал? Поскольку это дело частное, между нами, я перезвоню из дома, ладно?

— В любое время, — ответил я. Он попрощался — в голосе его звучало удовольствие, весьма заслуженное, и я добавил его информацию к моему отчету.

В среду утром я снова поехал в Ламборн, в основном из-за списка названий музыкальных произведений. Как оказалось, я приехал как раз в тот момент, когда лошади Попси вереницей выходили на тренинг.

Попси была одета в джинсы и рубашку, а поверх этого в стеганый жилет, на сей раз ярко-розовый, словно не замечая, что сейчас жаркий июльский день. Пышные седые волосы обрамляли ее большую голову, как кучевое облачко.

Она стояла во дворе конюшни в окружении хрумкающих, подскакивающих четвероногих. Увидев меня, она широко махнула мне рукой. Стараясь сохранять спокойный вид, что мне явно не удалось, я увернулся от полутонны чересчур живого веса и добрался до нее.

Насмешливые зеленые глаза искоса глянули на меня.

— Не привыкли к лошадкам, а?

— Ну... — промычал я, да.

— Хотите посмотреть их на галопе?

— Да, пожалуйста. — Я окинул взглядом всадников, надеясь найти среди них Алисию, но безрезультатно. Вроде бы беспорядочная толпа вдруг двинулась стройной чередой к дороге, и Попси кивнула мне на кухню. Там, за столом, с чашкой кофе в руке сидела Алисия.

Она по-прежнему казалась бледной, но теперь это было только из-за контраста со здоровым видом привыкшей к работе на воздухе Попси. Она все еще выглядела худой и слабой. Когда она увидела меня, сначала заулыбались ее глаза, затем уже тронутые помадой губы — простое дружеское приветствие.

— Эндрю едет в Даунс посмотреть на занятия, — сказала Попси.

— Прекрасно.

— А вы не поедете? — спросил я Алисию.

— Нет... я... да. Попси все равно будет учить лошадей прыгать через препятствия.

Попси поморщилась, словно хотела сказать, что это не повод, чтобы не ездить на них, но не стала делать замечаний. Мы с ней поговорили немного на общие темы. Алисия говорила мало.

Мы втроем втиснулись на переднее сиденье пыльного «Лендровера». Попси более чем живо выехала из Ламборна и повела машину по боковой дороге, а потом вверх по ухабистой колее к открытому пастбищу.

На горизонте тонули в голубоватой дымке холмы. Мы вышли из «Лендровера». Плотный торф под ногами проседал на пару дюймов. Кругом стояла ласковая, обволакивающая тишина, которую лишь пару раз нарушила далекая птичья трель. Такая тишина сама по себе казалась чем-то необыкновенным. Ни рева самолетных моторов, ни голосов, ни далекого гула автострады. Простор, теплое солнце и тихий шорох нашей одежды.

— Нравится, правда? — сказала, глянув мне в лицо, Попси.

Я кивнул.

— Побывать бы вам тут в январе, когда ветер с воем несется над землей. И все равно тут красиво, даже когда промерзаешь до костей.

Она окинула взглядом соседнюю долину, прикрыв рукой глаза от солнца.

— Лошади придут вон оттуда легким галопом, — сказала она. — Они пройдут мимо нас здесь. Затем мы поедем за ними на «Лендровере» к тренировочным препятствиям.

Я снова кивнул, не думая, что смогу отличить легкий галоп от медленного вальса, но на самом деле, когда я увидел цепочку лошадей, появившихся из долины, словно черные точки, я быстро понял, что она подразумевала под скоростью. Она сосредоточенно наблюдала в большой бинокль, как точки вырастают, становятся скачущими лошадьми, и опустила бинокль только тогда, когда мимо нас прошли цепочкой десять лошадей, по-прежнему держась одна за другой, так что она ясно могла всех их видеть. Попси поджала губы, но во всем остальном не казалась особо недовольной, и вскоре мы поехали следом. Мы свернули и остановились на выступе холма, вышли из машины и увидели лошадей, ходящих кругом, потряхивающих головами и фыркающих.

— Видите вон те препятствия? — спросила Попси, показывая на одинокие деревянные барьеры и кусты, которые словно сбежали со скачек. — Это тренировочные препятствия. Чтобы учить лошадей прыгать. — Она пристально посмотрела мне в лицо, и я кивнул. Сегодня я послала своих только на четыре препятствия, поскольку милашки еще не совсем в форме. Попси вдруг оставила нас и зашагала к своему возбужденному четвероногому семейству.

— Она хороший тренер, — тепло сказала Алисия. — Она видит, когда лошадь не в форме, даже если с виду все в порядке. Когда она идет по двору, все лошади сразу же чуют, что она здесь. Поворачивают к ней головы, словно хор.

Попси отправила трех лошадей на нижнюю тренировочную площадку.

— Эти три будут прыгать первыми, — пояснила Алисия. — Затем всадники пересядут на трех других лошадей и снова будут прыгать.

Я был изумлен.

— А что, не все всадники прыгают?

— Большинство из них не слишком хорошо держатся в седле, чтобы учить. Из них трое только гоняют коней, двое — профессиональные жокеи, а один — лучший из ребят Попси.

Попси стояла рядом с нами с биноклем наготове, глядя на трех отправившихся к барьерам лошадей. Не считая громкого топота у самых препятствий, вокруг было тихо. Как я осознал, в первую очередь оттого, что не было комментатора, как на телевидении, но отчасти и от эффекта Допплера — казалось, что лошади производят гораздо больше шума не тогда, когда они прямо возле нас, а когда уже прошли мимо.

Попси что-то еле слышно пробормотала себе под нос, а Алисия сказала:

— Бородино прыгнул хорошо. — Судя по ее тону, остальные две прыгнули плохо.

Мы подождали, пока три всадника, гонявшие лошадей, поменяли скакунов и снова поехали к склону в самом начале поля. Алисия, стоявшая рядом со мной, вдруг вздрогнула, глубоко вздохнула и зашагала по кругу — неустанно, бесцельно. Попси глянула на нее, но не сказала ничего. Через некоторое время Алисия остановилась и сказала:

— Завтра...

— Сегодня, здесь и сейчас, — твердо перебила ее Попси и крикнула какому-то Бобу, чтобы тотчас же шел сюда.

Боб оказался человеком средних лет на гнедом. Он отделился от группы и иноходью поехал к нам по чему-то вроде разбитой в грязь дорожки.

— Давай слезай! — сказала Попси и, когда Боб спешился, повернулась к Алисии:

— Ладно, просто поезди шагом. Шлема у тебя нет, а я не хочу, чтобы ты гнала коня, да к тому же старик Пэйпербэг не в форме, как и остальные.

Она подставила руки под колено Алисии и небрежно закинула ее в седло, куда девушка-жокей взлетела как перышко. Ее ноги скользнули в стремена, и несколько секунд она смотрела на меня сверху вниз, словно ее ошеломила скорость, с которой все произошло. Затем, как будто нехотя, она повернула лошадь и зарысила прочь, вслед за остальными тремя лошадьми по тренировочной площадке.

— Наконец-то, — сказала Попси. — Я уж начала было думать, что она никогда не сядет в седло.

— Она храбрая девушка.

— О да, — кивнула она. — Одна из лучших.

— Она пережила ужасное время.

Попси секунд пять не сводила с меня решительных зеленых глаз.

— Я так и поняла, — сказала она, — потому что она не желала рассказывать об этом. Я говорю ей — давай покончим со всем этим, а она просто качает головой да слезы смаргивает. Последние несколько дней я уж и перестала веселить ее, все равно бесполезно.

Она поднесла к глазам бинокль, чтобы посмотреть, как три ее лошади берут барьеры, проследила, как они спускаются, и сосредоточила свое внимание на Алисии.

— Руки — как шелк, — сказала Попси. — Одному богу известно, откуда она это взяла, ведь в ее семье никто не отличит костного шпата от накостницы.

— Теперь ей полегчает, — улыбнулся я. — Но не ждите:

— Чтобы она сразу полностью исцелилась? — спросила она, когда я замолк.

Я кивнул.

— Это как выздоровление. Постепенно.

Попси опустила бинокль и глянула на меня.

— Она рассказала мне о вашей работе. Что вы сделали для ее отца. Она сказала, что рядом с вами чувствует себя в безопасности. — Попси помолчала. — Я никогда не слышала о такой работе, как у вас. Я и не знала, что есть такие люди.

— Нас очень мало... в мире.

— А как вы называете себя, если люди спрашивают?

— Обычно — консультант по безопасности. Или по страхованию. Зависит от того, как мне кажется лучше.

Она улыбнулась.

— И то, и другое звучит увесисто и достойно.

— Да... мгм... к тому и стремимся.

Мы смотрели, как Алисия возвращается к нам по холму — на сей раз галопом, хотя и медленным, стоя в стременах. Хотя я, конечно, и раньше такое видел, до меня не доходило, что именно так жокеи и ездят — не сидя в седле, а наклоняясь вперед, чтобы перенести вес на плечи лошади, а не на крестец. Алисия остановилась рядом с Бобом, который взял у нее повод, и спешилась, пронеся правую ногу над шеей лошади. Легко соскочила на обе ноги, грациозно и упруго, как в балете.

Разные измерения, подумал я. Опыт профессионала. Для неумехи это удивительно, все равно что смотреть на работу художника. Она погладила лошадь по шее, поблагодарила Боба и, улыбаясь, пошла к нам, изящная в своих джинсах и рубашке.

— Спасибо, — сказала она Попси.

— Завтра? — спросила она. — С группой?

Алисия кивнула, потерев зад.

— Я рыхлая, как зефир.

Она спокойно следила за тренировкой последней тройки, а затем Попси с той же эксцентричностью повезла нас назад домой.

За кофе на кухне Алисия заново составила список музыкальных произведений, которые ей так часто приходилось слушать, — это ей было противно, но она из любезности согласилась выполнить эту работу.

— Я могла бы напеть остальные мелодии, названия которых я не знаю, — предложила она. — Но, честно говоря, я не хотела бы услышать их снова хоть когда-нибудь. — Она пододвинула мне список: Верди, как и прежде, современные тихие песни вроде «Yesterday» или «Bring in the Clowns» — скорее английские или американские по происхождению, чем итальянские.

— Я вот еще о чем подумала, — помедлив, сказала она. — Мне это приснилось в позапрошлую ночь. Вы сами знаете, какая мешанина в этих снах... Мне снилось, что я шла на скачки. Я была одета в жокейскую форму, в розово-зеленую клетку, и знала, что мне нужно идти скакать, но я не могла найти парадного круга, и я спрашивала людей, но они не знали, они все ловили поезд или что-то еще, и кто-то сказал мне: «По крайней мере час до Виральто». И я проснулась. Я была вся в поту, сердце колотилось, но это не был кошмар, это ни в коем случае не был дурной сон. Тогда я подумала, что на самом деле слышала, как кто-то в ту минуту сказал «час до Виральто», и испугалась, что в комнате кто-то есть... Это было на самом деле ужасно. Она коснулась лба рукой, словно он до сих пор был в липком поту. — Но, конечно, когда я окончательно проснулась, я увидела, что я в спальне у Попси дома, в полной безопасности. Но сердце по-прежнему колотилось. — Она помолчала, потом сказала:

— Думаю, я наверняка слышала, как кто-то из них это сказал, когда я была в полусне.

— Этот сон, — медленно, задумчиво произнес я, — был на английском... или на итальянском?

— О! — Глаза ее широко распахнулись. — Я скакала в Англии. Розово-зеленая клетка... одна из лошадей Майка Ноланда. Я спрашивала, где тут парадный круг по-английски... это были англичане, но тот голос, что сказал «час до Виральто», говорил по-итальянски. — Она нахмурилась. — Как это странно. Когда я проснулась, я мысленно перевела эти слова на английский.

— Вы часто ездили в Виральто? — спросил я.

— Нет. Я даже не знаю, где это.

— Я передам Пучинелли.

Она кивнула.

— Он нашел тот дом, где вас большую часть времени держали, — обронил я как бы невзначай.

— Правда? — взволнованно спросила она. — Я... я не хочу...

— Не хотите об этом слышать?

— Нет.

— Ладно.

Она облегченно вздохнула.

— Вы никогда не ставили меня лицом к лицу ни с чем. Я чувствую... я чувствую, что могу сорваться с обрыва... то есть сломаться, если на меня свалится слишком много. Это так нелепо — я вовсе не плакала, ни разу, пока была... в той палатке.

— Это совершенно нормально, и вы поправляетесь, — заверил я ее. И вы просто волшебно смотритесь верхом.

Она рассмеялась.

— Одному богу известно, почему я так долго не могла забраться в седло. Но там, наверху, в Даунсе: такое чудесное утро... Я просто почувствовала... — Она помолчала. — Понимаете, я люблю лошадей. Почти всех. Они как друзья... но они живут внутренней жизнью, тайной, у них изумительный инстинкт. Они телепаты... наверное, я вам надоела.

— Нет, — честно ответил я, подумав, что это не я, а лошади в конце концов вернули ей покой.

Когда я уезжал, она вышла из машины вместе со мной и поцеловала меня на прощание в щеку, словно мы были знакомы много лет.