Brainiac. Удивительные приключения в мире интеллектуальных игр Дженнингс Кен
Показательный пример — Information Please, первая сенсационная радиотривия, прогремевшая в 1938 году. Это был стандартный вопросно-ответный формат с одним лишь оригинальным ходом — «участниками» и главными действующими лицами программы были радиослушатели. Они присылали заковыристые вопросы, которые должны были поставить в тупик группу интеллектуалов из разряда членов Алгонкинского круглого стола[64] и зарабатывали призы (сберегательные облигации и энциклопедии) в случае победы над экспертами. Успех «Спросите что-нибудь полегче!» почти наверняка повлиял на судьбу программы, поскольку и программа, и книга в качестве «подопытных кроликов» использовали одних и тех же литераторов. При пятнадцатимиллионной аудитории шоу на пике славы за неделю получало 10 тысяч писем от радиослушателей и повысило на 20 % продажи своего спонсора, компании Canada dry.
Еще более впечатляющим выглядел калибр гостей, приглашаемых в группу экспертов помимо ее постоянных членов. Завсегдатаями были пианист, композитор и актер Оскар Левант и колумнист газеты «Вашингтон Пост» Франклин П. Адамс. Звезды же появлялись самые разнообразные: Борис Карлофф, Грейси Ален, Орсон Уэллс, Синклер Льюис и многие другие[65]. В 1943 году своим присутствием шоу почтил даже действующий вице-президент Генри Уоллес, якобы проторив дорожку для исторического участия вице-президента Уолтера Мондейла в программе Match Game’78 (кстати, этого на самом деле не было). Участники передачи веселились вовсю, тем не менее неизменно отвечали на разнообразные вопросы, требовавшие знаний в области медицины, географии Индонезии, пьес Шекспира и всего того, о чем их спрашивали. Литературный редактор и ведущий программы Information Please Клифтон Фэйдимен уверен, что еще шестьдесят с лишним лет назад его программа помогла предотвратить скатывание Америки в пропасть отупения. «Неожиданно нашлись умные мужчины и женщины, которые были готовы к соперничеству». Довольно немало для тех, кто относит закат западной цивилизации к судьбоносному вечеру 1977 года, когда на телеэкраны вышел ситком «Трое сверху».
За 14 лет в эфире Information Please выдержала около 500 выпусков и выдала в качестве призов 1366 полных комплектов «Британники». Ее популярность помогла раскрутиться и другим игровым шоу: к моменту вступления США во Вторую мировую войну к таковым относилась четверть всех радиопередач. Их слоганы разошлись на цитаты: «Где-то в тихом уголке нашей необъятной родины сейчас зазвонит телефон», «Доктор, у меня на балконе женщина!», «Проснись, Америка! Время обыгрывать наших экспертов!», «Вы пожале-е-ете!» Игровые шоу даже откликались на военные перипетии. Чтобы поддержать англо-американское сотрудничество, литератор с Манхэттена Кристофер Морли и историк из Кембриджа Денис Броган тратили субботние утра, перебрасываясь тривией через океан на коротких волнах в эфире программы «Трансатлантический квиз». Итоговый счет 1944 года составил 354 на 341 очко в пользу Морли. Штаты! Штаты!
Господство достойных, умных радиовикторин в 1950-е годы представляет собой самый длительный период непрерывной популярности тривии в американской истории. Взамен вспыхнувшей и погасшей в считаные месяцы славы «Спросите что-нибудь полегче!» радиотривия горела ровным светом на протяжении почти двух десятков лет. Увеличивающиеся в размерах выигрыши помогали поддерживать интерес публики: 30 августа 1946 года командир военного корабля Джек Вайс сорвал на передаче Break The Bank рекордный джекпот размером $5200 за ответ на вопрос: «Где находится озеро Маракайбо?»[66] (имейте в виду, что это деньги 1946 года; добавьте нолик, чтобы получить примерный эквивалент в сегодняшних ценах). В том же году Бруклинская система публичных библиотек объявила, что больше не будет помогать своим пользователям отвечать на вопросы радиовикторин, поскольку их поток выходит за пределы ее возможностей. «В некоторых случаях [вопросы викторин] вели к настоящему моральному разложению, — жаловался главный библиотекарь. — Установление личности Лимонадной Люси[67] или архитектора Белого дома[68]… не кажется нам слишком важной информацией». После этого он вернулся к своим действительно важным обязанностям по перекладыванию каталожных карточек.
Даже упадок популярности радио не мог уничтожить викторины, так же как успешную пьесу не убивает перенос с подмостков провинциального театра в Коннектикуте под сияющие ярким светом огни Бродвея. Медленное угасание радио всего лишь вывело тривию на большую сцену.
Итак, вскоре радио затмило новое чудо техники, большой громоздкий ящик под названием «телевизор». Телевизор был во многом похож на радио, за исключением того, что теперь позволял увидеть, как выглядит Милтон Берл[69], многие годы так страшно пугавший американских детей. Игровые шоу (возможно, наименее зрелищный телевизионный жанр в истории) оказались неразрывно связаны с рождением телевидения. 1 июля 1941 года, в тот день, когда FCC (Federal Communications Commission) подписала лицензию на вещание первого коммерческого национального телеканала, NBC выпустила в эфир специальные телеверсии своих радиохитов: «Каверзные вопросы дядюшки Джима» и «Правда и ее последствия». Уже на следующий вечер CBS запустил свою телевизионную викторину с «оригинальным» названием «Телевизионная викторина CBS». Сколько существует коммерческое телевидение, столько оно демонстрирует игровые шоу. Этот тренд сохраняется и в наши дни благодаря «Миллионеру» и Jeopardy! (или, как я их иногда называю, «Каверзные вопросы дядюшки Реджиса» и «Каверзные вопросы дядюшки Алекса»).
В следующие десять лет старомодные, по общему мнению, викторины отошли на второй план, пропустив на передний менее затратные в производстве телевизионные игры в слова. Именно тогда легенды телевещания Майк Уоллес и Джонни Карсон проявили себя гениальными конферансье телевизионных игровых программ. Среди авторов, поднявшихся благодаря придумыванию легкомысленных заданий в программе «Быстрее секундной стрелки», был будущий драматург Нейл Симонс. Исследователь массмедиа Томас Де Лонг связывает возродившийся интерес к старым добрым программам тривии с послевоенным Законом о ветеранах. Целое поколение людей, чьи родители никогда не учились в университетах, стремительно погрузилось в пучины академического образования, что дало возможность литературной и культурной тематике законно прописаться на телевидении. Даже высоколобые интеллектуалы из Лиги плюща стали заполнять викторинный вакуум («Ответь-ка мне на это» в Йельском университете и «Что есть в мире?» — в Пенсильванском).
Но что действительно подбросило вверх рейтинги игровых шоу. так это приток наличности, кэша. В апреле 1954 года, за месяц до отмены сегрегации в американских школах, после решения суда по делу «Браун против Министерства просвещения», в Верховный суд поступил запрос о соответствии конституции всех аспектов, связанных с проведением телевизионных игр. Судьи восемью голосами против нуля постановили, что правила, установленные FCC и много лет не дававшие возможности разыгрывать крупные денежные призы в викторинах, были незаконными. Меньше чем через восемь месяцев после отмены денежных ограничений продюсер CBS Луис Кован придумал идею высокодоходной телевикторины, которая вышла в эфир под названием «Вопрос на $64 тысячи». Его умственные усилия привели к появлению самого крупного медиафеномена 1950-х, а затем к не менее крупному скандалу, поставившему крест на американской телевизионной тривии на следующие десять лет.
«Вопрос на $64 тысячи» был прямым наследником радиовикторины «Третьего не дано», в которой участникам предлагалось ответить на ряд вопросов, каждый из последующих стоил вдвое дороже предыдущего. При этом после любого правильного ответа можно было выйти из игры, предпочтя уже имеющуюся в руках синицу рискованному журавлю. (Через несколько десятков лет ту же систему позаимствовал «Миллионер».) В радиоверсии максимальный выигрыш мог составить умопомрачительную сумму в $64 тысячи. «Только не тратьте их все сразу!» — призывали экономных домохозяек 1940-х!
Кован усилил игровое напряжение, заставив участников игры отвечать на вопросы в особых звуконепроницаемых кабинах и давая им неделю (вместо прежних нескольких секунд) на раздумья, рисковать выигрышем, пытаясь ответить на вопрос следующего уровня и прибавить к итоговой сумме три нуля, или нет. Выход в эфир «Вопроса на $64 тысячи» ознаменовал начало новой эры — тривии-на-большие-деньги. Зрителям по-прежнему было интересно играть у себя дома перед экраном, проверяя свои знания о Чосере или Гражданской войне, но в неменьшей степени им было интересно посмотреть на счастливчика, выигравшего сумму, которая навсегда изменит его жизнь. Участниками становились Мистер Простой Американец и Мисс Простая Американка, и они сами выбирали себе удобную категорию вопросов. В игровой кабинке могли оказаться именно вы, чтобы проверить знание тривии в той области, которую сами считаете для себя коронной.
До определенной степени, на самом деле. «Вопрос на $64 тысячи» революционизировал и подход к поиску участников для квиз-шоу. Впервые вместо того, чтобы просто выдергивать случайных людей из аудитории, как принято, скажем, в «Цене удачи», их стали специально заранее искать и отбирать. Другими словами, так появился изнурительный тест Jeopardy! который проходили мы с Эрлом. Шоу 1950-х понадобились отборочные туры, чтобы выявить игроков, способных успешно отвечать на сложные вопросы, но в результате стало ясно, что этот отбор дает возможность коварным продюсерам с почти 100-процентной уверенностью предвидеть, какой ответ их звезда сможет дать, а какой — нет.
Конечно, увеличение денежных выигрышей в тысячу раз не привело к такому же росту аудитории, но все равно рост этот был впечатляющим. «Вопрос на $64 тысячи» был самой рейтинговой американской телепередачей в сезоне 1955–1956 годов. С тех пор подобной чести удостаивался только «Миллионер» дядюшки Реджиса. Уровень преступности в Америке, нагрузка на телефонные линии, посещаемость театров и ресторанов — все падало, когда во вторник вечером поразительное число — 82 % — возбужденных телезрителей включали канал CBS. Они с напряжением ожидали решения участника, оставшегося с прошлой недели, — будет он рисковать своим выигрышем или же остановится на достигнутом. Revlon, спонсор программы, утроил свои продажи. Наивысшая точка популярности передачи пришлась на 13 сентября 1955 года, когда капитан корабля Ричард Маккатчен (по специальности повар-кулинар) не побоялся рискнуть и без того большим выигрышем, чтобы попытаться получить совсем уж невероятную сумму в $64 тысячи. 55 млн телезрителей стали свидетелями стоячей овации, когда Капитан Маккатчен уверенно расправился со своим финальным вопросом про парадный ужин 1939 года в Букингемском дворце.
Феномен американских игровых шоу впервые вывел тривию на международную орбиту, хотя джекпот там был значительно скромнее. Когда Виктор Бернардо, знавший, что ниша, в которую древние римляне помещали своих домашних богов, называется ларарий, выиграл $700 в популярной аргентинской передаче «Сегодня у нас экзамен» (боги, что может быть смешнее этого названия!), он воспользовался минутой славы, чтобы объявить в микрофон, что жертвует всю сумму своей любимой Социалистической партии. В ответ недовольное правительство Перона прервало на 24 часа вещание всей радиостанции. В британских викторинах рекордный выигрыш достался человеку с невероятным именем Плантагенет Сомерсет Фрай. Он заработал 512 в своей любимой категории — ну кто бы мог подумать! — «История Европы». Мексиканец, ответивший на финальный вопрос игры «Вопрос на 64 тысячи песо», унес домой сумму, эквивалентную $5000, развеяв подозрения в том, что шоу задает запредельные вопросы, поскольку закладывает в бюджет низкие расходы. В итальянском клоне той же программы — «Удвой или уходи» шире всего удача улыбнулась королеве красоты Марии Зоччи, действующей Мисс Тосканы, которая вынуждена была уйти с 2,5 млн лир перед вопросом из своей любимой темы «Велоспорт». Она не имела права рисковать выигрышем при ответе на финальный вопрос, потому что нуждалась в средствах для ухода за больной матерью. На следующий день Зоччи получила телеграмму от бывшего короля Египта Фарука. Он слушал трансляцию и был так тронут, что послал к Марии курьера с чеком на сумму, покрывающую разницу между уже полученными деньгами и максимальным выигрышем.
У себя дома производители телевизионных программ продемонстрировали подлинные изобретательность и любовь к инновациям, развернув «гонку вооружений» по созданию копий успешного шоу с еще большими выигрышами. «Вопрос на $64 тысячи» вызвал к жизни «Челлендж размером в $64 тысячи», а тот, в свою очередь, «Большой сюрприз в $100 тысяч», а тот — «Сорви банк — $250 тысяч». Но сегодня при обсуждении викторинной истерии 1950-х мало кто вспоминает самый рейтинговый тогда Question. Вместо него в памяти тогдашних телезрителей возникают белый англосаксонский протестант-патриций и испуганный еврей из Бруклина, столкнувшиеся лицом к лицу в изолированных кабинах на игре канала NBC «Двадцать одно». Фильм 1995 года[70] «Викторина» (снятый Робертом Редфордом, который сам поддался веянию времени в 1958 году, приняв участие в шоу «Интуиция») ловко использовал мошеннические телевизионные викторины как метафору постепенного крушения американских иллюзий и узнавания правды: про убийство Кеннеди, Вьетнам, Уотергейт. Если бы не фильм Редфорда, вряд ли кто-то бы сейчас вспоминал тот скандал в телевизионных играх. Но, разгоревшись, он стал главной новостью в стране.
Программа «Двадцать одно» скатилась к низким рейтингам к осени 1956 года, но спустя всего несколько месяцев стала самым популярным телевизионным зрелищем. Случилось это, когда общительный и обаятельный Чарльз Ван Дорен, профессор английской словесности из Колумбийского университета, начал свою 14-недельную беспроигрышную серию. Все его родственники были выпускниками Лиги плюща, а двое — еще и лауреатами Пулитцеровской премии. К марту следующего года Ван Дорена все-таки выбили, но его чисто выбритая умная физиономия оказалась среди самых знаменитых лиц Америки. Он выиграл рекордную для тех лет сумму в $129 тысяч (около миллиона в пересчете на сегодняшние доллары), появился на обложке журнала «Тайм», получал от поклонников тысячи писем в неделю, включая предложения сняться в кино и предложения руки и сердца. В итоге он получил должность консультанта за $50 тысяч в год, в десять раз больше того, что зарабатывал бы, разбирая роман «Мидлмарч»[71] с первокурсниками.
Но затем в фундаменте игровых шоу появилась трещина. В 1958 году за кулисами передачи CBS под названием Dotto участник по имени Эдвард Хильгемейер стащил небольшой блокнот. Внимательно изучив его, действовавший на тот момент чемпион нескольких игр обнаружил, что в нем записаны все ответы, которые тот выдавал на сцене. Преподобный «Стоуни» Джексон заявил, что вопрос, который принес ему победу в игре «Вопрос на $64 тысячи», ему уже задавали на предыгровом интервью. Дабы разоблачить надувательство, художник по имени Джеймс Снодграсс даже догадался послать самому себе письмо с ответами, которые создатели «Двадцати одного» дали ему заранее. Письмо было зарегистрировано на почте и содержало ответы на вопросы типа «Перечислите имена всех семи гномов»[72].
Самым убийственным и, к счастью для Роберта Редфорда, самым кинематографичным эпизодом стали свидетельские показания Герберта Стемпела, ветерана войны, который по государственной программе переподготовки учился в Сити-колледже в Нью-Йорке. Выиграв на «Двадцати одном» $49 500, он в конце концов проиграл Ван Дорену. Участие Стемпела повысило рейтинги программы по своеобразной причине — самодовольное поведение этого всезнайки раздражало зрителей, и они включали телевизор в надежде увидеть его проигрыш. По удивительному (и, естественно, далеко не случайному) совпадению, хорошо воспитанный аристократичный Чарльз Ван Дорен с небольшим преимуществом выиграл у Стемпела после четырех статистически маловероятных ничьих, которые повысили игровые ставки до $2500 за очко. В 1957 году, убедившись, что продюсеры «Двадцати одного» не сдержали своего обещания найти ему работу на телевидении, Стемпел раскрыл газетчикам «всю подноготную» шоу. Начавшееся в результате расследование Большого жюри[73] и Конгресса привело к краху всей отрасли. Конечно, рейтинги викторин уже давно падали — как это происходит с любой модной теленовинкой, они стали жертвой растущих, как грибы после дождя, многочисленных клонов. Но эти скандалы стали последней каплей. Викторины были на долгие годы вытеснены неприметными играми в слова и соревнованиями, в которых группа экспертов отвечает на вопросы аудитории.
В результате этой шумихи ведущие и продюсеры викторин были с позором изгнаны из телевизионного бизнеса на целые десятилетия. Больше всех не повезло Ван Дорену, который в течение года заявлял о своей невиновности и уклонялся от получения повесток, но в итоге признал перед Конгрессом свою вину. Он потерял работу и на NBC, и в Колумбийском университете. «Я был причастен, и очень серьезно причастен к обману, — признался он в своих свидеельских показаниях 2 ноября 1959 года. — Я обманул своих друзей, а у меня их были миллионы».
Среди производителей викторин есть мнение, что обвинения против таких людей, как продюсер «Двадцати одного» Дэн Энрайт и продюсер «Вопроса на $64 тысячи» Луи Коуэн, были беспочвенны. «Им казалось, что они производят развлекательную программу, — слышал я от телевизионщиков. — Они не считали это обманом». Может быть, Дон Энрайт, фальсифицирующий результаты викторины на Манхэттене, — это менее важно, чем пожизненный диктатор, фальсифицирующий результаты выборов, скажем, в Зимбабве, но он все же понимал, что поступает неправильно. Продюсеры прекрасно осознавали: притягательность их шоу основана на том, что аудитория на самом деле верит наморщенным лбам, каплям пота и озадаченному выражению лиц. Главным на шоу было умение отвечать на вопросы. Зрители играли вместе с игроками, и их не устроила бы симуляция интеллекта и умственного напряжения на экране.
А это и вправду была симуляция. В своих свидетельских показаниях Стемпел рассказывал, что продюсеры репетировали с ключевыми участниками шоу каждую паузу, каждый неправильный ответ, каждую запинку. Не то чтобы эти участники не были по-настоящему умными. Собственный IQ Стемпела составлял 170, и он громко возмущался, когда продюсеры заставляли его заваливать ответы, которые он на самом деле знал: например, где расположен Тадж-Махал[74] или (в знаменитом выпуске, в котором он проиграл Ван Дорену) название картины, получившей «Оскар» в 1955 году[75]. А у Ван Дорена, кроме докторской степени по английскому, была магистерская степень по астрофизике. Проходя отбор на шоу, он действительно думал, что сможет отлично сыграть. По его словам, он согласился на махинацию только потому, что продюсеры заверили его: это — единственный способ избавиться от Стемпела и донести до аудитории мысль о важности получения образования.
Должны ли были настоящие любители тривии немедленно разглядеть надувательство? Естественно, продюсеры не смогли бы правильно оценить сложность всех вопросов, и игроки направо и налево прогорали бы на слишком простых вопросах и с легкостью отвечали бы на слишком сложные. Однако по большей части схема была довольно хорошо проработана. Например, шоу «Вопрос на $64 тысячи» добивалось крупных выигрышей, тщательно изучая сильные и слабые стороны участников, чтобы вопросы с крупными ставками «легли в лузу». Капитан Маккатчен хорошо разбирался во французской кухне, и продюсеры шоу об этом знали. Часто пишут, что, отвечая на последний вопрос, он должен был целиком перечислить состоящее из семи блюд меню государственного обеда, прошедшего много лет назад, из-за чего его достижение кажется еще более невероятным, чем оно на самом деле было. В действительности случилось другое: ведущий Хэл Марч зачитал меню, а Маккатчену нужно было просто описать блюда и вина. Это, конечно, могло впечатлить телезрителей, но, по сути, все, что он сделал, — это дал определения гастрономических терминов вроде «консоме» и «мальтийский соус». Для него это было несложно.
Я смотрю старую видеопленку с записью игры Стемпела против Ван Дорена. Мне интересно, смогу ли я обнаружить «подставу». Что здесь наименее правдоподобно, так это сфабрикованные сюжеты шоу, достойные промоутера любого профессионального рестлера. Ван Дорен выигрывает у Стемпела после четырех напряженных ничьих? Да ладно вам! Ван Дорен в конце концов проигрывает (заметьте, после трех ничьих) жене предыдущего участника, которая надеется отомстить за поражение своего мужа? Да ладно вам! Но на сами вопросы вполне можно ответить. Состоящие из нескольких частей списки, которые игроки щелкают, как орехи, со стороны кажутся длинными и запутанными, но они хорошо знакомы любому фанату тривии: например, про семь гномов или жен Генриха VIII. Из всех вопросов в финальной игре Стемпела подозрения вызывает лишь один.
Стемпел безошибочно последовательно перечислил, какие именно острова были открыты во время какого по счету путешествия Колумба. Даже самый прожженный участник университетских соревнований по тривии недоверчиво фыркнул бы, услышав этот вопрос.
Любопытно наблюдать за двумя заикающимися в раздумье мужчинами, когда мы знаем, что каждая секунда игры была хорошо отрепетирована. Стемпел настолько отчужден, что похож на робота. Интересно, его пустой взгляд а-ля китайский болванчик — это то, с чем его «кукловоды» из NBC пытались бороться, или же, наоборот, они сами «запрограммировали» Стемпела? Напротив, Ван Дорен, безусловно, обладает прекрасным чувством сцены. Как он хорош, когда пытается найти ответ! Он раздумывает, бормочет, отбрасывает возможные, но неверные решения, вставляет реплики о том, должен или не должен он знать правильные ответы. Честное слово, его игра достойна «Оскара»!
Самой главной «уликой» для меня стало то, что оба участника дают невероятно полные ответы на каждый вопрос, включая инициалы и тому подобные вещи, чего никогда не сделаешь в ситуации со случайно приобретенными знаниями. Из книги «Как попасть в Jeopardy! …победить!» я узнал, что при ответе всегда нужно ограничиваться фамилией знаменитого человека, чтобы случайно не ошибиться в имени. Стемпел и Ван Дорен явно не получали подобной директивы. На вопрос о Гражданской войне, вместо того чтобы ответить просто «Халлек», Ван Дорен изрекает: «Это был генерал Генри У. Халлек». Когда его спрашивают, что случилось с Джейн Сеймур, он говорит: «Умерла во время родов, произведя на свет будущего короля Эдуарда IV» вместо простого: «Умерла при родах» или «Умерла». Задним числом эти слишком подробные ответы кажутся явной уликой. С опозданием всего лишь в 50 лет я вывел этих мошенников на чистую воду!
Сегодня викторины не цветут пышным цветом, как когда-то, и, конечно же, не вернулись на пик популярности, на котором находились до скандалов, но их страстные поклонники все еще не перевелись в мире. На фанатских интернет-форумах можно обнаружить длящиеся многие недели дискуссии, посвященные самым мельчайшим деталям викторин. Было ли ошибкой со стороны NBC перестроить павильон шоу «Распродажа века» старика Джо Гаражиолы? Помните тот выпуск Password Plus, в котором судьи ошиблись, приняв ключ «Франция» к паролю «французский»? Почему новая версия Supermarket Sweep не использует старую музыкальную тему? Что бы вы предложили, чтобы улучшить бонусный раунд «Блокбастеров»?
«Их не перестаешь читать, потому что это похоже на крушение поезда: невозможно оторвать глаз», — говорит Кори Анотадо. Кори еще почти ребенок, он учится на первом курсе в Университете ЛаСалль в Филадельфии, но ему нравятся шоу-викторины — как старые, так и новые. Более того, он автор Buzzer, одного из самых больших интернет-блогов, посвященных викторинам. «Но потом у тебя появляется свое мнение, ты пишешь о нем, и это еще больше подогревает твой интерес».
«Один пример. Народ всерьез поспорил о стиле графики чисел на шоу Family Feud. Знаете, числа вверху табло, которые показывают, сколько денег в банке?»
Я киваю. Количество часов моего детства, проведенных за просмотром этой передачи, делают меня одним из этих спорщиков. В данном случае — никакой иронической дистанции.
«В общем, они использовали два разных стиля. В стиле 1988 года ноль на один ряд лампочек уже, а перекладина у шестерки прямая. А в стиле 1992 года ширина ноля правильная, а шестерка изгибается вниз».
«Тебе что, правда, не все равно?»
«Естественно, второй стиль лучше. Не могу поверить, что я это сказал!»
Фанаты типа Кори любят спорить в интернете («Могу представить, что некоторые из нас читают университетские курсы о плохой игре в Pyramid», — говорит он), но они встречаются и в офлайне. Это не те гламурные Комик-коны[76], на которых они наряжаются Монти Холлом или Уэмми из Press Your Luck. Обычно это неформальные собрания в чьем-нибудь подвале, где друзья играют в настольные или компьютерные версии своих любимых игр. Это, без сомнения, тот же самый импульс, который заставляет других фанатов снова и снова возвращаться в Парк развлечений, чтобы сыграть в «Кто хочет стать миллионером?». Не нужно, чтобы на кону были деньги или призы, все дело в игре. Эти фанаты более привязаны к игре, чем к шоу.
Притягательная сила игры очевидна. В отличие от реальной жизни, викторина — это строго организованная вселенная с четкими, заранее объясненными игрокам правилами. Каждый звуковой эффект, каждый музыкальный фрагмент, каждое изменение на игровом табло безукоризненно отрежиссированы и происходят синхронно во всех выпусках передачи, а власть ведущего над всеми элементами игры абсолютна. Игрок либо прав, либо неправ, как обязательно докажет скрытый на табло ответ. За каждым ходом игрока следует либо легкомысленное «тынц», либо раскатистое «бз-зз». У вопросов всегда есть ответы. У загадок всегда есть решения.
Мне кажется, что, по большому счету, секрет популярности тривии состоит именно в этом. В отличие от запутанных вопросов и взаимосвязанных решений, с которыми мы имеем дело в жизни, ответы в тривии всегда ясны и понятны: да — нет — как электрический выключатель. Правильно или неправильно. Один или ноль. Ты не можешь быть уверен, что не зря согласился на эту работу во Фресно, но ты можешь быть на 100 % уверен, что Манстеры жили по адресу Мокингберд Лейн, 1313. Ты, возможно, никогда не узнаешь, правильно ли повел себя с той девушкой, в которую был по уши влюблен в студенческие годы, но ты точно знаешь, что слово «Пенсильвания» написано на Колоколе Свободы с ошибкой. В конце концов, чтобы узнать ответ, достаточно перевернуть карточку.
Телевикторины выгодно отличаются от реальной жизни еще и тем, что в них вознаграждаются лишь умение и талант. В мире, где «не те» люди добиваются успеха, идя по трупам, или по праву рождения, или благодаря счастливому совпадению обстоятельств, викторины являются заманчивой альтернативой повседневности, где всем плевать на то, учился ли ты в Эксетере, или на то, кто женат на племяннице начальника. Все, что имеет значение, — можешь ли ты решить ребус, разбираешься ли в астрономии или знаешь ли текущую розничную цену на мастику для полов. И ничего больше. Может быть, тривия — это последний сохранившийся в Америке оплот меритократии?
Неудивительно, что упрощенная модель реальной жизни, каковой является викторина, так заманчива для фанатов. Но, вероятно, никто из них не был столь успешен на ниве своего увлечения, как Боб Боден, гуру викторин, который прислал мне видеозаписи решающей игры Стемпела и Ван Дорена. Боб вырос в Нью-Йорке и был завсегдатаем съемок таких популярнейших шоу, как Password. «В середине 1970-х, — говорит он, — викторины переехали в Лос-Анджелес, и я переехал вместе с ними». Учась в Университете Калифорнии, он начал свою сногсшибательную карьеру от фаната до «большой шишки» — ассистента, демонстрирующего суфлерские карточки, стажера на The Price is Right, ассистента режиссера Queen for a Day… В конце концов он оказался в кресле руководителя программ дневного вещания и за последние 20 лет поработал над бесчисленным множеством викторин для ABC, Марка Гудсона, реабилитированного Дэна Энрайта, Дика Кларка и Game Show Network. Сейчас он руководит новым каналом реалити-телевидения Fox.
Несмотря на карьерный успех, в душе Боб все еще обычный фанат викторин. Впрочем, не совсем обычный. Он фанат, обладающий замечательной коллекцией реликвий. Зная о моей старой страсти к викторинам, которая недавно вспыхнула с новой силой, Боб пригласил меня взглянуть на его музей во время моего следующего визита в Лос-Анджелес.
Он и его вторая жена Марла приглашают меня в гостиную своего дома в долине Сан-Фернандо. Боб — чрезвычайно дружелюбный малый с вечно улыбающимся ртом и темными нависшими бровями. Он пышет здоровьем человека, который недавно сбросил в спортзале не один килограмм. Мы болтаем о пустяках, но Бобу, очевидно, не терпится позвать меня в свой кабинет в задней части дома.
«Вы должны быть польщены, — говорит Марла. — До этого он убирался там только раз, и то тогда в гости приходил сам Дик Кларк![77]»
Через затемненный дворик Боб ведет меня в кабинет. Я понятия не имею, что меня ожидает. Но когда он щелкает выключателем, я застываю на месте как громом пораженный. Передо мной — сверкающая полиэстрово-пастельная пиратская сокровищница для фаната викторин, от пола до потолка заполненная ярко раскрашенными деталями декораций, безделушками и сувенирами. Почти на каждой стене есть что-то, что вызывает у меня неподдельное волнение: настоящий подиум из Family Feud времен Ричарда Доусона, гигантская J из старых декораций Jeopardy! колода огромных карт из Card Sharks, поблескивающий серебристый сектор «$5000» с «Колеса фортуны». Все эти единственные и неповторимые экземпляры были выклянчены у продюсеров, спасены из мусорных баков или, в паре случаев, таинственным образом исчезли со склада декораций. Это фанатская нирвана.
Для гиков весь этот мусор — священные реликвии, которые впору выставлять в Смитсоновском музее прямо между стулом Арчи Банкера и рубиновыми туфельками Дороти. Карточки «таинственного гостя» из What’s My Line? Фишка Плинко. Один из тонких до странности микрофонов Джина Рейберна с Match Game. Рамки с глянцевыми фотографиями Уинка Мартиндейла с Элвисом Пресли и Боба Юбэнкса с Beatles. Пюпитры с восстановленной версии To Tell the Truth и более современного Friend or Foe. Бумажный плакат с вопросом из старой Jeopardy! с Артом Флемингом, реликвия тех времен, когда телемониторы еще не существовали (надпись на нем гласит: «Это единственное, что осталось в ящике Пандоры после того, как она его открыла»)[78].
Что дальше? Гонг из Gong Show? Усы Алекса Требека? Заспиртованный Пол Линд?
Боб радуется моему восторгу, который похож на восторг изумленного малыша рождественским утром. «В гараже тоже кое-что есть!»
Перед тем как мы покидаем сокровищницу, Боб вручает мне несколько милых сувениров на память. Кукла, изображающая Чака Вулери, надувной Уэмми, большая сумка с эмблемой Greed и огромная папка весом примерно с Пэта Сэджека. «Это расписание всех дневных передач начиная с октября 1958 года и их рейтинги по Нильсену», — объясняет Боб. По-видимому, это проект всей его жизни, и он, возможно, считает, что я один из немногих людей на земле, которые способны его понять. Листая страницы, я обнаруживаю, что это действительно так. Глянь-ка, вот лето, когда мы вернулись из Кореи, а скребл показывали на полчаса раньше. А вот осень, когда снова стали показывать Password Plus, переименованный в Super Password!
«В чем, по-твоему, дело? — спрашиваю я Боба на прощание. — Почему викторины так глубоко трогают людей?»
«Работая в этой сфере, я иногда забываю, что мы — это фабрика по производству счастья. Мы превращаем желания в реальность. — Он мечтательно улыбается. — Вот что заставляет меня год за годом возвращаться на съемки „Цены удачи“. Атмосфера в студии наэлектризована: все жаждут знать, чье имя сейчас прозвучит. У меня мурашки бегут по коже. Это уникальное ощущение».
В Диснейленде я понимаю: когда выкликают твое имя, это на самом деле очень волнительно. Правда, трепет тут же сменяется паникой и тошнотой. Я неуверенно выхожу к месту игрока и сообщаю служащему свое имя и прочую необходимую информацию. Под потолком гремят вагнеровские аккорды музыкальной темы «Миллионера».
Со мной знакомится поддельный Реджис. В роли ведущих здесь — дружелюбные работники Диснейленда, которые, быть может, между сеансами своих «Миллионеров» слоняются по парку в костюме Тигры. Его тоже зовут Кен, и мы оба над этим подшучиваем.
Первые вопросы очень просты, и это очень хорошо: на диснеевском «Миллионере» у игрока есть всего несколько секунд, чтобы дать «окончательный ответ», в отличие от телешоу, где можно мямлить и бормотать, пока Уолт Дисней не начнет переворачиваться в своем холодильнике. Предполагается, что игрок с легкостью ответит на несколько первых вопросов — и мне это удается. Туфельки Золушки были сделаны из (Б) хрусталя. Повторение — мать (Д) учения. Дамские пальчики — это (В) виноград.
Как ни странно, спринтерский характер игры не сбивает меня с толку, а напротив, помогает расслабиться. Но затем мы добираемся до вопросов, которые помогают Майклу Айснеру не проиграть круизов больше, чем заложено в бюджете. Каково настоящее имя леди Берд Джонсон?[79] Этот ответ я узнал во время своих недавних «президентских» штудий. Затем — на южной оконечности какого района Нью-Йорка расположен Кони-Айленд?[80] Не считая пути в аэропорт, я никогда не был в нецентральных районах и трачу на этот вопрос сразу две подсказки: «Вопрос к залу» и «50 на 50». Теперь у меня остался только «Звонок другу», который в парках развлечений трансформировался в «Звонок незнакомцу». Единственное, что тебе светит, — это совет от случайного посетителя Парка приключений в шапке с ушами Микки-Мауса, который был настолько глуп, что умудрился застрять рядом со специальным внутренним телефоном. Раз «Звонок другу» бесполезен, значит, я здесь в полном одиночестве.
И вот тогда-то я, как и мои предшественники в нелегкой роли игрока, получаю вопрос ценой в $64 тысячи. В смысле, в 64 тысячи очков. «В какой стране родился знаменитый укротитель львов Гюнтер Гейбл-Уильямс?» Вдвойне сложно для несчастного лузера, который и слыхом не слыхивал о выдающемся господине Гейбле-Уильямсе. Такого несчастного лузера, как я. Три из вариантов ответа — это взаимозаменяемые европейские страны: Германия, Австрия, Швейцария. Мой мозг в ступоре, время истекает, и по какой-то причине я выбираю четвертый ответ: (В) Соединенные Штаты. Может быть, типично немецкое имя Гюнтер — это ложный след? Может быть, это вопрос с подвохом?
«В. Окончательный ответ».
Паранойя не окупается. Гюнтер родился в Германии.
«А я знала, — любезно щебечет моя невестка, когда я осторожно возвращаюсь на свое место. — Я видела о нем передачу на канале A&E».
Возможно, викторины — это не совсем меритократия в чистом виде. Можно быть каким угодно умником и проиграть кому-то, кто вчера вечером посмотрел по A&E нужную передачу. И все же теперь я являюсь счастливым обладателем значков, шнурка для мобильного, бейсболки и новой рубашки поло. Неплохой улов — даже если завтра на Jeopardy! я облажаюсь.
Теперь место игрока занимает сияющая от счастья десятилетняя девочка с брекетами на зубах. Ее отец жестикулирует, словно тренер на третьей базе. Зрители подбадривают девочку и сами играют вместе с ней. Удовольствие от тривии соединилось с чем-то еще более естественным — бескорыстным желанием увидеть, как удача улыбнется кому-то другому. Викторина объединяется с шоу. Боб Боден был прав — это действительно ни на что не похоже!
«Молодец», — снова шепчет мне на ухо разносчик газет, ведь теперь мы оба — закаленные в бою воины.
Я чувствую, что между нами появилась незримая связь.
Глава VI
Что такое воспламенение?
Первый семестр в университете — это такое бессмысленное время, когда большинство новоявленных студентов записываются на кучу утренних занятий, которые потом никогда не посещают. Я решил внести в этот жизненный этап немного смысла, прыгнув с парашютом.
В значительной степени это была вина моего соседа по комнате. Он где-то достал флаер в клуб воздухоплавания студенческого городка и обязательно хотел присутствовать на первом собрании. Я пошел с ним в порядке оказания моральной поддержки. Не помню, о чем на собрании шла речь, но это определенно была проповедь на уровне Иоанна Златоуста, поскольку заставила моего соседа вписать свое имя в список желающих выпрыгнуть из самолета. Правда, это все еще не объясняет, почему я записался тоже. По-видимому, ключевое слово здесь тестостерон. Никто не согласится, чтобы тощий диабетик из провинциального городка Якима чувствовал себя альфа-самцом в вашей общей спальне.
Но в последнюю минуту мой сосед изменил своим намерениям, внезапно решив, что прыжок будет слишком дорогим удовольствием. Я подозреваю, что под слишком дорогим он подразумевал слишком страшным. Таким образом, я остался с носом, точнее, с ранцевым парашютом за спиной в кабине аэроплана. Моим первым прыжком стал прыжок в тандеме, во время которого вы летите в связке с инструктором в довольно гомоэротической позиции «снизу». При этом всю трудную работу по своевременному дерганью вытяжного троса, приземлению и тому подобному выполняет инструктор. И слава богу, потому что весь полет с момента раскрытия парашюта до аварийной посадки я провел в полубессознательном состоянии жуткой сенсорной перегрузки.
Это неописуемое ощущение. Мозг переполняется быстро сменяющимися образами, главный из которых «земля». Он задает сам себе вопрос: «Неужели это вправду происходит со мной?» И вынужден ответить себе утвердительно. У многих людей это ощущение длится несколько мгновений, после чего им удается от него отделаться. Но в моем случае помрачение сознания продолжалось весь прыжок — около десяти секунд. Моментами сознание возвращало себе ясность, фиксируя бешеные порывы ветра, восхищение пейзажем, встряску от раскрывающегося парашюта. В те мгновения, когда мой мозг приходил в себя, он сообщал: «Ага, ты все еще падаешь с самолета!» — после чего так же внезапно снова погружался в оцепенение.
Рассказываю об этом я столь подробно не для того, чтобы показать, как суровы бывают любители тривии. Дело в том, что тот случай — единственное в моей жизни событие, которое хоть как-то могло подготовить меня к ощущениям от записи моей первой игры в Jeopardy!.
Минди подвозит меня к западным воротам студии Sony в Калвер-Сити. Когда-то, в золотой век Голливуда, здесь располагались студии MGM. Ряд стандартных домов типовой колониальной застройки, протянувшийся вдоль улицы, — это все, что осталось от старой натуры, на которой Джин Келли пел под дождем.
Пока охранник сверяет данные моего ID со списком, я открываю заднюю дверцу машины, чтобы забрать два комплекта одежды, которые всегда просят иметь на съемке Jeopardy!.
Но одежды нет.
«Минди, куда мы дели мои костюмы?» — спрашиваю я, чувствуя, что темп моей речи возрастает с той же скоростью, с которой нарастает паника в моей душе. Обратите внимание на грамматическую точность использованного в этом случае беспомощно-мужского местоимения «мы».
«Какие костюмы?»
«Не могу в это поверить. Должно быть, я все оставил у Теда!»
Существовала только одна вещь, которую я не должен был забыть, и именно она в настоящий момент висит в гардеробе гостиной моего друга! Я был так поглощен мыслями о предстоящей игре, что всю ночь проворочался без сна, перебирая в памяти свои карточки для запоминания всего на свете. Неудивительно, что измученный бессонницей мозг забыл про две рубашки, два свитера и две пары штанов.
В надежде доставить одежду вовремя Минди срывается с места и несется пешком (дело происходит в час пик) вниз по 405-й улице, бормоча сквозь сбивающееся дыхание страшные проклятия в мой адрес, редко употребляющиеся в среде мормонов. Полусонный, я захожу в автобус, который везет меня вместе с другими двенадцатью игроками к десятому павильону, где установлены декорации для съемок Jeopardy!. История совершается вот здесь на пыльной, холодной, пахнущей чем-то затхлым сцене. Той самой сцене, где Спенсер Трейси играл в «Городе мальчиков», Джуди Гарленд — в «Словах и музыке», а Эрик Эстрада — в сериале CHiPs. Когда мы все собираемся в артистическом фойе, я подозрительно оказываюсь единственным участником, который не нашел, куда повесить громоздкий саквояж. День еще даже толком не начался, а я уже чувствую себя первоклассником, который первого сентября забыл дома коробочку с ленчем.
На первый взгляд, мои будущие соперники выглядят нервозной группой людей, вцепившихся в свои книжки. Сплошь хихиканье по углам и косые взгляды. Но вот в помещение врывается Мэгги Спик. Словно ударная волна отраженного звука от электрогитары, она облегчает всем жизнь, заполнив собою весь предоставленный объем. Точно как тогда, на отборе. Съемочный процесс в Jeopardy! — это игра с нулевой суммой. Логичным образом, чем лучше кому-то удается игра, тем хуже она получается у вас. Цель координатора по работе с игроками в данном случае — сделать так, чтобы заставить умнейших людей Америки забыть об этом очевидном факте. Она не хочет никаких стычек даже в тех вариантах, какие возможны в среде ботаников. Поэтому она старается культивировать отношения товарищества и солидарности, напоминая: «Эй, мы все здесь в одной лодке!» И это работает. Требуется всего несколько минут, чтобы люди начали приветливо общаться между собой.
«Сколько художников-сюрреалистов нужно, чтобы заменить электрическую лампочку?» — спрашивает одна дама у всех сразу.
Желающих ответить нет.
«Трое! Один держит жирафа, другой наполняет ванну часами!» Раздается несколько вежливых смешков. «Ох, вы не представляете себе, как здорово находиться в одном помещении с умными людьми, которые понимают твои шутки!»
Думаю, пройдет еще максимум десять минут, и все начнут наперебой цитировать фразы из скетчей Монти-Пайтон.
Мы садимся за длинный овальный стол и начинаем подписывать необходимые бумаги. Мэгги тем временем долго и с воодушевлением разъясняет нам, зачем эти бумаги нужны.
Мы соглашаемся с тем, что отныне Jeopardy! принадлежит все, что связано с нашем появлением в ее эфире, и что мы не расскажем никому о результатах игр до того момента, пока их не покажут по телевизору (это ориентировочно через три месяца). Я как раз добираюсь до слов «особо тяжкое преступление» и «в соответствии со статьями», когда Мэгги начинает свою лекцию о том, что согласно федеральному уголовному законодательству мошенничество в игровых шоу является преступлением. (Вот это да! Спасибо тебе, «Вопрос на $64 тысячи»!) Благодаря затянувшимся последствиям скандалов в игровой индустрии 1950-х годов мы целый день будем находиться под охраной, иными словами, под наблюдением. Слежка распространится даже на походы в туалет, время и частота которых также станут фиксироваться. По всей видимости, участие в телеигре — серьезнейший вопрос национальной безопасности.
Все утро я наблюдаю за женщиной, сидящей в низком кресле на противоположной стороне комнаты отдельно от остальных конкурсантов. Она мало говорит, сидит со слегка надменным выражением лица и кивает со всезнающим видом в ключевых местах ликбеза от Мэгги. «Это Анна Бойд, — наконец представляет ее Мэгги. — Она победила в последних четырех играх, и на данный момент сумма ее выигрыша составляет… Анна, сколько там?»
«Ох, 84 с чем-то тысячи. Точно не помню», — отвечает она с наигранной скромностью, улыбаясь, как кошка, которая только что разорвала в клочья канарейку. Все свои четыре первые игры Анна выиграла досрочно, или «в основное время», как говорят в Jeopardy!. Это означает, что к финальному раунду она набирала столько очков, что догнать ее можно было только в случае какой-нибудь безумной ставки с ее стороны. В этом, собственно, состоит цель любого игрока в Jeopardy!. Однако я не слышал, чтобы кому-то удавалось ее достичь в первых же четырех играх. Неожиданно Анна обходит любительницу искрометных анекдотов про лампочки в гонке за звание Самого непопулярного человека в комнате.
Итак, сегодня на съемках присутствуют 13 игроков, что человеку, не очень близко знакомому с форматом Jeopardy! может показаться на десять больше, чем нужно. Но на самом деле Jeopardy! записывает сразу пять игр (то есть одну неделю телепоказа) за один съемочный день. Отсюда требование иметь с собой полную смену одежды. Если ты выигрываешь игру, у тебя нет времени упиваться победой, позвонить мамочке или совершить ритуальный танец в манере Террелла Оуенса. Ты вместе с Алексом торопишься за сцену в костюмерную, само собой, каждый в свою, чтобы переодеться. Застегнув все пуговицы на рубашке и повязав галстук, ты тащишься обратно в декорации, чтобы начать все сначала. В неизменно оригинальном и остроумном приветствии Алекс делает вид для телезрителей, что прошло 24 часа. («На вчерашнем шоу, друзья, — это ведь должно было быть вчера, не правда ли, не десять минут назад, потому что, как видите, на мне синий галстук, а вчера, как свидетельствуют эти фотографии, я был в темно-бордовом…») Пять съемок подряд измотают любого. Поразительно, но, если верить Бобу Бодену, во времена расцвета «Пирамиды» Дик Кларк умудрялся записывать аж по десять шоу в день.
Сюзанна Тербер, главный координатор Jeopardy! напоминает правила игры, после чего нас всем скопом в первый раз выводят из фойе и вверяют администратору Джону Лодердейлу, который показывает нам студию. Вживую студия выглядит немного меньше, чем на экране. Наверное, это происходит за счет фанеры и голубого пластика в декорациях, которые визуально добавляют футов десять. Я засматриваюсь с открытым ртом на сложный комплекс соединений световых приборов и камер и впервые ловлю себя на мысли, что от значительного шанса выставить себя идиотом по национальному телевидению меня отделяют всего несколько часов. Тут меня начинает охватывать паника, как во время прыжка с парашютом. Я делаю глубокий вдох и стараюсь выглядеть спокойным.
Джон загоняет нас за подиумы и демонстрирует, как пользоваться ручкой-сенсором, которой нам предстоит записывать свои имена, а также ответы в финальном раунде. Затем мы по очереди играем тренировочную игру. Она служит техническим траком для телегруппы, а также для того, чтобы мы научились обращаться с хитрым устройством кнопок — возможно, решающим элементом для итоговой победы в игре. Видя по телевизору, как стол раз за разом зажигается у одного и того же игрока, зачастую думаешь: «Эй, а что тут делают оставшиеся двое?» Или того хуже, видишь игрока, который ожесточенно, аж подпрыгивая, но совершенно бесплодно лупит по кнопке, и думаешь: «Расслабься, умник, здесь тебе не танцпол». Но впечатление, что только один из игроков знает точный ответ на каждый вопрос, — иллюзия. Каждый человек, попадающий на Jeopardy! проходит горнило труднейших испытаний. В результате почти все игроки знают ответы почти на все вопросы. Происходящее на экранах — зачастую результат того, что игрок с хорошей реакцией и координацией раз за разом опережает других игроков на миллисекунды. Мастерство игрока в Jeopardy! — это во многом правильная техника и быстрота при нажатии на кнопку, а кнопка — это жестокая и непостоянная любовница.
Вот как она работает. По правилам вы не можете нажимать на кнопку в тот момент, когда поняли, что знаете ответ на вопрос. Когда Алекс Требек заканчивает зачитывать формулировку, один из членов съемочной группы включает специальный тумблер, который зажигает ряды лампочек по обеим сторонам игрового табло и под ним. Только в этот момент можно и нужно нажимать на кнопку. Если вы делаете это до светового сигнала, ваша кнопка блокируется примерно на пятую долю секунды. Казалось бы, мелочь, но этого времени достаточно, чтобы кто-то из ваших соперников вас опередил. Таким образом, слишком раннее нажатие оказывается столь же фатальным, сколь и слишком позднее. Здесь есть одна тонкость — так же, как при правильном замахе бейсбольной битой или теннисной ракеткой. Этой хитрости меня научила книга «Как попасть в Jeopardy! …и победить!», а также многочисленные просмотры игры дома. Состоит она в том, что на лампочки можно вообще не обращать внимания. Просто дождитесь последнего слова вопроса, озвученного Алексом, затем выждите определенную паузу длиною, скажем, в один слог, достаточную для того, чтобы оператор переключил свой тумблер, а уж затем молотите по кнопке, как сумасшедший.
В своей короткой тренировочной игре я чувствую себя на удивление уверенно. По высоте игровые подиумы точь-в-точь соответствуют спинке мягкого кресла, за которым я практиковался дома. Ощущение от кнопки в руке также похоже на то, что я ощущал, сжимая игрушечную пирамидку Дилана. Меня много раз «обжимают» на вопросах, где ответы знают все трое игроков, однако и мне периодически удается опередить моих соперников. Это, собственно, все, чего только можно пожелать. Я начинаю осознавать, что, учитывая кнопку, случайный набор тем и спрятанные неизвестно где аукционы, в Jeopardy! есть немалый набор элементов, никак не относящийся непосредственно к знанию ответов на вопросы. Кроме прочего, огромную роль в игре играет удача.
Хорошо, что я как минимум чувствую себя комфортно и неплохо размялся, поскольку моя нервная система по-прежнему то включается, то отключается. Но можно ли выиграть в Jeopardy! на автопилоте — еще вопрос.
После тренировки — назад в артистическое фойе. Я украдкой хватаю со стола в углу пончик и кусок ананаса. На мое счастье, администратор привозит на тележке забытую одежду. Минди успела смотаться туда-обратно и приехала в последнюю минуту. Тем временем Мэгги пытается добиться от нас энергичного выступления, устраивая какое-то подобие чирлидинга.
«Круче всех на Jeopardy! тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла, — отрабатывает она свою хорошо знакомую роль. — Многие говорили, что старая Jeopardy! похожа на библиотеку. Но посмотрите на новые декорации! Теперь они напоминают порно 1980-х! Почему? — читает она несуществующий вопрос у нас в глазах. — Так мне только что сказал Джерри». Жертва ее шутки — Джерри Харви, бойкий старичок из Лос-Анджелеса, который выглядит скорее как человек, который остался жить в 1980-х, чем как знаток порнухи своего времени. Бодрячок Джерри довольно усмехается.
Мы учимся держать высокий темп шоу. От нас требуется быстро называть темы и стоимость вопросов, не дожидаясь подсказки Алекса. Кроме того, в случае, если название у темы длинное, нас просят его сокращать. Ну, и необходимо аплодировать в начале передачи и улыбаться в конце, особенно если вы победили.
Мэгги объявляет «барабанную дробь». Она готова назвать первую пару дня — сейчас мы узнаем, кто те два потенциальных жертвенных ягненка, которые отправятся на алтарь Анны Бойд. Пожалуйста, только не я. Пожалуйста, только не я.
«Джерри Харви и Пэтти Грегг», — объявляет она. Я с облегчением опускаюсь обратно на стул.
Оставшиеся десять человек, получив временную передышку, рассаживаются в студии на первый зрительный ряд в ожидании своей очереди, чтобы потом, один за другим, направиться на бойню.
Я замечаю Минди, Натана и Фэйт, сидящих на несколько рядов позади, но нам запретили переглядываться даже со своими любимыми. Этот запрет принят в свете недавнего скандала в английском шоу «Кто хочет стать миллионером?». Участвовавший в нем майор выиграл миллион фунтов стерлингов благодаря своим болельщикам среди зрителей, которые обозначали номер правильного ответа, кашляя нужное число раз.
Игра начинается. Будущие игроки — мои соседи по первому ряду — то и дело дергают большими пальцами в попытке нажать виртуальную кнопку и шепотом транслируют друг другу ответы. Однако в большей степени меня интересует то, что происходит на сцене. Анна начинает медленно, и это настораживает. Похоже, перерыв в несколько недель слегка снижает навык нажатия на кнопку. Джерри срывает овацию зала, когда дает правильный ответ на вопрос о том, кто был признан самым ценным игроком в баскетбольной команде Калифорнийского университета в 1973 году[81]. Алекс поинтересовался у игрока, почему его ответ вызвал такой восторг в одном из секторов болельщиков. Джерри объяснил, что он каждое утро совершает оздоровительные пробежки по лестницам университетского стадиона в Лос-Анджелесе. Узнав о том, что Джерри будет выступать в Jeopardy! тренер легкоатлетической команды «Брюинз» дал своим подопечным выходной, чтобы игроки могли прийти на съемки и поддержать его. Рассказ сопровождался радостными возгласами долговязых подростков, сидящих по правую руку от Минди, уместными скорее на каком-нибудь шоу вроде «Цены удачи», чем в Jeopardy!.
Ко второму раунду игра Анны вошла в привычную для нее колею, и она уже лидирует с внушительным отрывом — $17 400 против $8600 у Джерри, когда ей наконец достается аукцион. Это концовка игры. На теме «Президенты» она делает минимальную ставку — $200, чтобы в случае неудачи не потерять двукратное превосходство перед финальным раундом и не упустить досрочную победу.
«Во время его второй инаугурации, впервые в истории проходившей в январе, тепло ему помогла сохранить замаскированная грелка»[82], — прочитал Алекс.
После длительной паузы и подсказки со стороны ведущего Анна выдает правильный ответ и, без сомнения, жалеет, что поставила так мало. Остается всего пять неразыгранных вопросов, и учитывая уже более чем двукратный перевес Анны, игра кажется сделанной.
Дальше происходит нечто странное. На следующем вопросе: «В каком месте в Вашингтоне произошло убийство президента Гарфилда?» Джерри обыгрывает Анну на кнопке и отвечает: «На железнодорожном вокзале». Возможно, старик еще помнит заголовки газет, вышедших в тот день. После чего он выбирает последний вопрос стоимостью $2000 в надежде подобраться к сопернице. Это вопрос из темы «Гимнастика».
«И снова аукцион, — объявляет Алекс. — У нас почти не осталось времени, Джерри. Анна опережает вас на $7000. Ваша ставка?»
Джерри бросает взгляд на счет и улыбается. «Давайте сыграем на $10 тысяч!» — произносит он. Это смелый шаг. Правильный ответ принесет ему незначительное лидерство, зато неправильный оставит ему лишь $600 и гарантирует Анне победу. От этого вопроса зависит результат всей игры, при этом первоначальная стоимость $2000 говорит о том, что предстоит вопрос наивысшей категории сложности. Никто из претендентов в первом ряду не хочет играть с Анной, выигравшей уже в четырех подряд программах, так что мы с нетерпением подаемся вперед. Я молча молюсь, чтобы Джерри разбирался в гимнастике так же хорошо, как в легкой атлетике.
«Движения спортсменки во время этих упражнений на ковре без использования специального инвентаря должны попадать в темп и настроение музыки, под которую они исполняются».
Я не успеваю даже еще толком задуматься над заданием, как Джерри уже отвечает: «Свободные упражнения».
Алекс вопросительно смотрит куда-то вбок за сцену. Администратор Джон Лодердейл по сигналу продюсеров шоу останавливает запись.
Похоже, возникла какая-то неясность в том, правильно Джерри ответил на вопрос или нет. В этот момент я понимаю, что, скорее всего, в карточке у Алекса написан ответ «Вольные упражнения», и судьи должны удостовериться, можно ли засчитывать вариант игрока или нет. Обычно в таких случаях они ждут перерыва на рекламу, однако сейчас хотят незамедлительно разобраться в ситуации.
Проходит десять минут. Анну, Джерри и Патти попросили отвернуться так, чтобы не видеть табло и/или то, как совещаются судьи. Ряд претендентов старается занять их внимание до момента оглашения вердикта. Похоже на настоящие судебные слушания. Все понимают, насколько важно решение арбитров, от него зависит, гарантирует себе Анна победу в этой игре или нет.
Алекс заканчивает совещаться с редакторами и продюсерами и возвращается на свой подиум. Как ни в чем не бывало он продолжает с того момента, на котором остановился: «Верно, Джерри, хотя сейчас их чаще называют вольными упражнениями. Вы зарабатываете $10 тысяч и выходите в лидеры». Шквал аплодисментов в поддержку Джерри, и теперь я сам хлопаю не слабее его команды поддержки. Время истекает, и раунд завершен. В последний миг вскочив на подножку уходящего поезда, Джерри ненамного, но вырывается вперед.
Все десять человек в ряду претендентов держат в голове одну и ту же мысль: все, что нам нужно, — это легкий финальный вопрос. В такой ситуации легкий вопрос в большинстве случаев обеспечивает победу лидирующему игроку. Сложный же вопрос, напротив, повышает шансы тактически грамотного человека, идущего вторым. Он должен сделать маленькую ставку и надеяться, что лидер ошибется.
Сегодня оба игрока играют грамотно. Джерри делает большую ставку в расчете на легкий вопрос, а Анна ставит очень мало, почти ничего, надеясь на «гроб». Вопрос, который читает Алекс, я уже слышал. От игроков требуется написать названия трех соседних штатов США, начинающиеся на одну букву[83]. Совсем уж детским этот вопрос делает тема «Средний Запад». Как сказали бы игроки Кубка по викторинам, она максимально сужает поле поиска.
Ухмылка Джерри растягивается от уха до уха, Алекс зачитывает его правильный ответ и объявляет итоговый выигрыш $35 201. На лицах десяти претендентов тоже заметна плохо скрываемая радость. Анна отправляется домой, а у нас, возможно, появляется шанс! Она философски воспринимает свое поражение, но неожиданно во мне просыпается жалость. Она играла достойно и легко и все же проиграла благодаря трагической случайности, произошедшей в последний момент. На ее месте мог бы оказаться любой из нас. Бог игры дал, бог игры взял.
Спустя еще полчаса Джерри становится уже двукратным победителем благодаря выпавшей в финале теме «Американская литература». Он знал, какой заглавный объект на груди героини романа 1850 года был окружен «искусной вышивкой и затейливым золототканым узором»[84], и в сумме сорвал неплохой куш в $70 тысяч, зарабатывая в среднем за игру значительно больше, чем Анна. Может быть, став свидетелями падения с пьедестала Тайсона, мы получили нового Холифилда?
«В следующей программе в игру вступят Джулия Лазарус и Кен Дженнингс», — объявляет Мэгги, когда оставшихся восемь претендентов, будто скованных одной цепью, приводят обратно в фойе на санитарный перерыв. Мы тянем жребий, кто за каким подиумом будет играть. Я вытягиваю номер два — это значит, что я буду стоять за центральным подиумом. Стараясь успокоить свои разыгравшиеся нервы, я убеждаю себя, что центральный подиум самый лучший. Все действо будет словно вертеться вокруг меня. Кроме того, может быть, мне удастся подсмотреть, какие ответы пишут мои соперники в финальном раунде, как сделал Клифф, герой ситкома Cheers.
Я воспринимаю все происходящее, как в замедленном повторе — наверное, сказывается комбинация нервов и бессонницы. Но, когда я встаю к подиуму, сознание реально начинает отключаться. Сквозь пелену я замечаю гримера, который припудривает мне лицо, и члена технической бригады, который ставит Джулию на черный деревянный ящик, чтобы сделать ее на несколько дюймов выше.
Джулия, миловидная блондинка, занимается привлечением средств для Бродвейской театральной компании, и ее широкая застывшая улыбка говорит о том, что она так же напряжена, как и я. Джерри справа от меня выглядит совершенно расслабленным и, возможно, даже несколько обескураженным собственным успехом. «Если кто-то из вас победит, — говорит он хриплым и мягким голосом, — я абсолютно не расстроюсь. Я счастлив уже тем, чего добился».
Мы с Джулией записываем наши приветствия, которые повесят на интернет-сайт незадолго до игры и которые могут быть использованы в анонсе нашего эфира. Дома я посмотрел некоторые из них по интернету на официальном сайте Jeopardy!. Они чаще всего похожи одно на другое. Вы называете свое имя, родной город и затем как-нибудь шутливо и обычно довольно тупо обыгрываете либо имя, либо название города, либо домашний адрес. Мое выглядит прилично на бумаге, но когда я произношу его на камеру, оно кажется более убогим, чем крошка Тим Крэтчит[85], и в два раза более раздражающим.
«Привет, Юта! Я Кен Дженнингс из Солт-Лейк-Сити, и я надеюсь, что весь штат-улей будет жужжать про мою игру в Jeopardy!». Такая вот, понимаете, игра слов: официальное прозвище Юты — «улей», поэтому и «жужжать». Я морщусь прямо в камеру от собственного бахвальства, но никакого второго дубля сделать мне не дают. Из-за заминки с «вольными упражнениями» съемки уже выбились из графика, а у Алекса билеты на вечерний матч «Лейкерс».
Сцену освобождают, Джон Лодердейл начинает посекундный обратный отсчет. Хотел бы я знать какие-нибудь секретные техники дзен, чтобы унять участившееся сердцебиение! Почему, нет, ну, почему я не провел молодость в Тибете, изучая боевые искусства, как какой-нибудь Брюс Уэйн из комиксов про Бэтмена?! Я заставляю себя вспомнить, что попасть в Jeopardy! — это мечта всей моей жизни. Теперь надо просто расслабиться и получить удовольствие.
Когда начинается запись, я осознаю, насколько сильно Jeopardy! напоминает прыжки с парашютом. Даже для телезрителя это стремительное шоу, на котором в полчаса времени загнан шестьдесят один вопрос и ответ, то есть в три или четыре раза больше, чем в «Миллионере» или других игровых программах. И даже этот привычно высокий темп оказывается просто головокружительным, когда ты играешь сам, а не сидишь расслабленно у телевизора на мягком диване. Здесь недостаточно в перерывах между порциями чипсов выдавать вслух ответы, когда они приходят вам в голову. Вам приходится прочитывать текст каждого вопроса глазами очень быстро, как только он появляется на мониторе, и к концу его озвучивания ведущим решить для себя, пытаться на него отвечать или нет. Если вы на это решаетесь, вам нужно приготовить большой палец, чтобы нажать на кнопку в оптимальное время. Когда вам удалось все это сделать и к тому же дать правильный ответ, тут же нужно выбрать следующий вопрос — то есть это решение уже должно созреть где-то на уровне подкорки. А еще необходимо все время следить за счетом и быстро принимать верные тактические решения. Как и при прыжке с парашютом, на вас моментально наваливается множество привходящих обстоятельств, которые вызывают стресс. Когда съемка заканчивается, большинство новичков Jeopardy! не могут поверить, что игра пролетела так быстро.
Алекс заходит в студию, и мы встречаем его аплодисментами. Первый раз я вижу его так близко. В глубине души у меня была надежда, что Алекс покажет нам закулисье шоу, даст последние напутствия и, хлопнув по спине, сердечно скажет: «Такие дела, чуваки!» Но в реальности игроков близко не подпускают ни к кому, кто может заранее знать вопросы, включая ведущего.
Внезапно оказывается, что процесс уже пошел. Джерри выбирает буквенную тему «Эпи… зоды», то есть слова, начинающиеся с греческой приставки «эпи-». Я по-прежнему чувствую себя так, как будто играю на автопилоте. Такое ощущение, что мой головной мозг работает наполовину, а основная нагрузка ложится на спинной мозг и мозжечок. Но я все же обыгрываю Джерри и Джулию на первых трех дешевых вопросах в теме, и это придает мне уверенности. Ответами там были «эпидемия», «эпилог» и «эпиграмма».
На последнем вопросе темы я первый раз испытываю хорошо знакомое еще со времен Кубка по викторине ощущение, когда ты нажимаешь на кнопку, еще не зная ответа, но зная, что ты должен знать правильный ответ. Это странное чувство. На кончике языка ответа еще нет, но на задворках сознания уже зажглась лампочка. Замкнулся нужный контакт — и ты рефлекторно жмешь на кнопку, пока мозг пытается вербализировать найденную связь. Это происходит на вопросе за $1000, который звучит так: «Этим термином называют изложение пространного труда или сочинения древнего автора»[86]. Я еще не могу вспомнить слово, но оно кажется знакомым. Алекс называет мое имя, я глупо улыбаюсь, запнувшись на секунду, после чего выдаю правильный ответ.
Но чаще бывает иначе — мой замечательный мозг зависает на вопросах, с которыми я без труда справился бы дома. Я играл в скребл тысячу раз, но почему-то не могу точно вспомнить, какой символ нарисован на центральной клетке поля[87]. Я не могу вспомнить, в каком фильме прозвучала фраза: «У моей комнаты чудовище. Ты нальешь мне водички?»[88] — хотя и смотрел его дважды. Как тут не процитировать бессмертный афоризм Джеффа Бриджеса из фильма «Трон»: «С другой стороны экрана это кажется так просто…»
По определенным причинам для меня важно, чтобы короткое интервью с Алексом после первого рекламного перерыва выглядело забавным. Джулия рассказывает убийственную историю про то, как на какой-то вечеринке пыталась выдать себя за палеонтолога, специалиста по беспозвоночным. Приходится с болью констатировать, что столь изысканного и тщательно завуалированного остроумия в моем арсенале забавных случаев не наблюдается. Предоставленное мне эфирное время я использую, чтобы поблагодарить добрых парней, которые поделились со мной горючим, когда я однажды в университетские годы застрял с пустым баком посреди пустыни Невада. Это были два пьяных подростка и дальнобойщик по кличке Мутный. К счастью, в ответ Алекс проявляет больше остроумия, чем обычно. Когда я высказываю сомнение в том, что эти три добрых самаритянина могут быть постоянными зрителями Jeopardy! Алекс взрывается в притворном возмущении: «Вы что, хотите сказать, что двое пьяных тинейджеров и водитель грузовика не смотрят Jeopardy!?»
«Почти столь же остроумный, как Алекс Требек», — будет выбито на моем могильном камне. Кстати, слово «эпитафия» тоже начинается с приставки «эпи»…
За счет нескольких удачных нажатий и проигрыша Джерри на аукционе про Джона Уолтона к концу первого раунда я оказываюсь лидером с результатом $3000. Не так уж плохо. К моменту выпадения у Джулии аукциона во втором раунде я уже лидирую — $14 тысяч к $5200 у нее. Увидев тему, в которой он выпал, я вздрагиваю. «Актрисы и сценаристы». Напомню, что Джулия работает на Бродвее. Ожидаемо она идет почти ва-банк, делая ставку $5000 и, конечно же, берет вопрос о том, какая актриса впервые встретилась с Нилом Саймоном, когда он играл роль в собственной пьесе 1973 года «Добрый доктор»[89]. Так, Jeopardy! теперь по справедливости мне положен вопрос про компьютерную индустрию штата Юта. Ну, и где он?
Становится жарко во всех смыслах. Но я собираюсь «отъесть» всю тему про людей, чьи фамилии начинаются на букву H («Эйч»). В вопросе за $1600 речь идет об американском президенте, который вступил в должность в 1877 году. Не может быть! Горы карточек для запоминания были исписаны не зря. Правильный ответ — Ратерфорд Хейс. Мой ответ звучит подчеркнуто уверенно. Еще месяц назад я бы обязательно ляпнул про Бенджамина Гаррисона (Harrison) или Уорена Хардинга. Теперь я впереди со счетом $22 800 — $11 900. Досрочная победа пленительно близка.
И тут Джулия Лазарус, как библейский Лазарь, фигурально выражаясь, восстает из пепла. Она определенно много знает. В первом раунде ей покорились три из шести самых дорогих вопросов за $1000. Единственное, что ей не давало пока меня обойти, — это техника нажатия на кнопку. В конце концов, она поняла свою ошибку и стала жать с полусекундным опережением. Теперь она отбирает у меня почти все вопросы. Я уже вымотан, и это становится последней каплей. Я в панике. Три последние попытки ответить на вопрос заканчиваются для меня провалом, а Джулия остается непреклонной. В дополнение к ее удаче с Нилом Саймоном два из пяти вопросов в теме «Преемники сенаторов» посвящены сенаторам из ее родного штата. Она без проблем называет преемников сенаторов Дэниела Мойнихана и Альфонсе Д’Амато[90]. Не исключено, что она даже за них голосовала.
«Сегодня темой нашего финального раунда будет „Олимпиада-2000“», — объявляет Алекс со своей фирменной канадской значительностью. Не могу поверить своему счастью. Я люблю Олимпиады! Во время последних Игр в Атланте я столько времени потратил на просмотр телетрансляций, что почти провалил летнюю сессию.
Только одна проблема. Олимпиада в Атланте была в 1996 году. 2000-й — это Сидней. Ужас! Именно тогда у нас с Минди был медовый месяц в Лондоне. Я ни разу не включал телевизор.
Джулия не похожа на заядлого спортивного болельщика, но если она сделает правильную ставку, при обоюдном неответе в такой ситуации побеждает игрок со второго места. И все же, несмотря на сильные сомнения в своем правильном ответе, я делаю правильную большую ставку. По негласному закону Jeopardy! в финальном раунде ставка игрока-лидера должна быть такой, чтобы в случае успеха перекрыть ва-банк второго места. Всегда лучше проиграть из-за того, что не знаешь правильный ответ, чем из-за того, что ты знал ответ, но поставил слишком мало. Если бы я сделал такую ошибку даже в надежде, что никто из моих друзей не станет свидетелем этого самоубийства, я бы ненавидел себя потом всю оставшуюся жизнь.
Запись останавливают, как всегда во время перерыва на рекламу перед финалом. Вам дают сколько угодно времени, чтобы проделать необходимые арифметические вычисления. Я ставлю громадную сумму $17 201. Этого достаточно, чтобы победить, даже если Джулия безрассудно поставит все, что у нее есть. Я в третий и в четвертый раз перепроверяю свои расчеты, наученный горьким опытом Брайана Вейкла, рекордсмена Jeopardy! который проиграл в последнем турнире чемпионов, просчитавшись на $200. Вейкл знал правильный ответ, но ошибся, перепутав шестерку с восьмеркой в черновике с расчетами. Эта оплошность стоила ему $200 тысяч. Возможно, это самая дорогостоящая опечатка в истории человечества со времен так называемой Библии нечестивых 1632 года. В ней из седьмой заповеди «Не прелюбодействуй» при наборе выпала частица «не», и весь тираж тогда пошел под нож.
Теперь, когда гонка основной игры закончилась, я ощущаю скорее веселость, нежели потрясение. Несмотря на всю панику, я играл гораздо лучше, чем ожидал, не сделав ничего особенно унизительного в эфире национального телевидения. Я подозреваю, что не смогу ответить на предстоящий вопрос и проиграю Джулии, но у меня есть на то уважительная причина. Я бы ни на что не променял свой медовый месяц, даже на $37 тысяч и симпатичные дополнительные призы. Все будет хорошо.
На мониторе появляется финальный вопрос, сопровождаемый характерным гудком.
«В легкой атлетике она стала первой женщиной, которой удалось заработать медали в пяти разных дисциплинах на одной Олимпиаде. У вас 30 секунд. Удачи!»
Знакомый перезвон электронных колокольчиков в «Музыке раздумий» Jeopardy! заполняет студию. Смешанное чувство. С одной стороны, она — единственный способ дать понять игрокам, когда отведенные на размышления 30 секунд подходят к концу. С другой, когда на кону стоят тысячи долларов и ты пытаешься сконцентрироваться, эта мелодия невероятно бесит. Мне кажется, что банда гномов в моей голове молотит своими топориками по металлофону. Эта мелодия публично исполнялась тысячи раз в течение десятков лет — на съемках Jeopardy! в рекламе и ситкомах как иллюстрация глубоких раздумий в непростых обстоятельствах, во время смены питчеров на матчах Главной лиги бейсбола. Эта маленькая музыкальная зарисовочка принесла своему знаменитому создателю[91] $80 млн авторских отчислений. Но сейчас она мне категорически мешает.
Финальный вопрос Jeopardy! почти всегда содержит в себе какой-то подвох, уловку, возможность взять его с помощью внезапного озарения, логики или ассоциаций. Но этот кажется абсолютно прямолинейным. Все, что здесь требуется, — это преходящие знания главных столпов современной женской легкой атлетики, которых совсем немного. Несмотря на то что я не смотрел Олимпиаду 2000 года в Сиднее, я почти уверен, что больше всего медалей там взяла Мэрион Джонс. Новости тех двух недель пестрели ее фамилией. Но время на раздумья заканчивается, звон литавр раздается все ближе.
Алекс всегда начинает с игрока, идущего на третьем месте. «Джерри Харви, что вы написали? Как вы думаете, кто эта спортсменка?»
Я уверен, что для Джерри, живого талисмана легкоатлетической команды Калифорнийского университета, это вообще не вопрос. Поэтому я ликую, когда вижу на его мониторе ответ: «Мэрион Джонс».
«Вы правы, и вы прибавляете к своему выигрышу один доллар. Ваш результат $7401. Давайте теперь посмотрим, какой ответ дала Джулия Лазарус? Знает ли она, что речь шла про Мэрион Джонс?»
Ответ Джулии начинается именем «Гейл», но дальше не дописан. Ну, логично же, Гейл Диверс, собственно, выпускница Калифорнийского университета. Хорошо, что эта идея не пришла мне в голову тридцать секунд назад, а то я мог бы перемудрить и написать неправильный ответ. Иногда счастье в неведении.
Как впоследствии выяснилось, по невероятному совпадению Джулия с мужем праздновала медовый месяц в то же самое время, что и я, так что она тоже полностью пропустила сиднейскую Олимпиаду. Сделав правильную небольшую ставку, она остается на втором месте с результатом $14 800.
«Теперь давайте перейдем к Кену Дженнингсу. Ему было бы достаточно для победы 20 тысяч, которые уже у него есть. Его ответ… „Джонс“». Алекс бросает беглый, неуверенный взгляд на судей. Возникает неприятная пауза, во время которой я смотрю на экран. В отличие от Чарльза Ван Дорена и Герберта Стемпела, я аккуратно следовал выработанной еще во времена Кубка по викторине привычке и написал только фамилию. Но тут я с ужасом понимаю, что в данном случае немного перестарался. «Джонс» — настолько распространенная фамилия, что можно подумать, будто я написал ее просто наугад. Мало ли в Америке спортсменок с фамилией Джонс? Наверное, немногим меньше, чем с фамилией Смит. Я что, сейчас проиграю из-за идиотской технической ошибки, как когда-то Брайан Вейкл?
И все же пуля проходит в сантиметре от моего виска. Одним коротким кивком судья засчитывает мне победу. «Мы принимаем такой ответ», — объявляет Алекс, — поясняя, что (к счастью для меня) не существует других достаточно выдающихся легкоатлеток по фамилии Джонс. «Вы зарабатываете еще $17 тысяч, ваш итоговый выигрыш равен $37 201, и вы становитесь чемпионом в сегодняшней игре!»
Адреналин, который копился с начала финального раунда, фонтаном выплескивается в кровь, и я впадаю в состояние эйфории. Когда публика начинает аплодировать, ты таешь от восторга, как под воздействием любимых гитарных риффов или как будто видишь, как игрок твоей любимой команды по американскому футболу делает тачдаун, с той только разницей, что в этом случае Эрик Клэптон или Рэнди Мосс — это ты сам. Начинает играть заключительная музыка программы, и я пожимаю руки Джулии и Джерри, пока Алекс подходит к моему подиуму.
«Вы что, не знали, как ее зовут?» — рокочет он.
Все три участника игры спускаются со сцены к Алексу, чтобы создать видимость непринужденной беседы в то время, пока по экрану идут титры. Это самый неловкий момент каждой программы. Все четверо делают вид, что присутствуют на веселой светской вечеринке, в то время как на самом деле двое готовы бить себя по голове за то, что упустили свой шанс в Jeopardy! и жаловаться окружающим, на свою горькую долю. До третьего счастливчика тем временем доходит, что через десять минут ему придется еще раз пройти через суровые испытания, а четвертый задается вопросом, сколько еще игр «Лейкерсов» он будет вынужден пропустить.
Громче всех в студии аплодирует Минди, а мой брат поднимает вверх большие пальцы обеих рук. Я на седьмом небе. Это никак не связано с выигранными деньгами, тем более что они еще не упали на счет. Это никак не связано с самолюбием, удовлетворенным тем, что по центральному телевидению я буду выглядеть умником, особенно учитывая вопросы, на которых я сел в лужу. Это связано с тем, что сбылась моя мечта, которой я грезил с десяти лет. Я был так одержим тривией, что люди, которые оказывались на подиуме Jeopardy! казались мне супергероями. Теперь, смотря передачу, я вижу простых смертных: мамаш начинающих футболистов, балующих своих деток университетских профессоров, которые надеются наскрести немного денег в дополнение к скромному доходу, временно безработных фрилансеров или тех, кому запойное чтение и энциклопедические познания никогда не помогали подолгу задерживаться на хорошей работе. Но когда я был юнцом, эти люди казались мне настоящими гладиаторами, блестящими и бесстрашными, чья несомненная слава послужила для меня главным подтверждением того факта, что никакие знания, сколь экзотическими они бы ни казались, не могут быть лишними.
Я никогда не знал, что отвечать треплющим тебя по затылку тетушкам и похлопывающим по спине дядюшкам на вопрос, кем я хочу стать, когда вырасту. Но в глубине душе чувствовал, что честно надо было бы отвечать именно это. Только это.
Теперь я понимаю Джерри Харви. Мне не важно, что я могу проиграть следующую игру. «Я счастлив уже тем, чего добился».
Глава VII
Что такое сочинение?
Тривию всегда кто-то пишет. Она не появляется просто так из ничего, распечатав саму себя на печатном станке братьев Паркер, либо слетев с губ Алекса Требека, либо выведя себя на экран суперкомпьютера того типа, который Капитан Кирк[92] умело перегружал с помощью логических парадоксов. Кому-то приходится сидеть и физически писать вопросы.
Это может казаться слишком очевидным, но это одна из тех вещей, которые мы редко принимаем во внимание. Перефразируя комика Джейкоба Коэна (уже в возрасте за сорок случайно начавшего использовать сценическое имя Родни Дэнджерфилд), авторам тривии никто — никто не отдает должное! Trivial Pursuit и другие настольные игры никогда не указывают имен анонимных фрилансеров, которые трудились над тысячами вопросов. Премия «Эмми» за достижения в области телевидения вручается в отдельных категориях сценаристам мыльных опер, программ для детей и семейных шоу, но не авторам викторин. Часто номинируемые авторы вопросов Jeopardy! вынуждены соревноваться во всеохватной категории «Особые сценарии» с литературными светилами, которые творят для «Шоу Эллен Дедженерес» и The View.
Я ничего не имею против тех храбрецов, которым приходится вставать ни свет ни заря, чтобы писать реплики для раздражительной Джой Бехар или Стар Джонс, но сочинение тривии, по большому счету — это задача принципиально иного уровня сложности[93]. Критики заслуженно превозносят «сценаристские» телешоу, например «Западное крыло» или «Девушки из Гилмора», за их насыщенные, многословные диалоги, но моя головокружительная первая игра в Jeopardy! напомнила мне, что никто не вкладывает в единицу времени больше материала, чем сценаристы Jeopardy!. По сравнению с бесконечной пулеметной очередью вопросов и ответов Jeopardy! «Девушки из Гилмора» — это наполненная паузами пьеса Пинтера, а «Западное крыло» — созерцательный фильм Бергмана.
Но, скажете вы, писать тривию наверняка легко. Жизнь, как мы убедились из школьного курса, изобилует различными фактами. Берешь какой-нибудь факт, ставишь в конце знак вопроса — и вуаля! Получите тривию! Все равно что ловить китовую акулу (кстати, самую большую рыбу в мире) в бочке с водой. Результат предрешен. Успех гарантирован.
Но это все иллюзия. Библиотеки могут быть переполнены фактами, однако искать тривию на их сухих, пыльных полках — это все равно, что намывать золото. Сверкающих зерен мало, и встречаются они редко. Как говорится во вступлении к одной ранней книге тривии, «между цветком тривии и сорной травой деталей» лежит пропасть. Иными словами, вся тривия — это факты, но не все факты — это Тривия с большой буквы «Т». Я не могу точно объяснить разницу, но знаю, что она есть. «Комедийный актер Альберт Брукс учился в Технологическом институте Карнеги в Питтсбурге» — это факт. Так же как и то, что рост Альберта Брукса — 5 футов 10 дюймов[94]. Но это не интересует никого, кроме его портного. А знали ли вы, что комедийный актер Альберт Брукс был вынужден взять псевдоним, потому что его настоящее имя Альберт Эйнштейн? То-то. Вот это — Тривия.
Кто они, эти непризнанные гении, алхимики, превращающие факты в золото тривии? В Jeopardy! работают девять или десять редакторов и столько же авторов, но на съемках мне удается краем глаза увидеть только некоторых из них. С резко очерченными лицами, в очках, они стараются держаться поближе к сцене и всегда готовы вмешаться, если участник ответит: «Иоганн Штраус» вместо «Рихард Штраус»[95].Но я не имею права с ними разговаривать. Если я приближусь к ним хотя бы на 30 футов, на меня спикирует крепкий охранник компании Sony. Чтобы найти людей, которые зарабатывают на жизнь написанием тривии и которым при этом не запрещено со мной общаться, мне придется отправиться куда-нибудь еще.
Я отыскиваю Мартина Брауна из Саусалито (кстати, в переводе с испанского это значит «маленькое ивовое дерево»), который находится всего лишь по ту сторону моста Золотые Ворота от Сан-Франциско. Мартин живет здесь почти 15 лет, с тех пор как ушел из основанного им же рекламного агентства в Атланте и переехал сюда, чтобы работать в качестве фрилансера писателем и журналистом. Его карьера сделала крутой поворот, когда он выполнял работу для семейного психолога Джона Грея. В 1993 году этот человек шокировал одновременно астрономов и антропологов, обнаружив, что мужчины и женщины родом не с Земли, как все долгое время полагали, а с Марса и Венеры соответственно. Книга Грея[96] разошлась многомиллионным тиражом и породила целую империю сопутствующих товаров, в числе которых в конце концов появилась и популярная настольная игра. Так вот, Мартин занимался созданием «кардвера» (то есть вопросов, на сленге любителей настольных игр-викторин), после чего начал новую для себя карьеру, став автором тривии для популярных настольных викторин: Top-10 Game, Who Said That, mental_floss game, Snapple Real Facts game и многих других.
«Можно ли дать простое определение тривии? — размышляет Мартин, накалывая на вилку кусочек крабовой котлеты. — Я люблю приводить такой пример. Если бы мы жили на Луне, все земные проблемы были бы тривией». Мы сидим в залитой солнцем прибрежной закусочной в Саусалито, или «Мейберри у залива», как называет город Мартин. Он указывает мне каждого посетителя, которого знает. Сам Мартин — мужчина средних лет с худощавым лицом и пронзительными, прозрачно-голубыми глазами. Он обожает тривию. Мы познакомились всего несколько минут назад, а он уже рассказал мне, что «щупальца лобстера вибрируют из-за ионов кальция». Я обычно приберегаю такие вещи для второй или третьей встречи.
Превратить информацию, даже интересную информацию, в занимательный и «играбельный» вопрос тривии — это умение, в чем-то даже искусство, говорит Мартин. Он только что вернулся из поездки с сыном по Большому Каньону, во время которой предлагал отпрыску небольшое упражнение. «Вот тебе бейсбольный факт. Удар, о котором узнал весь мир, совершил Бобби Томпсон, выступая за „Нью-Йорк Джайентс“ в 1951 году против „Бруклин Доджерс“ в последней игре плей-офф. Этот удар решал, какая из команд будет принимать участие в Мировой серии. Итак, здесь много фактов. Что ты будешь с ними делать? Какой ты напишешь вопрос?»
«Какой бейсболист совершил Удар, о котором узнал весь мир?» — предложил сын.
Мартин указал ему, что данный вопрос можно было бы «облегчить» или, напротив, усложнить. «Какая команда первенствовала в Национальной лиге, когда Бобби Томпсон совершил свой удар, о котором узнал весь мир?» Так проще. Или еще: «Назовите общее прозвище, которое получили оружейный салют 1775 года в Конкорде и хоум-ран, исполненный на стадионе „Поло Граундс“». Можно и наоборот, «утяжелить» вопрос: «Кто играл на позиции питчера, когда Бобби Томпсон…?» (Ральф Бранка.) «Какой был счет, когда…?» (422.)
«Есть сотня различных способов отрегулировать сложность этого вопроса. Как будто бы я взял твой палец и… — он изображает, что зажимает тиски. — Больно? А теперь? Ты можешь варьировать причиняемую боль».
Один удар биты, блеск солнца на стальной окантовке верхнего яруса, одно событие, один удачный фастбол порождает сотни возможных вопросов. Какое знаменитое восклицание комментатора Русса Ходжеса последовало за этим ударом и сохранилось для истории только потому, что один-единственный человек, болельщик «Доджерсов», записывал трансляцию игры?[97] Какой легендарный бейсболист единственный из своей команды остался на поле, чтобы убедиться, что Томпсон коснулся каждой базы?[98] Какого комедийного актера стошнило на трибунах на ботинки Фрэнка Синатры как раз в тот момент, когда Томпсон совершил свой хоум-ран?[99] Какой будущий игрок «Янкиз», представленный в Зале Славы, родился в тот великий день?[100] Какого киноперсонажа убивают, когда он слушает в своей машине трансляцию этой игры?[101]
Фактов более чем достаточно, но автор тривии должен приготовить из них самые лучшие из возможных вопросы. Простой, состоящий из одной строки вопрос может быть результатом тысячи маленьких решений: это короткая, но очень требовательная форма. Это немного похоже на сочинение стихотворения в тугой смирительной рубашке стихотворной формы, такой как вилланель или хайку. Все должно быть точно. Важен каждый слог. И за всю эту работу автор тривии, быть может, получит жалкий доллар или два за вопрос.
«Из всей моей фрилансерской работы меньше всего мне платят за работу над играми. Я получаю пять баксов за карточку и мог бы за ту же зарплату подавать кофе в „Старбаксе“, — с сожалением говорит Мартин. — С другой стороны, это зачастую самое интересное, что мне приходится делать в жизни».
После ланча Мартин устраивает для меня автомобильную экскурсию по округу Марин, во время которой мы, конечно же, говорим о тривии. Похоже, вид секвой или моста Золотые Ворота с крутых берегов над Тибуроном пробуждает в Мартине философа. Так же, как и я, он не в восторге от слова «тривия».
«То, что тривиально для одного, может быть полным смысла для другого», — отмечает он. Называя информацию тривией, мы обесцениваем ее. Такой подход дает многим людям повод считать, что они не обязаны этого знать.
«К примеру, зачем нам нужно знать — сейчас, дай я тебе нарисую… — он выуживает из кармана ручку и ставит на обрывке бумаги семь точек. — Что это?»
«Большая Медведица».
«А какой смысл знать, что, скажем, еще через миллион лет Большая Медведица будет выглядеть так?»
Он показывает мне то, что нарисовал на обратной стороне клочка бумаги. Тысячелетия «истинного движения», открытого в 1710 году Эдмундом Галлеем, до неузнаваемости изменили Медведицу. Теперь она похожа на кривую букву «М», растянутую, как ириска.
Он сам отвечает на свой вопрос. «Для меня смысл в том, чтобы знать, что небо и звезды, которые я вижу над собой, — это не те небо и звезды, которые видели динозавры. И звезды, что увидят жители этой планеты через три миллиона лет, не будут теми звездами, которые видел я. Множество людей, например старшеклассников, скажут: „Ну и какое мне до этого дело?“ А до этого должно быть дело, потому что ты понимаешь: Вселенная непостоянна. Она только кажется постоянной, мой друг, потому что твоя жизнь — это… — он щелкает пальцами, — в масштабах вечности. Осознав это, ты обретаешь связь с чем-то большим. Это то же самое, что дает людям вера. Она связывает их с чем-то большим».
Духовная сила тривии. В тишине, под нестареющими прибрежными секвойями это рассуждение выглядит почти бесспорным.
Если кто-то и мог зарабатывать деньги написанием тривии, то это Рей Хэмел. Сейчас утро пятницы, и Рей только что проводил своего девятилетнего сына в школу. Я паркуюсь перед его домом в сельском стиле с тыквенного цвета обшивкой в пригороде Мэдисона. На дорожке возле дома стоит светло-голубой седан с номерным знаком, на котором написано «ТРИВЕЯ».
«Тривия через „и“ была уже занята, — объясняет Рей спокойным, добродушным голосом, в котором слышен среднезападный акцент. Он общительный человек с песочного цвета волосами и кривой, как у бурундука, улыбкой. — Наша подъездная дорожка тоже оплачена тривией. После подписания контракта на книгу мы смогли покрыть ее цементом, а не просто заасфальтировать».
В течение шести лет Рей писал викторины Noodle Nudgers для сайта «Нью-Йорк Таймс», которые в конце концов издал в виде книги. Он писал тривию для радио, для журналов и для интернета. Но, несмотря на этот успех, Рей не бросает свою дневную работу. Он и его жена — библиотекари-консультанты в Университете Висконсина. Рей работает также в университетском исследовательском центре.
Исследование макак-резусов в 1940 году в Университете Висконсина в Мэдисоне привело к открытию резус-фактора в группах крови человека, что кажется мне довольно интересным фактом. Теперь, когда я постоянно настроен на волну тривии, я полностью опровергаю Отчеты доктора Кинси. В отличие от среднего американца, я теперь каждые семь секунд думаю не о сексе, а о тривии.
Как и я, Рей не может вспомнить то время, когда он еще не впитывал тривию, как губка. «Мама говорила, что нам не нужно было покупать телегид, потому что я знал наизусть всю программу передач». В колледже он начал писать викторинные вопросы для бара La Crosse в Висконсине и собрал в своей комнате в общежитии столько призов победителя радиовикторин, что станция попросила его вести свое собственное шоу тривии. Он выпускал бюллетень тривии и проводил университетские турниры. Вдоль стен в подвале у него стоят в буквальном смысле тысячи книг с тривией и играми, на ней основанных. В 2000 году он даже читал лекцию о тривии в Смитсоновском институте.
Я спрашиваю, каким, по его мнению, должен быть великий вопрос тривии. Как и Мартин, он в ответ рассуждает о проблеме оценки сложности, о том, чтобы сделать вопрос достаточно легким, чтобы на него ответили, но при этом достаточно сложным, чтобы слушателям все же пришлось почесать в затылке. Тривия неинтересна, если она не находится непосредственно в этой сумеречной зоне, между простым и никому не известным.
Но более всего, по его словам, он ждет от вопроса чего-то, что не слышал раньше. Новизны.
Мне знакомо это чувство. Чем больше играешь в тривию, тем более пресыщенным становишься. Конечно, когда-то было захватывающе интересно узнать, что Джон Адамс и Томас Джефферсон умерли в один и тот же день, 4 июля, или что Тому Селлеку пришлось отказаться от роли Индианы Джонса, чтобы сыграть частного детектива Магнума. Но после того как ты услышал эти вопросы несколько раз, они воспринимаются как позавчерашние новости. Тебе необходимо больше свежей тривии, чем производит Вселенная.
«Где же ты находишь материал для новых вопросов?»
«Берешь два элемента, между которыми раньше не видел никакой связи, и соединяешь их, а потом говоришь себе: „Да, это круто, здесь есть связь, которую никто не замечал“».
Рей прав. В областях, где вся хорошая тривия уже использована, единственным вариантом зачастую остается создание новых связей между старыми фактами. Конечно, энциклопедия может рассказать вам, что драматург Джордж Бернард Шоу в 1925 году получил Нобелевскую премию по литературе. Киносправочники поведают вам, что Шоу получил «Оскара» в 1938 году за участие в адаптации собственной пьесы «Пигмалион» для киноэкрана. Но только маньяк тривии станет изучать страницы списков людей, получивших «Оскар», и нобелевских лауреатов, чтобы подтвердить: да, Шоу действительно является единственным человеком за всю историю, который получил и Нобелевскую премию, и «Оскар». Так рождается факт для тривии.
Когда Рей в одном из вопросов для «Нью-Йорк Таймс» перепутал «Гордость и предубеждение» Джейн Остин с ее же «Нортенгерским аббатством», он получил несколько писем от разгневанных читателей. Я тоже написал свою долю вопросов для турниров по викторине и знаю: если я допущу ошибку, самое плохое, что может произойти, — какой-нибудь раздражительный старшекурсник-гуманитарий в футболке с репродукцией Эшера достанет меня после игры. Но когда пишешь для высокорейтинговой шоу-викторины, ставки чуть-чуть выше. От написанного тобой вопроса могут зависеть огромные суммы денег.
«Это и правда были нелегкие времена», — говорит Бобби Пэттон о годах, когда он работал автором и редактором в «Кто хочет стать миллионером?». Я нашел его в Нью-Йорке, в офисном здании на Шестой авеню, где он пишет сейчас сценарий для нового реалити-шоу. Не могу сказать точно, каким я себе представлял автора вопросов для телевикторины, но Бобби совсем не похож, скажем, на пузатого владельца магазина комиксов. Скорее он мог бы быть солистом эмо-группы: рваная битловская прическа, большие уши, чувственное красивое лицо. Красные носки — это единственное яркое пятно в его совершенно черном наряде.
Бобби писал для «Миллионера», когда шоу было на пике своей популярности. Оно занимало верхнюю строчку в рейтинге Нильсена[102], и канал ABC показывал его — я даже не представляю, как это возможно — 137 раз в неделю! На столь элитном уровне тривия становится серьезным делом, особенно если это единственная дойная корова находящейся в кризисе телевизионной сети. «Во-первых, они были настоящие фанатики по части безопасности, — говорит Бобби. — Они так волновались по поводу скандалов, связанных с викторинами, что единственными, кому разрешалось заходить в редакторскую комнату, были авторы и редакторы. Нам всем пришлось подписать соглашения о конфиденциальности. Нам запрещалось разговаривать с кем-либо на съемочной площадке». Директор программ ABC даже приходила по пятницам, чтобы прочитать редакторам напутственную лекцию перед тем, как они уйдут на выходные. «Она говорила: вы не имеете права никому рассказывать, где работаете. Она была на этом реально сдвинутая. Для любопытных мы просто работали на ABC в отделе производства программ». Иными словами, если кого-либо из редакторов похитят или убьют, компания будет отрицать любой факт осведомленности об их действиях…
Не менее серьезно телеканал относился и к контенту, то есть к самой тривии. Вопросы нельзя было просто отбрасывать. Чтобы ни один факт или определенная тема не использовались дважды, пришлось создать сложную базу данных. Вначале это не казалось проблемой. «Но настало время, когда там уже имелось все, что бы ты ни искал», — говорит Бобби. Редакторы должны были выдавать на-гора по 25 вопросов в день. Когда все темы исчерпались, это стало почти невозможно.
Но ничто не волновало руководителей шоу больше, чем корректность вопросов. К каждому вопросу команда проверки должна была найти три источника. Требовалось исключить малейший намек на двусмысленность. Главный редактор был юристом, выпускником юридического факультета Йельского университета, вздыхал Боб, поэтому каждый вопрос следовало формулировать так же четко и неоспоримо, как юридический документ. «Все вопросы должны были быть „заточены“ на один ответ».
«Заточены?»
Это сленг из «Миллионера», который обозначает, что вопрос должен быть достаточно определенным, чтобы исключить двойственные ответы. «Кто впервые предложил переход на летнее время?», хотя это и достаточно распространенный вопрос тривии, не «заточен». Ответом могут служить множество немецких, американских или британских мыслителей, в зависимости от того, какими данными пользоваться. Для «заточки» вопроса нужно переписать его так, чтобы он содержал более определенные факты: «Кто впервые предложил переход на летнее время в своем эссе 1784 года „Экономический проект“?»[103]
Крошечная ошибка в формулировке вопроса могла привести к многомиллионному иску, о чем продюсеры «Миллионера» были прекрасно осведомлены. Во время первого сезона у шоу уже случилась пара неприятностей в виде жалоб участников. Ответ на вопрос, какое из озер больше — Мичиган или Гурон, зависит от того, измеряется площадь или объем. Ответ на вопрос, раньше или позже Водолея идет Скорпион, зависит от того, говорите ли вы о календарном годе или зодиакальном круге.
27 июля 2000 года в кресло игрока попал Рик Роснер. Роснер был парнем со странностями: вышибала, натурщик в стиле ню и космолог в одном флаконе. Большую часть жизни, с 20 до 40 лет, он провел в попытках снова и снова вернуться в школу в разных париках и гриме, одержимый идеей в этот раз «все сделать правильно». В общем, когда речь пошла о «Миллионере», Роснер тоже захотел получить второй шанс. Его вопрос за $16 тысяч звучал так:
Какая столица расположена в самой высокой точке над уровнем моря?[104]
А. Мехико.
В. Богота.
C. Кито.