Слуги дьявола (сборник) Владич Сергей

— Мне кажется, что этим посланием нам хотят сказать что-то очень важное. Здесь все неспроста, и надпись тоже… А вот рисунок, я так думаю, для подсказки, — предположила Анна. — Давай рассуждать. Если это масоны, то не исключено, что им снова понадобился медальон. Тогда что такое эта горка-змейка? Кто или, скорее, что может быть святее Святая Святых? В иудейском мировоззрении нет более священного места, чем Святая Святых, — это мне тот холеный масон, Алексей Григорьевич, весьма красочно рассказывал вечером при свечах на даче Дубянского. Если же это тамплиеры, то тогда я вообще не понимаю, что им нужно. Ведь медальон не их реликвия и вряд ли может быть для них важен, если только они не завладели шкатулкой с жезлом… Но как они тебя-то вычислили, ведь ты адрес им не оставлял? И что со всем этим теперь делать?

— Для таких крутых ребят чей-то адрес найти — не проблема, — задумчиво произнес Трубецкой. — Слушай, а давай-ка на выходных слетаем в Питер, мы ведь все равно собирались, а там зайдем к этим твоим масонам. С ними мы, по крайней мере, знакомы. Их и спросим, все ли реликвии на месте. Нам бояться нечего: дел у них с нами больше нет, вот и выясним, не их ли это затея. Однако что-то мне подсказывает, что на самом деле тут все намного сложнее…

Трубецкой и Шувалова вылетели в Санкт-Петербург вечером ближайшей пятницы. В субботу с утра они уже стояли у ворот знакомой дачи в Богодуховке и не верили своим глазам.

Во-первых, исчезла табличка, что эта дача — памятник истории и имеет какое-либо отношение к духовнику Елизаветы Ф. И. Дубянскому. Во-вторых, калитка, на которой раньше красовались масонские символы, блистала девственной чистотой — ни намека на циркуль и латинскую букву «G». Они даже засомневались, то ли это место, но потом все же позвонили в дверь. Через несколько минут калитка распахнулась и вышел хорошо знакомый слуга, только в этот раз уже без белых перчаток.

— Что вам угодно? — спросил он как ни в чем не бывало.

— Нам бы Алексея Григорьевича повидать, — сказала Анна. — Вы нас не помните?

Слуга и бровью не повел.

— Эта территория — частная собственность. Никакого Алексея Григорьевича тут нет и никогда не было. Вы, видимо, ошиблись адресом.

— Но позвольте… — Трубецкой попробовал было возразить.

— Сожалею, однако меня ждут дела. — Слуга не стал слушать и собрался захлопнуть калитку прямо перед их носом.

— А эта штука не поможет ли? — Как когда-то, Анна достала медальон из сумочки и показала слуге.

— Прошу прощения, не понимаю, о чем вы, — ответил тот и намертво захлопнул калитку.

— Вот тебе и раз. — Анна выглядела разочарованной. — Мне, в общем-то, не очень-то и хотелось видеть снова этого сноба, но все-таки…

— Однако результат есть: раз этот тип так себя ведет, значит, здесь нас не ждут. Предполагаю, что это не их идея с посылкой и, более того, шкатулка с жезлом все еще тут. Значит, это и не тамплиеры…

Они вернулись к машине. Вдруг Анна воскликнула:

— Слушай, у меня появилась идея. Раз мы уже в Питере, давай заедем к Синельникову. Тебе тоже будет интересно с ним познакомиться, он — умница, ходячая энциклопедия, может, что и подскажет… Я ему сейчас позвоню.

С профессором им повезло больше, чем с масонской ложей. Иван Степанович не только находился дома, но, невзирая на болезнь, был по-прежнему бодр и активен, а потому с нескрываемым удовольствием пригласил их к себе.

— Это все наука и красивые женщины. Когда еще столько непознанного вокруг, я просто не могу унывать и отчаиваться! — так объяснил он свое приподнятое настроение. — И потом, пока мужчина оборачивается вслед красивой даме, он жив! А я очень даже оборачиваюсь, не сомневайтесь!

Расположились в кухне. Анна помогла Ивану Степановичу заварить чай, Трубецкой же тем временем рассказал о странной посылке и выложил все: и спиральную змейку, и клочок бумаги с надписью и рисунком. Пока Анна накрывала на стол, Синельников с огромным и нескрываемым любопытством рассматривал необычное изделие. При этом он просто светился от удовольствия.

— Вот что скажу, ребятки, — наконец произнес он. — Тот, кто это вам прислал, — настоящий профи, у меня нет сомнений по этому поводу. Это целое послание, мудро и тонко зашифрованное.

Трубецкой и Шувалова переглянулись.

— Да-да. Слушайте же!

Синельников устроился поудобнее в своем кресле и начал говорить:

— Дело в том, что змея, как и спираль, — весьма сложный символ, который использовался многими народами и известен со времен палеолита. Его находили в Египте, на Крите, в Микенах, Месопотамии, Индии, Китае, Японии, доколумбовой Америке, Европе, Скандинавии и даже на островах Океании. Есть множество интерпретаций змея, но почти все их можно разделить на две группы. С одной стороны, это символ богини, Темной Луны, Преисподней. Каждое ее кольцо, скрученное в спираль, обозначает день в лунном календаре. Спираль же сама по себе символизирует концентрацию энергии. Надо еще обратить внимание, куда она направлена, вниз или вверх, потому что концентрация энергии этого символа там, где ее вершина… Причем, если спираль вершиной вверх, — это мужской, фаллический символ, а если вниз — женский. Спираль, как часть плавной и бесконечной линии, означает также развитие, продолжение, непрерывность, центростремительное и центробежное движение, ритм дыхания, то есть самой жизни. И здесь возникает другой важный аспект: в йоге существует понятие ключевой, жизненной, основной энергии человека — Кундалини, вы, наверное, об этом слышали. Эта энергия находится в самой нижней чакре, энергетическом центре — Муладхаре и является основой для человеческого телесного существования. И она имеет вид скрученной спирали, как в заводных часах: спираль работает — часы идут, завод кончился — часы остановились. Змей — прообраз спирали, то есть Кундалини — основы нашей телесной жизни. Ну что, я вас не утомил? — Синельников посмотрел на Шувалову и Трубецкого, которые внимательно его слушали.

— Нет, что вы, — поспешила заверить его Анна, — это все безумно интересно, но я совершенно не понимаю, что же тут зашифровано.

— А вот теперь, — Иван Степанович просто сиял, — давайте-ка вашу спираль, так сказать, раскрутим. Моя интерпретация такая, хотя я на ней и не настаиваю. Это изделие послал мужчина — спираль вершиной вверх. То, что это змея — темная энергия, означает, что он в беде. Спираль раскручена, значит, его энергия на исходе. Здесь, если я правильно посчитал, восемь витков — значит, он просит вас о помощи в течение восьми суток. Да, я забыл упомянуть, что спиралевидные символы могут быть связаны с душами богов и королей. Поэтому место, где он находится, возможно, расположено вблизи какого-то храма или гробницы. И вот тут-то стоит обратить внимание на рисунок и надпись. Рисунок крайне необычен. Он как бы объединяет две древние культуры — Египет и Израиль: звезда Давида и око Бога Ра… Это очень странно. Я лично думаю, что человек, который рисовал, был уверен, что вы сразу узнаете изображение, значит, он видел его раньше. Однако не исключено, что место, о котором идет речь, как-то связано с одним из известных персонажей древнего Израиля или Египта. Теперь про надпись… Места святее, чем Святая Святых, в классическом иудаизме существовать не может. Однако есть тут одна зацепочка. Она, конечно, может вас удивить, но все же… В Ветхом Завете есть упоминание об уникальной фигуре, которая в божественном плане непосредственно предшествовала праотцу Аврааму, а также царям Давиду и Соломону и признавалась Авраамом в качестве первосвященника Всевышнего. Это — царь Салима Мелхиседек, — почти торжественно произнес Синельников. — Слышали о таком?

Шувалова кивнула.

— Конечно, мы знаем это имя, но только как упоминаемое к месту и не к месту в современных мистических учениях, а также по роману «Алхимик» Пауло Коэльо.

— «Алхимик» — это хорошо, но Ветхий Завет тоже можно было бы иногда почитать на ночь глядя, — пробурчал Синельников, — очень, знаете ли, способствует… Впрочем, это не столь важно. Говорят, что город, где правил этот царь-священник, и стал потом Иерусалимом: само название Иеру-Салим говорит об этом. Из этого вытекает, что нечто, к чему имел отношение Мелхиседек, может быть и «святее» Святая Святых, так как предшествовало самому храму. Мой совет: поищите предмет или, скорее, место, связанное с этим персонажем. Не исключаю, что именно там ждут вашей помощи…

При этих словах Шувалова и Сергей Михайлович тревожно переглянулись. «Но кроме нас с Трубецким медальон держал в руках еще только Артур Бестужев… — мелькнуло у Анны в голове. — Как же это может быть? Мистика какая-то… Однако тело-то Бестужева тогда так и не нашли… Формально говоря, он и не погиб вовсе, а пропал без вести. А что, если он как-то выжил и эта посылка от него, с того света?!» По глазам Сергея Михайловича она поняла, что у него мелькнула та же мысль.

Они распрощались с профессором.

— Вы нас снова выручили, дорогой Иван Степанович. — Анна расцеловала его на прощание. — Просто и не знаю, что бы мы без вас делали.

— Учили бы материальную часть, как говорил мой сержант пятьдесят лет тому назад, — добродушно пробурчал Синельников. — Удачи!

Все остальное было делом техники. На всем земном шаре обнаружилось лишь одно место, связанное легендами с именем великого и таинственного царя Салима Мелхиседека, — вершина горы Фавор в Святой земле. Там, по преданиям, свершилось преображение Иисуса Христа, там же находилась пещера первосвященника Всевышнего Мелхиседека, из которой он выходил встречать войско Авраама, завоевателя Ханаана, с вином и хлебом. Неудивительно, что много столетий назад на Фаворе были основаны как католический, так и православный монастыри, которые и поныне являются местом паломничества верующих со всего мира. При этом особого внимания заслуживал тот факт, что в XII веке укрепления на горе Фавор были захвачены крестоносцами, которые хозяйничали там довольно продолжительное время. Нельзя было исключать, что в их числе были и тамплиеры. А уж когда Трубецкой увидел фотографию горы Фавор, ему оставалось только покачать головой — форма присланного ему с того света сувенира в точности повторяла ее ни с чем не сравнимые и легко узнаваемые очертания.

Глава 26

Гора Фавор

— «На востоке, неподалеку от Назарета, на западе от моря Генисаретского, в северной оконечности обширной, цветущей Ездрилонской долины одиноко стоит величественная гора Фавор. По своему месторасположению и великолепию она, без сомнения, является одной из самых примечательных гор в Святой земле. Почти правильный конус с одним чуть более пологим склоном, покрытая от подошвы до вершины плодоносной почвой, ароматическими травами и цветами, тенистыми рощами и плодоносными деревьями — вот та великолепная риза, которая облекает священный Фавор со времен Христа и до наших времен. В новозаветную историю святая гора Фавор вошла как гора Преображения Господня:

„По прошествии дней шести взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних, и преобразился пред ними: и просияло лице Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с ним беседующие. При сем Петр сказал Иисусу: Господи! Хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии“ (Мф. 17: 1–5).

С IV века на горе существуют христианские храмы и монастыри. Само же место Преображения Господня ныне находится в католическом монастыре — так повелось с XII века после захвата горы крестоносцами…» — Шувалова наконец оторвалась от путеводителя, который читала вслух.

Трубецкой уверенно вел машину вдоль шоссе Тель-Авив — Хайфа, стараясь не пропустить поворот на Галилею.

«Анонимный греческий паломник 1253–1254 годов, говоря о Фаворской горе, замечает, что „на средине горы находится та пещера, в которой Мелхиседек пробыл сорок лет“. Однако о каких-либо иных сооружениях здесь, монастырях или храмах он хранит полное молчание», — прочитала еще один абзац Анна и закрыла книгу.

Они свернули направо, к горам.

— Пока все сходится, — констатировала Шувалова. — Хотя, конечно, остается вопрос: насколько можно верить всем этим путеводителям и анонимным греческим паломникам. А ты что думаешь? — спросила она Сергея Михайловича.

— Я думаю, что ты — очень красивая женщина и к тому же умница, и мне приятно ехать с тобой в машине по Святой земле, — ответил Трубецкой. — Куда бы эта дорога нас не привела…

— Спасибо, очень романтично. — Анна чмокнула его в щеку. — А если серьезно?

— Знаешь, что написал по этому поводу мой любимый писатель А. И. Куприн в очерке «Лазурные берега»? «Параграф первый того путеводителя для русских за границей, который мы надеемся в скором времени выпустить в свет, будет гласить: не верьте ни одному книжному путеводителю». А если серьезно, то менее чем через час мы будем на месте и во всем разберемся.

Бедуинская деревня Дебурия у подножия горы, как и большинство арабских поселений Израиля, не поражала богатством домов и архитектурными излишествами. В то же время было видно невооруженным глазом, что здесь мирно сосуществовали христианство и ислам, а местные жители, предлагающие туристам и паломникам множество сувениров, были весьма приветливы, настойчивы и терпеливы. Дорога на гору проходила через всю деревню, которая между тем жила своей суетной жизнью. Узкие улицы кишели народом и повозками, поэтому Трубецкому приходилось ехать очень медленно, чтобы никого не задеть. Анна с любопытством рассматривала окрестности, выбирая место, где можно было бы купить воды. Вдруг почти в самом конце длинной торговой улицы, уже на выезде из деревни, она заметила лавку с медными и серебряными изделиями. Возле входа стоял грубо нарисованный от руки плакат, на котором красовалась скрученная в несимметричную спираль змея под короткой надписью на арабском и иврите. Выведенные куском угля три слова означали «Святее Святая Святых».

— Кажется, приехали, — сказала Шувалова. — Сережа, останови-ка.

— Что случилось? — спросил Трубецкой. Шувалова указала на плакат, который он поначалу не заметил.

— Любопытно. Держу пари, это не совпадение. Видимо, нас здесь ждут. — Сергей Михайлович притормозил, выключил зажигание, и они вышли из машины.

На улице и в лавке было очень жарко и душно. Но внутри как ни в чем не бывало под допотопным вентилятором сидел молодой, загорелый до шоколадного оттенка черноволосый парень и пил чай.

— Ас-саляму алейкум! — поздоровался Трубецкой. Это была единственная фраза на арабском, которую он знал.

— Ва алейкум ас-салям, — ответил парень. И по-английски спросил: — Хотите чаю?

— Спасибо, — Сергей Михайлович тоже перешел на английский, — но мы тут по делу.

Он достал из сумки змейку.

— Мы ищем того, кто это изготовил. Вы случайно не подскажете, кто бы это мог быть?

— И воды хотим купить, — вставила Шувалова, — а то в такую жару недолго и в пепел превратиться.

Увидев изделие, парень молча встал, вышел из лавки на улицу и тут же вернулся с плакатом в руках, который немедля порвал на куски. Затем прошел куда-то внутрь и принес две большие пластиковые бутылки воды. Он поставил их перед Трубецким и сказал:

— По сто долларов за бутылку. Плюс сто долларов за сувенир. С вас — триста долларов.

Сергей Михайлович подумал, что ослышался.

— Ты шутишь? — спросил он.

— Нет. Твой друг, который там, на вершине, обещал, что ты заплатишь мне за работу. Он сказал, что ты — богатый и влиятельный, а я, между прочим, рисковал. Так что триста долларов…

— Почему именно триста?

— На калым не хватает. Женюсь. — Губы парня растянулись в белозубой улыбке.

Сергей Михайлович понял, что торговаться бесполезно. Он достал деньги и заплатил.

— Что нам делать дальше? Где наш друг? — спросил он, забирая воду.

Бедуин сделался серьезным.

— Езжайте на гору. Там сегодня множество паломников, и вы легко среди них затеряетесь. На вершине есть два монастыря — православный и католический. Ваш друг содержится в подземельях, которые с давних времен были прорыты между ними. Попасть туда можно с католической стороны, но вход, спрятанный под алтарем, охраняется стражниками. Вам придется самим придумать, как их отвлечь. Вечером можете переждать в пещере Мелхиседека, что рядом с греческим храмом, а ночью — действуйте. Обычно эта пещера на ночь запирается, но сегодня решетка будет открыта. Все остальное — сами решайте, а если что — я вас никогда не видел и знать ничего не знаю.

Он вернулся к своему чаю, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Трубецкой и Шувалова вышли из лавки. Впереди их ждала дорога на Фавор.

* * *

Бестужев сидел на каменном полу и уже в который раз обдумывал ситуацию. В подземелье, где его содержали на цепи, прикованной к ноге, сегодня было прохладно. Через крошечное отверстие вверху скалы, которое служило для вентиляции и поступления внутрь камеры дождевой воды, проникал солнечный свет — значит, настал очередной день. Восьмой день с того момента, как его предупредили о предстоящем суде. Если Трубецкой не успеет на помощь, то, по-видимому, придется предстать перед судом тамплиеров, которые, как выяснилось, и поныне руководствуются средневековыми представлениями о правосудии и абсолютно игнорируют такие пустяки, как право на защиту и достойное содержание под стражей.

Лишь однажды ему позволили высказаться и соизволили выслушать. В тот день его посетил представитель ордена и сообщил, что его дело будет рассмотрено высшим судом тамплиеров через девять дней. Раскаяниям и оправданиям Бестужева он не внял, был сух и лаконичен. Однако Артур Александрович понял, что его вовсе не случайно привезли и содержат в таком значительном для христиан месте, как гора Фавор: тамплиеры намеревались устроить из суда особенно торжественное событие. Проведенная ночью при свете факелов на горе Преображения первая со времен разгрома ордена в начале XIV века церемония была призвана не только покарать виновного в измене, но и укрепить колеблющихся из непрерывно редеющего числа их сторонников. Бестужеву оставалось надеяться, что молодой бедуин выполнит свое обещание, а Трубецкой сможет прочитать послание и прибыть на помощь вовремя…

* * *

Несмотря на висящее прямо над головой ближневосточное солнце, воздух на вершине горы был удивительно свеж. Там царила будничная атмосфера, характерная для любого туристического объекта. Несколько автобусов на стоянке, суетливые гиды, говорящие на разных языках, в том числе и на русском, столпотворения возле особенно значимых святых мест — все это было хорошо знакомо. Сергей Михайлович и Анна нашли укромное, расположенное в тени место для парковки, оставили там машину и смешались с одной из групп. Они терпеливо осмотрели православный монастырь, постояли в очереди, чтобы, не вызывая подозрения, посетить пещеру Мелхиседека. Пещера оказалась ровная, как небольшой погребец, высеченный в камне, с небольшим оконцем вверху и деревянными дверями древнего вида при входе. В пещеру вел узкий ход, который перекрывался металлической решеткой.

— Как он мог прожить тут сорок лет? — шепотом спросила Анна. — Здесь же развернуться негде!

— Так он же был не от мира сего — таинственная личность, что тут скажешь, — шепотом же ответил Трубецкой. На поверхности, рядом с пещерой, туристам и паломникам предлагалась трапеза из вина и хлеба — по легенде, именно так встретил Мелхиседек Авраама.

Затем они вместе с группой отправились к католическому монастырю. В одном из путеводителей его описывают так: «Красивый фасад возникает из окружающих масс темного камня, многочисленных развалин отдельных зданий, храмов и келий. Видимо, здесь и наблюдались в Средние века четыре храма. Две башни фасада справа и слева от входа стоят над часовнями — одна во имя преподобного Илии, а другая — Моисея, на месте древних им же посвященных малых церквей. Отсюда колоссальный корабль базилики направляется к главному алтарю, куда вниз ведут несколько мраморных ступеней, — древнему уровню места, — и здесь можно видеть камни первоначальной византийской базилики».

Именно там, по дороге к главному алтарю, и заметил Трубецкой боковой ход и ступени вниз, перекрытые табличкой, написанной на разных языках: «Хода нет».

Сергей Михайлович указал Анне на табличку и шепнул:

— Думаю, нам нужно туда.

Наступил вечер, и последние автобусы с туристами отбыли. Трубецкой с Анной уже четырежды успели все тщательно осмотреть и продумать план своих действий. Когда стемнело, они осторожно, чтобы не привлекать внимания монахов, вернулись к пещере Мелхиседека. Как и обещал бедуин, решетка была на месте, но на замок не заперта. Они тихонько проскользнули внутрь и прикрыли решетку за собой. В пещере их ждали свежий хлеб и кувшин с прохладным вином. Это было очень символично и кстати. Они перекусили и уточнили все детали плана.

Еще днем, присоединившись к очередной группе паломников в храме Преображения, они успешно разыграли сценку под названием «тупой турист». Тогда Анна, надев темные очки и платок, сделала вид, что заблудилась, и будто ненароком прошла за табличку «Хода нет». Она успела преодолеть не более двух десятков ступеней вниз по лестнице, которая вела куда-то вглубь горы, под алтарь, когда путь ей преградил невесть откуда взявшийся монах в белом одеянии с черным наплечником, черным капюшоном и черным же шерстяным поясом. На его груди красовался красный восьмиконечный крест. Монах весьма сердито заговорил на латыни, потом на английском и жестами показал ей, чтобы она возвращалась. Он вел себя крайне решительно и настойчиво, если не сказать агрессивно.

— Кажется, ты прав, там явно «закрытая зона», — сообщила Анна Трубецкому, вновь присоединившись к группе. — Будем отрабатывать эту версию.

Окончательный план созрел, когда они осматривали монастырь со стороны леса, куда туристов не водят, и заметили, что во внутреннем дворе, огражденном низкой кирпичной стеной, сохнет на солнце с десяток монашеских ряс, видимо недавно из прачечной. Делом пяти минут для Трубецкого было перескочить через стену и одолжить — на время — три комплекта: два для них с Анной и один для Артура. Далее предполагалось, что они, облачившись в эти рясы, проникнут в монастырь и попробуют отвлечь внимание стражей. После этого остается найти и освободить Бестужева, добраться до машины и бежать. Основной расчет был на то, что их появление будет неожиданным… «Наглость города берет», — перефразировал Трубецкой известную пословицу, подводя итог обсуждению. Теперь оставалось лишь дождаться полуночи.

Глава 27

Побег

Время утекало неумолимо. Бестужев вдруг начал почти физически ощущать, как в последние дни оно ускорило свой бег, хотя до этого на протяжении многих недель тянулось еле-еле. «Длина одного часа и даже одной минуты зависит от того, по какую сторону от тюремной решетки ты находишься, — подумалось ему. — Особенно если впереди не перспектива свободы, а как раз наоборот, — суд и неотвратимое наказание». Наступила ночь, но Артур Александрович не мог сомкнуть глаз. Очевидно, его отчаянный план спасения провалился и помощи ждать больше неоткуда. Ему ничего не оставалось, как собраться с духом и подготовиться к достойному участию в суде.

Сколько недель он пробыл здесь? Восемь? Десять? В камере не было ничего, чем можно было бы делать отметки. Смены дня и ночи, наблюдаемые через отверстие вверху камеры, уже примелькались, и он сбился со счета. Бестужев вдруг понял, как наступает духовное просветление у монахов-отшельников: находясь в заточении и в одиночестве, либо сходишь с ума, либо начинаешь видеть и понимать то, что в обычной жизни прячется за бесконечным потоком информационной шелухи, окружающей современного человека. В тех же случаях, когда условия существования способствуют сосредоточению, открываются такие глубины сознания, которые ставят под сомнение бытующее представление о наличии у человека всего пяти чувств, функционирующих при этом в весьма ограниченном диапазоне.

«Ведь то, что произошло со мной, сродни грехопадению Адама и Евы… Вот он, истинный, кондовый, первородный источник греха — искушение! Так, наверное, бывает в жизни каждого человека: однажды в известный одному Всевышнему, а может, одному сатане день и час перед тобой появляется соблазн: украсть, соврать, предать, оболгать, — крутилось у него в голове, — и устоишь ли ты — вот в чем вопрос. На первый взгляд все происходит как бы случайно, само по себе, по стечению обстоятельств, а на самом-то деле ничего случайного не бывает. И ведь зря искушение связывают только с темными силами. Не действуют ли они в этом случае по своеобразному контракту с Небесами? Ведь как узнать, истинно ли добродетелен человек? А может, он не крадет только лишь потому, что не было подходящего случая? Вот и возникает искушение проверить на прочность такого праведника…

Но кристалл, кристалл был божественно прекрасен. Какой же волей должен был обладать Гуго де Пейн, чтобы такое чудо держать запертым в ларце столько лет? А может, именно в этом и заключалась истинная тайна могущества тамплиеров — в железной воле и следовании раз и навсегда определенным принципам?»

Бестужеву вдруг сделалось нехорошо. Мысль о кристалле была какой-то неуместной, неправильной, возникшей не вовремя. Более того, она его беспокоила, поскольку была… зловещего темно-фиолетового цвета. Было невозможно объяснить, откуда он знает цвет мысли, но соответствующее ощущение было абсолютно материальным. Для разнообразия он попробовал подумать о чем-то еще, и те, другие мысли вдруг тоже заиграли для него всеми цветами радуги. «Ничего себе, — подумал Бестужев, как бы наблюдая за собой со стороны. — А ведь в разговорном языке используют только понятие „черные мысли“, а они, оказывается, бывают разноцветные… Интересно, это я уже помешался или шестое чувство открылось напоследок?» И тут он решился на эксперимент.

В самых тайных глубинах его души, которые есть у каждого человека, там, куда вход посторонним строго-настрого заказан, хранилось под семью замками одно воспоминание. Дело в том, что Артур Бестужев был однажды женат. Брак состоялся по любви и обоюдному согласию, и последовавшее через некоторое время известие о беременности супруги было воспринято им с радостью. Однако беременность протекала крайне тяжело и трагически закончилась преждевременными родами. И вроде Артур вел себя достойно, как любящий мужчина, и вроде супруга смогла справиться с бедой, но взаимные чувства покинули их.

Однажды он узнал, что супруга не устояла перед искушением, у нее появился другой мужчина, и они расстались. И дело-то, в общем, было не в самой измене, ведь хранить верность без любви вовсе не обязательно. Ему до смерти обидно было то, что новым избранником бывшей супруги стал человек, по мнению Бестужева, крайне недостойный. Это было больно, поскольку задевало его мужской инстинкт собственника, и все воспоминания о том браке он запечатал и спрятал очень глубоко, на самое дно души. Теперь, перед лицом вечности, было самое время открыть потайной сундучок и разобраться со всем этим.

Он осторожно — мысленно, конечно, — приподнял крышку сундучка и позволил давним воспоминаниям потихоньку просочиться на свободу. Они были черного цвета и причиняли ужасный, почти физический дискомфорт: распространялись, как яд в крови, и постепенно заполняли все пространство души. Тогда Бестужев понял, что нужно срочно что-то делать, иначе общее отравление неизбежно, а это сейчас совершенно некстати. И он принялся неторопливо размышлять. Черную мысль о супруге очистил воспоминаниями о том, как им было здорово вдвоем, и о том, что она, как всякий человек, имеет право и на счастье, и на ошибку. Ведь жизнь больше, чем любовь, и теперь, по прошествии многих лет, он и сам был не вполне уверен, что рано или поздно не ушел бы от нее. Бестужев честно признался сам себе, что первым мог изменить и он, если бы подвернулась оказия: это было просто делом времени и случая.

Вернувшись от размышлений к созерцанию, Бестужев с удивлением обнаружил, что мысль о бывшей супруге была уже не черной, а лишь светло-серого цвета. Он проделал то же самое с мыслью о сопернике, который, вполне возможно, был вовсе не таким плохим человеком, — если честно, Артур и не знал-то его как следует. Затем он очистил мысль об обиде на них двоих, послав им мыслеформу любви нежно-розового цвета… Он снова и снова возвращался к своим, ранее черным мыслям и очищал их светом, пока не убедился, что в его душе больше не осталось злобы. Без нее стало несоизмеримо легче, и теперь он был готов предстать перед любым судом.

* * *

На Фавор опустилась южная ночь. Небо было чистым и безлунным. Хотя бы раз в жизни каждый человек должен увидеть такое небо собственными глазами… Мириады ярчайших звезд, складывающихся в знакомые и не очень созвездия, названия которых, может, и не помнишь, но все равно узнаешь их очертания и воспринимаешь каким-то шестым чувством. Именно в такую ночь кажется, что ты наконец остался один на один с космосом: звезды манят, подмигивают, разговаривают с тобой своей особенной азбукой Морзе…

Уже облачившись в монашеские рясы, Сергей Михайлович и Анна стояли возле пещеры, затаив дыхание. На несколько мгновений были забыты все планы и тревоги, хотелось только смотреть, не отрываясь, вверх.

— Теперь я начинаю понимать, как тут можно прожить сорок лет, — тихо сказала Анна.

Ответить ей Сергей Михайлович не успел. Со стороны дороги, ведущей на гору, послышался шум двигателей, вспыхнул яркий свет фар, и к храму Преображения, куда они как раз собирались направиться, подъехали несколько машин. Из них неторопливо, с достоинством стали выходить пассажиры, все как один облаченные в белые плащи с красными крестами. Навстречу им вышла целая процессия монахов с огромными свечами в руках. Вмиг вокруг стало светло, и южное звездное небо утратило свой шарм.

— Пойдем скорее туда, — сказал Трубецкой, — вот удача!

Они незаметно присоединились к группе встречающих гостей монахов. Было ясно, что гости приехали важные и следует ожидать важных событий.

Внутри храма царила суета. Сергей Михайлович и Анна, накинув капюшоны и смиренно опустив головы, прошли в направлении алтаря и, стараясь не привлекать внимания, свернули к лестнице, ведущей вниз. Они успели спрятаться за балюстрадой, когда возле них остановились двое из гостей. Они говорили по-английски. Трубецкой и Шувалова превратились в слух, оставаясь для них невидимыми.

— Все ли готово для церемонии? — спросил один из них.

— Да, ваша светлость, — ответил второй и указал рукой на ведущую вниз лестницу. — Узник здесь, в подземелье. Стражники лишь ждут ваших приказаний.

— Пришли их ко мне, я сам дам им инструкции.

— Да, ваша светлость.

Трубецкой понял, что момент действовать настал. Прямо напротив них, с другой стороны лестницы, был устроен боковой приход в честь какого-то католического святого. Сергей Михайлович и Анна перебежали туда и спрятались за алтарем. Там они дождались, пока оба стражника, которых пожелало видеть начальство, проследовали мимо них наверх, и кинулись по ступенькам вниз.

Лестница и длинный коридор, ведущий вглубь горы, были преодолены в течение нескольких секунд. Однако в конце коридора они уткнулись в чугунную решетку, которая была заперта.

— Вот незадача! — вымолвил с досадой Трубецкой. — Как же я забыл взять с собой инструменты!

— Артур Александрович! — Анна подошла к решетке и снова позвала: — Артур!

Она вздрогнула от неожиданности, когда из темноты вдруг послышалось:

— Аня, ты ли это? Неужели успели? Трубецкой с тобой?

Этот голос невозможно было спутать. Ее версия подтвердилась: таинственным узником подземелья был не кто иной, как профессор истории Артур Бестужев.

— Мы-то здесь, только ключей нет. Сейчас что-нибудь придумаем, — включился в диалог Сергей Михайлович.

В этот момент сзади неожиданно возник один из стражников и с громким криком кинулся на Трубецкого. Завязалась борьба. Анна тем временем просунула сквозь решетку рясу, бросила ее как можно дальше в темноту и сказала:

— Переодевайтесь, Артур Александрович, время дорого!

Охранник был силен, и через несколько минут Трубецкой начал изнемогать от борьбы. Кроме всего прочего, была опасность появления его напарника, что грозило полной катастрофой. В какой-то момент Трубецкому удалось сорвать с пояса стражника связку ключей и бросить ее Анне.

— Открывай скорее, я этого буйвола долго удерживать не смогу, — прохрипел он.

Шуваловой дважды повторять не пришлось. Она потратила еще несколько драгоценных секунд на поиск подходящего ключа, затем — на то, чтобы открыть решетку и замок цепи, которой был прикован Бестужев. Наконец Артур был свободен. Он выскочил из камеры и помог Трубецкому скрутить охранника. Вместе они затащили его в камеру, связали, засунули в рот кляп и приковали за ногу к цепи вместо Бестужева.

— Все, теперь тихонечко наверх, — скомандовал, отдуваясь, Трубецкой. — И быстро, пока этого парня искать не начали.

Очевидно, Небеса благоволили к ним. Все трое с осторожностью поднялись в храм, где уже царила тишина: видимо, гости и хозяева находились сейчас в другом помещении монастыря. Двери церкви были закрыты изнутри на задвижку, открыть которую труда не представляло. На улице было тихо, и уже через минуту они сидели в машине. Путь к свободе был открыт.

Глава 28

Преображение

Бестужев сидел на пассажирском сиденье рядом с Трубецким и напряженно молчал. В этом заросшем, бородатом, сильно исхудавшем и усталом человеке трудно было узнать респектабельного университетского профессора из Северной Пальмиры. Сергей Михайлович, решив не смущать Бестужева расспросами, лишь мельком взглянул на него, мысленно оценил масштаб происшедших в его внешности перемен и теперь сосредоточенно вел машину по извилистой горной дороге. Светало. И все-таки довольно скоро Трубецкой не выдержал.

— Ты, Артур Александрович, раз уж вернулся к нам с того света, хоть расскажи, как там. — Сергей Михайлович так устал, что ему даже не хватало сил ехидничать в полную силу.

— Да, Артур, — подхватила Анна, — и начни, пожалуйста, с самолета. Я неделю в больнице пролежала с нервным срывом после той авиакатастрофы и честно заслужила компенсацию.

— Я перед вами в вечном долгу, друзья мои, — произнес после довольно длительной паузы Бестужев. — Гнить бы мне до конца дней в этих катакомбах, если бы вообще оставили в живых… Ладно, расскажу все по порядку.

Когда мы взлетели в самолете с Беном Цви, сначала все было, как обычно. Я только удивился, что самолетик-то маленький, багажного отделения нет, а в салоне не было никаких ни коробок, ни сумок, хотя Бен Цви говорил, что он из археологической экспедиции возвращается… Ладно, думаю, может, он просто в этот раз с собой ничего не взял. Мы поднялись на высоту две или три тысячи метров — я уже и не припомню, что именно сказал пилот, — и летим себе потихоньку. И вдруг из кабины выходят оба — представляете, оба! — пилота и спокойно так говорят: ты нарушил клятву хранителей, вскрыл ларец и потому будешь наказан. Достают из кабины парашюты, надевают их сами, дают один мне, один — Бену Цви, отбирают у меня сумку с реликвией ордена и готовятся прыгать. Я им говорю: что вы делаете, я же никогда не прыгал и все такое прочее, но никто не слушает…

— А Бен Цви? — перебила его Анна.

— Очевидно, был с ними заодно, поскольку ничему не удивлялся, не протестовал и тоже надел парашют. Короче, пилоты открывают двери и прыгают — один за другим. Самолетик начинает накреняться и вот-вот свалится в штопор. Мне ничего не остается, как тоже прыгать. Мы опускаемся на воду, а там уже ждет огромная яхта. В общем, выловили нас, парашюты тоже подобрали, и яхта на всех парах покинула район «катастрофы». Потому и тел-то никаких не нашли, что они в это время уже сохли далеко от места крушения, только тела пилотов и Бена, очевидно, отдыхали на палубе с виски, а мое — прело запертое в каюте без иллюминатора. Тогда же они заставили меня подписать телекс в банк, чтобы ларец куда-то отправить, — я даже не знаю куда. Потом один из «пилотов» зашел и дал мне выпить воды. После этого я отключился и ничего не помню. Очнулся уже в подземелье. Меня непрерывно охраняли, днем и ночью, а потом стал приходить этот бедуин из ближней деревушки, приносить еду. Мне понадобилось несколько недель, чтобы установить, где я и что я, а недавно явился какой-то бородатый старик в плаще тамплиеров и сообщил, что через девять дней состоится суд Братства хранителей, на котором мне вынесут приговор. Я так понял из его слов, что суд будет проведен в соответствии с церемонией и правилами ордена, а нарушение клятвы может стоить мне жизни, и решил действовать. Мне удалось уговорить бедуина изготовить сувенир, который впоследствии вам и отправил… Слава Богу, вы успели.

— Почему же было прямо не написать, что и как? — снова спросила Анна. — А если бы мы не поехали к Синельникову или даже его интеллекта не хватило бы расшифровать твое мудреное послание?

— Я не мог прямо написать — бедуина обыскивали перед каждым заходом в камеру, невозможно было пронести ни клочка бумажки, ни карандаш — ничего… Кроме того, стоило подстраховаться на тот случай, если бы бедуина с посланием перехватили люди из ордена. Одно дело — письмо от узника на волю с мольбой о помощи, другое — безобидный сувенир, образец местного примитивизма. С таким сувениром его никто ни в чем не заподозрил бы. В безвыходной ситуации становишься креативным.

— Как же тебе удалось завербовать этого бедуина?

— А мы потихоньку начали с ним разговаривать — на смеси английского и иврита, — и мне удалось убедить его, что я… — Артур несколько замешкался, — ну, как бы это сказать… святой, что ли.

— Святой? — воскликнул Трубецкой. — Ну, ты и скромняга, ничего не скажешь…

— Посиди с мое на цепи — и не то запоешь, — огрызнулся Бестужев. Потом добавил, мгновенно взяв себя в руки: — Я даже не знаю, как и сказать, самому трудно поверить… В общем, видение мне было.

— Что-что? Видение? — встрепенулась Анна.

— Понимаю, звучит странно… Короче говоря, вот как все приключилось. Однажды ночью я не спал. Вдруг стало очень душно, как будто кто-то взял и враз изъял весь кислород из воздуха, можно было просто с ума сойти. Воды на горе, кроме дождевой, нет, ее снизу доставляют, а пить хотелось страшно. Даже молиться начал — так было плохо, подумал, что все, конец. И вдруг ни с того ни с сего началась гроза — ничего кошмарнее я в жизни не видел. Молнии, ураганный ветер и ливень — все как положено. В общем, воды стало предостаточно. И тут я увидел, как возле дверей моей пещеры-камеры в свете от вспышек молний, проникающем через маленькое отверстие в потолке, материализовался женский силуэт — дева красы необычайной. Сразу даже про грозу забыл. Сначала как будто молча рассматривала меня, а затем произнесла несколько фраз на языке, который я не знаю, но понимаю! «Это место — святее Святая Святых, — сказала она, — ибо здесь сам Авраам вкусил вина и хлеба от Мелхиседека и поделился с ним десятиной; ибо здесь преображаются человеки и их души, как преобразился Сын Человеческий… Ты не подсуден суду земному за грехи твои, а вот прощение Всевышнего нужно заслужить…» Она что-то еще говорила, о Свободе, о Единстве, но я уже плохо помню.

Я потом у бедуина начал расспрашивать, кто такой Мелхиседек, ну и про видение тоже пришлось упомянуть. Вот тогда он меня за святого и стал признавать… Чтобы получить возможность хоть как-то с ним общаться, мы начали вместе молиться — для стражников это оказалось святым делом, и они не возражали. Мне удалось убедить его, что теперь мне помогает сама Пресвятая Дева и что это она меня надоумила передать друзьям особое послание. Я рассказал ему в деталях, как изготовить «сувенир», а слова этой Девы про «святее Святая Святых» велел на записке написать как подсказку. И рисунок с медальона добавить, чтобы вы поняли, от кого послание.

— Так, может, это видение было просто плодом твоей фантазии, вызванное жарой и грозой? — высказал сомнение Трубецкой.

— Не знаю, все может быть… В общем, теперь это уже неважно. Главное, что он мне поверил и пообещал в течение одного-двух дней изготовить сувенир и доставить посылку непосредственно к вам, что, как я понимаю, и случилось. Я не знал, что там происходит в университете, поэтому решил рискнуть и дал домашний адрес Сергея. И, как вижу, дважды не ошибся.

В голосе Бестужева прозвучали нотки ревности, но Анна и бровью не повела.

— Знаете, друзья мои, — продолжил он после паузы, — я дорого заплатил за нарушение клятвы и очень сожалею, что втянул вас в эту историю. Бес попутал… Видимо, не всем дано выдержать искушение вековой тайной, вот на мне хранители и споткнулись…

— Мы тебе не судьи и мораль читать не собираемся, Артур Александрович. Лучше думай, как теперь домой с того света возвращаться. Тебя ведь там уже в расход списали. А у тебя и документов-то нет.

— А я уже все решил, пока на горе этой сидел. Никуда я не поеду отсюда, останусь здесь, в Святой земле. Только подамся к грекам, они все-таки православные. Мне бедуины подсказали, что тут, в Галилее, есть несколько православных церквей и монастырей, отправлюсь туда. Нет мне теперь возврата в прежнюю жизнь. Хотите — верьте в чудо преображения на горе Фавор, хотите — нет, но со мной что-то реально произошло. Да и всю эту многовековую историю про тамплиеров я вновь и вновь в голове прокрутил — ведь я же с детства рос с этой тайной и всегда очень гордился своей причастностью к ней… Просто невероятно, сколько людей погибло, сколько сил было потрачено, чтобы найти, а потом никому не показывать нечто, о чем достоверно никто ничего не знает, но все боятся, как первобытные люди — грома и молнии. И все это ради всепоглощающего стремления к власти! Можно объяснять такое стремление любыми благими намерениями — служить Иисусу Христу, интересам народа, Церкви, государства — все равно изначальная цель, погребенная под наслоениями словесной шелухи, одна: власть! Это такой наркотик, ради которого идут на любые преступления и жертвы, и я чуть было тоже не ступил на этот путь… А ведь не в ларцах, медальонах, чашах или в других подобных «сувенирах» заключена реальная Сила, и уж точно — не в богатстве и не во власти, а в совершенствовании и развитии Духа! Я теперь это точно знаю…

Это как будто стоишь перед запотевшим зеркалом и мучительно пытаешься разглядеть черты собственного лица — и все безрезультатно. Но потом берешь и рукой вытираешь капельки воды, сначала чуть-чуть, затем еще, затем — насухо, и твое отражение постепенно проявляется, пока не становится кристально чистым. И ты вдруг все видишь и все понимаешь правильно. Это такое чудо — уметь видеть истоки вещей…

Трубецкой остановил машину на развилке дороги, возле поворота, что ведет к Генисаретскому озеру и Тверии. Со стороны Голанских высот вставало солнце. Прощание было недолгим, лишь один вопрос Анна задала своему бывшему научному руководителю:

— Артур Александрович, не откажите в любезности сказать напоследок, а что все-таки было в том ларце?

Бестужев внимательно на нее посмотрел, как будто взвешивая, стоит ли удовлетворить эту просьбу.

— Знаешь, Аня, я столько об этом думал в последнее время… Разве имеет какое-либо значение, что именно было в ларце? Ты уж прости меня за аналогию, но это как в случае, когда расстаешься с любимой женщиной, за которой долго и безрезультатно ухаживал, и потому уходишь к другой: после уже не имеет значения, почему бывшая любимая два месяца назад не пошла с тобой в кино. Есть события или даже этапы в жизни, когда просто подводишь черту и больше к ним не возвращаешься, — нет смысла теребить прошлое. Важно, что содержимое ларца у тех, кому оно дорого, сам ларец — у тех, кому он нужен, и пусть все они будут счастливы. Впереди нас ждет новая эра — эра Любви и Добра, когда миром будут управлять совсем другие люди, идеи и энергии. Я в это верю.

Пока Бестужев говорил, Анна обратила внимание, как он преобразился за это время, и не только внешне. Исчезла ранее присущая ему внутренняя скованность: он будто выпрямился, даже выше ростом стал, а в глазах, жестах, манере говорить появились новые черты, свойственные лишь раскрепощенному и свободному духом человеку. Теперь он меньше всего напоминал своего знаменитого однофамильца — великого интригана и политика, канцлера императрицы Елизаветы Петровны графа Бестужева-Рюмина. «Как будто сбросил тяжкий груз, который нес много лет», — подумалось ей в тот момент.

— Я еще кое-что хочу вам сказать напоследок, — как-то нерешительно произнес Бестужев после паузы. — В тот самый день, когда была страшная гроза и дождь лил как из ведра, в какой-то момент вода через отверстие в потолке обильно полилась по стенам моей пещеры. И вот на одной из них, ранее всегда сухой, примерно на высоте человеческого роста я вдруг увидел под вспышками молний явственно проступившую на мокром камне надпись на латыни. Очевидно, кто-то немало потрудился, чтобы выцарапать острым предметом на неподатливом камне короткую фразу, всего несколько слов, которые поразили меня. Там было написано: «Он не был распят, но спасен».

Эти слова можно рассматривать и как пророчество, и как подсказку… Они дали мне надежду, и я пообещал сам себе, что если и буду спасен, как тот, о ком эта надпись, то не вернусь в мир прежде, чем узнаю, что же она означает и кто ее оставил. Пришло время исполнить обещанное. Прощайте, друзья мои, и пусть сопутствует вам удача!

Бестужев помахал им на прощание рукой и пешком, не спеша отправился навстречу рассвету и своей новой судьбе. Сергей Михайлович и Анна остались стоять возле машины. Трубецкой обнял Анну за плечи и, как бы подводя итог всей этой истории, задумчиво произнес:

— Видишь, как удивительно все устроено: кто-то приходит в мир для спасения всего человечества, а кто-то просто спасает отдельных его представителей.

— Одного без другого не бывает, — ответила Анна.

Они еще долго смотрели вслед Артуру Бестужеву.

Он шел по склону горы, раскинув руки и подставив лицо солнцу. Свободный человек сделал свободный выбор. И это было хорошо.

Благодарности

При написании романа были использованы столь многочисленные источники, что само их перечисление могло бы занять значительную часть этой книги. В частности, следует отметить материалы о Досифее, опубликованные в рамках специального проекта газеты «Киевский телеграф», факты и гипотезы, сформулированные в книге М. Байджента, Р. Лея, Г. Линкольна «Священная кровь, священный Грааль», убедительную аргументацию статьи Романа Багдасарова «Любимая ученица Христа», идеи Н. А. Бердяева из его книги «Духи русской революции», фактический материал фундаментального труда Марион Мелвиль «История ордена тамплиеров» и книги Дена Берстейна «Секреты кода. Путеводитель по загадкам „Кода да Винчи“». Широко использовались канонические тексты Нового и Ветхого Заветов, книги Каббалы, фундаментальный труд историка С. М. Соловьева «История России с древнейших времен», а также исследования И. Свенцицкой и М. Трофимовой по апокрифам древних христиан и историко-философским вопросам гностицизма, многочисленные справочники и энциклопедии. Моим близким и друзьям, на чью помощь я опирался при подготовке этой рукописи, всем названным и неназванным авторам, чьи работы во многом повлияли на мое развитие и, следовательно, на мои взгляды, отраженные в книге, я приношу сердечную благодарность.

Пророчество дьявола

История одной книги

Освобождение — это познание того, кем мы были и кем мы стали, где мы были и куда заброшены, куда мы стремимся и что искупаем, что есть рождение и что — возрождение.

Гностик Теодот

То, что скрыто от вас, я возвещу вам это.

Евангелие от Марии Магдалины

От автора

31 декабря 2007 года Объединенное Библейское общество (The United Bible Society) объявило в прессе, что отныне полная Библия с второканоническими книгами доступна на 123 языках. Вместе Ветхий и Новый Завет были изданы на 438 языках, кроме этого Новый Завет переведен еще на 1168 языков, а Библия переведена на 848 дополнительных языков частично. Таким образом, Библия полностью или частично переведена на 2454 языков народов мира.

А вот чего не знает никто, даже Библейское общество, — это сколько же всего было написано, переписано и издано экземпляров Библии. Есть данные, что эта цифра превышает 6 миллиардов. Если им верить, то выходит, что практически каждый житель планеты — христианин, иудей, мусульманин, буддист, индуист, поклоняющийся каким-то своим особенным богам или вообще неверующий, — уже обеспечен экземпляром Святого Писания. 95 % населения имеют возможность читать Библию на родном языке.

Среди всех известных человечеству библий Codex Gigas — Библия дьявола — является самым большим по размеру, удивительным по содержанию и необыкновенным по исполнению памятником христианской культуры. Эта книга таит столько загадок, что и семи веков с момента ее создания не хватило, чтобы до конца все их разгадать. Здесь вы найдете историю этой удивительной книги, которую автор выдумал всю — от начала и до конца.

Ну, почти всю.

Во всяком случае совпадения встречающихся здесь имен и событий с реальными именами и событиями прошу считать случайными.

Хотя случайного ничего не бывает.

Рим, 2011 год

Последний день октября в Риме выдался солнечным и прохладным. Центральная площадь Ватикана пьяцца ди Сан-Пьетро была залита светом и до краев заполнена разноязыкой толпой. Тысячи людей, образующих настоящее людское море, собрались в этом христианском Колизее не случайно. Как было объявлено в прессе и пронеслось тревожной вестью по всем католическим приходам земного шара, сегодня, 31 октября, ровно в полдень епископ Рима намерен обратиться к человечеству с неким чрезвычайным посланием. Эта новость вызвала небывалый интерес мировых средств массовой информации, однако Ватикан отверг все запросы журналистов, отказавшись сообщить какие-либо дополнительные подробности.

Таинственность, сопровождавшая подготовку к этой церемонии, да и сам факт провозглашения послания «Urbi et Orbi» — «Граду и Миру» — в День Всех Святых, наводили на мысль об исключительности происходящего. В воздухе витало напряженное ожидание, созвучное нетерпеливому гулу толпы. Центральный балкон базилики Святого Петра, перед которым с самого утра выстроился караул швейцарских гвардейцев, был еще пуст. Лишь легкий ветерок неторопливо играл с висящим здесь же алым полотнищем с гербом Ватикана — ключами от Рая и Рима, да лениво перебирал цветными перьями на металлических касках гвардейцев.

В один момент все изменилось. Раздался звон колоколов, часы пробили полдень. Огромные стеклянные двери балкона распахнулись, и к народу вышел сам Папа. С его появлением невидимый оркестр исполнил знаменитый «Hymnus et modus militaris Pontificalis» — государственный гимн Святого престола. Как только музыка стихла и раздались приветственные крики толпы, понтифик поднял правую руку, чтобы поприветствовать верных на площади, перекрестил их и начал говорить:

— «А теперь я пришел возвестить тебе, что будет с народом твоим в последние времена, так как видение относится к отдаленным дням»[1].

После этих слов на площади воцарилась напряженная тишина.

— Дорогие братья и сестры!

O felix Roma — O Roma nobilis!

Сегодня я пришел к вам с посланием, которое наполняет тревогой и болью мое сердце. Ибо как Спаситель наш Иисус Христос принял крестные муки ради спасения всего человечества, так и сегодня ваша мать-Церковь принимает на себя тяжкое, но славное бремя защиты всех своих верных, а равно и заблудших душ Божьих от происков дьявола. Да, возлюбленные мои братья и сестры, истинно говорю вам: ныне сам Антихрист и его присные восстали из тьмы веков и посягают на основы нашей веры, Церкви, идеалы Христа, которые есть Любовь и Смирение. Они угрожают всему светлому, что есть в нашей жизни, самому существованию человечества.

Где же искать нам защиты? Никто из земных царей не властен над силами зла. Лишь на Господа следует уповать нам, ибо все, что случается, — в Его только воле. Вспомните, что написано об учениках Христовых, которые не поверили в чудо воскресения: «И они, оправдываясь, говорили: „Этот век неверия и беззакония сатаны, который через нечистых духов не позволяет, чтобы истинная сила Божия была постигнута. Посему яви нам свою справедливость“». И Христос ответил им: «Мера лет царства сатаны исполнилась. Но грядут страшные свершения и для тех, за кого, грешных, я принял смерть, чтобы они могли вернуться к Истине и не грешить больше, и наследовать Духу и нетленной славе чистоты в небесах».

И вот свершилось! В наших архивах неутомимыми подвижниками — учеными и исследователями — только что обнаружены древние манускрипты, в которых устами самого князя Тьмы предрекаются неисчислимые бедствия, ожидающие человечество уже в самом ближайшем будущем. Там содержатся многочисленные пророчества о грядущих болезнях, войнах и разрушениях. Эти документы столь ужасны, что их невозможно читать без содрогания. Они были переданы нами в Конгрегацию доктрины веры и признаны подлинными. С их страниц клевещет сам сатана.

Потому мы собрались сегодня здесь, в самом сердце матери-Церкви, на земле, освященной муками святого апостола Петра, щедро политой кровью тысяч первохристианских мучеников, чтобы вместе вознести молитву всемилостивому Господу и Спасителю нашему Иисусу Христу и просить Его о защите и покровительстве. Ибо сказано в книге пророка Даниила: «Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его».[2]

Голос каждого из нас, взятый отдельно, слаб, а козни лукавого значительны и хитры. Он изобретателен в том, чтобы отвернуть человека от пути истинного, денно и нощно искушая нашу бренную плоть и смущая бессмертный дух. Но вспомните — князь мира сего не смог совладать со Спасителем, устоявшим во всех искушениях, не сможет он этого сделать и с теми, кто живет по заповедям Божьим, в смирении и кротости, в чистоте и покаянии, кто силен истинной верой в Иисуса Христа. Все вместе, соединив наши сердца и души в общей молитве к Господу и Спасителю нашему под благодатной сенью Святой Римской католической церкви, мы отвергнем любое зло, насылаемое антихристом на род людской! Отныне и до Рождества Христова каждый день, в каждом храме и в каждой часовне вы найдете молящихся отцов Церкви. Молитесь с ними, обратите свои чаяния к Всевышнему, и вместе мы сотворим духовный щит человечества от козней князя Тьмы!

Ибо сказано в Святом Писании: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один»[3]. Потому не может ведать лукавый, что ждет славное человечество, а среди прочего — чинить зло тем, кто истинно верует. И если не миновать нам последней битвы, то написано также: «И ниспал огонь с неба от Бога и пожрал их; а диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков»[4]. Так и будет! Я благословляю вас на битву со злом! Да пребудет с вами Всевышний, Его сила и Его милость! Амен.

Богемия, 1209 год

Герман любил, когда наступала ночь. Каждый божий день с тех пор, как к нему пришло осознание собственной судьбы, он с великим нетерпением ожидал захода солнца. Вместе с темнотой в воздухе вокруг монастыря разливалась волнующая благодать, предметы и живые существа волшебным образом преображались, а небо раскрывало свои объятия его жаждущему взору. Уже много лет таинство ночи было острейшим наслаждением для его израненной души.

Лучше всего, конечно, когда по ночам бывало лунно и звездно, но, даже если небо к вечеру и застилали облака, Герман с надеждой всматривался в слегка припудренную серебристой пылью небесную высь, пытаясь разглядеть звездный престол Всевышнего. Для привыкших к темноте глаз бенедиктинского монаха даже того света, который едва пробивался сквозь пелену похожих на заснеженное поле облаков, было вполне достаточно, чтобы увидеть его. Престол был на месте, но обычно он пустовал…

Магия ночных преображений была его союзницей и спасительницей, если не сказать — сообщницей. Если бы Герман был Творцом, то созданный им день состоял бы только из двух частей — предвечерья и ночи. Ибо днем он был всего лишь рано повзрослевшим от своей непосильной ноши горбуном с не очень аккуратно выстриженной тонзурой, красноватыми, вечно воспаленными глазами монастырского писаря — скриптора, одетым в латаную-перелатаную черную сутану и сбитые сандалии. Ночью все было иначе. В мягком лунном свете горб будто покидал его спину, волосы становились густыми и шелковистыми, глаза переставали слезиться, а сутана превращалась в новую и чистую. И тогда Герман расправлял спину и плечи, а жизнь снова казалась ему исполненной смысла, добра и справедливости.

Сегодняшняя ночь была просто замечательной. Стояла поздняя осень, и первый снег уже присыпал долину и лес, что раскинулся вокруг монастыря. Легкий морозец окутал своими объятиями землю, была полная Луна, ни ветерка… Герман с наслаждением втянул ноздрями утреннюю свежесть и выдохнул облачко пара. Потом еще и еще. Так он играл с морозным воздухом и слушал музыку вселенской тишины, забравшись в самое шумное место в монастыре — на колокольню. Впрочем, он был здесь по делу. Герман даже фонарь оставил внизу, на лестнице, чтобы ничто не мешало видеть звезды. Скоро ведь надо будет звонить к пробуждению, ибо бенедиктинский устав делит день монаха на строго определенные части и числит пунктуальность среди главных его добродетелей. Всякое, даже малейшее, отступление от этого правила влечет за собой покарание, а первейшее требование их Учителя предписывает вставать зимой еще до петушиного пения. Сегодня была его очередь определить по звездам, когда же наступит подходящий момент. Эта обязанность была значительно приятнее, чем вскакивать с постели при первом же ударе звонаря. Опять-таки, устав святого Бенедикта гласил, что вставать следует без промедления, в противном случае это считалось проступком, который подлежал рассмотрению на обвинительном капитуле. Не могло быть и речи, чтобы снова уснуть. По утрам приор с фонарем в руках обходил кельи и, если находил нарушителя, просто ставил фонарь в его ногах, после чего будил. Провинившийся должен был взять этот фонарь и, в свою очередь, продолжить обход, чтобы найти другого провинившегося и вручить ему переходящий знак вины, который таким образом превращался в видимое доказательство совершенного проступка. Тот монах, который последним оставался с фонарем в руках, подлежал публичному осуждению и наказанию.

За все эти годы Герман ни разу не нарушил устав и очень этим гордился. Он научился любить монастырские порядки и своих братьев во Христе. Прожив в Божьей обители более десяти лет, он узнал, что среди них нет святых и безгрешных. В душе чуть ли не каждого монаха было нечто, что тот тщательно скрывал от мира. Вот, к примеру, брат Айван как-то обмолвился, что в молодости убил напавшего на него человека и пришел в монастырь отмаливать свою грешную душу. Или другой случай: однажды, и это случилось совсем недавно, прекантор Сильвестр привел в монастырь женщину и удерживал ее три дня в одном из помещений, примыкающих к скрипторию. Когда несчастная, замерзшая и голодная, стала звать на помощь, ее обнаружили и выдворили из монастыря. При других обстоятельствах Сильвестр понес бы весьма суровое наказание, но их монастырь был мал — всего чуть больше двух дюжин монахов, — и заменить монаха во время службы было попросту некем. После долгого обсуждения его проступка на капитуле старший певчий был наказан дополнительными работами по чистке бани и отхожих мест, но остался при должности. Правда, его также лишили доступа к монастырской печати.

Едва различимые изменения произошли на небе — оно чуточку посветлело. «Пора!» — подумал Герман, взялся за веревку и качнул колокол. В тишине ночи прозвучал гулкий призыв к молитве. Он ударил еще и еще раз. Даже тьма вынуждена была отступить под столь мощным напором. Все, дело сделано, теперь ему и самому следовало поспешить, чтобы не опоздать к всенощной.

Он схватил фонарь, торопливо спустился вниз по винтовой лестнице, быстро добрался до монастырской галереи и лишь там, присоединившись к общей процессии, замедлил шаг, смиренно сложил руки и предался очищающим дух молитвам. Герман крепко усвоил, что братии полагается молиться в то время, когда не молится никто другой. Именно тогда им надлежало петь вечную славу Всевышнему, ограждая тем самым мир от Зла подлинным духовным щитом.

Однако в этот день ему не было суждено сосредоточиться на мыслях о Боге. Размышления о проступке Сильвестра упорно не шли из головы. Ведь до того, как принять постриг, Герман так и не познал женщины, и, наверное, поэтому в его сознании женское начало никак не хотело сосуществовать с библейским образом источника греха и соблазна. Женщина оставалась для него тайной, которой было предначертано пасть именно в этот день.

После службы и молитв вместе с рассветом наступило время для работ. Сегодня монастырский ризничий определил ему в обязанность собрать в близлежащем лесу хворост и заготовить дрова, ибо сгорбленная спина молодого монаха была как нельзя лучше приспособлена для переноски больших вязанок дров, которые ризничий потом использовал для приготовления углей. Герман взял с собой веревки, небольшой топор и отправился в лес.

Если ночь была его тайным союзником, то лес — злейшим врагом. Именно дерево погубило его спину, та проклятая надломившаяся ветка была во всем виновата. И теперь деревьям, кроме молодой и невинной поросли, нечего было ждать от него пощады. В этот раз в поисках достойного объекта отмщения он зашел поглубже в чащу, укрытую еще не устоявшимся снежным покровом, выбрал себе в жертву несколько дубков и сосен и, как заправский дровосек, приступил к рубке. Герману работалось легко, даже весело. В лесу было тихо, лишь вороны громким и сердитым карканьем отзывались на стук топора. Немного болела спина, но к этой боли он давно привык. Он рубил ветви на удобные для вязанок части и сносил их к проходящей через лес широкой тропе. Наконец набралось достаточное количество хвороста и дров и можно было приступить к доставке их в монастырь.

Он уже собирался закинуть за спину первую вязанку, как вдруг услышал какой-то сторонний звук. Это был характерный, сопровождавшийся легким пофыркиванием лошади скрип, который издают давно не мазанные колеса телеги. В безмолвном лесу это звучало так: скрип-скрип-фыр, скрип-скрип-фыр. Герман оглянулся и просто не поверил своим глазам: прямо по тропе к нему медленно приближалась повозка, запряженная сивым мерином. Тот был стар и едва передвигал ноги, но, тем не менее, повозку тянул исправно. «Хвала Всевышнему!» — подумал Герман. Ведь теперь он сможет доставить дрова в монастырь на повозке — кто же откажет в таком пустяке монаху-бенедиктинцу?

— Эй! — крикнул он, чтобы предупредить хозяев повозки о своих добрых намерениях. — Эй! Бог вам в помощь!

Но ответа не последовало. Вскоре телега поравнялась с Германом и остановилась. В ней никого не было.

Точнее, это ему так сначала показалось, ибо, обойдя ее сзади, он вдруг заметил торчащие из-под наваленного в повозке тряпья ноги в разбитых кожаных ботинках. Герман откинул тряпье. Ноги в ботинках оказались частью женщины, которая была неподвижна — то ли мертва, то ли без сознания. Она была в крови, со всклокоченными и спутанными черными волнистыми волосами, в разорванном в нескольких местах, довольно дорогом платье. Герман постоял в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, поежился от вдруг наступившего ощущения холода и в поисках поддержки огляделся по сторонам. Он будто надеялся, что вслед за телегой появится кто-нибудь более опытный и мудрый, чем он, кто знал бы, что нужно делать в такой ситуации. Но никто не появился. Они были в лесной чаще одни. Герман обошел телегу сбоку, привстал на цыпочки и наклонился над лицом женщины, чтобы понять, дышит ли она, как та вдруг открыла глаза и, видимо, попробовала закричать, но издала лишь какой-то неясный, хотя и довольно громкий, клокочущий грудной звук — то ли вздох, то ли всхлип. Герман в испуге отскочил от телеги. Женщина была жива.

Герман присел на сложенную им самим у дороги вязанку дров. Он был взволнован. Как нарочно, только сегодня на утренней службе он размышлял об этом странном случае с Сильвестром, и вот, пожалуйста, теперь он сам столкнулся с женщиной. Видимо, Господь тоже решил его испытать. Герман заметил, что женщина в телеге приподнялась и смотрит на него.

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

Шанель совершила главное открытие ХХ века. Она открыла Женщину. Ее судьба уникальна. Ее высказывания...
Влада Огнева – самая обычная семиклассница из Питера. Через два дня она должна пойти в восьмой класс...
Эдварда Бенеш, политик, ученый, дипломат, один из основателей Чехословацкого государства (1918). В т...
Головная и зубная боль, простуда и аллергия, бессонница и переутомление, боль в суставах… Вернуть ва...
Романтическая драма, первый литературный успех английского писателя Томаса Гарди, одна из первых кни...
Новый взгляд на стыд – неожиданный, потрясающий, возникший на основе последних исследований в област...