Brainiac. Удивительные приключения в мире интеллектуальных игр Дженнингс Кен

Глава VIII

Что такое реализация?

Из-за стремительного, сбивающего с толку темпа самой игры, а также из-за того, что в день снимается по пять передач, участие в Jeopardy! кажется скоротечным. Конечно, я больше не прихожу в ужас и не впадаю в шоковое состояние, но мой мозг по-прежнему едва справляется с потоком входящей информации, непрерывно льющимся по ходу съемок: огни софитов, звуковые эффекты, вопросы, ответы, еще вопросы и опять ответы. Прошло два дня до момента, когда я смог наконец зафиксировать произошедшее со мной во всей полноте и проанализировать случившееся. Так и герой знаменитого мультсериала, фиолетовый, похожий на страуса Дорожный Бегун, ловит себя в какой-то момент на том, что застыл в воздухе в совершенно противоестественной позе. (Бип! Это из серии Accelerate incredibilis!) Со мной это происходит в машине по дороге обратно в Юту по прошествии восьми выигранных подряд игр. Ограничение максимум в пять побед подряд отменили несколько месяцев назад, поэтому восьми побед вполне достаточно, чтобы получить неофициальной титул главного чемпиона Jeopardy! всех времен.

Некоторые из этих побед можно признать убедительными, что в значительной мере можно объяснить огромным преимуществом «своего поля», которое растет в Jeopardy! с каждым следующим чемпионским подиумом. Каждая игра моей серии позволяет чувствовать себя немного более расслабленным, уверенным в себе, искушенным в игре на кнопке. В то время как претенденты каждый раз ведут себя, как олени, переходящие автостраду и попавшие в лучи прожекторов. У них расширяются от ужаса зрачки, трясутся руки и т. п. Такое преимущество кажется не вполне честным. Цитируя героя Мэттью Макконехи из фильма «Под кайфом и в смятении» (правда, моя ситуация законодательно отрегулирована несколько четче): «Я становлюсь старше — их возраст не меняется».

Почти все эти игры я выигрываю досрочно. Однако даже те из них, что со стороны видятся легкой прогулкой, в студии кажутся непредсказуемыми и опасными. Я мучительно осознаю, какое количество игровых коллизий могло случайно разрешиться иначе и привести к неутешительным для меня последствиям. Достаточно вспомнить, что победный результат моей первой игры, можно сказать, висел на волоске с головы бегуньи Мэрион Джонс, точнее, зависел от ее имени. Через игру картину дополняет еще один подобный эпизод. Такое впечатление, что где-то в Азии есть бабочка, которая биением крылышек наколдовывает мне удачу, позволяющую раз за разом обходить сильных соперников. Если бы Паула Филсон из штата Огайо знала, рядом с каким островом находится остров Гавдос, самая южная точка Европы[131]. Если бы Дирдер Бейзил из Коннектикута, ответив на два вопроса, не сменила тему, я бы не смог увести у нее простой аукцион про литературного героя, жившего на астероиде Б66–12[132]. Если бы Мэри-Энн Айтлер из Вирджинии сделала бы большую ставку на аукционе про Михаила Горбачева, или Майкл Кудаи из Калифорнии опередил бы меня на вопросе про талисман баскетбольной команды Университета Дюка[133], ответ на который мы знали оба… Если бы в любом из этих случаев история пошла по-другому, мне бы пришлось паковать чемоданы.

Каких-то 30 коротких часов назад моя цель в Jeopardy! была продержаться до финального раунда, то есть после двух раундов игры остаться в плюсе. Иначе меня бы ждала участь тех несчастных, кого перед финалом бесцеремонно выгоняют из игры за отрицательный результат на табло. Это не было пессимизмом. Скорее размахивание факелом заниженных ожиданий во мраке неизвестности в попытке разглядеть возможное разочарование. Но также это и осознание того, что участие в Jeopardy! — это своего рода попытка заглянуть в черный ящик. Ты никогда не знаешь, против кого придется играть, какие выпадут темы, насколько быстро ты будешь жать на кнопку, кому достанутся аукционы. И с каждой игрой число неудачников растет вдвое быстрее, чем число победителей.

После окончания моей восьмой игры Сюзанна Тербер приносит в студию конверт и вручает его мне. К сожалению, в нем нет чека на сумму $266 158 (мой выигрыш за вычетом налога 7 %, который нужно с него заплатить в штате Калифорния). Победители, равно как и обладатели второго места, должны ждать причитающихся денег полгода. Вместо чека в конверте новый билет в Лос-Анджелес на следующую неделю, когда состоятся съемки новых игр.

«Увидимся в следующий вторник», — приветливо говорит Сюзанна. Я совсем забыл пункт договора, в котором сказано, что участники сами оплачивают дорогу, включая билеты на самолет, проживание в отеле и аренду автомобиля. Но если летать приходится больше чем один раз, например, если вы продолжаете победную серию, то Jeopardy! оплачивает дополнительно как минимум билет на самолет.

Я смотрю из окна машины на редкие заросли выжженных солнцем креозотовых кустов в пустыне Невада. «Интересно, под каким предлогом я буду отпрашиваться во вторник? — спрашиваю я у Минди, очередь которой сидеть за рулем наступила только что. — Согласно подписанному мной договору, я не имею права никому рассказывать о результатах игр, пока они не выйдут в эфир».

Ни Минди, ни я пока не можем осознать, что мы только что выиграли четверть миллиона долларов. Даже после того как мы отдадим Дяде Сэму его 35 %, 7 % — штату Калифорния и 10 % пожертвуем церкви, у нас все еще останется внушительная сумма. Но пока это все еще не перешло в разряд реальности. Я привык относиться к числам с нулями на табло в Jeopardy! как к игровым очкам, а не как к реальным долларам, которые можно пойти и потратить в магазине. Где-то между городами Барстоу и Бейкер мы решаем, что замахнемся на летнее путешествие по Европе. Минди работала некоторое время при миссии Церкви Иисуса Христа Святых последнего дня в Париже, где я никогда не был. Я же в свою очередь на два года ездил миссионером в Мадрид, где никогда не была Минди. Таким образом, мы решили познакомить друг друга с местами нашей юности. Кроме того, мы оба понимаем, что это легкие деньги.

«Тебе придется рассказать Гленде, что ты продолжаешь победную серию». Гленда — моя начальница по работе. «Она тебя прикроет. Это же всего один день. Хотя, если…»

«Если я выиграю еще пять игр? Перестань. Не думаю, что нам стоит всерьез рассматривать такую возможность».

Минди не сможет в следующий раз со мной поехать, если мы не найдем для Дилана няню. Но я обязан хранить в тайне свои победы. Ни единому человеку (за неминуемым исключением в лице начальницы) я не могу открыть, зачем возвращаюсь в Калифорнию. Оказывается, жизнь в период действия контракта о соблюдении конфиденциальности с Jeopardy! чревата осложнениями.

Несмотря на то чему меня всегда учили педагоги в воскресной школе по телевизору, наша изощренно сплетенная паутина лжи, кажется, сработала на отлично. Мы нашли подругу Минди, которая не знала заранее о назначенных мне в Jeopardy! датах первых съемок, и она согласилась посидеть с Диланом. Начальница сказала коллегам на работе, что я простудился. Ну и, наконец, в эпоху мобильных телефонов несложно притвориться, что ты по-прежнему в Солт-Лейк-Сити даже во время разговора с родителями, тогда как на самом деле ты стоишь в пробке на шоссе в Сан-Диего. Однако морально вся эта конспирация изрядно изматывает. Так должен чувствовать себя как какой-нибудь тайный агент или Человек-паук.

Когда я в следующий раз выхожу с парковки телекомпании Sony, меня ожидает человек, лицо которого мне смутно знакомо. Невысокий коренастый парень с ангельской улыбкой — ветеран Кубка по викторине Мэтт Брюс. Я совсем забыл, что его игру перенесли на сегодня из-за меня. А я все еще здесь. Как неудобно получилось…

«Нам все-таки разрешат сыграть друг против друга?» — спрашивает Мэтт у Мэгги своим характерным отрывистым и при этом ровным по интонации фальцетом, который напоминает голос телефониста на коммутаторе 1950-х годов или компьютера на космическом корабле «Энтерпрайз».

«Нет, — успокаивает нас Мэгги. — Вы сможете сыграть только после того, как Кен завершит свою серию». В Jeopardy! никто никогда в такой ситуации не скажет «проиграет».

Спустя пять игр Мэтт все еще терпеливо ждет, а мне приходится отвезти Минди в аэропорт. Как только я выиграл пятую игру, Jeopardy! аннулировала мой билет, чтобы я мог участвовать в завтрашних съемках, но Минди решила лететь домой к Дилану.

Кстати, Дилан — прирожденный фанат тривии. Я понимаю, что ему всего полтора года, что он пухлощекий безволосый, падающий каждые десять секунд младенец, но все признаки этого уже налицо. Годом раньше, чем большинство детей, каждое предложение, которое он слышал от взрослых, он начал сопровождать вопросом «Почему?». Память у него тоже развита не по годам. Если ему прочесть один-два раза книгу Доктора Сьюза, он затем может схватить эту книжку и «прочитать» вслух или про себя большой кусок по памяти. Он знает каждую куклу мультсериала «Улица Сезам», каждый паровозик из серии про паровозика Томаса и его друзей, каждое слово любимой песни The Lion Sleeps Tonght. Любопытство, память и любовь к изнурительному перечислению исчерпывающих деталей — это то, что лежит в основе тривии. Даже так — тривии-тривии.

Поверьте, это не родительское хвастовство. Это беспокойство. Волнение относительно тяги малыша к знаниям может показаться странным, но из разговоров с родителями я знаю, что воспитание маленького знатока — это не только сплошные игры и развлечения.

«Дилан запоминает каждое слово, которое слышит, — рассказываю я родителям на семейном обеде несколько недель назад. — Вчера он достал с полки один из своих CD-дисков с сериалом „Улица Сезам“ и спросил Минди: „Мам, это Тони Беннет?“ На обложке диска действительно была фотография Тони Беннета. Думаю, при нем я упоминал это имя только один раз месяц назад. И ему этого хватило».

«Теперь ты понимаешь, каково было мне, — отвечает мама. — Добро пожаловать в те дни, когда я была молодой родительницей, а ты младенцем».

Когда я проходил тесты в Университете штата Вашингтон, до того как пойти в детский сад, я, по словам мамы, уже читал на уровне седьмого класса, а математику знал на уровне пятого.

«И что, это тебя беспокоило?»

«Конечно. В три года ты брал книги, забивался в какой-нибудь угол и… впитывал. Мы боялись, что воспитаем ребенка, у которого будут проблемы в школе. Ты же не хочешь, чтобы твой сын был странным».

Что ж, со мной уже ничего не поделаешь. Но я тоже не хочу, чтобы Дилан рос странным мальчиком. Мое детство прошло в надежном пузыре экспатриантской жизни — в элитной частной школе, где шестиклассники, дети дипломатов со всего мира, уже штудировали учебники Princeton Review. Тысячи миль океанских просторов держали нас почти в полном неведении относительно главных американских трендов в культуре и моде и практически без доступа к пробным камням мягкого подросткового протеста (марихуана, подделка личных данных, мелкое воровство в супермаркетах). И тем не менее я остро ощущал ту неформальную иерархию, которая формируется в каждой школе. И знал, что мне нет смысла даже надеяться на приближение к вершине этой общественной лестницы — слишком много времени я тратил на сидение в библиотеке. Насколько же хуже будет чувствовать себя Дилан, учась в обычной американской средней школе, если он унаследовал эту часть моих генов!

Программист и автор очерков про хакеров Пол Грэм тоже задавался вопросом, почему светлая голова в школе считается эквивалентом проказы. «Почему умные дети почти не бывают популярны? — спрашивает он. — Если они такие умные, почему они не понимают, как формируется эта самая популярность, и не справятся с системой так, как справляются со стандартизированными тестами?»

Вариант его же собственного ответа: ботаники не ищут популярности. И сама популярность, и борьба за нее — это тяжелое бремя, и умные дети не хотят ради него тратить время и напрягаться. Даже имея такую возможность, они предпочтут шахматный клуб. Зато умники обычно оказываются в выигрыше после выпуска, когда вчерашние школьники впервые сталкиваются с тем, что реальная взрослая жизнь не похожа на школьную. Иными словами, как гласит старая речовка гарвардской команды по футболу: «Ничего, пусть пока порадуются, им потом всю жизнь на нас горбатиться».

Я бы рад поверить теории Грэма, но из личного опыта знаю, что есть как минимум одна разновидность ботаников, которые, сами того не желая, зачастую загоняют себя в изоляцию, — это знатоки и любители тривии. Большинство участников Jeopardy! которых я встречал, были вполне успешными, интересными людьми, однако время от времени их тянуло на какое-то невыносимое позерство. Как будто вынужденное соседство с себе подобными возможно для них только при условии своего наиполнейшего интеллектуального превосходства. Позеры имеют привычку театральным шепотом произносить ответы на вопросы, в которые в данный момент играют другие люди, или добавлять дату создания и имена авторов к каждой песне, альбому или фильму, который вы упоминаете. Если вы произносите The Lion Sleeps Tonight, у них непроизвольно возникает жгучая потребность вставить: «Группа The Tokens, 1961 год». Если они не знают точной даты, они ее выдумают. Они напоминают мне, почему я, еще будучи студентом первых курсов, решил покончить с тривией. Что если бы я когда-нибудь стал вести себя подобным образом?

Конечно, такое случается не со всеми фанатами тривии, и не обязательно Дилану в его «прыщавые годы» предстоит терпеть ежедневные издевательства. Но важно понимать, насколько тонка грань между радостью познания и злорадством от того, что ты тут самый умный.

На следующий вечер, отвезя Минди в аэропорт, я провожаю обратно в отель Мэтта Брюса с его девушкой Джулией. Боюсь, это максимум того, что я могу для него сделать в сложившейся ситуации. Ему так и не дали сыграть. Получается, что и он, и она прилетели сюда впустую. Это даже хуже, чем утешительный приз за третье место. И это все из-за меня, как полушутя-полувсерьез напоминает мне Джулия.

Еще два вторника подряд мне приходится возвращаться в Лос-Анджелес. Обычно съемки Jeopardy! не проходят с такой частотой, однако в это время года телекомпания записывает много игр про запас перед уходом на летние каникулы. Иногда Минди прилетает со мной на первый съемочный день, но всегда вечером отправляется обратно, не рассчитывая заранее задерживаться еще на день. При этом мы говорим друг другу перед каждой игрой, что она, конечно, будет последней.

Мягко говоря, необычно, чтобы игрок в Jeopardy! провел в студии такое количество времени. Чаще всего участники проводят на съемках час, максимум два. Для съемочной группы они — бесконечный конвейер в никогда не меняющемся производственном процессе. Но ко мне все равно нет какого-то особого отношения — ни как к какому-то фрику, ни как к «звезде». Все стараются делать вид, что ничего необычного не происходит. Они не хотят допустить даже намека на скандал или подозрение в особом отношении ко мне по сравнению с другими участниками. Так что табличка с моим именем не появляется на двери костюмерной, и меня не приглашают летать на съемки частным лайнером Мерва Гриффина. Я просто очередной игрок. Поэтому моя необычно длинная победная серия становится «фигурой умолчания», о которой все думают, но никто не говорит вслух.

Несмотря на то что все и каждый в отдельности остерегаются проявлять ко мне какое-либо особое отношение, я готов высказать довольно резкое суждение: «Все игроки в Jeopardy! равны, но некоторые более равны, чем другие». В последней игре одного из долгих съемочных дней мне разрешают переодеть галстук после того, как оказывается, что он бликует на экранах мониторов. У меня в кармане есть запасной галстук, и я предлагаю поменять его по ходу съемки. Чтобы сберечь драгоценные минуты, администратор вместо того, чтобы отправить меня в артистическое фойе, проходит со мной за сцену к зеркалу, перед которым Алекс примеряет свои костюмы от Перри Эллиса. Проблема с галстуком решена, но, когда я возвращаюсь за игровой стол, передо мной разверзается адова бездна. Разрешение воспользоваться зеркалом Алекса оказывается пробоиной в системе безопасности шоу, сопоставимой с разглашением государственной тайны. Продюсеры шоу заодно с независимым контролером, который следит за соблюдением правил при обращении с конкурсантами, набрасываются на съемочную группу и координатора, обвиняя их в нарушении протокола. Участникам запрещено проходить через задник сцены! Что бы было, если бы вопросы и ответы уже лежали на столе ведущего?

Я чувствую себя виноватым еще сильнее, чем в случае с Мэттом Брюсом. В результате играю чудовищную игру и едва ухожу от поражения. Одним из худших моментов стал лишенный логики ответ на следующий вопрос:

«Пожалуйста, Алекс, „Отрицательные ответы“ за $1600».

«Уинстон Черчилль сказал однажды любопытным репортерам, что это фраза из двух слов будет самой точной формулировкой его ответа[134]».

Дзинь. «Железный занавес».

Это тот случай, про который игроки Кубка по викторине говорят: «Переклинило». Мне кажется, что я вижу в вопросе что-то знакомое, я вспоминаю, что Черчилль знаменит выражением из двух слов про «железный занавес», и я рефлекторно, не приходя в сознание, жму на кнопку. Если соотнести мой ответ с темой и вопросом, то очевидно, что он идиотский и не имеет никакого отношения к описанной истории. Зато я могу себя утешить тем, что нахожусь в хорошей компании. Самый знаменитый такого рода «переклин» в Кубке по викторине на счету все того же Мэтта Брюса, который однажды уверенно выпалил «батон с гашишем» вместо правильного ответа «булка с маком». А что, почти попал!

Снова и снова возвращаясь на съемки Jeopardy! я начинаю замечать забавные нюансы, касающиеся других игроков. Сара Джейн Вудол, фотограф из Вегаса, не подходит под платонический идеал игрока в Jeopardy! — чулки в крупную сетку, мини-юбка, обтягивающая футболочка, копна волос и жевательная резинка во весь рот. Еще интереснее то, что она проходила отбор, как выяснилось из нашего разговора, всего месяц назад. Я ждал девять месяцев, а Саре Джейн позвонили меньше чем через две недели.

Чем с большим количеством участников я общаюсь, тем чаще замечаю закономерность. Многие женщины приглашаются на игру всего через несколько недель после тестирования. Большинство мужчин, напротив, ждут своего часа от полугода до года. Предполагаю, что организаторы Jeopardy! хотели бы, чтобы, по возможности, в каждой игре была хотя бы одна женщина, однако гендерное соотношение на отборах делает соблюдение такой пропорции проблематичным. В пуле претендентов всегда ощущается нехватка среди представительниц прекрасного пола.

Jeopardy! не привыкать к хитростям гендерной политики. В своих откровениях 1993 года обозленный экс-продюсер Гарри Айзенберг обвинил авторов программы в неравномерной расстановке аукционов и выборе вопросов финалов в пользу тем, ориентированных скорее на женщин. Непосредственно перед игрой аукцион из «Научной фантастики» переползал в «Национальные парки», «Майкл Джордан» заменялся «Михаилом Барышниковым» и — мой любимый пример — вместо «Аэропортов» темой финального раунда оказывалась «Алиса Токлас»[135]. Примеры, которые приводил Айзенберг, убийственно конкретны, однако Jeopardy! громко оспаривала выдвинутые обвинения, и из второго издания его книги они загадочным образом исчезли.

Примечательно, что, согласно моим наблюдениям, Jeopardy! по-прежнему следует своей политике, поощряя «женский» уклон в общей массе вопросов. На каждую спортивную или «пивную» категорию обязательно есть «общечеловеческая» тема про кулинарию, моду или мыльные оперы. Наука, как я понимаю, согласно стереотипу, традиционно относится к «мужским» темам. И она настолько плохо представлена в Jeopardy! что складывается впечатление, будто научные вопросы проходят цензуру комитета образования штата Канзас, который недавно прославился отменой обязательного преподавания теории эволюции в школе.

Хотя Беверли Хертер, с которой я играю через неделю, считает, что вопросы в Jeopardy! как раньше, так и сейчас дают игровое преимущество мужчинам. «Крен в мужскую сторону легко объясним — вопросы-то пишут в основном именно мужчины», — объясняет она мне по интернету после нашей игры. Она называет проблемным широкий тематический диапазон — от военной истории до космоса, поскольку такие темы дают фору сильному полу. «Как мать двоих детей, мальчика и девочки, и как человек, который два раза в неделю занимается общественной работой в их школе, я могу безо всяких сомнений заявить, что мальчики больше увлекаются некоторыми областями, например исследованием космоса или историей авиации, чем девочки».

Я с ней не согласен. Большинство вопросов Jeopardy! кажутся мне гендерно нейтральными, поскольку проверяют знание самых обычных фактов о том мире, в котором живем мы все — как мужчины, так и женщины. Место с самыми высокими в мире приливами[136] не меняется, «Ярмарка тщеславия»[137] принадлежит перу одного и того же автора, и год принятия Великой хартии вольностей[138] остается прежним вне зависимости от наличия или отсутствия у вас Y-хромосомы. Специфические темы, дающие мужчинам некоторое преимущество, изредка попадаются, но мне кажется, они не превалируют настолько, чтобы обвинять Jeopardy! в ущемлении по половому признаку. Что же тогда приводит к неравенству?

В конце концов, такая ситуация типична не только для Jeopardy!. Женщины недопредставлены почти во всех квизах — от Кубка по викторинам до развлекательных игр в пабах. Подобный дисбаланс можно наблюдать и во многих других интеллектуальных играх — в шахматах и турнирах по скреблу, математических турнирах и турнирах по кроссвордингу — везде доминируют и занимают призовые места мужчины.

У каждого может быть свое объяснение такого положения вещей. В Северо-Западном государственном университете Луизианы, где проводятся соревнования между кампусами по Trivial Pursuit, я встретился с президентом студенческого общества Минди Макконел. Да, родители назвали бедняжку в честь героини популярного в 1970-х телесериала[139]. Она тоже обратила внимание на гендерное неравенство, когда играла в Trivial Purcuit с однокурсниками. «Думаю, что мужчины просто более сильны в тривии, чем женщины, вот и все», — таково ее простое объяснение, высказанное с неповторимым нью-орлеанским акцентом.

Немногие из моих собеседников готовы согласиться с утверждением, что мужчины биологически лучше приспособлены к тривии. Эмили Пайк, бывший капитан команды Кубка по викторинам из Карлтона, считает, что к старшим курсам девушки отходят от тривии по социальным соображениям. «Девочки в этом возрасте больше, чем молодые люди, заботятся о том, как их увлечения выглядят со стороны. Они понимают, что участие в одних мероприятиях с гиками и ботаниками будет пятном на их репутации. Это относится, в частности, к Кубку по викторине». Другие игроки-женщины говорили, что от Кубка по викторине их отвратило несоблюдение некоторыми участниками элементарных правил гигиены, непристойные намеки сексуального характера или сложность самого занятия.

Что касается Jeopardy! то настоящие ее фанаты, сидящие на тематическом интернет-форуме, часто доказывают, что источник гендерного разрыва состоит в специфических элементах телеигры, которые не имеют ничего общего с собственно тривией. В зависимости от того, кого именно вы спросите, на первое место могут поставить скоростные качества на кнопке, правильный расчет ставок, удачные догадки, основанные на знаниях, то есть те умения, в которых превосходство по умолчанию на стороне мужчин.

Согласно моей версии, в соревнованиях по тривии женщины скорее уступают в части «соревнований», чем собственно в «тривии». Исследователи, изучающие гендерное неравенство в математике и других науках, отмечают, что мужчины быстрее учатся в условиях конкуренции, тогда как женщины добиваются лучших результатов, работая сообща, то есть предпочитают коллективистский стиль в обучении. У мужчин достижение успехов в тривии активизирует мачо-фактор. Взращенная таким путем уверенность, характерная для самцов с тягой к фаллометрии, призвана деморализовать противника превосходством собственных знаний. Кий-я-а-а! Женщины, с другой стороны, могут обладать не меньшими знаниями, но не всегда способны или даже не всегда стремятся демонстрировать свое мастерство так отчаянно, будто это вопрос жизни и смерти.

Брайан Куинн руководит расположенной в Сакраменто компанией The Ultimate Game Show, которая сдает в аренду оборудование для игровых шоу и организует всевозможные викторины на корпоративных вечеринках и тренингах. Он хорошо знает, что такое «синдром боязни тривии». Это когда человек отказывается сделать шаг с риском провалиться, оказавшись в мясорубке викторины, даже на таких облегченных мероприятиях, которые он ведет. Он вспоминает, как на одной из корпоративных вечеринок на озере Тахо случайным образом вытянул имя присутствовавшей дамы, которая наотрез отказалась выйти на сцену даже после обещаний, что вопросы будут легкими и что все участники получат от $250 до $2500. После окончания игрового раунда он нашел ее в толпе.

«Вы знали ответы на какие-нибудь вопросы?» — спросил он дружелюбно.

Она ответила, что знала ответы почти на все вопросы всех девяти игровых уровней.

«И вы по-прежнему не жалеете, что отказались сыграть?»

Она объяснила, что была смертельно напугана одной лишь идеей принять участие в игре. «Мне просто физически стало плохо, когда вы назвали мое имя. Никакая сумма денег не заставила бы меня выйти на сцену».

Брайан соглашается, что, хотя от «синдрома боязни тривии» страдают и мужчины, и женщины, похоже, что именно среди последних этот синдром встречается непропорционально часто. Я видел эту разницу в степени самоуверенности или как минимум ощущении собственной состоятельности на множестве отборов в команду Кубка по викторинам в своем родном университете и на внутриуниверситетских соревнованиях. Юноши, даже если они не были знакомы с игрой, все равно хотели попробовать свои силы. Даже если в результате оказывалось, что они понятия не имели, какой единственный штат США имеет непрямоугольный флаг[140], или не знали более известного названия «Аранжировки в сером и черном № 1»[141], это только мотивировало их на саморазвитие. Напротив, женщины, даже слышавшие об игре, полагали, что это счастье не для них. Если они все же отваживались сыграть, но не знали каких-то ответов, то утверждались в своем скептицизме и не делали повторных попыток. Это досадно, ведь ощущение игровой тусовки в тривии как клуба для мальчиков только усиливало чувство обособленности и одиночества у девочек-участниц.

Думаю, природа обделила меня традиционным мужским преимуществом — хорошей ориентацией в пространстве. Я только что выиграл очередные $150 тысяч или около того в самой крутой американской телевизионной викторине и при этом с пятью тяжелыми костюмами за плечами блуждаю по парковке компании Sony в поисках машины, которую взял напрокат. Нет, я не умный. Я просто кажусь таким по ящику.

Чтобы быть честным по отношению к себе, приходится признать, что парковка компании Sony представляет собой невероятную топологическую поверхность, как лента Мебиуса или бутылка Клейна[142]. Вы можете пройти ее снизу доверху и все равно пропустите тот или иной этаж. В итоге я решаю идти «от противного» — сверху вниз и через пять минут нахожу свой «Додж Неон». Мне кажется, я преодолел кротовую нору (пространственно-временной тоннель) или что-то подобное.

Пользоваться мобильными телефонами на площадке строго запрещено, но, усевшись в машину, я сразу звоню Минди с последними новостями. Мы так договорились с самого начала.

«Минди, сегодня у нашей маленькой компании большой прорыв». Это то, что герой Тома Круза говорил героине Рене Зелвеггер в фильме «Джерри Магуайер», и это первое, что я всегда сообщаю Минди после удачного съемочного дня. «В следующий вторник мне снова придется вернуться».

«Придется? — передразнивает она. — Сколько ты выиграл?»

«Я точно не знаю, — честно отвечаю я, нащупывая в кармане пиджака пачку желтых копий призовых квитанций Jeopardy!. — Смогу все посчитать только в самолете».

После разъединения я продолжаю изучать копии квитанций и производить в уме несложные математические расчеты. Восемнадцать побед и что-то около полумиллиона долларов. Еще несколько секунд я сижу в тишине в припаркованной машине, оцепенев и лишь качая головой от потрясения. Приняв решение снова заняться тривией, я и представить себе не мог ничего подобного.

Неожиданно вспомнив, что мне нужно спешить на самолет, я бросаю бумаги на заднее сиденье и лихорадочно копаюсь в карманах пяти пар штанов в поисках ключей от машины.

Ну хорошо, а как теперь выбраться из этого гаража?

Глава IX

Что такое превращение?

Бечуаналенд стал Ботсваной. Боб Дилан перешел на электричество. Мыс Канаверал стал мысом Кеннеди (а затем почти сразу снова мысом Канаверал). Испанская актриса Мария Розарио Пилар Мартинез Молина Мокуэре стала зваться Чаро. Дик Сарджент заменил Дика Йорка в телесериале «Зачарованные». Да, 1960-е годы стали удивительным временем, предвещавшим потрясения и сдвиги. Тривия тоже не осталась островком стабильности в этом море перемен.

Представление о том, что отвечать на вопросы, проверяющие общую эрудицию и кругозор, может быть весело, существовало к тому моменту уже лет 40. Однако феномена тривии как такового все еще не существовало. Никто не использовал термин «тривия» для описания развлекательных викторин.

Игрой в вопросы и ответы можно было заниматься наедине со специально написанными для этого книгами или наблюдать за ботаниками в очках с роговой оправой из Лиги плюща, которые делали это в телеэфире. Игры в тривию в Америке не было.

Все изменилось в 1965 году. Дан Карлинский и Эд Гудголд впервые встретились осенью 1962 года в первую неделю учебы в Колумбийском университете, куда они оба только что поступили. Весь первый курс они занимались сочинением юмористических заметок для студенческой газеты The Spectator, в которой Эд был редактором рубрики.

Эд вырос в Бруклине, куда его родители переехали, когда мальчику исполнилось шесть лет. Чтобы перестать быть аутсайдером, он учил английский, слушая радио и смотря телепередачи. Его учителями стали Тень, капитан Видео и Хопалонг Кэссиди[143]. «Я плоть от плоти американской культуры», — говорит мне Эд. Я нашел его 40 лет спустя в должности замдекана педагогического факультета Университета штата Нью-Йорк.

Американская поп-культура, сформировавшая интересы Эда в юные годы, была изучена им досконально. Вернувшись из школы, он и его друзья проводили летние вечера, сидя на веранде и вспоминая радио-, теле- и киногероев, персонажей комиксов и спортивных кумиров того времени. Помнишь Харди Бойза, а Бастера Брауна, а Зеленого Шершня? А помнишь Дэви Крокетта? А Уильяма «Стог сена» Калхуна? Со временем ребята придумали разновидность игры в слова по мотивам своих детских ностальгических воспоминаний. «Как звали эксцентричного изобретателя из Дакбурга в серии комиксов про дядюшку Скруджа?»[144] «Да, и еще! Где жил Паладин в сериале Have Gun — Will Travel?»[145]

Дан Карлинский, друг Эда, в настоящее время писатель, литературный агент и независимый журналист, вспоминает, что в Колумбийском университете они продолжили играть в эту игру. Студенты собирались в комнате Герига, холле в кампусе, на стене которого висел огромный портрет Лу Герига по прозвищу «Железный конь» (выпускника университета), и вовсю «ностальгировали» с помощью вопросов. Игра стала пользоваться такой популярностью, что в феврале 1965 года Эд Гудголд написал про нее в своей колонке в Spectator, выбрав для нового явления название «тривия», и предложил проводить в Колумбийском университете официальные соревнования по этой забаве.

Читатели отреагировали немедленно и с энтузиазмом. «Стало ясно, что похожий детский опыт был не только у меня, — понял Эд. — Оказалось, что мое увлечение разделяло множество моих ровесников. Оно так быстро распространилось потому, что ему никого не надо было обучать. Они и без меня этим занимались — просто никогда не классифицировали свое увлечение как отдельное явление и не фиксировали правил».

Недостатка в заявках на участие в первом конкурсе по тривии, который Дэн и Эд провели весной 1965 года, не было. В огромном зале Ferris Bouth яблоку было негде упасть, люди стояли в дверях. Формат был позаимствован из телевизионного G. E. College Bowl. Командам из нескольких игроков задавали вопросы о вещах, которые они впитали с молоком матери, — старых радио-, телепрограммах и комиксах.

Предприимчивые Карлинский и Гудголд написали о соревновании в Spectator, разогревая аппетит «колумбийцев» для организации еще более масштабного мероприятия — «Первого ежегодного турнира по тривии между Лигой плюща и Семью сестрами»[146].

Это и последовавшее в 1967 году соревнование между колледжами проводились в самых больших аудиториях Колумбийского университета и привлекли около тысячи студентов, готовых продемонстрировать свои энциклопедические познания в биографиях Бесстрашного Фосдика, Ма и Па Кеттл, а также лошади Дейл Эванс[147]. Эти грандиозные турниры приказали долго жить, как только Дэн и Эд получили дипломы, но за время своего недолгого существования они изменили отношение людей к викторинам. Вопросы были скорее простыми и веселыми, чем академичными. Призом служила большая зеленая миска, купленная в супермаркете Woolworth за 49 центов, а вместо могильной тиши библиотек, традиционно сопровождавшей викторины, участников развлекали музыкальными аранжировками, заставками телепередач и рекламными джинглами в стиле ду-вап, которые исполняла группа King’s Men, чисто мужской вокальный коллектив Колумбийского университета. «There he goes, / Think of all the crap he knows», — пели King’s Men, пародируя музыкальное приветствие победителей конкурса модных показов American fashion.

По словам Карлинского, King’s Men никогда до этого не пели ду-вап. «Мы попросили их исполнить композицию Little Darling группы Diamonds, так что они вышли и спели песню, как будто со старой пластинки в 45 оборотов». Ретростиль группе так понравился, что вскоре стал доминировать в их творчестве. Чтобы группу не путали с Kingsmen, которые записали знаменитый хит 1964 года[148], ребята решили назвать себя Sha Na Na, но не знали, что делать дальше, поэтому попросили Эда Гудголда стать их менеджером. «Никого ближе к миру шоу-бизнеса они просто не знали», — объясняет Эд, который к тому времени уже прославился как изобретатель тривии и главный гуру игры. Sha Na Na отправились покорять Вудсток и предвосхитили ностальгический бум музыки 1950-х в следующем десятилетии. Возможно, мы бы никогда не узнали таких песен, как Grease, American Graffiti, Crocodile Rock или Happy Days, если бы не Sha Na Na. И мы никогда не узнали бы о Sha Na Na, если бы не тривия.

К счастью, популярность среди мальчиков из хороших семей, притворяющихся шпаной, чтобы казаться круче, не была единственным достижением Эда и Дэна. Заметку о первом турнире опубликовало агентство Associated Press, и новость разошлась по всей стране. «Об этом узнали ребята из других университетов, тривия стала распространяться, и мы начали получать звонки из университетских кампусов», — рассказывает мне Дэн. В 1968 году соревнивание скопировали в Университете штата Колорадо, назвав его Кубком по Тривии. Он существует по сей день. Большую часть 1970-х и в 1980-е годы турнир де-факто носил статус национального чемпионата для фанатов, которые готовы были ехать в город Боулдер с обоих побережий только для того, чтобы поиграть в тривию.

В результате студенческого увлечения Дэну пришла в голову идея написания собственной книги тривии. После получения аванса от издательства Dell Publishing Дэн и Эд попросили своих научных руководителей продлить сроки сдачи курсовых и засуетились в поисках достаточного количества тривии, чтобы хватило хотя бы на тонкую книжечку. «Тривия» и последовавшая за ней «Еще более нетривиальная тривия» взорвали рынок. Было продано около полумиллиона экземпляров обеих книг. Той осенью, когда Дэн назвал тривию третьим по популярности американским видом досуга, он не очень сильно лукавил. Даже журнал Time посвятил статью чемпионату Лиги плюща по тривии 1967 года.

Тривия действительно стала национальным увлечением. «Свою самую большую ошибку мы допустили в телевизионном эфире, — вспоминает Эд. — Нам казалось, что мы придумали прекрасный вопрос: Как звали графа Дракулу?»[149] Проблема состояла в том, что ответа на него они не знали и зарылись в каталоги университетской библиотеки. «Мы пролистали книги по истории Румынии и решили, что искомое имя Voivode». Через некоторое время они смотрели по телевизору вечернее шоу, в котором ведущий Джонни Карсон и Вуди Аллен обсуждали причуды тривии, и Вуди, которому, видимо, случайно запомнился вопрос Дэна и Эда, спросил у Джонни про имя Дракулы. «А спустя еще две недели мы обнаружили, что Voivode — это титул, аналог западноевропейского графа».

«Ностальгическая» тривия распространилась так далеко и так быстро, что стало ясно — Дэн и Эд поймали некую волну общественных настроений середины 1960-х. Самое интересное в этом феномене для меня состоит в том, что первыми новое увлечение захватило не тоскующих по своей молодости зануд средних лет во фланелевых сюртуках, перебирающих в кладовке желтеющие бейсбольные карточки и игрушечные диски-дешифровщики. Напротив, вместо них из всех возможных типов людей жертвами стали студенты университетов, ностальгирующие по временам своего невинного детства.

«Мы были подростками, — говорит Эд Гудголд. — Поэтому, когда вы оживляете в памяти события и факты из своего детства, нам не приходится погружаться слишком глубоко».

«Возможно, предпосылки явления нужно искать в ускорении темпов жизни во второй половине XX века, когда все стало происходить и меняться очень быстро», — предполагает Дэн. То есть тривия — эдакий своеобразный «Инвайт» в прошлое: «Просто добавь воды!»

Мне все-таки кажется странным, что кампусы 1960-х годов, вскоре ставшие колыбелью студенческих волнений, в перерыве между разжиганием костров из призывных свидетельств с удовольствием погружались в старые добрые времена моды на мужские стрижки «под ежик», как в сериалах про Оззи и Харриет и про Одинокого Рейнджера. «Не кажется ли вам, что в атмосфере бурных изменений людей охватила тоска по прошлым спокойным и понятным временам?» — спрашиваю я.

Дэн и Эд отметают это объяснение. «Людям просто нравилось погружаться в пору собственного детства. Конкретная эпоха Эйзенхауэра здесь ни при чем», — говорит Дэн. Все же меня продолжает мучить этот вопрос. Невинные черно-белые приключения Флэша Гордона и Джо Фрайди должны были казаться крайне трогательными расставшемуся со множеством иллюзий наблюдателю из тяжелого 1967 года.

Еще одним человеком, поучаствовавшим в закладывании основ бренда «тривии» Гудголда и Карлинского, была писательница Сьюзан Зонтаг. В 1964 году она преподавала на факультете религиоведения Колумбийского университета. Тогда же вышло в свет ее знаменитое эссе «Заметки о Кэмпе», вводившее в научный оборот изучение вульгарности и трэша как средства художественной выразительности в поп-культуре. Написала она, в частности, следующее: «У обидчивой высокой культуры нет монополии на утонченность… Человек, настаивающий на возвышенных и серьезных удовольствиях, на самом деле лишает себя удовольствий». Безусловно, нельзя считать простым совпадением, что спустя несколько месяцев два студента-«колумбийца» продемонстрировали новую игру-викторину, в которой впервые знание Сида Сизара ценилось выше знания Юлия Цезаря, а знание доктора Килдара — выше, чем доктора Фауста.

Фактически признание идеи того, что викторина может проверять «поп-знания» наряду с академическими, — главный результат деятельности и главный вклад Эда и Дэна в концепцию тривии. Они спасли тривию от изоляции в гетто телевизионных шоу, открыв ей двери в студенческие общаги, соседние кабаки и парикмахерские, то есть во все места, где можно посидеть в компании, поспорить и сделать ставки. В первый раз удовольствие от тривии могли получить люди, живущие нормальной жизнью простых американцев. Больше не нужно было знать имен бельгийских королей, или название единственной оперы Бетховена[150], или минерал, являющийся самым мягким по шкале Мооса[151].

Гудголд и Карлинский настаивали на том, чтобы все вопросы тривии строились на «ностальгическом» материале. В противном случае они были бы лишь набором «малоизвестных фактов», как их пренебрежительно называет Эд. Ностальгия подсадила на крючок такое количество людей, что позволила «тривии как концепту» надолго пережить «тривию как студенческую забаву». Когда Trivial Pursuit спровоцировала следующий бум тривии в 1983 году, одним из первых «аддонов» к игре стал набор карточек с ностальгическими вопросами в стиле Карлинского-Гудголда. Даже цитата из Александра Поупа на старых коробках Trivial Pursuit (первые строки комической поэмы о девушке по имени Белинда и ее волосах[152]) отдавала дань уважения Эду и Дэну, которые использовали ту же цитату в эпиграфе для своей книги «Еще более нетривиальная тривия».

Тривия сегодняшнего дня — Jeopardy! игры в барах и более поздние релизы по мотивам Trivial Pursuit — по-прежнему отводят значительную часть вопросов под ностальгическую тематику. Эпохи при этом могут варьироваться. Не важно, к каким возрастным категориям ностальгирующих апеллируют создатели игр — к поклонникам передачи Mickey Mouse Club, сериала The Breakfast Club или песни рэпера 5 °Cent In Da Club, — удовольствие остается таким же. Выкапывать из глубин памяти факты гораздо веселее, когда эти факты сопряжены с приятными личными воспоминаниями.

«Когда мы начинали, — говорит Эд, — я задавал вопросы про сериал Sergeant Preston of the Yukon. Но изюминка тут не просто в величайшем и удивительном псе по кличке Король Юкона и не в завершающей каждую серию после поимки очередного злодея фирменной фразе: „Ну, что, Король, это дело закрыто!“, изюминка вообще не в вопросе, а в тех обстоятельствах, которые тебя окружали, когда ты впервые узнал ответ на этот вопрос. Я вспоминаю, как ребенком в доме моих родителей я ел гороховый суп, и то, какой аромат он издавал, и ощущение наступающего вечера. Думаю, что это очень мощная штука».

«В этом главная разница между вопросами моего типа и вопросами вроде: „Жители какого штата потребляют больше всего желатиновых десертов?“[154] или „Назовите столицу штата Иллинойс“[155]. Потенциальное удовольствие от ответа на такие вопросы сильно ограничено. А с ностальгией, знаешь, это как у Марселя Пруста, когда он макал куда-то там печенье и выдавал связанные с этим сто страниц воспоминаний. Такие штуки многократно усиливают воздействие на слушателей. И это то, что мне нравится. Персональные воспоминания, а также чувство товарищества, возникающее между людьми, которые тоже это помнят. Это потрясающее ощущение».

И Дэн, и Эд уверены, что их стиль ностальгической тривии больше никогда не будет объединять «тех, кто помнит» так, как в прежние времена. «Те студенты приезжали со всей страны, и у них могло быть разное воспитание, разное окружение и разные приоритеты, — говорит Дэн. — Однако все они смотрели одни и те же фильмы. Они слушали одну и ту же поп-музыку. Сегодня это невозможно».

Эд соглашается с ним. «Так происходило в мире, который был гораздо проще, чем нынешний. В том мире у вас было всего три варианта, лучшей иллюстрацией которых служила телепрограмма воскресного вечера. Вы могли выбирать между Эдом Салливаном, Стивом Алленом и Мэвериком. Три телеканала. Три возможных выбора. И чаще всего человек вполне мог охватить их все».

«Что делает нас американцами — это определенно опора на популярную культуру. Она связывает нас друг с другом». Но взрывной рост числа телеканалов, фрагментация жанров и стилей поп-музыки все изменили. «Всего стало так много, что людей мало что объединяет. В результате внутренние культурные силы в обществе заметно ослабли. Те вещи, которые обеспечивали глубинную связь всей нации через общие культурные явления, сегодня ничего не значат. Такой непрочной оказалась соединительная ткань».

«Ностальгия больше не та, что раньше», — добавляет Эд с горькой улыбкой.

Я думаю о словах Эда про «непрочную соединительную ткань» современной жизни во время следующего перелета на съемки Jeopardy!. За последний месяц это уже четвертая поездка по одному и тому же маршруту. Я узнаю всех стюардесс в лицо.

Кроме того, я поднаторел в общении со случайными попутчиками, не объясняя им при этом реальную цель моей поездки в Калифорнию. Кто его знает, вдруг на заднем ряду летят шпионы из телегруппы.

«Да, я в этом месяце летаю в Лос-Анджелес на сезонные работы, — скромно сообщаю я менеджеру среднего звена, сидящему рядом со мной. — А вы чем занимаетесь»?

Он поднимает глаза от своего ноутбука. «У меня назначено несколько встреч с клиентами в Парк-Сити. Я продаю вино».

«Что вы говорите?!» На этом наш разговор мог завершиться. Попытка поговорить с мормоном о вине моментально заводит диалог в тупик. Это все равно что беседовать с блондинкой о футболе. Все мои познания в этой области происходят из темы «Напитки», но там спрашивают в основном про коктейли.

«Да, я работаю в компании Niebaum-Coppola».

«Погодите, это что, винодельческая фирма Фрэнсиса Форда Копполы?» Неожиданно разговор переходит в интересную для меня плоскость. Я, конечно, абсолютно не виноман, зато убежденный киноман, и режиссером нескольких моих любимых фильмов был именно Коппола. Я ничего не знаю про «Пино Нуар», зато могу кусками цитировать «Крестного отца» близко к тексту, если наш полуторачасовой полет станет неимоверно скучным.

Я начинаю засыпать его вопросами. Знаком ли он с Фрэнсисом? Что Фрэнсис за человек? Что он сейчас снимает? Видел ли мой попутчик Софию? Талию Шир? Николаса Кейджа?

Торговец вином, сощурив глаза, смотрит на меня оценивающе. «О’кей. Если ты такой фанат Копполы, ответь-ка на вопрос».

В этот момент я понимаю, что должно произойти дальше. Он загадает мне загадку по тривии. От того, справлюсь я с ней или нет, зависит продолжение нашего диалога. Если я отвечу правильно, значит, я true fan (истинный поклонник) и прошел испытание. Я услышу кучу клевых историй и узнаю грязные подробности личной жизни актеров. Если ошибусь, то выставлю себя дилетантом, и на остаток поездки мне придется вежливо заткнуться, довольствуясь самолетным журналом Southwest’s fine.

«За что Фрэнсис Форд Коппола получил своего первого „Оскара“?»

К счастью, этот вопрос я уже когда-то слышал. Прикол в том, что первого «Оскара» Коппола получил не за режиссуру.

«Лучший оригинальный сценарий, фильм „Паттон“, 1970 год».

Впечатленный виноторговец кивает. «Очень хорошо. Ты и правда в теме». Вскоре выясняется, что он работает на эту винодельню уже много лет, хорошо знает всю семью и все фильмы Копполы. На оставшееся время полета я погружаюсь в мир анекдотов про Копполу. Полтора часа пролетают быстро.

Я замечаю это снова и снова, хоть, может быть, не так явно, как в тот раз. Повторю мысль Эда Гудголда: во времена, когда все меньше понятий и явлений связывает нас между собой, тривия представляет собой то, что еще может удержать людей рядом друг с другом.

Мы живем в эпоху специализации, когда образование и выбранная профессия загоняют нас в определенную и постоянно сужающуюся нишу. Люди спрашивают, чем я занимаюсь на работе как программист, но их интерес моментально улетучивается, если я пытаюсь отвечать по существу. Дело не в том, что это ужасно занудное и недоступное для понимания занятие (хотя таковым оно по существу и является), и не в том, что мне чрезвычайно скучно объяснять им его суть. Дело в том, что для понимания хотя бы основных обязанностей программиста нужно освоить полный университетский курс информатики. То же самое справедливо и в обратную сторону, в отношении моих собеседников.

Было время, когда ты знал и понимал, чем зарабатывает на жизнь каждый обитатель твоей улицы. Сосед напротив — водитель автобуса. Рядом живет преподаватель английского, с другой стороны — продавец корма для домашних животных… Теперь же в половине случаев, когда Джонни Гилберт объявляет род занятий игроков Jeopardy! я понятия не имею, что эта китайская грамота на самом деле, означает. «Аналитик по информационной безопасности из города Фишерс!», «Главный инспектор качества продукции из Бруклина!», «Менеджер-консультант по программным продуктам из Уотертауна!» Все это узкие ниши, в каждой из которых, я уверен, есть своя специальная терминология и набор процедур. При общении может оказаться, что мы говорим на совершенно разных языках.

Как я уже раньше отмечал, тривия по-хорошему не должна была бы называться тривией. Факты из области истории, географии, литературы, кино, музыки — все то, что раньше определялось старым добрым словосочетанием общая эрудиция, — каждый помнил со школы, независимо от профориентации. По мере роста специализации мы потеряли кое-что ценное — материки знания в океане информации, которые доступны всем и каждому. Раньше знание нас связывало — теперь оно нас разделяет.

Поэтому в наши дни, когда два человека понимают, что обладают одним и тем же кусочком информации, между ними возникают теплые, даже товарищеские чувства. И это не удивительно. Если незнакомка в аэропорту сообщает мне, что она из городка Фарго, а я ничего не знаю об этом городке, на этом разговор, скорее всего, и закончится. Но тут на помощь может прийти тривия. Если я вспомню, что величайший игрок «Янкиз» Роджер Марис был родом из Фарго, то смогу спросить, была ли она в музее Роджера Мариса. Если я вспомню, что на севере Фарго протекает река Рэд-Ривер, можно поинтересоваться, ездила ли она рыбачить на Рэд-Ривер. Да, черт возьми, если я хоть раз смотрел фильм «Фарго», только первый эпизод которого, кстати, происходит в городке Фарго, — уже одно это может растопить лед в отношениях! Людям льстит, если ты знаешь о них хоть что-то — об их профессии, их хобби или их родном городе. Как будто ты специально готовился для встречи с ними.

Меня всегда очень беспокоило, что тривия кажется предметом, разделяющим людей: важничающих «всезнаек» и гордящихся своим профанством «незнаек». Конечно, всегда найдутся те, кто использует тривию как дуэльную шпагу для демонстрации собственного интеллектуального превосходства и нечеловеческой «крутизны». Но тривия может также и соединять людей. Звучит наивно, как слоган из рекламы кока-колы, но, возможно, если бы у нас было больше общих знаний, как раньше, мы бы не имели такого количества коммуникативных неудач — между отдельными людьми, нациями, расами и религиями. Если бы мы больше увлекались тривией, то есть получением чуть большего количества информации обо всем на свете, мы бы узнавали чуть больше друг о друге и таким образом сделали бы дополнительный шаг к достижению взаимопонимания.

И еще одна вещь, которую я начинаю понимать про тривию. Знание множества отличных фактов — дело благодарное. Но оно становится почти бессмысленным, если эти факты не помогают вам узнать еще и множество отличных людей.

Дэн и Эд понимали природу товарищества, которое возникает при выявлении общих знаний. Их турниры по тривии в Колумбийском театре Макмиллина всегда заканчивались одинаково — все участники, как в 1949-м, брались за руки и хором пели Happy Trails. «И если вы думаете, что наблюдать за тысячей чуваков из Лиги плюща, орущих, взявшись за руки, Happy Trails, — это не прикольно, то вы ошибаетесь. Это очень прикольно», — смеется Эд.

Во время короткого расцвета «ностальгической» тривии Эд Гудголд и Дэн Карлинский изменили облик игры в вопросы и ответы. Первый раз викторина стала чем-то большим, чем набор книг или изолированных телебашен из слоновой кости. Вместо этого появилось целое сообщество, субкультура, образ жизни. Именно этот образ жизни и стал в конце концов называться тривией.

Глава X

Что такое познание?

В этой игре мне уже два раза везло, когда выпадали аукционы, точнее, везло вдвойне, поскольку я знал на них правильные ответы. Поэтому когда мне достался и третий, последний аукцион в игре, разрыв был достаточно велик. Счет на моем табло — $28 тысяч. Билл Картер, смутно напоминающий тренера по фитнесу из клуба Билла Блэнкса, стоит за третьим подиумом и в настоящий момент идет на втором месте, но со значительным отрывом от первого. Аукционов в игре больше не будет, так что опасаться мне нечего, да и тема из разряда моих любимых — «Литературные пары». У меня не так уж много пространства для маневра.

Чаще всего я ставлю на аукционах всего несколько тысяч долларов или около того. По аналогии с покером, игрока, который делает такие ставки, правильно было бы назвать тайтовым. Частично это можно объяснить соображениями стратегии — зачем рисковать своей лидерской позицией, если не обязан этого делать? Но умеренность можно списать и на простую трусость. Я представляю собой тот тип игрока, который начинает дергаться, когда не обнаруживает в казино самого дешевого стола блек-джека с минимальной ставкой в $1, поэтому мне не нравится идея ставить десятки тысяч долларов на один вопрос тривии, даже учитывая то, что я рискую «шальными деньгами» и имею шанс выиграть гораздо больше, чем проиграю.

Часто я делаю такую ставку, которая в случае правильного ответа даст мне красивый круглый счет на табло. Здесь тоже можно усмотреть элемент стратегии — с круглыми числами проще производить арифметические вычисления. Но в большей мере это просто предрассудок. То же самое я делаю в ресторанах, когда оставляю чаевые, четко соответствующие определенному проценту от суммы счета. Сейчас у меня $28 000. Я мог бы поставить $2000, чтобы получить красивый и ровный тридцатник. Но для такой темы это как-то маловато. Какое там следующее круглое число?

«Ставлю $12 000, Алекс», — слышу я собственный голос.

Это самая большая моя ставка за всю карьеру игрока в Jeopardy! В студии, уже потерявшей было интерес к происходящему, воцаряется удивленная тишина. Алекс зачитывает вопрос, кажется, еще более бесстрастным голосом, чем обычно.

«Заглавие фильма „Вечное сияние чистого разума“ взято из поэмы об этих двух средневековых любовниках с несчастливой судьбой».

Меня аж перекосило, язык прилип к верхнему нёбу. Я читаю вопрос по диагонали, пытаясь заставить свой мозг выдать ответ до того, как Алекс закончит читать его вслух. Но секунды утекают, а ответ все никак не приходит в голову. Я нервно тереблю подбородок. Скоро Алекс потребует дать ответ. Что же я скажу?

Мы с Минди смотрели «Вечное сияние чистого разума» несколько месяцев назад, и фильм нам очень понравился. Я помню, что заглавие представляет собой цитату из Александра Поупа, потому что об этом говорит героиня Кирстен Данст и очень смущается, когда путает автора с папой римским Александром (Pope Alexander). Но я не помню, чтобы в фильме упоминалась поэма, откуда взята эта строка.

Хорошо, попробуем пойти от темы «Литературные пары». Возможно, ответ можно знать откуда-то из литературного источника, а не из кино с Джимом Керри. Писал ли Поуп о каких-то знаменитых любовниках? На ум ничего не идет. Может, поискать подсказку в самой цитате? Сияние? Чистый разум? Очищение памяти? Амнезия? В голове пустота. Может, это меня настигла амнезия?

Так, что у нас с полем поиска, ограниченным формулировкой? Какую мы знаем литературную любовную пару с трагической судьбой? Ромео и Джульетта? Нет, слишком просто для вопроса за $1600. Какие еще есть заглавные любовники? Антоний и Клеопатра? Троил и Крессида? Не может такого быть. В теме уже прозвучал вопрос про Розенкранца и Гильденстерна, а это значит, что никакого Шекспира там больше быть не может. Геро и Леандр? Но это Античность, а не Средневековье. Кроме того, кажется, про них писал Марлоу, а не Поуп. Я концентрируюсь на слове «средневековых». Какие у нас есть знаменитые герои средневековых романов? Средневековье. Средние века. Король Артур. Гм… Артур и Гиневра? Ланселот и Гиневра? Их судьбу, безусловно, можно назвать несчастливой. Однако я не помню никого из современников Поупа, кто бы писал что-то по мотивам артуровского цикла. Интерес к нему возобновился лишь в викторианскую эпоху. Еще из той же оперы могут быть Тристан и Изольда. Хотя такой ответ кажется несколько сложноватым для четвертой категории сложности.

Алекс смотрит на меня внимательно. Весь мой внутренний монолог занял секунд семь-восемь, хотя казалось, что он растянулся на час. «Пусть это будут…» Я начинаю отвечать настолько медленно, насколько возможно, надеясь, что вот-вот на меня снизойдет вдохновение. Еще одна долгая пауза. На кону $24 тысячи, это мои полугодовые выплаты за дом по ипотеке или, скажем, стоимость новенькой «Тойоты Камри». А у меня нет даже правдоподобной версии, так что с языка уже готовы сорваться Тристан и Изольда.

Стоп. «Средневековые любовники». Так ведь не говорят о вымышленных персонажах, даже если их придуманная жизнь вписана в эпоху Средневековья? То есть сама структура вопросной фразы подсказывает, что искать нужно, скорее всего, пару реальных личностей, которые жили в эпоху Средневековья. Хорошо. Но что тогда делает эту пару «литературной»? Такое возможно, либо если их история стала популярным поэтическим сюжетом, либо… если один из них писатель.

Что-то перещелкивает у меня в голове, и я чувствую, что хоть ответ пока вне зоны доступа, но я уже на верном пути. Данте и Беатриче. Петрарка и Лаура. Подождите! Я знаю, кто это. Любовные письма, кастрация. И Александр Поуп тоже ложится в эту версию. Как же их звали?

Алекс уже готов засчитать мне поражение за затяжку времени. «Ну, э… Элоиза, — выпаливаю я. — Да, и Абеляр». Пьер Абеляр — это знаменитый французский богослов, который был влюблен в Элоизу, милую одаренную девочку, у которой он был домашним учителем. Она забеременела от него, и, когда ее разгневанный дядя это обнаружил, Абеляр, повинуясь жестокому обычаю того времени, оскопил себя.

«Верно!» — говорит Алекс, к моему великому облегчению. Только теперь я сознаю, что задерживал дыхание целых 25 секунд, и с силой выпускаю воздух.

Вечером по дороге в отель я еще раз прокручиваю в голове этот аукцион. Вопрос нельзя отнести к категории, которую я называю «Головоломкой», как те вопросы финального раунда, которые требуют инсайта. Но как минимум для меня это не был и вопрос из разряда «Табуретка» (либо вы знаете сам факт, либо у вас нет шансов взять вопрос), чему свидетельство та внутренняя агония, в которую я впал, прежде чем родить правильный ответ. Это был настоящий тяжелый мозговой штурм.

Я всегда скептически относился к мнению, что мастерство в тривии эквивалентно уму. Вряд ли найдется человек, который любит тривию больше меня, но представление о том, что запоминание большого количества фактов — синоним высоких интеллектуальных способностей, на мой взгляд, не соответствует действительности. Обладание большим числом знаний может означать, что вы просто интересуетесь определенной областью знаний, или что у вас много свободного времени, или хорошая память, кроме того, вы можете страдать неврозом навязчивых состояний (OCD) или аутизмом. Это совершенно не означает, что вы гений, достойный нобелевки за избавление человечества от рака, голода или изобретение тележек с бесшумными колесами для супермаркетов.

Когда я спрашиваю бывшего чемпиона Jeopardy! и Кубка по викторине Крейга Баркера про связь между тривией и развитыми мозгами, он тоже выказывает скепсис. «Если ты великий игрок Кубка по викторине, это доказывает только то, что ты великий игрок Кубка по викторине, и абсолютно не говорит о том, что ты умнее других». Я вспоминаю теорию Роба Хентцеля о «синдроме Кубка по викторинам», когда мастерское владение тривией отталкивает человека от реальных интеллектуальных свершений вместо того, чтобы помогать ему в них.

Психометристы — эксперты по оценке психологических состояний, измеряя умственные способности, подразделяют их на две категории. Первая — это врожденная способность человека к обучению и установлению причинно-следственных связей. Вторая — приобретенные знания. Они именуют эти два фактора «текучим g» и «кристаллизованным g». По звучанию похоже на названия каких-то амфетаминов. Возможно, это сделано для того, чтобы их психометрические выкладки казались круче и действеннее. За способность человека посмотреть на газетную полосу и запомнить список южноамериканских столиц отвечает текучее g. Но когда эти столицы занимают свое постоянное место в чьей-то голове, они становятся частью кристаллизованного g.

Я всегда был убежден, что тривия представляет собой не что иное, как кристаллизованное знание. Факты расставлены где-то на пыльных полках вашей головы. По команде вы вытаскиваете их из тайного хранилища, где они свалены рядом с искусственной рождественской елью, коллекцией старого оружия и сломанной скрипкой. Этот процесс выглядит так прозаично, что, кажется, настоящая работа интеллекта происходит где-то совсем в другом месте. Однако история с вопросом про Абеляра и Элоизу показала мне, что тривия зачастую требует комплексного взаимодействия обеих категорий — и текучего ума, и кристаллизованного знания. Я начал с перебора кристаллизованных фактов. Цитата из диалога с Кирстен Данст, поверхностные знания об Александре Поупе, смутные воспоминания о средневековой литературе — все это стало лишь хворостом, который понадобилось бросить в топку текучего g для активизации процесса решения задачи. Кроме того, мне понадобился набор так называемых метазнаний, основанных на правилах и традициях игры. Какие ответы в принципе могут быть в этой теме? Какие кажутся слишком простыми или слишком сложными для заявленного уровня сложности? Какие из слов являются ключевыми и содержат в себе подсказки, а какие лишь отвлекают? Не последнюю роль здесь играет и подсознание — какой ответ из всех имеющихся вариантов интуитивно кажется самым правильным?

Другими словами, не каждый вопрос тривии представляет собой очевидный случай, простой акт выдачи заученной информации, похожий на повторение таблицы умножения.

Интеллектуальная полоса препятствий, которую я преодолел, чтобы добраться до «Абеляра и Элоизы», была в самом деле больше похожа на решение головоломки или вариант IQ-теста. Раскручивая во все стороны вопрос аукциона, я и правда чувствовал знакомую по тестам IQ головную боль. Будто пытаешься поворачивать по отдельности шесть квадратов в своем воображении, чтобы представить, куда будут смотреть нарисованные лица на итоговой картинке, или производишь в голове десятки математических операций, чтобы понять принцип предложенной последовательности чисел и отгадать, какое число будет следующим в ряду.

Это небольшое открытие поражает меня до глубины души. Если разгадывание тривии рождает те же ощущения, что и решение тестов на коэффициент интеллекта (и это происходит в голове у человека, который получает свое извращенное удовольствие от обоих занятий), может ли такое означать, что все это время я ошибался? Может быть, все-таки успехи в тривии соотносятся с общим интеллектом?

Рядовой зритель Jeopardy! вероятно, удивится, что я вообще задаюсь этим вопросом. Конечно, человеку с улицы игроки в Jeopardy! кажутся умными. Умный и Jeopardy! — это практически синонимы. Большинство зрителей, скорее всего, не удивились бы, загляни они в словарь, обнаружить там следующее определение слова «умный»: «Ботаник в свитере, стоящий за светящимся голубым подиумом и жмущий на кнопку». Конец истории.

Даже такое светило, как Томас Эдисон, согласился бы с этим. В первые годы XX столетия, за несколько десятилетий до того как Ask Me Another вызвала первый бум тривии национального масштаба, Эдисон заставлял всех претендентов на работу у него в компании проходить тест из 150 вопросов тривии. Опросник был настолько сложным, что испытание проходили только 10 % соискателей. Обескураженный такими результатами Эдисон на страницах «Нью-Йорк Таймс» назвал выпускников американских университетов «весьма невежественными». Последовала очень бурная реакция общественности. Редакторы газет рвали и метали, объясняя, как опасно и чудовищно ставить на одну доску интеллект и широкую эрудицию. Особенное ликование поднялось после того, как этот тест попросили пройти Альберта Эйнштейна и он его благополучно провалил. Эдисон продолжал сердито настаивать, что его вопросы «чрезвычайно просты» и призваны выявить «живость ума, наблюдательность, интерес к жизни и окружающему миру». Он хотел, чтобы рабочие его фабрики знали, в какой стране, помимо Австралии, водятся кенгуру[156], где родился Наполеон[157] и какая кислота составляет основу уксуса[158]. К сожалению, это примеры самых легких вопросов теста. От соискателей же требовалось знание и таких «чрезвычайно простых» вещей, как вольтаж уличных электромобилей, численность населения Японии, вес воздуха в комнате размером 30 20 10 метров и местность, где растет больше всего слив.

Великий и ужасный владелец Менло-Парка пошел еще дальше. Он модифицировал тесты для мастеров разных специальностей. Краснодеревщикам задавали вопрос: «Кто был римским императором, когда родился Иисус Христос?»[159] Каменотесов спрашивали: «Кто убил Авраама Линкольна?»[160] Плотники должны были знать, «какие ингредиенты входят в состав коктейля „Мартини“»[161]. Рекомендую вам позадавать эти вопросы, когда будете в очередной раз вызывать сантехника или электрика. Боюсь, что если и добьетесь успеха, то только в случае с «Мартини».

Мысль о том, что успешные в тривии люди обязательно должны быть умны, нашла понимание даже у американского правительства — да-да, того самого правительства, которое в фильме «Чудо на 34-й улице» поручалось за то, что Санта-Клаус существует на самом деле. Это вам не какой-нибудь удостоверяющий штамп Почты США, но сам Госдепартамент. Одна из самых ответственных государственных должностей (не беря в расчет тот факт, что «ответственная государственная должность» — это оксюморон) — работа на дипломатической службе Соединенных Штатов послом, консулом или любым другим штатным сотрудником посольства, внешнего аналитического департамента, в общем, представление национальных интересов в мире. Это тяжкая ноша. И как же, по вашему мнению, правительство заполняет вакансии на эти должности? Представьте себе — с помощью тривия-теста!

Они называют это проверкой «рабочей компетентности». Впервые я услышал об этом тесте от отца Минди, дипломата с огромным стажем, который в бытность свою служащим торгового департамента даже администрировал этот самый тест в рамках своих трудовых обязанностей. «О! Эт самый настоящий тривия-тест, — говорит он, глядя на меня по обыкновению слегка рассеянным взглядом как-то вечером после ужина. — На все 100 % готовый материал для Jeopardy! Тебе надо обязательно пройти его. Ты наверняка отлично справишься!»

Я заказываю учебное пособие. Действительно, основная масса теста оказывается серией вопросов на общую эрудицию в области истории, географии и культуры, как американской, так и международной. Поскольку дипломатам приходится и представлять Америку во всем мире, и составлять доклады о международных делах для внутренних нужд, то, полагаю, разумно ожидать от них подкованности в обеих сферах. И все же мне кажется несколько странным ставить кадровый состав нашего иностранного ведомства в прямую зависимость от того, кто из любителей тривии в нужный момент знал, как называются пастбища в Аргентине[162] или какой джазовый саксофонист положил начало стилю бибоп в то время, когда играл в ансамбле Диззи Гиллеспи[163].

Одним из образцов успешно выходящего по сей день издания, ловко использующего разницу между понятиями «умный» и «находчивый в тривии», является журнал menthal_floss. Нестандартно сделанный, он содержит россыпи небольших фактоидов с 2000 года, когда младшекурсники Университета Дюка Уилл Персон и Мангеш Хаттикудур вместе с еще несколькими приятелями начали издавать тонкую студенческую газету с этим же названием. Своей главной миссией как тогда, так и сейчас они считают задачу сделать обучение веселым. Вместо выжимки из сухих фактов журнал приправляет тривию изрядной долей юмора или оригинальными историями, для того чтобы аудитория с большей охотой и удовольствием ее проглатывала.

У них не было опыта запуска журнала — Уилл специализировался в истории, Мангеш изучал антропологию, — но их информационный бюллетень оказался достаточно успешным, чтобы занять собственную нишу. Они совмещали учебу с работой и пахали летом, для того чтобы скопить денег на издание нескольких первых выпусков. Похоже на сюжет одного из мюзиклов звездного дуэта Микки Руни и Джуди Гарленд. («Дети, мы можем поставить наш журнал прямо здесь!») Мангеш работал официантом в ресторане. Уилл — нянькой. Сколотив на двоих $20 тысяч и позаимствовав название у труппы актеров-импровизаторов из Онтарио, они запустили в 2001 году menthal_floss, первый же выпуск которого разошелся тиражом в 6500 экземпляров.

Крупный издательский дом, такой как Conde Nast, никогда не позволит себе запустить журнал, у которого нет потенциальной аудитории в сотни тысяч читателей, и потеряет миллионы на изданиях с дешевой подпиской, которые сформируют свою читательскую базу и привлекут рекламодателей. Шансы на успех у любого нового журнала ниже, чем у нового ресторана. Добрых 80 % журналов не доживает до своего четвертого дня рождения. И тем не менее спустя четыре года после запуска menthal_floss жив и здоров, выходит раз в два месяца, имеет 35 тысяч подписчиков и тираж в 90 тысяч экземпляров.

Взрыв популярности menthal_floss пришелся на 2003 год, когда один из номеров засветился на кофейном столике персонажей в эпизоде сериала «Друзья». (Фанат журнала Дэвид Аркетт дал почитать экземпляр свой жене Кортни Кокс.) Но настоящий успех надо отнести на счет трех «тайных оружий» журнала. Первое — это формат. Создатели menthal_floss пессимистично, но точно оценили, насколько рассеянно внимание современного американского читателя. «Мы попадаем в руки занятому профессионалу, у которого может быть всего 10–15 минут свободного времени в день», — говорит мне Уилл. История, которой может быть посвящена утомительная десятистраничная статья в официальном журнале Смитсоновского института, становится единичным фактоидом или короткой позицией в списке. Факт! В горах Гватемалы расположены 33 вулкана! Факт! Летучие мыши вампиры делятся друг с другом кровью посредством «поцелуя» рот в рот. В без того коротких аннотациях к материалам суть дополнительно выделяется желтым цветом для самых нетерпеливых. Высокоразвитые и примитивные культуры иногда неотличимы друг от друга. Готов биться об заклад, вы не знаете, что в одном из малоизвестных диалектов майя есть буква N, над которой рисуется умляут. Такая, как в названии пародийной метал-группы Spnal Tap. Спорим, вы ничего не слышали про подвиг Граучо Маркса, который выучил отрывки из поэмы «Бесплодная земля», чтобы, пригласив на ужин Т. С. Элиота, цитировать их наизусть? В результате получился журнал, на который невероятно легко и приятно потратить 90 секунд, сидя в туалете или в очереди к зубному врачу. Он напоминает нам, что тривия может являть собой то же, что и фильм в известном изречении Хичкока: «Жизнь, с которой вывели пятна скуки».

Кроме прочего, журналу menthal_floss повезло с удивительной деловой хваткой и находчивостью его основателей. Если пять лет тому назад Уилл Персон был желторотым юнцом, смотревшим на жизнь широко раскрытыми глазами, то сейчас он чрезвычайно занятой топ-менеджер. На протяжении нашего короткого разговора он по полдюжины раз произносит ключевые для menthal_floss слова-маячки, такие как «занимательный» и «фактоид». Уилл на пути к тому, чтобы превратить журнал во флагман целой медиаимперии, включающей издание популярного справочника, настольной игры, еженедельную авторскую рубрику «Говорящая тривия» в программе Headline News на CNN. Канал Discovery также ведет работу над отдельным телепроектом. Menthal_floss имеет все шансы стать самым успешным медийным проектом, основанным на тривии, со времен «Хотите верьте, хотите нет!» мистера Рипли.

Мне удается изловить Уилла в Филадельфии. Он приехал туда на переговоры с компанией, которая хочет выпустить комплект игровых карточек menthal_floss, что-то вроде «Набора для гения» или «Шпаргалки для коктейльной вечеринки». Эта маркетинговая идея высвечивает третий и самый интересный алмаз в короне menthal_floss. Журнал подспудно обещает своему читателю, что десятимегатонная полезная тривия-нагрузка каждого номера призвана не только развлечь — она позволяет повысить самооценку. «Почувствуй себя умным!» — призывает каждая обложка. Учитывая эту скрытую цель, каждая статья каждого номера представляет собой пересказ «…в кратком изложении» на манер изданий «Все великие романы…», «Все великие симфонии…» или любые другие произведения искусства. Описание достопримечательностей экзотических стран позволит вам не ударить в грязь лицом, когда очередной родственник будет трясти перед вами снимками, привезенными из отпуска.

«Мы не хотели стать очередным журналом, в котором вся информация так или иначе касается популярной культуры. Мы ставили себе задачу охватить все темы, все вещи, которые люди, по их собственному мнению, должны были бы знать со школы», — объясняет Уилл, и это «должны были бы знать» говорит о многом. В наш век информационного бума мы все чувствуем себя вопиюще невежественными в большинстве известных нам предметных областей. Интеллектуальная фабрика menthal_floss видит в тривии то же, что и я, — лекарство от современной сверхспециализации человека, попытку вернуть себе то универсальное сознание, которым так славились в прошлом люди эпохи Возрождения. Они продают не просто приятное времяпрепровождение в часы утомительных переездов. Они продают широкий кругозор, универсальную эрудицию. Или, по меньшей мере, иллюзию их наличия во время бесед с окружающими.

Прав ли menthal_floss? Является ли тривия некой полезной всем и каждому субстанцией, которую можно включать в универсальную диету в качестве витаминов наряду с рыбьим жиром и бетакаротином или во врачебный рецепт — принимать три раза в день после еды?